Черный шарф

  Болит горло. Черный длинный шарф, несколько раз обернувший твою тонкую длинную шею, свисал вниз на твои руки, холодно и почти безжизненно, ибо черный цвет имеет способность все разрушать… Но это был не тот случай: этот шарф согревал твоё горло и руки от холода поздней осени, наступившей, как всегда, неожиданно в конце жаркого, почти невыносимого лета, после ласковых невесомых последних лучей света, которые подарила нам природа за несколько дней бабьего лета.
  Зайдя в теплую персиковую комнату и окончательно согревшись, ты снял свой черный шарф, положил его в сумку, где всегда лежал твой блокнот, такой же черный, как и шарф. В нем ты писал свои мысли. А их было много, собранных из обычных человеческих слов в невиданные узоры невесомых и божественных откровений. Они складывались во что-то очень простое и изысканное, как ты сам и вся твоя жизнь. Твои слова-картины из под твоей руки неровным и непонятным почерком ложились на белые листы с узкими линиями… Почерком всех гениальных людей таким, каким тебя считали те, которые тебя любили… Иные считали тебя слишком самоуверенным идиотом, который что-то там пишет в своем блокнотике. Но людей, которые тебя любили, было гораздо больше, ведь ты писал абсолютно очевидные вещи на доступном языке… А остальные не хотят видеть правду такой, какой видишь ее ты и которую считаешь своей истиной. Ведь правда от истины отличается тем, что истину знают единицы, а правду – все, но у каждого она своя.
  Вся твоя жизнь была сплошной твоей правдой, ведь ты не умел, не хотел врать и не понимал, зачем тебе обманывать людей, но малейшая дрожь голоса или твоих закрученных длинных ресниц или почти невесомый изгиб губ, и многие усомнились бы в твоей правоте. Твоя жизнь – борьба, ведь ты рожден быть умным в этом мире, который желает понимать жизнь такой, какая она есть, а считает хорошей, красивой и легкой, когда счастлив, и плохой, когда плачет от очередного поражения. Ты холоден к чужим переживаниям, ведь сам почти ничего не чувствуешь, если вообще способен что-то чувствовать, кроме почти невыносимой боли в горле и тепла своего черного шарфа, по прежнему согревающего твои руки и горло, и возможно, еще сохранившего тепло твоей матери…