После дождя

                ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Чёрная, косматой  шерстиной плотно одетая туча какое-то время сидела в засаде –  за перевалами пряталась – и потому внезапно выкатилась в небо, только что синее от края и до края. Над хребтом громыхнуло гранитно и гулко – дикие голуби взлетели откуда-то из-за деревьев, заплескали  крыльями над старой, покинутой деревней, стоящей в излучине реки Разлучницы; вот ведь какие названия  знала великая Русь, жившая когда-то в этих местах, землю пахавшая, травы косившая. А теперь тут – полынь, запустение. От деревни осталось  три-четыре домика, сутуло стоящих на яру, откуда их скоро сдует ветром перемен или пройдёт мимо них какой-нибудь весёлый лиходей, остановиться, покурит и оставит за собою пепелище, каких уже ни мало на земле.
Моторная лодка причалила к чернозёмному берегу – как раз напротив тёмных старых изб, ссутулившихся на яру. Там, в одной из этих изб, жили археологи, среди которых был мой хороший знакомец – вот к нему-то я и приплыл на моторе, на котором один добродушный рыбак шёл в верховья и согласился «подкинуть» меня.
Июльский дождь, начавшийся так внезапно, прихватил  меня на полпути, когда я покинул моторную лодку и поднимался по крепкой спине травянистого яра. Дождь был коротким, но хлёстким – как из пожарного шланга. И раздумывать тут было некогда – пришлось поскорей заскочить под какой-то покатый, разинутыми ртами зияющий навес, оставшийся около разобранного дома. Старая эта деревня давненько уже разъезжалась – по бревнышкам, по доскам. Приплывал сюда на лодке какой-нибудь заботливый, хозяйский  мужичок – один или с подмогой – раскатывал хоромину по бревнам, предварительно поставив на них порядковые номера. Потом – по первоснежью –  пригоняли сюда трактор с санями, грузили  брёвна и увозили туда куда-то, где эта хоромина заново родиться, где новые люди будут справлять новоселье. Вот и хорошо, и слава богу. Прежний-то хозяин дом рубил из векового  строевого листвяка – триста лет ещё будет стоять, не ворохнётся.
После короткого, но хлёсткого дождя, припрыжку пробежавшего по крутояру, цветы и травы полегли как под косой. На заброшенном полынном огороде стоял подсолнух, сам собою поднявшийся там, где из года в год, из века в век поднимались его крепкие подсолнечные предки.  Опоённый дождём, словно брагой, этот подсолнух пьяно похилился и  опустил почти что до земли свою желтоволосую победную  головушку. Подсолнух находился возле старого дощатого забора. Доски, потемневшие после дождя, уже начинали синевато куриться, обильно облизанные солнцем, словно коровьим тёплым языком. Доски пахли пряно, ароматно – сладковатый дух тайги волнами валил от этих старых досок, морщинистых, побитых трещинами, покрытых красноватыми родинками сучьев, сто лет назад соскобленных рубанком.
 И тут за моею спиной  появился бородатый старик – тень его упала на забор. Я повернулся. Мы поздоровались. Глубоко вдыхая ароматный запах мокрых досок, бородач  сказал, тая улыбку:
-Забор как будто вспомнил молодость весёлую свою! 
Я даже вздрогнул от неожиданности.
Как хорошо когда-то душеньку свою выразить могла Россия-матушка.