Откровение блондинки Елизаветы

        Пояснение: создатель этих строк заметила колоритную особу в нелепом вечернем платье и мужской куртке, когда шла по ступеням подземного  перехода на окраине Москвы. Автор не смогла побороть женского любопытства, остановилась, разговорилась с дебелой мадонной в самом рассвете лет  вынужденной просить подаяния, достала из кармана мобильный телефон и записала откровения на диктофон.  Потом графоманка распечатала всё на компьютере, за исключением насмешек и реплик собравшейся толпы, и вынесла монолог натуральной блондинки Елизаветы на ваш суд. Читайте. Оценивайте.

        Господа и дамы! Граждане! Товарищи! Зачем же вы меня обманули? Обещали конец Света. Где он? А я на вас понадеялась. Анжелка меня предупреждала: «Не читай, Лизка, газет за столом, а по телевизору смотри только «Каникулы в Мексике». Не доверяй прорицателям, они на дураках славу и капитал зарабатывают». Я её не послушала, думала: правда всемирная кончина наступит. Я за свой бабий век ничего хорошего не видела, так хоть последний день  на Земле проведу в своё удовольствие. Анжелка хитрая, со мной не поехала, утварь, которую у меня никто не купил, бесплатно забрала, а взамен связала мне жёлтый беретик. Анжелка моя лучшая подруга с яслей, но назад скарб не вернёт.

        Ладно. Бог с ним. Зато я в Москве жениха себе отхватила! В деревне сейчас без хозяина совсем плохо, —  бабы от одиночества хиреют. Распишемся с Эдуардом, я ему умных здоровых сыновей нарожаю, себе — красавицу-дочку. Мне давно пришло время пополнить наполовину изничтоженный крестьянский род. Обещаю: я стану примерной матерью, буду любить деток и мужа, заботиться о них больше чем о себе. Заживем, душа в душу. Избу построим, мамкину земельку,   сданную  в аренду Анатолию Викторовичу за бесценок, назад вернём. Ламборгини обменяем на трактор, комбайн и плуг. Начнём вкалывать день и ночь и разбогатеем как Никитины. Жаба в округе десяток завистников передушит.

        Мне только до слёз розовый пеньюарчик жалко. Собственноручно в целлофанчике с этикеточкой вручила перед отъездом Анжелке на долгую память обо мне. Я его годов одиннадцать назад увидела в райцентре и остолбенела. Прелесть! Лучше одеяния для брачной ночи не найти: мяконький, с кружавчиками. Я за него всю зарплату отдала принесённым на Русь ураганом перестройки хлипким китайцам или вьетнамцам. Разве их разберёшь? Лопочут то не по-русски.  А чуть погодя Машка Никитина в свой супермаркет, что в бабе Тониной половинке избы располагается, такой же на двести рублей дешевле привезла, но позариться на него некому. Он и сейчас висит. Пыль собирает. Сплоховала я. Облапошили меня, чёртовы импортные коммерсанты.

        Я хату продала, телушку, две ярки, курей. Забрала в огороде из банки денежки, что себе на свадьбу пятнадцать лет копила, долг у Анжелки и махнула в Москву. Первым делом отправилась Кремль смотреть, постояла как в Доме-2 у Лобного Места, эскимо съела. Решила колхозный имидж на гламурный сменить, зашла в бутик. Вежливые продавщицы долго со мной мучились, там одежда для худосочных моделей, а я девушка пышная рослая, караваями Никитина вскормлена. Дай Бог здоровья Царю-Батюшке нашему местному. Потом самая услужливая девчушка куда-то сбегала, принесла мне чёрное расшитое блёстками платье. Одела я его, в зеркало глянула и аж разрумянилась от смущения. Первая красавица на двадцать окрестных сёл!

        В ЦУМе для окончательного преображения купила сапоги и шубу. Старые тряпки бомжихе  отдала, пусть Богу перед мировым упокоением, за мою грешную душу помолится. Мамка сказывала: «Господь просьбам обездоленных быстрее внемлет». Иду я по булыжной мостовой в Анжелкином цыплячьем берете, разодетая под жену олигарха, прохожие глаз от меня отвести не могут. Оборачиваются. Жалко Машки рядом нет. Вы не знаете Машку? Ну, вы даёте! Её все знают. Это же дочка Никитина Анатолия Викторовича,  председателя, когда то нашего, а теперь его колхоза. У Машки-то шубка норковая, а у меня из шиншилл! Я такую — у пожилой прокурорши видела, что приезжает на Джипе с молодым шофёром к Никитиным за малинкой и в баньке попариться. К нам зимой на других легковушках не проедешь, а в грузовике трястись районному начальству по статусу не положено.

        Выгуливаю я свои обновки, вижу написано «Третий Рим». Вот это да! Уже итальянскую столицу в Москву перенесли, а у нас в деревне ни сном, ни духом… Даже — баба Тоня. Обуяли меня патриотизм и гордость за Россию-матушку. Как тут не зайти? Я на Родине, — это иностранцы понаехали. Открываю стеклянную дверь, захожу, оказалось: ресторан, а я была только у Машки в кафе «Мария», которое у бабы Тони в другой половинке избы находится. В первой — магазин, я вам уже говорила. Вы не беспокойтесь,… баба Тоня не умерла, она сейчас внука-байстрюка нянчит у дочки, которая живет возле когда-то моей избы, а теперь — Никитиных. Я правильно рассудила: последний день живу, можно и разориться. Выбрала в меню омара* и текилу с солью. Жду. Сижу, по сторонам озираюсь. Красотища! Машке с её лучшей на восемь сёл забегаловкой такая роскошь и не снилась.

        Приносит мне тощенький официант часть заказа. Лимон зелёный, но я добрая,  и настроение у меня хорошее, ругаться не стала. Они же не виноваты, что им неспелые фрукты привезли. У меня тоже антоновка в прошлом году не дозрела — мужики на закуску оборвали, когда в августе морозом огурцы побило. Я привычная, сойдёт и зелёный. Я у Анжелки по видику в американском боевике подглядела и запомнила, как мексиканцы пьют текилу. Высыпала соль в ладонь, выжала туда сок из лимона, слизала… Тьфу. Тьфу-тфу. Тфу. Обычная соль. А я то думала… Спохватилась: я же в Москве. Народ кругом  воспитанный. Запила кислую горечь содержимым высокой стопки. Дыхание перехватило.  Кх-кхх-кхха. Поперхнулась. Крепкая, зараза!

        Тут и парнишка подоспел с огромным вареным раком, разрисованным светлыми и кумачовыми  пятнами.  Как к этому животному подступиться?.. Не мальчишке. Омару. Меня в школе кушать деликатесы не обучали. Мы с мамкой всю жизнь картошкой и тем, что сами выращивали,  обходились. Я их пробовала в редкие праздники или только видела в райцентре, и те — не такие заморские. Вдоль стенки выдрессированные девчонки в белых блузках выстроились, внимательно наблюдают за мной, слюнки глотают, губки натужно растягивают в улыбочках. Худющие. Бледненькие. Наверное, хозяин заведения своих работников не кормит, питаются объедками, что посетители оставят, а у нас аппетит хороший.

        Мой официантик  тоже зубки скалит и услужливо протягивает мне гору бумажных салфеток и фартучек-слюнявчик. «Ну, — думаю, — сопляк прыщавый, ещё и насмехаешься! Я не годовалый ребятёнок. Не боись. Не обляпаюсь.  Фиг, я тебе чаевые оставлю, хоть мне нынче и не жалко. В раю деньги не нужны, там со времён Адама коммунизм».  Выразилась я, конечно, не так, а по-нашему. По колхозному. Мысленно можно, но вам  я не скажу. Я в Москве культурная.  Догадайтесь сами. Вы эти слова слышали. Без них на Руси не обойдёшься. Народа в зале немного, мымры у стеночки развеселились, ждут, что я предприму. Великое прегрешение глыбой упадёт на мою душу, если опозорю родную деревню.  Да ещё и в последний день жизни на планете.

        Сообразила я, стала рассматривать разложенный лакеем набор. Ножичком гада не разрежешь. Тупой. Не омар. Нож. Взяла что-то наподобие плоскогубцев у них вместо изоляции на рукоятках картинки нарисованы, так семилетняя дочка Анжелки изображает раков. Открыла. Не плоскогубцы. Больше похоже на приспособление для раскалывания грецких орехов. В нашем лесу растёт только лещина, но полкило грецких мне мамка покупала в третьем классе. Вкусные. Повертела в руках другой странный предмет: с одной стороны узенькая почти плоская ложечка, со второй — два малюсеньких загнутых зубчика. Видимо мне по ошибке хирургический инструмент дали, только без скальпеля.  Не знаете, кому в ресторанах операции делают или эти штучки для дознания нужны? Уж не меня ли собирались пытать?

        Руками брать редкую диковинку я  постеснялась. В кино дамочка советовала есть рыбу руками, а я в книжке вычитала: надо вилкой, а помогать можно хлебушком. Эх! Сейчас бы мне кусочек чернушки с солью. Нет ничего вкуснее с голодухи. Анжелка утверждала:
        — Лизавета, артисткам соврать,  что моему алкашу после литра пива два пальца…
        Ну, вы дальше знаете. Уточнять не буду.
        — Верь, Лизка, писателям, они люди серьёзные. Целый день сидят, геморрой зарабатывают, романы сочиняют, подмётные письма, печалятся об отечественной культуре, соображают, как лучше соперников скушать.
        Вы люди интеллигентные, ответьте: кто прав?

        Я девушка настойчивая, отколупнула-таки из-под панциря кусочек мяса. Попробовала. Ничего особенного. Раки в нашей речке Чернушке ничем не хуже. Надо было лобстера заказать. Не догадалась. Вернула усатого зверя самой голодной девчонке,  которая первой кинулась убирать со стола и принесла мне чашку тёплой водички. Нет,… напрасно я выгораживала москвичей, когда наши провинциалы говорили: «Зажралась Москва. Вся Россия её кормит, а она с жиру бесится». Это надо же! Для того чтобы пустить пыль в глаза окружающим готовы отдать за пятьдесят грамм текилы и заморского рака цену годовалой телушки. И не жалко денег. А мне в воду повара даже ложечку сахара не положили и заварки поскупились налить. Правда, два тонюсеньких кружочка лимона в ней плавали. Врать не буду, — жёлтые. Пришлось  запивать четыре оставшихся испечённых в дорогу пирожка с капустой тем, что дали.

        Я, конечно, разозлилась, хотела идти на кухню разбираться, но официантки окружили меня, стали извиняться, успокаивать. Бармен куда-то позвонил. Наверное, своему начальству. Вскоре пришёл Эдуард, увидел меня и влюбился. Думаете, я вру? Он мне сам об этом говорил. Можете у него спросить. Познакомились мы. Он обещал мне город показать и на Ламборгини покатать. Не обманул, а баба Тоня предупреждала: «На парней не гляди, — обворуют». Ну, да что она понимает в амурных делах?! Её дед лет двадцать назад сгорел от палёной водки. Она, дура старая, сама виновата, бутылку самогонки от него в хлеву спрятала, он и купил у Никитиных «Горбачёва». Эдичку я вам описывать не буду. Сглазите или отобьёте. Я теперь умная. У вас в Москве девки видные наглые, уведут моего жениха, и спасибо не скажут.

      Едим мы с Эдичкой по ровненькому асфальту в авто, какого и у нашей прокурорши нет. Пузатенькие импортные Санта-Клаусы и отечественные Снегурочки зазывают нас с витрин в райские кущи, горожане, разряженные  в меха, по бульварам разгуливают, кругом вместо Млечного Пути гирлянды горят, фонари светят. Эх, нам бы в деревню пяток таких, а то пока утречком до работы дойдёшь — в резиновые сапоги ковшик грязи наберёшь. Не,… вы не думайте, у нас не глухомань. Электричество и радио нам ещё советская власть провела. Мы ей за это премного благодарны! Столбы с лампочками у нас тоже имеются: на бугре у Машкиного коттеджа, супермаркета и хором Никитина, но их мало для деревни раскинувшейся широко вольготно, как исстари заведено на Российских просторах.

      Эдик остановил машину недалеко от  Большого и Малого театров. На площади под сверкающей ёлкой Эдуард на коленях предложил мне выйти за него замуж, — я, конечно, согласилась. Вы бы тоже не отказались, но Эдуард выбрал меня. Вам когда-нибудь, говорили:
        — Золотце моё, лапочка драгоценная, мне без тебя не прожить. Выполню любое твоё пожелание, только прикажи, хочешь звезду, Луну достану?
        А мне Эдичка говорил! Свидетели были. И руки целовал! Не поехала бы в Москву, так бы никогда и не  услышала ласковых слов. Только Луна мне не нужна, я и дома зимой на неё выла от одиночества не раз.

        Обрадованный Эдуард пригласил меня отпраздновать помолвку в дорогом клубе. На дискотеку в соседнее село я не хожу. Стыдно. Бабы осудят: «Ишь, чаво удумала, перестарка! Туды же… за молодёжью погналась».  А здесь я совсем забыла и о конце Света, и сколько мне лет.  Громкая музыка, коктейли любому вскружили бы голову или если бы кто, как я, первый раз увидел такое чудо. В ночном клубе построено возвышение, по которому люди ходят, будто по льду, а под ногами у них бурые водоросли шевелятся, и золотые рыбки плавают. Но я побоялась на такой пол наступать. Вдруг треснет. Я девушка в теле. Он, наверное, дорогущий, — моих капиталов образовавшихся от продажи имущества и избы не хватит расплатиться за него.

        Я сняла сапоги (мне на каблуках танцевать непривычно, у нас в сельской местности парадная обувь — кроссовки) и на паркете лучше всех цыганочку с выходом отплясала. У меня сразу от кавалеров отбоя не стало. Эдичка даже расстроился, ревновать начал, велел официанту принести счёт. Тот хоть и знает Эдика, но банковскую карту  не взял, сказал, что принимает только наличные. Эдуард обозвал их заведение грёбаным сараем, а мне у них приглянулось, но пришлось в уборной вытащить зашитые в лифчик рублики и отдать за ужин десятую долю выстроенной дедом избы. Покойница мать узнала бы — в гробу перевернулась. Повёз меня Эдуард в гостиницу. Ехали часа три. Эдик объяснил: «Это не ваша дыра, у нас в центральных отелях бронь заказывают за месяц вперёд».

        На окраину, так на окраину. Мне без разницы, лишь бы рядом с Эдичкой. Ох! Зато, какая  ночка горячая у нас была! Эдуард услаждал меня и русской, и французской любовью, и ещё какой-то. Он говорил, я — забыла. Конец Света мы проспали. Разбудила нас в обед грудастая блондинка не по сезону размалёванная пёстрой бабочкой. Труженица сообщила, что ей убираться надо, постельное бельё менять, но меня не проведёшь: Эдичку соблазнить решила, специально халатик коротенький нацепила, трусики кружевные и наклоняется. А мужик он и в Москве, и у нас в деревне, и в Африке мужик. Смотрит. Глазки вожделенно  горят. Ну, я ей и объяснила: «Мой Эдуард. Я уже учёная: Димку Машка увела,  но она своя, деревенская и дочка Царя-Батюшки. Ей можно, а ты, лахудра городская, Эдичку не получишь».

        Я горничной совсем чуть-чуть волосики проредила, но, мамочка, что там началось! Шум-гам, поросячий визг, будто пожар случился.  Холёная администраторша объявилась, которая вчера сама любезность была. Охранник прибежал. Эдик шепнул мне: «Лизка, дура, если не хочешь в тюрьме очутиться, гони кошелек и деньги из бюстгальтера. Я всё замну. Шубу за моральный ущерб подари пострадавшей работнице, я тебе новую куплю». Делать нечего, отдала шиншилл стерве. Пошёл Эдуард, как водится в нашем Отечестве, без разницы глубинка то или столица, с  денежками к начальнице, улаживать проблему наедине. Я осталась ждать результат в коридорчике. Потом телохранитель велел мне уносить ноги из «Приюта и наслаждения» пока цела,  начал стращать битой и полицейскими.   

        Отправилась я на автостоянку, гляжу: машины Эдика нет. Сотовый разрядился, да и номера телефона у жениха не успела спросить, фамилии — тем более. Не до этого было. Главное: любовь. Верно же? Пёс сторожевой по кличке секьюрити назад в гостиницу не пускает, говорит: «Колхозница, мотай отседова, альфонс твой  с баблом давно уже через другой выход сбежал». Как это он узнал, что я не городская? А имя моего жениха козёл перепутал. Обошла я пятиэтажку, смотрю: во дворе есть вторая обшарпанная дверь в отель. Видно распорядительнице и драной горничной моих кровных мало показалось, и отправился Эдуард в сберкассу за деньгами. Ну и расценки… в Москве! За разбитый нос и пучок сожженных перекисью волос — месячный доход всех жителей нашей деревни, кроме Никитиных. Ну, возможно ещё и синяк под глазом. Я не разобрала, была это размазанная краска или я постаралась. На улице мороз, ветер до костей пробирает. Что делать? Когда Эдичка вернётся? Брррррр! Дубак.

        Стала я жителей дома упрашивать пустить меня обогреться и Эдичку подождать, — не пустили, пригрозили вызвать стражей порядка.  А я и не знаю, полиция после переименования всех бережёт  или нет. К нам участковый  приезжает только когда мужики что-то у Царя-Батюшки стащат, продадут, в «Марии» напьются, посуду перебьют, и друг друга изувечат. Ему некогда рассказывать о произошедших изменениях: пьяных буянов образумить и оштрафовать надо, и у Никитиных парная остывает. Да и документов у меня нет. Всё из-за вас! Заладили:  «Конец Света. Да, конец Света». Вот я в Божью обитель и собралась, но Эдуарда встретила, и всеобщая кончина не наступила. Старуха с жамканным лицом посочувствовала мне, пальчиком с вишнёвым маникюром показала, где находится метро. Рванула я к нему, чтобы не околеть.

    Стою я продрогшая и голодная в подземном переходе столицы нашей Родины и размышляю: как же я теперь жить то буду и на что? Видно зря,  мамка меня науке предков обучала: «Лизавета, хочешь быть счастливой — верь людям и сама никого не обманывай. Жизнь долгая, тяжкая. Народ разный встретишь, но нет в Мире горемычнее бедолаги, чем разочарованный в людях человек. Держись, Лизка». Я всегда старших слушалась, поэтому и поверила предсказателям конца Света, — паспорт в урну выкинула за ненадобностью. Разве на Небесах прописка нужна или светопреставление уже началось, а я и не заметила? Неужто обо мне, рабе Елизавете, забыли?

        Правитель ты наш всемогущий, я понимаю: у тебя сейчас забот много, но, пожалуйста, вспомни обо мне. Ты же меня знаешь: я жила праведно. Нас с Анжелкой батюшка каждое Рождество и Пасху причащал. Мы в этом году и на Троицу в храм заходили. Мужа Анжелкиного искали: все амбары, избы одиноких баб обшарили, — не нашли. Думали он туда забрёл прегрешения замаливать. Анжелка не зря сомневалась, — её кобеля там не оказалось, видно в райцентр к любовнице укатил. Но в церкви нам понравилось. Летом-то сельским жителям не до тебя, Господи, ты уж нас прости, работы много. А тут загляденье: ромашки в ведрах, берёзки по углам стоят, чабрецом пахнет. Никитин с семейством возле попа лоб крестит. Он уже давно перелицевался из коммуниста в  демократы, а им полагается в Бога верить. Четырнадцать бабок из соседних деревень, три — наших и дед Иван жалостливые псалмы распевают. Благодать!

        Боженька, заповедям твоим меня матушка, царствие ей небесное, еще в детстве обучила. Кумиров я не создавала, кроме Ксюши Собчак. Очень уж мне хотелось чуть-чуть пожить не серой мышью, а светской львицей. Надеюсь: простишь. Убивать никого не убивала, воровать — не воровала, если не считать в первом классе синенькой резинки у Машки, —  так за неё меня мать хворостиной выпорола сразу, как узнала. Правда, ещё в малолетстве с мамкой для коровы Зорьки копну сена в колхозе умыкнули и, спотыкаясь в темноте, волокли санки по завьюженной пашне. Ну, да это ведь не считается? Имущество было коллективное. Да, и Илья пророк в то лето половину накошенной нами травы дождём погноил. Ты, Боженька, уж скажи ему, пусть хоть он крестьян не обижает.

        Оговаривать я тоже вроде никого не оговаривала, судить — не судила. Не… вспомнила: был грех. Моей ровеснице, дочке бабы Тони, за нагулянного от Никитина мальца  здорово досталось. Всем околотком долго им косточки мыли. Боже, прости нас неразумных, не ведаем, что творим. А пацанчик  получился славный. Пошли, Господи, мне такого. Завидовать я особо — не завидовала. Ну, подумаешь, в школе, когда зарплату колхозникам девять месяцев не выдавали, позавидовала Машке Никитиной жующей на переменке булку с колбасой, и когда Димка, которого я честно с армии дожидалась,  женился на ней. Димка вообще-то меня любит. Он сам говорил бабе Тоне об этом месяц назад, но Машкин  отец обещал купить ему иномарку. Обманул. Купить то купил, но документы на Машку оформил. Но всё равно на Опеле ездит Димка. Машка боится после того, как железные ворота снесла и лучшего в деревне петуха задавила.

        После Машкиной свадьбы Анатолий Викторович и меня не обидел, на работу взял. В пекарню! Я плюшки каждый день ела, когда Царя-Батюшки не было рядом. При нём — боялась. Никитин теперь хозяин строгий  рачительный, не как в прошлые времена, будучи председателем колхоза. Выгнал бы  из пекарни, куда мне идти? У нас треть жителей безработные; поля осотом и таволгой заросли. Скоро, как в древности, собирательством жить будем. Боже, на тебя одного надежда, пожалей нас грешных и сирых, пошли обильные урожаи грибов и ягод, а картошку и овощи мы сами вырастим, лопаты и руки-ноги имеются.

        Ты не думай, мы не ленивые, нам землю пахать нечем. Остатки колхозных тракторов у Никитина, а новые купить — у нас денежек нет. Совсем обнищали. Кредит в «Агробанке» не возьмёшь, там проценты для мелких фермеров неподъёмные. Да и кому брать? Деду Ивану? Он единственный в округе не пьёт. Я потому и замуж не вышла, что толковые мужики в город уехали, а оставшиеся — спиваются. Да и бабы от них не отстают. Я и сама последнее время винцом иногда балуюсь. На работе в жарище с тестом и мешками по полцентнера намаешься, а ещё дома — скотина, дрова, хлопот не счесть. Как тут не выпить? С устатку можно. Все заботы сразу исчезают и хоть какое-то удовольствие и радость. Других то развлечений у нас нет.

        Горожанам хорошо: туалет в квартире, газ, ванная. Теплынь. Моя родительница мечтала так хоть денёк пожить. Не сподобилось. Одно только плохо: очень уж шумно и воздух испорченный. У меня голова заболела, а может это от нервов или простыла?  Я удачливая, на помойке одёжку нашла, когда сюда бежала. Я её залатаю, и ещё лет пять поношу. Знать москвичи богатые, если кожаную куртку выкинули. Авось и мне помогут. Мать говорила: «Мир не без добрых людей. Проси и дастся тебе». Я гордыню смирила, мозолистую руку с Анжелкиным беретиком вытянула вперед. Хотела милостыньки на билет домой набрать. Не дали злыдни. Бабулька, скрюченная кочерга, оказалась очень уж прыткой, амбала позвала. Ну, он мне и показал, где раки и омары зимуют.

        Не… у нас народ проще, сердечнее. Вот окажусь я в деревне, сразу — к Анжелке. Односельчане соберутся, кто сальца, кто бутылочку самогоночки принесёт для веселья и сугрева. Анжелка из подпола разносолов достанет. Укропчиком, хреном в избе запахнет. У Анжелки бочковые помидоры — объедение. Ох! Как кушать хочется. Сядем дружно за стол, выпьем, закусим, я расскажу им про Москву, Кремль, Рим. Они дальше области нигде не были. Бабка Тоня, сочувствуя моим мытарствам, всплакнёт, дед Иван будет молча курить и головой качать. Его не поймешь: то ли поощряет, то ли осуждает. Разговоров будет на неделю, а там и жених мой Эдичка объявится. Я ему сообщала, где проживаю. Я  Эдуарда жду честно, как Димку.

        Я — не гулящая, баба Тоня подтвердит. Она все бабьи секреты знает. Ну а то, что произошло в ожидании всеобщей кончины, не считается. Если вы без греха, киньте в меня камень, а лучше присоветуйте, как мне в Москве Эдичку разыскать. Мне тут сказали надо к площади трех вокзалов пробираться, там много обведённых вокруг пальца обитает, в коллективе не дадут пропасть. Дорогу не покажите? Может и домой ехать не придётся, упрашивать Анжелку, чтобы пустила пожить во времянке и у Никитина валяться в ногах, клянчить какую ни будь работёнку. Мою уже наверняка заняли. Кому не хочется в тепле каждый день булки есть? А к тяжелому труду деревенские бабы приучены с малолетства.
 
        А вам я хочу сказать:
        — Родненькие мои, не верьте в очередной конец Света и телевизор не ремонтируйте, если сломался. Без розового пеньюарчика (Анжелка, зараза, точно не вернёт) и хаты останетесь, как я.  Деньги на компьютер  три года не копите, не нужен он вам. А у кого сейчас есть интернет, сделайте милость, я за вас век буду Богу молиться, зайдите на сайт «Одноклассники» или «ВКонтакте» и передайте Никитину от меня, Елизаветы, следующее: «Анатолий Викторович, кормилец ты наш милосердный, прости дуру окаянную! Я теперь учёная, только Анжелку и тебя слушать буду. Честное слово».

        — Люди добрые! Хозяева жизни и великой страны! Москвичи и гости столицы! Сами мы не местные, обогрейте, приголубьте, дайте, Христа ради, кусочек хлеба или копеечку русской бабе обездоленной тоскующей по любви и настоящему мужику.

        Уточнение: автор хотела опубликовать рассказ после назначенного числа всеобщей кончины, но запуталась в сроках. Масс-медиа, лидеры сект и деятели культуры без конца изменяли даты, поэтому её обвинять в невнимательности не стоит. К тому же она женщина слабая, легко внушаемая, пошла на поводу у учёных мужей, испугалась, что наступит апокалипсис и её «великое творение» канет в Лету, поэтому и решила, немедля представить сей опус вам.


        Омар* он же лобстер — крупный морской рак.