Деревня моя...

ДЕРЕВНЯ МОЯ…

«Человек  из сельской местности и человек из города – различные существа. Сначала они чувствуют это различие, потом оно начинает господствовать над ними, а под конец они перестают понимать друг друга»
(Освальд Шпенглер «Закат Европы»).
Больше половины жителей Минска, да и других городов республики, сельские переселенцы. Белорусов вообще иногда называют «селянской» нацией.
То, что деревня кормит город — не требующая доказательств аксиома, но судьба деревни  решается в городе. Сильное,  обеспеченное крестьянство — здоровый, благополучный  народ, богатый народ — процветающее государство. Бесспорные истины. Александр Сергеевич Пушкин гармоничные отношения между городом и деревней высказал лаконичной поэтической формулой:
…Как государство богатеет,
И как, зачем и почему,
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Государство — управляемая суперсистема и ошибка в управлении со временем приводит к разбалансировке, гармония превращается в нестроение и хаос. В последнее время нарушение равновесия между городом и деревней стало ощутимым. Не сегодня завязался этот узел противоречий. Проблеме несколько десятилетий, если не больше. Факт в том, что деревня умирает. Медленно и неотвратимо. К счастью,  умирает пока не повсеместно.
Освальд Шпенглер в «Закате Европы» доказывал, что отмирание деревни — неизбежное следствие развивающейся цивилизации. Город наступает и, словно паразит, высасывает из деревни жизненные соки. Так было всегда, во все времена и во всех культурах. Население урбанизируется. Сельский житель превращается в нечто усредненное, среднестатистическое, жителя пригорода:  «И города из нас не получилось, и навсегда утрачено село» (Анатолий Передреев).
Грозит ли подобная метаморфоза жителю белорусской деревни? Отчасти, да. Процесс урбанизации  подстегнул в своё время Никита Хрущев, выдав колхозникам долгожданные паспорта. До этого крестьяне жестко были привязаны к  земле. Проблема не однозначна, многогранна и довольно запутана, но возьмем ее такой, какой получили в наследство.
Вот две деревни: Толмачево Столинского района и Дертники  на Ошмянщине. Первая растет и развивается, а вторая, согласно этой же тенденции, умирает.
И в той и в другой деревне на протяжении десятилетий невольно наблюдаю происходящие процессы.  Толмачево — это моя родина, а в Дертниках родилась жена. Где-то в середине шестидесятых население  деревень уравнялось и каждая в отдельности пошла своим путем.
  Итак, Толмачево расположилось среди Полесских болот, теперь уже осушенных, в пятнадцати километрах от древнего Турова. Мой прадед Павел 1900 года рождения рассказывал, что в его детстве деревня насчитывала только четырнадцать «хат», а  память прапрадеда зафиксировала еще меньшее число: семь. Сегодня Толмачево — это свыше ста пятдесяти дворов, ни один, даже очень старый дом, не пустует, каждый год строятся новые; это добротный магазин, клуб и хорошая дорога, а теперь уже и церковь.  И это не смотря на то, что Толмачево считается одной из самых малонаселенных деревень района: есть такие деревни-гиганты, как Рубель, Ольшаны, Малешево, в которых жизнь, как говорится, вообще бьёт ключом.
В 70-80-е годы  деревню покидало свыше девяносто процентов молодежи, около половины оседали в других деревнях, остальные прописывались в городах. Город манил неизведанной жизнью, которая казалась легкой и беззаботной — засасывал в пучину страстей и увеселений, иногда выдавливал обратно из своей среды. Назад возвращались единицы. Сейчас ситуация коренным образом изменилась.  Ныне человеку, воспитанному деревенским бытом, не так-то просто вписаться в городской круговорот, город стал жестче и бесчеловечней. Даже, покидая на время учебы малую родину, многие возвращаются домой. Почему? Дома всё знакомо, привычно, не надо перестраиваться, напрягаться и подлаживаться под чуждые ритмы, а материальное обеспечение — более прочно и стабильно (земля по-прежнему родит и кормит),  а город, изобилуя неожиданными сюрпризами,  помешался на больших деньгах. 
Заметим, что ещё при советской власти мои земляки не ограничивались грошовыми колхозными заработками, хотя сколько грязи было вылито на них в газетных статьях, сколько упрёков и нареканий пришлось выслушать от местного, а по своей сути — пришлого начальства. А что плохого в том, что человек хотел жить лучше, богаче? Где крамола, если есть желание работать и зарабатывать хорошо? Зарабатывать гораздо больше, чем это можно сделать в родном колхозе. Казалось бы, радоваться должны власть предержащие: богаче граждане — богаче государство. Но не тут-то было. Велась непримиримая и беспощадная борьба с «целинниками», «тепличниками» и «веснянниками». Оно и понятно: обеспеченный человек — отчасти независим. А независимые государству в то время были не нужны. Потому, вероятно, и развалился СССР, что воспитывал послушных  и безынициативных людей, воспринимающих государство, как дойную корову, не давая ничего взамен.
Полешуки, народ неугомонный и строптивый, не мирились с таким положением вещей. Они хотели зарабатывать гораздо больше, чем представлялось возможным  в родном колхозе. И что самое интересное, даже при жесткой системе распределения материальных благ и ограничении на доходы, находили три  дополнительных статьи, названных официально «нетрудовыми»: «целина», «весна», «теплица», не считая доходов, которые давало приусадебное хозяйство.
Статья первая – целина: сколачивалась бригада из пяти-шести  мастеровых, обычно плотников, строителей, способных ко всякой работе, выбирался бригадир, и сообща  выправлялись на сезонные работы.  За сезон (два-три месяца) зарабатывался годовой доход колхозника. В свободное от таких командировок время, «целинщик», как и все остальные, трудился в родном колхозе,  иногда  используя для заработков положенный  трудовым кодексом отпуск. Но колхозное начальство вело с ним беспощадную борьбу: целинник лишался в правах, ему не давали сена, дров, коня... По своему, колхозное начальство было право, в погоне за «длинным рублем» колхозник разваливал родной колхоз изнутри, противопоставляя коллективному хозяйству свой честно заработанный рубль и, показывая тем самым, что свет не сошелся клином на колхозе: можно жить иначе.
Статья вторая - теплица: на приусадебном участке возводилась теплица, в которой выращивались огурцы, реже другие овощи. Излишки продавались и приносили в хозяйство лишнюю копейку. И местные власти, и центральные с теплицами боролись своеобразно. Центральные громили «огуречных королей» газетными и журнальными статьями, разбирали на съездах и пленумах, а местные,  взяв в помогатые участкового, вооружившись топорами и пилами  не оставляли  живого места от доходного сооружения, рубили под корень. Но  следующей весной с упрямым полешуцким упорством хозяева возводили новые: авось пронесет! На теплице в свободное от колхозной работы время трудилась вся семья.
Статья третья – «Весна»! Пожалуй, самая доходная, потому и с большой буквы. Она традиционна.  В Давид-Городке практиковалась еще в довоенное время при Польше. Суть её в том, что опять же, на  приусадебном участке выращиваются цветы, пряности, огороднина и овощи для последующего сбора семян на продажу. Все рынки от Владивостока до Бреста, от Черного моря до Белого покупали семена Полесья. С этой статьей дохода тоже боролись. Людей насильно удерживали, исключали из колхоза, вылавливали на станциях. Но каждую весну караваны полешуков с мешками и торбами за плечами растекались по всему Союзу. Люди хотели жить лучше. Ничего с этим не поделаешь. Так было всегда. Если у человека умирает желание что-нибудь поправить в своей жизни в лучшую сторону — на этом человеке можно ставить крест.
Надо сказать, что и в то время, и в нынешнее, Полесье — самый густонаселенный район Белоруси. В некоторых семьях по пять, восемь, а то и по двенадцать детей. При любом раскладе колхоз, как основной работодатель, не мог обеспечить всех работой. Сегодня треть населения вообще обходится без колхозов. И живут, слава Богу, не хуже титулованых передовиков-колхозников.
Полешуки выжили и сохранили свои промыслы. Во многом статьи доходов сейчас поставлены на коммерческую основу и модернизированы. Приезжаешь в родную деревню, сердце радуется: жизнь бурлит, везде кипит работа. Баньки, гаражи и пристройки, оборудованные санузлами добротные дома. И что самое главное, исполняется одна из Божьих заповедей, свидетельствующая о том, что жизнестойкость и внутренние ресурсы народа не надломлены: «Плодитесь и размножайтесь!». Население деревни растет, но места и работы хватает всем. По всей республике Полесье, пожалуй, единственный регион, где смертность не превышает рождаемости.
* * *
А сейчас обратимся к Гродненщине. Недавно у меня в Минске гостил односельчанин. На выходные решили выбраться на родину моей жены. Первое, на что обратил внимание земляк, сидя за рулем своего «Форда»: «Отличная дорога! А вот деревни почему-то забитые?».  «Сделали дорогу, и по ней все  укатили в город, в легкую жизнь, — пошутил я».  Вот мы и подошли к другому примеру.
Деревня Дертники. Сто десять километров от Минска.  Если ехать со стороны Воложинского, первая деревня Ошмянского района. В километрах пяти — Гольшаны,  подобно Турову, один из центров древней белорусской культуры и государсвенности. Дертники насчитывают домов семьдесят. Половина домов осиротела. Пустует. Селение замерло в развитии лет тридцать тому, будто впало в анабиоз. Последний новый дом построен тоже лет тридцать назад. Пустошь, упадок, умирание. Уныние и тоска. Добротный магазин раньше открывался  два раза в неделю, теперь иногда приезжает автолавка. Население — доживающие свой век старики да старухи, поглядывающие на дорогу и ждущие городских детей и внуков в гости. В отличие от Полесья, где обрабатывается каждый клочок, здесь земля запущена. На всю деревню три-четыре молодые семьи. Не слышно детского смеха. Всё говорит о запустении. Правда, летом, чаще на выходные, деревня немного оживает, словно просыпается от тяжелого сна: родительские участки и дома используется некоторыми горожанами в качестве дачных участков. Но и тут свои проблемы. Центральная колхозная усадьба далеко. Автобус на Минск ходит один раз в сутки, в него втискиваешься с трудом.
Единственное, что пока обнадёживает и сдерживает деревню от полного умирания — арендатор. Станислав Потрепко арендовал гектаров семьдесят заброшенной земли. Бывшая панская усадьба. У него трактор, комбайн, весь необходимый сельскохозяйственный инвентарь.  Деревенские бабушки не нарадуются на удивительное оживление на арендованной земле: «О, Патрэпка заўжды паслухае.  Ніколі не адмовіць».  Он действительно оказывает посильную помощь: и вспашет, и посеять поможет, и сена привезёт. А осенью, когда у Потрепки не хватает рабочих рук, старики и старушки выправляются  на отработки, потому что денег за услуги арендаторы не берут. Дертники — их родная деревня. Но у арендаторов очень много  проблем, которые не разрешаются на местном уровне. Помню, когда они только собирались взять землю в аренду, планы у них были до головокружения грандиозными. Оба, и Станислав и его жена Вера, окончили сельскохозяйственный техникум, так что сельское хозяйство знают не только из деревенского опыта. Лет пятнадцать тому с радостью делились своими мечтами: «Построим усадьбу. Пруды сделаем, будем выращивать рыбу. Оранжерею заведем, пасеку...». Верилось, что всё так и будет. Станислав деловой и упрямый, а Вера — работящая и инициативная. Но многим планам и проектам не суждено было сбыться. Вместо дома — вагончик. Есть правда пруды, настоящие пруды, сооруженные по всем дренажным правилам, для выращивания карпа. Недавно появилась и пасека, не пустует арендованная земля. Но главного — центра средоточения всего сельскохозяйственного подворья, той оси, вокруг которой во все века вращалось хлеборобное действо, крестьянского дома, сработанного на века  для детей и внуков, как мечталось в начале — такого дома нет. Обычный вагончик. И не по вине хозяев. Опять же — чернильная братия, тормоз всех инициатив и начинаний, не разрешила. «Заповедная зона, пруды!» — нашли они до умопомрачения абсурдный аргумент: «Нельзя. Вот если бы вы сначала дом построили, а потом пруды соорудили, тогда было бы можно. А так нельзя...». Но кто же ставит лошадь впереди телеги? Надо же сначала заработать денег на дом. Ведь на Полесье нынче как: молодая семья получает участок земли под строитенльство дома и первым делом возводит мощную теплицу, зарабатывают деньги, а потому уже покупают стройматериалы и заливают фундамент. Даже ударные комсомольские стройки начинали с палаток и вагончиков. Вот и разрываются арендаторы между Ошмянами (они там живут) и Дертниками. Разве можно присматривать по хозяйски за семьюдесятью гектарами земли издали? Разве мыслимо крестьянское хозяйство без дома? Хотели Потрепки пустить в родную землю корни, но чиновников районных, как в дремучие старые времена (завидки, что ли берут?), словно бес накрутил: «Не позволим! Нельзя! Не положено!». А смотреть, как умирают последние деревни на Ошмянщине положено?  Через двадцать-тридцать лет там и жить будет некому. Государство душит налогами, районная администрация бесконечными проверками и перепроверками. При сравнительно большом обороте арендаторы еле сводят концы с концами и подумывают: не продать ли всё с молотка и жить беззаботно, как всё остальное население региона? А кто же тогда будет пахать землю?
По-моему, государство, пытаясь решить проблемы  сельского хозяйства «агрогородками», должно учитывать особенности  регионов. Если на Полесье можно оставить и колхозы, кажется, они там не убыточны, и, главное — не мешать развивающимся промыслам, не  давить инициативу  не душить налогами, то на Ошмянщине пришло время решить иначе: возможно, даже всю пахотную землю отдать в аренду!  Всячески способствовать развитию единоличного хозяйства. Иначе земля вообще утратит своего хозяина, и через поколение   будет пустовать.
Вот две деревни. Две судьбы её жителей. Два подхода к жизни. Если бы Потребки жили  на Полесье,  осуществить свои планы им было бы гораздо легче: на миру и смерть красна.   Но они родились на Ошмянщине и, можно сказать, в одиночку изо всех сил стараются предотвратить медленное умирание своей родины. 

P.S. Помню, лет тридцать назад, когда в дедовский дом съезжалось всё семейство и усаживалось за праздничный стол, отец заводил песню:
Деревня моя, деревянная дальняя,
Смотрю на тебя я, прикрывшись рукой.
Ты в лёгком платочке июньского облачка,
В веснушках черемух стоишь над рекой...
Вся родня дружно и слаженно подхватывала знакомый мотив и над  околицей разносилась щемящая радость от встречи и тихая грусть от скорого расставания. Соседи знали: к Николаю приехали дети и внуки.  Не стало на этом свете деда Николая, погиб в автокатастрофе мой отец, умерла от сердечного приступа сестра Прасковья, тридцати одного года от роду — но родина наша, деревня,  которую называют по имени отчеству, — живет. И всегда в праздничные дни из окон какого-нибудь дома над деревней разносится мотив песни: к кому-то приехали гости...
А вот пройдет двадцать-тридцать лет и в деревню Дертники никто, никогда не приедет. Умрет деревня... А вам не жалко?