Пока не пришла гроза

Я обнимаю Кристину и изо всех сил прижимаю к себе. Мы немного выпили, и вино приятным шумом греет нас изнутри. Теперь мне пора уходить.
Мы с Кристиной друзья. Очень хорошие друзья, без всякого интима. Когда-то мы вместе работали: это продолжалось всего месяц, но сплотило так, словно мы знакомы с детства. Мы поддерживаем и утешаем друг друга в трудную минуту, а такие часто случаются, когда тебе двадцать с небольшим. Я люблю ее, как брат любит сестру, и никому не дам ее в обиду.
У Кристины проблемы с работодателем, ее выгоняют со съемной квартиры, и из-за этого ее одолевает депрессия. Я пришел, потому что боялся, как бы она не натворила каких глупостей. По-королевски грациозная, как сиамская кошка, Кристина глупо смотрится среди огромных сумок и чемоданов, готовых к переезду. Она эффектная жгучая брюнетка, решительная с виду и совсем хрупкая на самом деле, будто большая тропическая бабочка.
И ей совершенно не везет в жизни – неудачи сваливаются на нее одновременно со всех сторон.
Я обнимаю Кристину. Она благодарна мне за деньги – ей не на что было даже взять такси и перевезти вещи на другую квартиру. А я благодарен Кристине просто за то, что она есть. Даже не обращаю внимания на то, что отдал ей последние мятые бумажки и останусь сегодня без ужина.
-- Я скоро отдам долг, -- торопливо уверяет она, -- вот на следующей неделе…
-- Что ты, мне не к спеху, отдашь, когда все уладится. Или совсем не отдавай, -- говорю я.
Мне всегда неудобно, когда отдают долг: не могу отделаться от ощущения, словно что-то отбираю у человека.
-- Нет, нет, как же не отдать… Ты просто прелесть, что бы я делала без тебя?
-- Ты знаешь, что на меня можно положиться.
-- Господи, ну где же застрял этот таксист?! – в нетерпении Кристина топает ногой и подходит к окну. – Не могу уже находиться здесь, скорее бы забрать отсюда все вещи… Не могу, не могу больше видеть этого негодяя!
Хозяин квартиры, где живет Кристина, был и вправду редкостным подонком. Вот и сейчас он хочет получать с нее еще больше денег, ставя ее перед выбором – или плати или убирайся вон.
-- Мало того, -- Кристина резко разворачивается от окна обратно ко мне, -- он еще и пытается лапать меня своими волосатыми руками!
Решительная злость покидает ее так же быстро, как и захватывает.
-- Ммм, я не могу больше… я так устала…
Я напряженно думаю, чем могу еще помочь. Мне всегда недостает слов и кажется, что лучше молчать, чем говорить банальности, вроде «это ужасно», «сочувствую» и «мне очень жаль».
-- Молчи, -- отвечает на мои мысли Кристина. – Кому бы я еще пожаловалась? Никто и слушать бы не стал.
За окном гудит машина. Кристина, слегка отодвинув шторы, облегченно вздыхает:
-- Ну наконец-то!
Я беру два самых увесистых чемодана и выхожу вслед за ней во двор.
Кристина, с большой мягкой игрушкой в одной руке и горшком фиалок в другой, просит таксиста помочь погрузить вещи. Таксист, усатый широколицый добряк с папиросой в зубах, улыбчиво соглашается, а потом видит меня с чемоданами. Рвения в нем явно убавляется, но отступить он уже не может и идет за Кристиной в подъезд.
Пока таксист заталкивает в машину последние сумки, Кристина снова подходит ко мне:
-- Все, иди, я и так тебя задержала, прости, пожалуйста…
-- Да я и не спешу…
-- Ты всегда так говоришь, а сам точно куда-то опаздываешь, я тебя знаю.
-- В любом случае, подождут. Ты же понимаешь, что ты для меня значишь. Не стесняйся, звони, если еще что-нибудь понадобится. Слышишь – звони!.. Так может тебе все же помочь с вещами там, на новом месте?
-- Нет, я же сказала, что все сделаю сама. А то получается, что я тебя взяла в рабство. Ты и так со мной как с ребенком… Пока, целую…
Мы наконец-то прощаемся. Таксист с интересом наблюдает за нами, пожевывая папиросу.
Пересекаю уютный зеленый двор по направлению к арке, которая ведет на проспект. Здесь совсем недалеко до бара, куда меня позвали смотреть футбольный матч. Не удерживаюсь и оборачиваюсь – Кристина что-то все же забыла и побежала обратно в подъезд.
На проспекте я сразу попадаю в лавину шума. Дымят авто, мычат троллейбусы, орут мигалки. Милицейская машина нагоняет страх лающим голосом из громкоговорителя:
-- Переходим улицу в предназначенных местах! Мужчина в синей майке! Да, это я вам говорю! Вам жить надоело?!
Я порядочно иду к переходу. Светофор там не работает, и водители с пешеходами смачно поливают друг друга любезностями.
-- Куда прешься, ненормальный?!
-- Сам смотри, разогнался! Это тебе не автобан! Выдают права имбицилам…
-- Эй, что ты там сказал, лысый?
Большой город всегда полон зла. Он построен на зле, держится на зле и страдает от зла. Спешка, ругань, недоброжелательность, старание сделать что-то быстрее, чем твой собрат. И вместе с тем город состоит из лучших достижений цивилизации. Это городская жестокость, урбанистический цинизм. Получается, что все время, начиная от титанического труда древних египтян и лощеной культуры греков, мы шли к тому, чтобы стоять в очередях или нервничать в километровых пробках.
У самого перехода по газону прыгает кошка, которая старается поймать бабочку. Хоть кто-то живет другими проблемами. Я улыбаюсь и вижу, что, пропуская пешеходов, остановился грузовик. Ступаю на ровный, будто отутюженный асфальт.
И в следующий момент слышу странный звук. Я смотрю налево и успеваю только разглядеть широкое усатое лицо таксиста в машине, вылетевшей из-за грузовика. Сразу же после этого какая-то сила толкает меня вверх и вперед, а мир переворачивается.
Я встаю на ноги и ничего не чувствую. Все движутся, как в замедленной съемке, звука нет. Я смотрю немое кино. Делаю несколько шагов – необычная легкость просто поражает, земля мягко пружинит под ногами, точно новый диван, и я сравниваю себя с астронавтом на Луне. Тем не менее, вокруг перепуганные лица. Из машины выбегает таксист… нет, выплывает скорее, настолько все замедлилось. Вторая дверь открывается и показывается Кристина. Она белая как мел. Просто стоит на месте, опершись о машину. Собираются зеваки, толпясь у перехода. Таксист приближается ко мне (о господи, до чего медленно!), и я говорю:
-- Все хорошо, вот видите, -- и делаю еще шаг.
Но он смотрит мимо меня и проходит мимо меня. Я поворачиваю голову вслед за ним. И вижу себя.
Я неподвижно лежу на этом противно гладком асфальте, нелепо раскинув руки. С непонятной идиотской улыбкой.
Всматриваюсь изо всех сил – верно, теперь я в двух экземплярах.
Я подбегаю к Кристине:
-- Не знаю, что со мной, но все хорошо!
Она не видит и не слышит меня. Прикоснуться к ней я тоже не могу – моя рука скользит сквозь нее и машину, около которой она стоит. Она шатающимся шагом проходит сквозь меня ко мне-второму, который лежит на дороге.
Я совершенно не понимаю, кто из нас не существует. Такой привычный и устойчивый мир на поверку оказался издевательской фикцией, не менее обманчивой, чем возможный выигрыш в лотерею.
Между тем, мир вокруг меня постепенно ускоряется, движения становятся более естественными. Все происходящее обретает звук. Теперь я слышу крикливые голоса, перешептывания зевак и далекие звуки сирены скорой помощи. Я смотрю на эту кутерьму и почему-то полон самого величественного спокойствия. Наверное, мои эмоции остались там, на асфальте. А я не чувствую ничего, ровным счетом ничего, даже не удивляюсь тому, что вижу себя со стороны. Это как в зеркале – абсолютно естественно и привычно. Только теперь в зеркало смотрится весь мир.
Появляются врачи и забирают меня в машину. А я остаюсь здесь, невидимый и неосязаемый.
Я осознаю, что нельзя терять свое тело. Оно хоть и нервное, беспокойное, горячее, но все же это моя связь с миром, где я привык находиться до недавнего времени.
Скорая скрывается за поворотом. Я знаю, что неподалеку есть больница, туда и пойду. Кристина, наверное, уехала со мной – ее нигде нет. Хотя нет, она уехала не со мной… А с кем? Хм… С ним. Да, с ним. Лучше так, а то я запутаюсь в собственных образах.
С непривычки мне неудобно идти. Я чувствую себя воздушным шаром, который может лететь, куда ему вздумается. Все, что я привык видеть и ощущать в своем старом мире, теперь не более, чем миражи, такие же бестелесные, как я. Тем не менее, я по-прежнему стараюсь разминуться с прохожими и обхожу майские лужи. Это след прошлого мира, тоненькие ниточки, которые подсказывают, как я поступал раньше. Мне дышится ровно и спокойно, как во сне. И скорее всего, это сон, только я никак не могу воссоединить свое прошлое и настоящее. У меня нет ни одного объяснения происходящему, и я жду будильника, хотя с каждой минутой все яснее понимаю, что будильник в прошлое завести я все же забыл.
 Город ни капли не изменился. Самое поразительное, что я тоже не изменился, но в то же время для города я просто перестал существовать!
Желая попасть в больницу поскорее, одно мгновение я хотел пройти в соседний квартал прямо через жилые дома, раз уж стены для меня больше не стены, но потом одумался и решил не лезть в чужое пространство даже в таком виде. Иду дворами – там все гораздо менее интимно. Там орут и носятся дети, играющие в войну. Они прячутся за деревьями, подкрадываются друг к другу, а у одного бойца даже есть водяной пистолет для убедительности. На лавочке у подъезда выпивают неопрятные люди неопределенного возраста. Вечер только начался, но они уже сильно пьяны, а выражения их лиц утратили всякие эмоции. Разговор течет по слову, и с каждым словом уносятся минуты их жизни, неотличимо похожие одна на другую. И мне кажется, что я даже вижу, как они стекают на заплеванный асфальт и испаряются, растворяясь в воздухе с сигаретным дымом.
Человеческий мир жесток, каждый с самого детства приучается к бешеной гонке за выживание. Это не джунгли – это страшнее. В непролазном лесу ты знаешь, от кого ждать опасности: змеи, хищники, ядовитые насекомые. Поселившись среди людей, ты можешь пострадать когда угодно, от кого угодно и на любом расстоянии. Даже не обязательно видеть своего врага, он может находиться на другом краю земли, он может быть даже не человеком, а чувством, электрическим импульсом, электромагнитной волной. Победители в этой схватке стараются отгородиться от остальных высокими заборами и тонированными стеклами, трясясь за свою собственность даже во сне. Проигравшие сидят на лавочках у подъездов. Все просто, не так ли?
Захожу на больничный двор и – я опять наивно вздрагиваю – сквозь меня с ревом проезжает машина скорой помощи. Впереди мрачное крыльцо и массивные двери в здание бледного желтого цвета. По дворику медленно передвигаются больные, вышедшие на прогулку. Кто согнутый, кто хромой, кто в бинтах – но все одинаково унылые и потерянные, они словно насекомые, которых забавы ради посадили в стеклянную банку. Но мне все равно эгоистично легко дышится. Я начинаю понимать прелесть своего состояния. Мир так черств и опасен, что гораздо лучше существовать в собственной параллельной вселенной, быть эдаким кретином, который никого не видит, ничего не чувствует, но постоянно улыбается от переполняющего его уверенного спокойствия.
На первом этаже больницы расположено приемное отделение. Здесь томится в ожидании своей очереди несколько десятков человек, в основном пожилые женщины. Мне всегда казалось, что на самом деле их ничего толком не беспокоит, просто нечем заняться дома, и потому они иногда приходят посидеть в очереди к врачу, как в какой-нибудь светский клуб. При этом на каждого проходящего старушки посматривают так, словно у них отбирают хлеб. Вот и сейчас молодая девушка едва успевает робко заглянуть в один из кабинетов, как вслед ей раздается презрительное:
-- Эй, сеньорита! Ты куда это собралась? Мы здесь уже три часа сидим!
Многим женщинам после шестидесяти доставляет патологическое удовольствие жаловаться на собственные проблемы при стечении народа и гордиться ими.
-- Да я только посмотрела, кто сегодня принимает!.. – оправдывается девушка, но ее уже никто не слушает.
-- Поглядите – молодая да ранняя, пришла только что, а уже хочет без очереди влезть! Вот молодежь пошла!
-- Да-да, никакого уважения!
-- Безбожники!
-- Я и то сижу. А ведь могла бы тоже без очереди!
-- Да-да.
Узкий коридорчик приемного отделения превращается в курятник, где все кричат одно и то же, одновременно и без видимой цели.
Я чувствую, что не могу больше здесь находиться и прохожу к лестнице, слава богу, никем не увиденный. И снова же старые привычки: зачем мне лестница, если и она, и эти люди, и это здание – не более, чем отражение моего бывшего мира в зеркале?
На втором этаже я снова попадаю в атмосферу потерянности и тяжести. Медленно тащатся по коридору больные, носятся врачи с серьезными холодными лицами.
Захожу на выбор в одну из палат.
Запах лекарств, который чувствовался еще в коридоре, резко атакует меня в этом небольшом прямоугольном помещении с идеально белыми стенами. Кто-то утверждает, что белый цвет расслабляет. Вранье! Это самый страшный, мертвый и безжизненный цвет. Волосы седеют, лица белеют, вода замерзает, образуя лед и снег. Белый – цвет наступающей смерти! Никогда его не любил, он наводит на мысли о суициде.
В палате несколько коек. На них – то, что уже сложно назвать людьми. Это желтоватые бинты, кровавая вата и мертвенно-бледная кожа. Удивительно, как меня не передергивает. К каждому подведены трубки и проводки, словно эти люди запутались в чьей-то чудовищной паутине.
Посреди помещения – врач и медсестра, все с ног до головы в таком же суицидально белом, что и стены. Врач тихо, но твердо что-то говорит медсестре. С эдаким змеиным спокойствием. Каждая профессия накладывает свой отпечаток на ее обладателя, и этот след может ошибочно приниматься за порочную бесчувственность.
Не разглядев здесь его, я плыву отсюда прочь и попадаю в другую палату.
Ничего существенно не меняется. Неестественная бледность, паутина, лекарства и тревога.
Меня посещает внезапная мысль – а что, если и он тоже лежит в одной из этих палат, больше похожий на мешок с костями, чем на человека? О нет!.. Лучше умереть сразу и быстро. И вообще – в этом мире, наверное, проще сразу умереть, даже не родившись, чтобы остаться блаженно чистым и не прикасаться ни к одному из плодов человеческого разума. Но эта мысль мелькает, как хвост лисицы в лесу, и пропадает бесследно, а я в очередной раз удивляюсь собственному легкому расположению духа. Хотя сейчас повсюду вижу один негатив. Сомневаюсь, что весь мир резко поменялся в худшую сторону, просто раньше было нечто, чего недостает сейчас… И я никак не могу сообразить, что это. Мое спокойствие не велит искать ответ там, где он не очевиден.
Я выхожу из здания и стараюсь быстро удалиться с больничного двора. Вдоль его чугунной ограды проходит дорожка, и я пробираюсь туда.
Над городом повисло тяжелое предгрозовое молчание, словно все не дыша следят за слоновьими тучами, наползающими с запада. В них теряется заходящее солнце, и из-за этого город до краев наполнен зловещим желтоватым светом, как бокал шампанского.
Я стою под каштаном и чувствую, как город замирает перед грозой, точно больной под наркозом.
Небо напоминает огромный мыльный пузырь, стенки которого перламутрово дрожат, вот-вот готовые лопнуть.
А ко мне одна за другой, словно из потустороннего небытия, прилетают обрывки мыслей: так что со мной происходит? И зачем? Зачем, черт возьми?! Зря не взял зонт, промокну… Так и нужно или… может быть, сплю в конце концов.
Стена дождя упала, как занавес. Я больше не вижу ни больницы, ни двора с пациентами-насекомыми. Первые крупные капли пробиваются ко мне через шикарную крону каштана. Следом за водой земли достигает молния. Она бьет во что-то недалеко, и деревья содрогаются от дикого треска и грохота. Неестественно и странно разрозненным хором запела сработавшая сигнализация на десятках машин.
И здесь кто-то зовет меня по имени.
Я оглядываюсь, но никого не вижу. А голос настойчив. Я верчусь как волчок, но аллея возле меня пуста, далеко же не разглядеть из-за дождя.
И вдруг… да, это волнение! Это волнение! Первое сильное чувство, которое навестило меня после перехода в это состояние. Что же это значит?
В глазах светлеет и светлеет, и в какой-то момент я ничего не вижу.
Зато в следующий я различаю в тумане лицо Кристины. Она еще раз повторяет мое имя и улыбается, хотя по щекам стекают слезы. Или это капли дождя?
-- Он открыл глаза! – говорит она кому-то в сторону.
Я понимаю, что мы в больничной палате. Кристина наклонилась надо мной и гладит меня по щеке. Справа от меня окно, и за ним бесится проливной дождь.
Я смотрю на Кристину, и у меня получается улыбнуться.
Я не могу пошевелиться. Мне остается только улыбаться и повторять:
-- Кристина, все хорошо… Я бессмертный… я – бессмертный…