Над. Соприкасаясь

Помню, как пролетали над тонущими людьми. Даже сквозь плотно запечатанные иллюминаторы, были слышны их болезненные крики ужаса и безумства. Безусловно, все они боялись смерти, хотя, кто-то боялся смерти вовсе не своей. Кто-то, даже не пытался ей сопротивляться, но всё равно отчаянно кричал до тех пор, пока его лёгкие не заполнились солёной водой. Их было много, но каждый пытался выжить сам по себе, лишь корабельный оркестр пытался вдохнуть в них человеческое, пытался уничтожить их проступающий, всепоглощающий животный страх.  Меня тоже окутало это губительное чувство. Что было бы со мной, окажись я на их месте? Быть может, я бы выжил, но это стоило бы мне загубленных жизней остальных. Тех, кто был ещё не готов. Вот, уже начали всплывать холодные тела. Двое младенцев безмолвно лежали на обломке корабля, ещё тёплыми. Все пассажиры нашего самолёта плотно прильнули к стёклам, разделяющим ужас и смерть. Меня охватило чувство стыда. Губительное, разлагающее, уничтожающее всё человеческое, что во мне ещё осталось –  вот каким являлся мой стыд. Пожалуй, таким это чувство не было, но именно так к нему я относился в тот момент.

 У меня заложило уши. Я наблюдал, как в салоне самолёта началась паника. Никто уже не смотрел в иллюминаторы, все были плотно вдавлены в кресла, заняв места, согласно купленным билетам. Я, напротив, ощутил холодное спокойствие, возможно, от отчаяния. Казалось, что я смогу успокоить толпу,  превратившуюся в животных, потерявших над собой контроль. В дверь моей кабины отчаянно они начали стучать, судя по звуку, удары производились ногами. Они ждали от меня спасения, просили не отнимать у них жизнь, слёзно кричали, а сквозь их крики прорывался первородных ужас, совершенно не свойственный человеку. Они начали рвать на себе одежду, втыкать друг в друга столовые приборы, кидать в кого-то ручную кладь, намереваясь совершить убийство, словно, это бы их спасло. Словно, кто-то из них был виновен в случившемся.
 
Но я ничего не мог сделать. Я никак не мог воскресить умирающую машину для полётов. Вины моей в это не было – я не являлся её создателем, будучи пилотом – старался не подвергаться посторонним пагубным эмоциям, а рационально и по инструкции управлял доверенным мне транспортным средством.  Однако, мы всё ещё продолжали неминуемо падать вниз.  В салоне стало меньше криков, но о спокойствии и речи быть не могло. Напротив, тотальный ужас и чья-то смерть заставили замолчать некоторых пассажиров, кто-то просто сменил крик на истерический хохот. Всё было точно так же, как и на тонущем корабле,  над которым,  мы несколько минут назад пролетали, сочувствуя. Я понимал, что роль того самого оркестра, на этом  судне предназначалась мне.
 
Стремительно приближаясь сверху вниз к крупному мегаполису, в котором все были счастливы, даже те, кто не имел собственного дома, я вдруг  осознал, что салон моего самолёта и кабина, в которой нахожусь я – два абсолютно разных мира. Как ад и рай, но кто кем являлся – неизвестно, впрочем, мне не хотелось об этом думать.
 
Я поставил по громкой связи одну из композиций Макса Рихтера, после чего, выпустил из рук штурвал и снял наушники, в которых раздавался, бесконечно повторяясь, тревожный голос диспетчера.