разнотравье

                Сергей СЕРЫХ
               
               
                Разнотравье               
               
                Рассказы   



               
























СЕРГЕЙ  СЕРЫХ





Разнотравье


Рассказы














«Крестьянское дело»
г. Белгород, 2009


Р 2
ББК  84 Р9
           С 25


    С. И. Серых
С 25  Разнотравье. Рассказы. – Белгород: Крестьянское дело. 2009. – 232 с., ил.



               


Рисунки автора














ISBN 5-86146-106-6

                © Серых С. И., 2009
                © «Крестьянское дело», 2009

 

 
 

Серых Сергей Ильич живёт в своём селе Вислое Яковлевского района Белгородской области. После десятилетки окончил училище механизации сельского хозяйства, отслужил в армии, работал слесарем на заводе, а получив высшее образование, трудился по специальности агрохимиком в Ракитянском и Яковлевском районах, был секретарём партийной организации колхоза имени Свердлова, председателем колхоза имени Мичурина Яковлевского района, заместителем начальника районного производственного объединения «Сельхозхимия», заместителем директора агрофирмы «Белэнергомаш», председателем СПК «Терновский» (колхоз им. Свердлова).
Сергей Серых – автор книг «Висляне», «Спозаранок», «Дорога в пропасть», «ЗАОвражье», «Крутояры судьбы», «Изгои», «В топке капитала» и серии книг (пять частей) под  общим названием «Пути крестьянские». Его статьи о положении дел в сельском хозяйстве печатаются в периодических изданиях.

Разнотравье

 Давайте посмотрим в Словаре русского языка Ожегова, что это за растительность – разнотравье. Читаю дословно: «Разнотравье. Растущие вместе разные травы, травянистые растения  (кроме злаков, бобов и осоковых)». Вот  это и вс;? О-о. Вот у нас разнотравье так разнотравье. А тут… вроде и понятно, и в то же время как-то... Ну, бедновато. Может, мне попробовать чуть-чуть дополнить?
Я не буду приглашать вас в дальнее путешествие по всяким там оврагам и балкам. Я просто выгляну в окно и начну рассказывать, как выглядят наши огороды в июле месяце восьмого года третьего тысячелетия. Для более близкого знакомства с нашим краем, как бы вскользь, я немного расскажу и том, что растёт в наших балках, ярах и на косогорах. Чуть-чуть, я бы сказал, даже мельком, поведаю и о растениях на лесных полянах и на наших низинных лугах.
 Сегодня день пасмурный и довольно-таки прохладный. Знаете, и вроде как погода дождливая, и в то же время… в общем, ни суши ни грязи. И так уже три дня. А до этого, я бы сказал, у нас была длительное время очень сухая погода. Моим односельчанам пришлось  даже поливать не только овощные грядки, но и картофель, что бывает довольно редко. Ну что ж, природа ведь нам пока не подвластна.
Это в Москве наладились перед праздниками на самолетах гоняться за тучами. Оно и понятно. Денег много, можно и погоняться. А нам хоть бы за водопроводную воду вовремя расплачиваться. У нас масштабы  поменьше, а денег и вовсе нет. Об этом, как ни странно, постарались все те же московские власти. Ну, Бог с ними. Они там, а мы тут.
Взять хотя бы наше село. Какое? Как называется? Простите, что не познакомил вас со своей малой родиной. Ви-сло-е. Понятно? Село Вислое. Село тихое. Сбои, правда, иногда бывают, кому-то нос расквасят, а кто-то неделю проносит синяк под глазом, могут, как бы невзначай, и ножичком пырнуть. Но, несмотря на некоторые отрицательные моменты, село довольно-таки уютное для проживания небольшого человеческого сообщества, именуемое односельчанами.
А ведь в прошлом Вислое было очень даже многолюдным селом. В двадцатые годы прошлого века у нас имелось триста шестьдесят дворов, в которых проживало почти две тысячи человек. И что интересно, это количество жителей распределялось между… восемнадцатью фамилиями.
Самым многочисленным в селе был род Губаревых, которому принадлежали сто четыре усадьбы и третья часть всех жителей. Тридцать шесть дворов занимали Мочаловы. В двадцати пяти проживали мои однофамильцы. Мало, конечно, но это на двадцать четыре двора больше, чем  сейчас. А если учесть, что в этом единственном дворе проживает всего один человек (автор книги), то арифметика  получается  совсем  грустная, с привкусом печали и сострадания.
А вот восемьдесят лет назад…
Помимо того что наше село было многолюдным, так оно ж ещё и имело в те годы и более значимый статус. С восемнадцатого по двадцать восьмой год, опять же прошлого столетия, Вислое являлось центром одноимённой волости и имело все необходимые атрибуты местной власти.
Кроме волостных руководящих органов управления  в селе располагалась участковая больница, построенная в тысяча восемьсот девяносто седьмом году, была и церковноприходская школа, о которых у селян остались одни воспоминания. Больницу прикрыли на исходе семидесятых годов прошлого века, а школу двадцать лет спустя. 
Простите, я, как-то незаметно для себя, ступил на тропу описания давно минувших дней, хотя это и не входило в мои планы. Поэтому давайте-ка мы с вами перенесёмся в мой домик, стоящий на возвышенном месте в центре села.
Итак. Из окна моего куреника (хатки), расположенного на втором этаже (мансарды), мне видна вся северная часть села. Хорошо просматриваются изрезанные оврагами склоны водоразделов и тёмно-зелёные низины, виден лес Колч;вка и пойма речушки Липового Донца, затерявшейся в зарослях ракитников, ольхи, камышей и осок. И, конечно же, видны и огороды, большей частью заросшие могучим разнотравьем. Это даже и не трава, а какой-то лес.
Раньше, когда семьи были большими, а члены данной ячейки пребывали в цветущем возрасте и обладали хорошей физической силой, огороды все обрабатывались, как вдоль, так и попер;к и бурьянами, естественно, не зарастали. Теперь же, после многочисленных правительственных необдуманных решений по отношению к селянам всей России, наше Вислое обезлюдело. Некому стало копать, сажать и сеять, некому стало полоть и воевать с сорняками, и поэтому большинство огородов или заброшены или обрабатываются не полностью.
Вот взять хотя бы соседний огород. Полынь горькая вымахала под два метра. А какая она кустистая и лопушистая. Ну прямо как какой древесный кустарник. А чернобыльник (это по-сельскому, правильно – полынь обыкновенная)… Под один куст я становился. Вымахала выше меня, а мой рост сто семьдесят семь сантиметров. Значит, точно порядка двух метров.
 Рядом с полынью расцвела красавица-сурепка (горчица полевая). Тут же благоухает лебеда (марь белая.  Chenopodium album). Эта тоже оказалась акселераткой. Дальше, из-за  куста молочая, выглядывает объемный куст ромашки. Рост за полтора метра. Рядом с ней – щирица запрокинутая, чуть левее – мышей сизый и осот шероховатый. Ка-кой кра-са-вец. А мордовник шароголовый. У-ух!
О! Прямо посредине участка вольготно расположилось многочисленное семейство васильков синих. По соседству с ними скромненько и даже как-то стеснительно выглядывает пастушья сумка. Чуть поодаль цвет;т  укроп. А это что еще за… сатанюка? Ну прямо как подсолнечник. У нас этот сорняк почему-то называют амброзией, а вот какое у него правильное название, признаюсь вам, я не знаю. Надо спросить у специалистов районной станции защиты растений, они их знают не только по-русски, но и по-латыни.
Подождите, я вам еще не все травы назвал. Внизу, на самой земле, вольготно чувствуют себя вьюнок полевой и другие малорослые травки. В общем, земля не пустует. На других огородах, из-за давности своей заброшенности, вскармливаются злаковые травы. И поверьте мне, густота там тоже неимоверная. Рост? По пояс!  Вот это тра-во-сто-ой! Вот это раз-но-тра… Господи, да какое ж это разнотравье, это же разно-бу-рья-нье! Разнотравье в логах и на косогорах, на разных там поляночках с луговинами и на окультуренных пастбищах. Вот где травы. А тут… один бурьян.
 Неделю назад я был в логу у леса Колч;вка (этот лес виден из моего окна). Так вот там действительно разнотравье. Что там только не нашло приют. Тут тебе и клевер с медуницей, и пырей с овсяницей и тимофеевкой. Растут там душица и  горох полевой, люцерна и эспарцет. Есть, конечно, и бодяки с крапивою. В общем, вс; раст;т и вс; благоухает.
   Ну, во-первых, в Колч;вском логу уже лет десять никто не косит. Некому стало заготавливать скотине сено. Большинство людей, которые живут сейчас в селе, находятся в таком возрасте, что им уже и не совладать с косой, да они и не держат скотины. Так, одна мелоч;вка: куры, кролики, в некоторых дворах можно услышать блеяние коз. Вот и буйствуют травы на огородах и в логах с луговинами. 
Вы, конечно, сейчас удивляетесь и можете подумать, что я вам хочу предложить какой-нибудь трактат о травах и их применении. Не-ет, я еще не дорос до таких трудов. Я даже вам не смог назвать, как называется сорняк, похожий на наш знаменитый подсолнечник, – какой уж там трактат.
Вс;, дорогой читатель, объясняется довольно просто. В этой книге я предлагаю вашему вниманию рассказы о некоторых случаях из жизни моих односельчан и земляков. Но, сразу хочу вас предупредить, имена и фамилии будут изменены. Ну, это чтобы потом меня не затаскали наиболее чувствительные и обидчивые натуры по всевозможным судам.
Рассказы ж по своему содержанию будут схожи с разнотравьем, которое произрастает на наших огородах, в

Аренда

В самый разгар, по мнению народа – российской люли-малины, а с точки зрения, да и по утверждению верховной власти – перестройки, когда некоторые хапали таки-ми куска-ми народное добро, что уже и по прошествии стольких лет они никак не могут утащенное пережевать, проглотить и переварить, а может, и не хотят, пусть, мол, все видят, какой я…
Семейной паре одного захолустного села с симпатичным и смешным названием Кукиши – чернобровой, разбитной сельской красавице и одновременно бывшему колхозному инженеру-строителю с экономическим уклоном Марии Ильиничне и её мужу, бывшему колхозному ветеринару, без всяких там уклонов и сопутствующих специальностей, их и так у него было великое множество, физически сильному и, надо отметить, рослому, атлетически сложенному, да к тому же ещё и здоровому Роману Игоревичу – от большого государственного пирога, как и большинству российского народа, ни-че-го… а по-простому, ни хрена не досталось.
 «Ну ладно, – подумали они синхронно. – Кусков нам не досталось, так, может, хоть крошек сметём со стола».
«Я – в подол, а муж – в нагрудный карман пиджачка», – быстро смикитила (сообразила) уже в одиночку Мария, тем более, как заметила она, этот карманчик последние дни всё как-то оттопыривался, нарочито показывая, что он (карманчик) очень хочет, чтобы в него что-либо положили полезное.
Но куда та-ам. Крутые пацаны их даже к «шведскому столу», покрытому скатертью-самобранкой, и близко не подпустили. Мало того, у них ещё и отобрали пропускные билеты-ваучеры в счастливое будущее капиталистическое завтра. Ну и это ещё не всё-о. Вместо машин «Волга», которые обещал Чубайс за каждый ваучер, с ними расплатились увесистыми подзатыльниками, чтоб, значит, не лезли в калачный ряд, на котором уже прочно обосновались суперновые российские соловьи-разбойники с отарами многочисленных вельмож, подхалимов, лизоблюдов  и проходимцев всех мастей и расцветок.
Первые два дня  после подзатыльников Мария Ильинична и Роман Игоревич отлёживались и приходили в себя в своём доме, который они, хоть и долгостроем, но, как говорят в селе, от фундамента до шпингалета построили и отделали сами.
Они, правда, не лежали лежмя целыми днями на лежанке и на диванах с кроватями. Нет, Мария и Роман, а я их теперь буду часто называть только по именам, ввиду их неперезревшего возраста (Марии тридцать шесть лет, Роману сорок), на названных предметах квартирной мебели не валялись круглосуточно, а отдыхали только ночью и чуть-чуть днём, да и то в основном после обеда.
Всё остальное время у них было поделено на небольшие части: утренний уход за дворовой скотиной, завтрак, чтение газет, книг или каких журналов, потом короткая разминка до обеда на хозработах во дворе или в огороде. После обеда лёгкая  часовая дремота вперемежку с раздумьями, что делать сейчас и как им жить дальше.
Хорошо отдохнув, они до самого вечера работали по хозяйству. Роман часто плотничал, кстати, это его любимое занятие, а его жена либо копалась в огороде, либо что-нибудь шила на машинке, потом супруги ужинали, а уж вечернее время проводили кому как вздумается.
Иногда Мария уходила к своим кумушкам посплетничать и посмотреть какой-нибудь слезливый сериал, Роман же больше читал и смотрел отрывками телевизионные российские ужастики, в которых уже, по его подсчётам, в перестрелках три раза было уничтожено падкое на всё американо-западное российское население. Перед самым отходом ко сну они вдвоём с женой снова принимались за обдумывание своего дальнейшего бытия, если, конечно, у них не появлялись какие-нибудь жизненно необходимые желания.
Вас, конечно, интересует, почему они, молодые и здоровые, часто и подолгу думают о своей будущей жизни, как будто им нечем больше заниматься? Сейчас я поясню причину возникновения у них таких мыслей.
Дело в том, что до краха колхозно-совхозной системы Мария и Роман, как до свадьбы, так и после неё, работали в сельхозартели (в колхозе) «Первый луч», который организовали местные жители на исходе девятого года третьей десятилетки прошлого века.
Когда же надоевшие властям колхозы и совхозы, в которых работали многие миллионы Машек, Дашек, Валентин и других носителей женских имён, а с ними бок о бок трудились Романы, Иваны и ещё десятки тысяч таких же сильных и прекрасных их собратьев, «сгорели»… Кто сгорел? Колхозы с совхозами. Так вот, когда по воле властей колхозы и совхозы «сгорели» синим пламенем в костре перестройки, наши правители постарались быстренько развеять их прах по ветру. Когда же небо прояснилось, то оказалось, что специальности молодожёнов (Марии и Романа) ни у них в селе, ни на ближайших землях никому не нужны.
Вот и думали Мария Ильинична и Роман Игоревич вечерами, а иногда даже и днём  о своей дальнейшей жизни, тем более что они были бездетны. Всё у них получалось в совместной жизни. На прежней работе их хвалили,  среди  односельчан их пара была не последней, а вот что касается детей, тут у них был, как злословят нынешние российские говоруны о времени правления Брежнева, полный застой.
В молодые годы, начиная прямо со дня свадьбы, они столько оставили энергии в кроватях, на диванах и в других менее приспособленных местах, что порой им казалось, что через положенный срок у них будет полноценная семья. Но проходило время…
– Детащка, а вы пробавали на жилёнай майщкой лугавой травке при полном мещицу? – спросила однажды Марию всезнающая  сверхпожилая старушка, к которой она обратилась по совету одной односельчанки после посещения всех врачей районной больницы.
Мария с виноватой стеснительностью посмотрела на бабульку, улыбнулась и качнула головой, вспомнив, как несколько лет назад они с Романом целую неделю приминали по ночам траву на самой дальней луговине.
После жаркого, с любовными придыханиями общения с первозданной природой над ними года три часто посмеивались односельчане, а иные девки и молодухи тайком расспрашивали Марию о проведённых на майской луговине ночах.
– И што, нищиго не памагло? – удивилась тогда сельская знахарка, пристально глядя Марии в глаза.
– Нет, бабушка, не помогло, – призналась она.
– Нам с мужам тожа ни памагло, – грустно проговорила старуха и глубоко вздохнула. 
Где только они после той луговины не уединялись и какие не шептали друг другу в ухо ласковые слова… и если бы  у них всё было нормально в вопросах детозачатия, а потом и их рождения, то  семья Марии и Романа была бы самой многодетной на всей Земле, а может, даже и во вселенной. Кто об этом знает? Никто ж не наводил арифметику  о многодетных семьях за пределами плавающих над нами облаков? Но… видно, не судьба. Так и живут вдвоём.

*   *   *
Сколько б семейная пара ещё думала и гадала о своей почти неудавшейся жизни – день, неделю, месяц, год, а может, и больше, но только в один из летних тёплых вечеров мимо их двора по улице проезжала легковая машина. И надо ж так случиться, что как раз напротив их дома в заднее колесо этой самой машины попался маленький гвоздик. Настолько маленький, да к тому ещё ржавый и весь до безобразия искалеченный своей судьбиной, что в любом хозяйстве он ну никак не смог бы сгодиться. А тут… р-раз… и колесо оказалась без воздуха. Хозяину и его попутчикам волей-неволей пришлось выйти из ставшей вдруг инвалидом машины и приняться за восстановление её «здоровья». 
А в это  самое время, когда хозяин машины шептал нелицеприятные слова по поводу случившегося несчастья, Роман Игоревич тесал напротив своего двора брёвна для верха новой баньки, которую они с женой решили возвести у себя в огороде. Стены, или, как говорят специалисты, коробку, Мария и её муж  выложили ещё  минувшим летом, потом стройка из-за отсутствия леса была «заморожена», и только через год они возобновили работы.  Вот и занимался Роман плотницким делом, и занимался так усердно и ловко, что люди, ехавшие в машине, заинтересовались его работой и подошли поближе, а самая молодая среди них женщина оказалась почти рядом с хозяином дома.
Роману пришлось отложить в сторону топор, что он и сделал, хотя и с явной неохотой. Он не любил, когда его отрывали от дела. Выпрямившись во весь свой немалый рост и отряхнув с брюк мелкие щепки, Роман Игоревич внимательно посмотрел на незнакомых людей.
Женщина, подошедшая к нему ближе всех, попросила извинения, что оторвали его от работы, и сразу же поинтересовалась, что он делает.
– Да вот, верх на баню, – пояснил Роман, а сам внимательно оценивающим взглядом начал рассматривать незнакомку. «Рост ниже моего на целую голову, – пронеслись аллюром в его голове первые мысли. – Значит, где-то около ста шестидесяти четырёх сантиметров. Крашеная блондинка. Естественный окрас шер… волос, – поправился тут же Роман, – природный цвет волос светло-русый, тоже неплохо. А светло-русой она была бы красивее.  Глаза дымчато-голубые, судя по их плотоядному блеску – мужа нет. Брови… нормальные, – он усмехнулся  своему куцему определению. – Нос прямой, губы средней величины и давно не целованы.  Вымя… – Роман Игоревич на мгновение смутился. – Надо было поступать в медицинский институт», – подумал он и тут же изменил своё ветеринарное определение: – Грудь довольно объёмная, видимо, пятого размера, – хотя и негромко, но довольно отчётливо произнёс неожиданно для себя хозяин усадьбы.
– Что вы сказали? – переспросила женщина.
– Ничего, – поспешил успокоить подошедшую незнакомку Роман. – Это я своё, – ответил он женщине и снова вернулся к прерванным мыслям. «Не рожала, – продолжил он поверхностное знакомство с телом гостьи. – Бёдра широкие, живот впалый, ноги прямые, икры развиты хорошо, развиты и ягодичные мышцы, видимо, в молодости занималась… в общем…  может, прыгала… лёгкой атлетикой. Вес… килограмм… шестьдесят пять, упитанность средняя, возраст… минимум тридцать, максимум тридцать два, характер стервозный», – подвёл Роман Игоревич итог своим мысленным наблюдениям. – Слушаю вас, – улыбаясь и глядя женщине в глаза, прервал он затянувшуюся паузу. – Вам нужна помощь?
– Нет, нам помощь не нужна. Колесо он и сам заменит, – кивнула она на мужчину, копошившегося у машины. – Мы из дачного посёлка, – показала женщина в сторону небольшого леса, за которым, в трёх километрах от  их села, в уютной балке, по дну которой протекает говорливый ручей, на месте обезлюдевшего хутора два года назад обосновались первые горожане, любители свежего воздуха и единения с природой. – Вы, наверное, хороший специалист по строительной части? – начала топтать стёжку к основному разговору блондинка. – А мне на участке надо, как раз выполнить кое-какие работы по вашей специальности. Вы бы не могли оказать мне в этом помощь? Материал у меня весь имеется. Оплата – тридцать процентов от суммы договора сразу, полный расчёт – после окончания работ.
Роман смотрел на красивую, с ярко выраженными формами тела женщину и не знал, что ей ответить. Дело в том, что он последний год почти не занимался шабашкой, хотя строительные специальности, особенно кирпичную кладку и плотницкое дело, освоил хорошо. Однако, несмотря на это, на частные строительные работы уходил, когда в домашней кассе было настолько пусто и тоскливо, что приходилось удивляться, как их семья смогла докатиться до такой степени унижения.
 Три года назад, после того как у них сложилось твёрдое убеждение, что их специальности нигде и никому не нужны, Роман и Мария начали развивать своё подсобное хозяйство. В этом году подворье дало  небольшой доход и у них появились свободные деньги после реализации двух бычков и  ежедневной продажи молока, что дало им возможность продолжить строительство бани. Поэтому Роман и испытывал замешательство по части ответа на предложение. Выручила неожиданно подошедшая жена.
– Здравствуйте, – кивнула она головой в сторону женщины. – Рома, я не помешаю вашему разговору? – спросила она мужа голосом, в котором тот сразу  услышал язвительную и колкую усмешку – усмешку  уязвлённой самки.
Роман взглянул на жену, и лёгкая, едва заметная улыбка скользнула по его лицу. Перед ним стояла женщина, которой владели первобытные, природные инстинкты. На лице Марии, в её напряжённой фигуре Роман увидел то, что мог увидеть только он, не просто как специалист, пусть даже и ветеринар, а как мужчина, человек, прожившей с ней рядом два десятка лет. Она, его Мария, готова была защищать свою территорию и тем более его, её собственность, хотя, конечно, и не полную.
Женщина поначалу пришла в некоторое замешательство, но тут же овладела собой и начала объяснять уже жене своё предложение. Роман взглянул на супругу.
В глазах жены Роман увидел тревожный блеск, а это означало, что Мария в незнакомой, такой же молодой, как и сама, физически здоровой, в самом расцвете сил самке, жаждущей продолжения своего рода, но не давшей пока потомства, почувствовала соперницу. Она в одно мимолетное мгновение увидела в ней особь, способную причинить ей, законной жене, множество вполне ожидаемых неприятностей.
После объяснения гостьей того, что нужно сделать на её участке, наступила непродолжительная пауза, во время которой и Мария, и незнакомка, на некоторое время забыв обо всём на свете, пристально, глубоко изучающим взглядом смотрели друг на друга. Между ними шла невидимая постороннему глазу жесточайшая дуэль, похожая на самую кровопролитную войну. Борьба шла на выживание одной и на погибель другой. В общем, кто кого.
Неожиданно для себя Роман на лице Марии увидел едва заметную, непонятную и не виданную им никогда ранее улыбку. А ещё он увидел, даже не увидел, а почувствовал всем телом, что напряжение, способное испепелить любое живое существо, а в особенности противостоящую женщину, которым была перенасыщена Мария, внезапно куда-то  улетучилось. Её лицо вновь озарилось самой что ни на есть по-детски счастливой и беззаботной улыбкой, глаза заблестели, а голос потерял жёсткие нотки, Мария вдруг превратилась в само очарование.
«Что она задумала?» – встревожился он.
– Ваше предложение нам кстати. Только давайте мы сделаем так. Я сейчас поеду с вами и посмотрю объем работ, сделаю необходимые расчёты, а потом мы уже обсудим, что и как, – неожиданно для Романа предложила его жена женщине.
Блондинка, немного подумав, согласилась.
– Извините, что сразу не догадался, – улыбнулся Роман. – Это моя жена Мария, – представил он супругу незнакомке. – Она инженер-строитель. А я Роман. На сегодня рядовой строительный рабочий с дипломом ветеринара.
– Антонина, – представилась блондинка. – Торговый предприниматель, – пояснила она тут же.
Попавшие на сельской улице в небольшую неприятность дачники уехали. Уехала с ними и жена Романа. А вскоре и он, тюкнув последний раз топором, ушёл во двор.

*   *   *
Собственный участок с едва заметным уклоном в южную сторону, в обрамлении старого запущенного сада и сама новостройка Антонины (Тони) – уютный, но ещё не оштукатуренный полностью внутри вместительный дом с мансардой и непокрытый хозблок – располагалась на краю рождающегося посёлка. Место было настолько живописным, что Мария не сдержалась и, вздохнув, проговорила:
– Красиво тут у вас. Если ещё и навести порядок, то здесь может получиться уютный уголок. Но это будет дорого стоить. Да и времени понадобится много. А нанимать специальные бригады, – Мария неожиданно сделала паузу и посмотрела на хозяйку усадьбы. – Для этого нужен хороший счёт в банке. Строительные, а особенно работы по благоустройству территории сейчас стоят дорого.
– Я знаю, – вздохнула Антонина. – Я привозила сюда знакомого архитектора, так он мне такую сумму назвал, что я чуть в обморок не упала, – засмеялась она. – Поэтому решила архитектором быть сама, а работы вести поэтапно. Сейчас у меня пока получается, а как будет дальше… время покажет. Если вдруг пойдёт всё под откос, то хоть это останется, либо себе, либо в счёт погашения долгов.
Пока Антонина рассказывала Марии о трудностях российского бизнеса, она, слушая её, одновременно думала и о своём:
«Это ж, если я отдам его (Романа) ей, то он же не выдержит, да и она (Антонина) тоже. Они сразу, прежде чем начинать работы, побегут в кусты. Хотя… будь я мужиком, она уже была бы там, – взглянув на объёмную грудь молодой женщины, подумала Мария. – Интересно, чем она прокладывает дорогу в своём деле, головой или?..»
– А дети у вас есть? – неожиданно спросила она Антонину.
– Нет. Детей у меня нет, хотя и хочется иметь. Но пока не от кого. С одним разошлась, а другого никак не найду, – дёрнула плечами Антонина и посмотрела на свою гостью.
Прежде чем приступить к осмотру «незавершёнки» (неоконченное строительство того или иного объекта), на которой Роману предстояло проявлять свою сноровку в ближайшее время, Антонина предложила Марии совершить короткую ознакомительную экскурсию по участку. Судя по тому, как она это делала, ей нравилось быть в одном лице и главным ознакомителем (гидом) и одновременно хозяйкой хотя ещё и не обустроенной усадьбы.
– Здесь всего двадцать пять соток, двадцать пять метров ширина и сто метров длина, – улыбнувшись, Антонина начала свой, по всей видимости, не первый рассказ. – Впоследствии я думаю всю усадьбу обнести красивым невысоким забором. Я не хочу его устраивать, как это делают некоторые, – она на короткое время задумалась. – Как это делают некоторые умалишённые. Ну, это будет потом, после того как я закончу строительные работы. Сад придётся частично раскорчевать. Мне хочется сделать так, чтобы он просматривался, а не был похож на обычный лес. А может, мне удастся посадить молодой сад в самом конце участка, а здесь разбить газоны и цветники, – показывала она рукой вокруг себя. – Для небольшого огорода я планирую оставить соток пять. Ну, чтоб там были свежие овощи, зелень, немного сажать картошки… Ну так… для каждодневного летнего обихода, чтобы не тащить из города сюда всякую мелочь.
Мария слушала хозяйку и старалась понять, что подвигает сегодняшних людей на такие трудные, порой невыполнимые свершения. Прошло два десятка перестроечных, а скорее, баламутных и бестолковых для всего народа лет, а люди, советские люди, для которых основным путеводителем в жизни был «Моральный кодекс строителя коммунизма», успели измениться  до полной неузнаваемости.
 Марии порой становилось непонятно, почему большинство «дорогих россиян» ступили на тропу соперничества и подражательства. К примеру, если какой-нибудь сверхденежный чиновник отгрохал, – тут она поправилась, – если какому-нибудь чиновнику отгрохали дачный «домик» на триста или даже на пятьсот квадратных метров одного только пола, не считая всевозможных башенок, балконов и ещё каких-либо, неизвестных доселе наворотов, то обязательно у него найдутся подражатели, нет, не среди подобных ему, а среди тех, кто каждодневно сверяет свои доходы с расходами. И начинает этот человек великую стройку, которая из-за недостатка денег превращается для него в пожизненную каторгу.
– А вот тут я планирую устроить большой бетонный бассейн со всевозможными подсветками, – донеслось до слуха Марии. – Знаете, такой… в общем, под дикую природу и с небольшим водопадом, – мечтательно проговорила Антонина.
 На осмотр территории усадьбы женщины времени много не затратили. Мария профессионально объясняла Антонине, что и как надо сделать, и, главное, посоветовала, какие работы следует  выполнить в первую очередь, а какие можно оставить на более позднее время. Так за разговорами женщины незаметно для себя подошли к месту будущей работы Романа.
Хозяйственный блок, или, как называла его хозяйка, «сарайчик», расположившийся поперёк усадьбы, почти на всю её ширину, и сам дом, соединённые между собой тёплым переходом и образующие в плане огромную букву «Г», являли собой довольно объёмное, по сельским меркам, сооружение.
«С домом квадратов четыреста», – прикинула в уме Мария.
– Вот на этот сарайчик мне нужно сделать крышу, – проговорила Антонина и, улыбнувшись, посмотрела на Марию в ожидании её реакции на размеры строения.
– Материал у вас где? Из чего вы хотите делать верх? – спросила Мария хозяйку, оставив без внимания её вопросительный взгляд.
– В гараже. Я сейчас. Ключ возьму, и можно будет посмотреть, – засуетилась Антонина.
Пока хозяйка ходила в дом, Мария достала из своей рабочей сумки двадцатипятиметровую рулетку и, закрепив один конец на углу хозблока, замерила его длину и ширину.
– Двадцать на шесть. Ни-че-го себе «сарайчик»! – удивилась она размерам хозблока. – Это же казарма.
– Удивляетесь его размерам? – раздался за спиной Марии голос хозяйки. – Я его делаю с большим запасом. Если у меня и дальше будут идти дела, как они идут сейчас,  то я планирую после окончания основных работ по благоустройству и отделке перебраться сюда на постоянное жительство. Здесь у меня будут складские помещения, в городе арендовать слишком дорого, здесь же я устрою себе кухню-столовую. В доме у меня будет тоже  зал, но он будет для приёма гостей, а тут что-то типа семейного уголка. Баню и прачечную я планирую построить отдельно. Не устраивать же их в доме или в хозблоке. Зачем тащить в эти постройки сырость?
– Хозяйка, мне надо промерить высоту и… какое у вас там перекрытие? – спросила Мария, не ожидая, пока Антонина окончит рассказ о своих планах использования строения в дальнейшем. – Мы можем подняться на верх хозблока?
– Да-да. Наверх подняться можно, – ответила та, открывая двери гаража. – А вот и мой строительный материал, – показала Антонина на сложенные внутри помещения бруски, доски, балки и ещё много кое-чего, так необходимого для возведения крыши хозблока.
Поднявшись на потолочное перекрытие «сарайчика», Мария после замера его высоты, долго ходила по плитам, перебирая в своей памяти варианты устройства крыш для таких вот хозблоков. Одновременно она прикидывала в уме, какую сумму можно будет запросить у хозяйки-предпринимателя, которая может стать её самой злейшей соперницей из всех, какие только были до её появления.
А они были. И не одна. Взять хотя бы ту, самую первую, которая выскочила на её пути, словно чёрт из табакерки. На три года моложе её, наглая и… Мария посмотрела на свою грудь и тихо засмеялась.
 «По-моему, у неё была даже чуть больше. В каком же году это было? – начала вспоминать Мария. – Хм, – улыбнулась она. – Это произошло как раз на пятую годовщину нашей свадьбы, ровно через полгода после того как мы с Романом уже  знали, что детей у нас не бу-дет».
 – Всё правильно, – с грустью в голосе проговорила она. – Вот тогда и выскочила эта молодая и … – Мария снова улыбнулась и посмотрела на свою грудь. – Ну и Рома. И чего это тебя любят и бегают за тобою грудастые девки-бабы?

*   *   *
Четырнадцать лет назад, когда жизнь у Марии с Романом, казалось бы, уже прочно вошла в колею спокойствия и надёжности, когда притирка и выявление лидера остались позади, а верхняя жердочка семейного насеста с наблюдательной вышкой и «маршальским жезлом», неожиданно для Марии, достались именно ей, хотя, если по справедливости, Роман, собственно, особо на командирское место в семье и не претендовал, в это самое спокойное и удивительно приятное для Марии время и приехала из города к своим родителям на целый отпуск, эта самая… в облегающем аппетитные формы платье и с блестящими от плотского голода глазами.
– Стерва! – в сердцах проговорила Мария, вспомнив тигрицу в женском обличии.
Молодая, красивая… и, как оказалось, падкая до чужих мужиков,  в первый же день своего гостевания, из большого количества сельских особей сильного пола выбрала почему-то  именно Романа и устроила за ним настоящую охоту, хотя вокруг неё начали увиваться с десяток аборигенов в возрасте от двадцати до сорока лет. Так нет же, ей нужен был только он.
Охота на самого рослого и сильного самца продолжалась целую неделю. За длинные семь дней и столько же коротких ночей он (Роман) чуть не потерял голову… избегая встреч со своей преследовательницей, ходившей за ним чуть ли не по пятам. Не уберёгся. Отхватила его настойчивая, с рельефными красотами тела в одну из летних тёплых ночей в чистом поле, когда он возвращался домой из соседнего села, с молочнотоварной фермы после вечерней дойки.
В свой двор Роман притащился тогда под самое утро, весь измученный и помятый. Сославшись на то, что ночь у него была трудная, а это бывало часто, особенно во время растёла коров на колхозных фермах, он завалился спать под навесом на свежем и пахучем сене, где и поправлял своё здоровье до самого вечера. По селу, правда, уже после обеда прошёл слух о том, что произошло в чистом поле, однако Мария не придала этому значения, мало ли чего могут наговорить люди. А наводить справки, почему мужа не было всю ночь дома, она считала недопустимым делом в семейной жизни.
«А та?.. Она какая у него была, вторая или третья? – вспомнила Мария женщину, мать-одиночку, ровесницу ей самой. – Втора-ая. И опять светловолосая и грудастая. А эта у неё была, – она посмотрела на ту часть тела, которой приходится пользоваться при отдыхе в положении «сидя», – в два… нет, в полтора раза больше моей. Ох, и Нинка. А ведь подругами были, когда я приехала в колхоз после института по распределению. Эта сама призналась, что…»
– Не жадничай, Машка, я и побыла-то с твоим Романом всего пять разов. Хоть душу отвела. Не убудет его. Завидую я тебе. Ты хоть иногда его мне выделяй на одну ночь, ну как бы в аренду, чтоб я не взбесилась, – засмеялась она тогда. – Не обижайся. Я буду твоей должницей. Как только отхвачу себе какого-нибудь, то на вторую ночь после своей отдам тебе в счет погашения долгов.
Мария, вспомнив Нинку, горько усмехнулась. Обманула её бывшая подруга, не сдержала слова. Как только нашла себе… хотя, какой там нашла, он сам её нашёл. Они с ним односельчане. В общем, уехала она к нему в город и даже родила ему ребёнка, тоже рыженького. Так и осталась должницей по сегодняшний день. Мария тряхнула головой  и поморщилась. 
      «Я буду твоей должницей», «в счёт погашения долгов», – вспомнила она Нинкины слова. – Кем погашать? Маленький, да ещё и рыженький. Тоже мне погаситель, печать гербовая, – засмеялась громко Мария. – То ли дело её Роман. Крупный (да и не только сам), спокойный, не курит и не пьёт, как большинство сельских мужиков, на все руки мастер, сам  за бабами не таскается. А в постели… мороз, огонь и американское «торнадо» в одном коктейле. Да с ним ни одна баба не выдерживает две ночи подряд. Роман способен за одну ночь довести женщину до полуобморочного состояния, в котором она будет пребывать несколько дней».
Селянам, а особенно женщинам, об этом было известно, и поэтому некоторые, наиболее любопытные и жаждущие экстремальных приключений, ухитрялись нарушить неприкосновенность и целостность семейного очага Марии.
Ну что. Перевернулось тогда, после признания Нинки, у Марии всё нутро. Не мил стал белый свет. Она, как и все наши женщины, поначалу, наперевес со своими доводами и принципами, бросалась в атаку на притихшего мужа и, цитируя великих классиков  и известных светил медицины, старалась убедить его не… поддаваться на уговоры обольстительниц, пусть даже это будут и её подруги.
– Ещё больше ты, Роман, должен остерегаться тех, которые ухитрятся заловить тебя в тёмном углу, вдруг упадут на колени и начнут умолять согреть их холодеющее от безответной любви тело. Не верь им, – поучала и наставляла на путь истинный Мария мужа. – Не верь, если они или она начнут (начнёт)  прерывисто дышать, надрывно стонать и хвататься за сердце. Не бойся, Роман, они (она) не умрут (ёт). Я ж вот остаюсь живой после каждого раза, когда ты неделями спишь на сеновале, а я в хате. Не кидайся к ним. Это всё притворство. Выживут.
Такие  между ними были разговоры, так ли поучала и воспитывала Романа Мария, утверждать точно не могу. Но слухи ходили. А может, Мария ему (Роману) нашёптывала в ухо простые и доходчивые русские слова:
– Кобелина ты, кобелина! Иссушил ты меня и измучил. Я уже не знаю, чей ты есть на самом деле. Мой ли ты муж или колхозный бык.
Поговаривали, что Роман падал в такие минуты перед Марией на колени и, обхватив голову руками, кричал:
– Не  ви-но-ва-тый  я-а! Он-и  са-ми!
Шутки шутками, а хлебнула горя в те годы Мария из-за уступчивого характера своего Ромы.
– Рома, – всхлипывая и вытирая свой нос, выговаривала иногда мужу Мария. – Да если бы ты был женщиной, наше село уже кишело бы детьми, а ты бы был восемь, а может, и десять раз награждён медалью «Мать-героиня».
А тут ещё случилась одна напасть. К тридцатипятилетнему  возрасту на фондовом рынке мужских персоналий села Кукиши, акции Романа поднялись в стоимости до небывалых высот и, возвысившись над всеми остальными на сотню пунктов, парили над селом в безбрежном небе, увлекая за собой всё больше и больше женских сердец. А однажды случилось то, от чего заволновались все матери и отцы, у кого были взрослые дочери. Жизнь в Кукишах превратилась в сплошные подслушки, подглядки и шушуканья.
По колхозу вдруг прошёл слух, что восемнадцати… и чуть старше …летние юные обольстительницы, насмотревшись порнушных закордонных фильмов и начитавшись умопомрачительных журналов, захотели на себе проверить утверждение некоторых знатоков о том… как бы это мне культурнее и не слишком вульгарно выразить, – в общем, правда ли, что близость с мужчиной улучшает умственные способности и что в итоге можно повысить этот… ну… айкью (уровень ума).
 Всполошилась тогда и Мария. Ведь ещё юное, но уже совершеннолетнее поколение бескомплексных решило использовать для повышения своего умственного показателя её Романа. Они ведь тоже с ушами, которые слышат даже лучше, чем у более старшего поколения. Вот и наслушались о возможностях е; мужа. Двукратная ж разница в возрасте их ничуть не смутила, а наоборот, стала гарантом качества ночных приключений. Более того, чтобы не создавать толчею и нервозность в своих рядах, они, как наиболее продвинутые, вроде даже составили список очерёдности, с указанием, индивидуально для каждой, места, времени и даты… уху-ха-ха.
 Успели соблазнительницы согласовать этот список с Романом или нет, неизвестно до сих пор. Но, по всей видимости, не успели, потому как Мария под конвоем увезла Романа на свою родину к своим родителям. Назад они вынуждены были вернуться весной следующего года по причине смерти его матери, которую он очень любил.
Целый год Роман  был угрюм, молчалив и замкнут. Мария уже думала, что её муж ступил на тропу старения, но тут… рухнул колхоз, и они оказались не у дел. Наступила пора безденежья. Вот в это самое трудное время появилась… очередная светловолосая с большим бюстом. Конечно, она появилась не сама по себе. Их, Романа и её, свёл случай.
Жила Ксения (это имя светловолосой) в селе, через один небольшой хуторок от их Кукишей. Была она на пять лет моложе Марии и имела дочь-школьницу. Мужа у неё по причине его бегства от родного очага с ещё более молодой, да к тому же ещё и настырной девицей, куда-то в Молдавию.
 Ксения его ожидала три года, она даже не ремонтировала сарай, который так обветшал, что в начале четвёртого года отсутствия её беглеца взял да и рухнул. Соседка Ксении, уроженка Кукишей, посоветовала ей пригласить на ремонтно-восстановительные работы… Ро-ма-на. Мария, может, и отговорила б его от поездки, но она не знала, кто хозяин и тем более хозяйка этого злополучного сарая, да и бюджет их к этому времени оказался сплошной дырой, а деньги нужны были позарез. Вот он и поехал…
Назад Роман вернулся только через три недели. Мария как увидела его, так чуть не упала в обморок. Синюшные, с восковым отливом, большие мешки под глазами, блуждающий и какой-то виноватый взгляд, неестественная худоба, а в придачу к перечисленному и следы от страстных поцелуев на груди (надо ж было расстегнуться на рубашке верхней пуговице). Денег же Роман принёс в семейную копилку (на полку под простыни в шифоньере) меньше, чем у какой-то гульки нос. Зато сразу же пошёл на свой сеновал, на котором отсыпался и набирал вес целых две недели.
Ох и горевала ж тогда Мария, ка-ак о-н-а горева-ла. В порыве этого самого горя она решила окончательно и бесповоротно уехать к своим родителям. Упаковав вещи в две большие сумки, Мария, размазывая по лицу слёзы, присела у порога на стул, как это принято на наших землях. Всхлипывая и глубоко вздыхая, она трижды перекрестилась и начала уже вставать, чтобы  уйти из этого дома навсегда, как её тело вдруг пронзило, словно молнией, и тут же в голове появилась  болезненная мысль.
«А как же он?! Да они ж (бабы) его затаскают тут без меня! – это Мария подумала про своего слабохарактерного Романа, который в это время похрапывал  на сеновале. – Да они ж к нему будут ходить и дённо, и нощно (опять эти вездесущие бабы), они ж не выпустят его из кровати даже поесть и накормить скотину (если она у него будет). Он…» – Мария, вдруг надрывно зарыдав, начала причитать: – Он же у ме-ня та-кой от-зыв-чи-вый, до-брый и бла-го-ду-шный, что-о не-е смо-же-ет ни-ко-му о-отка-зать. Го-спо-ди, да-ай мне-е те-рпе-ния-а! – взмолилась она и… начала распаковывать сумки.

*   *   *
– Ма-ри-ия! – раздался в дневной тишине голос Антонины. – Ну что там, плиты хоть целы? – поинтересовалась она. – А то у нас на том конце посёлка восемь плит сняли, а у соседа ёмкость на десять кубов увезли. У нас тут тащат всё.
– Фу! – облегчённо вздохнула Мария и чуть не сказала хозяйке спасибо, за то, что та прервала её вдруг нахлынувшие не слишком приятные воспоминания. – Пли-ты це-лы! – радостно оповестила она Антонину.
Целый час женщины обсуждали окончательный вариант крыши хозблока. Дело в том, что Мария, неожиданно для хозяйки, предложила изменить утвердившейся в её сознании, можно сказать, шаблонный тип устройства крыши для сараев и хозяйственных блоков, используемый в нашей зоне. Ну, это обычная двускатная крыша, без всяких там надломов и уступов с выступами. Такие крыши устраивали и устраивают на животноводческих помещениях.
– Антонина, – вздохнула протяжно Мария, после того как хозяйка вознамерилась уложить на крышу обычный шифер. – Ну какой же это будет хозблок, – удивилась она. – Во-первых, это не самостоятельное, отдельно стоящее здание, а оно соединено с основным строением. Дом у вас покрыт черепицей, а на пристройку вы думаете уложить шифер. Пойдёмте на улицу. Я вам покажу ваш дом с большего расстояния, чем мы его видим сейчас.
Отойдя от усадьбы на приличное расстояние, Мария долго выбирала место, с которого строение смотрелось бы как единое целое. В конце концов ей это удалось.
– Смотрите. Видите? Сам дом и хозблок. Вы можете сказать, что непокрытая часть здания является обычным сараем? Крыша дома устроена довольно оригинально. Башенки, окошки и разноуровневые черепичные плоскости, и вдруг продолжением всего этого строения оказывается обычный сарай под шиферной крышей.
– Мария, я вам признаюсь, почему хочу накрыть хозблок шифером. У меня на сегодня просто нет денег на черепицу. А «сарайчик» по площади крыши в полтора раза больше самого дома. Вы понимаете? – спросила она Марию и посмотрела на неё. – Нет у меня сейчас возможности. А накрыть надо, чтобы не заливали дожди. Крышу надо сделать ещё и потому, что лето пройдёт, осень тоже, а к весне у меня здесь не то что плиты уволокут, но и стены могут разобрать, – посетовала Антонина. – Мы сейчас прорабатываем вопрос об охране посёлка, но когда он решится, я не знаю. И даже если будет охрана, мы сомневаемся, что нам удастся остановить этот беспредел.
– Антонина, я вам сейчас предложу два варианта устройства крыши над хозблоком, которые значительно снизят затраты, и хозблок будет для дома не хвостом гремучей змеи, а его продолжением. Ваш парадный вход – как выглядит на фоне стены сарая? Присмотритесь внимательно, – посоветовала Мария.
– Да это строители предложили выполнить его в виде зубчатой кремлёвской стены, а я согласилась. И получилось вроде как оригинально. А что? – с тревогой в голосе спросила Антонина. – Его (вход) придётся ломать?
– Ничего ломать не надо. Давайте мы сделаем в хозблоке фасадную и торцевые стены продолжением этой самой «кремлёвки». Цокольная часть и дома, и, как вы говорите, «сарайчика» довольно высокая, что даёт возможность устроить над ним крышу односкатную и не видную отсюда, где мы стоим. А чтобы соединить хозблок с домом в одно целое, надо его обложить таким же кирпичом, как и дом, тем более что он у вас имеется. При обкладке изменить форму и размер окон. Их надо сделать похожими на окна парадного крыльца,  верх же стены украсить «кремлёвскими» зубцами, за которыми можно будет устраивать хоть односкатную шиферную крышу, хоть – это, кстати, второй вариант – сделать открытую площадку. На ней ведь можно будет устроить и солярий, и просто место для отдыха с цветниками и небольшими газонами. А когда у вас появится большая куча денег, вы над этой площадкой сделаете прозрачную ломаную крышу. Вот и всё. Да-а, чтобы не утяжелять стены, я предлагаю облицовочный кирпич распилить вдоль пополам. Для облицовки хватит и пяти сантиметров. Уложить его можно на  выступ в цокольной части.
Судя по улыбке, которая появилась на лице Антонины, идея ей понравилось, и она, замолчав, начала «переваривать» варианты, предложенные Марией, по превращению сарая в единое целое с домом. Сама ж Мария думала уже о другом.
«Что ж мне с ним (Романом) делать? И деньги нужны, и отпустить одного… да ещё и к этой… – Мария тяжело вздохнула и посмотрела на Антонину. – Она ж его… ах, чему быть, того не миновать.  Возле юбки всю жизнь не продержишь... наверное, такова моя участь».
– Мария, я с вашим предложением согласна, – неожиданно для Марии заговорила хозяйка. – Но я не могу представить, как всё это будет выглядеть. И ещё, кто будет делать кладку?
– Не переживайте. Давайте мы с вами сделаем так. За три дня я сделаю в масштабе и в цвете рисунки обоих вариантов и просчитаю, сколько чего надо и сколько потребуется дней на весь объём работ. Через три дня я вам и скажу, в какую сумму вам обойдётся наша работа. Однако не переживайте, наша работа будет значительно дешевле, чем вам пришлось бы заплатить другим. Если мы с вами через три дня обо всём договоримся, то можно будет сразу же приступать к работе. Но, чтобы потом не затягивать время, давайте определимся прямо сейчас. Первое. Все работы выполняет Роман, но нужны два подсобника. Второе. Жить они должны тут же в доме, чтобы не ходить туда-сюда. Третье. Вы должны будете обеспечить трёхразовое питание. Ну и четвёртое, наличие материала. Инструмент у Романа имеется. Он возьмёт с собой строгально-распиловочный станок, небольшую электрическую бетономешалку и. сварочный аппарат. И ещё. Чтобы вы не сомневались по сумме оплаты, я вам советую взять на любой частной стройке бригадира, привезти его к себе, и пусть он вас проконсультирует. Договорились?
– Да, я согласна, – улыбнулась Антонина.
– В таком случае, встречаемся через три дня. Время любое.
– Подождите, Мария, я сейчас скажу водителю…
– Не надо, я пойду пешком. Три километра – это минут сорок ходу. Пока дойду, как раз и продумаю вс; хорошенько.
Но напрасно Мария надеялась по дороге домой мысленно проработать варианты преобразования «сарайчика» в цивилизованное строение. Как только она вышла за пределы пос;лка, в е; голове вновь появились думы о сво;м Романе. Да и как ей было не думать о н;м. Любила она его. Любила по-собачьи преданно, несмотря на все его жизненные выкрутасы. Любила, хотя и не могла от него иметь детей.
Не способен оказался Роман на продолжение рода своего. Может, поэтому он и был неистов в постели. Может, природа отдала ему силу всех тех поколений мужчин, которые могли быть после него. На н;м ведь обламывалась одна из ветвей их рода, которую получил он в наследство от своих предков. Может, поэтому и не жалел он себя в часы близости, ещ; больше он не жалел ту (тех), которая (ые) надумала (ли) побывать в его объятьях, доводя порою женщину до безумия, а часто и до потери сознания. Видимо, вот эти физические способности Романа, дававшие возможность женщине во время близости с ним испытать наивысшее, доходившее до безумия и беспамятства сладострастие, и являлось основной причиной необузданной тяги к нему женского пола детородного возраста. Не исключением была и сама Мария.
Но что было для Марии  больнее всего, так это чуть ли не открытая борьба односельчанок с нею, с законною женою Романа, за возможность обладать его сильным телом. Даже подруги и хорошие знакомые не отказывали себе в возможности устроить на него охоту, а в случае заполучения Романа в качестве добычи они тут же, с величайшим желанием и даже с каким-то животным остервенением, превращали себя в жертву своей ненасытной страсти.
 И уж если это случалось однажды, то повторную встречу с ним женщины искали с упорством и настойчивостью изголодавшейся волчицы, которая ищет пропитание для себя и своих волчат. Во время безудержного гона многие женские особи теряли всякую осторожность и скрытность, что приводило в большинстве случаев к огласке их стремления, а предпринятая охота становилась достоянием всевозможных слухов и пересудов не только жителей  села Кукиши, но и всего колхоза. 
 
*   *   *
– Кудай-та тибе вазили? – чуть ли не ш;потом спросила Марию соседка, когда она подходила к дому.
– Да  на хутор. Там сейчас много строят, вот и попросили меня кое-что им подсказать.
– А-а. Значить, сами на сяле жить не умеють. Попривыкли у городя на ус;м гатовам. А тут нада самим работать. Тут абы как не праживе-ешь. Ой, была забыла, – спохватилась соседка. – Иди-ка ты быстрея дамой, а то к табе сачас там адна гаражанка заблудилась, – подмигнула Марии старушка. – Бяги, бяги, а то ана тваего в адин раз сабье с панталыку.
Мария не стала спрашивать всезнающую и всевидящую соседку, кто заблудил к ним во двор, а, резко вздохнув, ускорила шаг. Когда до калитки оставалось шагов десять, она вдруг почувствовала, как сильно начало биться сердце, откуда-то появились и поплыли перед глазами рваные тучи, застучало в висках, а по телу разлился жар. Ноги, всегда крепкие и красивые, на которые ещ; заглядываются мужики, вдруг стали ватными.
Плохо владея собой, Мария вошла во двор и… в дальнем его углу, на свежем, пахучем сене… бывшая подруга стерва-Нинка, упершись большой обнаж;нной грудью в лицо Романа, стоявшего перед ней на коленях, судорожно срывала с него рубашку и прерывистым от возбуждения голосом почти выкрикивала бессвязные слова:
– Рома… Ромочка… не могу… Машки нет… Рома… я… я приехала… Рома… соскучилась… не могу…
      Словно раненая птица, вскрикнула Мария и начала медленно опускаться на лежавшее у забора бревно. Присев на потемневший от непогод и времени толстый ствол дуба, она обхватила колени руками и, вздрагивая всем телом, зарыдала. 
Возможно, Роман услышал крик, а может, даже и увидел вошедшую во двор Марию, он мгновенно убрал свои руки с Нинкиных б;дер и с проворностью нашкодившего кота вскочил на ноги. Нинка, быть может, это поняла по-своему. Упав на колени и содрогаясь от возбуждения всем телом, она трясущимися  руками  ухватилась за брючный ремень…
– Дура, – глухим голосом выкрикнул Роман и, оттолкнув «должницу» Марии от себя, метнулся к сараю, к висевшей на его стене косе, а через короткое время он, уже широко шагая, подгоняемый необъяснимой силой, торопливо ш;л  в конец огорода, туда, где ежедневно подкашивал свежей травы для ночного кормления коровы.
Грубо отвергнутая Романом, возбуж;нная и не удовлетворившая своей похоти Нинка заметалась на сене, словно безумная, разбрасывая его в разные стороны. В какой-то миг она подняла голову и полными сл;з глазами увидела сидевшую у забора с опущенной головой Марию.
Трудно сказать, какие мысли нахлынули в е; ещ; затуманенную животной страстью голову, но она вначале на четвереньках, а потом уже и в полный рост кинулась вон со двора. Выскочив на улицу, Нинка быстро упрятала свою обнаж;нную грудь под блузку, отряхнула с юбки сено и уже после этого медленно, с опущенной головой побрела к дому  родителей.
Солнце начало клониться к видневшемуся на горизонте лесу, а Мария всё никак не могла встать с бревна. Она порой тяжело вздыхала, иногда, после некоторого затишья, вдруг начинала негромко плакать, часто улыбалась болезненной вымученной улыбкой, смотрела на сено, где ещё час назад, а может, и больше метались в любовной агонии Роман и… ненасытная бывшая её подруга…
– Чёртова стерва,– глухо, с хрипотцой и чуть слышно произнесла Мария.  – Пойти окна ей побить?  Потаскать за?.. Ах, ничего ты, Маша, не сделаешь, – укорила она себя. – Вставай, Маша, вставай, хватит сидеть.  Ей (Нинке) хуже не будет. Люди будут смеяться не над ней, а надо мною, – подвела итог своим нахлынувшим желаниям Мария. – Не будем тешить людей. Развод… и домой, – неожиданно для самой себя решила она. – Пропади тут всё пропадом.
Чувства голода после пережитого Мария не ощущала, поэтому ужин решила не готовить, да и вообще что-либо делать желания никакого не было. Уединившись в передней комнате на диване, она, сама не зная зачем, взяла в руки глянцевый ярко иллюстрированный журнал и стала его листать.
Может, по истечении какого-то времени Мария и собрала б свои разрознённые мысли воедино и обратила бы внимание на фотографии, но ей помешал вошедший неслышно Роман. Прислонившись к дверному косяку, он виновато смотрел на жену, не зная, как ему поступить в его дурацкой и довольно запутанной ситуации. Выручила сама Мария.
– Ну что мне с тобой делать? – взглянув на него, спросила она дрожащим от негодования голосом. – Кобелина ты несусветный. Только с той лишь разницей, что кобели бегают к сучкам, а  к тебе, – Мария шумно вздохнула, – почему-то сами бабы. Осатанели совсем.
– Ма-ри-ия, ну… ну ж… ну не было ж у нас ничего с Нинкою. Ну, она ж сама. Сказала, что пришла к тебе. Я сено ворочал… Ну… ну что теперь? Что мне, убивать е; надо было? Ну не было ж у нас ничего. Да я б и не смог. День же… люди…
– Хватит, Роман! Почему только тебя одного ловят бабы?! Почему меня никто из мужиков не раздевает у нас во дворе? Вс;, Роман, развод! Ра-звод! Надоело от тебя отгонять баб, – вычитывала Мария мужу. – Вс;! Терпение лопнуло. Завтра еду в район и подаю заявление в суд.
– Ты что, Мария?! Ты что, правда, хочешь подавать на развод? Мария, да я ж … да ты… ну как жа? Какой развод. Мария! – выкрикнул Роман и упал перед нею на колени. – Что хочешь делай, только не надо развода. Мария… да я без тебя согнусь, прости. Прости, Мария, – взмолился Роман. – Ну пропаду я без тебя.
– Встань, Роман, не унижайся сам и не делай из меня каменную бабу. Я человек.
– Мария, что хочешь требуй, вс; исполню, только не надо развода. Зачем нам развод?
– Устала я с тобою Роман, – глухим голосом проговорила Мария и посмотрела заплаканными глазами на мужа. – Не могу больше так жить. Вымотал ты мою душу, вывернул меня наизнанку. Вс;. Не хочу больше быть половой тряпкой, чтобы о меня вытирали ноги твои сучки. Вс;! – Мария  со злобой посмотрела на  мужа. – Рома, Рома. Нам предложили хорошую работу. Можно было жить по-человечески, а ты-ы, испоганил ты нашу жизнь, – Мария всхлипнула и, встав из-за стола, подошла к окну. 
– Мария, прости. Давай я пойду по шабашкам. Надоело уже ходить за курами да за поросятами с телятами. Мария, я все свои грехи отработаю…
После слова «отработаю» Мария вздрогнула, словно через не; пропустили электроток, и посмотрела на Романа злыми ненавидящими глазами.
– Отра-бо-отаешь? Ты говоришь, что отработаешь все свои грехи и весь блуд? Отработаешь! Конечно, отработаешь. Только не смотри на кровать. Отрабатывать будешь в другом месте. Ты отработаешь мои муки на стройках капитализма. Четырнадцать лет ты меня унижал, теперь твоя очередь побывать в моей шкуре. Условия свои я тебе назову  через два дня. Согласишься со мной – на развод подавать не буду. Не согласишься – всему конец. Вс;! А теперь не мешай мне работать. Уходи с глаз моих до послезавтрашнего вечера.
*   *   *
Два дня Роман ходил сам не свой. Он по нескольку раз в течение дня наводил порядок в скотном дворе и в сараях, копался в огороде либо ходил бесцельно по двору, однако за пределы  своей усадьбы старался не выходить. Роман знал как никто другой, что в селе о случае в их дворе не говорят разве  только одни предки, покоящиеся на местном кладбище. Но не исключена возможность, что там, где-нибудь в небесной дали, душам отца и матери приходится краснеть за своё чадо. Поэтому Роман и не покидал территорию своей усадьбы.
Всё это время не выходила из дому и Мария, если не считать её часовой отлучки утром следующего дня после злополучного для Романа случая. Приготовив наскоро поесть, она часами просиживала за столом.
К исходу третьего дня у неё была полностью готова стопка исписанных убористым каллиграфическим почерком листов писчей бумаги. Рядом с расчётами лежали и листы ватмана с прорисованными в масштабе вариантами преобразования сарая в цивилизованное строение, дополняющее основной дом.
Разложив на столе выполненные в краске рисунки, Мария долго рассматривала их, стараясь найти какой-нибудь изъян. Изъянов не оказалось.
«Может, мне заняться усадьбами «новых русских»? – подумала  она,  рассматривая   рисунок     хозяйственного  блока. – Сколотить бригаду…».
Появившуюся мысль она сразу же отогнала подальше. Перебрав в памяти все бригады, которые у них работали в колхозе по строительной части, Мария припомнила только две из огромного количества, с которыми ей приходилось работать на протяжении десяти лет в качестве колхозного инженера-строителя. Всего две бригады, состоящие из закарпатцев, стоили всех наших. В этих бригадах не было даже пьющих, не говоря уже про пьяниц, коих в других бригадах было множество.
– Бригады отпадают, – усмехнулась она. – В колхозе с ними мириться было ещё можно, а тут…
Неожиданно в комнату вошёл Роман. Остановившись у двери, он взглянул на Марию, нервно переступая с ноги на ногу, шумно вздохнул и, опустив руки, скрипучим и совсем незнакомым жене голосом, проговорил:
– Я пришёл за приговором.
Лицо его при этом выражало крайнюю степень напряжённого ожидания.
– Подойди сюда, –  спокойным голосом пригласила Мария. – Вот это ты можешь выполнить? – показала она на рисунок фасадной стороны хозблока. – Я имею в виду кладку, а вернее, обкладку уже существующей стены. Обкладку надо будет делать либо в полкирпича, либо в четверть. Если в четверть, то придётся кирпич резать вдоль. Кирпич обкладочный с пустотами, резать будет легко. Крыша односкатная, кровля – цветной шифер. У тебя должно быть два подсобника. Им платить будет сама хозяйка. Жить там же в доме. Питание будет тоже на месте. Работы на месяц. Материал: доски, брусья, балки и шифер – имеется. Дом подключён к электролинии.
– Да, я могу это сделать. А почему жить надо там? Тут ходить-то всего тридцать минут.
 – Это моё первое условие, Рома. Ты отдохнёшь от меня, а я – от твоих сучек. Ты  что, не согласен? – спросила Мария и посмотрела на мужа.
– Нет, нет, я согласен, – торопливо проговорил Роман, думая, что Мария, в случае с задержкой ответа, сразу предложит развод. – Я согласен
– Ну, это не всё. У меня для тебя есть одно, и оно как раз  основное условие.
– Какое?
– Я сдаю тебя хозяйке в аренду. Баба она с формами, которые тебе нравятся, разведёнка и, главное, с голодным блеском в глазах. Как раз полный комплект для сексуальных утех. Но, чтобы не получилось, как прошлый раз, когда ты… две недели приходил в себя на сеновале, я и хочу сдать тебя в аренду. Так будет надёжнее. Если она настоящий предприниматель, то в ущерб себе она тебя не потащит в постель или под куст.
– Мария, ты что? Какая аренда?
– Простая аренда, Рома.
– Ну, это ж… Мари-ия…
– Правильно. Я у тебя буду что-то вроде как… как этих называют, ну что тёлок в городах у ресторанов и гостиниц пасут?
– Сутенёры, – подсказал Роман.
– Вот-вот, – улыбнулась Мария. – Только я буду, Рома, не сутенёршей, а хозяйкой фирмы по предоставлению населению широкого спектра услуг, начиная от строительства, благоустройства территорий, очистки туалетов, вскопки огородов, ну, в общем, всем, всем, что нужно человеку сделать на усадьбе, и заканчивая предоставлением… ну этих… трах… нет, язык не поворачивается. В общем, заканчивая постельными  развлекательно-целовательными и так далее, услугами. Пока ты будешь  у меня в штате один. Разбогатеем, штат увеличим.
– Мари-ия, да ты что-о, а как люди узнают?
– Рома, не волнуйся. Им не надо будет ожидать слухов. Я в районной газете дам объявление.
– Ты что, Мари-ия! Да надо мной даже сельские собаки будут смеяться. Мне ж на улице нельзя будет показаться.
– Отказываешься? Тогда я подаю на развод и предъявлю тебе иск на сумму двести тысяч за моральное издевательство надо мною. Двести, может, и не отсужу у тебя, но сотню сдеру, а помимо этого ещё и шуму будет, знаешь сколько? Рома, ты даже не представляешь, как я потрачу твои деньги. Я их перешлю переводами твоим бабам. Ты ж им не платил? Вот как раз будет им и оплата. Или, может, ты хочешь, чтобы я и на них подала в суд? Ты ж, насколько я знаю, от них тоже не получал никаких денег, хотя работал… домой приходил весь в мыле. Ты же с сеновала не слезал неделями. Ну что, Рома, договор заключать? – закончив длинный монолог, спросила мужа Мария. – Или ехать в суд? Ответа я от тебя сиюминутного не требую. Иди, Роман, отдыхай. Для раздумий у тебя впереди целая ночь. Ответ дашь утром.
До двенадцати ночи сидела Мария и всё работала и работала, и все эти часы стрекотала пишущая машинка. Мария  печатала договор на выполнение оговоренных с хозяйкой работ. Мария-инженер-строитель на четырёх страницах излагала суть договора лаконично, доходчиво, конкретно и просто. Но Мария работала не одна. Марии-строителю помогала Мария-жена с уязвлённым самолюбием, она вставляла в него (в документ) дополнительные строчки, пункты и пунктики с параграфами и всевозможными дополнениями. К полуночи договор был готов. Это был не просто договор между работодателем и исполнителем, это был акт отмщения Роману за поруганную её, Марии, честь.

*   *   *
– Хоть бы дал ещё немного поспать, чёрт горластый, – сонным голосом отругала Мария петуха, орущего у неё под окном. – Кш-ш, кш-ш, паразит. Я и сама знаю, что пора вставать. Ты мне ещё напомни, что надо доить корову. И зачем я только тебя купила? Паразит ты такой.
А действительно, зачем? Ей ведь об этом и Роман говорил неделю назад.  В их дворе от своих петухов куры уже не знают куда деваться. Три горлопана на полтора десятка. Даже с ними куры ходили с голыми спинами. Один только потопчется, курица ещё не успеет отряхнуться, а на неё уже забирается другой. И так целый день. Теперь четыре.
И что интересно. Если раньше трое петухов дрались до упаду между собою, то теперь они все ополчились против чужака. Так и ходят целыми днями вместе, чтобы при удобном случае напасть и пустить его перья по ветру. Ему даже ночевать приходится не в курятнике, а в палисаднике. Вот и орёт чуть свет под окном. Теперь Мария не знает, что делать. Чтоб  во дворе воцарились спокойствие и порядок, надо либо избавляться от своих крикунов, либо отправлять в суп покупного. Но его ей жалко, уж больно красивый кочет.
– Кш-ш, кш-ш! – открыв окно, Мария пугнула нарушителя утренней тишины, взлетевшего на штакетник палисадника и приготовившегося огласить округу своим криком.
А утро над Кукишами начиналось и в самом деле тихое и ясное. Такая тишина и умиротворение в сёлах редко бывают в летнюю пору. Обычно подобное можно наблюдать осенью, когда на землю опускаются первые, едва трогающие своим белёсым налётом пожелтевшую на деревьях листву и побуревшую траву заморозки.
В летнюю ж пору люди просыпаются рано, так рано, что над лесами, полями, сёлами и луговинам с реками висит ещё ночная серость, когда спят во дворах даже самые злые собаки. Когда ночь за короткое время своего властвования не успевает утомиться и не начинает думать о передаче своего дежурства несмышлёному утру. У ночи в столь ранние для человека и всего живого часы одно желание – похозяйничать ещё чуть-чуть самой, а может, даже и отдохнуть.
Вот в это самое время и просыпается обычно селянин. А тут прямо какое-то загробье. Ни скрипа колёсного, ни хриплого людского говора. Ну хоть бы кто недовольно ругнулся, не матом, конечно, а как-то поделикатнее. Нет! Тихо. И не просто тихо, а ти-хо-ти-хо.
Заправив кровать, Мария долго не выходила во двор. Ей не хотелось встречаться с Романом. Марии уже надоело своё собственное всепрощение, от которого ей самой было иногда невыносимо стыдно и горько. Четырнадцать лет из девятнадцати, прожитых вместе, она думала, что наступит время и Роман… ну, в общем, перестанет растрачивать свои силы на удовлетворение похотливых желаний…
– Чёрт бы тебя побрал вместе с твоими… – не сказав, с кем именно, Мария вздохнула и, сильно сжав губы, подошла к столу, твёрдо решив не распалять себя воспоминаниями и ненавистью, начала просматривать бумаги. «Согласится… или?» – подумала она о Романе.
Не получалось у Марии, чтобы не думать о блаженном муже. Любила она его, может, даже сильнее, чем сама об этом думала. Сколько он (Роман) за совместные годы нашкодил… Мария вздохнула и, взяв в руки  рисунок с общим видом на дом Антонины, как-то кисло улыбнулась. Ей вдруг вспомнился один из многих разговоров со своей учительницей и классным руководителем.
– Маша, – говорила та ей, – тебе надо идти учиться в художественный вуз. У тебя дар.
Не послушалась Мария классной руководительницы, да и родителей тоже и наперекор всем поступила в строительный институт. Марии хотелось стать участницей больших строек, о которых так много говорили в те времена во всех средствах массовой информации.
Однако после окончания института она попала по направлению в сельскую местность, да ещё и в колхоз. Поначалу думалось, да Мария обещала и родителям, и даже была в этом твёрдо уверена, что, отработав три года, она вернётся в свой город, где, в конце концов, сбудется её мечта.
 Не знала Мария и даже не предполагала, что на её жизненной дороге, в её судьбе появится вдруг здоровенный сельский увалень Роман, на которого она, горожанка, в первый год своей работы даже и не обращала никакого внимания. Ну ходит за нею ветеринар по пятам целый год…
«Ну и пусть ходит, – думала она. – Велика беда. У него и без меня много».
Так проходили хороводом ещё полгода. Мария впереди, за нею Роман, а за Романом его воздыхательницы, жаждущие заполучить его, если и не на всю жизнь, то хотя бы сделать на древе своего бытия небольшую такую зарубочку, чтобы было о чём вспоминать в старческие годы.    
От раздумий и воспоминаний Марию отвлёк лай собаки и гул остановившейся около их дома машины. Метнувшись к окну, она неожиданно хмыкнула от удивления. В самую что ни на есть рань, когда ещё не проснулась добрая половина селян, к ней приехала Антонина, да ещё и сама за рулём. Выйдя из машины, гостья в нерешительности остановилась.
– Антонина, я сейчас! – крикнула Мария. – Я иду.
Выбежав на крыльцо, Мария нос к носу столкнулась с Романом, который поднимался навстречу ей.
– А я думал, что ты не услышала машину, – проговорил он, уступая жене дорогу. – Горожанка, а так рано.
На улицу Мария пошла одна, Роман же, потоптавшись на ступеньках, остался на крыльце, облокотившись на парапет.
– А я уже думала, что приехала слишком рано, – засмеялась Антонина. – Вы уж извините. Я еду в Курск по делам своего бизнеса и решила заскочить к вам, чтобы уже окончательно определиться в стоимости и в сроках начала и окончания работ. Ещё раз извините, что я в такую рань.
– Ничего, ничего, – поспешила успокоить гостью Мария. – Идёмте в дом. У меня всё готово. И мне, кстати, тоже хочется  во всём определиться, – проговорила она нарочито громко, надеясь,  что её услышит Роман.
Не предложив ознакомительную экскурсию по своему двору, как это обычно делают сельские жители в случае появления гостя, который ранее у них не бывал. Мария сразу же прошла с Антониной в дом. А в связи с тем, что рисунки и папки  с расчётами были разложены на столе, то Марии и её гостье не пришлось даже присесть на стулья, пока не были просмотрены оба варианта завершения строительных и отделочных работ.
– А вот теперь нам с вами можно и даже нужно посидеть за столом, – подавая Антонине две папки, проговорила хозяйка и показала рукой на один из стульев у стола. – Вот здесь, – Мария показала Антонине на голубую папку, – смета и калькуляция. А в этой папке договор.
Роман тихо вошёл в комнату, когда женщины рассматривали рисунки. И теперь, прислонившись к стене у двери, он смотрел на них, не вмешиваясь в разговор. Мария только один раз взглянула на мужа, с намерением понять, какое решение он принял, после чего старалась на него не оглядываться, полностью подчинив своё внимание пояснениям Антонине к самим рисункам и к смете с калькуляцией. Когда же Антонина начала знакомиться с договором, Мария со вздохом, тяжело опустилась на стул.
 – Мария, а почему вдруг аренда, а не просто договор? – неподдельно удивилась Антонина.
– Это моё условие, – глухо отозвалась та и, посмотрев на Романа, забарабанила пальцами по столу.
– Ладно, пока пропускаем, – усмехнулась Антонина и продолжила чтение. – А вот ещё. Этот пункт мне непонятен.
– Какой? – тут же откликнулась Мария.
– Девятый пункт в разделе «Оплата  выполненных работ». «В случае выполнения работ, не указанных в данном договоре, вступают в силу штрафные санкции из расчёта двойного дневного заработка, независимо от затраченного времени».
– А это, Антонина, будет выглядеть так, – начала своё пояснение Мария. – Если вам вдруг захочется использовать объект аренды, то есть Романа, на каких-то других работах, не указанных в перечне нашего договора, вот тогда и вступает в силу действие этого пункта. Оплата в двойном размере дневного заработка будет производиться, независимо от того, сколько времени было затрачено на выполнение не оговоренных в договоре работ. Это может быть день, полдня, час, два или же всего несколько минут. Оплата будет в любом случае  взиматься  за целый день. Это будет как бы штраф.
– Это для меня как-то неожиданно, но… и довольно интересно. А с чем это связано?
– Антонина, вы хотите, чтобы у вас всё было сделано качественно и довольно необременительно для вас в финансовом отношении? – спросила Мария.
– Да-да, конечно. Кто из застройщиков не хочет, чтобы работы были сделаны качественно и не слишком дорого, – поспешила ответить бизнес-леди (купец, «челнок», торгаш и т. д. в чисто российском понимании). 
– Тогда ознакомьтесь с суммой, которую вам необходимо будет уплатить за весь объём выполненных работ, – предложила Мария. – А потом мы начнём с вами оговаривать детали и непонятные для вас пункты договора. Оговорим и то, чему вы так удивились.
– Хорошо, хорошо. Я, собственно, не против того, как излагается текст договора, мне важен будет результат, но вы не забывайте, что я, как и всякая женщина, тоже склонна к любопытству. Мне просто интересно…
– Вы со сроками выполнения работ и с суммой оплаты согласны? – перебила Антонину Мария.
– Да, со сроками и с оплатой я согласна и даже не против того, чтобы вам сделать пятьдесят процентов предоплаты, – торопливо проговорила Антонина. – Только…  вот… как…  – заволновалась она и посмотрела на Романа.
– Когда будем начинать? – отозвался от двери объект аренды, до этого не проронивший не единого слова.


Солидность

Солидность?  Это и прочность, и надёжность, и основательность. К примеру, начальник Р. отгрохал себе солидный трёхэтажный домик, а у бабы Мани в крыше образовалась солидная дыра. Или… друг два года не возвращает мне солидную сумму денег, а говорил, паразит, что берёт в долг. Человек тоже может быть солидным, как по возрасту, так и по своему внешнему виду. Если взять мужчину высокого роста и весом за сто килограммов, то он уже весьма солидный, а при таком же росте, но с семьюдесятью килограммами…   
Знаете что, раз уж речь зашла о солидности, то давайте я вам расскажу две истории, которые произошли в одном из с;л нашей округи. Вообще-то, это будет скорее одна, потому как они, эти две истории, так переплетены между собой, что одна без другой не могут просто существовать. И в самом деле, если бы не было в жизни одного из героев рассказа, второй просто так и остался бы в неизвестности. Выходит, что история будет одна, но с двумя основными персонажами. Итак…
Жили-были… подождите. А почему жили и были? Они ведь и сейчас живут. Так вот, жили и живут в одном  селе два члена мужского сообщества, короче, два мужика.
Самая древняя односельчанка этих особей, живущая по соседству, в день моего знакомства с ними, долго меня убеждала, что они находятся даже в каком-то  родстве. Она  так усердно объясняла, в каком колене их дальние предки были родными братьями, что я уже хотел было составить для них генеалогическое древо. Но когда я начал старушкины доказательства рисовать и описывать на бумаге, то у меня получилось не древо, а какой-то несуразный, огромных размеров куст, похожий на баобаб с привитыми на н;м ракитами, яблонями, грушами и ещ; множеством других, да к тому же и разнообразных реликтовых растений, которые я даже не знаю, как именовать, из-за их отсутствия на наших огородах.
Но самым главным и интересным было то, что корни этого древа уходили в палеозойскую эру и попивали водичку из огромного супертропического водо;ма, в котором в т;плой, похожей на парное молоко воде  плавали, по утверждению рассказчицы, два братца-головастика, один из которых был толстеньким, а другой тощеньким.
Я так был удивл;н и пораж;н познаниями старейшины села родословной своих односельчан, что только охал, ахал и сидел подолгу с раскрытым от удивления ртом, а восклицания «О-о!», «У-х!» и «Ой-;-;о!» были так часты, что даже появилась мысль о перескакивании каких-то шариков в моей голове. Но у меня, однако, сразу же возникли и сомнения по части чистоты и родственности крови упоминаемых мужиков. Я сейчас выдвину одну версию, и вы, может, согласитесь с моим  сомнением. Посудите сами.
В родне этих сельских знаменитостей, с давних врем;н  и по наши дни, по всей видимости, произошло невообразимое количество разводов, как официальных, так и самого обыденного бегства мужей или ж;н от своих семей, венчанных и простых светских браков, зарегистрированных во всевозможных конторах и скрепл;нных большими печатями. 
Их предки, дальние и ближние, частенько и сожитель… простите, проживали в гражданских браках. Кроме всего перечисленного, на пути течения жизни, под крышами домов, хатушек и убогих хижин с куренями и землянками их пращуров, находили приют и при;мные дети. Эти особи по достижении физического совершенства и наступления поры размножения, как и ДНКовские сыновья и дочери, внуки и внучки, а также братья и с;стры, давали потомство и увеличивали, таким образом, количественный состав основной фамилии. Поэтому… как вам теперь стало понятно, я и отказался от первоначального намерения написать и прорисовать генеалогическое древо, ввиду сложности выполнения данной затеи. 
      Я, конечно, честно вам признаюсь, особо и не поверил в рассказ древней селянки, хотя она мне  обещала в течение двух недель представить доказательства, в лице еще более древнего старца, в качестве  свидетеля. Мне  стоило  больших  трудов
уговорить хранительницу родословных не делать этого, ибо я почувствовал, что если девяностолетний свидетель ударится в воспоминания, то может получиться так, что предки этих двух сельчан появились в безмолвном космическом пространстве даже раньше, чем на своей орбите начала вращаться сама Земля и появилось Солнце.
А теперь я перехожу непосредственно к рассказу о самих селянах и почему именно они стали знаменитостями не только среди своих односельчан, но и жителей соседних тр;х деревень, одного села и двух хуторов. Почему люди в этих насел;нных пунктах чаще всего вспоминают о них, как будто о других нечего сказать. Почему  именно эти два человека возвысились своей известностью над всеми остальными: молодыми, пожилыми и старыми, а также над  праведниками и над грешниками.
Для начала давайте-ка я вас с ними познакомлю, тем более что они сейчас сидят на скамье у забора под разлапистым кустом цветущей сирени и, повернувшись вполоборота друг к другу, о ч;м-то мирно беседуют. Представляю вам самого солидного мужчину всех с;л и деревень, которые расположены на десять километров на все четыре стороны света от их малой родины (места рождения).
Павел Иванович Петров. Возраст – пятьдесят восемь лет. Образование среднетехническое. В колхозе он работал механиком на животноводческом комплексе. А когда колхоз имени пламенного революционера Дзержинского не выдержал осадного положения со стороны властных структур всех российских уровней, то Павел Иванович со своей специальностью оказался никому и нигде не нужен, ввиду того что на сотни километров вокруг их села колхозов просто не стало.
Погоревав некоторое время, Павел Иванович и его домочадцы (жена и мать; сын участия не принимал по причине проживания во Владивостоке) собрались в один из вечеров на семейный совет и решили заниматься личным подсобным хозяйством. Что такое личное подсобное хозяйство? О-о, уважаемый (-ая), да вы же самый (-ая) счастливый (-ая) из всех живущих, если не знаете, что это такое. Поясняю.
Личное подсобное хозяйство – это когда во дворе мычат коровы, т;лки и телята, хрюкают свиньи и поросята, гогочут гуси, квохчут куры, кукарекают петухи и крякают утки, а под ногами, куда ни ступи, неуклюже бегают гусята с утятами и шныряют вездесущие, неугомонные цыплята. Когда вы и вся ваша семья, не зная ни минуты покоя, пропахшие навозным запахом, который нельзя заглушить никакими духами, вынуждены работать в круглосуточном режиме, без выходных, проходных и праздничных дней. И запомните ещ;.
Большое хозяйство, как известно, надо кормить, поить и воздавать всей дворовой живности почести и, добросердечное внимание. Только при надлежащем хозяйском отношении личное подворье может стать основным вашим кормильцем. Если же вы будете работать и относиться к пернатым и парнокопытным спустя рукава, тогда не видать вам в изобилии ни молока с мясом, ни яиц с шерстью. И вы никогда не сможете намазать на кусок белой булки, выпеченной из собственной пшеничной муки, толстый слой настоящего коровьего масла, чтобы попить чаю и тем более кого-то угостить. Теперь вы поняли, чем решили заниматься Петровы?
А сейчас я продолжу описание тактико-технических, извините, тактико-физических данных самого Петрова. А то напомнил вам о его возрасте да как его имя с отчеством, и вс;. Для более ж близкого знакомства нужны подробные сведения, поэтому я возвращаюсь на исходные позиции.
Петров Павел Иванович. Рост – на десять сантиметров выше среднего. Голова близка по всем параметрам к шару. Изреженный волосяной покров на голове коротко острижен. Окрас блондинистый. Густые брови чуть изогнуты. Глаза серые, с голубоватым оттенком, всегда прищурены. Ресницы бел;сые и длинные. Нос прямой, а вот сама пипочка (кончик носа) чуть взд;рнута. Губы… как там у Челентано? О, чувственные. Подбородок круглый с едва заметной ямочкой. Ямочки имеются и на щеках. Они особенно заметны, когда Петров заразительно сме;тся. Уши. Про них я чуть было не забыл. Так вот, уши у него маленькие и сильно прижаты к голове. При взгляде на них созда;тся впечатление, что Павел Иванович вот-вот прыгнет. Ну, как это делают звери из отряда кошачьих. Плечи широкие и немного покатые. Грудная клетка объ;мная, из-за чего Павел Иванович вынужден шить одежду на заказ.
Что касается описания части тела от подмышек и до разветвления туловища на две ноги, то могу только отметить, что эта часть огромна и плотной консистенции. Не знаю точно, каков у него обхват места, где в молодости была талия, скажу только одно: ремня для поддержания его штанов на уровне пупка в магазинах нет, в связи с чем он пользуется услугами широких и крепких подтяжек (помочей). Ноги у него прямые и… ну, в общем, крепкие. Оно и понятно, на хилых ногах сто тридцать три килограмма своего веса носить бы он не смог. Что ещ;? А-а, размер обуви. Зимние ботинки сорок седьмого размера, а летние туфли сорок шестого. С обувью у Павла Ивановича, сами понимаете, всегда проблемы. Оно и понятно, где, в каком магазине можно найти такие «ласты»?
 Дополнительные сведения: любит хорошо поесть (большое тело требует больших энергетических затрат), из спиртосодержащих жидкостей предпочитает пиво, которого за один присест может выпить до десяти литров, сме;тся тихо и приятно. Голос с небольшой хрипотцой по своему тембру находится между тенором и баритоном, характер спокойный настолько, что жена иногда даже на него обижается.
– Ну хоть бы когда крикнул, – частенько жалуется она своей соседке. – Вс; молчит или улыбается.
 В общем, мужик солидный, сильный и спокойный. Да-а, ещ; Павел Иванович любит молоко, а головной убор носит шестьдесят второго размера. Особенно впечатляет его шапка, пошитая из меха рыжей лисы. Она скорее похожа на копну сена, чем на головной убор, так она велика. Ну вот, по-моему, и вс;, что можно о н;м вкратце рассказать для первого знакомства. Что касается его каждодневной жизни, его стремлений, желаний и пота;нных надежд, то об этом будет поведано по пути следования по извилистым тропам повествования.
А теперь о предполагаемом родственнике Павла Ивановича, который сидит рядом с ним под кустом цветущей сирени и является его собеседником. Хотя-а, подождите минутку. К ним подош;л их односельчанин, такой маленький и, можно прямо говорить, невзрачный мужичок.
 В связи с тем, что об этом человеке на последующих страницах я ничего рассказывать вам не буду, мы дадим селянам поговорить, а потом отпустим подошедшего без всякого знакомства с ним. Тем более что он начал прощаться. О-о, видите, гость беседующих соседей откланялся и пош;л вдоль по улице в известном одному ему направлении и по нужному только ему  адресу.
 Портретно-физиологические данные, а также и конституционные особенности сидящего рядом с Павлом Ивановичем его собеседника и соседа излагаю по стандарту и утвердившемуся порядку написания биографий и автобиографий.
Иван Петрович Павлов. Русский, образование неполное среднее. Основная специальность – строитель, женат, детей двое, высок, худ и, в противоположность Павлу Ивановичу, резок как в движениях, так и в своих суждениях, и особенно в разговоре. Черняв, лицо продолговатое, глаза т;мные, солидность отсутствует (вес – семьдесят пять килограммов). Родился пятьдесят семь лет назад от времени нашего знакомства с ним. В настоящее время пенсионер, иногда шабашничает (подрабатывает) по своей специальности на мелких усадебных стройках как в сво;м селе, так и у соседей.
Основные пристрастия: любит частенько выпить, после чего у него каждый раз появляется желание заниматься контрольно-воспитательной работой, а особенно по отношению к своей жене, потому как их дети со своими семьями живут в городе. Иван Петрович имеет не прерывающееся ни на секунду страстное желание, чтобы его спутница жизни во вс;м беспрекословно ему подчинялась и чтобы каждый раз, даже при выполнении чисто женской работы, спрашивала на то дозволения своего мужа, а по окончании представляла на проверку его зоркому оку и острому уму результаты своего труда. 
Итогом его каждосекундного контроля в семье бывают частые столкновения различных точек зрения на выполнение какой-либо работы или на приготовление какого-то блюда. Ну вот хотя бы вчерашний случай на кухне.
Валентина Николаевна, это его жена, готовила к обеду на первое борщ, на второе тушила картошку со свиными р;брышками. Были у не; еще про запас каша из гречневой крупы, вар;ные всмятку куриные яйца, в холодильнике имелась колбаса домашнего приготовления, рыбные тефтели, купленные в сельском магазине, колбаса, привез;нная из города, полкило сыра, ну и ещ; кое-что по мелочи. Такой запас  готовых продуктов и полуфабрикатов Валентина Николаевна имеет всегда, на случай, если е; муж вдруг начн;т «ковырять носом» (выражение самой хозяйки). Так вот. В момент, когда Валентина притушила газ под кастрюлей с борщом, чтобы он доходил на медленном огне до нужной готовности, в кухню заявился «шеф-повар» на общественных началах – е; Иван.
– Что готовишь? – прямо с порога приступил он к допросу.
– Ну, ты ж говорил, чтобы я сварила тебе борщ. Вот и варю. Заказал бы суп, сварила б супу.
– Ага, угу, – проугукал и проагакал муж и подош;л к плите. – А ну покажи капусту. Как ты е; покрошила?
– Порезала как всегда, – вытаскивая из кастрюли половником капусту, ответила Валентина.
– Ты как порезала капусту?! Это слишком крупно! Я тебе уже десять лет объясняю и показываю, как надо её резать.
– А вот это? – с язвительной усмешкой спросила Валентина и подняла на поверхность новую порцию капусты.
– Ты что, издеваешься?!  – вскричал Иван Петрович. – Разве так мелко режут капусту! С тобой я никогда не поем настоящего борща и не поправлюсь, – с обидой проговорил он.
– Стареешь ты, Ванчик, – вздохнула жена, назвав мужа присохшим к нему у односельчан именем. – Иди, иди. Не мешай.  В следующий раз я положу в кастрюлю кочан целиком. Тебе как, с кочерыжкой или без неё? А вообще-то, не толкайся на кухне. Обед будет готов, я тебя позову.
После вот таких стычек Валентина частенько жалуется своим подругам на вспыльчивость мужа. Хотя она в какой-то степени и понимает его. Пенсия небольшая, а работы в селе нет никакой. Вот и командует, тем более что на стройке в городе е; Иван всегда был бригадиром…
Слава Богу. Презентация героев данного повествования закончилась. Знакомство прошло в спокойной обстановке и без всяких  показушных мероприятий.
Прежде чем приступить к рассказу о том, о ч;м задумывалось сразу, как только я написал заголовок… извините меня, но я должен вас предупредить, хоть мне это делать и неприятно. Но… в связи с отсутствием в моих карманах и на сберкнижке денежных сумм, фуршета, кои устраиваются во время презентаций, не бу-дет. Ещ; раз прошу меня простить.
А сейчас – кто хочет прочитать, да прочитает.
Вам, конечно, интересно узнать, по какой такой причине эти два соседа вдруг стали известными сельской округе в радиусе десяти километров. Как ни странно, а на пьедестал известности их вознесла та самая солидность, о которой я говорил в самом начале этого рассказа.
Для того чтобы стать знаменитостями в сельской местности, надо ими быть по-настоящему. Это в Москве на телевидении могут самого безголосого человечка, при помощи целой системы всевозможной звукозаписывающей аппаратуры и совершеннейших преобразователей, превратить в народного артиста  в один день. Павлу ж Ивановичу и Ивану Петровичу понадобились годы для того, чтобы о них заговорили повсеместно. И заговорили с улыбкой и даже с отечески-материнской и братски-сестринской любовью и уважением к ним. А это, поверьте мне, стоит многого.
Восхождение соседей на сельский Олимп началось в давно прошедшие годы, когда Павла Ивановича иногда, по старой привычке, называли ещ;  Пашей – ему в ту пору было двадцать восемь лет, а Ивана Петровича кликали большей частью Ванчиком – этому минуло тогда двадцать семь.
 Павел к тому времени уже работал механиком в колхозе и начал усиленно поправляться, по причине чего мужики и некоторые, наиболее острые на язык  женщины частенько  подтрунивали над ним:
– Ох и солидный же ты ста-ал, – посмеивались мужики.
– Чем это тебя твоя Марина кормит, что ты полз;шь в разные стороны, как тесто на дрожжах? А может, тебе на пользу… ха-ха? – намекали женщины. – Гляди, а то она тебя раскормит, как колхозных быков, и сдаст вместе с ними на мясокомбинат, – смеялись они, имея в виду, что его жена работает зоотехником в цехе откорма крупного рогатого скота.
К колкостям и подтруниваниям односельчан Павел давно уже привык и относился к нам;кам и явным переборам снисходительно и всегда с улыбкой.
В пору, когда Павел ускоренными темпами наращивал солидность, Павлов Ванчик… простите, я тоже начал сбиваться, Павлов Иван в свои двадцать семь оставался таким же хл;стким и поджарым, каким он был по приходе из армии, хотя последние два года он уже работал бригадиром большой строительной бригады, о которой писали даже в газетах, и ему позарез нужна была, как он сам признавался Павлу, солидность. Ну обычный, хотя бы небольшой животик.
– Понимаешь, Паша, я бригадир. У меня в бригаде шестьдесят человек, а я вс; как пацан. Надо мной уже девчата на работе смеются и грозятся  поставить на коллективный откорм. Солидность мне нужна.
Жизнь молодых соседей перевернулась в один из летних дней, когда Иван был в отпуске и заш;л на животноводческий комплекс к своему другу, чтобы посмотреть, чем тот занимается, и можно ли им будет вечерком посидеть за кружкой пива в саду либо у него, либо у Павла. На его вопрос, где можно найти Павла Ивановича, работница комплекса показала рукой на открытые двери зернового склада.
И надо ж было ему сразу идти в склад, в котором собрались рабочие комплекса и устроили поголовное взвешивание всех присутствующих на весах, на которых взвешивают зерно, муку и другие затаренные (в мешках) сельхозпродукты. Лучше бы он немного поговорил с молодой женщиной. А тут… пришлось становиться в очередь к этим ч;ртовым весам, в которой уже находился его сосед. Когда очередь дошла до них, первым встал на весы Павел Иванович. И как только он успокоился, а весовщик начал его взвешивать, то люди вначале приутихли, а потом разом все ахнули. Весы показывали сто тридцать три килограмма.
Ахнули люди, и когда на весы взош;л и легковесный Павлов, потому как весовщику пришлось ополовинивать вес. При росте в сто восемьдесят два сантиметра Иван (Ванчик) весил всего семьдесят два килограмма. О взвешивании к вечеру знали уже все селяне, в том числе и  ж;ны наших героев.
Вот с этого самого дня у Павла Ивановича и Ивана Павлова началось восхождение на высокую гору своей известности. Помогли же им туда забраться их жёны, «посадившие» своих любимых мужей на диеты. Павла Ивановича жена начала кормить диетическими блюдами, чтобы он сбросил часть солидности, Ванчика ж упекла жена на диету, чтобы поправился.
 Конечно, приготовлением диетических блюд в основном занимались ж;ны, дело мужиков заключалось в том, чтобы один (Иван) занимался обжорством, другой (Павел), наоборот, поедал  то, от чего через неделю у него начали дрожать колени и в голове что-то, а может, и кто-то, затикал, словно туда вставили часы, а последние два дня его подташнивало и перед глазами поплыли предметы, на которые Павел смотрел.
 Вечером по приходе домой Павел Иванович спросил свою жену о том, что чувствуют женщины, когда они беременны.
– Паша, что-нибудь стряслось? – спросила та  и внимательно посмотрела на мужа.
– Да нет. Это я просто так спросил, – усмехнулся Павел.
– Павел, такие вопросы просто так не задают, – тв;рдым голосом проговорила жена и ещ; раз, но уже более чем внимательно взглянула на притихшего мужа. – Может, ты нашкодил? Так ты скажи прямо.
– Как нашкодил? – не понял Павел Иванович.
– Как? А ты спроси у Андрея Коваля.
– А чего его спрашивать? –  удивился Павел.
– Да то! – вскричала жена. – Только не прикидывайся, что тебе ничего не известно.
– А что мне должно быть известно? – перед;рнул муж плечами. – Я работаю на комплексе, он работает начальником участка. Мы-то и видимся только на недельных план;рках.
 – Значит, не знаешь? Ха-ха-ха! А то, что Зинка-кассирша упала в конторе в обморок, ты тоже не слышал?
– Ну и что-о? Ну упа-ла и упа-ла. Поду-маешь.
– Да она грохнулась на пол, потому что ей уже ничего нельзя есть! – выкрикнула жена и начала нервно переставлять на столе посуду. – Е; постоянно рв;т.
– Подумаешь, е; рв;т. Может, она что-нибудь съела?
– Да беременна она от Коваля!
– Успокойся, ну не у тебя ж раст;т живот, – усмехнулся Павел и посмотрел на жену. – Тебе, что ли, рожать? А Зинка и сама боевая девка, придумает, что делать и как жить дальше. Ты-то чего переживаешь?
– Я не переживаю, мне жалко его жену. Верка уже вся извелась. Ох и кобелина ж ей достался. Говорила ей, когда она только начала с ним встречаться: «Гляди, Верка, Андрей кобелистый». У него до не; уже была целая куча девок. А теперь сама не знает, что делать. Бросать и уходить к матери… э-э, дуры мы бабы, – Марина резко взмахнула рукой и посмотрела на своего мужа так, как будто впервые его увидела. – Подожди, а ты-то чего спросил за тошноту?
– Да успокойся. Ты меня своими диетами довела до того, что меня начало уже тошнить, как будто я забеременел. Я сам скоро начну падать от недоедания. У меня уже ноги трусятся и перед глазами ч;ртики бегают. Я уже забыл, когда нормальный сон видел. Каждую ночь одно и то же: буханки хлеба, жареные куры и кучи колбасы. Ма-ри-на, ну будь милосердна, ну хоть один раз в неделю дай мне поесть вволю. Я до твоей диеты поднимал одною рукою полный мешок зерна, а теперь и половины не осиливаю. Меня ноги уже еле носят.
– Терпи, Петров, – отвечала голодному мужу жена. – Красота требует жертв. Через полгода ты у меня станешь, как Аполлон. Тебя начнут показывать по телевизору, и у тебя будут брать интервью журналисты. Так что терпи. Это поначалу хочется есть. Через месяц ты привыкнешь.
– Марин, ну есть же хочется, – молил Павел…
У Павлова вс; было наоборот. Его жена после того злополучного взвешивания и усмешек людей, что она его не кормит, посадила мужа на такое кормление, что Ван… Иван вначале даже обрадовался и начал заходить часто на городской рынок, для того чтобы присмотреть себе брюки большего размера против тех, которые он уже носил.
По прошествии тр;х дней после начала усиленного питания Иван вечерами, незаметно для жены, начал обмеривать свою талию. При каждом обмере он тихо вздыхал, подходил к зеркалу и, развернувшись к нему боком, внимательно разглядывал свой профиль, а в особенности живот. Результаты откорма его не радовали.
Месяц спустя, при очередном обмере, Иван с возмущением увидел, что его живот (талия) как был восемьдесят три сантиметра, так и остался. Объем увеличивался на короткое время только после обильного обеда, однако дополнительные сантиметры держались до посещения туалета, после чего живот вновь входил в свой прежний размер.
– В туалет, может, надо реже ходить? – пришла Павлову однажды мысль.
Попробовал. Не получилось. В один из дней он дотерпелся до того, что потом пришлось бежать сломя голову.
 – А может, его надо всегда держать вот так? – сделал он глубокий вдох и надул живот наподобие шара во время одного из разглядываний себя в зеркале.
Отражение, однако, его не порадовало. Вместо солидной фигуры, Иван увидел себя с надутым животом, похожим на солдатскую каску.
– Тьфу ты! – зло воскликнул Иван Петрович. – Надо спросить у Павла, что он ест, чтобы… не-ет, он слишком толстый. Надо, чтобы было килограммов… – Павлов подумал и приш;л к выводу, что центнера ему, пожалуй, хватило бы.
Может, откорм, который Иван принял было с радостью, продолжался бы и дальше, но всем известно, что излишества в любом, даже, казалось бы, в самом простом деле приводят к непредсказуемым последствиям. Так получилось и у Ивана.
После сытного ужина он каждый раз с трудом засыпал. И если его соседу Павлу Ивановичу снились от недоедания горы всяких вкусностей, то Ивану не давали спать страшилища и кошмары, а утром он вставал всегда помятым, невыспавшимся и раздражённым.
К концу второго месяца, когда талия у Ивана увеличилась на… целый сантиметр (может, при обмере чуть поднадулся), он попросил жену дать ему отгул за прошлое переедание, хотя бы дня на три. Однако жена была неумолима.
– Валентина, ну сжалься, дай хоть дня на два, ну на один, – просил он каждый раз, как только садился за стол завтракать или ужинать. – Не могу я уже больше по стольку есть. У меня живот трещит, как переспелый арбуз, и в туалет начал ходить по два-три раза в день. На работе уже смеются. Мне ж работать надо, а после такой корм;жки даже приседать трудно.
Иван мог бы сделать для себя отдушину во время обеда на работе, и он на это возлагал большие надежды, но Валентина и тут нашла выход. Она поехала на стройку (до замужества они работали вместе) и попросила свою подругу присматривать за ним, чтобы он ничего не выбрасывал и не отдавал собакам, которых на стройке было великое множество. В общем, за Иваном, за его полноценным питанием, был установлен почти круглосуточный контроль.
– Я тебя вс; равно раскормлю, – пообещала ему жена. – Чтоб в селе не говорили, что ты у меня жив;шь впроголодь. Будет у тебя живот, который ты так хочешь иметь. Раз тебе нужна солидность, тогда терпи и ешь.
Мужики терпели три месяца. После очередного взвешивания оказалось, что Павел Иванович лишился двух килограммов, а Иван Петрович поправился почти на полтора.
– Да не горюй ты, – утешал Ивана Павел.
– Ты знаешь, Павло, я сейчас за один день поедаю столько, что мне этой еды год назад хватило бы на три дня, – жаловался тот соседу. – А результат нулевой. Ну хоть бы чуть-чуть, – хлопнул Петрович по своему животу. – Ты вот что на обед съедаешь? – поинтересовался Иван у Павла Ивановича.
Петров перечислил вс;, чем его потчует жена в течение дня, и посмотрел на своего соседа.
– И это вс;? – удивился Иван. – Да я съедаю в два раза больше, и ничего. Другой раз из-за стола еле вылезаю, живот чуть не треснет, – Иван Петрович опять хлопнул себя по своей «солидности». – Как в мешок без дна, – усмехнулся он.
– Слушай, – оживился Павел Иванович. – А может, у меня более совершенный организм?
– Как это? – не понял Иван.
– Ну как. У меня больший КПД переработки пищи. Понимаешь? Ну, пищу перерабатывает организм лучше, а отсюда и усвояемость. Ты сколько раз ходишь в туалет? – поинтересовался Павел. – Я имею в виду в сутки.
– Три, минимум два.
– О-о, а я один раз. Значит, твой организм пищу…
– Так ты же ешь меньше меня в два раза, – перебил Павла Иван. – А то, что ты ешь, разве можно назвать пищей. Я удивляюсь, что ты ещ; живой до сих пор, – засмеялся Иван. – От твоей диеты я бы уже давно ноги вытянул. Овощи. Хм! В гробу б я их видел. Мой поросёнок и то любит, чтобы ему кашки дали. Я тебе, Павло, признаюсь, я если мяса не поем, то мне в постели делать нечего. Жена это смикитила, ещё как только мы поженились. Смотрю, а она мне на завтрак, в обед и на ужин кладёт по большому куску мяса, спрашиваю:
– Зачем мне столько много?
– Ешь, ешь, – говорит. – Тебе надо, ты мужик…
– Иван, а ты в каком положении ночью спишь? – как бы спохватившись, спросил Павел.
– А что? – удивился тот вопросу.
– Ну на ч;м: на спине, на боку или на животе?
– Хм, я предпочитаю на животе, – помолчав некоторое время, видимо, вспоминая свою ночную позу,  ответил Иван и посмотрел на Павла.
– Тогда вс; понятно.
– Что понятно? Ты говори, чтобы и я понял.
– У тебя нет живота, потому что ты спишь на н;м, – засмеялся Павел. – Как же он у тебя будет расти, если ты на н;м спишь? Тебе надо спать на боку, а лучше всего – на спине, – посоветовал Петров другу. – Ему сво-бо-да нужна.
– А ты как спишь?
– Когда я был … – вздохнул Павел, – как ты, я тоже спал на животе, а потом как-то незаметно начал спать на спине, и вот… – Павел Иванович погладил себя по объёмной талии.
– Так ты спи теперь на н;м,– показал Иван на живот соседа. – Может он поменеет?
– Пробовал. Ничего не получается, – вздохнул Павел. – Когда я ложусь на живот, то он у меня расползается в разные стороны, почти на всю ширину кровати. Да и утром его потом собирать в кучу плохо, – засмеялся он.
 …Годы шли. Желания Павла Ивановича похудеть, а Ивана Петровича поправиться стали известны не только их односельчанам, но и жителям близлежащим с;л. Постепенно люди при встречах с ними, вместо приветствия, начали задавать каждому из них один тот же вопрос: – Что нового? – На что Павел и Иван отвечали: – Вс; по-старому.
При каждой же своей встрече Павел Иванович и Иван Петрович рассказывали друг другу о том, как у них продвигаются дела в исполнении их желаний. Вообще-то, у Павла Ивановича желания сбросить вес не было. Этот вопрос больше волновал его жену. Со временем эти беседы пополнялись новыми вопросами и ответами. С годами у них менялись диеты и продукты, используемые для приготовления блюд, но результаты… 
Заработав пенсию, Иван Петрович частенько летними вечерами выходит обнаж;нный до пояса на свой огород и, прохаживаясь по меже, при каждом удобном случае подставляет лучам заходящего солнца свою «солидность», похожую на солдатскую каску.
Он нежно гладит живот руками, вздыхает и не теряет надежды, что хоть и на старости лет, но он вс;-таки добь;тся своего. И тогда уж точно он купит костюм, в котором брюки будут иметь пояс в сто десять сантиметров, а пиджак не будет больше болтаться на н;м. как на колу.
Павел же Иванович, после развала их колхоза, плюнул на все диеты, потяжелел ещ; на пять кило и теперь…
– Да не хочет он никаких диет, – поясняет иногда его жена своей соседке, когда та напоминает Марине о солидности её мужа. – Он и раньше был против них. Я то боролась, а теперь…  чего мучить человека. Да и возраст уже не тот.


Нос вездесущий

Не удивляйтесь заголовку и не напрягайте свои мозговые извилины всевозможными предположениями и догадками о том, что какой-то курносый, орлиный или приплюснутый нос вдруг стал вездесущим. Таких носов, конечно же, не было и раньше, нет их и сейчас. И вс;-таки вас интересует вопрос, почему вдруг нос оказался вездесущим? Так?
Понимаете, вс; зависит от того, кому доста;тся нос, кто является его хозяином и главным утирателем в сырую и промозглую погоду, кто заботится или, наоборот, в моменты, когда он рассопатится или, не дай Бог, его, этот нос, вдруг заложит, и ещ; более, не дай Бог, если кто-то, ни с того ни с сего… ну, сами понимаете… съездит (ударит) по этой самой сопатке. Вс; зависит, как вы теперь поняли, от самого человека, его хозяина и главного носителя.
Сейчас я вам расскажу услышанную мной историю о том, как в одном селе жил человек, которому достался вполне нормальный по своим параметрам и характеристикам, по своей курносости и горбатости нос. Нос как нос и совсем даже, знаете, такой приличный и уравновешенный.
Первые двадцать лет человек гордился своим носом, потому как он у него редко сопатился, совсем не краснел на морозе и улавливал все запахи, какие были в окрестностях их села. А когда хозяин повзрослел, то он хорошо различал вс;, что ему приходилось унюхать в других краях, куда заносила их жизнь.
Нос был очень доволен своей судьбой. Его хозяин оказался спокойным и особо свой нос не высовывал и не задирал. Ну, это было, когда хозяин учился в школе, служил в армии и работал первые годы после службы. Работал владелец носа хорошо, поэтому вскоре был замечен вначале маленьким начальством, а по прошествии нескольких лет с ним начали приветствоваться и пожимать руку и более высокие чины. Его стали приглашать в президиумы и с выступлениями за трибуны.
Вот с этих самых рукопожатий и выступлений жизнь и поведение владельца носа резко изменилась. Изменились его характер, взгляд на окружающих и… особенно на товарищей и друзей. Разговор и тот стал другим.
Да. После того как хозяину носа при встречах начали пожимать руку большие начальники, то вскорости он (человек) ступил на первую руководящую ступеньку и сделался бригадиром в большой по количеству рабочих бригаде. Конечно, если бы его начальство  к этой ступеньке не подвело и, взяв под руки, не поставило на не;, сам бы он (хозяин носа) никогда на этот пьедестальчик не взобрался.
С первого дня работы владельца носа бригадиром, а это было в самый жаркий летний день, он (нос) заметил, что его каждодневная жизнь изменилась в худшую сторону. Носу стало жарко под испепеляющими лучами солнца. Раньше хозяин его высоко не поднимал, теперь же получилось так, что нос постоянно был у всех на виду. 
Каждый день, как только начиналась работа, хозяин ходил с высоко поднятой головой и звучным голосом отдавал необходимые указания, ставил задачи и воспитывал кое-кого из нерадивых подчин;нных. Через три дня нос почувствовал, что его кожа, на которую в прежние времена не всегда попадали солнечные лучи, вдруг сильно покраснела и начала сползать целыми лоскутами с небольшой горбинки и особенно с пипки. Кончик носа так с непривычки обгорел, что весь облупился и стал похож на молодую розовую картофелину. 
Шли годы, со временем хозяин носа прожил стадию мужания и вош;л в период старения. Он вс; так же работал бригадиром и, казалось бы, его характер не должен был сильно измениться, однако нос начал ощущать на себе, что с его владельцем происходит что-то ему (носу) непонятное.
В молодые годы хозяин часто подносил к носу цветы, от которых исходил приятный аромат. Много раз ему приходилось улавливать запах молодого женского тела, дорогих духов и тонкого, порой прозрачного белья.
Теперь же хозяин вс; чаще и чаще начал подносить к носу стаканы с вонючими жидкостями. Вдыхал через него обжигающие слизистую оболочку пары спирта, после чего залпом выпивал содержимое стакана, крякал, подносил к носу кусок хлеба, запах которого тот уже не мог почувствовать, и, зажмурив глаза, хозяин начинал протяжно тянуть жалобную песню про какую-то рябину, оставшуюся у заброшенного тына.
 Во время пения владелец носа часто всхлипывал, вытирал ладонью набежавшие слезы и снова совал его (нос) в стакан, от запаха которого у того начинало плакать вс; нутро. Как только «сл;зы носа» выкатывались наружу, хозяин их тут же смахивал рукой и сразу же вспоминал про какой-то дуб, к которому хочет перейти рябина.
 От жалости к слабому деревцу нос начинал рыдать уже и сам, не понимая, почему его хозяин за прошедшие годы не смог пересадить рябину к дубу, чтобы несчастная могла обвивать своего любимого молодыми веточками и чтобы она больше не исходила горючими слезами.
Со временем носу стало понятно, что жизнь его изменилась в худшую сторону. Мало того что хозяин в течение рабочего дня совал его куда надо и куда не надо, он ещ; и ухитрился несколько раз за последние три года разбить его о землю, на которую падал от передозировки крепкого первача и жалости ко вс; той же рябине.
Нос начал презирать и хозяина, и сво; существование. А тут еще, как назло, неожиданно подошло время ухода на пенсию. После провожальной вечеринки жизнь для носа стала совсем нетерпимой. Казалось бы, ну чего тебе (хозяину) надо? Пенсионная книжка лежит в тумбочке со всеми остальными документами, справками и всевозможными бумажками (а вдруг пригодятся), пенсию в денежном эквиваленте приносят прямо к кровати, если вдруг чего со здоровьем приключится. Ну чего бы тут не успокоиться и не начать жить припеваючи. Сиди на лавочке да потонакивай (напевай) какую-нибудь песенку, даже хотя бы свою любимую «Рябину».
Так не-ет, вместо спокойной жизни, хозяин начал выделывать такие кренделя, что в носу в первые дни свербело чуть ли не круглосуточно. А как тут не закизикает (защекочет), если хозяин начал его совать в такие дырочки и щелочки, в такие дела и вопросы, о которых нос за свою совместную с ним жизнь не то что не знал и не ведал, он даже ни разу и не слыхивал от других ничего подобного.
Я вот сейчас вам расскажу о жизни, которую устроил бывший бригадир,  которому пожимали руку все начальники и партийные секретари, начиная от лидера первичной ячейки и заканчивая партийными боссами городского и областного масштаба, который сиживал в больших и малых президиумах, на нелегальных и разреш;нных пьян… простите, ошибся – на разреш;нных обедах-ужинах, так, может, и в вашем носу закизикает и засвербит.
…Проснувшись ранним утром первого дня своей, теперь уже не бригадирской жизни, человек… Нет, так не пойд;т. Ну что это за представление и обращение: человек да человек? Надо, чтобы было вс;, как и должно быть, чтобы я называл, а вы воспринимали нашего хорошего знакомого, можно сказать, даже очень близкого человека, по имени и отчеству, чтобы у нас с вами было к нему определ;нное уважение и почтение. А раз так, то прошу любить и жаловать.
Василий Николаевич Скворцов. Возраст – шестьдесят лет и раннее утро первого дня шестьдесят первого года. В связи с тем что он лежит на кровати под одеялом, я не могу вам обрисовать его конструктивно-физические данные, поэтому пока ограничусь рассказом о том, как выглядит его голова. Она у него, кстати, небольшая, ну не такая, как у Павла Ивановича, о котором вы узнали, прочитав предыдущий рассказ.
Голова Василия Николаевича близка по своим характеристикам к голове Ивана Петровича, друга и соседа Павла Ивановича. Что касается описания фигуры бывшего бригадира и её отличительных параметров от других подобных ему особей, то давайте подожд;м до тех пор, пока он соизволит встать с кровати. А сейчас я вам более подробно расскажу о голове новоиспечённого пенсионера.
Что касается основного внешнего показателя – величины, то можно с уверенностью утверждать, что головной убор пятьдесят седьмого размера ему будет как раз впору. Головка у него такая, знаете, кругленькая, и только лицевая часть имеет некоторую приплюснустость с боков, ну и, естественно, что нижняя челюсть у него немного сужается к подбородку. Уши небольшие и какие-то, знаете, корявенькие, как будто их помяли и чуть-чуть подвялили.
Нос у Василия Николаевича среднестатистический, без всяких там курносостей и горбинок, глаза т;мные, брови средней густоты и величины, лоб в молодости был в меру широкий, теперь две большие залысины увеличивают его ещ; наполовину того, что было в молодые годы. Губы усредн;нные. Они чуть меньше, чем у Бельмондо (французский акт;р), но больше, чем у его односельчанки Катерины, известной сельской склочницы и скандалистки.
Волосяной покров на голове у Василия  немного изрежен, но ещ; брюнетистый, что да;т мне возможность, приплюсовывая к т;мным волосам скулы монгольского типа, сделать предположение, что в годы татаро-монгольского ига его давнишнюю пра-пра-пра… бабушку в девичестве отлюбил какой-нибудь басурман.
Пока мы с вами разглядывали голову новоявленного пенсионера, он, по-моему, надумал вставать. Вс; правильно. Женщины, на всякий случай, закройте глаза… Открывайте. Василий Николаевич отходил ко сну в майке и в длинных семейных трусах. Я вас предостер;г на всякий случай. А вдруг он после прощального обеда в его родной организации, от радости, а может, и с перепугу, взял да и поснимал с себя вс; и забрался под одеяло в ч;м мама родила.
Ох, Вася, Вася, как же мне тебя обрисовать, чтобы и ты не обиделся, и читателя особо не развеселить, а ещ; хуже, не навеять на него тоску и величайшую грусть. Ну ничего.
Выглядит наш Василий Николаевич вполне сносно. Рост у него… примерно сто семьдесят шесть, плюс сантиметра три-четыре, а может, и меньше. Но только не минус. Упитанность чуть ниже средней, но уж ни в коем случае не тощая (под майкой р;бра не видны и лопатки не выпирают). Конечно, к этому возрасту можно было бы сделать кое-какой запас на непредвиденные обстоятельства. Ну, это уже, как говорят, дело личное, дело хозяйское, что нравится, то и ношу.
Конструктивные особенности тела довольно нормальные: ноги не кривые, хотя могли бы быть и потолще, живот не выпирает дуликом (местное определение), ну, знаете, таким пупыриком, но и не впалый, как у доходяги, руки… трицепсы и бицепсы… они либо отработали свой ресурс, либо сохранили  зачаточное состояние. Оно и понятно, как он может быть Шварценеггером, если вместо поднятия тяжестей Василий Иванович ими всю жизнь только и знал что размахивал да указывал. Ну ничего, будет работать в огороде, поднакачаются.
 Подождите-ка, а что-то он в первый день своего пожизненного отдыха какой-то… в общем, без настроения. Давайте мы его оставим на время, в конце концов, он ведь жив;т не один. Да и неудобно смотреть, как Василий Николаевич будет поч;сывать свои телеса, прежде чем оденется. А вообще-то, утро т;плое, он может выйти во двор и огород и в том виде, в каком сейчас находится. Сельский двор и усадьба в целом – это вам не городская квартира. Здесь утром можно выйти во двор и в одних трусах и почесать в сво; удовольствие хоть спину, а хоть даже и живот (пузо).
А действительно, какое прекрасное начало дня. Бездонное небо совершенно чисто от облаков, кои, вероятно, устроили для себя отдых где-нибудь над Канарами, а может, и в другом каком экзотическом месте. Я их понимаю, как им тяжко порой приходится носиться в ветреную и промозглую погоду над нашими местами. Ну что у нас можно видеть  с высоты их положения? Грязь, серость да убогость нашей жизни. А там… на Канарах… ни разу не был, да и не побуду я в этих манящих к себе местах. Так что рассказывать вам… 
Канары, Канары! Навязались на мою душу, как иной раз какой-нибудь простенький напев, с которым не можешь расстаться целый день. Уже и не хочется тырлыкать и трам-трам-тамать, а вс; равно ту-ту-ту да ту-ту-ту. Так и эти Канары.
Ох, Господи! Устал я что-то гостевать у Василия Николаевича. Знаете, уже и самому захотелось немного понежиться под майским солнцем на каком-нибудь лужку или в затишке у себя в небольшом саду. Я ведь, признаюсь вам, не обнажал свои телеса и не подставлял их с целью загара под солнечные лучи лет… этак десять. А может, и больше. Наверное, побольше, у меня кожа уже начала становиться синюшной. Так что, извините, я пош;л к себе. Ну его, этого Василия Николаевича, пусть пока осваивается в новом для себя статусе. Встретимся через пару недель.
…Прошло равно две недели. Май месяц переступил порог третьей декады и теперь выступает в качестве погонщика селян. А как тут не подгонять, если надо побыстрее завершать все огородные дела. Я имею в виду посадки и подсадки всевозможной рассады и окультуривание огородов, чтобы впоследствии не оказаться в плену у бурьянов.
Прогулка по лужку, на котором зеленеет молоденькая, ещ; не вытоптанная сочная трава (да е; и топтать-то уже некому) в конце огородов, освежила мою голову и мысли. Мне кажется, что даже улучшилось зрение и нюх. А что? Свежий ветерок, солнце, соловьи заливаются в ракитниках, горланят, стараясь перекричать друг друга, петухи, мы… точно, мычит на привязи всего один тел;нок, а показалось, как два (в прошлом году на этом месте паслось… три).
Ну как тут не прозреешь и не станешь унюхивать майскую зелень и источаемую ею запахи, которые, перемешиваясь в воздухе с запахом навоза, прелой прошлогодней травой и вонючей жидкостью, выливающейся из целой горы пластмассовых бутылок, сваленных в конце одного из огородов, дают такой незабываемый букет… Да на кой нам хрен нужны Канары, нам и тут хорошо. Общайся там с неизвестными  канарийцами. Вообще-то, может, тот народ по-другому как называются, но раз живут на Канарах, значит, канарийцы. Тут… о!
– Ты как садишь помидорину?!– раздался на всю сельскую округу хрипловатый голос Василия Николаевича. – Как ты садишь?! – вычитывал он своей жене, тряся у не; перед носом чем-то зел;ным с меленькими листочками. – Помидорину надо брать вот так! Гляди сюда, вот так надо брать! Двумя пальцами. А ты как бер;шь! – выходил из себя бывший… почему бывший? Судя по его поведению, он уже и в новой для него жизни наш;л для себя занятие, похожее на его предыдущую должность. – Разве так садят! Надо сначала подготовить лунку,
залить е; водой, а когда вода впитается, потом уже садить туда рассаду, – назидательным голосом выговаривал Василий Николаевич жене и при этом не упускал случая смотреть по сторонам  на своих соседей.
Его жена, женщина почти среднего роста, худощавая натуральная блондинка, кстати, тоже уже пенсионерка, растерянно смотрела на мужа и, как мне показалось в первые минуты его нравоучительной выходки, не знала, что предпринять и как себя вести. Все годы самостоятельного ведения хозяйства, после того как умерли е; родители, эта тихая женщина в огороде в основном управлялась сама, особенно когда наступала пора высадки рассады в открытый грунт.
Работала она немного медленно, не в пример некоторым сельчанам, которые в один день ухитрялись сделать слишком даже много, так много, что через неделю после их ускоренной работы на некоторых грядках  приходилось производить большую подсадку.  Нет, она так не могла. Она работала по своему плану и редко смотрела на то, как работают люди, и тем более, она никогда не устраивала гонки со своими соседями, на предмет того, кто быстрее.
В итоге получалось так, что вся высаженная ею рассада принималась  и к осени овощные грядки давали хорошие урожаи. Селяне это заметили, и поэтому к ней часто начали обращаться некоторые женщины за советами, как посадить то или иное растение, тот или иной овощ, особенно если это касалось редких видов и сортов.
 Пока жена приходила в себя, за е; спиной раздался окрик мужа. Теперь он накинулся на своих внуков, которые приехали на входной день из города и приняли самое активное участие в посадке овощей.
– Вы как носите воду! Разве так носят в;дра? Вы уже здоровые, вам надо носить по два ведра. Знаете, как я работал в ваши годы?! Да я… да я уже в ваши годы вкалывал наравне с мужиками. Что вы плет;тесь? Ходить надо быстрее, – поучал Василий Николаевич внуков.
– Вася, ты чего шумишь? – тихо заговорила жена. – Тебя кто-то  назначил   бригадиром   овощеводческой  бригады?  Ты
лучше бы нам подключил шланг, и внукам не пришлось бы воду носить. Шланг ведь лежит в сарае с прошлого года.
– Пусть носят в;драми, им это полезно, – отозвался Василий Николаевич. – Ты куда поставил ведро?! Посмотри, сколько на него налипло земли! – зашумел он тут же на меньшого внука. – Мало того что всю дорогу плескал, так теперь ещ; и ведро заляпал. Распустили вас…
– Вася, – не выдержала жена мужниной тирады. – У тебя что, своих дел нету, а? Иди посмотри, я тебе говорю об этом ещ; с осени прошлого года. В сарае дверь скоро упад;т. Полгода на одной петле держится, а ты нас учишь, как садить рассаду. Иди, иди во двор. Не позорь меня с внуками, а тем более себя. На нас уже соседи смотрят. Иди. Там за последние пять лет столько накопилось дел по твоей мужицкой части, что нам ещ; прид;тся тебе помогать. А ты тут кричишь на всю округу, как будто я вообще ничего в огороде не знаю, как делать. Иди, Вася, иди. Мы тут как-нибудь сами.
Потоптавшись некоторое время около жены и не найдя ничего нового, к чему можно было бы придраться, Василий Николаевич, пройдя по ст;жке несколько раз взад-впер;д, посмотрел на соседний огород и тут же, подняв голову вверх, твердым и уверенным шагом отправился к соседу, такому же пенсионеру, как и он, Анатолию Ивановичу, который вышел помогать дочери в посадке овощей.
Анатолий Иванович в пенсионерской жизни за два прошедших года, после завершения длинной дистанции трудового стажа, вполне освоился и вписался в обыденную сельскую жизнь с е;, казалось бы, однообразной и монотонной работой. Обладая спокойным и покладистым характером, сосед Василия Николаевича особо не вникал в то, как и что садят, сеют и высаживают в огороде его жена или дочь. Во время выполнения этих работ он назначал себя в качестве подсобника и беспрекословно выполнял вс;, о ч;м его просили женщины.
У подсобного рабочего, как вы сами знаете, обязанностей всегда невпроворот: поднести рассаду, разметить и протоптать дорожки между грядками,  взрыхлить  землю, а если надо, то  и полить высаженную рассаду. Его жене  и  дочери  оставалось
только сеять и сажать. Анатолий Иванович мог бы, конечно, и сам кое-что посадить или посеять, но у него это получалось всегда неуклюже и довольно топорно, он и сам в этом признавался. А причиной всему была его негнущаяся спина. На корточках же он и вовсе не мог работать из-за болей в коленях. А вот что касается посадки картофеля, то здесь уже «главным агрономом» был сам Анатолий Иванович. Любил он эту культуру, и когда наставала пора его посадки, уборки, отбора семенного материала, закладки картофеля на хранение и контроля за температурным режимом в подвале на протяжении всей зимы, то вс; ранее перечисленное он не передоверял никому. В его обязанности входило и выполнение промежуточных работ, связанных с уходом за посевами, тут в подсобниках ходили уже жена и дочь.
Обладая более гибкими спинами, они весной при посадке бросали в лунки картофелины, пропалывали участок, а в уборочную страду занимались подбором картофеля, после того как его выкапывал хозяин. И надо заметить, что все работы выполнялись без понуканий и резких критических замечаний с обеих сторон, как со стороны жены, так и со стороны Анатолия Ивановича. Но самым главным  было то, что он не совал свой нос и не читал громогласно нотации кому-либо из членов своей ячейки, когда женщины были заняты своей, чисто женской работой.
Прошло не более десяти минут, как Василий Николаевич встретился на ст;жке соседнего огорода с его хозяином, но несмотря на столь короткое время, он ухитрился найти недостатки в чужих владениях, где, собственно, появился впервые за всю весну этого года. Поначалу жена увидела, как е; муж начал широко вышагивать, а потом уже и услышала замечания в адрес самого хозяина по организации огородного дела.
– Ива-нович, ты ж посмотри, как тут у тебя криво размечены грядки! – выкрикивал Василий Николаевич, показывая руками на взошедший лук. – Надо ж было их протоптать вот так, вот так, – показывал он, утаптывая землю между грядками. – А это разве дорога?! Надо ж было натянуть леску или какой другой шнур и уже по нему протоптать.
Жена Василия, глядя на то, что е; муж уже и на чужом огороде нашел щель, а может, какую дырочку, в которую успел засунуть свой нос, подозвала к себе старшего внука.
– Вова, иди к деду и скажи, что бабушка зов;т его ужинать. «Хорошо, что на огороде нет зятя Анатолия Ивановича, а ещ; лучше, что отсутствует его жена, – подумала она. – Соседка долго не церемонилась бы с новоявленным «проверяющим», а в два сч;та выставила б его с огорода».
– Вась, не мешай работать, – обычно начинает она говорить почти вежливо. – Не суй свой нос в чужие дела. Огород (двор) мой, что хочу, то и делаю, и как хочу, так и топчу. Вали на свой огород и там командуй. – В случае, если вдруг, бывало такое иногда, что сосед, заартачится и с их огорода или со двора не хочет уходить, то она может его послать и по чисто русскому, не стесняясь в выражениях, лишь бы только выпроводить надоедливого соседа со своей территории..
Василий Николаевич аж поморщился и на некоторое время как бы потерял дар речи, когда к нему подош;л внук и предал слова своей бабушки. Он только начал входить в роль замечающего всякие недостатки в работе других, только настроился на новые высказывания, а тут… Не заматеревший ещ; пенсионер громко крякнул, шмыгнул носом и, д;рнув им из стороны в сторону (как это у него получается – не знаю, я пробовал, у меня нос даже и не колышется), пробурчал что-то себе под нос, но  следом за внуком пош;л.
– Василий, ну чего ты ходишь по дворам и высказываешь замечания? Ты посмотри на свой огород и на двор, как ты это делаешь у других, – начала тихо выговаривать мужу жена.
– А что, а что тут такого? Ну кривые дорожки, ну и что? Пусть делают лучше, – огрызнулся Василий Николаевич.
– Да ты погляди на свои ст;жки. Ты хоть одну протоптал в этом году? Ты знаешь, что в селе за твои постоянные замечания люди над тобой уже смеются?
– Ну и что? Ну и пусть смеются, – заворчал Василий и пош;л с огорода во двор, под;ргивая своим вездесущим носом.
Целых два дня Василий Николаевич проявлял величайшее терпение, никому ничего не подсказывал (не совал нос в чужие дела) и не поучал каждого встречного и поперечного, а в одиночку копался во дворе. Хотя, по правде, ему-то и не с кем было работать. Внуки уехали в город к родителям, а жена наводила порядок на овощных грядках. Он было направился утром следующего дня вместе с ней в огород, но после нескольких замечаний, сделанных своей половине, по поводу, на его взгляд, неправильного владения тяпкой при пропалывании сорняков на картофельном участке, жена спровадила его заниматься мужской работой.
– И вс; равно ты тяпку держишь в руках неправильно! – выкрикнул напоследок Василий и, положив персональное несложное орудие для уничтожения сорняков на плечо, медленно пош;л во двор, где вскоре приступил к  укреплению покосившегося забора.
Так и работали врозь. Может, и скучновато было, зато тихо и спокойно, хоть и приходилось Василию Николаевичу иногда делать кое-какие приспособления, чтобы выполнить ту или иную работу в одиночку. А он не привык быть в одиночестве, ему нужны были люди, которым можно было бы подсказывать, указывать и, конечно же, а это в обязательном порядке, чтобы с них можно было и требовать на всю бригадирскую катушку. А людей не было. С женой, хоть и не крепко, но рассорился, внуки уехали, а дочь с сыном, из-за скверного его характера, стараются приезжать редко.
– Отец плохой, – возмущался про себя Василий Николаевич. – Сказать им, видите ли, ничего нельзя, они, мол, и сами  вс; знают. Ни черта вы не знаете. Вас ещ; учить и учить надо, – сделал он заключение и, чтобы хоть как-то отвести душу и успокоиться, Василий наш;л выход: он начал… поучать себя.
– Тебе, Василий, надо навести порядок вот здесь, – показал он самому себе на покосившейся  забор и продолжил: – Ты вначале подкопай вот этот столб с уличной стороны, установи его по отвесу, а потом хорошо утрамбуй. После установки столба проверь все доски. Если есть прослабленные, то закрепи их гвоздями. Тебе понятно? – спросил он себя и тут же ответил: – Да понятно. А раз понятно, тогда трудись. Работы здесь на полдня. Приду проверю.
Так и работали порознь муж с женой, она на овощных грядках, он во дворе. Продержись сухая погода ещ; пару дней, и жена Василия Николаевича навела бы в огороде идеальный порядок по части уничтожения сорняков и выравнивания всех ст;жек-дорожек. Да и Василий Николаевич полностью окончил бы ремонт забора.
Однако работы пришлось приостановить ввиду неожиданно прошедшего дождя. Там и тучка-то была… с носовой платок, а с огородов пришлось уйти всем селянам. Жена Василия Николаевича была весьма недовольна таким поворотом, а вот её муж даже обрадовался, что теперь хоть на некоторое время у него будет возможность…
– Ты неправильно чистишь картошку, – возмутился Василий Николаевич, когда его жена приступила к приготовлению обеда. – Сколько я тебе говорю, чистить на-до…
– Вася, – тихо проговорила жена и с укоризной посмотрела на мужа. – Иди почитай газету. Иди, а потом мне расскажешь, что где делается.
Неизвестно, согласился бы Василий Николаевич с предложением жены или нет, но тут вдруг взахлёб залаяла собака, что  означало подход кого-то из односельчан к их калитке.
– Посмотри, кто там? – попросила мужа жена.
Хозяину волей-неволей пришлось прервать своё наставление и пойти во двор, откуда через короткое время раздался его радостный голос по поводу визита их соседа, с которым можно посидеть и поговорить о том, что творится в мире и в собственной стране. Эту тему он так любил, что ему односельчане иногда говорили: – Василий, шёл бы ты в политику. – И они были правы…
– Это ж каким надо быть безмозглым, чтобы залезть в Ирак! Оно тебе (вероятно, Бушу) надо, как там живут люди! Ну, живут не по-твоему, ну и пусть живут. Нельзя ж делать, как хочется тебе! Чего нос совать в чужие дела, тем более в другую страну, к другому народу…
Услышав раздражённый голос Василия и его возмущение по поводу навязывания американцами своей воли и сования носа в чужие дела, его жена громко рассмеялась.





«Капитал» Коляна  Лысого

– Фу-уф, наконе-ец-то све-рши-ило-ось! Я свобо-ден! – вскричал  сверхрадостно Лысый Колян.
 Ох, простите. Не Лысый Колян, а Лысаков Николай либо Николай Лысаков. А Лысый Колян – это, скорее, его внутривидовая кличка, в среде ему подобных. Ну, Бог с ними, я имею в виду тех, кто его (Николая Лысакова) так зовут. Им, знаете, может, даже и виднее. Лысый да Лысый. Может, всё это потому, что у него голова похожа на коленку? Ну, это, опять же, они – Коляновы соратники и сподвижники.  Я же буду его называть уважительно, корректно и почтительно: Николай Лысаков. А если подвернётся какой-нибудь, ну вдруг, торжественный момент, то ещё и буду к его имени добавлять отчество. Конечно, могут и у меня происходить сбои, как-нибудь возьму да и ляп… ой, назову его Коляном, ну это так, по ошибке. А в основном же я буду называть его Николай… а как же отца-то звали, дай Бог памяти? Забыл. Ну да ладно, по ходу дела вспомню или кто подскажет. Главное, чтобы было намерение.
– Сво-бо-де-ен! – хотел было прокричать во всё горло Лысаков Николай, но сделал это тихо, почти шёпотом.
Не будешь же орать во всю улицу, когда вокруг ходят толпы людей, хотя один раз в жизни можно было бы и прокричать. Когда ещё такой подвернётся случай? Да теперь уж и вряд ли он произойдет. Не будет у Лысакова уже такого дня.
Николая от радости, величайшей душевной радости, прямо распирало, рвало на части. Он готов был взлететь и даже поднимался на цыпочки, но, вероятно, для отрыва от земли ему не хватало высоты. Ему надо было разбежаться и подпрыгнуть. А там уже всё могло произойти. Николай мог и взлететь, если у него хватило б подъёмной силы, которая в данный момент подпитывалась энергией радости, мог, конечно, и… просто плюхнуться на землю. Но Лысаков Николай опять же не решился даже немного пробежать. Раньше, да что там раньше, вчера, позавчера и неисчислимое множество раз во все предыдущие годы он ведь бегал, да ещё и как бегал. Во время таких забегов его редко кому удавалось изловить. Шустрый был Николай Лысаков. А тут как-то стушевался. И, представляете, произошло это с ним в первый раз во всей его жизни. Но после целой минуты тягостного состояния Лысакова Николая опять начало распирать от нахлынувшей безмерной радости.
– Наконец-то дождался! Столько лет мучиться – и вот на тебе. Вот оно, это время, наступило – плавно, как по тихой речной воде, плыли в голове Николая мысли, вливая в циркулирующую по всему телу кровь адреналин и ещё какие-то, неизвестные не только ему, но и мне, вдохновляющие на великие подвиги стероиды, а также весь перечень известных нам, и в особенности медицинской науке, витаминов.
Короче, Николай Лысаков был весел и чрезмерно доволен. Плохо было одно: своей новостью и чрезвычайной радостью Николаю пока не с кем было поделиться. Вокруг него туда-сюда сновали незнакомые люди, которым было безразлично, что творится в душе у Ко… Николая. Они проходили мимо с таким видом, как будто он был прозрачнее воздуха. Ну хоть бы кто-нибудь взял да и спросил, почему так весело и богато выглядит Николай Лысаков. Нет – шмыг, шмыг, шарк, шарк. Мало того, что не спрашивают, они (люди) ещё и отворачиваются в другую сторону от идущего им навстречу переполненного радостью человека. И вдруг!
– Ко-го-о  я-а  ви-жу, Коля-ан, дру-уг! – раздался громкий и резкий оклик идущего навстречу Лысакову его сподвижника по марафонской дистанции жизни, друга и собу… простите, я сейчас чуть не сказал нехорошее слово, – правильнее будет назвать идущего навстречу Николаю его собратом  по многим жизненным начинаниям. – Колян, ты-ы? Скока ле-ет! Скока зи-им! Коля-ан, дру-уг!
Лысаков, услышав до боли в сердце, до коликов в поджелудочной железе и до повышения кислотности в желудке знакомый голос, вздрогнул, а после того как увидел своего закадычного и неразлейного даже самым ливневым дождём друга, так обрадовался встрече с ним, что чуть не растянулся на тротуаре, споткнувшись о приподнятую плитку. Спасибо, что друг подошёл к этому времени близко, и Ко… Николай, раскинув руки в стороны, упал в его объятья всей тяжестью своего тела. Не сделай друг одного лишнего шага, лежать бы Лысакову на плиточном тротуаре, на виду у всех прохожих. А так получилось весьма и весьма трогательно. Встретились два со… друга и теперь обнимаются. Это ведь не запрещено. Вон, наш президент, часто обнимается даже с самыми заклятыми врагами. А тут, считай, что нос к носу встретились друзья.
Пока друзья обнимаются и разглядывают друг друга после «скока лет и скока зимней» разлуки, я попробую быстренько вам их представить.
Колян. В переводе с уличного на понятный нам язык, означает, что в паспорте мужчины среднего роста, худосочненького телосложения чёрными чернилами написано… чтобы мне не повторяться, посмотрите третью строку, в самом начале данного повествования. Я только могу добавить, что в этом самом главном опознавательном документе написано, что у Николая Лысакова отцом является Прохор Иванович. Ну Иванович нам особо не нужен, а вот имя Прохор давайте мы на всякий случай запомним, вдруг да пригодится.
Таким образом, главным нашим героем является Лысаков Ко… вот, чёрт побери, Колян, да Колян, засядет же в голову. Таким образом, главным нашим героем является  Лысаков Николай Прохорович. Фамилия, имя и отчество, как видите, вполне солидные и по-русски простые, но в то же время запоминающиеся и звучные.
А теперь я со спокойной совестью могу продолжить описание внешности и характера, а также других особенностей, отличающих господина (товарища) Лысакова от других субъектов рода человеческого.
Нос у Николая Прохоровича немного смахивает на морковку, само лицо чуть припухшее и давно не бритое, как у Абрамовича или Резника. Первый, поговаривают, вроде как англичанин, а второй… что-то связано с Испанией. Но одновременно людская молва утверждает, что они оба, и Абрамович, и Резник, выходцы из наших российских краёв. Ну Бог с ними, они там, а мы тут.
 Дальше по портрету Николая. Брови у него белёсые и редковатые. В молодые годы, когда Лысаков только начинал понимать, что людская популяция на Земле делится на два пола, голова у него была покрыта тёмным волосом, который с возрастом куда-то незаметно, в общем… пропал, исчез, сгинул. И последние пятнадцать лет Николаю Прохоровичу уже не нужны шампуни от перхоти, как не нужен стал и парикмахер, чем сам Николай оказался весьма доволен. Экономия денег в наше время – дело важное, необходимое и святое.
И напоследок – коротко о некоторых чертах характера и его поведения. В суждениях и во время разговора Николай Лысаков резок  и суетлив, чужих мнений не признаёт, часто подмаргивает правым глазом, почёсывает затылочную часть головы и шмыгает носом. Походка «морского волка», хотя моря отродясь не видел. За годы жизни приобрёл два порока – любовь к спиртосодержащим жидкостям и… «дай курнуть».
– Коля-ан, друган, ты где про-па-дал два дня-а? Бра…
– Таля-ан, – перебил друга Лысаков.
О! Теперь я могу представить вам Толяна, кореша, другана и братана, хорошо знакомого нам Ко… Николая Прохоровича.
Толян, в переводе на чисто русский язык, означает, что другана, братана и кореша Николая зовут Анатолием. Роста он среднего. По остальным параметрам он является почти копией своего друга, с той лишь разницей, что на голове у Анатолия красуется реденькая пепельная шевелюра. На небритость его лица внимания обращать не будем.
– Толя-ан! – воскликнул ещё раз Николай и ткнул другу под нос маленькую книжечку. – Ты погляди, что мне щас дали! Погляди. Видишь? О!
– Бра-та-ан, да дай-ка ж я её разгляжу лучше. Взяв книжечку, Анатолий начал медленно читать: – Пен-си-он-ное  удо-сто-ве-ре-ние. Ни хрена себе! А что ж ты молчал? – укоризненно спросил Анатолий Лысакова. – Я вот, как через полгода получу такую книжку, так сразу приду к тебе с пузырём, – твёрдо и в то же время с обидой пообещал Толян. – А ты-ы…
– Да мне ие тока вручили. Я иду щас из пенсионерского дома, – начал оправдываться Николай за задержку информации о получении столь важной в жизни каждого российского человека зрелого возраста книжки.
– Так ие ж надо обмыть! – воскликнул Анатолий и, расплывшись в широченной улыбке, прижал Коляна (Николая) к себе и несколько раз похлопал по спине. – Да это ж такое дело, что надо нам с тобою…  это ж… такое … такая …ну, сам понимаешь… – взволнованным и душевным голосом произносил трогательную почти речь Толян. – Нам с тобой надо прямо щас посидеть, обмыть… надо отметить.
Предложение друга Лысаковым было встречено с должным вниманием и даже с каким-то сердечным трепетом.  Ибо только настоящий друг и товарищ мог так искренне порадоваться  за него, Николая.
С момента встречи со своим другом Николай Прохорович почувствовал, что он наконец-то стал самым счастливым человеком. Мало того, что теперь есть с кем посидеть и отметить важное в его жизни событие, так ещё и появилась возможность  от всей мужской души всласть наговориться. Как-никак они не виделись целых два дня, а за это время произошло столько всего, что за один присест и не расскажешь.
– Пошли, Толян, пошли. У меня ту-ут, – Николай Прохорович похлопал по подолу своей куртки, – есть заначка. Пошли. Жены дома нет и ещё не будет два дня, так что можно будет спокойно посидеть, – с теплотой в голосе проговорил Николай и погладил по спине друга. – Пошли, тока надо зайти в магазин. Ну, сам понимаешь… то да сё. У меня там, – Николай Прохорович махнул куда-то рукой, – было два глотка, так я… там жа (в пенсионном фонде района) на трезвяк объегорят, как пить дать. Режут пополам. Пошли в магазин.
Через полчаса Николай Прохорович и его лучший со… друг Анатолий уже сидели за по-мужски сервированным кухонным столом в квартире Лысакова.
– Ты особо не переживай, – успокаивал хозяина Анатолий. – Пузырь у нас есть, закусон тоже. Нам с тобою, что, много надо? Да, если по-правде, то я и не люблю, ты знаешь, когда на столе навалено всего больше чем до хрена. Главное – на столе что? – подмигнул гость, товарищ и братан Лысакову. – Пра-ви-ль-но, – и Анатолий любовно погладил бутылку водки. – А это, – он махнул на селёдку, картошку, кусочки сала, сыр и хлеб, – э-то … так, давай, наливай.
После первой стопки Анатолию вдруг захотелось ещё раз взглянуть на «Пенсионное удостоверение» своего друга.
– Колян, а дай-ка я ещё раз гляну на твою книжку, – попросил он. – Я ж тоже пойду на пенсию. Дай-ка мне подержать ие в руках. Как она… ну, это…
– А я уже ие спрятал, чтоб не потерять, а то, знаешь…
– Ну дай подержать хоть чуть-чуть. Да и вообще, она должна лежать вот тут, – Анатолий ткнул рукой на свободный от закуски угол стола. – Мы с тобой что обмываем, книжку? Значит, она должна быть тут. Ты видал, как награды обмывают? Их даже в стакан или в кружку, прямо в водку окурнают, а ты… спря-атал. Куда она денется.
Новоиспечённому пенсионеру ничего не оставалось делать, как подчиниться. Через короткое время Николай положил на стол пенсионное удостоверение и ещё какую-то толстую потрёпанную книжку.
– О, гляди, щупай. Можешь даже на зуб попробовать.
– А это что? – показал Анатолий на объемную книжку. – Это чей… ты что, начал читать библию?
– Ха-ха-ха, библия. Да это ж моя «Трудовая книжка». Толян, какая библия? Это, скорее, ну этот… – ничего не придумав, Николай махнул рукой и присел на табурет.
– Это твоя «трудовая»?! – искренне удивился гость. – О-о! – воскликнул он и взял в руки описание трудовых подвигов своего друга. – Колян, так она у тебя… так это … у-ух, ну… прямо «Капитал» Карла Маркса. Ты видал такую книжку?
– Не-е, – откровенно признался Николай.
– Твою «трудовую» надо в эту… ну, в книжку с рекордами. Вот это да-а. И сколько ж ты оттирпужил (проработал)? Ты в каком году начал работать?
 – А глянь, там всё написано, – кивнул на книжку Николай. – Я начал работать, когда мне исполнилось семнадцать лет. Это ж ты десять классов закончил, а я после девятого пошёл в ученики слесаря в автобазе. Надоело мне тогда учиться.
– Подожди, остановись. Давай-ка мы с тобой сделаем по одному за твою «трудовую». За твой «Капитал», Колян. Эта книжка заслужила того, чтобы за неё выпили. За «Капитал»!
Пока Николай с Анатолием выпивали и закусывали, у них созрела одна мысль и, представьте себе, мысль довольно оригинальная, как по своему содержанию, так и по сути. А подал идею осмысленной выпивки Анатолий, он вообще на всякие выдумки более горазд, чем Николай, хоть тот уже и получил пенсионерскую книжку и должен на целых полгода ( Анатолий только через этот отрезок времени пойдёт на пенсию) быть мудрее своего друга, однако ж получилось всё наоборот.
 – Колян, а давай-ка мы с тобою поднимать… выпивать по одному за каждые твои десять лет, этой… ну этого… вкалывания. В общем, десять лет пролистываем и… по одному.
– Ха-х, десять… согласен. Начинаем. Та-ак. О! пошли. «Трудовая книжка», – начал читать сам пенсионер. – Лысаков Николай Прохорович. Год рождения – одна тысяча девятьсот сорок седьмой. Дата заполнения «Трудовой книжки» – десятого июня этого же года…
– Ка-ко-го  го-ода? – удивился Толян.
– Что, какого? – не понял Лысаков.
– В каком году тебе выдали «Трудовую книжку»? Родился в сорок седьмом, и книжку ему выдали в этом же году. Может, её выписали ещё до твоего рождения? Прочитай в самом низу. Читай, что там написано.
– Десятого июня тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года, – прочитал Лысаков.
– Во-о, теперь правильно, а то – этого же года, – довольный своим вниманием, проговорил Анатолий. – Читай дальше.
– Сведения о работе, – начал было Лысаков.
– Дай сюда, пенсионер. Сведения о работе, – передразнил Толян своего друга, а теперь ещё и пенсионера. – О! Автоколонна номер 1146 города Белгорода. Десятого июня шестьдесят четвёртого года ты был зачислен учеником слесаря. Приказ номер и так далее. Через три месяца тебе присвоили второй разряд, а ещё через пять – третий. Через год ты уволился и поступил работать на завод «Энергомаш» в четвёртый цех слесарем уже четвёртого разряда. Колян, а давай-ка мы с тобою выпьем за молодого слесаря. Мне кажется, что он, ну, то есть ты, тогдашний, заслужил, чтобы мы с тобою сейчас выпили. Ты такой прыжок сделал, что я даже завидую тебе. Гляди. В автобазу ты пришёл… ну совсем никакой, а тут… р-раз, и за один год до четвёртого разряда. Давай выпьем за тебя, друг мой Колян. Ты заслужил. За тебя!
После проникновенной речи друга у Николая Лысакова неожиданно повлажнели глаза и он начал чуть-чуть покашливать, это он сделал нарочито, чтобы не выдать своё волнение. Если бы он этого не сделал, то скупая мужская слеза по щеке обязательно побежала бы. А так обошлось пока без всяких всхлипываний.
– Спасибо, друг, спасибо, Толян, – проговорил  прерывистым голосом Николай. – Спасибо.
Лысаков никогда не думал, что простые слова друга могут так сильно потревожить его душевное состояние. Он плотно сжал губы, похлопал, как модельная дива, ресницами и с благодарностью посмотрел увлажнёнными глазами на Анатолия, после чего шмыгнул носом и медленно выпил всё, что было в стакане. Поставив стакан на стол, Николай крякнул и резко взмахнул рукой, в знак того, что «Валуйчанка» пошла прямиком, без всяких там задержек, точно по проторённому пути.
– У-ух! – выдохнул он. – А дальше, что там у меня? – спросил Николай Анатолия.
– А что, тут у тебя было три года армии. Так и написано: «Служба в Советской Армии», со второго декабря шестьдесят седьмого года по двадцать третье  декабря семидесятого. И у меня по этому поводу есть предложение выпить за защитника Отечества. Идёт?  Поехали.
Теперь уже крякал и ухал Толян (Анатолий), что тоже означало  спокойное и довольно быстрое преодоление «Валуйчанкой» проторённого пути уже у друга Николая.
– А вот тут, – Толян ткнул пальцем в «Трудовую книжку», – ты, братан, сделал харо-шай выбор. Ты учился на электрогазосварщика, а после окончания курсов пошёл работать на стройки коммунизма. Вот на этих самых стройках, ты помнишь, друган, как мы с тобою встретились? – шмыгнул носом Толян. – Помнишь? Ты работал сварным, а я каменщиком, а потом и я научился варить. Помнишь, братан, как мы с тобою строили социализм? И мы его с тобой построили. Об этом говорил даже Леонид Ильич Брежнев. Что ты всё молчишь? Ты что, не веришь, что мы с тобой построили тогда социализм? Колян, ты что? Ты чего? – взволнованно спросил Анатолий Николая и тронул его за плечо.
– Жалко.
 – Кого тебе жалко? – не понял Анатолий.
– В бутылке осталось совсем мало. Водки осталось мало, а ты так стал хорошо говорить. Ты всё правильно сказал, Толян. Где тока мы с тобою не были и что тока мы с тобою не строили. На заводе новые цеха строили?
– Строили, – подтвердил Анатолий.
– Во-о. А эту чёртову, ну, на хлебной базе. Ну, эту, что гу-у-у-у, она потом сгорела. Ну, что кукурузу сушили?
– А-а, сушилку? Там всех тогда к ней начальников собирали со всей области. И она что, сгорела?
– Сгоре-ла, – махнул рукой Николай. – Она сгорела после них дня через четыре.
Анатолий было предложил тост за упокой сушилки, но Лысаков с ним категорически не согласился, ссылаясь на то, что в бутылке осталось совсем мало и им не хватит на более достойные тосты.
– Понимаешь, Толян, если мы с тобой щас выпьем за эту чёртову сушилку, так у нас же ничего не останется. Глянь, скока тут, – Николай взял бутылку и слегка её встряхнул. – Видишь? Давай посидим чуть-чуть, а потом… – он махнул рукой и шмыгнул носом. – Ты читай дальша. В этой книжке… тут, – он ткнул указательным пальцем в книжку, – за меня всё написано. Как я работал, ка-ак ра-бо-тал, а они, паразиты… обсчитали…  – всхлипывая, проговорил Николай.
– Колян, успокойся, давай лучше выпьем. Мы заслужили, – предложил Толян, чтобы увести друга и братана от горестных воспоминаний, которые начали его тревожить. – Давай выпьем, но тока по чуть-чуть. Наливать буду я, а то ты плохо разливаешь. Да тебе нынча и нельзя работать. Ты должан теперь отдыхать. Стока лет отутюжить. Давай, братан, за тебя.
Однако замысел Толяна – увести новоявленного пенсионера от горестных воспоминаний – не удался. После небольшой порции водки Колян совсем чуть не расплакался навзрыд.
– Толя-ан, а за что они нас с тобою тогда выгнали? Ты помнишь? Мы ж с тобою так работали.
– Откуда выгнали? – не понял Толян, запихивая в рот кусок хлеба. – Ты закусывай, а то мы с тобою и не прочитаем твой «Капитал». Закусывай, закусывай.
– Нет, ты мне скажи, за что они нас тода выгнали с работы? – не унимался Лысаков. – Идите, мол, мужики, на все четыре. А бригадир! Вместе выпивали… нет, Толян, ты помнишь?
– А мы от них сами ушли, – усмехнулся Анатолий. – На поруки возьмём, на поруки возьмём. Да на… нам ваши были поруки, – не выдержал уже Толян. – Тут вот у тебя и записано: «Уволен с работы по собственному желанию согласно поданному заявлению, статья сорок шестая». И всё это подтверждается подписью начальника отдела кадров, да ещё и печать тут большая стоит. Во, глянь и успокойся. Козлы они все. Мы, что, с тобою пропали? Во, сидим, живы и здоровы, а кто печати ставил, того уже нету. Подумаешь, отметили день рождения. Ну сгорел вагончик. Ну и что? Он всё равно был уже старым. А бригадирские бумаги, – Толян махнул рукой. – Да я даже щас могу написать их целую кучу. Да нам с тобою потом на шабашках было даже лучше. Лето работай, а зиму отдыхай, хоть на печи лежи, а хоть книжки читай. Да если бы не участковый, мы бы уже тогда катались на «мерсах». Тунеядцы, тунеядцы. Сами они тунеядцы! – выкрикнул  Анатолий.
– Толя-ан, а как было хо-ро-шо. Ты по-мнишь колхоз, как его называли? Ну, где мы с тобою бара-на спё-рли. Во-о была умора. Всю неделю шашлыки. А какой у бабки самогон был. Ха-ха-ха, – засмеялся Колян. – А до Горбача нам с тобою было лучше, нас было мало, а как пришёл этот меченый, дак нашего брата стало, как блох у собаки. Мы ж с тобой до Горбача катались, как эти… в масле. Это ж он, зараза, напридумывал разной дребедени. Козёл меченый.
– Колян, а чего тогда наши бабы на нас узъелись? – неожиданно вспомнил о жёнах Анатолий. – Твоя дак… эк, ык, – икнул Толян и вытер подолом рубахи набежавшие слёзы. – Паразитка она у тебя, заладила: ЛТП да ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков). За что она хотела туда тебя упечь? Какой же ты… ты ж под заборами не валялся, как некоторые? Не ва-ля-лся, – ответил сам себе Толян. – Денег ей, наверно, было мало. Дак ты ж целыми кусками приносил. Куда она их девала?! Вот стерва.
– Толян, ша, – поднял вверх руку с выставленным указательным пальцем Николай. – Ша. А то нам… если она. Ша.
– По-ня-ал, – согласился с убедительными доводами закадычного друга Толян и развёл в стороны руки. – Сижу тихо.
– Там у нас есть по чуть-чуть или уже… – показал Лысаков на бутылку. – Глянь, она к тебе стоит ближе.
– А что тут… осталось по одному глотку, – сдвинув брови и прищурив глаза, Толян поднял бутылку и показал её молодому пенсионеру. – А кто ж это тут покомандовал? – как бы удивлённо проговорил он и громко рассмеялся. – Коля-ан! – воскликнул он. – Мы её это… р-раз – и в дамках. «Валуек» не-ту-ти. Давай по грамулику.
Выпив последние, можно сказать, капли водки, Толян и Колян начали медленно листать «Трудовую книжку».
– Братан, давай мы с тобою посчитаем, где мы работали, – предложил более трезвый Анатолий своему другу. – А то ж есть кадры, что, как устроится на одну работу, так и до самой пенсии сидит на ней безвылазно. Давай?
– Да-ва-ай, щи-тай, а я б-буду пальцы  загинать, – согласился изрядно поддатый Лысаков. – Д-давай.
– ПМК (передвижная механизированная колонна), – начал читать Анатолий.– Ты загнул палец?
– З-загнул, во, гляди, – показал Лысаков другу подогнутый мизинец. – Я его б-буду держать, штоб вон не разогну-лси.
«Сельхозхимия»… Колян, ты помнишь, как в этой вонючей конторе нас направили учиться на трактористов, а потом мы с тобою пять лет подряд поднимали с коленок наши колхозы и выращивали высокие урожаи? И главное, куда ни придём с тобою работать, а в отделе кадров сразу записывают, что мы трактористы. Во хренатень была.
– Помню, помню, – засмеялся Лысаков. – Я в колхозе имени… этого… ну садовника… Мичурина, – вспомнил Николай. – Ты ж помнишь, как я там на тракторе перевернулся. Трактору хана, а мне хоб хны, – махнул рукой Прохорович. – Я, наверное, в рубахе родился. Читай дальше.
– «Сельхозтехника», – начал Толян путешествие по тернистому пути трудовых свершений своего друга и товарища. – Завод строительных материалов, райпотребсоюз, почта, котельная, колхоз имени Мичурина, ЖБИ (завод железобетонных изделий), а тут вот про какую-то железную дорогу написано. Братан, так мы ж с тобою вместе работали в этих конторах, – удивился Анатолий. – Ты пальцы согинаешь?
– Ага, согинаю. Т-тока их у меня на р-руках мало. Я уже один на ноге согул. Толян, а те, где раньше раб-ботали?
– Те работы посчитаем потом. Давай дальше. Во! Свеклопункт. Ты помнишь, как мы там с тобою упирались? А он (директор), гад, взял и выгнал нас, да ещё и втюхал нам статью, о! Статья номер тридцать три, а в скобочках стоит: «за пьянку на рабочем месте». Я ж ему, козлу, помнишь, как говорил? Помнишь? Возьмите, мол, нас на поруки. А он, помнишь, что сказал, козёл? Это при социализме брали на поруки, теперь мы сразу выгоняем. Колян, Коля-ан, ты что? Не голоси. Нас тогда никто не выгонял с его паршивого двора, мы с тобою сами ушли. А что написали в книжку, так это всё… Мы после его статьи ещё работали. О! слышь. Во. Колхоз имени Свердлова. Тут мы с тобою были коровьими ковбоями. Ты помнишь, скока мы с тобою попили молока? А как мы его ночью продавали? А на лугу в лозе, помнишь, как бабы коров доили? Ты помнишь, как мы коров привязывали?  Колян, не спи. Не спи, – возмутился Анатолий и толкнул кореша в бок. – А помнишь, как мы с тобою продали одну корову? И как они узнали, я до сих пор не пойму. Коров было чёрт-те скоко, а они сразу поехали вечером в лозу и нашли там голову с копытами. Ну, мы с тобою. что, мы сразу и деньги отдали. Подумаешь, чуть что, так сразу «в тюрьму-у, в тюрьму». Козёл же был председатель.
– Толян, ты читай дальше, а то у меня уже пальцы начинают неметь, – почти трезвым голосом проговорил Лысаков, чем в немалой степени удивил своего братана и друга.
– Колян, ты ж токо дремал.
– Хм, дремал. Ты ж знаешь, что мне, как я выпью, надо  подремать. Как подремаю чуть-чуть, так я опять как огурец. Да и с чего тут, – показал Лысаков на пустую бутылку. – Ну, утром я выпил неполный стакан. Ну, ты знаешь, какой я. Что мне этот стакан, – подмигнул он Толяну. – Подумаешь. Давай дальше читай. Мы ж с тобою были, во-о! – Колян показал своему другу сжатый кулак. – Читай.
– Что читай, ты пальцы как будешь согинать? Возьми вот коробок спичек и откладывай по одной спичке за каждую организацию. Сразу отложи за все свои подогнутые пальцы.
– А-а, это мы щас. Та-ак, тут десять, – Колян посмотрел на сжатые кулаки, – и там один, всего одиннадцать. Читай.
– «Водоканал», ты спичку отложи-та, а то и забудешь. И клади их подальше от коробка, чтоб не смешать. Дальше. ЖКХ (жилищно-коммунальное хозяйство). В этой организации мы с тобой работали целых… три месяца, – подсчитал Колян. – А ты помнишь, как на нас орал директор, что мы солярки (дизельное топливо) двадцать литров продали? Ты спичку положи вот в ту кучечку, – показал Толян. – Куда ты кладешь? Дальше клади. Дальше. РЭС (районные электрические сети), помнишь, как мы в этой долбаной организации два месяца копали ямы под столбы? Машина буровая у них, видите ли, была сломана. Козлы. Да если бы не мы, они бы до сих пор там без света сидели, – завозмущался Толян. – Отложил спичку?
– Отложи-ил. Ты читай быстрее, а то у меня уже рука уморилась спичку держать.
– Ветстанция, – продолжил Толян. – Опять «Водоканал». А чего это мы с тобою второй раз туда втюрились?
– Так нас с тобою позвал сам директор, у них же там варить было некому. Мы трубу с тобою варили от самой скважины и до насосной станции.
– А-а, да, было такое дело, – улыбнулся Толян. – Готовь новую спичку. «Похоронное бюро»…
– А что мы там делали? – испуганно спросил Николай Прохорович Анатолия.
– А ты, что, не помнишь? Когда нас ушли из «Водоканала», мы с тобою полгода копали могилы. Во было время. Каждый день и выпивон, и закусон. Не жизнь, а сплошные поминки. Тебя оттуда жена твоя уволила. Ты ж начал ночами ходить вокруг дома. Ну вспомни, ты боялся спать. К тебе ж эти приходили в гости… ха-ха-ха, жмурики, – засмеялся Толян. – Вот она тебя и забрала оттуда. А теперь отложи спичку за ССК (сельский строительный комбинат). Тут мы с тобою… в общем, четыре месяца вкалывали. РМЗ (ремонтно-механический завод). О! Тут мы… проработали всего… два дня. Во-о, козлы, – возмутился Толян.– Ты помнишь того индюка, ну начальника цеха? Чего пьяные, чего пьяные? А мы  только и обмыли чуть-чуть начало работы. Я же ему объяснял, так не-ет, потащил в отдел кадров и даже сам вынес трудовые книжки и проводил до самой проходной. Козёл. Читай дальше…
Мужскую идиллию нарушила жена Николая Лысакова, которая, как джинн из бутылки, появилась в прихожей.
– Что, голубки, уже сидите? – начала она прямо от порога.
– Да мы тут… вот считаем, где работал братан, – начал было оправдываться Анатолий.
– Братан? Собутыльники хреновы! Как вы уже осточертели со своими выпивками. Они счита-ют. Математики-недоучки. Я уже подсчитала, сколько раз твой братан и собутыльник устраивался на работу и сколько раз его выгоняли. За сорок три года он ухитрился отметиться в пятидесяти двух организациях и за все эти годы насобирал с горем пополам двадцать пять лет стажу. Теперь он, мой муженёк, а твой братан, или как ты его ещё называешь, друган и Колян, будет получать нищенскую пенсию, которой ему не хватит даже на лекарства. Алкаши чёртовы! Шестьдесят лет и те ухитрились испоганить. Хотела ж отметить по-человечески, а вы-ы… Из пенсионного позвонили в милицию, – всхлипнула жена и с укоризной посмотрела на мужа. – Опять нажрался и пошёл свою правоту доказывать?! Жди, сейчас приедут.


А вдруг…

Уважаемый… уважаемая? Мне вдвойне приятно, что эти строки начинает читать… однако ж всё-таки лучше будет, если моё обращение и разговор я адресую вообще к читателю. А читатель… есть читатель. Итак.
Три дня назад  у меня был в гостях в прошлом уважаемый, а сейчас о-ч-чень даже уважаемый человек. Мой односельчанин рассказал мне довольно любопытную и интересную историю, в правдивость которой поверить можно с большим трудом. Но, знаете, я поверил, потому, как гость мне её рассказывал с такими подробностями, что не признать её достоверность было просто невозможно.
Я хотел было уже, после того как он ушёл от меня, сесть за стол и написать что-то похожее на пересказ. Но, взвесив всё «за» и «против», мне вдруг пришла мысль пригласить своего односельчанина снова к себе в гости, чтобы он вам рассказал сам о своём путешествии и о том, что ему пришлось повидать. Так, по-моему, будет более убедительно, нежели рассказывал бы я. Я ведь мог бы и что-нибудь впороть, извините, добавить нечаянно и от себя, а это уже нежелательно.
О-о, а вот и наш гость переступил порог. Поэтому, пока он будет удобно усаживаться в кресле, я вам его представлю и коротко кое-что поведаю о его жизненном пути. Не возражаете? То-гда-а…
  Я с большой радостью представляю вашему вниманию основного рассказчика и участника того события Дмитрия Назаровича. В былые годы своей молодости, а потом уже и взрослой жизни этому человеку удалось, переступая со ступеньки на ступеньку, вскарабкаться на самую вершину начальственной лестницы, в масштабах одного из колхозов ЦЧЗ – Цетрально-Чернозёмной зоны. Зо-ны? Как-то это слово звучит не слишком приятно. А что, если нам «зону» заменить словом область? О-о! Уже звучит помягче. Значит, у нас будет не ЦЧЗ, а ЦЧО – Цетрально-Чернозёмная область.
Так вот, в связи с тем что Дмитрий Назарович, начиная с самой маленькой должности – свинопаса (была такая  в колхозах в начале пятидесятых годов), настойчиво развивая свои умственные способности и величину познаний, прошёл дорогой рядового колхозника, тракториста, студента, агронома участка, начальника этого же участка, агронома-семеновода, старшего агронома, а потом и главного специалиста колхозных полей… извините, это ещё не последняя его должность, потому как последние пятнадцать лет, перед уходом на пенсию, Дмитрий Назарович работал председателем колхоза. Потому-то я всецело доверяю ему и, естественно, верю тому, что этот заслуживающий доверия человек рассказал три дня назад мне, а теперь он то же самое поведает и вам. Дмитрий Назарович, вам слово.
– Дорогие товарищи… кхм-кхм, ну и эти… господа (это говорит уже наш уважаемый рассказчик). Прежде чем вы начнёте осознанно слушать, а потом и читать предлагаемую мною… пока не знаю, каким жанром можно будет обозначить то, что выйдет из-под  пера моего друга, однако ж, прямо с первых слов своего рассказа хочу предупредить вас о том, чтобы в вашей голове, не дай Бог, не  появилась мысль предпринять по своей инициативе такое же путешествие, которое совершил я в одну из длинных зимних ночей.
Минутку. А почему я? Я, это… в общем и целом, это всё  моё тело со всем содержимым, начиная от ногтей и волос и заканчивая серым веществом головного мозга со всеми его мыслями и памятью. А тут, знаете ли…
Этот случай, о котором я хочу вам рассказать, произошёл в ночную темень с двадцать первого на двадцать второе декабря 2007 года. Точного времени начала данного путешествия назвать я не могу. Только не подумайте, что время строго засекречено. Нет. Если бы мне можно было в тот момент посмотреть на часы, я бы вам обязательно сейчас назвал его с точностью до самой маленькой секундочки. А так… я и впрямь не знаю, в котором часу всё это началось.
В общем, днём, накануне названной ранее ночи, я, как и все селяне, очищал от снега, которого намело предыдущей ночью чуть ли не по колено, все дорожки и тропинки, как в самом дворе, так и за его пределами. Может, я этого и не делал бы, но вы ведь сами понимаете, что ходить надо и в гости, и в магазин, и просто так, ну… для разминки. Вот и махал я добросовестно лопатой целый день. Попутно выполнял и другие работы, как значительные, что-то вроде задать корму курам и поругать Шарика, за то, что ночью (прошлой) он два раза слишком уж громко и, можно сказать, даже надсадно гавкал. Не лаял, а именно гавкал, как какая-нибудь непородистая собака. Мой Шарик, видите ли, у него мать, конечно, без всякой там породности – обычная дворняга, а вот его папа-ня, он хоть и бомжа, но кровей породистых. Он… бывшая лайка. Почему бывшая? Ну, просто потому, что он живёт последний год где попало, и от своей породы у него остался один только крючковатый хвост да гордая осанка.
Помимо вот этих двух чуть-чуть второстепенных работ после очистки дорожек от снега у меня были и другие занятия, ввиду чего я к вечеру довольно изрядно подутомился. А чтобы снять усталость… ну и мысли у вас. Нет, спиртного я не употреблял, да, по правде сказать, я его и вообще даже на нюх не переношу. Я, знаете ли, предпочитаю после лёгкой баньки зелёный чай и отдых на деревянном топчане,  в позе «Тутанхамона». Это так расслабляет и успокаивает, что я и вам очень рекомендую опробовать мою топчанотерапию. Рецепт? О-о, всё очень даже просто.

*   *   *
В моём домике у одной из стен в систему водяного индивидуального отопления вмонтирована огромная батарея. Лет пять она просто излучала тепло, а три года назад я над этой батареей обустроил из досок широкий и длинный топчан. Доски, однако, прибил не сплошным настилом, а прибил на сантиметровом расстоянии друг от друга, да и к тому же не вдоль топчана, а поперёк, в результате чего у меня топчан получился похожим на лесенку.
И вот, когда мне нужен отдых с выпрямлением моего позвоночника, я ложусь на этот самый топчан. Для удобства под голову подкладываю небольшую подушку, а под пятки, запомните, только под пя-тки, кладу… ещё меньшую подушечку или вообще что попадёт под руку. Вся остальная площадь топчана – голые доски. А дальше всё просто.
Подходишь к топчану, садишься на него и начинаешь медленно переводить тело в горизонтальное положение. При данном действе можно охать, кряхтеть, пыхтеть и вообще издавать любые, нравящиеся вам звуки. После того, как вы переведёте тело в горизонтальное положение, вы ложитесь на спину и, издавая звук «у-у-ух», вытягиваете ноги, руки можете уложить вдоль тела. После того как вы успокоитесь, вам надо улыбнуться и закрыть глаза.
До наступления сонливости вы можете думать о чём угодно. Можете даже мысленно пригласить к себе на топчан того, к кому испытываете страстное сердечное притяжение. Но, учитывая, что ваши способности по перемещению кого-либо из одной точки в другую равны нулю, а телепатические усилия равны двум нулям, то можете только мечтательно улыбнуться и постараться после этого задремать.
Как видите, сложностей ни-ка-ких, а одни сплошные удовольствия, как мысленные, так и телесные. На топчане вы  будете отдыхать и душой, и телом, а отдых этот будет даже лучше, чем если бы вы предпочли топчану мягкую пуховую перину и её сестрицу, такую же мягкую, как и сама перина, большую подушку…
Потерпите минутку (это уже говорю вам я, автор), Дмитрий Назарович немного передохнёт и соберётся с мыслями. Это ему сделать нужно обязательно, потому как рассказ будет, поверьте мне, о таком необычном происшествии, что не каждый сможет поверить в то, что это было на самом деле. Дмитрий Назарович, вы уже готовы?
– Да. Я готов. Дорогие мои, я перехожу непосредственно к рассказу о том, что произошло в самую тёмную, холодную и продолжительную зимнюю ночь, чуть меньше года назад.
Помнится, прежде чем прилечь на топчан, я долго кряхтел и даже раза два охнул, а когда уже начал выправлять своё тело в позу «Тутанхамона», издал протяжное «у-у-у-ух». Ну а дальше всё сделал согласно той рекомендации, которую предлагал вам несколько раньше.
И, вы знаете, что в тот вечер было для меня необычно и как-то даже удивительно? Если раньше, лёжа на топчане, я испытывал иногда кое-какие неудобства, всё ж таки голые доски, а тут прямо, как только лёг, так сразу по моему телу разлилось величайшее спокойствие. Я ещё, помнится, сильно тогда удивился. Никакой болезненности, никаких тебе покалываний и пощипываний, один сплошной, как там называют это состояние молодые? Вот-вот, всё правильно, кайф. А чтобы было понятно нашему возрасту, то лучше сказать – блаженство. Одно сплошное блаженство. Признаюсь вам, что до того вечера у меня никогда не было подобного.
Так вот, лежу я не своём любимом топчане в расслабленном состоянии и чувствую, как тепло от батареи нежной волной начало ласкать моё тело, а в голове поплыли стаями журавлей и поскакали резвыми козлятами всякие хорошие мысли. Они как бы выставляли себя напоказ,  и каждая старалась при этом чем-то выделиться, как это делают на конкурсах красоты смазливые представительницы женского сообщества.
После проскакивания козлятами и проплывания журавлиными клиньями мыслей мною начала овладевать сонливость. Она, словно мохнатым пушистым крылом или пуховым одеялом, окутывала меня, постепенно овладевая моим сознанием. И наступил момент, когда я по-детски улыбнулся и отключился. В общем, уснул я своим крепким мужицким сном.

*  *  *
Сколько я спал, не знаю. Обычно первую пару часов я сплю так, что меня хоть таскай за ноги, я ничего не услышу и не почувствую. Так, вероятно, было и тогда, ну в ту зимнюю ночь. Спал я эти два часа без всяких сновидений. Потом… из-за какого-то, не знаю его названия, дерева начали выглядывать картинки из моей прошлой жизни. Одни заставляли меня улыбаться, при рассматривании других я иногда так вздрагивал, что даже  во сне хватался руками за край топчана, чтобы не свалиться с него на пол. «Кино» продолжалось недолго. Через некоторое время после его окончания ко мне подошёл – откуда он появился, не знаю – бывший председатель сельского Совета, с которым мы вместе работали в колхозе. Я… ну, когда Виктор Степанович, так звали подошедшего, был главой Советской власти во вверенном ему сельсовете, я работал председателем колхоза. Так вот, подходит он ко мне и говорит:
– Дмитрий Назарович, а вы знаете, что нам с вами через два часа надо быть на семинаре-совещании, – и глава местной власти назвал район, который был от нас дальше чёртовых куличек и того поля, на котором Макар пас телят.
– Какое совещание? Я в книгу телефонограмм утром заглядывал, там никаких указаний не было, – ответил я ему.
– А в книгах теперь никаких телеграмм и не будет. Со вчерашнего дня нам начали присылать вот такие рулончики, – проговорил глава елейным голоском и протянул мне рулон обоев, расписанных всякими  цветочками.
Я долго раскатывал «свиток», чтобы прочитать телефонограмму. Однако на десяти метрах толстой бумаги мне никаких записей обнаружить не удалось.
– Эх ты-ы! – воскликнул Виктор Степанович. – А ещё председатель колхоза. Да кто ж теперь пишет на бумаге, как писали раньше. Ты что, забыл, что у нас с начала перестройки всё делается шиворот-навыворот? Во, смотри.
Виктор Степанович быстро скатывает обои и подносит к моим глазам торец рулона.
– Видишь? – засмеялся он громовым голосом.
– Во-о, – удивился я. – Это ж надо так придумать. И обои раскатывать не надо.
В связи с тем, что времени у нас было совсем в обрез, мы с Виктором Степановичем, сразу же и отправились на семинар-совещание. И что удивительно. Мы с ним не на машине поехали, а полетели. Как только подумали о семинаре, так и полетели. Полетели, как птички, только руками не махали. А ещё более удивительно было то, что я ложился спать в зимнюю стылую ночь, а тут, знаете ли, теплы-ынь, куры где-то под нами кудахчут, петухи кукарекают, на деревьях красивые пти-чки поют и чирикают, солнце светит, облака, прямо как гусиные стаи, проплывают, под нами зелени столько, что в самых захолустных джунглях меньше. В общем, рай, да и только.
Летим мы со Степанычем над благоухающей зеленью, над речками, в которых плавают караси и всякие там гольцы с верховодками, и радуемся простой человеческой радостью. Это ж надо так случиться, что нам, в наших промозглых краях, не нужен будет газ. Топить-то не надо будет. Прохладно станет в хате, открыл двери… и всё, в хате натоплено. А бензин?! Мы-то летим без всяких там баков и шумных двигателей. Летим, знаете ли, молчичком и наслаждаемся природой. И главное, летим бесшумно. Ти-хо так, проплываем над…
– Гляди! – кричу я Степановичу, – какие девки внизу аппетитные из кустов выглядывают. – А он хватает меня за рукав и сам кубарем летит вниз, к девкам, значит. Я еле его удержал, а потом с трудом и уговорил не опускаться в кусты. Если б мы к ним… да мы б, может, там и до сих пор были. Ну летим мы так, смотрим, впереди по нашему курсу на земле людей видимо-невидимо, а на самом высоком месте лежит большой такой транспарант, на котором крупными буквами написано: «Семинар-совещание здесь».

*   *   *
Уважаемый читатель (это обращаюсь к вам я, автор), сейчас Дмитрию Назаровичу надо минут пять перекурить, поэтому передохните немного и вы. Можете даже походить по комнате и высказать своё мнение по поводу рассказа моего гостя. С первого раза вам, конечно же, поверить вроде как и трудновато, но в самом конце нашей встречи односельчанин пообещал представить нам самые что ни на есть убедительные доказательства, которые подтвердят правдивость произошедшего случая в жизни нашего рассказчика.
Минутку. По-моему, Дмитрий Назарович идёт в своё кресло. Давайте и мы с вами усядемся на свои места и …
– Ну-у, бра-тцы (а это уже говорит Д. Н.),  я вам скажу. Ну, собирали на семинары нашего брата помногу. Но чтобы по сто-льку, ни разу не видел. Кого здесь только не было. Тут тебе и руководители советских времён, и главы администраций светлого капиталистического сегодня. И что интересно, людей целое море, а места занимаем мало. И ещё. Стоит вот, к примеру, группа людей, все такие осанистые, солидные, смотрят поверх голов своих соседей, через губу не плюют, а возле них табличка «Секретари райкомом КПСС» и «Главы районных администраций». Ещё чуть поодаль «Председатели райисполкомов», за ними «Руководители хозяйственных организаций», и так по всему склону – таблички, таблички и таблички. А где ж председателям колхозов отвели загон? И только я об этом подумал, как меня развернуло под прямым углом вправо, и я сразу пошёл на снижение. В момент моего разворота Степановича оторвало от меня  и крутым виражом понесло влево. Опустился я почти до самой земли и лечу ме-дленно так, по сторонам поглядываю… Бог ты мо-ой, вот это да-а. «Мелкие жулики всех мастей», написано на большом щите. Бра-атцы, ну лица ж в этом загоне. О-о, и хитрые, и напыщенные, и с лукавинкой, и… А вот этот, – подумал я, глядя на важного, словно это был гусь, а не человек, – этот точно был начальником. Ещё чуть пролетел, смотрю, табличка: «Убийцы». Ну и ро-жи! Я от испуга чуть в куст шиповника не залетел. О-о, «Чиновники-казнокрады, 3–5 млн». Ну это видимо, какую сумму каждый из них уворовал. Правильно. Вот ещё табличка – «Казнокрады. 5–10 млн). О-о, да там их, как в пустыне песка. И что интересно, казнокрадов советского периода было меньше, чем нынешних времён. Последняя табличка, которую я увидел, гласила, что около неё собраны люди, ухитрившиеся уворовать более пятидесяти миллиардов долларов. И представляете, ну ни за что не поверил бы, если бы не эта табличка. Такие простецкие ребята оказались. Обуты в кроссовки, волосы взъерошены, джинсы потёртые, футболки… босяк, да и только. И вдруг – целая куча уворованных нулей с пятёрочкой. Мне их даже стало как-то жалко, такие симпатичные. Там, где я пролетал чуть раньше, рубль в кармане лишний завёлся, а нос поднял выше головы. А тут миллиарды и свой в доску. Ну и ну-у, – подумал я. – А где ж мои сотоварищи? И только эта мысль проскочила, глядь, а впереди по курсу – «Председатели колхозов». Я делаю резкий подъём с разворотом и сразу же иду на снижение, знай, мол, наших. Но тут я что-то, видимо, не рассчитал или просто лётной практики маловато. Смотрю на набегающую на меня землю, и по коже аж мурашки поползли. Я на тормоза… а где они, эти тормоза, не знаю. Я с перепугу руки в стороны, ноги вперёд и даже рот раскрыл, смотрю, притишил чуть-чуть, а тут дерево высокое, я хвать рукою за ветку, она хрясь и отломилась. И, знаете, я с этой веткой, как Винни-Пух с воздушным шариком, тот только взлетал, а я с нею ме-дленно так опустился. И хорошо, что  ухватился за ветку, а то мог бы попасть в загон  насильников.
– Сосед, а ты, оказывается, лихач, – услышал я знакомый до боли голос председателя колхоза имени Будённого, орденоносца Семёна Андреевича.
– Ты что, не знаешь, как тормозить и идти на посадку? – спрашивает другой, не менее узнаваемый мною голос, владельцем которого был председатель колхоза «Заря коммунизма», Аркадий Филимонович Борисов.
Поворачиваюсь…
– Бог ты мо-ой! – выкрикиваю я радостно и иду навстречу своим собратьям по председательскому ярму. – Сколько ле-ет, сколько зи-им?! Му-жи-ки-и! А зачем нас тут собрали и, главное, кто? – уже без восторга и пафоса спрашиваю я своих коллег. Мы ж уже сколько лет не работаем, какой семинар?
– Э-э, бр-ат, да ты совсем отстал, – смеётся с прежней своей хитрецой мой сосед. – Перестройка ведь не только катается по нашей России, она, брат, и туда добралась, – проговорил, не переставая улыбаться, и показал рукой в небо Семён Андреевич. – Там, брат, такие дела закрутились, что и мёртвые могут подняться. Поговаривают, что…

*   *   *
– Вниманию всех собравшихся, – раздался неожиданно для нас глуховатый голос, неизвестно с какой стороны.
– Во, техника, – удивился Аркадий Филимонович. – Голос звучит прямо отовсюду.
– Вниманию всех собравшихся, – раздался снова этот же голос. – Чтобы не называть поимённо, кто нарушает тишину, просьба всем стоять молча и внимательно слушать. Мы вас сейчас собрали, чтобы сказать вам о том, что до настоящего момента у человечества  было очень много недостатков, которые возникли из-за нашего недогляда. Мы думали оставить вас в покое, надеясь, что так называемый рынок всё расставит на свои места. Но прошли тысячелетия, а ваша жизнь стала ещё хуже, чем была в начале пути.
Вы возненавидели друг друга, напридумывали всякого смертоносного оружия для уничтожения целых народов. У вас стали выживать не самые сильные, умные и добрые, а самые жестокие, хитрые и алчные, в результате чего идёт деградация человеческой популяции. На Земле идёт непрекращающаяся война, в которой гибнут ни в чём не повинные люди.
Вы живёте по отношению друг к другу хуже, чем живут некоторые самые злые на Земле твари. Вы  вышли из-под контроля и начали самостоятельную жизнь, которая ведёт к краху всего живого на Земле. Во всём происходящем виновны и мы, и наша программа. Отныне всё будет по-другому.
Раньше, при перемещении души из одного тела в другое, независимо, человек это или другое какое живое существо, мы стирали память о предыдущей жизни, теперь решено память оставлять на весь период её существования. Это даст возможность  вам самим контролировать свои действия. И чем больше вы будете нарушать общепринятые законы жизни разумных существ во вселенной, тем хуже будет статус вашего живого существа в последующей жизни, в которое мы вынуждены будем вселять вашу душу.
В первые три года после нашего семинара мы дадим вам возможность реабилитировать себя, мы поменяем местами обиженных с обидчиками, убиенных – с убийцами, казнокрадов – с нищими и обездоленными, насильников – с их жертвами. Что касается руководителей государств и лиц, занимающих высокие должности, но по своему статусу находящихся ниже, чем глава государства, то их души будут помещены в самых униженных ими людей. Чтобы они на себе испытали весь ужас их правления. А если в их действиях был злой умысел, то они будут проживать несколько таких жизней. 
А теперь по теме семинара. Сейчас каждый из вас увидит в повторе всю свою жизнь от момента рождения и до сегодняшнего времени. Если кому захочется рассмотреть внимательнее тот или иной период, вам нужно будет только подумать об этом. Повтор можно делать только на недостойных проступках. Хорошие ваши дела повторяться не будут. Кроме этого вы увидите возможные события из вашей следующей жизни. Однако вы можете улучшить своё будущее, если начнёте прямо с сего времени делать хорошие и полезные для окружающего мира дела. После просмотра своей жизни вы пройдёте по дороге к лесу, который виден на горизонте. Вдоль дороги вы увидите небольшие отрывки из жизни некоторых представителей человечества, это будет показано для закрепления материала. Всё, что вы здесь увидите, в вашей памяти сохранится до самого последнего дня. Когда же вы дойдёте до леса, то каждому из вас можно будет возвращаться в места, откуда вы прибыли сюда. Мы надеемся, что после нашего разговора с вами вы станете более разумными и последовательными в своих действиях и поступках. Следующий раз мы соберём вам подобных через пять лет. Рассказывать об увиденном и услышанном вы  можете только спустя десять месяцев.
– После этих слов (это Дмитрий Назарович озвучивает уже свои мысли) голос умолк и стало так тихо, что слышно было, как шелестят листья на деревьях и летают бабочки. Многие могут сказать или подумать, что  я всё это придумал или видел во сне, а может, даже перегрелся на своём топчанике. Нет, дорогие мои, ничего я не придумал, и был это вовсе не сон, да и на топчанике я не перегрелся.  Я уже несколько раз после семинара записывал на бумаге то, о чем услышал тогда, и что удивительно, каждый раз я пишу слово в слово то, о чём слышал. А теперь скажите, вы можете написать одно и то же разов десять, да ещё и в разное время? Нет, не напишете. Я пробовал написать то, о чём прочитал в книге или в газете. У меня даже один абзац повторить слово в слово не получается. Попробуйте и вы, не получится. А сейчас мне нужно отдохнуть, устал я. После перерыва я вам расскажу, что я видел из того, что прожил, и из того, в какой жизни  могу оказаться.
*   *   *
Вы знаете, Дмитрий Назарович вот ушёл, а я всё никак не могу поверить в то, о чём он только что рассказал. Что-то тут много, лично для меня, непонятного, как-то… ну, в общем… о, слава Богу, он появился снова. Дмитрий Назарович, вы сразу начнёте рассказывать?
– Да, сейчас удобно усядусь в кресло и продолжу. Так вот. Присел я на откуда-то взявшейся пенёк и стал смотреть видимое только для меня «кино». Представляете, мне показали даже, как меня рожала мать. Как же ей было трудно. Это сейчас иные едут рожать аж в Америку или в Англию. Я родился в холодной хате, на холодном земляном полу, в соломе. Так матери посоветовала бабка-повитуха, чтоб, значит, не испортить кровать, а ещё сказала она:
– Наш Гашподь радилши у яшлях, нихай и твой ражается у шаломя ( в соломе).
После этих слов старуха трижды перекрестилась и присела перед моей матерью на колени.
– Тужишь, милая! – крикнула она. – Тужи-ишь!. Криши жвонша, будя лекша и ребятёнок будя итить на крик. Криши-и.
Так-то вот и появился я на свет. До войны я бы родился в нашей сельской больнице, а тут, какая могла быть больница, если в селе стояли немцы. А дальше мне показали, как нам было трудно во время войны и сразу после неё. Голод и холод. Я ведь о первых своих детских годах помнил мало, и всё как в тумане. А тут, – Дмитрий Назарович качает головою и даже смахивает набежавшую слезу. – Как же было трудно нашим матерям. Господи, да чего ж нам не показали те годы раньше?! Она ж, бедная, еле держалась на ногах, сама недоедала, а меня кормила. Кормила, несмотря на мои недостойные проступки, – рассказчик  неожиданно падает на колени и, подняв голову, кричит дрожащим голосом: – Прости меня, мать, за всё плохое, что я порою не слушал тебя, и даже часто  тебе назло. Прости-и! Прости меня, мать, за всё плохое! – тряхнув головой и вытерев набежавшие слёзы, Дмитрий Назарович медленно возвращается в кресло и смотрит на меня затуманенными глазами. – Лучше бы меня на том пне убили. А дальше что было. Что-о бы-ло. Если вы, товарищи и … эти, господа, только б знали.  Вся моя жизнь прошла. Сколько ж я наделал гадостей и безрассудств за свою жизнь (мой односельчанин качает головой). Так это я-а. А что видели убийцы, насильники и казнокрады? Когда мы потом проходили по дороге, то можно было видеть, что на местах, где стояли эти люди, виднелись кучечки пепла. Вот что оставалось от некоторых. Не выдерживали и сгорали от страха перед тем, что им придётся пережить самим, побывав на месте своей жертвы.
Ещё хуже и страшнее было смотреть на то, что нам показывали во время нашего молчаливого шествия по дороге к лесу. Первое, что нам пришлось увидеть, как только мы вышли на дорогу, была сцена избиения ногами высоким смуглым мужчиной лежащей на земле женщины. Она содрогалась от каждого удара сапогом огромного размера, но как только ей удавалось подняться на колени, очередной удар ногой валил её снова на землю. В нашей колонне раздался голос возмущения. Шествующие дрогнули, а некоторые уже вознамерились броситься на помощь женщине. Но нас остановил голос:
– Не мешайте возмездию. Мы поменяли местами этих человеческих особей. Мужчину превратили в женщину, а женщину в мужчину, но сохранили им память о прежней жизни.
Следующая сцена была на бытовую тему, мужчина таскал за волосы свою жену, матерился и бил её кулаком по спине. После каждого удара женщина кричала:
– Ка-ра-у-ул! Уби-ва-ють! Спаси-те! Помоги-те!
– Убью-у, – неслось  в ответ на причитания. – Ты вспомни, сколько раз мне приходилось ночевать в лопухах в конце огорода. Да за это тебя убить ма-ло-о!
 Шагов через двадцать нам показали, как здоровенный мужик избивал под соснами милицейской дубинкой лежащего на земле мужчину небольшого роста и слабого телосложения. Здесь голос нас тоже предупредил, что мужчин поменяли местами и что за ними внимательно следят.
Самым безобидным зрелищем выглядела погоня упитанной женщины за сухоньким мужичком. Размахивая кочергой, женщина во время бега несуразно подпрыгивала и, путаясь в своей юбке, тут же падала. Мужичок же оказался более проворным. Пока его преследовательница вставала на ноги и бросалась за ним вслед, старичок успевал убегать от неё на достаточно большое расстояние.
Не буду описывать сцены насилия и убийства… Я не знаю, о чём думали другие, помню, о чём думал я, когда шёл по дороге к лесу. Я думал о том, как и что надо сделать, чтобы уменьшить зло плохих деяний, которые я совершил в своей жизни. Конечно, никаких тяжких преступлений  в ней не было, а вот всякие пакости…
 Дмитрий Назарович тяжело вздыхает и смотрит на меня.
– Назад я возвращался один. Вернее будет, не я возвращался, а меня возвратили. Около леса, как только я подумал о доме, меня подняло в воздух, и я бесшумно поплыл над горами и долинами незнакомой мне местности. Да и как она мне могла быть знакомой, если у нас стояла промозглая зима, а там, где я пролетал, благоухало всеми красками тёплое лето. У меня тогда появились мысли, что нас собирали где-то в экваториальной части Земли, а может,  даже и на другой планете, 
Не веришь? Тогда возьми и позвони любому из бывших председателей колхозов или кому-нибудь из председателей сельсоветов и спроси у них, где они были ночью с двадцать первого на двадцать второе декабря прошлого года. Ты звони, а я пойду. Мне добрые дела надо делать, чтоб в другой жизни не пришлось убегать от зайца, которого я однажды убил на охоте. А вот это мои доказательства, – Дмитрий Назарович положил на мой стол несколько листов бумаги, исписанных убористым почерком, и направился к двери.

*   *   *
       Дмитрий Назарович ушёл, а я думаю, как и после первой нашей с ним встречи, так и сейчас, что он шутил и шутит.  Даже не знаю, как реагировать на его рассказ. Мужик он вроде как серьёзный, без всяких там сдвигов и вывихов. А тут, такое рассказал, что хочется дёрнуть себя за ухо. И главное, рассказывал-то он на полном серьёзе. Да и его предложение позвонить кому-либо из председателей… А что, идея неплохая. Сейчас вот посмотрю, что он мне положил на стол, и позвоню. Чего не позвонить. Тем более что он сам об этом просил.
Бумаги, бумаги. Да, много написал. О, так это Дмитрий Назарович мне оставил своё доказательство. Десять листов… Да, он пять раз написал, о чём говорил им голос на том семинаре-совещании. Десятое февраля, восемнадцатое апреля, пятнадцатое июня, он тут и время даже поставил, двадцать два часа и десять минут. Та-ак, девятое июля и двадцатое августа. Ты-ы смотри. И действительно, всё один к одному. А может, он для розыгрыша сделал пять экземпляров? Ничего-о, Дмитрий Назарыч, мы тут тоже кое-что учудили. Хоть без его разрешения и нельзя было этого делать, но я всё-таки рискнул. Почему я его и попросил сегодня пересказать то, о чём он мне говорил три дня назад. У меня тут… в общем, я его рассказ записал на диктофон. Сейчас проверим.
Ну-у, до-ро-гие мои-и. Как сказал великий артист Леонов в фильме «Полосатый рейс»: «Хотите – верьте, хотите – нет». Всё сходится слово в слово. И им написанный пять раз текст, и моя диктофонная запись. Да-а. Вот эт-то… Ничего, мы сейчас ещё и позвоним двум-трём бывшим председателям. У меня тут есть телефоны некоторых.
А вообще-то, лучше бывшему лидеру целого района, уж больно он за последнее время стал каким-то чересчур вежливым. То, было, невзначай где-нибудь встретимся, так он смотрел всегда поверх меня, а нижнюю губу, знаете, так оттопыривал, как будто я и вовсе не человек, а какая-нибудь букашка. А тут вдруг – р-раз, и изменился в сторону вежливости и узнаваемости. Прямо отец родной стал.
 Метров за сто до встречи он начинает по-голливудски улыбаться и протягивает ко мне для объятья руки. А как только расстояние сократится до десяти шагов, он громким голосом справляется о моём здоровье и благополучии, чего раньше я от него не слыхивал никогда.
       У него тогда в обиходе были выражения «вы должны досрочным выполнением заданий партии доказать свою политическую зрелость» или «партия вам доверяет, и вы это доверие должны оправдывать хорошей работой». При этом он становился около меня так, чтобы ветер дул в его сторону, а сам носом водил  с намерением вынюхать, трезв я или «под мухой», да ещё и тремя пальцами брал на моём пиджаке (пальто) пуговицу и дёргал её, как будто хотел оторвать и взять себе на память. Кроме всего перечисленного у него была привычка крутить перед моим носом согнутым указательным пальцем. Вот ему-то я сейчас и позвоню. Если председателей Назарович мог и предупредить, то уж этому звонить не будет.
– Андрей Фомич? Здравствуйте… Это вас тревожит бывший строитель коммунизма… Узнали? О-о, это уже хорошо… Здоровье? Да пока всё идёт в соответствии с возрастом. А как там вы?.. Нормально?.. Андрей Фомич, да я тревожу вас по одному интересному вопросу… По какому? Скажите-ка мне, как вы провели ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря прошлого года?.. Давно бы-ло?.. Хорошо-о… Я вам кое-что напомню. Слушайте внимательно.
«Вниманию всех собравшихся. Мы вас сейчас собрали, чтобы сказать вам о том, что до настоящего момента у человечества  было очень много недостатков, которые возникли из-за нашего недогляда. Мы думали оставить вас в покое, надеясь, что так называемый рынок всё расставит на свои места. Но прошли тысячелетия, а ваша жизнь стала ещё хуже. Вы возненавидели друг друга, напридумывали всякого смертоносного оружия для уничтожения целых народов. У вас стали выживать не самые сильные, умные и добрые, а самые жестокие, хитрые и алчные, в результате чего идёт деградация человеческой популяции»…
– Припоминаете?.. Смутно?.. Может, мне дальше процитировать то, о чём вам говорил голос с небес? … От кого я узнал?.. Так вам же уже можно говорить о том семинаре всем, кому посчитаете нужным. Будьте здоровы, Андрей Фомич… И вам тоже… По этому вопросу надо встретиться?.. Не возражаю. Привет семье и до встречи!
Вот видите,  а я думал, что мой закадычный друг Назарыч решил надо мною по-стариковски подшутить. Не знаю, как вы, а я начинаю творить добрые дела. А вдруг…




«Евроремонт»

Ну кто сейчас не знает, что такое «евроремонт». Да даже в детском садике, после того как папы и мамы с дедушками и  бабушками оставляют своих карапузов на попечение воспитателей, кто-нибудь из юных созданий с задатками будущего строителя или даже владельца строительной фирмы начинает рассказывать своим друзьям и подружкам:
– А мы учорлась начарли дома делать ероремонту, во, – подняв нос кверху, сообщил Стасик детсадовскому другу Коле и рядом стоящей девочке с большим бантом на макушке.
– Ф-уф, – удивилась девочка с бантом. – У нас узэ елалемонта… – она начинает сгибать свои пухленькие пальчики. –  Во, коко у нас елолемонта, – показала она мальчикам ладошку с тремя подогнутыми пальчиками. – Ета стока года. Во.
– А у нас, – с важностью большого начальника начал делиться своей новостью Коля, – лр-ремонт… када мама с папою лр-ругаютса, то мама клр-рчит, сто ты лр-растяпа, ета мама папы говар-рлить, начил лр-ремонт, када вот етага  гр-рлызика, – и мама паказавая на мине пальцаю, – у нас с табою исчё и в планах не была. Во как.
 Сообщив своим друзьям о времени ремонта в их квартире, Коля с важным видом заложил руки за спину и, подняв высоко голову, широким шагом направился из раздевалки в игровую комнату.
А и вправду, чего это Коля, с огромным багажом знаний о ремонтных работах, должен стоять с теми, у кого этот самый «елолемонт» либо только начался, либо продолжается всего каких-то три года. Коле можно было и менее горделивой походкой уходить из раздевалки. В Книгу рекордов Гиннесса их семья уж точно не попадёт, потому как в России можно найти примеры с куда большими сроками ремонта.
 Сла-ви-ик, Ко-ля и девочка с бантом, спасибо вам за то, что помогли  дядям и тётям разобраться с «евроремонтом». 
Как видите, в вопросах квартирного «евроремонта» разбираются уже и дети, хотя и под другим углом понимания положения дел, этого самого, долбаного ев… ремонта. Мы в последние годы уже настолько зациклились на этом слове, что где бы ни стоял, сидел, ехал, лежал или шёл, вокруг только и слышишь: «евроремонт» да «евроремонт».

– Ва-лечка, сколько ж мы с тобою, душечка, не виделись?! – восклицает на троллейбусной остановке пожилая женщина, увидев давнюю знакомую, чуть помоложе себя..
– О-ой, не напоминайте мне, Раиса Яковлевна, я так сейчас занята, так занята, – развела руками Валентина. – У меня последний месяц нет ни одной свободной минутки. Мы такой ремонт начали, такой ремонт, – стала она повествовать своей знакомой о делах, которые не дают ей возможности показываться на людях. – Всё, Раиса Яковлевна, делаем в «евро»: и крышу, и все дорожки во дворе, и заборчики, и отливчики, даже будку нашему пёсику и ту мой умелец (наверное, муж, сын или зять) сделал в стиле «евро». Потому-то я и сижу дома. Везде нужен глаз да глаз. Чуть не доглядишь, сразу не то. Наши ж мужики без пригляду работать не могут. Кручусь, Раиса Яковлевна, как белка в колесе. Я и прораб, я и снабженец, да ещё и приходится готовить им обеды с ужинами. В общем, Раиса Яковлевна, я круглые сутки в работе.
Понятно, семейная евростройка под началом всезнающей тёти Вали. Бедные дяди…

 …А это? Ого! Вот это «евроремонт»! Представляете, огромная площадь перед бывшим райкомом, а теперь перед районной администрацией. В соответствии с модными веяниями уже знакомого всем нам «евроремонта» эта площадь покрывается разноцветной тротуарной плиткой.
– Так это ж хорошо, – скажете вы.
– Конечно, – поддержу вас и я. – Но дело в том, что эта площадь уже укатана толстым слоем асфальта. А плитка укладывается поверх асфальта. Вернее, поверх асфальта насыпается песок, а потом уже укладывается плитка.
Пока я вам объяснял, что делается на широкой и длинной площади перед районной администрацией, в здании этой самой администрации, в кабинете главы района, подошли к окну два человека – сам глава района и его заместитель.
– Ну и как? – спросил глава своего заместителя, кивая в сторону площади.
– Что, как? – не понял тот.
– Как плитка?
– А может, нам было бы лучше на эти деньги заасфальтировать улицу Овражную? – предложил, и видимо, не в первый раз заместитель. – Люди уже жалобами завалили. Там же, Василь Васильевич (глава района), пройти после дождей уже нельзя. А что зимою делается, ужас.
– Дмитрий Иванович, что ты носишься с этой улицей? Ну грязь там, ну и что? Десять лет терпели, потерпят ещё пару лет, – парировал вопрос-предложение своего подчинённого хозяин кабинета. – Ты ж понимаешь, вот уложим площадь плиткой, украсим клумбами и газонами, и не простыми, нашими с одуванчиками, а еврогазонами, ты ж понимаешь, какой у нас перед окнами будет вид, – мечтательно произнёс глава. – Приедет губернатор, а может, даже какой министр из Москвы, ты думаешь, они поедут или пойдут на твою Овражную? Не-ет, они будут ходить вот по этой площади. А то, что под плиткой у нас лежит асфальт, так об этом они спрашивать не будут, они будут любоваться нашей площадью. Мы тут ещё фонтанчик сообразим, – начал было развивать мысль о великих преобразованиях  районного центра в стиле «евро» Василий Васильевич, однако его мысли на самом что ни на есть скаку резко остановил Дмитрий Иванович.
– Василь Василич, так скоро ж выборы главы района, – обеспокоенным голосом напомнил заместитель своему шефу.
– Ну и что?
– Как что? А если с Овражной не придут к урнам?
– Хм, – удивился глава. – Не придут. Да пусть не приходят, подумаешь. Это если бы было узаконено, чтобы в выборах участвовало не менее двух третей населения, вот тогда, может, мы бы и подумали о твоей злосчастной улице. А сейчас у нас вообще сняли порог явки. Ты ж голосовать будешь за меня? – глядя в глаза своему заму, спросил районный начальник.
– Конечно, – ответил Дмитрий Иванович.
– Ну вот, видишь, выборы уже и состоялись, – засмеялся Василий Васильевич. – А я избран буду на пост главы района со стопроцентным волеизъявлением прибывшего на выборы народа. Да не горюй ты за Овражную. За неделю до выборов мы туда пошлём дорожников, чтобы они покатались по ней со своей техникой. Не горюй, Дима. Тебе-то что. Это мне-е надо волноваться. А тебе… я буду главой, и ты будешь сидеть в своём кабинете. Выборы? Наши выборы на этой вот площади, – улыбаясь, произнёс Василий Васильевич. – У нас с тобой, через  месяц здесь должен быть полный «о’кей» вместе с «евро».  К приезду в район многочисленной делегации из других областей  мы должны закончить укладку плитки и навести на площади соответствующий порядок. Ответственным за выполнение работ я назначаю тебя, Дмитрий Иванович, – Василий Васильевич повернулся к заместителю и ткнул его пальцем в грудь. – И смотри, чтобы на газонах была зелёная травка, а на клумбах цвели цветочки. Главное, чтобы мы с тобою там котировались, – показал рукой на потолок хозяин кабинета.
Видите, у этих людей, свои заморочки, свой «евро» и даже  какой-то свой  «о’кей».

 А сейчас, уж если мы с вами коснулись этого заморского щёголя-«евро», я вам предлагаю немного протопать ножками до районной больницы. Месяц назад мне пришлось побывать там по зову одного моего… фьи-ию. Не удивляйтесь, что я присвистнул. Как тут не свистнешь, если я вам могу сейчас рассказать о случае, который произошёл как раз в этой больнице, и, понимаете, всё, что произошло в один из дней моего пребывания в её коридорах, на сто процентов соответствует нашей теме.
Так вот. Вы телевизор, наверное, смотрите, если и не целыми днями, то уж часок урываете из своего распорядка дня, хотя бы на просмотр какого-нибудь очередного фильма со стрелялками и умопомрачительной любовью между полётами пули от ствола  (автомата, пулемёта, пистолета и другого мелкого огнестрельного оружия) до тела того, в кого её посылал любимец народа – правильный бандюк.
Но я не про основной фильм буду говорить. Нашенские ужастики мне последнее время что-то перестали нравиться. Я буду говорить про всемогущие рекламные ролики, которые крутят нам вот уже много лет. Почему рекламные ролики я назвал всемогущими? Да потому, что только они могут прерывать даже тот же полёт пули. Госдума не может, а вот реклама может. Сколько в Госдуме поднимали вопрос о переносе безнравственных фильмов на ночное время. Пусть, мол,  патологические убийцы и спецкиллеры их смотрят, первые – для обретения навыков, а вторые – для повышения квалификации. И что? А ничего. Как стреляли, так и стреляют. И где только патронов столько берут? Всё, хватит о стрелялках, а то впереди ещё ночь, а ночью нам с вами надо будет спать.
 Давайте я лучше перейду  конкретно к тому, почему я вынужден был посетить сие лечебное заведение. Вы не удивляйтесь тому, что я вам сейчас скажу. Виной всему как раз и стал один из рекламных роликов. Вы помните бобра с сияющими двумя зубами? Вот этот бобёр фактически и погнал меня в коридоры больницы.
Ну, во-первых, у меня начали шататься зубы – не подумайте, что они у меня вставные, не-ет, зашатались свои. Возраст, он и в селе на свежем воздухе возраст. Вот и зашатались, как пьяные, хоть за последние лет десять ни на один из них не попало ни одной капли спиртного. Но это ещё ничего. Мои зубы, как ни странно,  перестали поблёскивать на свету. Клацать я ими ещё мог, а вот улыбаться сверкающей улыбкой – уже нет. А у бобра-а. Вы помните? Прямо молнии сверкали. Ну, вот и я… да, да, тоже захотел, чтобы молнии, жих, жих!

Готовиться к поездке в лечебное заведение я начал ещё со второй половины предыдущего дня. Часа три у меня ушло на обычное самовнушение, что в больницу мне ехать надо обязательно, тем более что в кабинете с креслом и бормашиной я был ещё… о-о, лет десять назад.
Почему я сделал такой большой перерыв между посещениями стоматолога? Да потому, что как раз десять лет назад у меня вырвали, именно вырвали, а не удалили, здоровый зуб. А тот зуб, который был причиной побаливания выдернутого, оставили, после чего возмутитель спокойствия настолько обнаглел и возгордился своей незаменимостью, что за прошлые годы вырос почти на целый сантиметр.  И теперь он у меня во рту возвышается над всеми своими собратьями, как матрос на старых кораблях, ну тот, который сидел на мачте в особой корзине и смотрел вперёд, чтобы вовремя увидеть возникающую опасность, а если это было китобойное судно, то вперёдсмотрящий высматривал на поверхности водной глади или средь бушующих волн предмет охоты.
Однако я, наверное, плохой специалист в вопросах внушения. Уж, по крайней мере, так мне показалось к вечеру, когда солнце нижней частью своего круглого диска начало цепляться на горизонте за верхушки деревьев, когда надо было вытаскивать из сундуков свои парадные одежды, у меня ещё не было решительного «да» в пользу того, что надо ехать.
А про сундуки… вы не улыбайтесь. Вы что ж, хотели, чтобы я отправлялся в серьёзное по всем показателям учреждение в своей повседневной одежде? Тут вы неправы. У нас в селе все, кому надо ехать в больницу, ещё с вечера достают всё чистое и по возможности делают примерку, чтобы уж утром всё было чин чином, без всяких там непонятностей с помятостями и неровностями. А как бы вы хотели? А если вдруг что случится? Да чего уж там. На всех кораблях во все века перед боем матросы одевались во всё, если и не новое, то, по крайней мере, в чистое. А вдруг… правильно, вдруг что случится.
Но что интересно, стопроцентного желания ехать в больницу у меня не было даже утром, когда я вышел на автобусную остановку, на которой последний раз автобус останавливался ещё года три назад. Вам, конечно же, хочется узнать, что это у нас за расписание такое и почему так редко ходят автобусы? А они и вообще не ходят. А три года назад это транспортное средство останавливалось по причине открытия этой самой остановки. Мы, жители села, тогда так возрадовались приобщению нас к цивилизованному миру, что уже на второй день скопом толпились под навесом, на месте короткого отдыха транспортного средства. Однако, протоптавшись на остановке больше часа и поделившись всеми сельскими новостями, мы, жители села, желающие уехать в районный центр, разошлись по своим домам в великом недоумении и расстроенных чувствах.
Теперь же на остановке мы, селяне и наши гости, собираемся больше для того, чтобы уехать в райцентр или даже в столицу нашей области на попутных машинах, проезжающих по дороге в большом количестве. Ну, тут уже, как говорят, кому как повезёт. Лично мне вызвать сочувственную слезу у проезжающего мимо автовладельца удавалось и удаётся так редко, что я если и прихожу на остановку, то больше надеюсь на возможность проезда по дороге в нужном мне направлении кого-нибудь из односельчан или давнишних знакомых. Так получилось и на этот раз. 
На месте предполагаемой остановки общественного транспорта нас, желающих выехать за пределы своей малой родины, собралось десятка полтора человек разного возраста, начиная с блондинок и брю… других колеров смазливых односельчанок с обнажёнными пупками и заканчивая такими, как и я сам, одетыми в советскую классику семидесятых годов прошлого столетия.  Были, конечно, в группе жаждущих уехать и ста… простите, почтенные женщины, в своих строгих нарядах, не поддающихся времени и моде.
Через полчаса остановочной «рулетки» наши ряды покинули  голопузые и три молодые особи мужского рода, все они уехали со своими друзьями и любимыми. В результате естественного отбора на остановке осталась строгая классика. Ещё через полчаса под навесом топтался обуреваемый неизвестностью один я. А ещё через полчаса в моей голове началась борьба двух мыслей. Одна, более настырная, настаивала на том, чтобы я, её носитель, потоптался под навесом ещё некоторое время.
– Ну что тебе делать дома? – спрашивала она. – Да и нельзя ломать намеченные планы. Раз пришёл, то стой.
Вторая, более спокойная и уравновешенная, не требовала, как её сестрица, а так ненавязчиво намекала:
– Иди ты домой. Ну постоишь ещё час, ну подберут. И что? Приедешь в больницу в собачий полдень (поздно), а там уже и очередь будет дня на два.
И, знаете, я, может,  даже и ушёл бы домой, потому как в моей голове начали кучковаться мысли о правильности принятого решения, но в этот момент передо мною остановилась машина отечественного производства – «Москвич», которым владеет в основном наше поколение.
– Колхозник, ну что ты стоишь? – услышал я знакомый голос из приоткрывшейся двери. – Если ты не прогуливаешься, а хочешь отсюда уехать, то садись, подвезу.
Вот видите, я вас не обманывал, когда говорил, что меня подбирают с остановки мои хорошие знакомые. С Николаем Петровичем, таковы имя и отчество владельца транспортного средства, нам одно время пришлось около года работать в одной организации. Это хоть и было довольно давно, но мы нашим встречам всегда бываем рады, тем более что он тоже ехал в больницу. Болячки, правда, у нас оказались разными, но мысли о хреновости нашего положения в обществе на данном этапе его развития были один к одному, что дало нам возможность отвести душу.
Все тринадцать километров пути мы с Петровичем разносили в пух и прах наше (а может, оно и не наше) родное правительство и всех президентов за бестолковость в решении вопросов развития страны. И скажу вам по секрету, подъезжая к больнице, мы почувствовали такое облегчение от нашей трёпотерапии, что впору было возвращаться домой. Но тут мы уже проявили характер. Раз приехали, значит, надо заходить в парадную дверь.
Но прежде чем зайти в калитку, устроенную в заборе, ограждающем территорию больницы, я предоставляю вам возможность вновь прикоснуться к великому и могучему… евроремонту, тем более что мы с Николаем Петровичем расстались, ему, как оказалось, надо было заходить в больничные покои через другую, менее значительную дверь, чем мне.
Прямые дорожки, устланные тротуарной плиткой, очень даже гармонировали со свежевыкрашенным фасадом двухэтажного здания поликлиники, соединяющего два многоэтажных корпуса самой больницы, в которых располагались палаты для временного пребывания в них жителей района, оказавшихся волею судеб на больничных койках.
«Уж тут-то у меня здоровый зуб не вырвут, – подумал я и с восхищением посмотрел на мужчину средних лет, лихо управляющего газонокосилкой… не нашего производства. – Чёрти, когда только мы научимся клепать такие косилки на своей российской территории?» – проскочила вдогонку за первой мыслью вторая, уже критического содержания, и я вспомнил висевшую в моём сарае косу, которая досталась мне в наследство от отца. Её он купил ещё в далёком пятидесятом году, и от долгих лет работы на лугах и полях от прежней косы остался один обушок да узкая полоса полотна.
– Она, сынок, хоть и плохая стала, но бурьяны косить вокруг хаты сгодится, – успокаивал он меня, когда я только учился орудовать этой косой. 

Однако, невзирая на появившиеся критического содержания мысли, я чистосердечно отметил высокое качество еврогазонов. Ровненькие, зелёненькие, с одинаковой густотой травостоя. И что особенно бросалось в глаза, так это степень разбрызгивания воды. Над уже скошенными участками стояло туманообразное облако, а не, как обычно у нас было ранее, мощные струи, которые не столько поливали, сколько вымывали землю. А тут было всё чин, чёрт побери, чином.
Ещё больше меня успокоила своим светло-бежевым цветом фасадная стена. Да и как тут было не успокоиться, если краска на всех её квадратных метрах лежала ровно, без всяких там тёмных и белых пятен. Не было на ней и подтёков, это я уже рассмотрел по мере приближения к парадному входу с несколькими стеклянными дверьми в металлическом обрамлении, изготовленных по заокеанским технологиям, которые открывались и закрывались без всяких там писков и дребезжаний. Да и смотрелись эти двери намного богаче и элегантнее, чем когда-то скособоченные и облезлые,  изготовленные из сырой доски их предки.
«Не-ет, тут уж у меня здоровый зуб не выдернут», – вторично подумал я и, собрав воедино силу, волю и самообладание, смело взялся за дверную ручку.

Пока я шёл по когда-то просторному вестибюлю, а теперь по узкому, словно щель, ведущая в бомбоубежище, проходу, между торговых точек с чулками, носками, детскими игрушками и другим  товаром, я подумал уже, что попал по ошибке на вещевую толкучку, а не в лечебное заведение, и хотел уже было повернуться назад, но в момент моих тревожных раздумий навстречу мне из-за висящих над головой колготок вышла женщина в голубоватом медицинском халате и колпаке из такой же ткани.
– Извините, пожалуйста, – обратился я… к Ольге Сергеевне (её имя я прочитал на висевшей у неё на груди опознавательной бирочке). – Это больница? – вежливо спросил я её чуть ли не шёпотом.
– Да, это районная больница, – ответила она мне громко и,  наклонившись ко мне, с усмешкой прошептала: – А психбольница находится в областном центре, – и медсестра назвала мне адрес сего лечебного заведения.
– Спасибо, но мне пока психбольница не нужна, а нужна регистратура вашего заведения. Где она?
– Вот за теми бюстгальтерами, – показала медсестра рукой на висевшие женские принадлежности.
Отыскав нужную мне стеклянную стенку с множеством маленьких окошечек, я пристроился в очередь к одному из них и начал высматривать присутствие среди толкавшегося люда, как больных, так и покупателей разномастного ширпотреба, знаменитого «евро». Может, мне и удалось бы его где-нибудь увидеть, но тут меня окликнули из окошечка:
– Мужчина, что вам?
– А-а, – ответил я невпопад. – Мне к зубному, – тут же поправился я и посмотрел добрыми глазами на женщину, находящуюся за стеклянной перегородкой.
– Сходите в семнадцатый кабинет и возьмите у них талончик. С талончиком потом придёте к нам, и мы дадим вам карточку, – проговорила она спокойным голосом.
– М-да, – выдавил я из себя. – Надо – значит, надо.

Тёмный, длинный внутренний коридор второго этажа встретил меня начальным периодом российской перестройки. Пол, выстланный рваной мраморной плиткой… Для ясности объясняю. Были годы, когда практиковалось в отделке полов использование мраморной плитки неправильной формы, ну как бы с рваными краями. Такую плитку укладывали на свежий толстый слой бетонного раствора и потом немного вдавливали, с таким расчётом, чтобы её верхняя плоскость была в одной плоскости с раствором. После того как раствор затвердевал, пол полировали специальной машиной. Может, у строителей существовала на этот приём какая другая терминология, я же постарался объяснить доступным языком людям, далёким от  этого вида работ.
По прошествии многих лет эксплуатации (топтания по полу) бетон, как менее стойкое по сравнению с мрамором покрытие, попросту стёрся подошвами обуви и стал во многих местах значительно ниже плиток. Некоторые плитки и вовсе оказались незакреплёнными, или, как говорят специалисты, «заиграли». И несмотря на это, мне удалось пройти до названного в регистратуре кабинета благополучно, не споткнувшись и не поскользнувшись. В общем, всё прошло спокойненько и пристойненько.

– Скажите, вы замыкаете очередь на евроремонт зубов в этот кабинет? – спросил я сидевшего на диванчике съёжившегося в неудобной позе пожилого мужчину.
– Евроремонт? – усмехнулся он и, улыбнувшись, посмотрел на меня каким-то загадочным взглядом.
Привыкнув к полумраку, я начал считать сидящих на диванчиках людей, чтобы определиться, сколько мне придётся ожидать, пока я получу нужный мне талончик.
– Вы удалять или?.. – спросил меня мой сосед.
–Да не-ет, ни то ни другое. Мне бы очистить зубы от камней, – ответил я ему. – И чуть-чуть подлечить дёсны. Но мне нужен талончик.
– Мужчина, – раздался из полумрака женский голос. – За талончиком вы можете пройти без очереди.
– Нет-нет. Без очереди не пойдёт, – отозвалась сидящая рядом с женщиной девушка. – Я тоже ожидаю талончик. Так что вы будете за мною, – кивнула она головой в мою сторону.
– А-а-а! – неожиданно для всех сидящих разрезал коридорную тишину  громкий женский крик из кабинета стоматолога. – О-о-ой! А-а-а!
Вся наша очередь вздрогнула и как бы сжалась то ли от испуга, то ли от неожиданности.
– О-ё-ё-ёой! – разлетелось вновь по длинному коридору в разные стороны от семнадцатого кабинета.
– Вы будете тут сидеть? – как-то судорожно толкнул меня в бок  сосед и встал.
– Да. А что такое? – спросил уже я у него.
– Да мне надо сходить в аптечный пункт за лекарством. Жене надо взять, а то потом забуду.
– Хорошо, – дёрнул я плечом и пересел на его место.
– О-о-ё-ёй! – вылетело из приоткрытой двери семнадцатого и проплыло над нами, словно грозовая туча в летнюю ночь. – М-м-у-у! А-а! Ой. А-а-у, м-м-у, – взахлёб ещё раз ударило по нашим ушным перепонкам уже из-за плотно прикрытой медсестрой двери. – И-и-и!
– Мужчина, – обратилась ко мне девушка. – Я ухожу, так что вы теперь будете вторым за талончиком.
Вместе с ней встала и сидящая с нею рядом женщина. Она молча поправила юбку и быстрым шагом пошла по коридору на выход со второго этажа.
– О-оё! О-ой! И-и-их! – прямо-таки завизжала не видимая нами женщина.
«А может, мне попробовать отвар коры дуба?» – промелькнула в моей голове мысль, первая после того как я занял очередь и нервно подёргивался после каждого крика, доносившегося из кабинета стоматолога.
– У-у-а-а, – лягушкой проквакала за дверью с семнадцатым номером вконец измученная женщина.
Наша очередь после «у-у-а-а» ещё уменьшилась на два человека. Нас покинули старик с палочкой и довольно молодая женщина, которая, прежде чем идти, несколько раз прокашлялась и каким-то глухим и дрожащим голосом тихо проговорила, видимо, для всех нас:
– Лучше я поеду в платную…
Моя очередь стремительно приближалась, и, вероятно, мне пришлось бы через некоторое время заходить… но, знаете, случай, он и в больнице, у кабинета стоматолога с кричащей на все голоса женщиной, тоже иногда бывает.
– О-о! У-у-у! – раздалось громко за дверью, которая тут же резко распахнулась, и в коридор медленно вышла взмокшая от пота и перенесённых страданий, упитанная женщина, закрывающая обеими руками рот. – О-ой!– простонала она и дрожащей рукой достала из небольшой сумочки мобильник. – Ко-ля, Ко-ля, за-бе-ри ме-ня-а, я не дой-ду са-ма домо-ой, – прорыдала она какому-то Николаю и опустилась на диванчик.
– Дубовая кора… прошлогодняя… в сумочке на полочке в шкафу, – неожиданно вспомнил я место, куда её ещё год назад сам же и положил.
…На первом этаже, в бывшем вестибюле, а теперь мини-рынке, под объёмным бюстгальтером я даже припомнил, какого цвета сама сумочка, такая, знаете, серенькая с весёленькими цветочками и зелёными листиками.
Прошло три месяца.
– Мда-а, – удивлённо произнёс я, разглядывая отражение своих зубов в большом зеркале. – Хмых! – непроизвольно вырвалось у меня. – Осталось только покрыть лаком, и будет полный «евро…», – с усмешкой подумал я и поклацал укрепившимися после трёхмесячного полоскания дубовым отваром  зубами, которые покрылись плотным красно-коричневым налётом и стали походить на аксессуары, изготовленные из самой дорогой породы красного дерева.

Человек  с  трибуной

Эту поучительную историю мне рассказал бывший председатель колхоза, Илья Павлович Курнаков, с которым мы одно время по соседству работали. Встретиться ж этим летом в поликлинике участковой больницы нам помогли болячки. Пока мы ожидали приёма у врача, он и поведал мне то, о чём вы сейчас сможете прочитать.

Человек с трибуной? Конечно, человек за трибуной – как-то понятнее и правдоподобнее, а вот человек с трибу-уной… Но вы за этого homo sapiens, о котором я вам сейчас хочу рассказать, особо на переживайте. Никакой трибуны он с собою не возил, не носил и  не таскал, хотя ему было бы лучше её и иметь, чтобы его выступления и тем более наставления выглядели более солидно и значимо.
Познакомился я… давайте-ка этого человека я вам сразу же и представлю и даже коротенько так его обрисую. Так, на всякий пожарный, вдруг вам с ним придётся где-либо по какому-нибудь случаю или совсем без оного встретиться.
Первая наша встреча произошла двадцать лет назад, при забывшихся уже обстоятельствах. Помню, что нас тогда представили друг другу, чтобы мы могли за время нашего пребывания в кругу знакомых и незнакомых людей перекинуться двумя-тремя фразами.
Игорь Данилович, основной герой моего повествования, в те годы был среднего роста, русоголовым и средней, не обременяющей ноги упитанности. Короче, он  был неплохо сложен для кабинетного работника. Наряду с солидностью мой новый знакомый ещё и обладал негромким, но твёрдым и, можно сказать, даже жёстким, проникающим в самое нутро его собеседника голосом, опять же кабинетного, знающего себе цену чиновника.
В связи с тем что Игорь Данилович всё светлое (дневное) время находился в кабинете, его лицо не носило на себе даже малейшего загара. Лет ему в пору нашей встречи было около сорока. Строгий серый костюм, волосы, зачёсанные назад, и волевой взгляд серых глаз давали понять собеседнику, что этот человек способен вести разговоры только о государственных делах, немного о политике и чуть-чуть о погоде. Анекдоты и всякие там балагурные штучки он тут же отметал своим укоризненно-строгим взглядом.
Оно и понятно. Игорь Данилович во время нашей первой встречи являл собою партийного функционера в масштабе целого большого города. Один из серъёзнейших отделов, которым он заведовал в те годы, представлял достаточно серьёзный орган городской партийной организации, в котором «хиханькам» и «хаханькам» места просто не было. В этих отделах, независимо от уровня и масштабности, всегда и везде работали серьёзные, без каких-либо зачатков или остатков юмора люди. И чем  весомее был отдел (райком, горком, обком, крайком и так  далее), тем серьёзнее были их заведующие.
В первую встречу, помнится мне, мы обменялись несколькими фразами о погоде и видами на урожай зерновых, кроме этого, мы кое-что вспомнили из своего прошлого, не касаясь детских и ранних юношеских лет. В основном это были ознакомительные сведения по вопросам образовательного уровня.
По разговору собеседника и осведомлённости его в вопросах сельского хозяйства я понял, что мой новый знакомый – выходец из крестьянской семьи и к тому же долгие годы, возможно, юношеские, прожил в селе.
Игорь Данилович во время беседы часто пользовался терминологий сельского жителя нашей округи, а иногда, как бы невзначай, а может быть, и специально сбивался на сельский говор. Но это, наверное, был тактический ход, потому как я в то время работал в колхозе секретарём партийной организации. Вероятно, мой собеседник этим говором хотел подчеркнуть свою принадлежность к селу или намекал на то, что в вопросах крестьянских работ он тоже не лыком шит и кое-что в них соображает.
Одновременно со своей специфичной для партийного работника его ранга серьёзностью мой новый знакомый имел и некоторую, как я заметил, слабость. Игорь Данилович во время разговора несколько раз сбивался на рассказ о своей чисто образовательной, если можно выразиться так, жизни. Он, нет-нет, да и заговаривал о годах своей учёбы, а это были один техникум и три высших учебных заведения, которые он в своё время успешно окончил. Говорил он об этом хоть и не назойливо, но с оттенком своего превосходства над моим одним сельскохозяйственным институтом, в котором я проучился пять лет, а по окончании получил диплом по специальности агрохимика, агронома-почвоведа.

Вторая встреча у нас произошла уже после того, как партийной власти в нашей стране не стало, и Игорь Данилович работал в то время на хозяйственной должности в чине заместителя начальника какой-то крупной организации. С переменой места работы у него наметились и значительные изменения в разговоре и манере поведения во время самой беседы.   
Если при первой встрече передо мною стоял партийный босс, часто говоривший чуть ли не заученными цитатами из трудов классиков марксизма-ленинизма, то во второй раз я увидел человека, как сейчас принято говорить, раскрепощённого, хотя мне это определение и не совсем нравится.
Раскрепощённость – она ведь может быть разной. Быть более свободным в разговоре и поведении, но при этом не переступать рамки приличий и быть раскрепощённым до поросячьего визга – вещи совершенно различные. Нельзя свободу в общении людей друг с другом превращать во вседозволенность и разнузданность.
Игорь Данилович придерживался первого моего определения. В его говоре заметно уменьшились жёсткость и категоричность. Он реже стал горделиво вскидывать голову, выпячивать по-горбачёвски нижнюю губу и смотреть сквозь меня, но у него и усилилась одна черта – рассказывать в  восхвалительном тоне о своей учёбе, и особенно о работе в качестве заведующего отделом горкома партии.
– Учиться трудно было, – говорил он. – Но я приложил всё своё старание, а в особенности желание вылезти из сельской дыры на более широкую дорогу. И я учился. Ночами сидел над книгами, недосыпал, приходилось и недоедать, но я заставил себя изучить всё, что помогло мне потом подняться на более высокую ступеньку среди своих сверстников и особенно односельчан. Трудно было, – часто подчёркивал Игорь Данилович. – Но я осиливал каждый раз новую для себя высоту. Окончив успешно техникум, я поступил в институт на заочное отделение. Благодаря знаниям, полученным ранее, учиться в институте уже было легче. А когда я окончил высшее учебное заведение, я уже начал расти и по служебной лестнице, потому как и на работе я делал всё, чтобы она была видна и приносила пользу. Вышестоящие руководители всегда были довольны моей исполнительской дисциплиной, – не забывал частенько вставлять в свою информацию Игорь Данилович. – Мне часто поручали организовывать встречи всевозможных делегаций на самом высоком для области уровне, и я всегда с этой задачей справлялся. Кроме этого я много раз сам возглавлял уже наши делегации при всевозможных поездках в разные регионы страны. Мне в тот период пришлось встречаться с самыми высокими руководителями, как партийной, так и хозяйственной власти, и нигде у меня не было сбоев. Сказывалось знание своего дела и ещё интуиция, которая меня часто выручала.
После рассказа о своём трудовом пути, Игорь Данилович поднимал голову и внимательно смотрел на меня горделиво-вопросительным взглядом, как бы спрашивая: – Ну и каков я? – после чего он уже более твёрдым голосом продолжал: – Когда же я окончил ещё один институт, то мне пришлось побывать на многих довольно высоких по своей значимости должностях, как партийно-советских, так и хозяйственных. Я работал долгие годы заместителем председателя райисполкома, председателем комитета народного контроля, вторым секретарём райкома и, в конце концов, учитывая мою трудоспособность и умение контактировать с людьми, меня выдвинули на должность заведующего самым серьёзным отделом городского комитета партии.
Охарактеризовав свою высокую партийную должность как наиболее ответственную в партийном аппарате, Игорь Данилович поделился некоторыми мыслями о той огромной работе, которая вообще была возложена на руководимый им отдел:
– Это первый секретарь мог не знать, к примеру, секретаря партийной организации какого-либо предприятия, мне это было непозволительно. Потому как я сам подбирал эти кадры. Директора заводов, как крупных, так и мелких, все проходили через мой отдел. От меня часто зависело, будет тот или иной человек директором или нет. Но меня все директора уважали, так как знали, что я не буду кривить душой перед первым, если человек заслуживает или, наоборот, не заслуживает того или иного назначения или наказания, вплоть до оргвыводов.
Работу вверенного мне отдела я поставил на такую высоту, что со мною первый секретарь всегда считался. Бывали случаи, когда ему приходилось  отменять своё решение по тому или иному руководителю или секретарю партийной организации, потому что это его решение было ошибочным или субъективно предвзятым и не находило поддержки в нашем отделе и лично у меня.
После этого монолога Игорь Данилович обычно откашливался и краем глаза смотрел на меня и окружающих нас людей, если таковые были в этот момент. Ему, вероятно, хотелось увидеть незаметно для нас нашу реакцию на автобиографическое сообщение. И убедившись, что его бывшая должность произвела на нас впечатление, он мог тут же, в зависимости от того, по какому случаю собрались люди, взять в свои руки бразды правления данным собранием.

Третья наша встреча состоялась чисто случайно в вагоне пригородного электропоезда, приблизительно  месяцев через пять-шесть после второй.  В один из дней мне пришлось из областного центра ехать в село к родителям, у них тогда было неважно со здоровьем, а время отправления электропоезда  совпадало с возможностью  моей поездки. Вот я и решил этим воспользоваться.
Отоварившись в магазинах по пути к вокзалу необходимыми продуктами, я заблаговременно прибыл на платформу и благополучно разместился в одном из вагонов в самом его углу, чтобы за моей спиной не было других пассажиров. Вынув из сумки газету, я спокойно начал просматривать интересующие меня материалы. Через некоторое время чтение меня так увлекло, что я даже не почувствовал, когда электропоезд начал движение. Из отстранённости или как бы из забытья меня вывел голос Игоря Даниловича, но это было уже через две остановки после отправления.
 – Учиться трудно было, – услышал я. – Но я приложил всё своё старание, а в особенности желание вылезти из сельской дыры на более широкую дорогу. И я учился. Ночами сидел над книгами, недосыпал, приходилось и недоедать, но я заставил себя изучить всё, что помогло мне потом подняться на более высокую ступеньку среди своих сверстников и особенно односельчан. Трудно было, – часто подчёркивал Игорь Данилович. – Но я осиливал каждый раз новую для себя высоту…
Я не буду дальше излагать длинный монолог моего знакомого, чтобы не получилось, как… «у попа была собака, он её любил…». Наиболее ж любознательным советую открыть книгу на странице сто семьдесят второй, найти вторую строку снизу и со слов:  «Окончив успешно техникум…» – продолжить чтение до третьего абзаца на странице сто семьдесят четвёртой,  который начинается словами:  «После этого монолога, Игорь Данилович обычно откашливался…»
Около двадцати минут мне пришлось невольно слушать рассказ-автобиографию Игоря Даниловича о его трудных годах учёбы и продвижении по служебной лестнице. О том, каким он был принципиальным и, можно сказать, эрудированным в вопросах партийного строительства. На своей остановке я вышел из вагона, а бывший заведующий одним из основных  отделов поехал дальше. Прикинув по времени, я пришёл к выводу, что сидящим рядом с ним людям придётся выслушать до конца то, о чём я слышал при нашей  второй встрече с ним.   

Четвёртый  раз героическую автобиографию Игоря Даниловича мне довелось услышать в полном объёме на одной из встреч на избирательном участке, за два дня до выборов в Государственную  Думу.  Он   присутствовал   в   зале, в  котором 
должно будет проходить голосование, в качестве члена избирательной комиссии, а я как избиратель.
Дело состояло в том, что я взял у себя по месту прописки открепительный талон и теперь пришёл, чтобы узнать, каким образом мне можно будет исполнить своё волеизъявление. Задержался ж я на избирательном участке по причине встречи с давнишним хорошим знакомым, с которым я ещё работал вместе в системе агрохимической службы области. Я был в ту пору агрохимиком по Ракитянскому району, а он (Никита Семёнович, тогда ещё просто Никита) трудился в самой агрохимической лаборатории и курировал группу районов, в которую входил как раз и тот, где я работал. Встретились же мы с Никитой Семёновичем по одной простой причине: он оказался  членом данной избирательной комиссии. Поистине мир тесен. Столько лет не встречаться и…
– Неужели это тот самый Курнаков, который работал агрохимиком? – спросил он меня, прочитав мой открепительный талон. – Ты Никиту помнишь? Ну агрохимлаборатория… образцы, анализы? Вспоминай!
– А чего тут вспоминать, – улыбнулся я. – Мы ведь с тобою, Никита?.. – я вопросительно посмотрел на собеседника.
– Викторович, – подсказал  мой бывший коллега.
– Викторович, мы ведь столько исколесили дорог по полям, что они остались вот тут, – я постучал по своей голове кулаком, – на всю жизнь.
Ввиду того что мы долго не виделись, нами было решено на некоторое время присесть в стороне от шумных его коллег по избирательной комиссии на отдельно стоящих стульях  и немного побеседовать.
– Сколько ж мы с тобою не виделись? – первым спросил меня Никита.
 – Та-ак, – начал припоминать я.–  Да, наверное, лет… этак тридцать… тридцать три года…
– Ну ты как?  Где? Кем? – как из пулемёта сыпал вопросами Никита Викторович.
– Да как, теперь я пенсионер, сижу дома, развожу кур и дышу свежим воздухом…
 Вот тут нас и отхватил Игорь Данилович, да и не только нас, а всех присутствующих. Как самый старший по возрасту, он решил, пользуясь случаем, посеять в наших умах и сердцах разумное и полезное. Всю свою, как показалось нам вначале, предвыборную агитацию он, как и на других, различной направленности и повесток дня собраниях, сходах, тризнах и так далее, начал умело увязывать с вехами своей, уже известной почти что всем жителям округи автобиографии.
На примерах из своей жизни Игорь Данилович показывал и доказывал преимущества той или иной человеческой формации, начиная от каменного века и заканчивая нашими днями. Попутно наш знакомый довёл до нашего сведения, что во время трудовой жизни он  много раз избирался членом райкомов и обкома партии, депутатом районного и областного Советов.
 За время  своей депутатской деятельности Игорю Даниловичу довелось возглавлять бесчисленное количество всевозможных комиссий, комитетов и групп. И что было самым главным в его деятельности в те годы, так это то, что, не будь Игоря Даниловича в период существования ранее перечисленных образований, их итоги работы, если бы и не равнялись нулю, то всё равно не были бы столь значительны, какими они стали  благодаря его (Игоря Даниловича) участию.   
Чтобы не слушать повтор о великих трудовых свершениях на тернистом пути Игоря Даниловича и о его большом участии во всех серьёзных делах, я предложил своему давнишнему  коллеге по агрохимическим делам отойти в дальний угол зала. Но, несмотря на большое расстояние, до нашего слуха нет-нет, да и доносились как отдельные слова, так и целые предложения из рассказа бывшего ответственного партработника.

Голос Игоря Даниловича и его знаменитый монолог в пятый раз я частично слушал на поминках нашего общего хорошего знакомого, который работал  в советский период в аппарате райисполкома и был, по воспоминаниям его соратников, неплохим человеком.
Покойный прошёл всеми дорогами войны, был награждён многими орденами и медалями, а на работе в послевоенный, восстановительный период, благодаря своему трудолюбию и товарищеским взаимоотношениям с подчинёнными снискал уважение у тех, кто его знал и кому приходилось обращаться к нему по различным хозяйственным или личным вопросам.
Но даже в минуты скорби Игорь Данилович выискал момент, когда до начала  поминок оставалось ещё время и мужчины, собравшись в круг у забора с уличной стороны усадьбы покойного, курили, изредка перебрасываясь короткими фразами. Вот тут-то наш теперь уже общий знакомый во время разговора вставил нужное ему слово и начал свой знаменитый монолог, который ему пришлось прервать, – всех пригласили к поминальному столу.   
На поминках Игорь Данилович, пользуясь некоторым замешательством присутствующих за столом, умело взял бразды правления траурной тризной в свои твёрдые руки и, став во главе стола, произнёс пламенную речь о том, каким хорошим человеком был бывший солдат – защитник Отечества, муж и отец, дед и прадед, наш общий друг и знакомый.
Игорь Данилович, однако, и здесь не удержался и попутно начал было излагать свою безумно интересную автобиографию, увязывая свои дела и свершения с делами покойного хозяина дома. И надо сказать, что он делал это так мастерски, что прожитый путь усопшего не был бы так ярок и значителен, если бы во время его жизни на его пути не повстречался Игорь Данилович. Может, всё и сошло бы, но откуда-то явился один из более близких друзей семьи покойного, тако-ой, знаете, не дюже видный из себя старичок.
– Слышь, мужик, – обратился он к Игорю Даниловичу. – Я вижу, ты человек грамотный, мы тут академиев не проходили, мы с моим, теперь уже покойным, другом просто вместе воевали и вытаскивали страну из разрухи в послевоенный период. Не береди душу. Не превращай поминки в партийное собрание. Дай нам помянуть солдата в тишине и спокойствии.
– Кхы, кхы, – вдруг поперхнулся Игорь Данилович.

 Ах, эта «свадьба»!..

«Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала. Ах, эту свадьбу крылья вдаль несли. Широкой этой свадьбе…».
Конечно же, вы помните слова этой песни, а если и запамятовали, то уж точно слышали её в исполнении короля песни Муслима Магомаева. Но я огорчу вас, дорогой мой читатель, потому как в предлагаемом мною рассказе об этой песне и её исполнителе больше ничего не будет сказано. Мне очень жаль, что я не могу вам предложить более обширный материал о советской песне и о знаменитых наших певцах того периода. Я думаю, что найдутся истинные ценители и знатоки всего того, о чём я начал свой рассказ. У меня, к великому сожалению, тема совершенно другая и, можно даже сказать, антиподная по отношению к затронутой теме.
Ну, скажите, чем могут быть связаны между собою настоящие свадьбы с плясками, песнями и другими атрибутами веселья с теми «свадьбами», которые наличествовали и наличествуют в России повсеместно, не по воле влюблённых, а по воле наших властей и чиновничьего люда? А в последние годы… да что там говорить.
Знаменитая российская очередь! Её у нас называют «свадьбой». Если на бескрайних просторах России найдётся хоть один человек, не знающий, что это такое, то в его честь надо срочно отлить сверхогромный памятник из чистого золота.
Подождите. А то вы мне начнёте сейчас загибать пальцы, что в очередях у нас не стоят… главы рай-онов, начальники мили-ции, главврачи-и, губерна-торы, мини-стры, всевозможные чубайсы с абрамовичами, вы ещё подогните палец за президента и премьера.
Мила-и мо-и, да чего же они будут в них прокисать, если эти очереди  сами и создают. Российские очереди – это родные дети наших чиновников, круглосуточно работающие на своих папань и мамань.
Что-что? В Советском Союзе тоже были очереди? Я с вами очень даже согласен. Но Россия, как мне помнится, в период существования этого образования тоже входила в число республик, создавших СССР. Да, очереди были. Но они многократно увеличились во время, когда на капитанском мостике появился знаменитый на весь мир Михаил Горбачёв. Как только этот человек начал рулить страной Советов, так на территории самого большого государства и появились самые длинные на планете очереди даже там, где их никогда не было. Вспомните водочные и сигаретные «хвосты», очереди за мясом, маслом, хлебом и за женскими сапожками, пошитыми из дерматина. А ведь в стране тогда было всего столько, что можно было три года вообще не заниматься сельским хозяйством, и у нас не было бы недостатка в продуктах питания.
Ну что, на Горбачёве оторвались? Спокойнее стало на душе? Тогда переходим в наши дни.
Сейчас, надо признать, у нас нет очередей за «колбасой», изготовленной почти без использования мяса, нет очередей за американскими, накачанными чёрт-те чем куриными окорочками. Мы не давимся в очередях за обувью, благо, что за бугром обувные фабрики работают в круглосуточном режиме. Нам, извините, не всем нам, а курильщикам, не надо давиться за табачной отравой, а любителям жить под хмельком можно купить бутылку любой формы и конфигурации с любой спиртосодержащей жидкостью не только днём, но и ночью. Но у нас… подождите.
У меня есть предложение. Что, если мне поменять форму подачи материала для чтения? Если я и дальше буду в одиночестве рассказывать вам о наших сегодняшних «свадьбах»-«хвостах», то это будет больше походить на очередную кляу… нет, давайте назовём это по-другому. Ну, к примеру, можно моё повествование назвать жалобой или критическими замечаниями в адрес наших чиновников, а ещё лучше – пожеланиями с мест. Опять не то. Я ведь могу подходить в оценке происходящего и субъективно, а может, и очень субъективно.
В связи с вышесказанным я сразу после этого предложения познакомлю вас с моими односельчанами, которые ещё вчера были участниками многолюдных великих стояний в ожидании возможности предстать перед очами того или иного чиновника либо специалистов узкого профиля, коими являются некоторые продолжатели дела великого Гиппократа.
Однако, прежде чем вас знакомить с сидящими за столом под большой яблоней будущими рассказчиками, я ставлю официальные органы российской власти (вдруг читателем окажется чиновник с большими полномочиями) в известность, чтобы потом нам не пришили ненароком какую-нибудь статью по поводу нашего сбора. Мы хоть и собрались на несанкционированную сходку-митинг в саду у Николая Артёмьевича (хозяин усадьбы), но нас всего (вместе со мною) аж четыре человека. Причина сбора? Поиграть в карты. В карты будем играть  в обычного подкидного дурачка, ибо в более сложные, а тем более в азартные игры мы не играем.
Мы сегодня собрались немного отдохнуть от нашей каждодневной игры, которой нам хватает по самый кадычок (Кадык. Небольшой выступ впереди на шее у мужчин, утолщение щитовидного хряща гортани, адамово яблоко). Как называется  игра? Эта игра называется  «Выжить!». Она достаточно простая, как раз рассчитанная на наш среднероссийский интеллект. Суть этой игры хорошо известна всем жителям нашей огромной страны. Государство, в лице нашей «избранной народом» власти, создаёт для своих подданных экстремальные условия жизни, мы же должны, невзирая ни на что, выжить и не только выжить, а сделать это с улыбкой на устах.
Правило в этой игре одно, самое что ни на есть простое и понятное каждому гражданину. Во время игры нельзя собираться кучками более трёх человек, нельзя угрожать власти, запрещено митинговать в местах, не предусмотренных для таких мероприятий самими ж властными структурами, и так далее и тому подобное.
 А вот теперь, после того как я уведомил надзорные органы по поводу нашего не санкционированного ими сбора, я могу с чистой душою познакомить вас с участниками сегодняшней встречи без этих… фу ты, господи… вылетело совсем из головы. Вспомнил! Без га-лстуков.
Отдыхать мы уселись за столом продолговатой формы, сбитым из двухметровых дубовых досок. Две скамьи, на которых нам предстоит сидеть (во времени мы не ограничены), расположены по обе стороны стола, поэтому мы расположились по двое друг против друга, потому как играть будем два на два. Это – что касается нашего отдыха и начала самой игры в подкидного дурака.
Моим напарником на предстоящий час-два согласился быть сам хозяин дома, ввиду того что я в карты, признаюсь вам, играю как-то рассеянно. Ну не могу собраться и помнить, у кого какие проходят во время игры масти и тем более тузы там или валеты с дамами. А вот Николай Артёмьевич играет хорошо. Я хоть для него и являюсь как бы нагрузочным материалом, но он особо не огорчается, видимо, думает, что сможет вытянуть игру в нашу пользу сам, без моей помощи. Да ему, собственно, и деваться-то некуда. Наши противники – уже давно сыгравшаяся пара и никогда не разлучаются, с кем бы они ни играли. Ну ничего, в игре, поговаривают, иногда везёт и тем, кто в ней вообще ничего не соображает. А теперь я, с вашего позволения, перехожу непосредственно к знакомству с уже сидящими за столом моими односельчанами.
Прошу любить и жаловать.

Николай Артёмьевич, мой напарник. От роду Николаю Артёмьевичу пошёл шестьдесят пятый год, он почти мой ровесник. Образование среднее. Всю свою жизнь проработал трактористом на самых различных марках отечественного производства и даже пришлось обкатывать новенький заграничный… Т-150 (Харьковский тракторный завод). ХТЗ, конечно, не «Рено» или какая-нибудь «Мазда», но всё равно иномарка.
А чего вы улыбаетесь? Украина теперь для нас такая же заграница, как, к примеру, и Грузия, да и все остальные когда-то братские республики. Ну что поделаешь, захотелось каждому правителю быть не первым секретарём, а президентом. Вот и стали. Народу, правда, после разбежаловки в разные стороны стало намного хуже, но тут, понимаете, главное, ради чего устраивалась вся это катавасия  по  размежеванию, хотелось  ведь,
чтобы было хорошо именно голове, то есть новоявленным президентам и всевозможным премьерам с их окружением, а не ногам, то есть народу.
Простите, я немного отвлёкся. Николай Артёмьевич к середине седьмого десятка лет немного округлился и даже, как сказала однажды его жена Клавдия Сергеевна, стал спокойнее. Если раньше, по её ж рассказу, Артёмьевич, если что надо было сделать, он непременно принимался за работу и доводил её до завершения, теперь же из-за появившегося спокойствия он иногда посмотрит, посмотрит на это самое дело, махнёт рукой и скажет, покачивая головой:
– А-ах, Клавдия, голубушка моя, до сорока лет человек работает на себя, а  как только ему перевалит на пятый десяток, то он уже трудится на дядю. Десять лет терпели, а теперь уже и делать не к чему, – вздохнёт и уйдёт куда-нибудь подальше.
Голова у Николая Артёмьевича нормальной усреднённой общечеловеческой формы, нос, можно сказать… для Среднерусской возвышенности (место нашего проживания) вполне симпатичный. Никаких тебе горбатостей и курносостей. В общем, нос как нос. А глаза у хозяина дома серовато-выгоревшие. А что бы вы хотели. Всю жизнь проработать в поле. Там не только глаза обесцветятся. В поле во время летней жары во рту пересыхает так, что языком  пошевелить нельзя из-за боязни, что тот может поломаться.
Лицо у моего напарника всегда чисто выбрито и освежено… перекисью водорода. А чего вы улыбаетесь? Я и сам после бриться «умываюсь» этой самой перекисью. И ничего, нормально. Главное, дёшево и гигиенично.
Характер у Николая Артёмьевича спокойный, без выкриков и каких-нибудь дёрганей, аппетит вполне нормальный и, по утверждению его жены, поедаемость предложенной ею пищи у него хорошая. В общем, мужик как мужик. Не курит, выпивает по праздникам в кругу друзей или родственников. Употребление спиртного в одиночку считает ниже своего человеческого достоинства.
Иногда гонит самогон. Но использует этот божественный напиток в основном для примочек и растираний после простуд или кратковременного охлаждения конечностей. Ну, к примеру, повозился в холодной воде руками или подзастынут ненароком ноги, вот тут  Николай Артёмьевич возьмёт и сразу же разотрёт их крепким, воспламеняющимся от горящей спички самогоном и укутает на время в тёплую старую шерстяную шаль. Он, может, и не делал бы этого, но, как говорят, бережёного и Бог бережёт.
– Когда начнёшь кашлять или у тебя скрутит спину, растираться будет уже поздно, – так утверждает Николай Артемьевич, и я его в этом поддерживаю.
Пока мой напарник пересчитывает карты, я успею представить вам своего соседа по скамье и одного из наших противников, Виктора Харитоновича.

Виктор Харито-онович! Нет, лучше просто Виктор Харитонович, а то он мужик резковатый, возьмет да ещё и обидится, если я его представлю вашему вниманию, как это делают  на ринге перед началом мордобоя… ну и слово я вставил. Мо-рдо-боя. Не-ет, не пойдёт. Грубо и даже как-то болезненно. Лучше будет – перед встречей боксёров или перед началом поединка боксёров.
Виктору Харитоновичу сорок восемь лет. Он немного высоковат, худощав, чуть-чуть вспыльчив, белобрыс и сутуловат, как и большинство высоких людей. Женат. Они с женой воспроизвели на свет себе подобных – сына и дочь.
Работает Виктор Харитонович в областном центре, в какой-то строительной организации, которая занимается благоустройством городских улиц. Короче, наш односельчанин –плиточник высокой профессиональной квалификации. Ему поручают облицовку заморской плиткой парадных сторон зданий особой государственной важности и значимости.
– Заработки у нас хорошие, но за каждый рубль приходится вкалывать на всю катушку, – утверждает сам Виктор Харитонович. – Да ещё и в большинстве случаев – без выходных дней и практически по десять-двенадцать часов в сутки.
Сегодняшний же день отдыха под большой и развесистой яблоней в кругу односельчан у него случился по причине переезда их бригады на новый объект. Но перевозкой оборудования и установкой его на новом месте у них занимаются  малоквалифицированные рабочие. Вот Виктор Харитонович и решил маленько передохнуть в кругу своих односельчан. Хотя прошедшие три отпускных дня он характеризует как самые худшие в его жизни.
Правда, по рассказам матери, которая внезапно умерла полгода назад, рожала она его так тяжело, что уже и не думала, что он, тогда ещё безымянный Харитонович, очухается.
– У тибе, Витюша, не была силов даже крикнуть, ты, как мыша, пикнул один раз и замолчал на цельную неделю, – часто напоминала будущему мастеру плиточных дел его мать и при этом начинала плакать.
Но миг своего появления на свет и безмолвную первую неделю, из-за давности времени и своей тогдашней бестолковости, Виктор Харитонович не помнит. А вот только что прошедшие три дня он запомнил на всю жизнь. О причине такого утверждения он пообещал нам рассказать в процессе отдыха.
– Дедуска, бабуска заве, – неожиданно для всех сидящих за столом раздался тоненький голосок внучки Николая Артёмьевича. – Там, – она показала пухленькой ручкой в сторону двора. – Там паласёнак выбиг на вулису.
– Мужики, вы тут пока посидите, я сейчас схожу посмотрю, что там стряслось, – проговорил Артёмьевич и, взяв на руки внучку, пошёл во двор.
А поросёнок у Николая Артёмьевича выскочил вовремя. Пока мой напарник будет гоняться за хрюкающим парнокопытным, я успею вам рассказать о Валентине Алексеевиче и немного о себе.
Но прежде чем начать составлять словесный портрет Алексеевича, я хочу сделать последний штришок в описании внешности Виктора Харитоновича. Я, может, этого и не делал бы, если бы не посмотрел на его блестящий русоватый чубчик. Чтобы не забыть, я сразу вам скажу, что на голове у своего односельчанина я не увидел ни одной седой волосины. Хотя, если по-правде, то их заметить и нельзя, потому что у него та-ка-я при-чё-ска… Последний писк моды, только не знаю, какого столетия и тем более года. Она  напоминает мне мои детские годы и особенно время, когда нас, пацанов, подстригал наш отец (у меня есть ещё брат и сестра).
Помните, какими причёсками щеголяли мальчики в начальных классах в далёкие годы нашего детства (середина прошлого столетия)? Тогда волос на наших головах состригали практически весь, оставляя впереди небольшой чубчик, похожий на козлиную бороду.
Да хорошо, если стрижку производили машинкой, которая в ту пору была редкостью, а если ножницами, то… после завершения удаления волос голова больше походила на луговину, на которой косари только что скосили траву, – ряды, ряды и ряды. Вот и  Виктору Харитоновичу заделали «козлиную бородку», которая топорщилась у него то ли от удивления, то ли от гордыни своей: смотрите, мол, какая я (причёска) разудалая. На его голове не хватало только рядов.
Увидев, что сотворил на голове односельчанина цирюльник, Николай Артёмьевич сразу, как только владелец причёски появился под яблоней, удивлённо спросил:
– Виктор Харитонович, кто это тебя так обкорнал? Они что, в парикмахерской, план сбора волос не выполняют? Тебе их надо было ещё закудрявить, – усмехнулся Артёмьевич.
– А-ах! – махнул рукой плиточник высокой квалификации. – Сказал же этой кукле (мастеру стрижки и завивки), ты мне, красавица, сделай такую причёску, чтоб я помолодел лет на тридцать. Ну вот она и сделала.
Вот теперь, кажется, всё. Если вам в ближайшие одну-две недели вдруг встретится  сорокавосьмилетний мужчина с причёской десятилетнего мальчика, можете сразу говорить ему:
– Здравствуйте, Виктор Харитонович. Как ваши дела? А где это вас об… всё, всё, всё. Может обидеться. Его этой причёской уже достали.

Валентин Алексеевич. Этому сельскому красавцу неделю назад пошёл семьдесят первый год. Рост средный, полнота усреднённая, голова кругловатая, во-ло-сы… в молодости зачёсывал назад, теперь зачёсывать нечего, ввиду того что к своему дню перехода из шестого десятка лет в седьмой Валентин Алексеевич их вообще сбрил. Да их, собственно, на голове у него и не было. Та-ак, небольшими кустиками росли кое-где. Теперь у него голова похожа на… колобок. Это не я придумал, а его шестилетний внук, когда увидел деда чисто выбритым. Сын же сравнил отца с…
– Ба-тя, ну ты вылитый Фантомас.
– Господи, – всплеснула руками жена. – Да на кого ж ты теперь похож? Знала б, каким ты будешь на старости, ни за что не пошла замуж. Антоша! – крикнула бабушка внуку. – Не гляди на деда, а то ночью, не дай Бог, приснится. Накрой голову хоть детскою панамкою, – посоветовала она мужу.
– Ох и красив жа твой стал, – усмехнулась на другой день их соседка, увидев в магазине жену Валентина Алексеевича.
Так и пошло по селу: красавец да красавец. В селе, знаете как, если что прилипнет случайно, то до самой смерти не отдерёшь и не избавишься. К своему новому прозвищу Валентин Алексеевич отнёсся спокойно и даже с чувством юмора.
– Да хоть на старости лет побуду красивым, – усмехнулся он на сообщение жены по поводу присвоения ему односельчанами такого звания. – А что тут такого? Вот если бы мне присвоили «Мисс мира», это было бы хуже.
Валентин Алексеевич, естественно, как и все нормальные мужики, состоит в браке, вот уже сорок восемь лет. Только он не знает, какую отмечать дату по истечении пятидесяти лет  своей семейной жизни. Вроде как и юбилей и в то же время… в общем, если брать пятьдесят лет совместной жизни с женой вообще, то лично ему можно отмечать «золотую свадьбу», а если брать по отношению к жене… то тут… понимаете, третья она у него.
 От первой он ушёл сам ввиду несовместимости характеров. Характеры не совмещались, а вот сына они ухитрились на свет произвести. Хотя-а для этого на одну ночь можно устроить и перемирие. Так или иначе, а сын от первого брака у Валентина Алексеевича уже давно и сам стал отцом, и всё идёт к тому, что через полгода самому красивому мужчине села придётся перейти в категорию прадедушек, а это означает, что Валентину Алексеевичу надо уже к этому привыкать. Хотя привыкать-то и не к чему. Он и видел-то своего первенца всего три раза. Последние годы сын особо и не напоминает о себе, а Валентину Алексеевичу, сами понимаете, набиваться  неудобно. Как-никак он был сам инициатором развода. Так и живут, не давая знать друг другу о себе.
Во втором, гражданском браке Валентин Алексеевич прожил целых два года. Он, может, и ещё жил бы, да только на этот раз уже от него удрала жена. Не улыбайтесь. Не ушла, а именно удрала. Валентин Алексеевич пришёл вечером с работы, а его дома ожидала вместо жены записка, в которой теперь уже бывшая его вторая половина сообщала, что появившаяся в её сердце пламенная любовь к пляжному «настоящему мужчине», с машиной и дачей на тридцатом километре от большого города, испепелила её сердце и что она не может без него больше жить, а потому просит простить её и позаботиться о сыне, потому как её новая «пламенная страсть» не желает его видеть в своём доме. Удрать-то удрала, подгоняемая энергоёмкой любовью, а вот сына ему оставила, который в день её бегства только начал топать по полу и выговаривать «папа», «мама» и «ба-ба».
Споткнувшись два раза подряд о неудачный выбор спутниц жизни, Валентин Алексеевич, тогда ещё молодой и здоровый мужик, решил на некоторое время успокоиться и не идти на поводу своего сердцебиения и животной страсти.
– Валя, детка, – сказала ему мать на второй день его холостяцкой жизни. – Ты погляди, скока кругом девак. Са всеми ты усюдно не успеешь пережить, а детей можно наделать стока, что усю жизню будишь патом работать на адни алименты. Ты астав нам с атцом сваего рыжинькиго, а сам уедь куды-нибудь. Поживи, пагляди, глядишь, и найдется какая баба харошая. Да гляди, у тибе уже два дитёнка есть.
Пять лет Валентин Алексеевич катался по городам и стройкам Сибири и не знал, что его половина осталась в их же селе. И только на шестом году, когда он уже надумал в Сибири обосноваться насовсем, ему мать написала, что по его ребёнку и по нему, непутёвому и брошенному, «сохня» соседская девка Верка, которой во время написания матерью письма стукнуло целых девятнадцать лет.
Мать, конечно, немного преувеличила насчёт того, что Верка почти высохла. Когда Валентин Алексеевич, бригадир крупной строительной бригады, приехал в село в очередной отпуск, то увидел не какую-нибудь высохшую соседку, похожую на воблу, а красивую, хорошо сформировавшуюся девушку, в которую взял да и влюбился, несмотря на свои тридцать пять с лишним лет. Про неё и говорить было нечего. Вера с четырнадцати лет (своих) любила Валентина, хоть он был уже дважды женат. Но главное, что толкнуло его вновь в объятья семейной жизни, было то, что Веру его сын называл «мамой», а последний год до приезда домой Валентина, в связи с болезнью матери (бабушки),  фактически жил с нею. Так и сошлись, особо не делая шума. После регистрации в сельском Совете они уже втроём уехали на стройки. Совместных детей не нажили ввиду отсутствия такой возможности со стороны молодой жены, зато воспитали в любви, как говорила его мать, «рыжинькиго».
Перед уходом Валентина Алексеевича на пенсию семья жила в Казахстане. Десять лет назад переехали на свою родину. Сын с семьёй остался в далёкой Сибири. Сам приезжает редко, а вот своего запоздалого сына последние два года доверяет родителям на весь летний период. Вот и на этот раз, по пути в командировку в какую-то заграницу, привёз своего наследника до самого августа месяца, пообещав забрать его на обратном пути.
Ну вот, пожалуй, и всё. Да. О моих односельчанах вы теперь знаете достаточно. О себе ж мне и рассказывать почти нечего. Рост средний, полнота средняя, голова белая, волос длинный, из-за чего ко мне иногда обращаются старушки, думая, что я батюшка (священник). Стажа сорок восемь лет. Работать начал рано, на пенсию ушёл поздно. Вот и всё. Фу-ф, аж устал от такого длинного рассказа.
Нашу компанию разъединяет небольшая разница в возрасте и место нашего проживания в селе. Объединяет же нас отсутствие тяги к курению у всех. Да, теперь всех. К нам вернулся хозяин дома. Так вот, мы не только не курим, мы ещё и спиртное употребляем редко и помалу. У трёх из четверых (я сам, Валентин Алексеевич и Николай Артёмьевич), даже болячки почти одинаковые – старческие. Что касается самого молодого из нас, Виктора Харитоновича, так он ещё ого-го.

Слава Богу, наконец-то я добрался до места, откуда могу начать рассказ о российских свадьбах нового типа.
– А вы что, ещё и не начали играть? – спросил Николай Артёмьевич, присаживаясь на скамью.
– Втроём хорошо только выпивать, – отозвался Виктор Харитонович. – А играть в карты хорошо вчетвером.
– Ну а раз хорошо играть вчетвером, тогда раздавай, – усмехнулся Валентин Алексеевич. – Тем более что ты у нас самый молодой. Проходи курс молодого бойца.
– Алексеич, а что-то тебя не было видно целых две недели? – поинтересовался я у сидящего рядом со мною самого красивого… колобка и Фантомаса.
– Да, понимаешь, Ильич, у меня вторая группа инвалидности по заболеванию сердца. Хреново что-то оно у меня работает. И, главное, чем я становлюсь… – Валентин Алексеевич на какое-то время умолк, видимо, припоминал, кем он с годами становится. – Так вот, чем я становлюсь взрослее, тем мой движок начинает работать хуже. Хотя работать он должен лучше. Семьдесят лет уже притирается. Вот я и ездил к кардиологу. В первый день не смог даже попасть в проходную двадцатку. Там, понимаешь, как устроено, записи на приём к врачу нет, всё идёт по живой очереди.
– И что?
– А то. Ты ж сам знаешь, как от нас добираться до больницы. Пока я стоял тут на дороге, поднимал руки и ноги, пока попался сердобольный человек и подобрал меня до поворота, там пришлось ожидать автобус. Приехал в больницу в начале десятого, а там уже двухдневная очередь. В райцентре ж люди знают друг друга либо в лицо, либо работали и работают вместе, кум, сват, брат и так далее. Вот и идут на приём к врачу. А мы, сельские, сидим, ожидаем очереди. Короче, в первый день к врачу я не попал. На второй день вышел из дому ещё в шесть утра. До семи простоял, но потом мне повезло, попался мужик, который ехал в райцентр. К больнице я подошёл в начале седьмого, а там уже стоят люди. Но всё равно в очереди я оказался пятым, а к врачу попал четырнадцатым.
– Как это попал четырнадцатым? – не понял я.
– Да так. Перед приёмом больных открылась дверь кабинета и к нам вышла сама врач.
– Внимание! Больные, внимание, – обратилась она к нам. – Я сегодня смогу принять четырнадцать человек, – оповестила она нас. – Больше очередь не занимайте, – и тут же поманила пальцем стоящую в стороне от нас молодую женщину.
– Почему начали принимать без очереди? – зашумели люди. – Она пришла двадцатой! – выкрикнул сидящий радом со мною старик с костылём.
– Не шумите, иначе вам же будет хуже, – сердито проговорила врач и ушла вместе со своей знакомой в кабинет.
После этой женщины провели ещё двух мужиков…
– Мы в карты играть будем или нет? – прервал вопросом наш разговор Виктор Харитонович.
– Щас, подожди, – махнул рукой Алексеевич. – Потом пустили из очереди трёх, после опять пошли без очереди. Мужики, ну не хватает зла на такую вот канитель, – возмутился Валентин Алексеевич. – К врачу я зашёл уже четырнадцатым. Чувствую, что сердце у меня колотится, как хвост у зайца, и начала дёргаться правая щека, как будто к ней подключили оголённый электрический провод. А она посмотрела на меня и говорит: – Мужчина, вы что, нервнобольной? – Ну, я тут и взорвался. В общем, кончилось тем, что в кабинет прибежал главный врач, он как раз в это время проходил мимо. Она побелела и чуть ли не зашипела на меня: – Я мили-цию вы-зо-ву!.. – А у меня давление двести двадцать, и всего затрясло так, что не могу остановиться. Ну как в лихорадке. Главврач о чём-то пошептался с кардиологом, потом дали мне какое-то успокоительное, вывели в коридор, а через полчаса меня принял уже другой врач. Этот спокойно меня выслушал, как я смог докатиться до состояния трясучки, улыбнулся и выписал мне рецептов три штуки и «бегунок», это значит, что мне надо сдать анализы, побывать у нервного, глазника, терапевта, рентген и ещё какие-то кабинеты посетить. Вот я две недели и пробегал по кабинетам. А там точно такие же очереди. Предлагали лечь в больницу, но туда я не пошёл. Буду дохаживать дома. Вон, мужики наши побывали в стационаре, – махнул рукой Алексеевич, вспомнив про преждевременную смерть двух односельчан. – А после него мы на их поминках были. Да там нашего брата никто и слушать не хочет. Деньги только выкачивают, да и всё. Там такие лекарства предлагают, что от одной цены за упаковку можно в могиле оказаться. Отработанный мы с вами материал, мужики, – закончил рассказ о своих похождениях по больничным коридорам и врачебным кабинетам Валентин Алексеевич. – Боже мо-ой, какие ж там очереди из нашего брата. В больницу больше ни ногой, только на погост. Сейчас в нашей разлюбезнейшей России дешевле сразу умереть, чем вначале лечиться, а потом вытягивать ноги.
 
– Хм, в больнице, говоришь, очереди? – вздохнул Николай Артёмьевич. – Ты бы посмотрел на очереди в пенсионном. Я три раза побывал в нём и проклял всех, начиная от президента и кончая нашими местными начальниками.
 – А чего тебя туда понесло? – поинтересовался  Алексеевич. – Да ещё и летом.
– В прошлом году я ездил с отказом от лекарств и путёвок в сентябре месяце. Очередь была очертенная. В этом году решил поехать летом. Может, думаю, людей будет меньше. Мужики, никогда у нас не будет порядка. Очереди в России – это как заколдованный круг, из которого наш народ никогда не выйдет. Всё вроде сделали. Тут и двухэтажное здание, и этот чёртов «евроремонт» – всё уложено плиткой, занавески висят ненашенские, компьютеры, тоже заморские, сотрудники одеты в форменную одежду, да ещё и с табличками на груди, на которых фамилия с именем и отчеством написаны, табло большое на стене повесили с указателями «свободно», «занято», а толку никакого. Я приехал в девять часов, очередь стояла аж на улице. В общем, я оказался сорок пятым. По идее, если на каждого затрачивать по пять минут, значит, всего должно получиться двести двадцать пять минут. Там у них пять компьютеров, а значит, и пять сотрудниц. В итоге я должен был простоять в очереди всего сорок пять минут. Ну, это сорок пять человек делим на пять окошек и получаем девять человек на одно окно. Девять на пять минут, получаем то, что я назвал ранее. Ну, так почему же я вынужден было проторчать возле этого чёртового пенсионного порога почти два часа? – нервно чуть ли не выкрикнул Николай Артёмьевич.
– А правда, Артёмыч, чего ты проторчал два часа? – хихикнул Валентин Алексеевич. – Может, ты там с кем уже пошушукался? Может, надо твоей шепнуть?
– Не смейся, у тебя это ещё всё впереди. А стоял я два часа потому, что работали всего две сотрудницы. Когда же мы начали шуметь, то нам объяснили, что во всей этой заварухе, ну в большой очереди, виноваты, как ни странно, мы сами.
– Не надо всем приезжать рано утром! – выкрикнула нам какая-то вышедшая начальница.
– Как будто автобусы у нас свои. Ну, можно ж сажать за компьютеры в дообеденное время большее число сотрудников? Можно, но не хотят.  Им нужны очереди, для того чтобы показать свою незаменимость. Если приедут, к примеру, из области, они им могут показать на очередь и сказать: – Видите, как мы загружены.
– Да нет, Артёмыч, – возразил я ему. – Наши очереди – это национальная болезнь в России. Не можем мы работать без этих самых очередей. Мне много пришлось поездить по европейской части страны и побывать в различных организациях… Это не только у нас тут, в нашем районе, такой раскардаш организационный. Очереди в России всюду, где есть хоть один наш доморощенный чиновник. У нас в крови сидят эти чёртовы очереди. Ну не можем мы без них работать. Понимаете, если у двери кабинета того или иного начальника либо специалиста нет очереди на приём, то этот чиновник (специалист) превращаются в обыкновенного зазывалу. Им, видите ли, проще отвечать на вопросы: «Разрешите?», «К вам можно?», нежели громко говорить или даже выкрикивать: «Кто на приём? Заходите». Чиновникам не хочется быть простыми базарными зазывалами, они хотят быть хозяевами положения, которое сами же и создают. В этом вся беда нашей российской жизни. Мы из ничего можем создать проблему и потом годами мучиться над её разрешением.
– А самому-то хоть приходилось стоять в очередях? – поинтересовался у меня Николай Артёмьевич.
– А я что, в другой стране живу? Мне однажды пришлось побывать у одного нотариуса тринадцать раз, пока мы с ним оформили одну-единственную бумагу. И каждый раз я выстаивал в очереди по полтора-два часа. Через самую ж бестолковую во всех отношениях очередь и даже очереди, потому как приходилось через них протискиваться десятки раз, мне пришлось наблюдать  у дверей, за которыми врачи назначали, подтверждали или отменяли  группу инвалидности. Однажды, когда людьми был до отказа забит узкий и длинный коридор, на перекомиссию родственники принесли одного тяжелобольного, да ещё и без ноги старика.
Сколько ж было крика и матов с его стороны. Он ругался из-за того, что ноги нет ещё с войны, а ему всё никак не могут дать покоя. И действительно, если нет какой-то части тела или органа, они же не вырастут, так  дайте группу пожизненно и не мучьте человека…
– Харитонович, а как у тебя идут дела с наследством? – неожиданно спросил притихшего Виктора Харитоновича Алексеевич. – Ты что-то было взялся за оформление… что там?
– Да я вот слушаю вас и думаю: не видели вы ещё очередей и волокитчиков, каких приходится видеть и в каких приходится стоять мне, – усмехнулся наш односельчанин. – Ну, во-первых, у нас, кроме очередей, существует ещё и многомесячное топтание по кабинетам. И ко всему этому ещё и надо платить большие деньги. Я только начал оформлять наследство, и то уже прошло три месяца, а есть люди, которые бегают уже по два-три года, и конца не видно… В карты играем или будем до вечера стоять в очередях? – оборвав тему разговора, спросил нас Харитонович.

Замок

Этот рассказ следовало бы мне назвать «Увеличение продолжительности жизни россиян в отдельно взятой сельской административной единице Центрально-Ченозёмного региона, по воле и желанию отдельно взятого главного чиновника (главы, начальника, руководителя) этой самой единицы». Единицы… Чёрт-те что. Может, на территории сельсовета? Так Советскую власть расстреляли  в девяносто третьем году. Значит, не сельсовет теперь у нас. А что, ежели округа? Да нет, его вроде как тоже побоку. Х-м. Как-то говорили, что какое-то поселение. Во, ёлки-палки, дожился, уже и не знаю, как называется наше место проживания в районных бумагах. Минутку. Где тут у меня телефон? О! Сейчас выясним. Мой друг обо всём и обо всех всё знает. Он у нас в селе самый памятливый. А вот и его номерок. Та-ак, та-ак, ага-а.
– Дим, ты? Привет. Да я к тебе вот по какому вопросу. Как называется теперь место нашего проживания и в какую административную единицу мы входим? ... Что ты не понял? ... Ну, какой ты пишешь обратный адрес на конвертах, когда отправляешь кому-нибудь письмо?... Что-о? ... Последние двадцать лет никому не написал и не отправил ни одного письма? … Ну ты да-ёшь. Ты ж в прошлом году писал жалобу в областную прокуратуру по поводу того, что нас объегорил этот чёртов агрохолдинг. Помнишь? … Господи, да за зерно. Слава Богу, вспомнил. Какой ты писал обратный адрес? … Как не отсылал? А-а, отвози-ил... И даже сам вручил в приёмной прокурора капитану. О-о, да ты, оказывается, у нас ещё и смельча-ак. Ладно, Бог с ним с этим… сельсоветом, округом, поселением и с колючей проволокой, которой должно огораживаться поселение, если теперь так называется наше место проживания. Подожди, подожди, мы ж… ну дают. Нас же не судили, а в поселение загнали. Мы как, пожизненно или это на какое-то время? Не знаешь? Пишешь про это в Государственную Думу? … О-о, гляди, а то и вправду огородят колючей проволокою до конца наших с тобою дней. Ну, будь здоров. Привет супруге. Спасибо. Всё.
 Та-ак, всё понятно. Теперь место нашего проживания называется поселением, а начальник у нас не председатель сельского Совета, как было при Советской власти, не глава сельского округа, как именовали нашего начальника в первые капиталистические годы, а теперь у нас… ?  Неужели правда? Если мы живём в поселении, тогда нами правит или у нас… О-ой,  неужели над нами стоит главный… надзиратель? Мда-а. До-жи-лись. А чего ж мы тогда не ходим строем?
Простите, я тут чуток скользнул в сторону, в общем, немного отвлёкся, пока узнавал, как называется место нашего проживания. С чего я там начинал? С увеличения продолжительности жизни? Всё правильно. Сейчас об этом говорят все, начиная с президента и премьера и заканчивая самым маленьким чиновником. А уж СМИ – эти трубят ежедневно и ежечасно. А как же, если президент об этом сказал, то хочешь не хочешь, а пристраиваться  в очередь, чтобы повторить умные слова, надо, а если ты ещё и член самой многочисленной партии, тут уж и совсем деваться некуда.
Но говорить, понимаете, одно, а вот делать – это уже совсем другое. Для продолжительности жизни в России что надо делать или сделать? Всё правильно. Вначале нашей власти надо составить хороший план действий или, как раньше мы называли, план мероприятий, либо на папке должно быть написано просто: «Мероприятия» по такому-то и по такому-то вопросу и, главное, чтобы все умные мысли, изложенные в мероприятиях, распространялись на территорию всей нашей богато-нищей страны. Кроме того, эти мероприятия надо так сформулировать, чтобы они даже мне и моим односельчанам были понятны.
И основное, чтобы в этих бумагах чёрным по белому было написано, сколько выделяется средств, и не просто выделяется для отчёта, а выделяется в достаточном количестве, а не для замазывания наших глаз, – на медицину, на образование, на строительство детских садов, школ,  заводов и фабрик, на увеличение продовольственного лукошка, ой, леший бы взял эту корзину вместе с лукошком. 
А главное, что будет сделано, чтобы старикам не трепали нервы очередями за всевозможными справками, удостоверяющими, что тот или иной гражданин действительно уже старец, а не какой-нибудь примазавшийся к этой категории субъект, которому до почтенного возраста ещё жить да жить.
Помимо вышеназванных справок с печатями нашему брату укорачивают жизнь подскоки цен на газ, на свет, на лекарства, на опла… – в общем, на всё, от чего поднимается давление и расшатываются нервы.
Уважаемые товарищи-господа, не подумайте, что мы требуем и хотим, чтобы нам создали прямо-таки райские условия, чтобы у нас появилось желание жить долго. Хотя, если по правде, то иногда хочется побить все мировые рекорды по продолжительности жизни. Жалко ведь уходить, как принято у нас (мужчин) сейчас, не доживши даже до  шестидесяти лет. Может, вы спросите, а чего это лично у меня появилась жажда  жизни, если основная масса мужиков уходят в мир иной, не проявляя этой самой жажды. А может, те, кто умирает раньше времени, как раз и не имеют желания жить долго. Хотя… у народа, собственно, никто об этом желании и не спрашивает. Умер ну и умер.
 «Ритуальные услуги» сейчас научились у нас работать даже лучше, чем их собратья за рубежами нашей родины. Плати деньги, и всё будет по высшему разряду, а если хорошо заплатить, так можно рассчитывать на такой класс организации траурного действа, что у шейхов и других там ханов с миллиардерами от зависти начнутся сердечные приступы с непредсказуемыми концами, извините, последствиями.
Как видите, дорогие мои, чтобы удлинить наши мучения… Вот ёлки-палки, опять произошло сползание с основной дороги. Не мучения, а нашу цветущую и такую хорошую старческую жизнь!.. На неё надо всего так много, что я даже уже и не могу представить, сколько ж всего надо, чтобы мы жили больше всех на земле. Вы только не подумайте, что я имею в виду все живые существа, которые расплодились на Земле-матушке, не-ет, только род человеческий. Не дай Бог, жить долго, как какая-нибудь черепаха или сверчок, ещё не изученный учёными-энтомологами. Тут за короткую жизнь некоторые успевают наломать столько дров, что требуется ещё одна жизнь, чтобы отмолить сотворённые ими прегрешения.
Как видите, дорогие мои, чтобы мы жили в России долго и при этом ещё и улыбались, надо столько денег, что никаких сургутов с нефтекамсками и тайшетами не хватит. А там… вон по телевизору только что проинформировали население, что стоимость нефти взяла и, непонятно почему, упала ниже уровня, запланированного нашим правительством.
Мне только непонятно, а как это там, где-то за бугром, на котором растёт лес, кто-то взял да и решил сбавить цену? Прежде чем сбросить цену на нефть, надо было спросить дозволения у наших президента и премьера, а ещё лучше – у самого хорошего, даже по масштабам Европы, так долго сидящего в своём кресле министра финансов, что можно уже говорить о пожизненности этой должности для данного человека, подзабыл, как его там  кличут. Помню, что-то связано с локонами и кудряшками. О! Кудрин! Наверное, для укрепления памяти мне надо почаще пить чай с сахаром, а то я уже лет пять пью зелёный совсем без сахара. 
Я к чему это говорю? Да к тому, что  если наши надумают что делать, то вначале они (во власти сидящие) потихонечку пошушукаются с кем надо за бугром, а потом уже и сделают, но только то, что для нас оборачивается во вред, из-за того что денег после таких шушуканий выделяется даже на знаковые направления меньше, чем у канарейки глаз.
Почему так получается, не знаю.  А вот то, что денег на создание условий для увеличения продолжительности жизни надо много, это я знаю точно. А много нашим правителям отдавать даже собственному народу жалко, это даже школьникам известно, когда они просят денег на карманные расходы у своих родителей.
А ведь выход из, казалось бы, тупикового  положения есть. И выход этот не только беззатратный, но даже и прибыльный. Только вот об этом ноу-хау никто не знает во всей России, и что самое интересное, не знает и тот человек, который придумал это самое ноу-хау. Да за это простое, но такое надёжное дело в вопросах увеличения продолжительности жизни, не только у нас, а и на всей Земле, а может, даже и в масштабах всех планет, существующих в далёких далях, ему, этому человеку, уже сегодня, нет, даже не сегодня, а сию же минуту, надо  вручить… Какую бы это премию? Да, может, даже и государственную или Нобелевскую.
Жалко, что нельзя организовать для этого Кулибина-Черепанова-Королёва всекосмическую премию. Ведь результат от применения его изобретения на практике может быть самый что ни на есть сногсшибательный, несмотря на его простоту в достижении конечного результата.
А теперь всё по порядку.
В изложении  материала мне придётся начинать от самой  печки. Ну, это я буду делать для того, чтобы всем стало понятно, чтобы, прочитав мой рассказ, вы прониклись чувством гордости за нашенских сметливых людей, будь то простой селянин или же человек из властных структур, коих за последние годы расплодилось, как комаров в летнюю теплынь после прошедшего мелкого и тихого дождика.

Сергей (мой тёзка) Ефимович Куропаткин проснулся ни свет ни заря. В такую рань он вставал ещё в давно прошедшие годы, когда их двору подходила очередь пасти хозяйских коров. Не подумайте, что пасти приходилось рогатое стадо одного какого-нибудь человека. Не-ет. Во времена его детства коров на селе было столько, что их стадо пасли по очереди. Пасли попарно. Ну, в общем, два соседа. В одиночку пасти скот – пустая затея, которая чревата непредсказуемыми последствиями, как для самого пастуха, так и для стада.
Однако в раннем просыпании и подъёме Сергея в те годы и Сергея Ефимовича в это самое раннее утро есть некоторые различия. В годы детства за уходом ко сну в ночь перед очередным пастушеством строго следила его мать. Она ещё с обеда предупреждала сына о том, что наступила их очередь пасти скот, а поэтому он (Сергей) должен пораньше лечь спать.
– Серёжа, ты не забывай, что завтра тебе рано вставать, – проговорила мать уже в десятый, а может, и в пятнадцатый раз. – На улице не задерживайся, – строго добавляла она.
Утром же следующего дня, когда восточная часть неба только начинала чуть-чуть розоветь, когда утро само ещё смотрело на мир сквозь туманную дымку, зависшую над землёй, мать подходила к кровати Сергея и осторожно, не дай Бог, напугать, потряхивала сына за плечо, после чего нежно гладила по голове и едва слышно шептала:
– Серё-жа, надо вставать. Вставай, сынок, завтра отоспишься, вставай.
– Угу, – не открывая глаз, сквозь сон отзывался Сергей и натягивал одеяло до уха. – Щас, мам, ещё минутку.
Вставал Сергей обычно с пятой, а иногда и с шестой побудки матери. Теперь же, повзрослевший на тридцать восемь лет, Сергей Ефимович проснулся и встал с кровати без материнских, царство ей небесное, напоминаний, встал задолго до того как должен был прозвенеть будильник.
Выглянув в окно и посмотрев вначале на землю, а потом на покрытое редкими облаками голубовато-белёсое небо, Сергей Ефимович несколько раз кашлянул, почесал затылок и пошёл в ванную комнату, поддёргивая на ходу цветастые трусы. Жена его ещё крепко спала, да ей, собственно, и вставать-то было незачем. Это её мужу…
Перед окончанием вчерашнего рабочего дня ему позвонили из приемной главы района и сообщили, что утром, к восьми часам, он должен быть у главы. Зачем и почему он понадобился Самому, ему не объяснили, оставалось предположить, что глава об этом скажет лично. Вот и подскочил Сергей Ефимович, когда ещё черти на кулачки не думали драться.
После утреннего туалета и лёгкого завтрака Сергей Ефимович долго рылся в своём гардеробе, выискивая одежду более парадную, чем та, в которой он ходит ежедневно на работу. Вообще-то, для более близкого знакомства, мне надо его вам обрисовать, а то как-то вышло несолидно: назвал его имя – и всё. Ну, это чтобы вы знали, как выглядит человек, придумавший способ увеличения продолжительности жизни без всяких денежных затрат. А вдруг вам придётся с ним где-нибудь встретиться и взять у него автограф или подарить ему на память что-нибудь от себя. Знаменитость, она, знаете, всегда хочет, чтобы её (его) узнавали даже в самой тьма-тьмущей толчее человеческой и выражали восторг по поводу встречи.
Сергей Ефимович Куропаткин, мужчина пятидесяти лет от роду. Образование высшее. Черняв, редковолос. Оно и понятно, пятьдесят лет – это вам не двадцать или пятнадцать. К его возрасту даже самые крепкие волосины начинают пошатываться, а про слабые, как, к примеру, на макушке, говорить нечего, те вообще сыплются целыми клоками. Но у Сергея Ефимовича на темечке ещё есть что расчёсывать.
Рост у нашей будущей (Сергей Ефимович ещё не думал о продолжительности жизни) знаменитости на пару сантиметров меньше среднего, конституция плотно-рыхловатая, животик есть, но не слишком бросающийся в глаза. Брови густые, глаза тёмные, взгляд всеохватывающий, такой обычно бывает у больших начальников.
Улыбка у Сергея Ефимовича снисходительная и как бы даже дежурная, это признак того, что быть ему большим начальником. Хотя он и до этого утра уже сиживал и сиживает в кабинетах с персональными табличками на дверях, но чем чёрт не шутит, возьмут да и выдвинут его на ещё более значимую должность. Ну это я так предполагаю, а какова его настоящая начальственная дорога, знает Бог один, а он, как известно, человека, и тем более постороннего (меня), не оповещает, что ждет каждого впереди и какова его дорога..
– Что ты подскочил в такую рань? – раздался недовольный голос его жены из спальни, как только Сергей Ефимович включил электрическую бритву. – Ты хоть на часы смотрел, прежде чем вставать? Шесть часов, а ты уже включил свою тарахтелку. Тебе к восьми?
– К восьми, – ответил Сергей Ефимович, разглядывая своё отражение в зеркале.
– Иди поспи ещё час, – предложила мужу сонным голосом жена и звучно зевнула.
– Какой там поспи. Поздно уже, – возразил тот.
– Но приём же начинается в восемь утра?
– Ну и что? А я пойду пораньше, – ответил Сергей Ефимович. –  Говорят, что он (глава) приходит иногда в половине восьмого.  Раньше примет, раньше выйду. А то придется потом париться в приёмной до самого обеда. Ты ж знаешь, как там бывает. Сразу не попадёшь, а потом появятся те, которые заходят вне очереди. 
– Ты ж не забудь, что нам сегодня вечером идти на день рождения, – предупредила жена Сергея Ефимовича…
Как ни старался Сергей Ефимович прийти в приёмную первым, этого ему сделать не удалось. Когда часовая стрелка, дрогнув, замерла на миг между семью и восемью, наш теперь уже хороший знакомый переступил пороговую черту в приёмную главы. И несмотря на раннее время, в приёмной уже сидели пятеро посетителей. Без четверти восемь появился и сам районный руководитель.
Поприветствовавшись с челобитчиками, глава остановился возлде Куропаткина и, ткнув его пальцем в солнечное сплетение, громко, чтобы слышали все, сказал:
 – Зайдёшь ко мне первым через пять минут.
Глава ушёл к себе в кабинет, а Сергей Ефимович остался в приёмной  и начал от нетерпения и неизвестности переминаться нервно с ноги на ногу.
– Сергей Ефимович, – раздался голос женщины-секретаря, – заходите. Господа, не переживайте, – начала она успокаивать пришедших на приём. – Время приёма ещё не начиналось, а Сергей Ефимович идёт по вызову главы района, – пояснила хозяйка приёмной.
– Ну что, засиделся ты на своей работе? – спросил глава, как только Сергей Ефимович вошёл в кабинет. – Присаживайся, – показал он на стул рядом со своим столом. – Сергей Ефимович, я тебя знаю давно, да и мои заместители тоже неплохо осведомлены о твоей работе. Давай-ка пойдём мы на повышение, – предложил глава. – В Сливовке вот уже две недели нет главы, а это плохо. Мы тут посоветовались и решили назначить тебя пока исполняющим обязанности главы сельского округа, а потом всё оформим официально. Ну, пока притрёшься… сам знаешь. Хотя тебе, собственно, и притираться не надо, ты ведь там одно время работал, хотя и не в этой должности. Как ты смотришь на моё предложение?
Пока Сергей Ефимович будет думать над предложением главы района и давать ему ответ, я успею сделать вам кое-какие пояснения. Раньше, при Советской власти, административное устройство на уровне района было простым и понятным для самой неграмотной крестьянки. К примеру, возьмём район. В районе был райисполком во главе с председателем райисполкома, был районный комитет КПСС во главе с первым секретарём. На уровне села был сельский Совет во главе с председателем сельсовета. В сельский Совет входило некоторое количество сёл, деревень и хуторов. Обычно сельский Совет располагался в границах колхоза. Были, конечно, и большие колхозы, в которых имелось по два и более сельсоветов. Это делалось для того, чтобы людям не приходилось ходить на многие километры за какой-нибудь простой справкой.
После распада Советского Союза и фактического свержения Советской власти на верхах надумали изменить наименование низовых административных единиц.  Вместо сельских Советов появились сельские округа, потом какие-то поселения, в общем, донапридумывались до того, что люди совсем запутались в длинных и бестолковых наименованиях. Всё это делалось для того, чтобы у людей выветрить из памяти всё, что было связано с Советской властью. Это не мои слова, а слова одного заезжего московского гастролёра – придумывателя разных хренотений, как-то: переименование городов, сёл, улиц и учебных заведений.
– В ближайшие годы мы сделаем в России так, что о Советской власти не будет даже малейшего напоминания. Мы похороним её окончательно и бесповоротно, – высказался чиновник на одном из совещаний.
И вы знаете, ка-ак ему после этого заявления рукоплескали бывшие партийные и советские чиновники, а бывшие «верные ленинцы» и продолжатели дела партии – комсомольцы – устроили настоящую овацию. Всем сидящим в зале не хотелось тоже вспоминать о своём прошлом, потому как они и в этой жизни устроились довольно неплохо, а может, даже и лучше, чем раньше. Тогда (при Советской власти) их всех заставляли каждодневно бывать в народе и разъяснять планы партии, теперь же в народ их никто не гонит, а планы… да их и вовсе нет. Сиди себе в уютном кабинете и наслаждайся капиталистическим сегодня. Вот и рукоплескали заезжему.
А теперь конкретно о Сливовке. Это, вероятно, село, и оно является центральной усадьбой сельского округа или, как там теперь могут именовать, поселения. По-старому, глава района (председатель райисполкома) предложил Сергею Ефимовичу должность председателя сельского Совета. Раньше у нас, по заявлению нынешней власти, демократии не было, но председатель сельсовета избирался на сессии сельского Совета из среды депутатов этого же уровня. В нынешние времена у нас демократии хоть отбавляй, поэтому главу (председателя сельсовета) назначает глава района. Всё смешалось в России. Ни черта не разберёшь, кто кому подчиняется. Президентов и глав  всех уровней столько наделали, что уже и не знаешь, на кого смотреть снизу вверх, а на кого сверху вниз. И кому честь отдавать, тоже неясно, все без погон.
– Ну что? Ты как на это смотришь? – спросил после некоторой паузы хозяин кабинета Сергея Ефимовича. – Персональная машина с шофёром, хорошая зарплата, а главное – положение госслужащего, а это уже… Через десять лет работы тебе сколько будет? – спросил неожиданно глава района.
– Шестьдесят.
– О-о, как раз будет хорошо. Тебе будет шестьдесят и десять лет на госслужбе. А это значит, что ты будешь получать почти двойную пенсию. Мы на такие должности кого попало не сажаем. Нам везде нужны свои люди, которые согласны с новым курсом и планом президента.
– Я согласен, – ответил тот.
– А раз согласен, то сейчас ты с моим замом поедешь туда на представление. Тебе только надо в течение месяца показать себя с удобной – для будущего утверждения местными депутатами – стороны. Понятно? Чётко, где надо – жёстко и… всё пойдёт. И запомни, тебе надо на месте изыскивать деньги. В общем, надо научиться в каждом самом простом деле находить возможность пополнять казну вверенной тебе должности. Даже с самой маленькой кочки ты должен научиться взимать определённую плату. Как ручейки питают большие реки, так и копейки с этих самых кочек будут питать твою местную казну. Понятно?  – ещё раз спросил глава района.
– Понятно, – тихо и не совсем внятно проговорил Сергей Ефимович.
– А раз понятно, тогда в путь. Иван Петрович, можете ехать, – почти выкрикнул по местному переговорному устройству глава своему заместителю. – И ещё, – это он уже Сергею Ефимовичу: –  В сёлах должна быть чистота. Пройдёшь, проедешь, посмотришь и принимайся за наведение порядка. Чтоб везде были газоны… в общем, чтобы нигде не было бурьянов, а везде зеленела подстриженная трава. Просмотри, что у них там было запланировано на эти месяцы. В общем, трудись. Желаю удачи, – это он тоже пожелал Сергею Ефимовичу.

В этот же день, но уже в обеденный перерыв.
Начальство, представившее Сергея Ефимовича селянам, уехало, люди, его новые подчинённые,  разошлись по своим домам на обед, а он, и. о. главы целого сельского наименования, остался в кабинете для решения задач, пока непонятно каких. Для начала он решил позвонить своей жене и сообщить ей о том, что с сегодняшнего дня он, муж, на которого она частенько покрикивает, является большим начальником. И что у него теперь имеется персональная машина с шофёром
Целых полчаса пронажимал телефонные кнопки с цифрами Сергей Ефимович, но услышать голос жены ему так и не довелось. Обычно в обеденный перерыв она бывала дома, а тут как в воду провалилась. Положив трубку, новоиспечённая власть, заложив руки за спину, принялся ходить по кабинету
До возвращения сотрудников сельской администрации на свои рабочие места оставалось ещё достаточно много времени, и поэтому, чтобы оно, это время, не проходило напрасно, без всяких полезных дел, Сергей Ефимович начал обдумывать наставления своего босса (главы района).
– Обход, обход дворов с целью знакомства с жителями и их проблемными трудностями, – подумал Сергей Ефимович. – Подворный обход. Более полутора тысяч дворов. Если даже затрачивать на каждую семью по двадцать минут, – принялся подсчитывать он в уме, – то понадобится около тридцати тысяч минут, или пятьсот часов. Пятьсот часов… это больше двух месяцев. Фи-юу, – присвистнул громко Сергей Ефимович. – Можно будет пройтись по центральному селу и кое-где побывать в других населённых пунктах, – решил он, после того как сделал для себя довольно трудные в выполнении подсчёты. – А вообще-то, можно организовать сходы граждан. Так будет быстрее и менее затратно по времени. Повесим объявления… кто придёт, кто не придёт. О, так мы и сделаем, – подвёл он итог своим размышлениям по части знакомства с населением подведомственной ему территории. Планы работ…
У меня к вам, уважаемый читатель, есть предложение. Пока Сергей Ефимович будет просматривать папку с планами работ, составленными его предшественником, давайте оставим его в покое, а сами отправимся в путешествие по сёлам или, как высказался сам Сергей Ефимович, по населённым пунктам административной единицы, на территории которой с сегодняшнего дня главным человеком является он сам.
Что касается самой территории и количества гектаров, Сливовского… (сельсовета, округа, поселения), то можете мне поверить на слово. Я в этом районе проработал много лет и помню площадь каждого из бывших колхозов на память, а уж про хозяйство, на территории которого расположена административная единица, главой которой является назначенный только что Сергей Ефимович, и говорить нечего.

 Сливовская административная единица расположена в границах бывшего колхоза имени командарма Первой конной армии товарища Будённого, который был организован в тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году. До этого ж года, за период становления колхозной системы, на землях, вверенных  Сергею Ефимовичу под неусыпное руководство, были и остались в памяти людей и в районных сводках того периода колхозы: имени Сталина, «Пламя революции», «Красный Октябрь», «Новая деревня № 1», «Новая деревня № 2», «Новая деревня № 3», «Новая деревня № 5», «Смело к труду», «Знамя коммунизма» и имени Калинина. А до названных колхозов на землях Сливовской административной единицы…
Э-э, так не пойдёт. Если я вам сейчас начну рассказывать, в каких формах объединения жили земляки до образования на наших землях колхозов, когда этой Сливовской единицы не было и в помине, то мне придётся переписать почти половину моей  книги «Пути крестьянские», а это займёт слишком много времени, да и поменяется сам жанр настоящего повествования. А нам с вами это надо?
Подождите-ка, там что-то ставленник главы района (Сергей Ефимович) начал быстро листать лежащие в папке бумаги. Может, он уже с ними ознакомился? Может, мне уже надо переключить свое и ваше внимание на него? Не-ет, он почему-то потряс головой, шмыгнул, непонятно почему, носом и, взяв  ручку, начал что-то выписывать из папки на чистый, отдельно лежащий лист бумаги. Ну, пусть пишет.
Так вот, я опять про землю, которая теперь находится под юрисдикцией вверенной Сергею Ефимовичу администрации. Земель в Сливовской организационной структуре пять тысяч гектаров, три села, три хутора, две железнодорожной будки и три кладбища. Хуторов было четыре, но один районные власти приплюсовали к районному центру, ну это, чтобы сама районная столица стала солиднее.
С одной стороны границы Сливовских владений стучат колёсами составы по проложенной здесь ещё в девятнадцатом веке железной дороге, с другой стороны проносятся по широкой асфальтированной трассе всевозможные  автомашины, начиная от нашей любимой «Оки» и заканчивая большегрузными автопоездами. По луговине на одной из боковин Сливовских земель медленно протекает в камышах речушка Сухая Плата. Сами ж сёла – Сливовка (центральная усадьба), Шилка и Веслица – расположены, большей своей частью, у подножия высокого берега реки. Места здесь красивые и экологически чистые. В общем и целом, за некоторым незначительным исключением, хорошо тут у нас, в Сливовском краю. Птички поют, солнце светит, а больше нам ничего и не надо.
Ну вот, пока я вам рассказывал про наши красоты и достопримечательности, Сергей Ефимович отложил ручку в сторону подальше от себя, зевнул, потёр ладонь о ладонь, ещё раз зевнул, но уже более смачно и продолжительно. После зевков он улыбнулся и медленно встал из-за стола.
По виду героя нашего повествования можно с уверенностью говорить, что новая должность ему очень даже нравится. А если должность человеку по душе, то от него, от этого человека, вскорости начнут исходить дьявольски значительные по своей убедительности указания и всевозможные установки с приказами и постановлениями.
– Поживем – увидим, – говорят обычно о новом начальнике селяне, а иногда:  – Новая митёлка по-новому митеть.
Ну, то, что Сергей Ефимович является для населения Сливовской административной единицы новой метёлкой, понятно даже мне, а вот насчёт его умения мести я вам пока ничего вразумительного сказать не могу. Поживём, как говорят селяне, увидим. А пока у меня насчёт этой самой новой метлы есть одна хорошая мысль. Давайте-ка мы оставим Сергея Ефимовича один на один со своей новой должностью. Пусть он поработает недельки две самостоятельно без нашего присутствия. А через указанное время мы вновь наведаемся к нему невидимыми наблюдателями.
Прошло чуть больше двух недель.
Несмотря на то, что по всей стране, на всех календарях этот день помечен красной краской, что говорит о его принадлежности к выходным и праздничным дням, Сергей Ефимович в своём кабинете появился довольно рано и теперь прохаживается по нему взад-вперёд. Судя по его шагам и по частому сжиманию пальцев и ударам кулаком о кулак, он наверняка в плохом расположении духа. Короче, новая должность, очевидно, преподнесла Сергею Ефимовичу какую-то трудноразрешимую задачу. Оно и понятно, должность его большая, работ много и, главное, на их выполнение нужны деньги, и не просто деньги, а мно-го денег. Вот и ходит новый глава по кабинету, вот и ударяет он кулаком о кулак. А что ударять, это же не сказочный олень, у которого из-под копыт сыплются золотые круглые монетки.
За прошедшее время, после вступления в вышеназванную должность, Сергей Ефимович ухитрился приступить к выполнению напутственного наказа главы района, который он получил перед тем, как ехать сюда на представление. Он (С. Е.) начал объезд и обход сёл. Во многих местах уже встречался с населением, три дня назад начал чётко давать указания, а вчера даже попробовал жёстко спросить с одной из сотрудниц за невыполнение его требования приходить на работу в более длинной юбке, чем та, в которой она (сотрудница) появлялась до сих пор. И что удивительно… всё получилось, как он и хотел. И сотрудница пришла в длинной, из трикотажной ткани юбке, которая обтягивала её круглую и довольно соблазнительную попку, и другие сотрудницы стали четко и быстро исполнять его указания, не получалось только одно…
«…И запомни, тебе надо на месте изыскивать деньги…» – и далее по ранее изложенному тексту до слова «понятно».
 Эти напутственные слова главы района Сергей Ефимович вспоминал в первые дни своей работы, вспоминает, словно молитву, по многу раз в день и последние пару дней, думая, что это поможет ему найти решение в непонятном пока для него вопросе. И что вы думаете, настал тот долгожданный момент, когда в голову начинающего руководителя впорхнула, а может, даже и вплыла одна идея, за которую Сергей Ефимович тут же ухватился, словно утопающий хватается за плывущую рядом соломинку. Она, эта идея, может, и прошла бы незамеченной, да только повод для её возникновения был жизненно необходимым для пришедшей в администрацию одной уже пожилой пары.
Потолкавшись несколько минут среди входящих и выходящих посетителей, просителей и просто пришедших в руководящий орган сельской власти, непонятно зачем, жителей села, мужчина и женщина направились к двери в кабинет Сергея Ефимовича.
– Стучи ты, – обратилась женщина к мужчине.
– А примет? – тихо спросил тот.
– А куда нам деваться? Хоронить-то надо. А она просила, чтобы похоронили её рядом с матерью. Пошли.
Приоткрыв двери, мужчина заглянул в кабинет и извиняющимся тоном спросил главу:
– К вам можно зайти?
      Не успевший ещё обюрократиться, Сергей Ефимович встал из-за стола, бодрым голосом пригласил посетителей  в кабинет и показал им на стулья.
– Прошу вас, прошу, присаживайтесь. Что у вас? – спросил он, глядя на вошедших вопросительным взглядом.
– Да-а, – несмело начал было мужчина.
– Умерла наша мама, – опередила того женщина. – Она уроженка вашего села. Здесь похоронены её родители, один сын и все деды и бабушки. Муж её погиб на войне. Перед смертью она просила, чтобы мы похоронили её рядом со своими. Не хотела она лежать далеко от них.
– Она здесь жила до девяносто второго года. А когда ей стало тяжело справляться одной, мы её забрали к себе в Тулу. Тут ещё сохранился её домик. Он там, – показал мужчина рукой в южную сторону села.
– Мама была в своё время знаменитой дояркой. Так можно  нам её похоронить рядом с  матерью и сыном, моим братом? – спросила сквозь слёзы женщина. – Мой брат после войны подорвался на мине, – пояснила она.
– Да, конечно, можно, – торопливо ответил Сергей Ефимович. – Только вам надо зайти к моему заместителю, и она вам всё расскажет подробно, что надо сделать. Её кабинет напротив, через коридор.
Как только за мужчиной и женщиной закрылась дверь, Сергей Ефимович обхватил голову руками и, опершись локтями на крышку стола, начал усиленно обдумывать возникшую в его голове идею
– По-хо-ро-ны, по-хо-ро-ны… уста-но-вить опла-у  за  за-хо-ро-не-ние. А что? К примеру, рублей двести-триста. За кладбищем ухаживать надо, а на это… бесплатно никто косить не будет бурьяны.  Двести… триста… Та-ак, та-ак, надо проконсультироваться. Ну, вот и будут деньги, – радостно подумал Сергей Ефимович и пододвинул поближе к себе телефон.
Через два дня на доске объявлений, недалеко от входа в административное здание, была приклеена бумага со строгим текстом, оповещавшим граждан административной единицы, подведомственной местной властной структуре, о том, что без ведома и разрешения данной администрации запрещены всякие самовольные захоронения, будь то местных или иногордних усопших. В этом же тексте говорилось и том, что отныне за захоронение будет взиматься оплата в двести рублей.
– Хы-х, уже и до погоста рынок добрался, – спокойно, но чуть-чуть с удивлением проговорил один из трёх стоящих у доски стариков.
– Скоро за то, что сходишь по нужде, будут драть деньги, – съязвил другой.
Пока старики обсуждали цену места, на котором они в скором времени будут похоронены, Сергей Ефимович нервно вышагивал в своём кабинете  вокруг длинного заседательного стола и обмозговывал один неразрешимый пока вопрос – о взимании денег в других сёлах.
– Тут у нас проблем не будет. А как вот быть с теми (сёлами)? – усиленно думал он. – Назначить ответственного? Так ему ведь тоже надо платить. Скорее в трубу вылетишь…
С полчаса ещё Сергей Ефимович ворошил свои мозги, выискивая в них мысль, пригодную для решения создавшегося затруднения. И что вы думаете, нашёл.

Вместе с созревшей у Сергея Ефимовича мыслью о способе взимания двухсот рублей за захоронение селян в других, помимо центральной усадьбы, населённых пунктах, в селе Веслица умерла пожилая женщина. И вполне естественно, у родственников и близких покойной возник вопрос о месте захоронения, тем более что она, так же как и её сверстница из соседнего села, проживавшая в Туле у своей дочери, перед смертью выразила желание быть похороненной на местном кладбище, рядом с мужем и родителями.
– Хочь у бурьянах, зато со своими, – тихо проговорила она.
В определённый час похоронная процессия медленно подошла к входу на местное кладбище… Траурную процессию рыдающих родственников и близких, односельчан и саму покойную встретил… большой замок.
– Как же так? – в недоумении и со слезами на глазах вопрошала одна из дочерей покойной. – Утром же, когда копали могилу, замка не было.
– Тут есть записка! – воскликнул один из копачей могилы и, вытащив из дужки замка свёрнутую бумагу, отдал подошедшему мужчине.
– Ключ от замка находится  в Сливовке, в здании администрации, – прочитал родственник усопшей.
После некоторого замешательства двое из ближайших родственников покойной отправились на поиски телефона, чтобы переговорить с хранителем ключа от кладбищенского замка.
– Это ж надо было додуматься, повесить замок, а ключ отвезти на хранение за три километра от кладбища, – завозмущался упитанный мужчина. – А чего они не сдали его самому губернатору? Хотите вы иметь за захоронение деньги, оставьте тогда ключ в библиотеке или в медпункте, оставить можно у хозяев ближайшего дома, но надо сделать так, чтобы все знали, где и у кого этот чёртов ключ, – зло выругался мужчина и в сердцах сплюнул на землю. – Разумная и самая читающая Россия превратилась в страну дураков. Кто нами правит? – начал было он высказывать сомнения в наличии интеллекта у российского чиновничьего аппарата.
– Успокойся, успокойся, – торопливо, но настойчиво проговорила стоящая рядом с ним женщина.
– А чего искать ключ! – раздался  голос водителя автобуса. – У меня есть трос, сейчас зацеплю за ворота и…
– Не торопитесь, вернутся женщины, потом решим, что делать, – предложил стоящий у гроба мужчина. – Они вон уже идут, – кивнул он в сторону появившихся переговорщиц.
– Ну что? – спросил их стоящий у гроба участник похорон.
– А что? Сказали, чтобы мы пришли к ним и заплатили двести рублей за захоронение в кассу, тогда они дадут нам ключ, который после похорон надо будет им вернуть.
– С ума посходили! – выкрикнула сквозь слёзы одна из женщин. – Три километра туда, три назад, а потом…
– Они б ещё ключ сдали на хранение в Москву. Идиотизм, – подвёл итог всему происходящему мужчина, который высказывался по поводу чиновничьего интеллекта.
– Не шумите и успокойтесь, – проговорил молодой мужчина и направился к бежевой «семёрке». – Мы сейчас…
Через десять минут похоронная процессия направилась к заготовленной с утра могиле.
– А это им на память, – усмехнулся владелец «семёрки»  и повесил на ворота замок с перепиленной дужкой.

Теперь, после того как похороны состоялись, вы меня можете спросить, а где же тут ноу-хау, о котором не знает и сам Сергей Ефимович? А вы подумайте. Трудно думается?
Представьте себе, что по всей России, взяли да и позакрывали на замок все кладбища. А если это случится, то волей-неволей людям придётся жить, хоть и через силу своих возможностей, до того времени, когда кладбища вновь откроют свои врата. Отсюда возникает сам по себе вывод. Если народ живёт, значит, вместе с его жизнью увеличивается и продолжительность этой самой жизни.
Развивая мысль, можно с уверенностью заявлять, что только таким способом, не затрачивая на улучшение жизни народа из государственной казны ни одной копейки, наша страна может выйти на первое место в мире по продолжительности жизни народонаселения. Но для выполнения этой задачи надо вначале провести рекламную кампанию, на заседаниях Госдумы в обязательном порядке узаконить время работы кладбищ по всей стране с указанием продолжительности времени их закрытия и последующего времени возобновлении их работы. Всё это надо увязать с увеличением продолжительности жизни каждого человека, с учётом мировых показателей. Задача, конечно, трудная, но при соответствующей проработке решить можно всё. Главным при этом будет что? За-мок. Вот вам и ноу-хау. Просто и гениально. 





      Бизнес-ме-ен

Надумав съездить следующим днём в издательство, где готовилась к выходу в свет моя очередная книга, я ещё с вечера приготовил всё, что обычно брал в аналогичные предыдущие поездки. Привычка готовиться с вечера к предстоящей, хотя бы даже и однодневной, отлучке из дома у меня сложилась ещё в далекие годы моей молодости. Не нравилось раньше и тем более не нравится мне теперь мотаться из угла в угол, копаться в ворохе одежды и заглядывать в ящички  и на полочки в последние минуты перед уходом на остановку пригородного поезда или посадкой в машину, ждущую у калитки.
Так и на этот раз, приготовив всё необходимое, я спокойно переключился на длительный вечерний отдых, в который ритуально входит просмотр газет и некоторых телевизионных, поражающих своей никчемностью и бесполезностью передач. На то и другое у меня обычно уходит около полутора часов вечернего времени. Перед отходом ко сну я иногда силой заставляю себя выйти подышать свежим вечерним воздухом, большей же  частью ко мне в комнату кислород в смеси с другими вездесущими элементами летучего характера нагоняет вентилятор, и мне потом ничего не остаётся делать, как только просто лениво вдыхать его большими порциями.
Вдыхать и думать, думать и вдыхать, выдыхать… тоже, хотя бы иногда, надо. Но чаще приходится вспоминать. Годы, дороги с поворотами и привалы, оставленные за спиной жизни, чаще заставляют именно вспоминать. В молодости, в связи с малым количеством прожитых лет, больше думают о будущем, старикам же ничего не остаётся делать, кроме как предаваться воспоминаниям. Именно так получилось у меня и сегодня, после просмотра газет и вечерних новостных телепередач.
Я устроился в кресле и… вспомнил один случай, произошедший ранней весной этого года. В тот раз я так же, как  предстояло мне назавтра, пригородным поездом ехал в издательство. Взойдя по ступенькам в тамбур, я посмотрел через стеклянную дверь в вагон и начал выискивать взглядом свободные места, чтобы, зайдя вовнутрь, не идти бесцельно по проходу, а сразу направиться к месту своей, так сказать, посадки. Облюбовав свободное угловое сидение (у двери), я уверено открыл двери.
– У вас можно присесть, – поинтересовался я у сидящего напротив мужчины.
– Угу, – ответил он мне.
– Что «угу»? Можно?
– Угу, – услышал я снова.
– Ну «угу», так «угу», – подумал я и присел на сидение.
– Сергей Ильич? – донеслось до моего слуха.
– Да, это я, тот самый Серых, которого вы увидели во мне, – шутливо ответил я на вопрос моего соседа и внимательно посмотрел на него.
Однако, признаюсь вам чистосердечно, знакомого для меня в его лице я ничего не увидел, хотя… признаюсь вам вторично, памяти на лица у меня не было никогда, во все годы моей прошлой жизни. Поэтому и теперь, ещё более внимательно разглядывая немолодое, изрытое морщинами лицо, я только покачал головой и глубоко вздохнул.
– Не узнаёте? – с обидой в голосе спросил мужчина.
– Когда мы с вами  виделись последний раз? – задал я  встречный вопрос. – Или сколько лет мы не виделись?
– … Та лет двадцать пять, – ответил мужчина после некоторой паузы. – Да, двадцать пять лет. А может, вспомните вот так? – засмеялся мужчина и поднял горделиво голову.
– Покажите свой профиль, – попросил я забытого знакомого и тоже засмеялся. – Ваш красивый орлиный профиль мне явно кого-то напоминает из тех времён, когда мы с вами были молоды, а на ваш знаменитый нос обращали внимание самые красивые женщины.
Мужчина, повернув в сторону голову и скосив взгляд на меня, раскатисто засмеялся.
– А-а, всё, можешь голову ставить на место. Вот теперь припоминаю те времена. Ваше отчество – Семёнович, а вот имя, признаюсь, забыл.
– Иван, – подсказал наконец-то узнанный попутчик.
– Тогда всё правильно. Иван Семёнович нарисован в моём альбоме. В восемьдесят третьем году мы с вами учились на курсах переподготовки в Воронеже, а работали оба заместителями начальников объединений «Сельхозхимии», – и я назвал район, в котором Иван Семёнович работал. – Я ведь тогда и сделал набросок твоего профиля из-за знаменитого на всём курсе носа. Ну что-то в виде дружеского шаржа. Тот альбом у меня цел до сих пор. Теперь я всё вспомнил. А ты по какой причине оказался в наших краях, если не секрет?
– Да какой тут секрет. За своими деньгами приходится ездить. Три года назад я занял одному своему хорошему знакомому денег, а теперь, вот уже сегодня в двадцатый раз, еду к нему. Вот так занимать хорошим друзьям, – вздохнул Иван Семёнович и коротко рассказал, как всё произошло.
Сейчас вы узнаете историю о людях, которые верят себе подобным на слово, и о тех, кто на этой доверчивости делает деньги. Я только рассказ бывшего моего коллеги немного художественно оформлю (Иван Семёнович на это дал устное разрешение). А теперь читайте, о чём мне поведал в вагоне поезда Иван Семёнович, мой бывший коллега.

…В одно раннее утро сентября месяца четвёртого года третьего тысячелетия, когда солнце только что показалось из-за верхушек деревьев, растущих на самом высоком бугру, и спросонок стыдливо пряталось за проплывающую в небе небольшую тучку, я услышал вначале урчание машины на резком развороте, писк тормозов, а затем отчаянный лай моего сторожа и главного охранника – маленькой лохматой собачонки, которая за всю ночь не подала ни единого звука, а тут так разошлась, что хоть выходи и успокаивай её, чтобы, не дай Бог,  чего с нею не случилось на нервной почве от чрезмерного усердия. Я выглянул в окно.
К наружной калитке усадьбы уверенным шагом шёл мой давнишний знакомый, можно сказать, даже друг. Его быстрый шаг не затормозил даже заливистый лай моей Кашлатки, так я называю свою собачонку за её длинную и всегда грязную шерсть, из-за её любви купаться в грязевых ваннах. Быстро накинув плащ, я поспешил навстречу раннему гостю.
– Ива-ан Се-мё-но-вич, дру-уг, как ты тут пожива-ешь?! –громко вскричал он, как только увидел меня, и, широко расставив руки, вприпрыжку заторопился ко мне.
Рассыпая любезности, как из прогрызенного мышами мешка высыпается зерно, мой тёзка, кстати, он тоже Иван, обнял меня и начал сильно тискать, словно это был вовсе и не я, Иван, а какая-нибудь подиумная супермодель или «Мисс мира». В моей голове, вначале одной строкой, а потом целыми овечьими отарами, побежали и поскакали сайгачными стадами враз удивлённые и растопыренные мысли, насчёт его межполовой ориентации.
Из-за непонятного для меня поведения моего тёзки я почувствовал в себе даже какую-то сконфуженность. Однако это было недолго. Поворошив свои всё ещё дремлющие память и сознание, я ухитрился найти в их кладовых необходимую мне в данный момент мотивацию для определения истинного физиологического состояния моего раннего гостя.
Во-первых. Если бы мой тёзка внезапно вдруг начал проявлять некоторую симпатию к мужчинам, то он бы выбрал для этого более молодого и красивого во всех отношениях себе подобного субъекта, тяготеющего, как и он сам, к нетрадиционным взаимооношениям.
Во-вторых. Если бы мой тёзка ухитрился за время, пока мы не виделись (около полутора месяцев), поменять хирургическим путём свою половую принадлежность, то:
А. В  настоящий момент Иван был бы чисто выбрит, на его губах, в обязательном порядке, должна была присутствовать какая-нибудь губная помада известной во всём мире фирмы, но не известная для меня, ввиду моей полной в этом деле неосведомлённости. И вполне естественно, что лицо моего тёзки, должно было бы походить своей экстравагантной разрисовкой на лицо какого-нибудь доисторического папуаса, которого соплеменники подготовили к неизвестному нам ритуалу.
      Б. В его поведении и одежде я бы заметил изменения  в сторону   женственности   и  неуверенной ввиду отсутствия  необходимых для этого практических навыков походки. Ничего подобного, ни из подпункта А, ни из подпункта Б в его облике и одежде с походкой я не обнаружил. Напротив, как был он небрит и месяц, и два назад, таким он и явился в утренний час ко мне. Как ходил он в пляжном прикиде (одежде) всё лето, в нём (полуголый) и теперь стоял передо мной (вероятно, его гардероб пуст, как иногда бывает пуста моя продовольственная кладовая за два дня до получения зарплаты).
И в-третьих. В теле Ивана я не почувствовал никакого напряжённого состояния, свойственного человеку, который испытывает вожделенное чувство к своей симпатии. А тут – никакой тебе тряски, никаких прерывистых вздохов и закатывания глаз под лоб.
Не обнаружив ничего из того, что мною перечислено во всех пунктах и подпунктах, я облегчённо вздохнул.
Иван же, потискав меня, начал внимательно разглядывать моё лицо, как мне показалось, с целью обнаружения новых морщин, которые появились после последней нашей встречи. Не найдя же ничего для него нового, тёзка тут же приступил к объяснению причины своего появления в столь ранний час.
Из его слов я понял, что он плохо спал всю прошедшую ночь, трижды вскакивал с постели и даже выходил на улицу.  Он очень ждал рассвет, ибо жажда встретиться со мной у него была так велика, что он даже хотел приехать ко мне до наступления утра, дабы узнать о моём здоровье и благополучии.
– Ты знаешь, тёзка, я этой ночью видел тебя во сне три раза, – сообщил Иван мне о своих ночных кошмарах. – Я боялся, что ты заболел, и я тебя больше не увижу. Вот, не выдержал, приехал. Хорошо, что ты здоров! – воскликнул он.
В ту пору я работал заместителем генерального директора большого сельскохозяйственного объединения, поэтому из-за ранних подъёмов и поздних отбоев спать приходилось мало.
Находясь во власти сонливости, я, непонятно почему, в какой-то неизвестной мне алгебраической или арифметической степени, взял и обрадовался приезду своего друга. И что интересно, я так обрадовался, что даже согласился, чтобы он подвёз меня к месту моей работы, на своей собственной машине,
хотя я ездил каждое утро к месту зарабатывания российских деревянных рублей со своими сослуживцами, которые заезжали за мной в любую, даже самую ненастную погоду. А тут…
 Двадцать семь километров мы проехали быстро, но даже и за короткое время Иван ухитрился убедить меня в том, что лучшего друга у него, кроме меня, не было, нет и не будет во веки веков. Но, чтобы наши дружеские отношения стали ещё более прочными и приносили нам пользу, я должен дать ему взаймы всего пять тысяч рублей. Он, мой друг, в своём предпринимательском деле где-то не мог свести концы с концами, и спасти его мог только я. Ну не совсем я, а мои деньги.
За время моей работы на столь ответственном и важном посту в моих карманах иногда скапливались небольшие суммы обесцененных казначейских билетов различной расцветки и непонятно какого достоинства.
Глядя на своего разлюбезнейшего друга и слушая его прерывающуюся от волнения (только не любовного толка) речь, я заметил в его поведении и по-детски правдивом взгляде столько чистосердечной надёжности, что у меня нежданно-негаданно из глаз выкатились две, хотя и скупые, но самые настоящие, крупные, мужские слезинки. Смахнув со щёк ладонями катившуюся хрустально-чистую влагу, а заодно и стерев оставленные ими следы, я глубоко вздохнул и хотел было уже разрыдаться, но тут в моих мыслях появилось одно народное изречение: «Сам погибай, а друга выручай».
Трясущимися от волнения руками я начал выворачивать все, какие только у меня имелись, карманы. Поначалу почему-то я из них извлекал одни платочки (у меня в тот раз в носу гостевал насморк) и какие-то помятые клочки бумаги. Потом на моих коленях появилась расчёска, за нею – две записные книжки, следом за книжками – шариковая ручка, и только после всего этого я начал извлекать из своих камер хранения помятые денежные знаки различного достоинства.
Сложив всё выгруженное отдельными кучками, мы уже вдвоём принялись пересчитывать моё денежное богатство. После того как подсчёт был произведён, выяснилось, что до одиннадцатимиллиардного состояния Абрамовича мне недоставало всего десять миллиардов девятьсот девяносто девять миллионов и девятьсот девяносто семь тысяч ру… о-о, всё, запутался. У него ж состояние оценивается в долларах. Ну, ничего. Если взять курс рубля по отношению к доллару в то время, когда я выгребал всю свою карманную наличность, то мы получим сумму, равную… больше чем до хрена, что, в переводе на доступный для нашего понимания язык, означает… неужели снова до хрена? Всё правильно.
«Да-а, Абрамович значительно богаче, чем я», – подумалось мне в момент совершения арифметических действий.
Недостающую сумму в две тысячи рублей мы, да, именно, мы вдвоём, нашли в моей походной сумке, в которой у меня имеется специальный отсек для хранения сухого пайка, на случай, если вдруг обеденный перерыв застанет меня вдали от общепитовских точек, в которых я в основном и питался.
Пока я разглаживал денежные купюры, мой бесценный друг рассказывал мне страшно смешные анекдоты. Но в связи с тем, что я был занят подсчётом и разглаживанием, он сразу же их и сопровождал заразительным смехом. Трудно, конечно, ему было смяться за себя и за того парня, ну то есть за меня, занятого работой, но Иван с этим невероятно обременительным делом успешно справился.
Во время приёма и передачи денег мы оба чуть не прослезились, долго трясли друг другу руки, улыбались, шмыгали носами, Иван, мой тёзка, даже дважды сделал глотательные движения, я это увидел по двигающемуся вверх и вниз кадыку.
– Спасибо, друг, что ты вспомнил обо мне и ещё большее спасибо за то, что ты не гребуешь (не брезгуешь) моими деньгами. Век тебя не забуду, – произнёс я в честь моего тёзки и друга короткую проникновенную речь.
– И тебе спасибо, – ответил ещё более коротко мой друг и укатил связывать концы с концами, пообещав наведаться ко мне ровно через пять дней.
Как и обещал, через пять дней, равно минута в минуту, в офисе, на пороге наружной двери, сияющий лучезарной улыбкой,  появился мой самый верный друг. Увидев меня, он с ещё большей радостью пошёл навстречу мне.
«Как раз кстати», – подумалось мне, и я начал готовить правый карман пиджака для приёма денег. «Надо держать его пошире», – опять подумалось мне. «Пересчитывать не надо, неудобно», – решили за меня извилины моего головного мозга.
Назвав меня по имени и отчеству, мой друг вместо возврата долга, попросил у меня ещё пять тысяч рублей. Эти пять тысяч, по заявлению моего тёзки, нужны ему для того, чтобы фундамент нашей дружбы стал монолитом, без всяких там трещин и дырочек.
– А через неделю я тебе отдам все десять, – проговорил Иван и так обворожительно и успокоительно улыбнулся, что я сразу же пошёл в народ за пятью кусками.
…Прошла неделя, пробежала вторая, пролетела и их сестрица третья. Выпал и растаял снег, прилетели, отпели своё и вырастили потомство небесные птахи, потом всё это повторилось ещё три раза, а от моего друга до меня не доходило никаких вестей. Встревоженный неизвестностью, я поехал разыскивать место его проживания, чтобы узнать у лучшего моего друга или у его родни о состоянии его здоровья. Село, в котором он живёт, конечно, красивое и большое. Мне много времени пришлось затратить на поиски тёзки-должника и много пришлось опросить людей, пока, наконец, один мальчонка показал пальцем, где находится дом моего друга.
– И как? – спросил я своего бывшего коллегу. – Жив твой заёмщик с лучезарной улыбкой?
– Жив, – вздохнул Иван Семёнович и продолжил: – Увидели мы друг друга после долгой разлуки, однако у нас не хватило взаимного притяжения для объятий и криков радости. Как-то суховато мы встретились на этот раз.
После этой встречи я много раз и в разное время суток к нему ездил, и всё безрезультатно.
– Друг, завтра я с тобой рассчитаюсь, – твердо обещал он. – Послезавтра вечером, через два дня утром, сегодня после обеда; Новый год встретим, и я сам тебе привезу деньги домой; после Михайлова дня получишь по почте; сейчас вот доски продам, и деньги будут лежать в твоём кармане. Или – машину эту видишь? О-о, завтра мне за неё принесут деньги, а послезавтра я отдаю тебе долг. Ты не волнуйся, дружище, деньги твои работают, улыбался каждый раз мой самый надёжный и большой друг. Меня утешало одно. После пятого моего посещения его усадьбы жители села начали со мною при встречах приветствоваться, они думали, что я купил в селе дом и теперь являюсь их односельчанином. И ещё, каждый раз, как только я приходил к нему, он, мой самый надёжный и искренний друг, рассказывал мне новый анекдот.
– Семёнович, так, может, он с тобою ими расплачивался? – осенила меня вдруг откуда-то взявшаяся мысль.
– Да не-ет, – засомневался мой бывший коллега. – Разговора об этом не было, – неуверенно промолвил он. – Сейчас вот еду к нему двадцать первый раз.
– Семёнович, а как он, этот твой друг, хоть выглядит? А вдруг и мне «посчастливится» подружиться с ним, – спросил я тогда своего бывшего коллегу на всякий случай.
– Ну как. Седеющий брюнет, возраст – сорок пять – сорок семь лет, рост – сто восемьдесят два сантиметра, а может, чуть больше. Вес – за сто килограммов, на левом предплечье татуировка на морскую тему. Есть ещё какая-то картинка на бедре. В движениях, как и все «крутые», резковат. С лица не сходит улыбка на манер голливудских звёзд. Летом одет… в основном – майка, шорты и шлёпанцы, на шее тяжёлая цепь из цветного металла… – Иван Семёнович пожал плечами. – Вот и всё. Ну что, будь здоров, я рад нашей встрече, – улыбнулся бывший заместитель большого начальника какой-то кислой улыбкой и, торопливо пожав мне руку, заспешил на выход.
– Лучезарный, лучезарный… бизнес-ме-ен… хренов, – вырвалось у меня. – Не вернёт он тебе, Семёнович, твою десятку, такие люди, как он, по своей воле долги не отдают, у них надо долги выколачивать.
А ведь «Лучезарный» не первооткрыватель такого бизнеса. Всё началось с государства. Помните, как нас российские банки объегорили в начале девяностых? Вот оттуда всё и пошло. Морду б им… чёрт-те кому только, набить.

Номеров нет

Минутная стрелка настенных часов вздрогнула и на некоторое время замерла на цифре шесть. После короткого отдыха она снова тронулась в путь вдогонку за своей сестрой, чтобы вместе с ней закончить предпоследние сутки уходящего две тысячи …ого года.
За окном послышался шквальный порыв ветра.  Следом за ним по стеклам шумно хлестнула очередная полоса дождя, после чего и ветер, и дождь неожиданно стихли. Седовласый, чуть выше среднего роста, плотного телосложения пожилой мужчина подошел к стене и, дотянувшись рукой до календаря, оторвал листок с тридцатым числом.
– Ну во-от, считай что год прош;л, – проговорил он чуть слышно. – И даже не прош;л, а, можно сказать, пролетел, – недовольным голосом проворчал Старик и посмотрел  в окно, за которым была непроглядная ночная темень и моросящий, прямо-таки осенний дождь.
Последний месяц Старик не на шутку захандрил, хотя и старался бороться с навалившейся на него напастью. А тут еще  и погода совсем испортилась. В ноябре и считай что до самой середины декабря было тепло и тихо. Порой перепадали дожди и зеленела трава. А как только декабрь перевалил на вторую половину, так и пошло вс; кувырком. Если в иные дни с утра подмораживало, то к вечеру обязательно начинал идти дождь. Ночью ж можно было ожидать всего чего угодно, но только не морозной зимней погоды.
И что интересно, кости с суставами, которые всегда перед изменением погоды начинали ныть, скрипеть и хрустеть, и те запутались совсем, болят теперь круглосуточно, без всяких там перерывов. А как тут не запутаешься, если погода в течение суток может меняться по нескольку раз, поэтому вторую неделю Старик не мог и шагу сделать без этих самых скрипов и хрустов. Отчего он иногда даже тихо кряхтел и охал.
К испортившейся погоде и плохому настроению с недомоганием неожиданно добавилось еще и одиночество. Два дня назад дочь жены Старика (второй брак) попала на операционный стол, где ей удалили аппендикс, поэтому жене и пришлось уехать в город, чтобы приглядывать за малыми внучками, пока их мама будет выздоравливать. Вот и остался хозяин один.
Однако было бы неправильно думать, что Старик действительно был один. Нет. Как можно говорить про одиночество, если в одном из кресел у журнального столика в небольшой комнате спал рыжий кот, которого Старик называл иногда и Рыжим, и Филей. До этого у Старика с хозяйкой года два жил кот  Рыжий, но потом куда-то пропал. Вот и зовет теперь Старик Филю часто Рыжим по старой привычке.
 В хозяйственном дворе тоже не совсем пусто. В дневное время там копаются десяток кур с петухом, а по ночам  пода;т голос Тузик – помесь дворняги с лайкой. От папы-лайки сынуля унаследовал горделивую осанку, а привычка гавкать по поводу и без причины  досталось ему от дворняжки-мамы.
Кроме всего перечисленного, жена ему оставила мобильный телефон, для связи, так сказать, с внешним миром, если вдруг станет от одиночества совсем невмоготу. Теперь это достижение ума человеческого лежало на столе, за которым Старик устроился в кресле напротив Фили, чтобы почитать последние газеты. А что ему оставалось делать после ужина?
 Допотопный телевизор, купленный ещё в конце семидесятых годов, по которому можно было смотреть только две программы, уже надоел, да и смотреть-то в преддверии Нового года было нечего. Петросян со своими клоунами и «Аншлаг» уже настолько надоели, что хозяину  несколько раз приходила мысль разбить «ящик» о пол или поглубже закопать в самом дальнем углу своей усадьбы. 
Может, так и сделал бы, да только новый телевизор было не за что покупать. Две пенсии старикам хватало только на пропитание да на самое нужное, без чего не обойтись в повседневной крестьянской жизни, а ещё ж надо откладывать про «чёрный день».
«Телефон купили, а телевизор не за что», – подумаете вы.
Телефон  подарили жене Старика е; дочь с мужем ко дню рождения. Подарили для того, чтобы им иногда можно было переговорить с матерью, а ей со своими внучками. А больше телефон нужен для экстренного оповещения горожан. Ну, чтобы Старику и его жене можно было в тяжкую минуту подать крик о помощи.
Старость в селе особенная, хоть и говорят иногда специалисты с докторскими и кандидатскими диссертациями, да и чиновничий люд, что в селе люди крепче, чем в городе. Но это не так. Селяне реже обращаются к врачам, оттого что «скорую» на каждую болячку не назов;шься, как это часто бывает в городе. И в больницу за тридевять земель не наездишься, оттого что утомительно, да и накладно при грошовой  стариковской пенсии. Вот и кажется всем, что селяне здоровее горожан.
– М-да. Ну что, Рыжий, скучновато нам с тобою стало без хозяйки, – оторвавшись от газеты, проговорил Старик, поглядывая поверх очков на здоровенного, развалившегося в кресле кота. – Ну ничего. Праздники пройдут, горожане выздоровеют, и нам с тобою станет веселее. Не горюй, Рыжий. С голоду не пропад;м. Картох в погребе у нас много, соль есть, да и в холодильнике продукты имеются, – рассуждал он вслух, поглядывая на телефон, который за весь прошедший день не издал не единого звука.
Старик мог заиметь мобильник и раньше – купил бы его сам, тем более что они сейчас стоят дешево. Но он упорно противился этому несколько лет. Даже уговоры сестры не смогли оказать на него никакого воздействия. Хотя она и вовсю старалась, для чего в его присутствии частенько звонила по своему телефону сыну и потом могла подолгу рассказывать, как стало с ним (с телефоном) удобно.   
Старика пугал не телефон, не частота разговоров по нему и не деньги, которые придется платить. Он боялся другого…
– Филя, а что-то нам никто сегодня не позвонил? – проговорил Старик, откладывая газету. – С утра и до полуночи о нас с тобой ни разу не вспомнили. Ты не знаешь почему?
Кот, услышав обращение к своей персоне, негромко мяукнул, как бы уведомляя хозяина, что он его слышит даже во сне, после чего потянулся, зевнул и тут же  свернулся калачиком, прикрыв левой лапой свой нос.
– Ты что свернулся? Ты думаешь, будет похолодание? – удивленно спросил кота Старик. – Ты не уходи от ответа. Во-первых, на улице идет дождь, да и температура… – Старик подошел к окну и, надев очки, посмотрел на закрепленный с наружной стороны градусник и, повернувшись в сторону кота, проговорил: – Плюс один, а ты нос прикрываешь? Подожди. А чего это ты уводишь меня от начатого разговора? Тоже мне «синоптик» нашелся. Ты мне так и не ответил, почему о нас с тобой  никто не вспомнил? Не знаешь? А я зна-аю, почему не было звонков сегодня, как и не было их до нынешнего дня, – со вздохом проговорил Старик. – Их и не должно быть… Ры-жий, ты где сегодня будешь ночевать? Здесь или пойдешь в сарай? Молчишь? Значит, здесь, – вздохнул Старик и стал одеваться. – Предупредил бы дн;м, мне бы ночью не пришлось ходить по темноте.
Через четверть часа хозяин пришел со двора и, поставив в углу прихожей тазик с песком, позвал кота:
– Лежебока, может, ты на ночь перекусишь? Я колбасы тебе принес и свежей воды. Не хочешь? Ну, как знаешь. Мое дело принести и предложить, а твое… как хочешь, – проговорил Старик, раскладывая на специальном коврике кусочки колбасы  и ставя блюдце с водой. – Филь, а ты и вправду хороший синоптик. На дворе начал вместо дождя перепархивать снег и вроде как подсыхает. Может, к Новому году Господь смилостивится над людьми и пошлет нам хорошую погоду? А вообще-то, зимой какая может быть хорошая погода? Сильный мороз? Тебе – не знаю как, а мне при морозной погоде плохо. Стынуть я стал, Рыжий. Кровь уже не согревает. Это тебе чуть больше двух лет, а мне уже без пяти семьдесят, – вздохнул Старик. – Видишь, я даже с тобой начал разговаривать, как с человеком. Значит, и вправду постарел. Мне б сейчас пожить где-нибудь в теплых краях. Люблю я тепло. Но чтобы было только не жарко, жару я тоже плохо переношу. А вообще-то, Филя, нам с тобой надо уже ложиться спать. Хотя… тебе-то что, ты уже спишь. Это мне надо кровать разбирать.
Приготовив место для ночного отдыха, Старик подош;л к зеркалу, взял с тумбочки электробритву и хотел было уже  побриться, но, подержав е; в руке, положил обратно в футляр и начал внимательно рассматривать свое отражение.

– О-о, Бо-же мо-ой, какой же ты стал потр;панный. Волос весь белый. Где ж твоя брюнетистая шевелюра, сивый мерин? Хоть бы одна т;мная волосинка осталась. А это что за два пучка над глазами? Куда делись твои широкие, сросшиеся на переносице брови? И глаза. Они ж у тебя были большие и т;мно-карие. Теперь мигают две какие-то мутно-коричневые точки под облыселыми веками. Нос, правда, чуть заострился и даже, по-моему, стал симпатичнее. А лицо, – вздохнул Старик. – Морщинистое. На ко-го ты по-хо-ож? И вот этот сморщенный стручок с изреженным «ковыльным травостоем» на макушке когда-то пользовался успехом у женщин? Как они были слепы и недальновидны. Хотя-а… может, и наоборот. Где вы?! Любимые. А-у-у! Ни-ко-го, – Старик кисло усмехнулся и неожиданно для себя вспомнил один эпизод из  прошлой жизни.
…Это было лет двадцать назад, когда он сам  выглядел… да чего там вспоминать про себя. Чего душу теребить-то. Он в то время работал заместителем начальника объединения. Контора (офис, административное здание) их организации располагалась на окраине пос;лка, что, однако, не мешало ему по нескольку раз бывать в центре районной столицы.
Начальников районного масштаба в четыр;хэтажном здании райкома было много, и каждый хотел о ч;м-то спросить, а иногда и просто отыграться на подчинённых или, как говорят, спустить пар. Вот и приходилось ездить Старику на вызовы.
 В один весенний т;плый день, когда солнце начало усиленно растапливать слежавшийся за зиму снег, когда в пос;лке уже появились сухие тротуары, после очередной встречи с большим начальством Старик решил  просто пройтись и подышать свежим воздухом. Он ведь тоже человек, и у него, как и у всех, имелись и вроде как ещ; присутствуют нервы, а они, как известно из медицинской литературы, имеют свойство разбалтываться или расшатываться.
Наслаждаясь первым  теплом и вдыхая свежий весенний воздух, Старик медленно шагал по тротуару, стараясь не ступить в попадающиеся на пути лужи. Метрах в двухстах от райкома КПСС он неожиданно остановил взгляд на супружеской паре, идущей ему навстречу. Его внимание привл;к неестественно переставляющий ноги, прямой, как карандаш, мужчина, в котором он с величайшим трудом узнал бывшего красавца и любимца женщин, руководителя одной районной, уважаемой народом организации.
Высоко подняв голову и устремив взгляд в небо, мужчина ш;л, резко переставляя свои негнущиеся ноги, раскачиваясь из стороны в сторону. Его лицо, похожее на маску с застывшей детской улыбкой, выражало крайнее удивление.
Когда расстояние между ними сократилось до десяти шагов, Старик услышал голос его жены, которая толкала мужа в спину, громко приговаривая:
– Кобелина, осеменатор ч;ртов, где ж твои сучки? Ну хоть бы одна меня сменила дня на два. Пусть бы  повозилась с твоими мокрыми и вонючими  штанами да повыгребала б из-под тебя, а я б чуть-чуть отдохнула, – выговаривала мужу жена, не обращая внимания на проходивших мимо людей, большинство из которых хорошо знали их. – Ты думал, я плохая, а они все хорошие. Где твои хорошие? Покажи хоть одну стерву. Говорила тебе, что ты им ни одной не нужен. Им нужен был твой… Шевели ногами быстрее! Ходить надо. Не будешь ходить, совсем  сляжешь…
 Старик усмехнулся, пригладил рукой изреженные волосы и направился к кровати.

                *   *   *
Уснул Старик быстро и, главное, крепко. Первые часы он всегда спал, по его выражению, «как убитый». А вот вторая половина ночи у него каждый раз проходила на грани сна и бодрствования. Эта ночь не стала исключением. Часа в три  Старик услышал сквозь сон порывы и завывания ветра. Перевернувшись несколько раз с одного бока на другой, он, вместо того чтобы покрепче уснуть, проснулся окончательно.
 – Пойду посмотрю, что там делается, – со вздохом проговорил Старик, обращаясь к коту, и, встав с кровати, начал медленно одеваться. – Рыжий, ох, Филя, ты, может, прогуляешься со мной? Посмотрим, что там делается. Не хочешь? Ну, как знаешь. Я сказал, чтобы ты потом не обижался.
Во дворе вовсю завывало и мело. Зима, как бы спохватившись, решила наверстать упущенное время и теперь обрушила на село лавину снега. Старик с трудом обошел двор, проваливаясь в появившиеся наносы и осмотривая все двери – вдруг какую открыл ветер, а убедившись, что все закрыто, вышел за калитку в огород, где кроме белесой пелены ничего не смог увидеть. Постояв некоторое время и почувствовав, что ветер начал пробираться под накинутое на плечи пальто, вернулся на засыпанное снегом крыльцо. 
– Угу, утром будет работа, – отметил он про себя, сметая веником снег с валенок.
Ночные прогулки для Старика стали за последние года два как бы своеобразным ночным ритуалом. Первоначально он еще иногда выказывал недовольство по поводу своего просыпания, а потом ему хождения  во тьме даже понравились. Во-первых, тихо, во-вторых, никто не мешает думать только о сво;м. Да и возникшие мысли не засоряются думами о работе, которые изобилуют в дневное время.
А летними ночами помимо всего еще можно и подышать прохладным воздухом, посмотреть на звезды, почувствовать запахи, которые улавливались в годы юности. Правда, после таких воспоминаний Старик часто вздыхал, скр;б узловатыми пальцами волосатую грудь и грустно улыбался, отмечая про себя, что ночные шорохи, блеск зв;зд и запахи теперь, в старческие годы, почему-то не волнуют его сердце и не перехватывает дыхание от лунного света.
После прогулки Старик долго не мог уснуть. Он несколько раз ложился в кровать, но, полежав короткое время, быстро вставал и начинал ходить по комнате. Дважды садился в кресло и без всякой надобности начинал перекладывать на журнальном столике газеты и журналы. В конце концов он решил забраться под одеяло и лежать в кровати, пока не усн;т.
Пока Старик отыскивал для своего тела удобное положение, его мысли были заняты планированием предстоящего дня. Они «очищали» двор от снега, «кормили» проживающую в сараях живность и «составляли планы» на праздничные дни. Когда вс; было «переделано», мысли вдруг переключились на воспоминания. В памяти возникли картинки из дал;кого шестьдесят четв;ртого года.
…Конец декабря. В половине одиннадцатого ночи к перрону вокзала областного центра подош;л пассажирский поезд, следовавший на Москву. Открылась дверь вагона, и в морозную ночь вышел в щеголеватой шинели демобилизованный младший сержант Советской Армии. Поблагодарив проводника за своевременную доставку в родные края, защитник Отечества направился в здание вокзала…
Старик глубоко вздохнул и плотно сжал губы. Да и как тут не будешь вздыхать, если он вспомнил свою молодость и того самого младшего сержанта, коим был он сам более сорока лет назад. В это трудно теперь поверить, но он был  когда-то  молод, полон сил и надежд.
«И Новый год, и день рождения»… – подумал Старик.   – М-да. Так мне и надо, – шепотом, чуть слышно проговорил он, медленно переворачиваясь на другой бок. – А вообще-то, мог бы кто-нибудь и вспомнить.
В ночной тишине в задней комнате раздался глухой, негромкий двойной удар о пол, а следом за  ним послышалось л;гкое «цоканье» когтей.
– Фи-иль, это ты там стукатишь? Когда ты научишься прятать свои когти? Ты ж кот. Тебе надо ходить бесшумно, – негромко начал поучать Старик своего любимца. – Что, одному лежать скучно стало? Прыгай, чего уж там, – пригласил он Филю к себе.
Кот, подойдя к кровати, врастяжку мяукнул, как бы предупреждая хозяина, что к нему подошел именно он, а не кто другой, после чего л;г на пол и начал чесать задней лапой за ухом. Прогнав блоху, Филя вытянулся во весь свой рост, несколько раз перевернулся и, посмотрев на Старика, улоговился на спину, подогнув передние лапы.
– Фи-ля, я чесать тебе твое пузо сейчас не буду. Середина ночи, какие могут быть игры. Забирайся на кровать и давай спать, а то нам с тобой дн;м прид;тся очищать от снега все дорожки, да и во дворе уже много намело. Так что ложись, не вынуждай меня отправлять тебя в другую комнату.
Полежав на полу ещ; некоторое время, кот встал и нехотя, даже не запрыгнул, а забрался на кровать и сразу же бухнулся на бок в ногах хозяина без всякого там, как обычно они (кошки) это делают, утаптывания и вынюхивания места для лежания. Упал на бок, и вс;.
Однако Филя, хоть и наш;л себе место для отдыха, долго не мог успокоиться, то вдруг ему захотелось  вылизать свои передние лапы, что делал довольно редко, то чесал за ухом, несколько раз пробовал устроить игру с ногами Старика, когда тот переворачивался на спину.
И только после негромкого хозяйского окрика по поводу его беспокойного поведения кот притих, а вскоре и громко захрапел. Старик, услышав храп, улыбнулся и, положив руки за голову, глубоко вздохнул, и воспоминания вновь унесли его в ту дал;кую, холодную декабрьскую ночь.
…В зале железнодорожного вокзала он встретил своих односельчан, возвращавшихся домой после работы на предприятиях города во вторую смену. А вскоре они шумной компанией уже ехали на пригородном поезде (электричке) домой.
«Да-а. Ско-лько ле-ет прошло», – с сожалением подумал Старик. – Сколько лет, а как один день, – проговорил он уже вслух и, сжав плотно губы, горестно хмыкнул.
 Несмотря на давность лет, воспоминания были явственны и подробны. Говор односельчан, лица, зал железнодорожного вокзала, ожидание поезда и сама поездка, дорога домой через луговину, искрящийся в свете луны снег, северная потуга, мороз…  Старик вдруг почувствовал, как у него неожиданно сдавило горло и учащ;нно забилось сердце. В ночной темени раздался шумный вздох.
Метель, разыгравшаяся в начале ночи, к утру ещ; больше усилилась. Сквозь сон Старик слышал завывание ветра в трубах, шум деревьев в саду и всевозможные похлопывания, скрипы, писки и скрежетания, а иногда до его слуха доносился и собачий лай с криками петухов.
Ближе к утру, перед самым просыпанием, Старик за короткое время просмотрел целый калейдоскоп сновидений, не связанных между собой ни по теме, ни по смыслу, среди которых  попадались часто самые несуразные и неправдоподобные картинки. Видимо, и на глубину сна, и на сами сновидения повлияло резкое изменение погоды.
За окном вовсю хозяйничала метель, не давая утру вступить в свои права. Тревожно, со скрипом шумели деревья, постукивали на крыше прослабленные листы шифера, и хлопал временами под ним толь, гудело и завывало в трубах, порывы ветра с шумом бросали по стеклам снег, постукивала неплотно прикрытая  входная дверь, а сероватый, несмелый утренний рассвет едва пробивался сквозь плотные оконные шторы.
Проснувшись и открыв глаза, Старик некоторое время лежал, снова обдумывая план на предстоящий день. «Очистив» двор от снега и «накормив» свою живность, он посмотрел на телефон, который лежал на прикроватной тумбочке.
«Зачем она (жена) мне его оставила? За-чем? За полгода никто ведь не напомнил о себе, хотя номер телефона у них имеется. Хо-тя-а, может быть, сегодня? – подумал он. – Уже ж тридцать первое число. Но-о… утром вряд ли кто позвонит».
Полежав ещ; некоторое время, Старик встал с кровати и, посмотрев на развалившего кота, усмехнувшись, спросил: – Ну что, Рыжий, прости, Филя, ты пойд;шь со мной или останешься здесь? Если остаешься, то вставай и переходи в сво; кресло, мне надо заправлять кровать.
Через полчаса Старик вышел на крыльцо. За хозяином увязался было и кот, но, потоптавшись у порога в глубоком снегу, Филя тут же дрыгнул недовольно хвостом и, подняв голову, жалобно промяукал, глядя в глаза Старику.  Тот усмехнулся и приоткрыл наружную дверь.
 Гроза мышей, не раздумывая,  быстро юркнул в сени, давая понять, что все свои обязанности и желания он переносит на более отдал;нное время, когда  установится хорошая погода. Хозяину ничего не оставалось, как вернуться следом за Филей, чтобы впустить его в хату и потом уже выйти во двор, куда и выходить-то особо не хотелось. 
 Над их округой вовсю хозяйничала настоящая зима, правда, всего с тр;хградусным морозом, зато с сильнейшим северо-западным ветром и с непроглядной стеной  метели. Во дворе и огороде были нанесены огромные сугробы молодого снега, особенно его было много в хозяйственном дворе и на дорожке, ведущей на улицу. 
Осмотрев деяния заступившей на свое запоздалое дежурство зимы, Старик решил пока дорожки и подходы к хозяйственным постройкам не расчищать от снежных заносов ввиду бесполезности этой работы. Да и что можно было сделать, если снег валил практически сплошной стеной. Какая там могла быть борьба с сугробами и расчистка дорожек.
– А если кто позвонит? – вспомнил вдруг Старик о телефоне. – Надо взять с собой.  Тридцать первое – это ведь… тридцать первое. Вс;-таки  конец года. Да и день рождения скоро, – проговорил он чуть слышно и, потоптавшись на крыльце, медленно повернулся и пош;л в хату.
Старик вс; ещ; надеялся, что кто-нибудь из дочерей или из внучек вспомнят о н;м в этот предпраздничный день. Ему так хотелось услышать голос хотя бы кого-нибудь из них.

*   *   *
Все дообеденные часы Старик пров;л в небольших хозяйственных хлопотах: накормил дворовую живность, приготовил себе завтрак, после которого кое-что сделал в одном из сараев и побывал в гараже. Однако, хотя он и был занят делами, его не покидала мысль о телефоне. Он часто вынимал его из кармана, внимательно разглядывал, иногда вздыхал, а если кто из обитателей двора был с ним рядом, то глухим голосом говорил, как бы жалуясь:
– Филь, что-то нам с тобой не звонят. Наверное, забыли о нас. А может, им некогда. Как ты думаешь, Рыжий, ох, Филя? Ну, до вечера ещ; времени много, – обнад;живал он себя.
Глубоко вздохнув, Старик качнул головой и, глядя себе под ноги, задумчиво произнёс:
– Зачем она мне его оставила? А может, я не услышал, когда он звонил? Филь, ты ничего не слышал? – спросил Старик у трущегося о его ноги кота. – Не слышал, – ответил он вместо него. – Ну что ж, Филя, будем ожидать. Может, кто и вспомнит о нас с тобой.
К обеду ветер  стих, метель прекратилась, мороз начал резко спадать, а над лощиной ближайшего леса в облачном небе появилось т;мное пятно – явный признак потепления.
– Ну вот, Филя,  зима и закончилась, – усмехнулся Старик, глядя на лес и на потемневшее небо. – Лучше бы ш;л дождь, грязи было бы меньше, да и вода уже вся сошла бы, а так придется нам с тобой ещ; и расчищать от снега дорожки, чтобы потом не ходить по раскисшему снегу. Поэтому, Филя, нам с тобой надо идти готовить обед, чтобы хорошо подкрепиться и потом уже заняться снегоборьбой, а то вдруг опять пойд;т дождь, после которого может наведаться в гости и сам Дед-мороз. Не зима, а какая-то погодная свистопляска, – с сожалением в голосе проговорил Старик и непроизвольно достал из кармана телефон. – Молчишь? 
Старик глубоко вздохнул и, переложив мобильник несколько раз с ладони на ладонь, опустил его на прежнее место. Пока он вынимал руку из кармана, в его мозгу произош;л некоторый сбой и он начал работать, словно машина времени. Мысли неожиданно переключились с реальных, сиюминутных дел на воспоминания о событиях, которые произошли тридцать с лишним лет назад.
…1965 год. Конец октября. Погожее осеннее утро воскресного дня. С чистого и ясного неба на чинно идущую процессию по дороге у подножия крутого, высокого правого берега речной поймы смотрит улыбающееся солнце. Слышится негромкий говор людей, смех и шутки.
– Слышь, братух, может, пока не поздно, передумаешь, а? – раздался хрипловатый мужской голос. – Пока мы не прошли половину дороги, а то потом возвращаться будет поздно. Ты думаешь, как только женишься, так у вас с женой наступит рай? – усмехнулся двоюродный брат. – Не-ет, она тебя сразу же постарается захомутать.
– А что, думаешь, у них не будет рая? Месяц уж точно будет рай. А особенно ночью, – засмеялась  женщина, держащая под руку молодого, пока ещ; холостяка…
Старик глубоко вздохнул, поперхнулся, несколько раз кашлянул и, сделав кислую гримасу, улыбнулся. Он четко, со всеми разговорами, вспомнил многолетней давности день. Да и как его не вспомнишь, если торжественная процессия состояла из его родственников и близких людей. А шли они в то раннее октябрьское утро на центральную усадьбу сельского Совета, в соседнее село, чтобы совершить…
 – Ты думаешь, что вы… Во сколько вас распишут? – спросил двоюродный брат молодого тогда теперешнего Старика.
– Договорились на десять.
– Ты думаешь, братух, что у вас состоится акт регистрации бракосочетания? Не-ет. Это  в сельском Совете зарегистрируют акт твоей полной и пожизненной капитуляции перед твоей пока ещ; невестой. После того как вы распишетесь, ты сразу превратишься в разряд контрибуции и перейд;шь в полное подчинение своей жене. Так что смотри, если хочешь быть свободным, то давай разверн;мся, – засмеялся давно уже женатый и имеющий двоих детей брат.
Так и шли три километра жених и его близкие в дом невесты, освещенные ласковым солнцем, в сопровождении смеха, шуток и не слишком едких подколок со стороны родственников в адрес молодого… нынешнего Старика.
Дом его будущей жены находился в соседнем селе, по пути в сельский Совет, недалеко от самого административного здания. Оставив большую часть родни на е; усадьбе, они, то есть ОН и ОНА, жених и невеста, вместе со свидетелями и молод;жной частью родственников пешком пошли в сельский Совет, чтобы в половине одиннадцатого вернуться за уже готовые свадебные столы мужем и женой…
Старик снова глубоко вздохнул и, надув щ;ки, медленно выдохнул воздух.
– Да-а, назад уже ничего не верн;шь, – проговорил он и покачал головой. – Хоть бы на один день попасть в то время, – ещ; раз вздохнул хозяин усадьбы и направился в обход высокого сугроба к хозяйственному блоку, в котором располагалась кухня-столовая круглогодичного действия.
Хозяйственный блок объединил под одной крышей два небольших помещения для устройства в них кладовых и складских отсеков  для инвентаря. Под крышей длинного сооружения нашлось место для курятника, бани, погреба, небольшой закрытой веранды и кухни-столовой.
Первоначально думалось, что кухня будет только для летнего пользования, как это принято у большинства жителей села, но потом, после утепления и обустройства это помещение оказалось пригодным для круглогодичного функционирования. В первую зиму было как-то непривычно ходить в кухню завтракать, обедать и ужинать, а потом они с женой привыкли. Впоследствии же даже пришли к выводу, что пункт питания (пищеблок, столовую, кафе и любое место для «дозаправки» организма) человеку желательно иметь подальше от себя. Либо самому быть на большем расстоянии от оного объекта, дабы не было соблазна мимоходом заглянуть в холодильник или какую-нибудь кастрюлю, чтобы не пихнуть в рот попавшиеся под руку  сухарик или котлету, кусочек сала, колбасы или сыра для сиюминутного перекусывания. Регулярное и умеренное питание в определенные часы, как оказалось впоследствии, имеет множество плюсов для организма человека. 
Приготовление обеда   времени много не заняло. Сказать, что Старик был большим профессионалом в этом деле, нельзя, но ему в своей жизни приходилось довольно часто и подолгу исполнять поварские обязанности, поэтому данная работа его особо не тяготила, тем более что в холодильнике хранился некоторый запас пригодных к употреблению блюд и полуфабрикатов, приготовленных женой перед отъездом к дочери.
Во время обеда Старик часто поглядывал на телефон, лежащий тут же на столе. Он даже несколько раз брал его в руки с намерением позвонить дочерям самому, но каждый раз, как только появлялась эта мысль, он со вздохом глубокого сожаления возвращал средство связи на прежнее место.
Такое происходило и раньше, начиная с первых дней, когда у них появился этот мобильник, а в него были занесены номера телефонов, принадлежащих дочерям Старика. Как сейчас, так и прежде, несмотря на большое желание услышать их голоса, Старик откладывал аппаратик подальше от себя.
Нет. Это была не просто его старческая прихоть, на это имелась очень даже веская причина, о которой Старик, по мере увеличения прожитых лет, вспоминает вс; чаще и чаще, а иногда она, эта причина, всплывает в памяти сама по себе, как бы против его воли. Появляется так ч;тко и явственно, как будто это было вчера.
После обеда, пока Филя приводил свою мордочку в порядок, – кот, после того как поест, каждый раз некоторое время тщательно умывается, – Старик помыл посуду и нав;л порядок на столе, после чего пригласил своего меньшого брата в хату на короткий послеобеденный отдых.
– Филь, мы с тобой заработали часовую передышку, пошли немного полежим на диванчике, – предложил Старик коту и открыл двери летней кухни. – А то у нас с тобой сегодня работы будет до самого темна. Пошли.

*   *   *
Отдых в послеобеденное время занимал у Старика не более часа, иногда и меньше. Вс; зависело от того, что нужно было сделать в этот день. Если была работа, от которой просто некуда деться, ну обычная обязаловка, то он мог себе позволить полежать час и даже минут пять-десять подремать во время чтения какой-либо газеты или книги; если же дело ему нравилось, то на отдых уходило минут тридцать-сорок. Короткие перерывы у Старика бывали, когда он столярничал, занимался плотницким делом, либо выполнял бетонирование дорожек, фундаментов, полов, мало отдыхал и во время сварочных и слесарных работ.
В связи с тем, что уборка снега не входила в перечень его любимых работ, он решил затратить на отдых целый час, тем более что прошлым дн;м была получена газета «Советская Россия» с аналитическим материалом о положении дел в сельскохозяйственной отрасли России, который ему очень хотелось прочитать. Болела у него душа за село.
Конечно, диван не самое лучшее место для чтения серь;зной статьи. Но и в кресло Старик не захотел опускать сво; уже довольно изношенное тело в связи с тем, что за ним увязался Филя. С котом же сидеть в кресле – одно мучение, потому как меньшой брат считает кресло своей собственностью и старается всячески выдавить Старика из оного.
Способов сделать так, чтобы хозяин освободил любимое место, у Фили имелось достаточно много. Но самый над;жный способ кот придумал неделю назад. В обеденный перерыв того дня кот забрался за спину сидящего в кресле Старика и предпринял на неё, спину, полномасштабную атаку, пустив в ход зубы и даже когти всех своих четыр;х лап.
Выдавив хозяина из кресла, Филя тут же вальяжно развалился в н;м, давая понять Старику, что этот предмет комнатной обстановки принадлежит именно ему, а не какому-то там седому человеку, пусть даже этот человек и покупал когда-то, а потом ещ; и ремонтировал это самое кресло.
– Филя, ну и методы у тебя, – засмеялся тогда Старик. – Ты прямо как Чубайс. Тот присвоил себе и раздал своим дружкам вс;, что люди создавали многими годами. Ты даже на него и похож,  такой же рыжий и наглый. И почему мы тебя не назвали его именем?
Посмеявшись, Старик тогда кресло уступил, теперь же Филя в него не пускает и жену. А бывают случаи, когда он с приватизированного кресла старается согнать и кого-нибудь из гостей. Поэтому Старик и прил;г на диване, на котором Филя пристраивается либо в ногах хозяина, либо ложится ему на живот. На этот раз кот решил, видимо, хорошо отдохнуть и на диван не приш;л, а растянулся во весь свой рост в кресле.
– Ну и слава Богу, – шутливо проговорил Старик, устраиваясь поудобнее. – Кто-то с воза, кому-то легче.
Положив рядом с собой телефон, Старик развернул газету и начал просматривать заинтересовавший его материал. Однако, как он ни старался сосредоточить на н;м  сво; внимание, у него ничего не получалось. Мысли почему-то чуть ли не через каждое газетное слово уносили его в день свадьбы. Старик, шумно вздохнув, положил газету на пол и закрыл глаза. 
 … – Горь-ко! Горь-ко! Горь-ко! – услышал явственно Старик и от неожиданности вздрогнул и открыл глаза.
Нет. Чуда не произошло. Тот же диван, та же комната, газета на полу и он вс; тот же, старый, а на улице снег, который надо будет убирать со всех дорожек и подходов ко всем дверям. Старик потянулся было к газете, но потом махнул рукой и снова закрыл глаза.
…– Горь-ко-о! – раздался голос двоюродного брата. – Горь-ко! – поддержали его участники свадебного застолья.
Воспоминания вновь захлестнули Старика. Они накатывались волна за волною, словно это было бушующее море.
– Дайте мне сказать, дайте я скажу маладым, – стараясь перекричать песню и звуки гармони, горячился дядя только что испеч;нного мужа. – Племяш! Племяш, ты слухай суды! Детей начинайте делать пряма с нынешней ночи. На потом откладавать не нада. Сыновей вам тр;х, а можна и боля. Чтоб здароваи усе были, как у мине. Пагляди на сваих братов. У-у! – показал он гордо на тр;х рослых, крепких сыновей и резко взмахнул крепко сжатым кулаком. – Дочерей тожа можна тр;х! Вон нас у атца была шестеро. Вы тожа с жаною не атставайтя. Я пью за вас и вашах дитей! Здаровья вам многа и бальшой вывадок! – выкрикнул напоследок дядя и залпом выпил наполненную рюмку, после чего выкрикнул громко «у-ух!», опустился на скамью и стал закусывать.
В самый разгар свадебного веселья зычный голос тамады оповестил, что надо идти в родительский дом  молодого мужа.
Не прерывая плясок и песен, под залихватские наигрыши гармони, свадьба медленно, то сжимаясь, словно это была большая пружина, то растягиваясь на сотню метров, двинулась по дороге в соседнее село.
Ласковое, хотя уже и осеннее солнце сопровождало людское веселье… половину дороги. Как только свадьба миновала межу, разделяющую с;ла, налетел шквальный северный ветер, небо в одно мгновение заволокло тяж;лыми тучами, и повалил густой снег, который вскоре сменился мелким  дожд;м…
Старик повернулся на бок, несколько раз кашлянул и вновь предался воспоминаниям.
…Как только испортилась погода, его тогда отозвала в сторону от жены сестра отца (т;тя) и негромко прошептала:
– Ну что, племянник, усю жисть ты с ею жить не будишь. Первую палавину таго, што праживете, жить будите харашо, а патом плоха. Запомни, как тока прамежду вами прабягить кошка, стока лет, скока пражили спакойна, стока вы с ею (с женою) праругаитись и разбягитись. Вот тах-та. Никаму тока не гавари, што я табе казала, а асобенна сваей жане.
Отшумела, отпела и отплясала свадьба поздно ночью. Гости разошлись, и потекла у молодых жизнь вроде как тихая и спокойная. По поводу того, кто в молодой семье будет коренным, а кто должен идти в пристяжке, особых бушканий (скандалов, разногласий) не было, а если что-то напоминающее их и случалось, то вскоре вс; заканчивалось миром. Старик в молодые годы был довольно спокойным и на резко выделяющееся лидерство в семейной ячейке особо не претендовал. Но наряду с этим он не терпел и давления со стороны. Старик  предпочитал жить по принципу «я тебя трогать не буду, но и ты не дави на меня». Так и жили.
Воспоминания и л;гкую др;му Старика прервал резкий и громкий сигнал телефона. От неожиданности он вздрогнул так, что аж заскрипел диван. Отыскав под подушкой возмутителя спокойствия, Старик посмотрел на его экран и нажал кнопку «Вызов».
– Добрый день, – услышал он голос жены. – Как ты там? Пообедал? – поинтересовалась она.
– Да вс; нормально, – успокоил Старик спутницу жизни.– Сейчас пойд;м с Филей расчищать от снега дорожки. У вас там как, потеплело?
– Да-а, у нас уже плюс один. Ты знаешь, а тебе прид;тся Новый год встречать одному. Я смогу отсюда выехать только после праздника. Мы хоть и выздоравливаем, но еще без помощи обходиться не можем. Так что с наступающим тебя!
Телефон умолк, а Старик ещ; долго смотрел на него. После некоторого раздумья он сказал «угу» и пош;л одеваться. Так прервались его воспоминания о давно прошедших днях его молодости.
– Филь, ты пойд;шь со мной дорожки расчищать или будешь дрыхнуть? – негромко предложил Старик коту.
Услышав голос хозяина и слова, обращ;нные к своей персоне, кот негромко мяукнул, после чего приподнялся на передних лапах, посмотрел на говорящего полуоткрытыми глазами, зевнул и снова опустился на подушку, давая понять Старику, чтобы он управлялся со снегом сам, без его помощи.
– Понятно. Как мясо трескать, так ты первый, а как снег кидать, так сразу набок, – усмехнулся Старик.
Пока Старик отдыхал и готовился к борьбе со снегом, к нему в окно уже «стучала весна». Вслед за похолоданием в их край пришла резкая оттепель. Ветер поменял направление и теперь усиленно гнал по огородам, лощинам, лугам и полям южный, т;плый воздух.
 С крыш закапало, громко закудахтали умолкнувшие было в сарае куры, засуетились под навесом в куриной кормушке воробьи, в ветвях ближней яблони раздался вес;лый голосок синицы. Уходящий год надумал закончить свой путь такой же т;плой погодой, какой она была и в его первый день.
               
*   *   *
Второй час Старик очищал дорожки от снега. Наносы ещ; не успели уплотниться, поэтому работа спорилась, а  спина оставалась сухой, что не предвещало никаких прострелов и простых покалываний, кои последние лет десять начали появляться без всякого на то спроса и разрешения.
 Старик уже заметил: как только поясница чуть взопреет, тут тебе сразу и появляется этот самый «кыль!». И вс;. Недельный «отдых» обеспечен. Поэтому он каждую работу теперь старается делать медленно, ну не совсем чтобы как бы с ленцой, просто Старик научился работать не торопясь и с удовольствием.
Вот и теперь. Покидает лопатой снег минут пять, остановится, достанет из кармана телефон, посмотрит на него, представит, как там его дочери и внучки живут в городе и что могут делать в эту минуту, усмехн;тся, почешет другой раз затылок и опустит мобильник на прежнее место.
Иногда, задетый воспоминаниями за живое, он может просто стоять в задумчивости и смотреть невидящим взглядом вдаль либо на какой-нибудь предмет. Смотрит, не замечая его, потому как стариковские мысли пребывают в этот момент там, в прежней его жизни.
…Через два года после свадьбы у них с женой появилась на свет первая дочь. Спустя год он поступил в сельскохозяйственный институт. Через два года он уже работал по агрономической специальности в одном из районов своей области, а пару лет спустя его избрали секретар;м колхозной партийной организации у себя на родине. Председателем дальнего колхоза он стал, когда уже заканчивал институт.
Перед переездом на новое место жительства у его жены была встреча и, естественно, состоялся  разговор с женой председателя местного колхоза, из которого молодой супруге  нужно было переезжать к мужу.
– Милочка, – сказала тогда убел;нная сединой женщина. – Если вы с мужем, а особенно ты, сможете пережить ту грязь, которую будут на вас выливать все кому не лень, тогда ваша семья, ваш брак сохранится.  Если же не сможете… вы разойд;тесь.
Вторую дочь жена родила на четв;ртом году его председательства. Когда дочери ещ; не исполнилось и года, между супругами «пробежала та самая ч;рная кошка». Поначалу раздоры в семье были похожи на узкую, едва заметную тропинку.
Со временем тропинка превратилась в хорошо накатанную дорогу, а потом на шляхе раздоров и ссор появился овраг. Через возникшее препятствие никто из супругов не захотел проложить хотя бы узкую кладку, не говоря уже о широком и крепком мосте, чтобы по нему можно было пройти к другому и спокойно оговорить все недоразумения, возникшие между ними. Напротив, они продолжали углублять овраг, и наступило время, когда уже  построить мост стало невозможно…
 Из задумчивого оцепенения Старика вывел негромкий окрик проходившего мимо его усадьбы давнишнего приятеля, который возвращался из областного центра. После обоюдного приветствия Старик пригласил односельчанина в дом.
– Не-ет, мне надо торопиться. Я и так задержался. Мне ещ; вчера надо было быть дома, но… с зятем решили проводить этот год, вот и… моя и так уже шумит. Я тут кое-что купил к празднику, – скороговоркой проговорил друг. – А что ты кидаешь снег? Он и сам может потаять. По радио передали, что на праздничные дни будет тепло. Снег – это, знаешь, Бог дал, пусть он его сам и убирает.
– А если в разгар оттепели стукнет мороз? – поинтересовался Старик. – Как тогда быть? Прид;тся потом по льду на карачках ползать. Месяц-то зимний. А прогнозы… за одни сутки и дождь, и мороз, и снова потепление. Я с дорожек снег уберу, а потом пусть зима делает что хочет, – махнул рукой Старик. – Вс; равно делать нечего, то хоть какая-никакая разминка. В нашем возрасте двигаться надо больше.
– А я люблю на диванчике полежать. Пивка вот взял, с;мги немного. Подсолю и… телевизор включу и на бок. Хо-ро-шо! – радостно воскликнул односельчанин. – Летом буду разминаться. Ну, я пойду. С наступающим тебя Новым годом!
Односельчанин уш;л, а Старик глубоко вздохнул и продолжил расчистку дорожек от снега, решив с этой работой управиться до наступления густых вечерних сумерек. Хотя какие они теперь вечерние. До перевода часов на зимнее время  день казался длиннее, теперь же, как только с обедом чуть задержался, так этот самый обед сразу превращается в ужин.
Очистив от снега последний метр дорожки, ведущей к калитке, через которую они с женой выходят на основную дорогу, и расчистив площадку у самого выхода, Старик на короткое время остановился для отдыха.
– Ну вот. Дорожки расчищены, теперь можно и посмотреть, как будет заканчиваться год, – проговорил Старик.
Декабрь у него был самым нелюбимым месяцем из всех двенадцати. Не любил он его за непредсказуемую погоду, а ещё больше – за короткие и мрачные дни,
Хотя-а, если по правде, то Старик плохо переносил морозы                независимо от того, декабрьские они или стукали в ноябре, феврале и даже марте. Зябнуть он стал в последнее время, вот и невзлюбил этот месяц с его зимними собратьями.
Обернувшись на свой двор, Старик увидел в темнеющем оконном квадрате сидящего на подоконнике кота, который, вероятно, давно уже находился на сво;м наблюдательном пункте и, видно, истомился от ожидания и мяуканья.
 Пока Старик ш;л по очищенной дорожке к дому, Филя несколько раз вставал на задние лапы, но, увидев закрытую форточку, тут же опускался вновь на подоконник. В т;плую погоду она бывала постоянно открытой, и кот  через не; убегал из своего заточения на волю. Теперь же, глядя, как хозяин ходит по огороду, Филя проявлял большое беспокойство, потому что он привык быть постоянно рядом. Старик даже частенько над ним подшучивал, когда кот внимательно разглядывал, как он столярничал или что-нибудь делал для хозяйства по металлической (железной) части:
– Учись, Филя, под старость будет у тебя кусок хлеба. Иметь специальность и коту невредно.
Бывали моменты, когда Филя для более близкого знакомства с работой, которую выполнял Старик, забирался к нему на плечо и даже на голову, для чего, зная повадки своего любимца, Старик надевал зимнюю шапку-ушанку, чтобы коту было удобнее сидеть. Так и работали. А тут, вишь, промашка вышла со стороны кота, хотя Старик и приглашал его с собою.
Выпустив кота во двор, Старик решил некоторое время передохнуть, чтобы потом уже полностью закончить все хозяйственные дела, после которых он надумал организовать для себя и своей хвостатой живности праздничный ужин. Курам насыпано на три дня, они и сами разберутся, что склевать сегодня, а что оставить на завтра.
Пристроившись в кресле, Старик взял газету и начал было уже просматривать новости, как тишину нарушил телефон. От неожиданно раздавшегося сигнала Старик даже вздрогнул и задрожавшей вдруг рукой потянулся к журнальному столику.
– Ну как ты там? – раздался голос сестры.
– Да ничего. Отдыхаю. Жена приедет завтра или послезавтра. Так что пока побуду один.
– А ты приходи к нам. Мы будем вдво;м. Тебе девчата звонили? – поинтересовалась она.
– Нет. Жена только предупредила, что приедет после праздников. Теперь вот ты.
– А мне звонили. Сказали, что приедут числа третьего или четв;ртого. У них длинные каникулы…
Далее сестра начала «сыпать соль» на незаживающую рану» Старика, рассказывая, что у них вс; нормально и что они со своими детьми хотят побывать у не; в гостях. После того как она рассказала о том, как они (его дочери) намерены встретить Новый год, она предложила:
– А ты приходи к нам, как раз их и увидишь. А теперь прости, тут ко мне гости. С уходящим старым и наступающим тебя Новым годом! Я тебе ещ; перезвоню, – пообещала сестра.
Старик шумно и продолжительно вздохнул и, отложив газету, поудобнее уселся и закрыл глаза.
– Т;тку они хотят увидеть, – пронеслась в голове непрошеная мысль. – Вс; правильно. Так тому и быть. Почему у них должно появляться такое желание по отношению ко мне? На каком основании?
Старик сознавал обоснованность их поведения, но в то же время где-то далеко, может быть, в самом дальнем уголке сознания ему хотелось, чтобы зазвонил телефон, а в н;м раздался голос одной из дочерей или кого-нибудь из внучек. Прошло ведь столько лет.
Разошлись они после того, как Старика освободили от занимаемой должности, и им пришлось переехать в областной центр. Благо, что к тому времени в их строительном кооперативе, в который они вступили ещ; десять лет назад, задолго до избрания его председателем колхоза, начали раздавать квартиры. А два года спустя распад семьи был узаконен районным судом. Вместе они прожили четырнадцать лет. В день суда  Старик, неожиданно для себя, вспомнил слова своей т;тки, высказанные ею в день свадьбы:
– Ну что, племянник, усю жисть ты с ею жить не будишь… Как тока прамежду вами прабягить кошка, стока лет, скока пражили спакойна, стока вы с ею (с женою) праругаитись и разбягитись…
Пророчество сбылось. Всё произошло так, как она сказала.
Развод оказался болезненным не только для бывшей жены и детей, но и для него, хотя он старался держаться, и надо сказать, что выдержал, выстоял, не сбился за время «холостяцкой» жизни на путь многих особей мужского пола, обретших таким образом  «свободу».
Старик тогда не стал пить, кутить и совершать другие неблаговидные проступки. Он стал трудоголиком. Почти в круглосуточной работе заместителем начальника объединения крупной фирмы Старик наш;л для себя успокоение. А может, вс; произошло оттого, что за годы пребывания в должности председателя колхоза втянулся в этот изнуряющий режим работы без отпусков, без выходных и, как говорят на селе, проходных дней и по-другому он просто не мог. Так или иначе, но Старик сдюжил, пережил т;мную полосу.

*   *   *
Сумерки наступили так быстро, что Старик даже удивился. Ещ; какую-то минуту назад он мог читать газету, сидя в кресле у окна, а тут сразу вдруг стало темно. Взглянув в окно, он увидел нависшую над селом огромную т;мную тучу.
– Понятно, – усмехнулся он. – Снова будет дождь.
Не ожидая, когда станет совсем темно и может пойти дождь, Старик пош;л во двор с намерением сделать вечерний обход своего хозяйства, которое на ночь особо и не закрывалось, не было у него на дверях замков и секретных засовов.
– А зачем? – удивлялся он вопросам некоторых односельчан. – Если кому надо что-нибудь у меня взять, то он (жулик) может попросить меня, чтобы я вынес ему сам, – и тут же объяснял непонятливым: – Представь. В два часа ночи к тебе стучат в окно, и когда ты выглянешь, они, два-три человека, тебе говорят: «Дед или бабка, мы тут пока постоим, покурим, а ты вынеси нам своих кур или деньги, которые у тебя есть». – Ты что будешь делать? Вынесешь. Ну, это когда попадутся спокойные непрошеные гости. А могут и по-другому – разбили окно и тебя просто взяли и придушили твоей же подушкой. Поэтому я и не хочу тратиться на замки, ключи от которых часто теряются. Лучше буду сам выносить. А когда я стану немощным, переведу дворовую живность и ликвидирую все палочки и гвоздики, которыми сейчас прикрываю двери. Зачем  людям с определ;нными замашками давать повод и намекать этими замками на  состоятельность, которой вообще-то и нет.
Дождь начался, когда Старик после обхода своего двора заш;л в кухню и присел на стул для обдумывания, с чего начинать поварские дела. Вот в это время туча и разрыдалась.
– Конечно, так можно годовой, а в особенности зимний план по осадкам выполнить быстрее, чем пуржить мелким, перемороженным снегом, – проговорил Старик в адрес небесной канцелярии, доставая из кармана телефон.
Но прежде чем положить мобильник на стол, он некоторое время поворачивал его в ладони, а потом начал неосознанно нажимать  на клавиши.
– Может, кто звонил, а я не услышал? Нет, – с сожалением выдохнул он, увидев, как «Непринятые вызовы» высветили на экране «Номеров нет».
Сквозь шум дождя Старик услышал жалобное мяуканье Фили. Кот, неизвестно где бродивший по своим кошачьим делам до начала дождя, теперь вовсю старался докричаться до хозяина. Помимо мяуканья Филя ещ; и прилагал максимум усилий для открывания двери. В конце концов ему это сделать удалось. Когда Старик встал со стула с намерением впустить бродягу в кухню, тот уже стоял у открытой двери и, глядя на него, размахивал своим пушистым хвостом.
– Где тебя носило? Мокрый, грязный, весь в полове. Господи, что, опять в сарае мышей гонял? Заходи, чего уж там. Заходи, Филя. Сейчас я тебя накормлю праздничным ужином, – пообещал коту Старик. – Там в холодильнике у нас, специально для тебя, хранится рыба мелкая. Посиди пока.
 Услышав о холодильнике и о свежей рыбе, Филя, вместо того чтобы посидеть спокойно в ожидании, пока хозяин исполнит сво; обещание, стремглав бросился к заветному белому шкафу, отряхивая с себя на ходу полову и оставляя на полу грязные следы.
– Фи-ля, – возмутился Старик. – Ну, праздник же на носу, а ты вед;шь себя так, как будто до окончания года ещ; месяца три, да и хозяйки дома нет, чтобы ходить за тобой с тряпкой. Подожди. Постой. Будешь таким приходить с улицы, буду обрабатывать тебя пылесосом, – пригрозил он коту, вспомнив, что от шума пылесоса Филя всегда убегает сломя голову.
 Взяв кота за шиворот, Старик тщательно снял с него соломинки и остяки, после чего погладил по голове.
А непогода за окном расходилась не на шутку. Сильный дождь порывами хлестал в окно, начал разгуливаться и ветер. Одно время до слуха Старика донеслись даже звуки, похожие на раскаты грома. Вырубился свет.
– М-да. Нам ещ; этого не хватало, – с грустью в голосе проговорил Старик и уже на ощупь подош;л к холодильнику, чтобы достать из него обещанную Филе рыбу. – Филя, у тебя глазки востренькие, может, ты сам найд;шь карасиков? – пошутил он, прощупывая на одной из полок холодильника полиэтиленовые пакеты. – Филя, я пошутил. Угомонись и не лезь сюда, наш;л я твоих рыбок. Лет двадцать не могут ничего сделать, чтобы на этой линии не выбивало электроэнергию. При малейшем ветре или как только пойд;т дождь, мы всегда сидим без света, – завозмущался Старик, вспомнив множество обещаний районных энергетиков улучшить состояние высоковольтной линии на их куст с;л. – Филь, где ты тут? Иди сюда, – окликнул Старик кота и сразу же услышал рядом с собой нетерпеливое «мяу». – Так ты, оказывается, тут уже, – удивился хозяин. – А я думал, что ты не будешь в темноте рыбу есть, – засмеялся Старик и начал на ощупь отыскивать коврик, на котором Филя предпочитал принимать пищу. Других мест он не признавал и даже заставил смириться с этим своих хозяев.
Много лет Старик с женой старались приучить кошек есть мясные кусочки или рыбу в тарелке. Но вс; было напрасно. Как они ни старались, им этого сделать не удалось. Каждый раз, как только в  миске попадался кусочек пищи, кошки, это и Филя, и его предшественники, старались унести лакомство на дорожку, в укромное место, где и продолжали сво; пиршество. Ну не нравится им есть  из миски.
В конце концов, жена Старика вырезала и положила в затен;нном углу кусок коврика, на который ставятся мисочки с жидкой и кладутся кусочки более плотной пищи. Вот и теперь, отыскав в темноте коврик, Старик положил на него пяток маленьких реб;шек и сразу же услышал громкое урчание кота и похрустывание рыбьих косточек.
Отыскав в темноте стул и присев на него, Старик стал обдумывать свои дальнейшие действия. Выходило так, что если свет не дадут, то старый год, можно считать, уже закончился. Свечи? А с кем при них сидеть? Для молод;жи это, может, и романтично, а для одинокого старика…
Неожиданно дал о себе знать телефон. Старик торопливо и даже как-то нервозно взял подпрыгивающий на столе мобильник и подн;с его близко к глазам, чтобы без очков рассмотреть, в каком месте надавить пальцем.
– Да, – только и успел он ответить, как сразу же услышал голос сестры.
– У тебя свет есть?
– Нет.
– Приходи к нам. Чего одному сидеть в темноте. Ты помнишь, как раньше, до электричества, сидели вечерами и лузгали семечки, – засмеялась она.
– А у тебя семечки (подсолнечниковые) есть?
– Не-ет.
– А чего тогда приглашаешь? – съязвил Старик. – В жмурки играть? Так я и дн;м уже плоховато вижу. Ты не обижайся. Никуда я не хочу ходить. Выходил я свой километраж. Сейчас вот кота и Тузика накормлю да пойду спать. Чего сидеть. Вс; не передумаешь, – подв;л он итог.
Ложиться рано спать Старику, однако, не пришлось. Свет, хоть и через полтора часа после его отключения, но вс; ж таки дали. Дождь к этому времени немного стих, и теперь можно было, накинув старый плащ, пройтись по двору, особо не намокнув, чем и поспешил воспользоваться хозяин усадьбы, для того чтобы накормить ночного сторожа – Тузика.   
Филя тоже было увязался за своим хозяином, но, ступив на мокрую бетонную дорожку, тут же повернул обратно в кухню.
– Что, Филь, не хочешь мочить свои лапы и даже доверяешь мне одному отнести ужин твоему другу? – засмеялся Старик. – Жидок ты на расправу. Как к своим подружкам шастать, так и ливень тебя не останавливает. Ты вспомни, в какую погоду ты ходил на другой куток села прошлой весной. Забыл? Ты ж тогда неделю где-то проболтался и притащился домой весь в грязи, да ещ; и изодранный. Ладно, оставайся, чего уж там, отнесу сам, – прикрывая дверь, проговорил Старик и громко засмеялся. – Ну дожился. С котом уже начал разговаривать, значит, скоро буду тешить разговорами и самого себя.
Обеспечив собаку ужином, Старик мимоходом заглянул в курятник и в сарай. Учитывая небольшую продолжительность светового времени, он включил курам освещение, досыпал корму и сменил воду. Пока ходил по двору, вспомнил, что не взял с собой телефон.
– А если кто позвонит? – спохватился Старик и заспешил в кухню. – Надо его (телефон) всегда брать с собой. Купить, что ли, себе? – мелькнула у него мысль, которую он тут же отогнал. – Чтобы потом вс; время ожидать звонки? Нет.
Старик напрасно торопился. На экране телефона снова высветилось «Номеров нет». Глубоко вздохнув, он медленно опустился на стул  и тихо повторил несколько раз: – Номеров нет, номеров нет. А будут ли они вообще? – спросил Старик неизвестно кого. – «Как аукнется, так и откликнется», – вспомнилась ему  старая русская пословица. – Номеров нет. Вс; правильно. Они хотели и ожидали от тебя больше, чем  для тебя теперешний простой  телефонный разговор. Жди-с, – горько улыбнулся он, вспомнив один из рекламных роликов.
…После развода Старик долго привыкал к своему новому положению. Тяж;лый в моральном отношении уход с работы, распад семьи, отсутствие квартиры (свою он оставил жене и детям), неодобрение родителей – вс; свалилось сразу и в большом объеме. Самым же тяж;лым ударом для него оказалось то, что он уже не мог ежедневно видеть детей.
Будучи руководителем хозяйства, Старику редко удавалось выкроить время для общения с дочерьми, и жена  часто упрекала его за почти круглосуточное пропадание на работе, за отсутствие отцовского внимания к детям. Он уходил на работу, когда они ещ; спали, а возвращался… когда уже спали.
Так и протекала его сельская жизнь, полная тревог, недосыпаний, семейных размолвок и недопонимания. Но так жило большинство председательских семей, и, к великому сожалению, значительное их число распадалось. Не сумели выдержать этой жизни и они, молодая ещ; семейная пара.
Когда колхозная жизнь осталась позади, когда работа на заводе в качестве заместителя начальника цеха предоставляла ему возможность иметь нормированные рабочие дни, выходные, праздники и отпуска, и вс; это свободное время можно было посвящать детям…
Много лет Старик вздрагивал и оборачивался на каждый детский крик, который он мог слышать. Потом, с годами, эта боль как бы затихла, но на смену ей пришла новая – постоянное чувство своей вины перед семьями уже взрослых дочерей.

*   *   *
   По окну вновь волнами хлестал дождь. Иногда раздавались завывания ветра. Стрелки часов неумолимо приближались к двенадцати. Уходящий год доживал свои последние минуты. Без двадцати двенадцать позвонила сестра, поздравила, пожелала здоровья и успехов в наступающем году и вновь пригласила к себе.
– Приходи к нам, – весело проговорила она. – К нам горожане приехали (сын с женой и реб;нком). Они только что вошли. Приходи. Ну что ты будешь там один сидеть. С нами тебе будет веселее. Приходи.
Поздравив сестру с наступающим Новым годом, Старик однако ответил отказом на е; приглашение, мотивируя тем, что он отвык уже сидеть долго в новогоднюю ночь и последние годы предпочитает в половине первого, а иногда и раньше находиться уже в кровати.
– Не-ет, не надо меня уговаривать, – засмеялся Старик. – Я уже поужинал, а сейчас включу телевизор и как только удостоверюсь, что Новый год заступил на сво; дежурство, то сразу пойду спать. Впереди будет ещ; много дней, успею навеселиться. С наступающим тебя и всех, кто присутствует сейчас в тво;м доме! Счастья вам и удачи! Вс;.
После разговора с сестрой Старик позвонил жене. Во время поздравлений друг друга с наступающим Новым годом и пожеланий всевозможных благ он услышал вес;лые голоса е; внучек и говор зятя.
«А что сейчас делают мои?» – подумал Старик и попробовал представить себе, что и он находится с ними за праздничным столом, но… кроме вздоха у него ничего не получилось.
Включив допотопный свой телевизор, он опустился на диван и положил рядом с собой телефон. Старик долго сидел молча, поглядывая то на телевизор, который вс; никак не мог разогреться и мельтешил какими-то кадрами, то на телефон. В его позе виделось напряженное ожидание. До Нового года оставалось десять минут. Неожиданно он тихо запел:
– В ле-су на-ад ре-ко-ой жи-ла фе-ея… Тьфу ты! Откуда ты взялась? – удивл;нно произн;с Старик.
Пока он размышлял, когда и где впервые услышал эту песню, на экране телевизора появился президент страны. Не слушая речь  главы государства, Старик  смотрел в т;мный угол и думал о жизни, которая в данный момент, словно ветер в лесу, шумит где-то вверху, в стороне от его жизни и от жизни, таких, как он, не задевая их и не вовлекая в свою круговерть.
– Отвертелись и открутились, – усмехнулся Старик и отдался во власть своей памяти, которая извлекла из дальних своих закоулков эпизоды из его давно прошедшей жизни.
…Вот он в какой-то праздничный день обедает… в небольшом зале ресторана в районном центре. После развода Старик плохо переносил одиночество и поэтому в выходные и праздничные дни ездил на работу.
В пору, когда он был заместителем начальника объединения,  часто случались сложные ситуации, для разрешения которых необходимо было его присутствие. Вот он и ездил. В преддверии ж праздников, особенно Нового года, поток грузов увеличивался в разы, и поэтому приходилось коллективу некоторых специальностей переходить на казарменное положение. Переходил и он, как ответственный за этот вид работ.
– А э-то? А-а, – сквозь л;гкую др;му вспомнил Старик момент украшения  ;лки со своими детьми, в один из своих приходов к ним домой. – Да-а, это ж мы-ы на-ряжа-ем ;-лку, – протянулась тонкой нитью в памяти давно прошедшее время.
Улыбающиеся лица детей, строгий взгляд бывшей жены, какие-то работы, поездка в автобусе, длительный пеший переход. А это какое-то заседание… видимо, бюро обкома партии, потому как вокруг него сидят слишком уж солидные и строгие люди, – вс; смешалось в одно целое.
И вдруг до слуха Старика дон;сся громкий сигнал телефона. Вздрогнув и мгновенно приподнявшись, не открывая глаз, он начал лихорадочно шарить рукой по дивану. Отыскав скатившийся под подушку мобильник, Старик  открыл глаза и начал быстро нажимать кнопки. «Номеров нет», уведомил владельца телефон в очередной раз.
– Понятно, – проговорил Старик, взглянув на телевизор, на экране которого мужчина разговаривал по обычному телефону. – Это звонили там, – понял он причину своего беспокойства. – О-о, вс;. Надо идти ложиться спать, – посмотрев на часы, решил Старик. – Уж если он (Новый год) сорок минут  прожил без моего вмешательства,  то теперь-то уж обойд;тся.
Уснул Старик быстро и ночь проспал спокойно, а проснувшись рано утром, первым делом поинтересовался ночными звонками.
«Может, кто звонил, а я спал?» – подумал он, нажимая на клавиши мобильника.
«Номеров нет», – выдал, в который уже раз, мобильник. Громко и протяжно вздохнув, Старик медленно встал с кровати и так же медленно прив;л е; в порядок, после чего уже отправился заниматься хозяйственными делами, прихватив с собой на всякий случай и телефон.
Первой поздравила Старика с Новым годом и дн;м рождения жена. Поинтересовавшись его настроением, здоровьем и состоянием дел в их небольшом хозяйстве, она сообщила, что у дочери поднялась неожиданно температура и что ей (жене) прид;тся задержаться у них на неопредел;нное время, до полного выздоровления больной.
Старик некоторое время негромко повздыхал, но особо огорчаться не стал, понимая, что охами и вздохами ничего не изменишь. Все люди, независимо от возраста, от болезней не застрахованы, они (болезни) приходят «в гости» без всяких предупреждений и тем более без вызова.
 А спустя некоторое время  позвонила сестра. После поздравлений, пожелания ему здоровья и всего самого наилучшего она, как и прошлым вечером, начала было сетовать на его одиночество и вновь пригласила к себе в гости, сказав как бы между прочим, что они легли спать только под самое утро.
– Приходи к обеду, ну чего ты там сидишь, как сурок.
– Успокойся, сестра. Ты же знаешь, что я не люблю многолюдья и спиртного. Убей ты в зародыше свою мысль о мо;м визите, – пошутил Старик. – Отдыхайте. Вс;.
Во время отдыха после завершения мелких дел по хозяйству и л;гкого завтрака Старик взял с книжной полки толстую, большого формата тетрадь, в которой он уже более двадцати лет вед;т дневниковые записи, и отметил время и дату:
 «10.05. Сегодня первый день нового, .... года. По телевизору показывают какую-то дурацкую передачу. Спать л;г близко к часу. Сейчас на улице плюс два градуса. После сильного дождя снег, который наведался к нам в гости, быстро уходит Вс; серое: небо, земля, лес и пойма речушки. В селе тишина. Даже собаки и те не хотят гавкать.
Мне шестьдесят пять. Ни хре-на се-бе. Конечно, это ещ; не семьдесят пять, но уже и не пятьдесят пять. Впереди… сколько  прид;тся топать? Не знаю. Знаю одно – жизнь прошла. Прошла быстро и порою бестолково. Почему бестолково? Да так я ею сумел распорядиться.
Новый год начался, а про меня никто  не вспомнил. Хоть бы кто позвонил. Ни дети, ни внучки, ни-кто. А может, вс; правильно? Я ведь уш;л от них, бросил. Что посеял, то и сжал. Дай Бог вам, дети, здоровья и счастья! Простите меня. «Номеров нет», – этими словами Старик закончил запись и грустно улыбнулся.
– Номеров нет, – повторил он уже вслух и посмотрел на  безмолвный телефон.

Несостоявшаяся встреча

Сейчас я вам поведаю одну небольшую историю, которая произошла… да она, по всей видимости, ещё и не окончилась, ввиду того что герои данного повествования ещё живы и, наперекор возрасту, бодры и полны надежд и желаний. И мы с вами будем надеяться, что порог, который они не смогли переступить в первый раз, ими непременно будет преодолён со второго... или пятого захода. А сейчас короткая предыстория.
Когда мне подошло время уходить на пенсию, то с работой я расстался без сожаления, хотя и не испытывал при этом и особой радости. Ну какая может быть радость при получении пенсионной книжки. Это ведь не аттестат зрелости об окончании средней школы, не армейский дембель или получение диплома по окончании учебного заведения. Пенсия есть пенсия.
Сожаления ж не было ввиду того, что последние годы перед этим знаменательным в жизни каждого человека событием, а точнее, восхождением на вершину горного перевала, за которым следует спуск, работать приходилось чуть ли не в круглосуточном режиме, да ещё и  под прессом постоянной нервотрёпки. Нервотрёпка ж, как вы знаете, к хорошему ещё никого не приводила..  Так получилось и у меня.
 Лет за пять до окончания трудового пути закапризничал вдруг желудок, потом зашалило сердце. В пятьдесят восемь моё жизнеобеспечение начало иногда, ни с того ни с сего, отключаться, как это бывает зачастую со светом. Раз – и темно. Так и у меня. Р-раз – и в себя приходил уже на земле или на полу, хотя до отключки я либо сидел на стуле, либо стоял. И, главное, всё происходило мгновенно.
Первый раз я встревожился, а потом мне стало даже как-то интересно. Тем более что переход в бессознательное состояние происходил мгновенно, без всяких там покалываний и других каких-либо «приветов». И я уже, признаюсь вам, начал просить Бога, чтобы у меня последний миг пребывания в этом мире был именно таким… р-раз – и нету.
После получения пенсионной книжки я целый месяц отдыхал и собирался с мыслями. А спустя ещё две недели у меня появилась работа, не приносящая в домашнюю кассу  ни единой копейки дохода, – одни расходы, зато я получал от неё столько радости и удовлетворения, коих мне не приходилось испытывать в прежние годы.
Работа эта была довольно интересна и увлекательна, ибо я днями просиживал в читальных залах библиотек и архивов, в которых просматривал и собирал материал о жизни крестьянства на землях Яковлевского района, начиная с конца девятнадцатого века и заканчивая нашими днями.
Время проходило быстро, и я, как-то незаметно для себя, исписал больше десятка толстых бухгалтерских журналов сведениями различного характера, начиная от всевозможных таблиц, списков и статистических данных и заканчивая протоколами заседаний правлений и общих собраний колхозников. Кроме этого у меня набралось много ксерокопий документов и фотографий. Материала было уже вполне достаточно для написания книги. Пять частей книги «Пути крестьянские» будут выходить отдельными тиражами на протяжении трёх лет, а в две тысячи восьмом году в издательстве «Крестьянское дело» (г. Белгород) выйдет в свет второе, переработанное издание, состоящее уже из четырёх частей, единой книгой.
А теперь я возвращаюсь к тому времени, когда мне была поведана история, о которой я хотел, собственно, вам и рассказать и тем самым исполнить данное мною обещание. Имена, по понятным причинам, изменены.
В самом начале августа две тысячи седьмого года, когда спала немного стоявшая целый месяц жара, мне нужно было побывать в областном архиве города Курска, ввиду того что наши земли долгое время входили в состав этой области, а, следовательно, в тамошнем архиве хранится много документов и свидетельств о прошлом наших сёл и деревень. Ну а раз надумал, значит, надо ехать.
В среду второй недели августа я встал пораньше, чтобы успеть на пригородный поезд, который следует из Белгорода в Курск и в половине седьмого делает неподалеку от нашего села кратковременную остановку. Вот на этом поезде мне и хотелось уехать, чтобы уже в дообеденное время попасть в архив, поработать в нём несколько часов, а к ночи вернуться домой, потому как ночевать мне там было негде.
Местонахождения данного государственного учреждения  я не знал, ввиду того что в этом городе был ещё… в пятьдесят… шестом году, а это означало, что он (Курск) для меня был таким же чужим и неизвестным, как и любой другой город, в котором я и вовсе не бывал.
«Ничего, людей язык до Киева доводил, а уж архив он мне найти поможет», – думал я, медленно проходя по вагону и выискивая для себя более удобное место.
Ехать-то предстояло три с половиною часа, поэтому расположиться надо было так, чтобы и другим не мешать, да и самому никто не создавал неудобств. Хорошо бы, конечно, иметь попутчика на всё это время путешествия, и желательно себе подобного по возрасту и по характеру. Я не люблю молчунов и плохо переношу тараторок, которые зачастую не дают возможности  вставить в разговор даже одного слова.
И только в третьем вагоне я увидел в середине правого ряда расположенные друг против друга свободные сидения, к которым я и направился. Усевшись поудобнее, я закрыл глаза и решил для начала немного вздремнуть, есть у меня такая слабость, люблю подремать во время поездки. И это стремление у меня появилась давным-давно, ещё в годы моего председательства, когда ночные недосыпания приходилось компенсировать короткими дневными вздрёмками во время поездок.

*   *   *
Монотонный стук колес на рельсовых стыках и приглушённый говор пассажиров, казалось бы, должны были успокоительно подействовать на мой организм сразу же, как только я опустился на сидение и принял удобную для отдыха позу. Но проходили минуты, проплывали за окном лесополосы и поля с посёлками, а я всё никак не мог задремать. В моей голове появлялись разные, ничего не значащие мысли, на которых я не хотел концентрировать своё внимание, но они, словно комары в летнюю вечернюю пору, не давали мне возможности полностью расслабиться и успокоиться.
И только после того, как электричка, а вместе с нею и мы, пассажиры, проехали три перегона, я почувствовал, что наконец-то начинаю впадать в лёгкую дрёму. Однако и на этот раз из моей затеи ничего не получилось. Когда сонливость пришла ко мне в гости и начала напевать колыбельную, когда я уже готов был отдать себя в её объятья… 
– Простите, к вам подсесть можно? – услышал я густой бас у самого уха.
От неожиданности я вздрогнул и, открыв глаза, посмотрел на мужчину.
– Извините, к вам можно? – повторил он свой вопрос.
– Да-да, – быстро ответил я. – Присаживайтесь.
– Я еду до Курска, а вы? – спросил он, едва усевшись.
– Туда же, – ответил я и мельком «прошёлся» по коренастой фигуре своего попутчика.
Мужчина выглядел примерно на мой возраст, хотя ему могло быть и на пару лет больше либо меньше. Лицо немного овальное, голова  наполовину лысая и без всяких там выпуклостей и затылочных наростов, которые создают много мороки для парикмахеров. Судя по сильному загару головы, предпочитает ходить под палящими лучами солнца без всяких кепочек и бейсболок, тем более панам – лицо тоже загорелое.
– Неделю назад голову брил, – подумалось мне. – А брови не подстриг.
Брови у мужчины были такими большими, что ему бы мог позавидовать Леонид Ильич Брежнев. Однако у них был один существенный недостаток: они за летние месяцы настолько выгорели, что были похожи на пучки соломы. Из-за того что их владелец в прежние годы часто хмурился, а может, даже это была его постоянная, так сказать, рабочая гримаса, между бровей образовалась глубокая, с преломлениями складка, которая сводила их воедино, отчего взгляд моего попутчика казался суров, а сам он неприступен, как китайская стена. Строгость взгляду и загорелому лицу в целом добавлял прямой, с небольшой, едва заметной горбинкой нос. Однако, несмотря на строгие черты лица, взгляд у мужчины был добрый, что говорило о его спокойном и уравновешенном характере.
«Какой-то начальник, – мелькнула у меня мысль. – Бывший, конечно, раз едет со мною в электричке. Если бы он был действующий, он бы уехал в Курск на машине с персональным шофёром. Рост средний, вес… примерно килограммов под девяносто, – дополнил я мысленное составление «фоторобота»  своего попутчика. – Многовато, но у меня и у самого близко к этому. А ведь я его где-то видел», – подумалось вдруг мне.
– Раз мы едем в одном направлении и до самого Курска, – улыбнулся попутчик, – давайте познакомимся, – предложил он. – Меня зовут Виктор Трофимович. В молодые годы работал в сельском хозяйстве, в соседнем районе. Начинал трактористом, потом институт, агроном, председатель колхоза, работа в областном управлении сельского хозяйства. Сейчас пенсионер, живу в Белгороде, вернее, прописан, а обитаю на постоянной основе неподалёку, на хуторе. Там у меня маленький отцовский домик, так что… доживаю на своей малой, как сейчас любят говорить, родине, а лет мне уже шестьдесят семь.
После подробного предъявления попутчиком своих биографических данных мне ничего не оставалось делать, как приступить к изложению своей автобиографии. После моего рассказа  мы пришли к выводу о том, что у нас много похожего, а настоящая жизнь вообще один к одному. Ровесники, пенсионеры и жители села. Даже в Курск едем в одном вагоне и…
– А в Курск, если не секрет, вы по делам или просто так? – спросил меня Виктор Трофимович.
Пришлось кратко поведать ему о цели моей поездки.
– Так вы пишете? Знаете, у меня тоже иногда появляются в голове мысли. По поводу… в общем, не знаю, как это сказать. Два раза я даже пробовал, исписал несколько листов, однако ничего не получилось. А теперь я отгоняю от себя эту мысль, как назойливую муху, – засмеялся Трофимович. – А я, – он вдруг сконфузился и немного, как мне показалось, даже покраснел. – Я, знаете ли, только не удивляйтесь, я еду на свидание. Понимаю, возраст, ну и всё остальное, прилагаемое к нему. Не думайте, что я какой-нибудь ловелас. В нашем возрасте об этом лучше не вспоминать. Тут дело совсем в другом. Мы с этой женщиной много лет назад переступили порог простой дружбы, но у нас… в общем, мы не были любовниками.
Мой попутчик на некоторое время умолк, нахмурил свои кустистые брови, хмыкнул, после чего вздохнул и, взглянув на меня, вдруг проговорил глуховатым голосом:
– Сергей Ильич, нам с вами ехать более трёх часов. Давайте я вам расскажу об этой женщине, к которой я, собственно, и еду в Курск, и о том, какие у нас были отношения. Я вам расскажу без всякого подкрашивания, может, вы захотите потом как-нибудь об этом написать. И если выйдет так,, то у меня одна просьба: измените имена.
– Виктор Трофимович, я с большим удовольствием послушаю вашу историю, и кто знает, может, и у меня, на моём жизненном пути были аналогичные случаи, но они скрылись в дымке прошлого времени и ожидают теперь своего часа, чтобы всплыть в моей памяти.
– Тогда подождите несколько минут, я тут наведу порядок в моей сумке, в ней, знаете, есть кое-что из той жизни, но я никак не могу уложить… в общем, волнуюсь…

                *   *   *
Чем дальше мы удалялись от Белгорода, тем меньше в вагоне оставалось люду. В это раннее время пригородными поездами пользуются в основном старики для поездки на свои злосчастные сотки. Это им, людям без больших денег и больших в прошлом должностей, достались участки земли «у чёрта на куличках». Но в пору, когда эти земли выделяли, стоимость проезда на электричках и автобусах была вполне доступна для среднестатистического российского пенсионера.
Однако в нашей непредсказуемой стране всё меняется с неимоверной быстротой. Пять-шесть соток земли, удалённые от Белгорода, да и не только от него, а от любого города России, на тридцать и более километров, в начале девяностых годов прошлого столетия ещё давали возможность горожанину в летнее время и побывать на свежем воздухе, и заготовить на осенне-зимний период необходимое количество корнеплодов, фруктов и овощей по достаточно низкой себестоимости. Короче, копаться в земле было выгодно. 
На «дачи» в те годы городской люд выезжал зачастую целыми семьями. Когда же бензин и проездные билеты поднялись в цене на капиталистические высоты, групповые (семейные) поездки стали настолько обременительны для семейного бюджета усреднённого пенсионера, что большая часть стариков вынуждена была отказаться от свежего воздуха и тем более от семейного отдыха на лоне природы. Поэтому сейчас на дачные участки ездят самые стойкие и те, кому просто некуда деться. Те же земли, на которые последние годы не ступает нога его владельца,  заросли чертополохом или уже успели превратиться в залежи.
Пока Виктор Трофимович сортировал и раскладывал фотографии, какие-то тетради и даже книги, я невольно обратил внимание на одну пожилую пару. Мужчина в возрасте около семидесяти лет и женщина чуть старше его сидели на скамьях противоположного ряда и довольно громко разговаривали. Судя по разговору, они не были мужем и женой, да к тому же ещё и виделись довольно давно. Но в связи с тем что они называли друг друга по отчеству,  старики, вероятно, давно были знакомы и хорошо знали друг друга.
Экипированы наши соседи были по-дачному: рабочие куртки, лёгкая стародавняя обувь и увесистые объёмные сумки, из которых торчали ручки, видимо тяпок либо другого какого инвентаря. У старика на голове красовалась получившая российскую прописку бейсболка, а  голову его попутчицы укрывала панама с широченными обвислыми полями. Поговорив некоторое время о погоде и о видах на урожай картофеля, старушка как бы мимоходом спросила своего попутчика о причине его одиночных поездок на дачный участок.
– Михайловна, а кто будет ездить кроме меня? Бабка моя больная, у детей свои семьи, вот и катаюсь один. Да и я, наверное, в этом году гопки вдарю. Накатался. Когда нам выделили участок, мы думали, что построим домик и будем на лето выезжать всей семьёй на отдых. Домик не построили, а дети разбежались. А нам с бабкою, – мужчина махнул рукой. – Уже нету сил. А потом, ну и что это за дача, если в домике ничего нельзя оставить. Тащат всё, что только можно поднять и увезти. А у соседей так вообще домик разобрали за одну неделю. Беспредел какой-то. Мы уже и в милицию заявляли, а что толку. Да я смотрю, и у вас что-то помощников не видно последний месяц. То хоть иногда кто-нибудь из молодых появлялся.
– Петрович, да у меня ж тоже такая басня. Зять так и вовсе сказал, что ему участок нужен, как зайцу копыта, ему проще купить картошки на рынке, чем копаться на участке. Да и невыгодно стало ездить сюда. У меня-то проезд бесплатный, а им туда-сюда по восемьдесят рублей надо платить за каждого человека. Вот и получается, что купить, даже по сто рублей ведро, обойдётся дешевле, чем ездить сюда каждый выходной. А потом всё то же воровство. У нас так выкапывают и картошку, и всё остальное. Так что, Петрович, я тоже скоро, как ты сказал, «вдарю гопки».
На ближайшей остановке Михайловна и Петрович вышли, а за три перегона до Прохоровки в вагоне кроме нас с Трофимовичем вообще осталось всего семь человек.

*   *   *
– Сергей Ильич, Сергей Ильи-ич, – услышал я голос Виктора Трофимовича. – Я смотрю, вы так внимательно слушали стариков, что не хотел вас и тревожить. Я всё уже переложил и готов к длительной и спокойной беседе, – усмехнулся мой сосед. – Они, что, жаловались друг другу на дачные проблемы? У нас тоже иногда бывают наскоки, но мы живём, я имею в виду себя и наших хуторян, на постоянной основе, поэтому вроде как всё обходится без особых потерь. У одних, правда, телёнка умыкнули, ну это как бы пошлина за наше спокойное пребывание. В основном же пошумливают местные, но они больше по пьяной части. Колхозов не стало, работать негде, вот и пьянствуют люди. Раньше у каждого селянина была работа, был заработок, они постоянно были на глазах у начальника участка, председателя, секретаря партийной организации, а теперь народ никому не нужен. Да старики ещё ладно, они хоть свои пенсии пропивают, а вот молодёжь…
– Ну что, Трофимович, забугорные наши ровесники по всему миру катаются, а мы… – усмехнулся я и рассказал ему случай из моей жизни. – Со мной однажды работал один весьма весёлый и оптимистично настроенный человек. Он, кстати, был инвалидом войны и, несмотря на это, сохранял достоинство и веру в справедливость. Так вот, он часто мне говаривал при каждом удобном случае: – Сергей Ильич, вы обедали? – И если я этого сделать ещё не успевал, то он закатисто смеялся и продолжал: – А я пообедал, а значит, Сергей Ильич, в среднем мы с вами пообедали, ха-ха-ха, – смеялся он вновь. Так и у нас с закордонными пенсионерами. Они катаются, мы сидим на месте, а в среднем у нас получается, что и мы тоже, через раз с ними, путешествуем и созерцаем египетские пирамиды. Вот вы сейчас едете на свидание со своим прошлым, я еду в Курск для изучения нашего прошлого. И это как бы тоже для нас путешествие. Сто сорок километров – это всё-таки расстояние, которое пройти пешком за один-два часа невозможно. А вообще, Виктор Трофимович, у меня к вам есть весьма существенное предложение.
– Какое?
– Давайте-ка мы с вами похороним реализм нашего бытия. Дебаты на эту тему уже набили оскомину всему российскому населению. Виктор Трофимович, мы с вами прожили достаточно много лет, а поэтому лучше нам перейти на воспоминания, тем более что у нас с вами много общего, да и вы обещали мне о чём-то рассказать…
– Сергей Ильич, я, может, и не предложил бы вам того, о чём хочу рассказать, но в этом нет нечего предосудительного для нашего возраста, да и хвалиться мне, собственно, нечем, хотя, если по правде, то я не из тех, кто рассказывает о своих «подвигах» каждому встречному и поперечному. Тут, понимаете… в общем, волнуюсь я. У меня даже появилась мысль, а правильно ли я поступаю? Она, ну та женщина, как оказалось, последние годы живёт в Туле, а я здесь. В Курске мы договорились встретиться. Там у неё живут родственники. А так, пока буду вам рассказывать, может, и успокоюсь. Было это… как мы с вами, Сергей Ильич, постарели, – проговорил Виктор Трофимович и тяжело вздохнул. – Раньше я ехал к ней на свидание – во мне всё колотилось от желания видеть её, а теперь меня колотит оттого, что я боюсь ей показаться, – мой собеседник вдруг громко засмеялся. – Так вот…
– Пассажи-ры, – раздался высокий женский голос. – Приготовьте билеты и другие проездные документы для проверки.
В связи с тем что в вагоне  люду было мало, а контролёров шествовало трое, то мы с Трофимовичем оказались первыми под пристальным взглядом одетой в форму ОАО «РЖД» полной, краснощёкой женщины.
– Что у вас? – обратилась она ко мне и, мельком взглянув на предъявленный мною билет, повернулась к Виктору Трофимовичу. – У вас, мужчина, что у вас? Вы мне не показывайте справку, – с негодованием обрушила контролёр едва скрываемый гнев на моего соседа. – Неделю назад нам дали указание, что по справкам проезд запрещён. Вам надо брать в кассе билет, дающий право на бесплатный проезд.
– Извините, но в какой кассе я могу взять билет, если на нашей остановке, кроме пустой будки, никого и ничего нет. В Белгород же я езжу раз в месяц, а то и меньше. На станциях Гостищево и Сажное не бываю и вовсе. Ездил в Белгород часто, я брал билет. А теперь в-от, – Трофимович развёл руками.
– В чём дело? – спросил подошедший на шум мужчина и внимательно взглянул на смущённого соседа.
– Да вот, – показала краснощёкая на Трофимовича, – едет со справкой. Что с ним делать?
– Простите, – извиняющимся голосом обратился к контролёрам незадачливый сосед. – Ну где я мог взять билет, если у нас нет никакой кассы.
– Где вы сели? – не дав договорить Трофимовичу, спросил контролёр-мужчина.
– Я сел в Озерово..
– Лучше было бы, если бы вы брали месячный билет. Ладно, пусть едет. Только в следующий раз вам придётся проезд оплачивать. У вас что? – обратился контролёр ко мне.
– У меня билет, и его уже проверяла вот она, – кивнул я на стоящую рядом со мною женщину.
Постояв ещё некоторое время около нас и о чём-то поговорив, контролёры ушли, оставив в нашем сознании возмущение  по поводу непонятных для простого люда  решений наших властных структур. В недавнем прошлом для пенсионеров была пятидесятипроцентная скидка на проезд в общественном транспорте. Нет же, надо так закрутить, что уже и сами владельцы этого транспорта запутались, что с нами делать.
– Виктор Трофимович, теперь нам с вами можно успокоиться. К нам они снова подойдут только через час.
– Сергей Ильич, ну неужели нельзя без вот этих чёртовых справок? Сколько пенсионеров в стране – известно, перечислите деньги из государственного кармана на счёт РЖД и не дёргайте стариков. Нет же, наши власти всё делают в ущерб здоровью людей пожилого возраста. Вы посмотрите, что творится в стране. Власть ухитрилась пенсионеров выстроить в одну длинную очередь, которой можно раза два опоясать по экватору земной шар. Стоим везде: в больницах, пенсионных конторах, в социалке, в аптеках, – негодовал Виктор Трофимович. – Куда ни посмотришь, везде выглядывает российская дурь  государственного масштаба.
– Успокойтесь, Трофимович, давайте лучше мы с вами «сходим в гости» в ту пору, когда любили нас и мы страдали от этой же напасти, – шутливым тоном проговорил я.
«Где я мог его видеть?» – мелькнула у меня снова мысль.

*   *   *
– Мне было тогда… тридцать лет, – начал свою исповедь Виктор Трофимович. – Я второй год уже работал директором крупного совхоза. Дела в хозяйстве шли по показателям ближе к передовикам, поэтому меня особо не дёргали. В это время я, естественно, был уже женат, и у нас росла дочка. Всё было вроде как нормально. Размолвки в семье, конечно, бывали, и довольно жёсткие. Однажды жена даже собрала вещи и хотела уехать к своим родителям. Но потом всё как-то улеглось, однако жить мы стали уже как бы в намагниченном поле. Чуть что, сразу гыр-гыр. В основном жена высказывала недовольства по поводу моего отсутствия дома. Ну вы работали председателем и, вероятно, переживали то же самое. Сейчас, по прошествии стольких лет после того времени, могу сказать, что у меня не было до наших первых размолвок никаких… – Виктор Трофимович усмехнулся и, помолчав с полминуты, продолжил: – …как тогда обычно говорили, порочащих честь коммуниста связей. А проще, на сторону я ещё не успел протоптать даже еле заметной тропинки. И вот… да, это произошло осенью, когда у нас начиналась учеба. Ну эти… разные кружки, школы. Я, как руководитель хозяйства, да и вы ж, наверное, проводили такую же учёбу, так вот, я был ответственным за работу экономической школы или что-то в этом роде.  Первое занятие я проводил в послеобеденное время, по-моему, даже во вторник. Собственно, первый сбор специалистов был организован для того, чтобы познакомить слушателей с программой курса. На этом занятии была и она. Она – это Валентина Николаевна, женщина, к которой я сейчас еду. Тогда Валентина была молодой девушкой в самом что ни на есть расцвете сил и своей красоты. Ей было… мне тридцать… двадцать один или двадцать два года было ей. Признаюсь, я подзабыл уже, в каком году она родилась. Знаю, что Валя была моложе меня, где-то на восемь или чуть больше лет. Так во-от, – медленно проговорил Трофимович, как бы стараясь что-то вспомнить. – Первый ознакомительный час прошёл у нас быстро, и мы ещё засветло вышли из конторы (административное здание совхоза, колхоза и т. д.). И понимаешь, Сергей Ильич, меня вот прямо как кто толкнул. Как и почему это со мной произошло, не знаю. Валентине нужно было идти домой, она жила в ведомственном доме соседней с нами организации, в которой  работала экономистом. Моей машины не было, чтобы отвезти её, так я, увидев мотоцикл главного агронома, быстро подошёл к нему… в общем, отвёз её к дому. Нигде я не задерживался. Проехал туда и назад.  Всё. На это ушло всего минут десять, а может, пятнадцать. В мыслях у меня на тот момент не было никаких желаний или планов. Да мы и не разговаривали с нею ни одной минуты. Она встала, я развернул мотоцикл, сказал ей «до свиданья» и поехал назад. Я просто проявил вежливость по отношению к ней. Отвёз и всё. Однако по селу на другой день, – знаете, как обычно бывает, – пополз едва уловимый слушок. Через неделю он оброс уже всевозможными людскими домыслами, и в итоге получился любовный треугольник – я, моя жена и Валентина. Конечно, дома пошли скандалы. В общем, война. Однако прошло довольно много времени, прежде чем мы с Валентиной начали, как бы случайно, оставаться вдвоём. Вначале были ничего не значащие разговоры, а потом пошло и поехало. Встречи наши участились, мы начали уже делать вечерами выезды за пределы села. Ну, у директора совхоза или председателя колхоза причин для того, чтобы домой являться в середине ночи, всегда предостаточно. А тут… и опять же, про меня вполне понятно, чего поехала моя, так сказать, крыша: молодая, красивая, незамужняя, а вот чего она меня не отшила, до сих пор не пойму. Валентина прекрасно знала и видела, что я женат, есть ребёнок. В общем, закружились. Хотя мы и делали всё, как нам казалось, скрытно и вдали от людей… Ну это ж село.
Виктор Трофимович шумно вздохнул, на некоторое время умолк и даже отвернулся к окну.
– Но тут есть одна закавыка, Сергей Ильич, – продолжил он после очередного вздоха. – Несмотря на нашу молодость и бьющую через край энергию, мы дальше поцелуев не ушли. Признаюсь, как на духу, хоть это для мужчины и несвойственно, мои руки не касались её тела ниже подбородка. Как это у нас получалось, не знаю, Мы порой доводили друг друга до исступления, до умопомрачения, а дальше… – Виктор Трофимович пожал плечами. – Не пойму, что нас удерживало. Не знаю. Другой раз возвращаюсь от неё, а у самого голова ходит кругом и всё тело дрожит от переизбытка напряжения. Она, вероятно, тоже «кипела», но виду не подавала. Так мы встречались целое лето. Не подумайте, что мы с ней только тем и занимались, что издевались друг над другом. Нет. Мы с Валентиной сближаться до осязания исходившей друг от друга теплоты стали, как ни странно, реже. Мы просто больше ездили по полям и всевозможным долам. Разговоры вели обо всём, что занимало нас в повседневной жизни. В конце концов наступил момент, это, по-моему, была уже осень следующего года, когда мы стали реже припадать друг к другу, хотя… я и сейчас это хорошо помню,  чего стоила нам напускная холодность. В общем, мы попали в зону или круг противоречий. Нас тянуло друг к другу, мы хотели друг друга, но и в то же время мы не могли переступить невидимый порог. Между нами была преграда, которую мы не могли преодолеть. Словно над нами нависло какое заклятье. Встретились, довели себя до безумия и разошлись, чтобы через некоторое время устроить очередную похожую на ураган встречу…
– Уважаемые пассажиры, стоянка нашего электропоезда на станции Ржава предположительно будет сорок минут. Впереди ремонт путей, – оповестил нас голос машиниста.
– Виктор Трофимович, давайте запомним, на чём вы остановились, и пойдёмте на выход, – предложил я своему попутчику и рассказчику. – Походим, разомнёмся, посмотрим, как живут ржавчане, – усмехнулся я и встал. – Нам с вами теперь придётся затратить на поездку на озвученное время больше… 

*   *   *
Ржава. Ржава – большая узловая железнодорожная станция, обустроенная нашими предками между Белгородом и Курском. Кроме этого, посёлок Ржава в настоящее время является одним из районных центров Курской области.
– Трофимович, пойдём куда  или походим вдоль электрички? – спросил я своего попутчика.
– Да знаешь, Сергей Ильич, можно было бы куда и отойти подальше, да я что-то объявлению машиниста не доверяю. Он хоть и сказал, что будем стоять «сорок минут», а вдруг откроют движение раньше.
– Мужики, самогон нужен? – услышал я за своей спиной хриплый прокуренный голос. – Самогон нужен? – переспросил меня упитанный, в просторной одежде мужик, когда я повернулся на его голос. – Из сахара и два раза перегнатый, крепость пятьдесят градусов.
– Запах?! – задал я  неожиданный для мужика вопрос.
– Что «запах»? – не понимая, переспросил он.
– За-пах у самогона есть?
– Ну а как же. Как и всякий самогон, – расплылся в улыбке толстяк. – Что ж это за самогон без запаха?
– У тебя после двух перегонок всего пятьдесят градусов и сивушный запах, – проговорил я, наклонившись к продавцу. – Я могу делать самогон с одной перегонки крепостью шестьдесят градусов и, прогоняя его через активированный уголь, отбиваю всё, что воняет. Понял? Учись гнать хороший самогон, а не втюхивай свою вонючку. Два раза он гнал. Ты не дал браге перебродить даже положенное время. Быстрее бидон на плиту и бегом к электричке, – засмеялся я. – Он у тебя, наверное, ещё и не остыл как следует.
– О чём вы тут беседуете? – не выдержал Виктор Трофимович  уединённости.
– Да вот, мужик… Может, купим с тобою хренового самогона и до Курска устроим разливаниху, а?
– Какого самогона? – переспросил Трофимович.
– Да… – показал я рукою на… пустое место.
Пока мы с попутчиком перекинулись несколькими словами, продавец самогона исчез, оставив в память о себе приторный сивушный запах. Постояв ещё некоторое время, мы с Трофимовичем медленным шагом направились к зданию вокзала, уверенные в том, что уж там-то нам точно дадут знать об отправлении электропоезда.
– Сергей Ильич, а ведь мы с вами встречались во времена нашей работы руководителями хозяйств. И, представьте себе, я даже вспомнил, где это было, – вдруг резко переменил наш разговор Виктор Трофимович, переключившись на воспоминания. – Вы тогда, ну когда мы с вами работали… только не перебивайте меня, и я попробую вспомнить.
Это было летом, ну годы… приблизительно с семьдесят второго по семьдесят шестой.  А если быть точным, то, по всей видимости, это было в семьдесят четвёртом году. Годом раньше нас залило. Помните, как хлеба в поле проросли из-за каждодневных дождей? Мы тогда успели убрать всего одну треть посевной площади, и пошли дожди. В общем, халызнул тогда наш урожай и, вместо медалей за высокие сборы зерна, нас «награждали» выговорами за несвоевременную уборку. А что можно было сделать, если дожди шли почти каждый день. У вас, может, всё было по-другому? – спросил Виктор Трофимович меня.
– Да какой там по-другому. То же самое, один к одному.
– Так вот. Значит, я вас вспомнил. Молодой красивый брюнет, – засмеялся мой попутчик и бывший коллега. – С усами… вы их, по-моему, такими же и оставили, только они у вас побелели. Почему я помню тот день? Нас со всей области собрали в Корочанском районе, колхоз… ну председателем там был депутат Верховного Совета России.
– Колхоз имени Карла Маркса, – подсказал я.
– Во-во, – засмеялся Виктор Трофимович.
– Нам в тот день показывали, какие надо строить навесы на токах. Правильно? – продолжил я.
– Ха-ха, всё правильно. А ещё говорят, что у стариков плохая память, – заулыбался бывший мой коллега. – Мы на том семинаре стояли рядом, и я волей-неволей слышал ваш разговор – не знаю, то ли это был начальник управления сельского хозяйства, то ли первый секретарь, но кто-то из вашего руководства. Когда ведущий семинара сказал, что надо строить всем вот такие огромные навесы над зернотоками, вы раздражённо начали о чём-то выговаривать своему начальству. Вы помните тот день? – задал мне Трофимович вопрос.
– Конечно, помню. Когда ведущий порекомендовал строить всем такие же навесы, какой построил депутат-председатель, я своему начальнику сказал тогда: – Что вы тычете нам в нос этот навес, дайте мне столько металла, сколько вы дали ему, у нас в колхозе будет точно такой же. Я почему тогда вспылил? У нас в хозяйстве сдали в эксплуатацию коровник на двести пятьдесят голов дойного стада, а подводящую трубу от водонапорной башни до коровника положили пластмассовую, которая разрывалась на стыках чуть ли не каждый день. Мы вначале при порывах её откапывали, соединяли хомутами и снова засыпали землёй. Потом из-за частоты порывов мы уже её и перестали закапывать. Я лето промотался по множеству организаций, где можно было купить трубы, и везде получал отлуп. Одновременно просил об оказании помощи и начальника управления сельского хозяйства. Однако и от него я тогда ни хрена не получил. Вот и взорвался.
– Да, возможности депутата-председателя и председателя рядового отличались в ту пору, как небо от земли, – вздохнув, проговорил Виктор Трофимович.
Может, мы вспомнили бы ещё какие эпизоды из нашей прошлой жизни, да только по громкой станционной связи объявили, что наш электропоезд отправляется через две минуты. Виктор Трофимович посмотрел на часы и, чертыхнувшись, раздражённо проговорил:
– Ну вот, пойди мы куда подальше, и электричка ушла бы без нас. Прошло всего двадцать семь минут. А машинист говорил о сорока. Вот и верь на слово.

*   *   *
Пока пассажиры усаживались на облюбованные ими места и успокаивались, машинист электропоезда предупреждал нас по внутреннему переговорному устройству о том, чтобы мы не переходили железнодорожные пути в неположенных местах и не трогали в вагонах оставленные кем-то подозрительные сумки и другую ручную кладь, а оповещали о замеченных вещах поездную бригаду. После некоторого перерыва он нам сообщил, что наш поезд следует до станции Курск со всеми остановками. Пока он всё это рассказывал,  мы с Виктором Трофимовичем тоже усаживались и готовились к поездке.
Чтобы не тратить время на разговоры, не касающиеся затронутой нами темы, я, как только мы успокоились, сразу же спросил спешащего на свидание и уже было пригорюнившегося попутчика:
–  Ну что, Трофимыч,  на душе пасмурно?
– А-а, – махнул он рукой.
– В котором часу-то встреча? Успеваете?
– Да успеваю, – глухо проговорил он и тяжело вздохнул.
– Ну а если успеваете, то и не надо горюниться.
      – Понимаете, Сергей Ильич, я сейчас переживаю как бы раздвоение личности. Мне и хочется увидеть её, ведь прошло столько времени. Тридцать пять лет, даже чуть больше, мы друг о друге ничего не знали. Слухи, конечно, кое-какие доходили, но это ж, вы сами понимаете, слухи, да ещё и сельские. А вот разговаривать нам не приходилось. И в то же время я не хочу этой встречи. О причине пока сказать не могу, я и сам толком не понимаю. Ну… что-то муторно вот тут, – Трофимович постучал себя в грудь. – Столько лет прошло. Всё было спокойно и по-старчески, как-то даже гладко, а тут… бах и пошло. В душе, конечно, нет того томления и жажды встречи  самца и самки в человеческом обличии, сгорающих от желания познать друг друга. Даже мысли и те приходят какие-то плоские и бесцветные. Молодость и старость… это…в те годы нас притягивал врождённый инстинкт размножения, хотя и он не смог нас затолкать в постель, а теперь… – Виктор Трофимович горько усмехнулся. – Сейчас… не, не буду дальше развивать свою мысль. Давайте я закончу рассказ о том, как мы с нею докатились до такой вот, как у нас сейчас, жизни.
 Мой сосед вдруг умолк и, взяв сумку, достал из неё книгу, а из книги чёрно-белую фотографию.
– Вот, посмотрите, какой она была в те годы.
С фотографии на меня смотрела красивая девушка.
«Лицо овальное, брови надломленные, глаза серые, но могут быть с зеленцой», – подумал я и взглянул на Трофимовича. 
– Я б тоже потерял голову, если б она перешла мне дорогу, – сказал я и, чтобы не смущать его, снова начал рассматривать фотографию.  Лоб высокий, нос прямой и пропорционален по величине лицу, губы… губы с поднятыми уголками застыли почти в детской улыбке. Подбородок маленький. Голову в целом украшают густые, по всей видимости, русые волосы, собранные в пучок или в косу на затылке, отметил я про себя все достоинства Валентины, которая тридцать пять лет назад сводила с ума сидящего передо мною Виктора Трофимовича.
– Трофимович, а как же вы узнаете друг друга? Она ж теперь не такая, как на этой фотографии.
– Пока не знаю. Не знаю, Сергей Ильич, не зна-ю, – проговорил он и покачал головой. – Не знаю.
Я хотел предложить Трофимовичу написать на листе бумаги своё имя и фамилию и на месте встречи закрепить листок на груди. Но, подумав, решил не озвучивать идею, дабы не обидеть его, потому как, чем ближе мы подъезжали к Курску, тем больше он начинал беспокоиться.
– Так вот, Сергей Ильич, промучили мы друг друга до самой зимы. Дома у меня к этому времени был уже огромный вулкан, готовый вот-вот выплеснуть весь свой негатив наружу. Но тут появилась одна возможность… в общем, в семьдесят третьем году меня направили на двухмесячные курсы  по переподготовке кадров в Воронеж, в сельхозинституте. Да вы там, наверное, тоже были.
– Да. Я на таких курсах был, только в семьдесят втором году, – ответил я на предположение  Трофимовича.
– Вот и я уехал на эти самые курсы. Жена моя с ребёнком осталась дома, а Валентина уехала к родителям. Всё вроде как утихомирилось. Будучи на курсах я написал ей письмо, в котором попросил заехать в Воронеж по возвращении в село. И, знаете, сижу на занятиях, а сам жду от неё ответа. Меня мучил один вопрос: приедет она ко мне или нет?
– И что? – не выдержал я.
– А ничего, – усмехнулся Виктор Трофимович. – Через две недели я получил своё письмо. Мне его вернули из-за того, что я не написал её домашнего адреса. Я написал на конверте город, её фамилию, а адрес… не знаю, как это у меня получилось, до сих пор не пойму. Значит, не судьба, решил я тогда.
– А дальше?
– А дальше уже не было, – вздохнул Виктор Трофимович. – Она, пока я был в Воронеже, вышла замуж.
– У себя на родине?
– Не-ет. Валентина приехала от родителей и вышла замуж…  за мужчину, который у них работал.
– Она…
– Да нет. Она с ним не встречалась, – опередил меня с ответом Виктор Трофимович. – У неё с ним всё решилось спонтанно и слишком даже быстро. Им хватило одной недели, чтобы стать мужем и женой. И что удивительно, он, ну муж её, ещё в холостяцкой жизни часто запивал и в пьяном угаре был не совсем спокойным. Некоторые сотрудницы старались её отговорить от этого замужества, но Валентина им объясняла, что ему, её будущему мужу, нужны нежные женские руки. И что  он, по её мнению, станет хорошим человеком.
 Виктор Трофимович глубоко вздохнул и махнул рукой.
– В общем, когда я вернулся из Воронежа, их уже в селе не было. Валентина со своим мужем уехала к себе на родину и уехала, как оказалось, навсегда. Родила двоих детей…
– Выходит, что на мужа всё-таки подействовали её ласковые руки и он стал любящим и достойным человеком и семьянином? – сделал я предположение.
– Не-ет. Он, каким был до женитьбы, таким и остался. Хуже того, до меня потом дошли слухи, что они в первый же вечер после свадьбы крупно поссорились, да и потом Валентине частенько доставалось. При этом, при каждом удобном случае он выговаривал, что первый ребёнок у неё от меня, потому-то она, мол, и выскочила за него замуж…
– Пассажиры, приготовьте для проверки проездные билеты, – оповестил нас громкий женский голос.
– Сергей Ильич, а пойду в тамбур покурю, – скороговоркой проговорил Виктор Трофимович.  – Пятнадцать лет не курил, а последние две недели споткнулся. Я быстро, – пообещал он.

*   *   *
– Валентина, Валентина, – подумал я. – Сколько таких, как она, женщин и, как мы (с Виктором Трофимовичем), мужчин на белом свете, спотыкались и спотыкаются, казалось бы, на ровном месте о мнимые чувства, так и не испытав в своей жизни настоящей любви и преданности и не найдя к исходу жизненной дороги успокоения, покидают этот мир.
Пока молодость наполняет сердце и мысли, а в особенности неуёмные желания, бьющей через край энергией, нам кажется, что, встретив предмет своего вожделения, мы нашли половину, с которой суждено счастливо и, главное, в любви и согласии прожить вместе до самой смерти, прожить так, чтобы в последний миг можно было  сказать судьбе спасибо за подарок, а уйдя в мир иной, оставить после себя в этой жизни помнящее тебя потомство.
Однако проходит время, и на пути человека  появляется другая (другой), и предшествующая этой встрече большая и, как думалось ранее, безграничная любовь к своему спутнику (спутнице) скукоживается до малозаметной пылинки либо улетучивается и вовсе.
Выходит, что это была и не любовь, а простое физическое влечение, которое при появлении другого смазливого существа уподобилось дыму и в одно мгновение развеялось едва заметным дуновением ветра.
 Прав был тот мудрец, который высказал мысль, что вторую, истинную половину для себя найти нельзя и что равноценные половины, достойные друг друга, сводит вместе сам Бог. И я согласен с этим утверждением. А то, что выискивает человек, меняя себе подобных противоположного пола, называется, может быть, и грубо, обычным гоном.
– Мужчина, что у вас? – раздался надо мною голос.
Я поднял голову и увидел стоявшую передо мною миловидную девушку в фирменной одежде, с неброским макияжем на лице, строгим взглядом голубоватых глаз, с копной рыжих волос на голове и с кассовым аппаратом в руках.
– Что у меня? У меня сейчас, девушка, самое плохое настроение. Ко всему этому у меня ещё болит спина, плохо стали видеть глаза, и мне много лет, которые не дают возможности влюбляться в таких красивых, как вы. А билет у меня есть, – закончил я своё короткое объяснение по поводу заданного мне вопроса и показал контролёру паспорт, в котором находился «пригородный билет», дающий мне право на бесплатные проезды в электричках от станции Белгород, до остановочного пункта «Клюква», расположенного почти на окраине Курска.
– Хм, – хмыкнула девушка и сделала шаг в сторону пассажира, сидящего на сидении за моей спиной. – Ваш билет, – донеслось до моего уха.
Машинист, вероятно, получил указание нагнать упущенное на вынужденной остановке время, разогнал электропоезд до возможного предела скорости. За окном мелькали деревья лесополосы, вагон качало, колёса однообразно отстукивали «тук-тук» на рельсовых стыках.
Чем ближе мы подъезжали к Курску, тем больше у нас с Трофимовичем появлялось попутчиков. Ко мне уже трижды за время отсутствия соседа подходили и спрашивали разрешения занять его место. Но, услышав, что «человек сейчас подойдёт», уходили. Однако я знал, что так входящие на остановках будут поступать недолго. Как только вагон заполнится, так нам либо самим придётся потесниться, либо нас с Трофимовичем просто потеснят.

*   *   *
– Ну, Сергей Ильич, и поделали электрички, – начал высказывать своё негодование Виктор Трофимович, как только опустился на своё место. – Не дай Бог, у кого плохо с желудком, считай, что пропал. Пока я стоял в тамбуре, человек пять побежали по вагонам туда-сюда в поисках туалета. А у кого маленькие дети? Нет, не станем мы в ближайшие годы понимающими друг друга людьми. Представляете, идут вот те контролёры, что прошли, а к ним обратилась женщина с вопросом, где в электричке туалет. Знаете, что ей ответил мужчина? Здесь туалетом пользоваться запрещено – «санитарная зона». Неужели нельзя устроить туалет с накопителем. Ну нельзя ж мучить людей. И что мы за народ?!
– Успокойтесь, Трофимович. Ничего мы с вами не сможем сделать. Во времена Советской власти хоть можно было пожаловаться в вышестоящие инстанции, а теперь в любой организации большой величины всё замыкается на пресс-секретаре. А после него какая может быть реакция? Никакая. Наш пресс-секретарь – как в Японии кукла-начальник, на которую можно кричать сколько тебе угодно. Это у них делают специально для снятия психологического напряжения.
Чтобы отвлечь Виктора Трофимовича от «санитарной зоны» и невозможности пользоваться туалетом, я его спросил:
– До Курска ещё много остановок?
– Семь или восемь. Сергей Ильич, я что-то сейчас… – Трофимович, не досказав фразы, умолк и стал смотреть в окно.
– Понятно, в расстроенных чувствах, – улыбнулся я. – Ничего, Трофимович, не волнуйтесь. Приедем в Курск, а там, на вокзале вас уже будет ожидать Валентина, увидев которую, вы забудете о всех своих невзгодах.
– Сергей Ильич, – взволнованным голосом проговорил мой сосед. – Меня уже начинает трясти. Тридцать пять лет…
– Тогда, чтобы вас не трясло, давайте закончим начатый вами рассказ. А то получается, что мы остановились как бы на полдороге. Что было у вас после того, как она вышла замуж? – поинтересовался я.
– Э-э, это уже было не у нас. После того как Валентина, можно сказать, выскочила замуж, было только у меня. Что было у неё, я не знаю. А вот как жилось мне, об этом я, пожалуй, расскажу, хотя, собственно, и рассказывать почти нечего.
Виктор Трофимович откашлялся и, положив руки на колени, начал вспоминать:
– По возвращении из Воронежа, а это было в конце января месяца, у меня началась наша обыденная работа. А там незаметно подошла весна, ну и… пошло и поехало. Обычная сельская круговерть. Первое время я переживал, а потом как-то боль притупилась. Дома, правда, затишнее не стало.
 На исходе шестого года своего директорства я написал заявление об увольнении меня с работы, в котором чистосердечно описал свои упущения и промахи, а для большей убедительности ещё и добавил, что стал морально неустойчивым из-за порочащих звание коммуниста связей. Вот так.
– И отпустили? – удивился я.
– Угу, отпустили… всех собак на меня.
– Мы тебя отпустим, – усмехнулся после чтения моего заявления первый секретарь райкома. – Но ты пока работай, а оно, – он постучал пальцем по лежащему на столе заявлению, – пусть полежит у меня в столе. Но мы тебя отпустим так, чтобы другим было неповадно писать такие заявления.
– И что? – не выдержал я.
– Через месяц отпустили. Но перед этим на бюро райкома меня облили грязью, которую я потом смывал пятнадцать лет. Как тогда было и положено, мне объявили строгий выговор с занесением в учётную карточку и как не обеспечившего руководства убрали с работы. Вот так. Короче, всучили мне «волчий билет», с которым я три месяца не мог нигде устроиться на работу. Спасибо начальнику областного управления сельского хозяйства, пристроил меня в трест совхозов. И только в начале девяностых мне удалось продвинуться по новой, уже капиталистической службе.
– А как жена?
– Которая? – переспросил меня Виктор Трофимович.
– Ну, та, с которой вы жили.
– Первая? Да разошлись мы с ней, после того как меня освободили. Три года я холостяковал, а потом потихонечку женился. Вот с этой, со второй, сейчас и живу на хуторе.
А дети? Дети есть?
– Да. Дочери от первого брака. Со второй уже заводить детей было поздно…
– Уважаемые пассажиры, наш электропоезд приближается к  конечной станции Курск. Не забывайте свои вещи, – оповестили нас по внутривагонной связи.
Послышался частый перестук колёс на стрелочных переводах, вагон несколько раз сильно качнуло из стороны в сторону, мы с Трофимовичем встали и приготовились к выходу.
– Виктор Трофимович, я не знаю, что вам можно сейчас пожелать, – вздохнул я, глядя в глаза своему ровеснику. – Короче, не падайте духом. Где у вас назначена встреча?
– На втором этаже в вокзале, в центре зала у большого круга, – глухим голосом с трудом выговорил Трофимович.
– Ничего, крепитесь. Я поеду назад в тринадцать «с копейками», – сообщил я о времени возвращения домой. – Если что, то я буду в четвёртом вагоне с начала поезда.

*   *   *
Минут двадцать я ходил по привокзальной площади и по местам стоянок трамваев и маршрутных такси и везде спрашивал у стоящих там людей, как мне проехать к областному архиву, но, к кому бы я ни обращался, мне никто не смог вразумительно ответить, как до него добраться. А ещё было удивительно то, что некоторые и не ведали, что архив в городе вообще существует.
Учитывая, что в вокзалах и на привокзальных площадях толкается в основном приезжий люд, я направился на трамвайную остановку, чтобы на этом городском транспорте уехать в центр города, где мне будет проще встретить знающего Курск человека. Но мне повезло уже на самой остановке.
– Молодой человек, – услышал я негромкий, приятного тембра женский голос, располагающий собеседника к доверительной и приятной беседе.
 Оглянувшись на голос, я увидел сухонькую пожилую женщину весьма приятной наружности. Она, по всей видимости, услышала мою просьбу, с которой я обратился к мужчине, стоящему чуть поодаль от неё.
– Спасибо за комплимент, – усмехнулся я и сделал шаг в её сторону, дабы не разговаривать на расстоянии.
– Да, вы для меня молодой человек. А то, что у вас седые волосы, это ещё ничего не значит, – проговорила она и едва заметно улыбнулась.
– Спасибо.
– Вы извините, что мне пришлось услышать ваш разговор с мужчиной. Я помогу вам. Мы поедем с вами вместе на трамвае, если вы не возражаете. Я… Элеонора Дмитриевна, – представилась мне женщина. – Но вы, молодой человек, можете меня называть Лера Дмитриевна. Мне так больше нравится. Меня мужчины так не называли уже лет двадцать. А иной раз… – женщина вопросительно посмотрела на меня.
– Сергей Ильич, – поспешил я представиться Элеоноре Дмитриевне, – а фамилия Серых. Я из Белгородской области.
– Так вот, Сергей Ильич  Серых, – назвав меня, она вздохнула и, улыбнувшись, продолжила: – Женщинам всегда приятно, когда нас называют только по имени, каждой из нас хочется быть  молодой. Мне уже семьдесят пять, Сергей Ильич, а в душе я ещё Лера, и другой раз так хочется кому-нибудь вскружить голову… но подойду к зеркалу, взгляну… ах, что об этом, Сергей Ильич… я вас провожу до самого архива. Мне и самой нужно побывать в этом серьёзном и нужном людям заведении. Засиделась, знаете ли, я дома, а сегодня решила навестить своих подруг. Я ведь проработала в архиве всю свою жизнь. А вот и наш трамвайчик, – заторопилась Элеонора Дмитриевна к краю площадки. – На нём мы доедем до центра, а там пройдём один квартал на своих ножках, нам это полезно, Сергей Ильич. В трамвае мы с вами разговаривать не будем, он шумный, а громко разговаривать неприлично. Поддержите меня под руку, может, кто из знакомых где-то рядом, – засмеялась она. – Пусть думают, что Лера отхватила себе молодого мужчину.
 Трамвай оказался действительно шумный, даже, скорее, грохочущий. И Элеонора Дмитриевна была права, что разговаривать в нём во время поездки будет трудно. Тем более что до нужной нам остановки она сидела, а мне пришлось стоять в проходе, ввиду отсутствия свободных мест. Ну, это, может, было даже и лучше. Стоять, поговаривают, тоже полезно. Тем более что мне во время написания своих книг приходится целыми днями подолгу сидеть.
– Всё, всё, Сергей Ильич, прощайтесь со своими мыслями и пойдёмте к выходу, – торопливо вставая, проговорила Элеонора Дмитриевна. – Вот мы с вами и приехали, – заулыбалась она. – А теперь по этой вот улочке мы пройдёмся, как гуляющая супружеская пара. Пойдёмте, молодой человек, – шепнула мне Лера Дмитриевна и, взяв под руку, легонько подтолкнула вперёд. – А вы, Сергей Ильич, только не обижайтесь, вот так, как мы идём сейчас, вы ни с кем не ходите. Я это чувствую. Вдвоём ходить – тоже надо привыкнуть. Ну ничего, пока мы с вами дойдём до архива, вы эту азбуку освоите.
– Лера Дмитриевна, а я и не обижаюсь. Вы правы, ходить вдвоём мне не приходится. Да я, собственно, никуда сейчас и не хожу. Кстати, я живу в селе и нахожусь всё время дома. Пока работал, мне приходилось много ходить и ездить, а как пошёл на пенсию, так и одомашнился.
– А чем вы занимаетесь, Сергей Ильич? – спросила она и тут же тихо продолжила: – Не торопитесь идти и постарайтесь подстроиться под мои шаги. Во-о, вот так, хорошо. Теперь мы не просто идём, а именно гуляем. Так чем же вы занимаетесь?
– До пенсии я работал в сельском хозяйстве, в основном в качестве начальственной единицы, – усмехнулся я. – А сейчас пишу, Лера Дмитриевна. Тогда я зарабатывал пенсию, а сейчас её прорабатываю.
– Понятно. Значит, пишете? Мемуары?
– Не-ет. Что вы. Пишу на темы краеведения, истории, приключенческий жанр, короткие и длинные рассказы с присутствием юмора, публицистика, статьи в газеты. В общем, о чём наболело, о том и пишу, – засмеялся я.
– А в архив, Сергей Ильич, если не секрет, по какому вопросу? – поинтересовалась Элеонора Дмитриевна.
– Нет, Лера Дмитриевна, не секрет. Я хочу архиву подарить книгу, в которой я постарался рассказать о жизни крестьян на землях одного из районов области. Это, скорее, исследование о развитии крестьянства с восьмидесятых годов девятнадцатого века и по наши дни. Ведь земли Белгородчины многие десятилетия входили в состав Курской области. Да и хочется познакомиться с сотрудниками. Может, мне придется когда здесь поработать.
– Ну вот мы и подошли к архиву, – кивнула моя провожатая на здание старой постройки. – Вам нужен директор или…
– Нет, Лера Дмитриевна, директора мы не будем отрывать от работы. Я хочу попасть в читальный зал. Лера Дмитриевна, у меня с собою есть книга «Спозаранок» с весёлыми рассказами на сельскую тему. Я могу вас отблагодарить скромным подарком за ваше большое  участие в моих поисках?
– Ну конечно же. Конечно, можно, тем более что мне мужчины давно дарили вообще что-либо, – засмеялась Элеонора Дмитриевна. – Как я уже постарела, Сергей Ильич. Ну, чего мы стоим? Пойдёмте в архив. Я хочу получить подарок.

*   *   *
 К железнодорожному вокзалу я подъехал на маршрутном такси почти за час до отправления белгородского электропоезда. И чтобы хоть как-то убить время, я решил вначале зайти в вокзал, так сказать, для более близкого ознакомления с его архитектурными особенностями, а заодно и изучить расписание движения поездов в сторону Белгорода, которое мне, может, пригодится, если я надумаю поработать в архиве.
Потолкавшись в вокзале среди путешествующего люда, я, прежде чем идти на тупиковую платформу к «своей» электричке, вышел на привокзальный перрон с желанием осмотреть прилегающие платформы и станционные пути, на предмет их загруженности пассажирскими и товарными составами. Станция, однако, была пуста.
– Докомандовались. Одна болтовня, – высказал я недовольство в адрес верховных властей. – Уже и возить нечего.
Станционную тишину нарушил сиплый сигнал одинокого тепловоза, медленно катящегося по рельсам. Глядя на него, мне почему-то подумалось, что усовершенствованный пра-пра-правнук паровой машины Черепанова потерялся на железнодорожных путях и теперь своим пугливым сигналом, похожим на крик «а-у-у» заблудившегося в лесных дебрях человека, взывает о помощи.
Помощь? А кто о ней сейчас думает? Грузопоток сократился в разы, а наши правители только и говорят об удвоении валового продукта. А как его можно удвоить, если промышленность и сельское хозяйство лежат даже не на боку, а распластались на спине, показывая планете всей, что российские реформаторы довели величайшую страну мира до полного краха, припечатав народное хозяйство на бескрайних просторах на обе лопатки.
Может, я ещё о чём-нибудь подумал, но, повернувшись вполоборота, я неожиданно увидел у южной части фасада здания одинокого Виктора Трофимовича. Мой бывший по работе и настоящий по пенсионерскому статусу коллега медленно и нервно прохаживался у самой стены вокзала. Он часто останавливался, резко разворачивался на месте и так же резко делал пять-шесть шагов, после чего Трофимович снова останавливался и разворачивался в обратную сторону.
– Трофимович! – громко окликнул я его, боясь, что он может сделать несколько лишних шагов и скрыться за углом здания. – Трофи-мыч! – снова подал я голос и быстрым шагом направился к нему. – А почему вы здесь? Вы… что?
– Ах! – взмахнул он рукой.
– Что «ах»? Не приехала?
– Не знаю, – нервно проговорил Виктор Трофимович.
– Как не знаете? – усмехнулся я.
– Да не могу я подняться на второй этаж.
– Спина? – не понял я.
– Да не спи-на-а, – чуть ли не плача ответил он. – Не могу – и всё. Хожу вот тут уже больше часа, а подняться не могу.
– Трофимович, но она ведь может вас ожидать и до вечера, и сутки, а может, и больше.
– Нет, не могу. У меня ноги не идут туда. Сергей Ильич, ну не понять вам сейчас меня.
– Давайте пройдём вместе, – предложил я Трофимовичу.
– Нет, Сергей Ильич, не могу.
– Дайте фотографию
– Зачем? Что вы хотите? – взволнованно спросил он меня.
– Фо-то-гра-фию, – настойчиво проговорил я.
– Возьмите.
Долго я ходил по залу ожидания, держа перед собой фотографию Валентины. Однако никто из находящихся на втором этаже женщин подходящего возраста не ответил мне «да», когда я спрашивал, не она ли на этом снимке. И вдруг… 
– Мобильник! – осенила меня мысль.
Бегом, прыгая через ступеньку, я спустился вниз и сломя голову помчался к Трофимовичу.
– Мобильник у неё есть?! – крикнул я, ещё не добежав до него. – У Валентины мобильник есть?
– Да, – ответил Трофимович и удивлённо посмотрел на меня. – Но я свой забыл дома.
– Забыли? А номер её телефона вы помните?
– Да. Он у меня ещё и записан.
– Тогда вот вам мой аппарат и позвоните ей, чтобы она не мучилась ожиданием. Берите, берите. Я отойду.
Я вложил в руки Трофимовича свой мобильник и отошёл метров на пять от него.
– Валентина Николаевна? Валя? – услышал я за своей спиной громкий говор Трофимовича. – Здравствуй… Я у вокзала в Курске. Ты где?.. В какой электричке?.. Почему?.. Не можешь?.. Валечка, ты прости меня, но я тоже не был на втором этаже. Я не мог туда подняться. Прости… Согласен… Хорошо… Хорошо… Буду ждать… Я тоже… Я позвоню. Всё.
Повернувшись в сторону Виктора Трофимовича, я увидел его расстроенное, до неузнаваемости побледневшее лицо.
– Вам плохо? – поспешил я к нему.
– Нет, нет, Сергей Ильич, всё хорошо.
– Она, что, уехала?
– Нет, она не доехала. Валя ехала сюда на скором поезде, но в Орле вышла из него и сейчас едет домой на электричке. Вот так, – вздохнул Виктор Трофимович. – Она не смогла приехать на встречу. Сказала, что пусть лучше мы останемся молодыми и… – Трофимович как-то по-детски улыбнулся и, посмотрев на меня, рассмеялся. – Она сказала: «Давай, Виктор, мы с тобою лучше останемся до конца своих дней молодыми и такими же бестолковыми, какими мы были в те годы».
– Ни-че-го  не  по-ня-тно, – вздохнул я и взял Виктора Трофимовича под руку.
До отправления электрички оставалось десять минут.



Село Вислое.
Октябрь – ноябрь 2008 года.




















СОДЕРЖАНИЕ


Разнотравье   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   7
Аренда  .    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   9
Солидность   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .     .   .   .   .43
Нос вездесущий   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .  58
«Капитал» Коляна  Лысого     .   .   .   .   .   .   .   .   .    .   . 72
А  вдруг…   .    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .  86
«Евроремонт»  .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .   . 102
Человек  с  трибуной   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  115
Ах,  эта  «свадьба»!..     .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    124
Замок   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   140
Бизнес-ме-ен    .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  160
Номеров  нет   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .   .  169
Несостоявшаяся  встреча   .    .   .   .   .   .   .   .   .     .    .   201


















Литературно-художественное издание
Сергей Ильич Серых





Разнотравье



Рассказы


Редактор Р. И. Никитина
Художник С. И. Серых









Сдано в набор 19.12.2008. Подписано к печати 19.02.2009
Формат бумаги  60х84 1/16
Гарнитура Таймс нью роман. Печать офсетная

Тираж 500 экз. Заказ № 39. Цена договорная.

Издательство «Крестьянское дело»
Отпечатано в ЦПУ КД г. Белгород, ул. Парковая, 9.