Рецензия

РЕЦЕНЗИЯ


После спектакля, в театральном гардеробе, критик Змеевидный споткнулся о давнего, и по этой причине подзабытого, знакомого по фамилии Пугин.


Пока одевались, пока обменивались вопросительными восклицаниями, пока Пугин извергал на Змеевидного  потоки откровенной, но, как ни странно, искренней лести, сам Змеевидный с непривычным омерзением размышлял о предстоящей бессонной ночи в связи с производственной необходимостью выдать к утру рецензию на только что увиденный спектакль.


Никогда прежде творческий процесс не перерастал у него в проблему, но и никогда прежде не оказывался перед необходимостью дать собственную оценку увиденному, не зависящую от групповых, начальственных или личных пристрастий. Из сведений, почерпнутых из достоверных источников, Змеевидный, не без удивления, выяснил, что автор не принадлежит ни к какой группировке, не является ни чьим родственником или любовником, не занимает руководящие посты, не спонсирует, не способствует, не пробивает, а забежал с улицы в театр, предложил пьесу, а театр возьми да и поставь её.


История эта смахивала на невысокого качества фантастику, надо ли удивляться, что согласовать её со своим театральным опытом забойный критик так и не сумел. «Или я дурак, – размышлял он, – или за такового меня принимают. Ни чем иным не умею объяснить совершенно беспрецедентный в театральной практике случай».


Будучи в расстроенных чувствах, Змеевидный с особой старательностью взращивал в душе ненависть к неизвестному автору. «Разнесу гада! – допинговал он. – Ни мизансцены, ни реплики живой не оставлю. Дабы не лез свиным рылом в благородный театральный ряд и не осквернял древний храм новыми молитвами».


От мстительных мыслей отвлёк Змеевидного, неизбежный при встрече обывателя и жреца искусства, вопрос:


– Вам понравилась пьеса Мукасеева?


– Почему, собственно, она должна мне нравиться? – встрепенулся Змеевидный. – Я ведь не какой-нибудь беспечный зритель, а лицо, наделённое ответственностью.


– Я ничего такого не имел в виду, – поспешил разъяснить Пугин, – поскольку в театральном деле полнейший профан. Но у меня сложилось впечатление, что автор не без способностей. Производственные пьесы у всех в печенках сидят ещё со времён социалистического реализма, а он сотворил довольно съедобное зрелище. Как где-то и когда-то мне довелось прочитать, получилась прогулка с удовольствием и не без морали.


«Эту фразу следует запомнить», -–  подумал Змеевидный и сказал: – Рассуждать подобным образом прилично тому, кто сроду не создал ни одной критической строчки. Мастерство разноса зиждется не на эмоциях, а на твёрдом понимании, что в данный момент тебе разрешено и чего сам себе позволить не можешь. А потому заявляю со всей определённостью, Мукосеев  — не фонтан и даже не водопроводный кран.


– Готов согласиться, Мукосеев — не Чехов.


– И не драматург.


– Отчего вы так решили?


– Не я решил, а он продемонстрировал полную свою неумелость. Это разве завязка: молодой банкир-патриот, желая содействовать созданию в нашей стране, так называемого «среднего класса», принимает на льготных условиях вклады от населения, но скрытые недоброжелатели, науськиваемые зарубежными конкурентами, способствуют краху благородного начинания. Банкир разорён. Население обмануто, Власти злорадно хихикают и угрожают повторной национализацией банковской системы.



– Разве так не бывает?



– Бывает. В жизни. Хотя, лично мне, ничего подобного встречать не доводилось. А на сцене — это штамп, что оскорбительно для чувства прекрасного.



– Но дальше действие развивается довольно удачно.



– Хороша удача! Банкир пытается покончить с собой.


– Но ведь служащие, чтобы спасти его, отказались получать зарплату и даже взятки, за счёт оформления льготных кредитов, отдают на покрытие долгов шефа.



– Ну, это не ново.



– Может и не ново, но свежо. Лично мне не доводилось видеть на сцене забастовку, технологию банковского дела или заседание приватизационной комиссии. А чего стоит противостояние банкира и профсоюзного лидера, потребовавшего внести в коллективный договор пункт об отказе от социальных льгот для служащих банка до тех пор,пока банкир полностью не рассчитается с вкладчиками. Но тот не  пошёл на попятный,добился увольнения профбосса и подтвердил прежние гарантии. Да и финал пьесы удачен. К отчаявшемуся банкиру приходит тайно любящая его женщина и вручает столь необходимую для спасения банка сумму. Возможно, с точки зрения высокого искусства — это штамп, но приятный зрителю, а потому без него не обойтись.


К удивлению Пугина, Змеевидный ничего не  возразил, а торопливо пожав старому знакомцу руку, таинственно растворился в ночной мгле.


На следующий день в газетах появилась запланированная рецензия. В ней дословно воспроизводились рассуждения случайного оппонента, с той лишь разницей, что его точку зрения критик приписал себе.


Рецензию хвалили, особенно коллеги. Хвалили, главным образом, за бескорыстие, ибо, по их мнению, Змеевидный впервые сумел подняться над собственными пристрастиями. Ведь каждый знал по себе, какова цена такого благородства. Что же касается самого критика, то он доверчиво внимал сыпавшимся на него похвалам, скромно добавляя: «Вы правы, иногда и мне кое-что удаётся»...


Борис Иоселевич