Первая чужая любовь

Первая чужая любовь

     Первая любовь настигла одну из подруг Лизы неожиданно для всех остальных. Казалось, что это невозможно. Только всем по пятнадцать лет, и на тебе. А ведь было время, когда все они поклялись никогда не выходить замуж. И Люда клялась. И что ей не хватало, все вместе ходили, и летом не расставались, и зимой тоже. И все друг про друга знали, но сейчас все стало явным, хотя признаки неясных чувств, и подозрительные поступки и раньше наблюдались, и именно за Людой, а не за кем другим.

     Подруг было пятеро, и все был настолько разные, что было удивительно, что эта смесь характеров, темпераментов, интересов, увлечений, продержалась все школьные годы, и распавшись в дальнейшем, сохранила некоторые связи из того времени юности, что прошло вместе.

- Это что у тебя за письма без конвертов? – спрашивали Людмилу.
- Это мое, - забирала она письма и прятала под бархатную скатерть, что укрывала стол в центре комнаты.
 
     Людмила с матерью жила в квартире, в которой еще были соседи. В комнате был идеальный порядок, все вымыто, все на месте. Только тетради и учебник доставались и складывались на стол. И так, лежали почти до прихода матери. Но за час до прихода матери, высчитав, что подруги уже все уроки сделали, Людмила летела к ним, и красивым аккуратным почерком все записывала, но в школе не всегда могла все правильно повторить, чем огорчала мать, которая видела среди аккуратных записей в дневнике совсем не те оценки, что могла ожидать. И эту красавицу иногда и касалась твердая, но справедливая материнская рука.

- Это ты зачем так челку на глаз повесила? – спрашивала Лиза у Людмилы.
- Понравилось, сделала так, хочу, - отвечала Людмила.

     Для своих еще школьных лет Людмила была пышной и высокой девушкой, волосы вились, черты лица были мягкими, как и ее мягкий, безответный характер.
     Часто она сидела у Лизы на шатающемся стуле, в надежде на то, что та, наконец, сядет за стол и сделает все, что нужно для школы. И такой момент наступал, все задания на разных мятых листах были готовы, и тогда Людмила оставалась одна в квартире и опять, в который раз все переписывала тщательно, буква в букву.
 
     Приезд молодых инженеров, которые стали соседями Лизы, не остался незамеченным Людмилой. Она сразу отметила, что молодой инженер Владимир был собой хорош, а жена так незаметна, что ей было и удивительно, как мог такой красавец выбрать себе такую спутницу. И стала она подолгу стоять у открытой двери квартиры Лизы, ожидая появления молодого  соседа. Возраст Людмилы был такой, что единственное, что могла думать о себе, что красивее себя она никого рядом не видела.

- Я уже ухожу, - кричала Людмила вглубь квартиры.

     Людмила кричала так долго, что, наконец, дверь соседней квартиры стала приоткрываться, и от страха услышать замечание, или от испуга встретить того, для кого и предназначался этот крик, вместо того, чтобы вбежать в квартиру, она по ступенькам бросилась к двери в подъезде. К ее огорчению, подлая маленькая девчонка Шурочка, которая и до этого не давала житья подругам, приложила к двери несколько кирпичей. Стоит заметить, что тогда было модно иметь в подъезде стеклянные двери, в простом заводском доме. Стекло было толстое, и внутри были тонкие проволочки. Через такое стекло ничего нельзя было рассмотреть, но увидеть день или ночь на улице можно было легко. Вот в это стекло и вылетела Людмила, и легла окровавленная на асфальт, точно между лавочками, которые были в этот момент уже заняты жителями подъезда.

- Что это?
- Разбилась?

     Тут только те, кто сидел на лавочке заметили кирпичи, которыми и было прижата дверь, и мелькнувшее ситцевое платье Шурочки, которая скрылась за углом дома. Кирпичи от двери отбросили в одну минуту.

     Слово «разбилось» вернуло сознание Людмилы к действительности. Она вскочила и впрыгнула назад в подъезд. Потом и в открытую дверь в квартире. Оторвавшись от книги, мать Лизы и сама Лиза увидели истекающее кровью создание. Порезы были и на руках и на ногах. И хотя Валентина Александровна прошла всю войну медицинской сестрой в госпитале, то здесь при виде Людмилы, потеряла всякую способность мыслить.

- Скорую, скорую, - кричала она вглубь подъезда.
 
     Пока мать бегала, скорее, металась, сама Лиза нашла вату и бинт, и как тогда учили оказывать первую помощь, сделал повязки и на руках и на ногах. Она очень жалела, что нельзя перевязать голову, так как еще могла сделать из бинта шапочку на голове, и закрепить завязки от бинта на шее. Потом она очень хорошо накладывала шины на переломы, и даже участвовала в соревнованиях от своей школы, бегала в лесу. И раненным, но не настоящим, а таким же, как она участникам соревнования привязывала к ногам маленькие доски, чтобы не гнулись суставы.
 
- Что делать, мать узнает, - шептала Людмила.

     Ощупывание рук и ног Людмилы показало, что переломов не было. Только вот нервное ее состояние вызывало опасение. Но валерьянки в доме не водилось, и успокоить было ее нечем. Лиза пошла в кухню и налила стакан молока. Решив, что отвлекая Людмилу молоком, как-то выведет ее из глубоко горя, и от мыслей, что ее может ожидать дома.

- Проходите, доктор, - говорила мать врачу, что показался в дверях, - вот пострадавшая, у нее ранения и рук, и ног.

     От волнения мать Лизы вспомнила терминологию военных лет, и делала вид, что вообще доктора, как явление, видит первый раз в жизни, и испытывает к нему просто мистическое почтение. Она смотрела доктору в глаза, в руках у нее не было привычной папиросы. Пауза затянулась, в это время в открытую дверь квартиры вошел еще один доктор.

- Что случилось? – сказал второй вошедший доктор.

     Из мест для сидения в квартире был только один дерматиновый диван, на котором сидела раненная Людмила, а с двух сторон от нее, доктора, как близнецы, с одинаковыми ящиками с лекарствами. А перед ними стояли Лиза и Валентина Александровна.

     После совещания было решено забрать Людмилу в больницу, и ее, уже в свежих бинтах повели в одну из машин скорой помощи, что стояла пред подъездом. Пока машины, что приехали спасать пострадавшую, стояли у подъезда, к самому подъезду подтянулись и другие жители, других трех подъездов, в молчании встретившие докторов и пострадавшую.

     После отъезда машин скорой помощи Лизе еще предстояло сообщить матери подруги, что с той произошло, и где сейчас она находится. Страха перед Надеждой Ивановной у Лизы не было, уж ее та не могла и пальцем тронуть. А после этого еще нужно было собраться на вечер в школе, которых было не так много, и не было особых причин его пропускать. Немного подумав над тем, что произошло с Людмилой, для себя Лиза сделал несколько выводов. Что такие проявления чувств, свойственные Людмиле ей явно не подходят, здоровье можно потерять, да и внимание Людмилы привлек человек явно не интересный, да и имеющий уже солидный возраст. Но эти рассуждения были столь мимолетны, что через секунду растворились и исчезли.

     Но, этот день, так и не мог закончиться. В школе, в зале играла музыка, было шумно, и все двигались хаотично, то в танцах, то в возгласах, то в смехе.
 
- Смотрите, кто пришел?
 
      В пролёте высокой двери актового зала стояла Людмила. На двух ее руках, на коленях были бинты, сквозь которые проступала влага с пятнышками розового цвета. Она улыбалась, она была счастлива, что не оставила своих подруг на этом празднике музыки, смогла прийти.
 
- Ты, что с ума сошла?
- Нет, - сказала Людмила, - меня отпустили. Мать разрешила прийти к вам.
- Значит, мать твоя сошла с ума. Посмотри на свои бинты.
- Нет, меня мама любит, - сказала Людмила.
- А, подзатыльники за оценки, это как?
- Нет, так больше не будет. Она меня любит.

     Невидимое облако любви, наверное, никак не могло найти места, чтобы пролить свою благодатную влагу. И кружилось оно и над улицей Менделеева, и над улицей Юности, на которой и жила Людмила, и, казалось, что, как перед грозой, и чувствуешь ее, и томишься, и уже и воздух неподвижен, и стоит такая тишина прозрачная, а дождя все нет. Но, вот упала капля, и упала так правильно, и в нужное место, и на этом месте на вытоптанной жалкой маленькой поляночке, вспыхнул своим ярким светом одуванчик. Да и зачем он здесь, ведь и за мусором его не просто заметить, но нужен, уж точно.