Первая Колыбельная

 
               

                Если бы только достойных любили -
                Было бы мало любимых.
                А если бы мало было любимых.
                Не было бы вовсе достойных.

                игумен Евмений (Перистый)



                В костёле Крещение – одно из Великих Таинств, дарующее нам очищение и освобождение от первородного греха.
                Я стою на хорах слева от органа вместе с басами и альтами и сверху вижу розовые кружева, крохотные кулачки, светлые лица родителей, склонившиеся над первенцем. Мне видно, как священник  трижды поливает голову младенца святой водой над купелью, и слышу: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа». И весь приход «Провидения Божьего» вместе с мамой и папой девочки, их крёстными родителями выдыхает: «Аминь!»
Именно так нужно принимать Таинство Крещения: когда тело ещё слабо, податливо и мало настолько, что может полностью быть погружено в купель со святой водой.
                Я приняла крещение осознанно в сорок два года, когда и Тихого океана не хватало уже, очистить и омыть моё грешное, больное, страдающее тело, и дать толчок к возрождению и возрастанию в Духе Господнем, и моему воцерковлению. 
Бог ищет дорогу к душе и сердцу каждого из нас. «Се стою и стучу».
Бог не хочет нас по кускам, частично – Он, будучи цельным, жаждет нас целиком. «Насильно мил не будешь», - любила повторять мама. Сейчас эта поговорка обрела для меня иную, глубокую, проникнутую Отцовской Любовью, окраску. Иное звучание. Мой Бог, именно мой, любящий именно меня, не заставлял меня полюбить Себя! Он терпеливо ждал! Нет-нет! Мой Бог ждал Свою несносную, упрямую  девочку со смирением, которое присуще только любящему великодушному папе.
Мой любящий Отец пришёл ко мне, когда в моём теле угасала жизнь.
               Это правда, что мы знаем, когда уйдём навсегда с Этого Света на Тот Свет.
Я это тоже знала, и мне не было страшно. Я была спокойна, но мне не хотелось умирать, находясь в квартире одной. «Господи! – попросила я, - Приведи домой Андрюшу и Сергея». И они вернулись: сын и муж. За семь лет болезни я уснула легко, не просыпаясь среди ночи от боли, и не проваливаясь в бездну бессознательного от неё же. Ночью я увидела иссиня-чёрное небо, расцвеченное звёздами, и женщину с мальчиком на руках, которого она бережно завернула в накидку. Лилась прекрасная музыка, звучали необыкновенные слова.
Утром я проснулась с уверенностью, что буду жить!
Записала слова  и стихотворение назвала «Первая Колыбельная»:

Я знаю, что живёт Любовь
В прекрасном замке из цветов,
Я знаю, счастье неизбежно,
Как море синее, безбрежно,
Его не видно берегов.

Я знаю, есть на свете нежность,
Душа чиста и безмятежна,
Я знаю, милосердный Бог
Дарует жизнь и первый вдох
С любовью, верой и надеждой.

Есть Ангел, и Хранитель есть,
Незримый пребывает здесь,
Где первенцу готовы ясли,
Над ними звёзды светят ясно,
Ведёт волхвов Благая весть.

Придёт Беда - уйдёт беда,-
Пребудет Божья благодать.
Я знаю, есть на свете Бог,
Он дал нам Сына и Любовь.
Да будет так всегда-всегда.

             Я не стала здоровой в одночасье! Совсем нет! Но я уже не боялась ночей с их изматывающими страданиями, зная, что ночью, снова там, среди ада слёз и боли, меня ожидает Кто-то Великий, Щедрый. Тот, Кто диктует мне слова, полные безграничной, пронизывающей, прожигающей  Любовью, которых я никогда не слышала в своей жизни, как не заслужившая.
Недостойный, он и не удостаивается  любви и уважения – ни от отца, ни от матери, ни от мужа… Только несёт на своих плечах  чувство вины, как тяжкое ярмо приговорённого к пожизненному заключению каторжанина.
Но там, во сне ко мне обращались: «Цветочек Мой, Дитятко Моё». Меня любили! Ни за что! Меня благодарили, что я живу на земле. Живу, вдыхая небеса! А не копчу небо, как я ошибочно полагала.

Свеча сгорит. Свет не сгорает.
И ночь для бдений и молитв.
Когда с тобой Сам Бог не спит,
Никто, ничто не умирает.

Утром я записывала стихи.
Объединила в сборник, назвала «Седьмое небо» и отнесла в Свято-Георгиевскую Церковь, где меня приняли за душевно больную.
Я снова собрала стихи. Подборку назвала "Верой спасётся" и, ни на что не надеясь, зашла в Костёл "Божьего Провидения". В то время я не знала и не понимала различий в верованиях. Для меня любая церковь была Церковью Божьей, Домом Того, Кто меня Любит. В костёле шла служба на польском языке, которую вёл отец Феликс. После службы он проговорил со мной полтора часа.
              В одну из ночей я увидела во сне распятого на Кресте Христа. Гвалт, ор, кругом агрессивные, злобные люди, плач, причитания и стоны женщин. И копьё, проникающее между рёбер. И кровь. И ужас происходящего. И невозможность что-либо изменить…
             Бог призвал меня к Себе! В Своей великой Любви, в Своём Неизмеримом Страдании. В Своём величии и уничижении. Его проникновенное «Нуждаюсь» потрясло меня. Великий Бог нуждается во мне!
             «Вот тело Моё…» - и Господь делает шаг навстречу.
             Стоя на коленях, я наблюдаю с хоров, как прихожане идут к Причастию, создаётся впечатление, что я плыву на корабле, а люди – морские волны за кормой. Звучит орган. Мы поём: «О, приди ко мне Спаситель, здесь Тебя я ожидаю».
            
            Прошлая жизнь напоминает мне старые обои, которые я старательно, сантиметр за сантиметром, снимала со стен. Казалось, что проще: повыдёргивать ржавые гвозди обид, зашпаклевать душевные дыры, трещины телесных и духовных страданий, жирные, вульгарные разводы, ярлыки, оплеухи и затрещины, раздаваемые направо и налево.
Пора очистить и выровнять стены, пронзённые проклятиями намеренными или оброненными "в сердцах", и стенки сердца - от крушений надежд. Возродить от потери целостности и приклеить пахнущие свежестью обои обновлённой, не выцветшей, не затёртой жизни, - вернуть душе первозданную чистоту!
            Почему так трудно выдернуть старое жало?               
В подобных случаях врач пишет: "Отягощённый Анамнез. Хроническое чувство вины на фоне гипертрофированного чувства ответственности".
                Морока Тебе со мной, Господи, которую в детстве не называли ласковым именем, объясняя тем, что и без того длинное.

Живём и жаждем, только пригубя
От нежности, от святости, от части.
Живём, желая, путая с "любя",
Без проблеска, без радости, без счастья.

Потому что так учили жить, по принципу: "Извините, что я здесь рядом с вами дышу". Беда, что по-другому жить и не учили. Жили, не нарушая границ Любви, не посягая на её священную территорию, на тёмной, вражеской стороне Не-Любви. Как будто заключили пакт о ненападении. Поэтому мир Любви так и оставался неведомой, загадочной страной, необитаемым островом в океане прожитой жизни с названием "табу", захлёбывающийся цунами семейных страстей, обильно и добросовестно  орошаемый детскими слезами и освящённый многочасовыми стояниями в углу, за шкафом.
В детское сознание было вбито намертво, что н и ч е г о нельзя. Особенно запрещалось радоваться, о чём-то просить или чего-то желать. Что было позволено с избытком: повиноваться, страдать, плакать, за всё быть премного благодарной и, даже, если и не быть, непременно чувствовать себя за всё виноватой, иначе - "а-та-та". Во всём каяться, за всё просить прощения, а лучше - пощады, бия себя в хилую грудь.
             Оскорбления, с упорным постоянством всплываемые на поверхность, со старанием и прилежностью отличницы я стремлюсь вытравить уже во взрослом возрасте. Зачем вспоминать и перечислять? Хватит карябать и раздирать "вавки"! Сколько можно крови? К счастью, выросла из них, как вырастает малыш из ползунков. Но почему тогда воспоминания детства лезут изо всех щелей памяти? Я их в дверь - они в окно, я их в окно - они - из-под плинтуса, из кладовки?
        Свобода выбора нисходит к нам свыше, по вертикали. ЦУ распространяются по горизонтали, так сказать, из уст в уста. В  нашей семье был задействован более сложный механизм "доходчивого объяснения РРТ": Рот-Рука-Тело. На первом этапе - звук, затем "развернись, плечо, раззудись, рука". И заключительный аккорд "Та-да-да-даааммм!" Здравствуйте, звёзды!
Из этой ситуации есть только два выхода:  либо вверх, либо - упасть. Каждый выбирает по силам.
В детстве выбора нет. Ребёнок доверчив и податлив.
Животное не выдрессируешь окриком и шлепком. «Доброе слово и кошке приятно» - ещё одна любимая мамина поговорка. 
Да что там! Огурец вырастает горьким, если, вопреки правилам, его поливать не вечером, после захода, а на солнце. Но душа человеческая, живая, – не кошка о четырёх лапах. Не зелень пупырчатого огурца!
И хочется воскликнуть: "Дружелюбные мои, давайте, беречь друг друга, чтобы собирать сладкие, добрые плоды собственной жизнедеятельности!"
Жизнь - это задержка дыхания между вдохом и выдохом, это момент невесомости, который испытывает чадо, когда его подбрасывает отец. Мгновение, когда моргает глаз, возвращая из мира невидимого, доверчиво открываясь навстречу миру видимому.  И за этот промежуток времени мы умудряемся так устать от междоусобиц, что на счастье просто не остаётся сил. «Худой мир лучше доброй ссоры», - повторяла мама. Логично беречь то, что даруется нам в единственном числе: любовь, жизнь, здоровье. Любви много не бывает, бывает много ненависти. Двух здоровий не бывает - бывает много болезней. И только жизнь уравновешивается смертью. Какова жизнь, такова и смерть. 
Пережив опыт ухода в мир небытия, долгое время я боялась могильных крестов. Усердно молясь во храме, заказывая заупокойную службу, старалась избегать  посещения кладбища. Но однажды меня потрясла мысль, что там, в разомкнутых объятиях крестов, нет Сына Божьего, Его уже в них нет! Он сошёл со креста и пребывает с нами в этом мире!
              Я осознала нутром: озлобиться на весь мир, виноватить  всех и вся  - тупик, призрачное облегчение, пустышка для младенца! Зло пребывает, а любви больше не становится. Поэтому сознательно отказалась скользить по наклонной с наименьшим сопротивлением.
             Только слух, не от хорошей жизни ставший восприимчивым, избирательным, преобразовался в орган чуткого вслушивания в интонацию,  вследствие чего, я по привычке продолжаю остро реагировать на каждое слово, высказанное в жёсткой форме. И, чувствуя  агрессию или угрозу,  выставляю все виды защитных средств из собственного арсенала, придавая себе устрашающий вид перед лицом предполагаемой опасности. Столько внутренней работы на пустом, по сути, месте! А меня никто и не собирался обижать, это я, огрызаясь в ответ, страдаю.
Но, благодаря Божьей любви, я уже знаю, что сердце может оставаться живым, только будучи мягким. Твёрдое сердце – мёртвое сердце.
В свой день рождения, перед тем, как зазвенел будильник, перед пробуждением я услышала: «Весь МИР для тебя». Весь! И тот, что вокруг, и тот, что внутри!
            Зови, зови меня, Бог Мой: "Любимая, внученька, доченька, мамочка".
Понимаю, что и м я у д л и н я е т с я, но ты не ленись, душа. Ты Словом заживляешь раны детства.
Ведь новая жизнь, анабиозная во мне до времени, с Божьей помощью начала оживать, оттаивать, зарождаться.
Начала дёргать, толкаться в узкой утробе, пробиваясь на свет Божий, кровя и  давая температуру, озноб, раздвигая слой за слоем ткани души, как верхний, самый болезненный "глазной" зуб, даря прозрение.
Я увижу его. И услышу.
Своё трудное, выстраданное,
рождённое мною счастье. 

               Мы желаем друг другу мира и пожимаем руки. Звучит последняя песня. Распахнув крылья объятий, я обнимаю Иру, стоящую  слева, и Славу, стоящего справа, и мы летим  втроём к Богу.

Вдох! Бесконечная Любовь!
Ты принял Свет Христов отныне.
Ты - избранный среди волхвов,
Иди и возвещай о Сыне!