Похороны в зимнее время суток

                1
 Путь самосохранения исчерпан. Лакки сказал, что он болен, но у него даже не трясётся нога. Я бы проигнорировал это, но слишком уж уютен сегодняшний день. Мы с Лакки должны были пойти в бутик и выбрать ему зимнее пальто, поскольку термометр давно уже показывал отметку не выше «-50». Зима в наших краях впервые, она пришла внезапно, совершенно не предупредив нас об этом, даже самая подвальная мышь умирала теперь от голода и не тающего снега. Я не был поклонником пальто, больше мне полюбилось носить три свитера, один поверх другого, так моё тело казалось более объёмным, что являлось очень важным аспектом при моей анорексии. Культ малого веса в пространстве привёл к крайней форме физического уродства. Пространство позволяло мне существовать в нём свободней, но сознание шептало, что ему тесно внутри тощего, уродливого тельца. Худоба позволяла мне понять немного больше, чем остальным людям. На самом деле, всё заключалось даже не в худобе, но именно из-за неё появляется огромное облако свободного времени, поскольку его не нужно тратить на общение с другими особями, особенно, с самками. Есть ещё огромный плюс маленького тела -  у души меньшие, более хрупкие рамки.

                2
  Я не стал тратить своего времени и сил для обиды на Лакки, видимо, у него действительно были причины для избегания встречи и оттягивания момента покупки пальто. Беспечно и бесцельно, я слонялся по городским улицам, которые, признаться, давно вызывали у меня отвращение. Было крайне холодно, ветер гудел тысячью поездов, создавая меланхоличную симфонию массового одиночества здесь и сейчас, поэтому, я отправился на концерт одного моего давнего знакомого, которого называли Сирота, не смотря на то, что он таковым не являлся.
  Сирота сел за рояль и начал с композиции «Свидетель М. Ж..» Я очень любил его музыку, она вызывала во мне полное спокойствие, я совершенно забывал о той гневной реальности, которая проглатывала всё вокруг, музыка казалась мне божественной. Хорошо она слушается поутру. Вот сейчас, когда стены поглощают тебя всего, а ты, тем временем, сам себя. Плюс ещё вчерашний алкоголь, который действует до сих пор и не пытается проникнуться твоими повседневными кошмарами, ему определённо в этот момент лучше, чем особи вида Homo. Не смотря на то, что я очень любил Сироту, на его концертах я бывал крайне редко. Мелодия двигалась по спирали, иногда переходя в горизонт, временами, вовсе замирала, что символизировало остановку сердца.
  Ко мне подошла девушка. На ней были зелёные резиновые сапоги, бирюзовая вельветовая юбка, которая своей малой длиной обнажала область от середины бёдер и до самых немного нелепых сапог. Верх был представлен глубоко-тёмно-фиолетовым, в красную тонкую полоску свитером. Почти такой же был в тот момент и на мне, но его скрывал длинный, серый, с долей безвкусицы, свитер.  Её волосы были цвета тёмного каштана, и от них приятно пахло мужским шампунем. Её взгляд имел каре-волчий оттенок, именно он и привлёк моё скудное внимание. Я никогда раньше не видел этой девушки, вообще, ко мне редко подходят представительницы моего вида, за исключением тех случаев, когда хотят надо мной посмеяться, либо каким-то другим образом унизить меня.
- Уходите прочь! – сказал я. - зачем Вы здесь? Оставьте!
- Меня зовут Карина – мягко и спокойно ответила она, а затем продолжила – А Вас? У Вас есть имя?
- Калев – отрывисто ответил я.
Я отвернулся, выпил абсент. Казалось, что этот поступок заставит её уйти, но я ощутил на своих волосах нежное прикосновение женских пальцев, которые пробирались от затылка ко лбу, а оттуда – к губам. В этот момент я удивился сам себе, ведь я сидел смирно, позволяя ей делать это. Тёплые губы коснулись моей шеи, чуть ниже уха. Я бездействовал, моё тело кололо так, будто на каждый квадратный сантиметр его, приходилось по пять воткнутых швейных иголок. Моё дыхание участилось, после, оно и вовсе остановилось, и я потерял сознание. В этой темноте казалось, что мой рост позволял мне дотронуться шляпой до потолка, хоть я никогда и не носил шляп. Позже, моя голова стала седой, а ещё позже, обувь превратилась в материю из мозолей, гораздо же позднее – я вновь открыл глаза. Плотно вцепившись своими по-доброму сильными, но тонкими пальцами, всё та же девушка, сильно прижимала меня к полу, при этом, придерживая аккуратно область шеи, между подбородком и кадыком. Она долго ничего не говорила, только смотрела в мои только что пробудившиеся глаза. Было понятно, что она не из тех, кто намерен причинить мне какое бы то ни было зло.
- Как Ваше имя? – хриплым голосом, с долей благодарности переспросил я.
- Карина. Пейте, Калев. – С этими словами, она протянула мне стакан воды и приподняла мою голову для того, чтобы я мог проглатывать жидкость.

                3
Добравшись до дома и отперев дверь своей комнаты, я обнаружил в левом кармане брюк записку, в которой значилось следующее: « И двух дней на успокоение будет достаточно. Вы будете рады, когда завянут фиалки, но их жизнь на этом не закончится. Начните жить, Калев. Это всё гибель». Далее шёл адрес и подпись: Карина.
  Должно быть, она несчастна, иначе, зачем ей заботиться обо мне? Я, непременно, рассказал о случившемся Лакки, предварительно пригласив его на ужин.
  Мы с Лакки сидели за столом, напротив друг друга, попивая шотландский виски. Лакки был поражён моей способности, наливать напиток ровно на три грамма больше положенной нормы, а я, в свою очередь, поражался его способности всё это замечать.
- Что мне с этим делать, Лакки?
- Не знаю, Калев, я думаю, что здесь есть какой-то обман. Но твой омлет из хрустальных каблуков под виниловым соусом прекрасен.
- Благодарю. Я рад, что ты оценил его.
- Скажи, а из каких именно пластинок ты этот соус готовишь?
- О, это моя маленькая тайна. Ты ведь знаешь, что я скрываю от тебя свои рецепты. Могу только сказать, что здесь присутствует нотка Вольфранга Войта, изданного на красном виниле.
- Ах, я так и знал. Наверное, это и делает омлет столь нежным.
- Нет, Лакки, всё же другое, но этого я уже не могу тебе сказать. Завтра я буду готовить суп из теорий Антона Искусствова, так что, жду тебя вновь.
- Я обязательно буду, Калев. Мне уже не терпится попробовать это блюдо. Позволь спросить, а из каких именно теорий намечается суп?
- Скажу только то, что блюдо придётся довольно острым, о любопытный Лакки.
- И всё же, Калев, я бы не советовал тебе идти на встречу с этой Кариной. Исходя из твоих описаний, она – прекрасная девушка, но меня смущает её любовь к Джен-Мудизму.
- Признаться, и меня это вводит в сомнения. Я думаю, что она ходит на лекции только из-за Дона Жуана, а само искусство Джен ей довольно чуждо.
- Послушай меня, Калев. Я не доверяю этой особи. Если, всё же ты планируешь с ней встретиться, то сделай это на чуждой ей территории. Погуляйте, например, в парке, а после, угости её спиралью брома в каком-нибудь ресторане, главное, не пускай её к себе домой.

                4
Как и посоветовал Лакки, я назначил встречу Карине в парке. Я потратил значительное время на ожидание её, но обиды не было. Всем  прекрасным девушкам свойственно опаздывать. Было очень холодно, и я перетаптывался с ноги на ногу, постукивая, ботинками друг о друга, пытаясь выработать тепло. Рукава всех трёх свитеров свисали ровно до моих колен, поэтому, руки не чувствовали холода. Прошло уже сорок минут, я, постепенно, начал терять надежду на встречу. Моё волнение усиливалось, желание согреться перебивалось желанием свободно дышать. Я жадно глотал воздух, но тот был настолько твёрдым и холодным, что совершенно не давал ожидаемого эффекта. Диффузии не случилось, от этого, моя голова опухала, словно,  заполнялась какой-то бессмысленной жидкостью. Мне нужен был покой, но его возможность здесь отсутствовала. Я слышал, как свистели снежинки, опускающиеся мне на голову, покрывая своим телом многолетние деревья, чугунные лавки, ещё недавно зелёные газоны, случайных прохожих, которые, может быть, даже и не планировали сегодня здесь оказаться. Вопреки всему этому, я, всё же, ещё надеялся встретить Карину, хотя, это уже представлялось абсурдом.
Прошло два часа моего болезненного и безрезультатного ожидания, я уже не чувствовал на ногах пальцев. Уверен, что теперь их следует ампутировать. Волосы покрылись уверенной коркой льда, а колени уже находились на промёрзшей земле, за неимением сил оставаться в вертикальном, прямом положении. Ждать уже не было никакого смысла, но идти уже было невозможно. Сознание твердило о том, что здесь и сейчас я умру. Хотелось закричать, но не было сил пошевелить челюстями, даже если бы это и удалось, то пришлось бы оторвать от одной из губ значительную часть плоти, настолько сильно они примёрзли друг к другу. На моей памяти не случалось таких заморозков, этой зимой я вообще впервые увидел снег. Даже мой покойный отец никогда не рассказывал мне о холоде, хотя, он был любителем рассказывать всё, что происходило в нашем городе. Я был совершенно не готов к такой зиме. По моим ощущениям, сейчас было минус сто тридцать четыре с половиной градуса. Вся кожа стала каменной, ожогов было не избежать. Нет сил даже для того, чтобы закрыть глаза, они превратились в два больших шара, словно из матового стекла. Я уже не видел ничего, что происходит вокруг меня, но чувствовалось, что на сто километров вокруг, нет ни единой души. Один я обречённо стоял на коленях, словно статуя в центре парка, сжимавшая в левой руке букет уже мёртвых бирюзовых цветов. Теперь я не мог слышать, я даже не чувствовал прикосновений снежинок. Почему я до сих пор ещё не умер? Моё сердце всё ещё билось. Все внутренние органы функционировали в своём обычном режиме, словно никакой внешней пагубной силы не было. Вновь ссылаясь на ощущения, вся кожа давно была выжжена, но полости остались не затронуты. Так же, мне было заметно, что рассудок оставался здравым. Кому-то точно была не выгодна моя смерть, но зачем так болезненно мучить меня этим огненным холодом? В этом мне предстояло разобраться.
  После того, как я перестал видеть, я стал считать секунды, чтобы примерно представлять, какое сейчас время суток. По моим, довольно не точным подсчётам, с этого момента прошло уже около двадцати часов. Я не мог понять, почему вокруг до сих пор никого нет, точнее, есть, но меня они все настойчиво не замечают, или же просто не желают помочь. Но, всё же, увидев человека в таком состоянии, в котором нахожусь сейчас я, сострадание и милосердия проявил бы даже самый чёрствый представитель моего вида.  Стало быть, они все просто меня не видят, а может, принимают меня за недавно установленный памятник? Ещё хуже, если они все, так же как и я, сами стали статуями. О, чертовщина! Через несколько минут ко мне уже должен прийти Лаки, а я ещё даже не приготовил этот дьявольский суп из Теорий Антона Искусствова. Ох, этот суп бы меня сейчас согрел. Да, именно сейчас, когда для выживания бессмысленно даже молиться, не говоря уже о каких-то физических действиях. Всё, что я сейчас испытываю, так это только совершенное непонимание сложившейся ситуации и лёгкую скорбь по затраченному на безделье времени.
  Совершенно неожиданно для себя, я немедленно встал с колен и направился в сторону дома, словно, абсолютно ничего не было. В таком случае, а есть ли сейчас что-то?


                5
  Лакки уже ждал меня у дверей моей квартиры, восседая на одной из ступенек узкого, но длинного лестничного пролёта, от которого пахло бетоном и больше ничем.
- Калев, ты редкостный мерзавец! Ведь я уже целый час тебя жду. Где тебя носит?
- О, Лакки, позволь мне не отягощать тебя своим долгим и довольно скучным рассказом об этом. Попрошу только лишь тебя принять то, что твоё ожидание – пустяки. Проходи в дом. Нечего сидеть на мёртвом полу.
Лакки неуверенно и с долей обиды шагнул внутрь, словно, никогда не бывал здесь раньше. Признаться, это привело меня в испуг, но я вовремя отвлёкся на слова, которые стал говорить Лакки.
- Калев, ты чувствуешь этот запах? Пахнет ни то тухлой морковью, ни то какими-то сгнившими цветами. Ещё всё это смешивается с запахом какого-то мерзкого дешёвого алкоголя. Как ты можешь пить эту дрянь?
- Тебе не нравятся эти запахи, Лакки? Ты находишь их чужими, болезненными?
- Я нахожу их мерзкими. Но больше мне мерзко от того, что их здесь искусственно создал ты, Калев. Ведь это не решение проблем. И позволь спросить, что же такого с тобой стряслось? Судя по количеству выпитого тобой алкоголя, встреча с  Кариной прошла не благополучно? А я ведь тебя об этом предупреждал!
-  Дверь там!
- Что?
- Дверь, Лакки, она там. Выйди и закрой её снаружи.
- Ты идиот, Калев. И мне жаль тебя. Прощай.
- Ещё увидимся.
- Не думаю.
- Правильно, Лакки, не думай.
  Лакки в одну секунду скрылся за дверью, после чего, я услышал всю его злость. Зачем только он выплеснул её на дверь? Она ведь ни в чём не виновата. Мог бы аккуратно закрыть её. Как только дверь захлопнулась, я ощутил, что вся квартира наполняется совершенно чужим воздухом. Было тяжело дышать, становилось ужасно холодно. Меня пожирал процесс замерзания. Я чувствовал, как кто-то за моей спиной пристально прожигаем меня своим взглядом, но это было явно что-то неживое. От него исходила могильная тишина и нежное желание человеческой плоти. Он коснулся моей спины своими неживыми пальцами, обнял меня за шею своей мёртвой рукой, вцепился в мои волосы своими гниющими рёбрами и в ту же секунду опустил меня на стёртые от мольбы колени. Я ощущал, как через отверстия в моей коже проступает кровь, стремящаяся полностью выпрыгнуть на пол. Я чувствовал её недостаток внутри себя, вскоре, вся комната заполнилась горячо-красной жидкой массой. Её уровень становился всё выше и выше, и вот, уже по горло. Совсем скоро я скроюсь под толщей собственной крови, горячей крови. Мне тепло. Я уже ничего не вижу, кроме густого красного тумана. Звуки были сильно искажены, словно, их издавал старый кассетный магнитофон, прокручивающий повреждённую кассету. Среди всей этой свалки звуков, мне удалось различить один женский голос. Он был низким, но глубоко-мягким. Он напоминал речи аудио-уроков иностранного языка: медленно и разборчиво, раз за разом, он повторял одну и ту же, совершенно неразборчивую фразу. Было совсем не понятно смысла этого изречения, но казалось, что кто-то проклинал меня. Мне это всё даже нравится. На мгновение, мне показалось, что я слышу голос Карины. Да, я не ошибался, это именно она бесконечно надиктовывала одну и ту же фразу: «Это – Всё – Гибель. Это – Всё – Гибель. Это – Всё – Гибель. Это – Всё – Гибель». Постепенно, я стал растворяться в собственной крови, я уже не мог дышать. С каждым разом всё медленнее: «Э – то. В – сё. Ги – бель. Э – то. В – сё. Ги – б – е – л – ь». Я ощущал, как моё тело медленно всплывало под эти медитативные звуки, которые в Джен-Мудизме славятся своим прекрасным эффектом. Я закрыл глаза. Темно. Ничего не чувствую Ничего не слышу. Не живу.

                6
- Здравствуйте! Вы случайно не видели Калева? Он, кажется, здесь живёт?
- Да, здесь. Простите, а Вы кто? Раньше я Вас здесь не видел.
- Меня зовут Карина. Вчера мы с Калевом должны были встретиться в парке, но он, почему-то, не пришёл. С ним всё в порядке?
- О, это спорный вопрос.
- Что с ним?
- Видите ли, вчера вечером, Калев скончался.
- То есть… как скончался?
- Довольно  просто. Закрыл глаза и перестал дышать. Хотя, возможно, всё было наоборот. Завтра похороны.
- Примите мои соболезнования. Вы, должно быть, были его другом? Как Вас зовут?
- Был, Карина. Был. Калев всегда называл меня Лакки, но моё настоящее имя Антонен.
- Стало быть, Калев умер от болезни?
- Нет. Скорее, это было самоубийство. Слишком много крови.
- Как Вы можете об этом так спокойно говорить? Вам, словно, плевать на него!
- Напротив, я испытываю сильнейшее чувство вины перед ним. Я ведь так и не купил пальто.
- Какое ещё пальто?
- А такое, что смогло бы согреть Калева в эти назойливо-морозные дни. Он хотел, чтобы у меня было пальто. А я оттягивал момент его покупки.
- Но ведь не мог Калев покончить с собой из-за какого-то пальто.
- Всё не так просто, каким кажется на первый взгляд, Карина. Порой, в мелочах заключается гораздо большее, чем человек намеренно способен показать обществу своими действиями, или же, наоборот, бездействием. Сохраняя полное внешнее спокойствие, в его душе может бушевать целый ураган, который становится губительным и для окружающих. Калев был таким ураганом. Он мечтал хоть на секунду освободиться от обострённости чувств, тем самым, освободить и тех, кто его окружает, от боли. «Боль  есть жизнь» - говорил он. В случае с Калевом, нельзя рассматривать жизнь как что-то создающее, оптимистичное. Он считал, что при жизни человек разлагается, а чем дольше он живёт, тем дурнее он будет пахнуть при переходе в другие измерения, в которые, я, в общем-то, слабо верю. Я считаю, что всё конечно. Калев же говорил, что всё имеет лишь начало, а конечность – бессмысленна, и, существовать не может. Поэтому то - он и не верил в смерть, он верил в её начало. Впрочем, следуя его логике, он ушёл туда, где беспорядочное беспокойство разбавляется безвременным спокойствием. Спокойствие – вот чем для него являлась смерть.
- И всё же, Антонен, я не понимаю, как это связано с Вашим пальто? И каким образом здесь присутствует Ваша вина?
- Как я уже говорил, я всячески оттягивал момент покупки пальто, следовательно, это было с моей стороны началом предательства, которое бы с каждым днём только росло. Я виновен и в том, что пренебрёг своим здоровьем, о котором, так заботился Калев. И, если я правильно понимаю Калева, то, в конечном итоге, это бы привело меня к тому, что я наложил бы на себя руки. Если здесь вообще применимо слово «конечном».
- Выходит так, что Вы – чрезвычайно грубый человек, Антонен.
В грубости я могу соревноваться лишь с Вами, Карина. Мы бы с Вами в этом разделили гран-при.
- Ваши обвинения в мой адрес не имеют под собой никакой почвы.
- Сейчас я Вам докажу, что мои обвинения плотно заточены в бетон. Калев всё рассказал мне о Вашей с ним первой встрече. Вы были охвачены такой сильной страстью, что совершенно не могли держать над собой контроль. Вы позволили себе слишком многое. Калев был настолько напуган обилием Ваших чувств, которые, со временем, бы только усиливались, что у него неминуемо случился приступ. На этом, Вам следовало бы остановиться, но Вы подсунули ему записку, в которой имели наглость честно признаться в своём эгоизме и в предчувствии скорой смерти Калева.
- По-вашему, я должна была молчать?
- Нет, скорее, уберечь, раз Вам это было известно.
- Но ведь, что ни делается – всё…
- «Всё к лучшему». Калев говорил, что это девиз убогих и обманутых самими собой людей. И мне кажется, что в этом он прав. Простите, но я не могу больше здесь с Вами оставаться. У меня ещё есть дела, связанные с Калевом, которые нужно уладить.
- Быть может, я могу Вам чем-то помочь?
- Не стоит. Увидимся завтра на похоронах. И не смейте кончать с собой до этого времени. Всё, Чао!
- До свидания, Антонен.


                7
Ах, как бы я сейчас хотел услышать ругающий всё на свете голос Калева. Я бы стал вымаливать у него прощения за свою слепоту, повлекшую за собой столько. Калев так и не угостил меня своим загадочным супом. Почему он всё время скрывал от меня самые главные детали своих рецептов? От недоверия это, или же он просто ждал нужного часа? Прости, что я не успел выслушать твоих откровений, Калев. Как мы теперь без тебя будем существовать?
- Не надо делать из моей смерти событие, Лакки!
- Калев?! Я, действительно, слышу твой голос? Но где ты?
-Да, Лакки, это я. ТЫ, действительно, слышишь мой голос. Я никуда не уходил. Говорил же тебе, что не существует никакого конца, есть только начало. И купи, наконец, себе пальто. Увидишь, что тебе самому от этого будет радостно.
- Непременно! Сегодня же я отправлюсь в бутик.
- Сегодня не нужно. Проведи лучше этот вечер со своей женой.
- С какой ещё женой, Калев? Ведь, у меня нет, и никогда не было жены.
- Есть, Лакки, есть.
- Что за вздор! Я даже не способен влюбиться.
- Обманывай кого угодно, но не меня. Я не в силах выслушивать твоей лжи. И проследи –а тем, чтобы никто на завтрашних похоронах не вздумал лить слёз. Это мерзко. А супом я тебя ещё угощу. Прощай.

                Некролог
- Сегодня мы собрались здесь, чтобы почтить память одного замечательного человека, который по своей воле решил покинуть этот грубый мир. Калев стремился творить бесконечное добро, но натыкался лишь на непонимание. Было бы гнусно делать сегодня из него святого, но может ли кто из присутствующих здесь припомнить о нём хоть что-то плохое? Едва ли. Пожалуй, единственным поступком, за который его можно упрекнуть был тот, что он избрал для своей смерти именно то время, когда земля особенно тяжела для раскапывания. Впрочем, это уже субъективное отношение, что уже изначально по своей сущности не может стать верным, да и неверным ему стать не суждено. Мы можем  относиться к Калеву как угодно, прибегая к воспоминаниям о событиях, связанных с ним, более того, все эти воспоминания будут настолько личными, что избежать пошлости, вряд ли удастся. Сколь угодно мы можем лелеять бесконечно мятую память, становясь заложниками прошлого, не учитывая никаких совершающихся фактов, либо, принимать за событие реальности то, что оплошно создаёт в наших убогих коробочках разум. И всё же, призываю вам принять тот факт, что Калева не стало. И, если бы он здесь и сейчас находился с нами, то не хотел бы увидеть наших слёз, которые не смогли бы отпустить его в путь, а нас самих, заточили бы в прошлое. При этом грубый разум позволил бы нам с этим смириться и создал бы иллюзию о том, что это конец. Этот поступок являлся бы доказательством крайнего неуважения к усопшему, а самое нелепое – доказательством собственной глупости, которая бы даже и не осознавалась. Уместно ли говорить сегодня о том, что Калев умер? Я думаю, что это было бы самым колким оскорблением в его адрес. Калева не стало – это факт, но умер сегодня, пожалуй, тот из нас, кто пролил слёзы, не зная их цены. Если же прибегнуть к подробностям причины смерти, то, пожалуй, убил себя сам. Вы, непременно, возразите, спросив о том, чем вы хуже Калева, который тоже познал самоубийство. Здесь я с вами смогу поспорить, ответив, что Калев всего лишь избавился от физического тела, рамок, оболочки, тюрьмы, тем самым, освободил то чувственное, что в этой тюрьме заточалось. Кроме того, Калев мучился и от физического уродства. Вы же, напротив, рушите остатки чувственного, создавая культ этой самой тюрьмы, всячески пристраивая к ней новые корпуса, создавая союзы. Да, вы не ослышались, я о союзах. Довольно мерзко, если они направлены на создание детей или оргазмов, а конечная цель – забота об оргазмах созданных детей. Стоит отметить, что союзы, всё же, имеют место быть, если речь идёт о союзе человека и природы. Думаю, что Калев избрал самоубийство по той причине, что мы, наконец, дошли до того, что кроме городов и механических процессов, в этом мире ничего не осталось. Города повлияли и на создание искусственных страхов, и пошлых союзов, и, даже, на создание неосознанного в большинстве случаев самообмана.
  Даже здесь и сейчас, когда я воображаю себе толпу людей, пришедших сюда, чтобы проститься с Калевом, я полностью осознаю то, что нахожусь наедине с Вами, Карина, а Вы, тем временем, полностью принимаете мою игру. Как вы думаете, зима ли повлияла на решение всех этих людей остаться дома, или же, стремление Калева избавиться от всяческих союзов?
- Я знаю лишь одно, Антонен. То, что здесь и сейчас, создался ещё один союз. Союз двух, абсолютно теперь одиноких людей.
- Это чувство не покидает меня уже около часа. Чувствуете, как на наши головы посыпался тёплый дождь? Это весна, Карина! Это весна! Это бесснежное пространство.
- Чувствую Ваши слёзы, Антонен. Дождь выпал не случайно, уверена, что его принёс Калев, чтобы Вы могли спрятать свой плач. И мы уже по пояс в луже. Пойдёмте ко мне, я приготовила суп из Теорий Антона Искусствова.
- Ведь это… острое блюдо?
- Острое, Антонен. Но в нём нет искусственной боли.
- И что же оно напоминает на вкус?
- Яичницу, Лакки, яичницу.