Крутояры судьбы

 


                Сергей СЕРЫХ
               
                Крутояры  судьбы

                Повести
               









Светлой памяти
Бабушки, Матери и Отца


















Сергей СЕРЫХ


         Крутояры
         судьбы


Повести






«Крестьянское дело»
Белгород, 2008


ББК  85  Р7–5
                С 75

С. И. Серых
С 75 Крутояры  судьбы. Повести. – Белгород: Крестьянское дело, 2008. – 256с., ил.


               


                Рисунки автора


               
               

               
 

          
ISBN  5-86147-071-6

                © Серых С. И., 2008
                © «Крестьянское дело», 2008
               


Землянка

Быль
_____________________________               



         



И Мария впервые вдруг осознала, что без посторонней помощи она уже не дойд;т и до шалаша. Прислонившись к земляной стене и крепко сжав руками ручку лопаты, Мария не смогла больше сдерживать сл;зы и заплакала навзрыд, содрогаясь всем телом.
Она плакала по трудному, без материнской ласки детству, омывала слезами оставленную на колхозных полях молодость и убивалась по нищенской, голодной и без крыши над головой настоящей жизни.










               
Предисловие

 Сегодня семнадцатое мая две тысячи восьмого года. День по-весеннему т;плый. Юго-западный ветер гонит по небу небольшие тучи. Я стою на углу берегового выступа небольшого плато, правого берега реки Липовый Донец. Лет сотни две назад река ушла от него к левому берегу, где и затерялась  в камышах, осоках и лозняках. Теперь на месте былого русла образовалось болото, поросшее ольхой и раскидистыми ракитами.
Я пришел сюда в поисках той жизни, которая была здесь  шестьдесят лет назад, приш;л «в сво; дал;кое детство», приш;л «в гости» к своим предкам, обжившим этот крутой береговой выступ в давно ушедшие годы восемнадцатого века. Теперь здесь запустение. Место, на котором когда-то была усадьба моих дедов и прадедов по отцовской линии, скрылась в зарослях крапивы, лопухов и пырея.
Каждый раз, когда прихожу на место своего рождения, я с замиранием сердца вслушиваюсь в окружающую меня вечность. Мне хочется услышать голоса тех, кто здесь жил, хочу услышать и свой первый крик, но… прошлое, каждый раз, молчит. Вот и теперь – тишина и покой.
 У моих ног небольшое углубление прямоугольной формы, поросшее крапивой и болиголовом. Здесь была наша землянка, в которой прошло мо; раннее детство. В землянке появился в сорок пятом году мой брат. В сорок шестом,  в апреле месяце, в ней умерла моя бабушка – мать отца, Наталья Ивановна. В том же году, в середине лета, мы с братом отравились угарным газом, от выпавшей из плиты горевшей головешки. А вот тут нас с ним с большим трудом привели в чувство.
    Ушли мы из этого убогого жилища в менее убогий сарайчик в центре села в сорок седьмом году. В сорок девятом  у нас появилась сестра. В пятьдесят третьем году мы перебрались в нормальную, по тем временам, хату. Отец наш, Илья Сергеевич, последние годы работал кузнецом, он уш;л из жизни в феврале девяностого года, мать, Мария Егоровна, рядовая колхозница, умерла в феврале девяносто второго. Мы, их дети, сейчас уже пенсионеры. Сестра, Татьяна Ильинична, со своей семьей живет в Белгороде и имеет на усадьбе родителей дом. Брат, Николай Ильич, и его семья живут в Белгороде. Я, Серых Сергей Ильич, живу в селе, недалеко от места нашей бывшей усадьбы, в небольшом домике. Несмотря на свою бедность в те годы, мы с братом получили высшее образование, сестра окончила техникум.
Уважаемый читатель, я предлагаю вам набольшую повесть о жизни простой семьи во второй половине сорок третьего года. В память о людях, живших в то тяжелейшее время, я буду использовать в прямой речи основных  героев повествования разговорный язык тех лет, который на сегодня перешел в категорию м;ртвых.
 О возрождении местного говора  уже не может быть и речи, потому что аборигенов в селе Вислое к две тысячи восьмому году осталось всего шестьдесят три человека. Из оставшегося числа местного населения пятьдесят шесть человек, в силу физиологической старости, не способны уже давать потомство, а оставшиеся жители не в состоянии родить необходимое количество детей, чтобы те в дальнейшем смогли сохранить местный диалект и обычаи, ввиду того что Вислое стало многонациональным селом. Ввиду сложившихся причин я и воспроизвожу прямую речь  в том виде, какой она была в сороковые годы. Для более ясного понимания привожу «перевод» некоторых слов и выражений местного диалекта тех лет.
Ана – она,  авад;в – оводов,  Балахавес – Болховец,  вутро – утро, ета – эта,  ;н, вон – он, зли – возле, додумительный – сообразительный, иде – где, итить – идти, куреник – шалаш, матне – мотн;т, неда;ная – недоенная, пасляй – после, пикеть – печ;т,  пушшай – пускай,  Стихвановна – Стефановна,  с им ;в говоре через твердый знак – съим; – с ним,  угал;к, вугал;к – угол;к, усюдно – вс; равно.               

Прошу простить меня за некоторое неудобство чтения.        С. Серых.               
               
               
Глава  первая

 Двадцать пятое число июля месяца сорок третьего года. Село Солнцево Курской области. У тына, изготовленного из лозовых прутьев, которым огорожен двор с уличной стороны небольшой крестьянской усадьбы, молодая, крупной кости, двадцатичетыр;хлетняя женщина – в девичестве Косищева, а с тридцать девятого года Серых Мария Егоровна – запрягает в двухколесную большую тачку (двуколку) однорогую, светлой масти корову. Тут же, около не;, топчется  полуторагодовалый  мальчонка. Чуть поодаль маленькая, сухонькая женщина  пожилого возраста просматривает и увязывает на земле узлы.
Это одна из семей большого числа беженцев или эвакуированных из зоны боевых действий, жителей сел и деревень, на территории которых еще две надели назад шли кровопролитнейшие жестокие бои, где прошлась разорительной грозой Курская битва.
– Мамаша! – вазьмите Сер;жу, а то Лыска дрыгне нагою  или, не дай Бог, матне галавой. Да вон и сам… Сер;жа, Сер;жа, ты куды? Мамаш, заберите, а то вон уже лезя пад карову лавить авад;в. Сер;жа, Сер;жа…
Мамаша. Папаша. Так было принято обращаться в те годы снохе к свекрови и свекру, крестнику – к  крестным матери и отцу. В данном случае мамаша –  Серых Наталья Ивановна –  является свекровью Марии Егоровны и бабушкой Сер;жи.
– Сер;жа, – твердым голосом проговорила Наталья Ивановна, – унучик, не лезь пад карову, мы табе паймаем самага  бальшого авадяку. Пашли, унучик. Нада ехать дамой. Хватя гаститься. Немца прагнали, нада ехать. Маня, ус; уже гатово. Щас узляки  в тачку палажу, и можна ехать. Нада тока попрошшаться (попрощаться) с хозяйкию. Спасиба ей, што приютила, а топ то-та нам пад тачкаю пришлось начивать. Пашли, Маня, пашли. А то ана абидится.
– Ладно, мамаш, я тока вады наберу из калодизя в бутылку, а то атъедем, а вон захоча пить, – кивнула мать в сторону сына, – да и карову нада напаить, а то будя  по канавам бегать.               
– Маня, Ма-ня, – позвала свекровь свою сноху, когда Мария пошла уже к колодцу. – Ты б карову хочь ба чуть падаила, а то итить ей будя дюжа плоха неда;ной. – Да и Сережу нада напаить парниньким малачком.
– Хорошо, мамаш, щас напаю и падаю, – отозвалась сноха.
– Ива-но-вна-а, – раздался женский голос с хозяйского двора, и тут же на улицу вышла дородная розовощекая женщина лет пятидесяти. – Можа б, вы поехали завтра утром. Уже полдник, да и пикеть здорово, – предложила она Наталье Ивановне.
– Не-ет, спасиба, Стихвановна. Нам нада ехать. Пака дателепаем на карове, будя как раз. Мы суда ехели четыре дня, дак за нами немиц гналси, а теперича хочь ба за неделю даехать. Карова не лошадь, да и на етой тачке, как на калу, а итить пешком уже ноги не те. Да и умарились мы уже бегать туды-суды. Да и к зиме нада гатовиться. У нас ни топки нету, и карове нечего будя дать. Нада, Стихвановна, нам ехать. Нагулились уже.
Хозяйка вздохнула, покачала головой и, быстро развернувшись на месте, скрылась во дворе. Однако, пока Мария поила из ведра корову, Стефановна вышла снова на улицу, неся что-то в подоле.
– Вот вам десяток картох, три кусочка хлеба и четыре яичка. Не гнявитесь, если што было не так. Дай Бог вам здаровья.
В этот день из Солнцево уходили пешком, волоча за собой небольшие тачки, и уезжали на своих коровах многие беженцы. Покидая спокойное место, они не знали, что ждет их дома, в своих селах и деревнях, да и сохранились ли их хаты после такого сражения, им было тоже неведомо. Но люди шли и радовались, что наконец-то все самое страшное для них закончилось. А трудности… а у кого их не было на земле российской?
Спустя час после начала подготовки к длительному путешествию тронулись в путь и Наталья Ивановна со снохой и внуком. Возвращаться домой решили по дороге, которая пролегала вдоль железнодорожной насыпи.
– Так мы, мамаш, будем меньша петлять, – пояснила сноха свекрови. – А значит, и быстрей даедем.
На выезде из села они остановились. Женщины отошли недалеко от дороги и начали руками   рвать траву, видимо, для                того, чтобы потом в пути следования ею можно было покормить Лыску, свою «лошадь» и кормилицу. Да и сидеть на охапке травы куда мягче и удобнее, чем трястись на досках. В тачке, конечно, больше сидел Сережа, иногда к нему подсаживалась и его бабушка, Мария ж все время шла впереди, ведя в поводу корову, чтобы та не сворачивала никуда с дороги.
Корова не лошадь, которая без разрешения хозяина не сойдет с дороги, а этой парнокопытной стоит увидеть хорошую траву или лужу воды, как она тотчас может свернуть, не спрашивая на то никакого дозволения у того, кто ею управляет. Вот и вела Мария Лыску, чтобы та, не дай Бог, нигде не свернула  с дороги и не опрокинула тачку.
Послеполуденное солнце неимоверно жгло. Над коровой кружили оводы и слепни, мелкие мухи стайками вились и над женщинами. Иногда к ним добавлялись и оводы, отгоняемые от коровы веткой, которую держала в руке Наталья Ивановна. Мария шла,  не обращая внимания ни на мух, ни на оводов, занятая своими мыслями, ступая босыми ногами по пыли, взбитой множеством колес и гусениц прошедших ранее машин и танков. Иногда их «карету» медленно обходили пешеходы. Но это было редко. Если такое и случалось, то это были местные жители, спешащие налегке на небольшие расстояния.
Такие же, как и они, беженцы, шли или ехали на коровах медленно, ввиду того что каждому из них предстоял долгий и далекий путь. И только когда в небе раздавался гул пролетавших самолетов, Мария вздрагивала, останавливалась, втягивала голову в плечи и озиралась по сторонам. Но, увидев на крыльях самолетов большие звезды, она облегченно вздыхала, надвигала пониже, на самые глаза, белую косынку и тянула за веревку.
– Пошли, Лыска. Это наши палетели. Это наши самалеты, мамаш! – оповещала она свекровь. – Можна ехать дальша.
Первый привал женщины решили сделать на берегу неизвестной им речушки. Здесь, в тени ракит, было прохладнее и можно было часок попасти корову, которая уже было начала тянуться к траве на обочинах дороги.
На противоположном берегу реки уже отдыхало несколько человек. Среди них было три старика, пять женщин и семеро детей. Все они ехали на двух коровах, которые уже паслись на берегу. Женщины на двух кострах что-то готовили себе на обед, а может, и на ужин. Один старик лежал под ракитой на разостланной попоне, двое других осматривали телегу.
Услышав украинский говор, Мария окликнула подошедшую к берегу женщину: – Скажите, вы из какога села?
– Та мы, оцэ ж, из Шопино. Можа, слыхали? – улыбнулась она и зачерпнула ведром воды.
–  А мы из Вислага, – не ожидая встречного вопроса, поставила в известность женщину Мария.
– Из Вислого? – обрадовалась женщина. – Так цэ ж рядом. Ихайтэ до нас, мы постоим, пока диду станэ лучше. Занэмог вин у нас. Другой динь хворая.
Переехав по шаткому настилу на другой берег,  Мария подвела корову к отдельно стоящей раките, сняла с тачки два узла и разбудила спящего сына.
– Мамаш, вазьми пака его и атняси пад ракиту, а я атвяду карову вон туда, – показала она рукой на зеленый круг травостоя.  – Распрягать мы е; не будем.
Взяв узлы, Наталья Ивановна и Мария подошли к расположившимся на дневной отдых беженцам, а следом за ними, путаясь ногами в траве, вразвалку подошел и Сережа. Внимательно посмотрев по сторонам, он важно прошагал в тень.
– Мы из Вислага, – представилась Мария. – Можна рядам с вами астанавиться?
– Та цэ ж почти соседи. Сидайтэ, миста много, на усих хватэ, – простуженным голосом проговорила пожилая женщина. – Диду, суп исты будэмо? – тут же обратилась она  к старику, лежащему под ракитой.
И, не ожидая от него ответа,  женщина пожаловалась подошедшей Наталье Ивановне на то, что ее отец вот уже второй день ничего не ест и не пьет.
 – У ;го усэ лицо як мячик стала, та ще и краснэ. Ничого нэ хочэ исты. Мабудь,  нэ довэзэм до дому.
– Мамаш, пагляди, што с ним, – попросила Мария свою свекровь. – Можа, у его «бышиха» (рожистое воспаление). Я мима прахадила, у его лицо распухшая и красная.
      Наталья Ивановна, усадив внука на один из узлов, пошла к лежащему старику. Осмотрев больного, она о чем-то его спросила и не медля вернулась к его родственникам.
      – У вас есть што-нибудь из канапли, старая дерюга, а можа, вер;вка какая? –  спросила она женщин.
      – Вер;вка? Вер;вка есть. Такая сгодиса? – показала висевшую на телеге веревку средних лет женщина, явно не хохлушка. – Я из Балхавса, – пояснила она Марии, когда та с удивлением посмотрела на  не;. – Я замуж вышла у Шопину, а то мой св;кар. Он не хотел ехать с нами и типерь усю дорогу меня ругая. Говорить, что лучше бы он умирал дома, а можа, его немис какой прибил ба. Ну, то хоть дома, а то…
      – Атрезать вер;вки с ладоню можна? – прервала сноху больного Наталья Ивановна. – Мань, падсаби мине, – попросила она Марию. – Атрежь кончик вер;вки, скрути его харашо и падажги об угал;к. Пашли са мною, – позвала она сноху старика. – Падыми его чуть-чуть и падяржи вот тах-та голаву, – Наталья Ивановна наклонила голову больного немного вниз.
Перекрестившись три раза, свекровь Марии начала шевелить губами, окуривая дымом заросшее густой щетиной опухшее лицо беженца. На середине молитвы старик вдруг обмяк и завалил голову набок. Его сноха с испугом посмотрела на Наталью Ивановну, которая продолжала шевелить губами и окуривать лицо старика. И только после трехкратного «Аминь» она показала рукой, чтобы женщина положила своего свекра.
– Ничего. Ето вон заснул. Слышишь, дыхая, – проговорила Наталья Ивановна  и поднялась с земли. – Нихай паспить. Завтря ус; будя харашо.
Не ожидая такого исхода, сидящие под ракитой люди встали, подошли к старику и начали с любопытством и одновременно с недоверием смотреть на него. И только когда раздался довольно громкий храп, один из пожилых мужчин, без пальцев на правой руке, громко засмеявшись, воскликнул:
 – Во, дае!  Двое суток нэ спав, а тут… бачишь, як райзошовся, як боров. И довго вин будэ спаты?
– Да, можа, да вутра, – неопределенно ответила Наталья Ивановна и пошла к Марии.
Шопинцы, собравшись в круг, некоторое время совещались, а вскоре к Наталье Ивановне и Марии подошла сноха старика и  несмело обратилась к свекрови Марии:
– Спасиба, бабушка, не знаю, как вас виличать. Пашлите к нам, мы там супа наварили, пашлите. Вы ж варить, наверна, ничего не будете, а всухамятку плоха.
– Пидходтэ, пидходтэ, не бойтесь, – раздался голос беспалого. – Вы, бабушка, нам  дида спасли.
– У вас есть во што налить? – обратилась женщина к Марии.– Суп у нас, правда, без ничего. Одна вада, три картохи и чуть-чуть пшенса. Ну, ничего, зато горячинький.
Наталья Ивановна посмотрела на Марию и, кивнув в знак согласия головой, взяла один из узлов и достала из него миску и две деревянные ложки. Из другого узла старшая Серых извлекла две картофелины и подала их женщине.
– Вазьмите, што ж вы, люди добраи, будите нас кармить сваими харчами. Вазьмите хочь две картохи. И вот ишо кусочик хлеба. А за суп спасибо вам. Мы нынча варить ничиго ни думали. Вы иде были?
– Были мы… – начал было говорить молчавший до этого второй мужчина, но, забыв название населенного пункта, он повернулся к снохе старика: – Вера, как называется село?
– Субботино.
– Ага. Вот из этой самой Субботы мы ташшимся уже другой день. А там жили  пачти три месица. Это километров пятнадцать за Солнцево. А вы одни едите? И не баитесь? Щас надо кучкаю хадить и ездить. А то и карову атымуть и самих… – мужчина махнул рукой.
– Осип Григорич, ну вы прямо страху нагоните на людей, – возразила сноха старика. – А как людям домой добираса?
– Какой страх? Мы, када уходить из этой Субботы надумали, нам што люди сказали? Вот то-та. Береженого и Бог… ну это…  караулит, – засмеялся Григорьевич. – Так што, давайте-ка, висляне, дабираться дамой гуртом. Так будет и вам спакойнее, и нам веселее. А за деда нашего бальшое спасибо вам, бабушка, от всех нас. Тока, вот, как его теперича нам везти? Ах!   Паложим в телегу, и пускай дарогою дасыпая.
Тронулись беженцы в путь, когда солнце немного умерило свой пыл и отдохнули коровы. Заготовив своему тяглу про запас по вязанке травы и уложив в телеги  и тачки узлы, люди неспешно вышли на пыльную дорогу.
Коровы шли медленно, и к закату солнца караван смог достичь только окраин станции Сараевка. Поселок был небольшим, поэтому беженцы особо и не рассчитывали  на приветливое отношение к ним местных жителей, к которым стучали в двери такие же обездоленные до них и будут проситься на ночевку ещ; около месяца, после того как висловцы и шопинцы тронутся в дальнейший путь следующим утром. И будет это продолжаться,  пока  выедут и  уйдут все беженцы из сел, которые находятся на северо-востоке от самой Сараевки. Можно было, конечно, проехать до села Сараевка, но на коровах… пять-шесть километров в один конец… 
При въезде в поселок беженцы разъехались в разные стороны, чтобы не проситься на ночлег к какому-либо хозяину  всем скопом. Хотя крышу над головой люди просили только для детей, сами же ночевали в телегах и под ними, считай, что  под открытым небом, все равно иногда уговорить хозяев было трудно. Мария это знала, поэтому пошла по-над дворами одна, оставив свекровь с сыном у коровы с тачкой.
– Хазяева-а! – крикнула она у третьего с краю дома.
Почему Мария остановилась именно около этого дома и решила здесь попытать счастья, она не знала и сама. Может, желание возникло из-за того, что усадьба была большой, с вместительным домом и обширным, огороженным двором, куда можно было заехать вместе с коровой и тачкой? Собственно, ночлег нужен был только свекрови и сыну, сама же она, как и при эвакуации в Солнцево и при работах в колхозе до войны в ночное время, всегда предпочитала спать в телеге, укрываясь какой-нибудь попоной.
– Хазяева-а! – крикнула Мария громче и смелее прежнего.
На этот раз во дворе залаяла собака, и одновременно с лаем раздался женский голос.
– Иду-иду! Каго там щ;рт нося по вещерам?! – уже не так громко, ворчливо проговорила женщина.
Через щели между досками  в калитке Мария увидела, как от сарая к ней направилась молодая женщина, может, даже и е; ровесница. Вытерев на ходу о фартук  руки, она начала поправлять под повязкой волосы. Подойдя к калитке, женщина приоткрыла е; и внимательно посмотрела на гостью.
– Я беженка, – начала несмело Мария, – у меня там, – она показала рукой в конец поселка, – старая свекровь и маленький сын. Пустите переначевать. Нам ничего не нада. Хоть в сарай пустите. Реб;…
Хозяйка не дала Марии договорить. Она открыла полностью калитку и, уперев правую руку в бок, изобразила на лице насмешливую гримасу.
– Маладая, здаровая баба, морду нажрала, хощь телят об ие бей. Пу-сти-те пе-ре-но-щи-вать, – передразнила она Марию. – А можа, ишшо и баршо-ом накарми-ить?! Таска-итись тут как пабирушки, то хлеба дай, то пусти на нощь. Работать нада, а не па дварам хадить. Вот табе! – выкрикнула женщина и показала Марии кукиш. – Ухади, а то сабащаку спушшу.
– Ш кем ты там ляшы тошишь? – донесся из сеней дома старушечий голос. – Карову нада даить.
– Да тут побирушка пришла.
– Гани их дальша. Ушем давать, шами пайдем ш падал;м кушки шабирать, – прошепелявила, видимо, старшая двора.
Мария осталась у захлопнутой калитки, не зная, что делать дальше. Бывало, ей отказывали, но так грубо, как это сделали только что, не было ни разу. Она ведь ничего не просила из еды. Ей нужен был приют  для ребенка и свекрови.
В самом начале войны, когда появились в их селе первые беженцы, они ведь у себя принимали на ночь столько народу, что порой негде было ступить. Уставшие люди спали везде, где только было можно. В хату набивалось иногда до двадцати человек. И ведь хозяева не отказывали никому, зная, что, может, и самим придется испытать такое лихо.
– Хазяйка! – крикнула Мария. – Астанавись!
– Ну, што ишшо? – повернувшись на окрик и уперев обе руки в бока, спросила женщина.
– Не дай Бог вам пережить то, што переживаем мы сачас.
К своим Мария возвращалась, беззвучно рыдая. Она не могла успокоиться от нанесенной обиды. И от кого? От такой же женщины, как она сама, и может быть, тоже матери.
– За што? Што я сделала плахога? – спрашивала она саму себя и не могла ничего вразумительного ответить на свой же вопрос. – Мы, што ли, сами паехали в такуй-та даль из раднога дома? Нас заставили ехать. Если ба ни немиц, да рази б мы трогались са сваего места?
– Што, Мань, прагнали? – спросила Наталья Ивановна, когда она подошла к тачке.
– Ага, мамаш, – сквозь слезы ответила свекрови сноха.
– А ты не хади в харошаи дама. Хади, иде живуть беднаи. Не галаси, Маня, нынча можна будя и на вулице пасидеть. Сережу паложим у тачку, а сами вот на том-та чурбаку пасидим, – показала Наталья Ивановна на толстое бревно, лежащее под раскидистой, отдельно стоящей березой. – Не гарюй, ночь будя теплая, не замерзним. Пашли, Маня, аттудава нас нихто не прагоня. А на их не абижайси, Гасподь Бог ус; видя.
Однако расположиться на ночевку в облюбованном Натальей Ивановной месте висловцам не дала  женщина, подошедшая к ним, когда Мария начала уже распрягать Лыску.
– Можна к вам падайти? – вместо приветствия, спросила она. – Вы беженцы?
– Да вот, едем дамой, – вздохнула Мария.
– А вы аткудава будете? Из села, наверное, раз с каровою.
– Мы из Саженского района. Вислое. Можа, слыхали пра такое село? Ну, Терновка, – начала перечислять Мария названия сел, расположенных недалеко от железной дороги.
– Я знаю, где ваше село. Я сама из Беломестного. Суда мы переехали перед началом войны. У меня муж работает на железной дороге. А  на вашей остановке мы часто работали. Я сама  пути ремонтировала, а муж, ну тогда он ещ; не был мне мужем, – пояснила женщина. – Он, ну мой Степан, был у нас бригадиром. Путейцы мы. А теперь он работает на станции Ржава, а я с двумя детьми тут. С ними какая работа. Ой, совсем забыла. Меня зовут… ну, Варвара я, а по отцу Семеновна.
– Я – Мария, а это мая свекровь, Наталья Ивановна, а это…
– Вижу, вижу, будущий солдат, – засмеялась Семеновна. – Маша, можно я так буду тебя называть? – Мария в знак согласия кивнула головой, после чего Варвара Семеновна продолжила: – Я видала, как ты подходила к нашим куркулям. Они за всю войну никого к себе не пустили и никому не дали куска хлеба. Больше меняют на что-нибудь, но с выгодою для себя. Пойд;мте ко мне. Я молодых картошек наварила. Пошлите, не обессудьте. Как-нибудь поместимся. У нас есть навесик, там и привяжете свою корову, да и тележку тоже можно будет поставить. Не ночевать же вам под березою.
– Ма-ня, ие нам Гасподь Бог паслал, – прошептала Наталья Ивановна почти в ухо своей снохе, когда та наклонилась, чтобы взять сына на руки.
После ужина хозяйские дети пошли спать на сеновал, Сережу уложили в задней на широком помосте, бабушка прилегла рядом с ним с краю, а чтобы Наталье Ивановне было удобнее лежать и она ночью не упала на пол, Семеновна подставила к помосту длинную и широкую лавку.
Оставшись вдвоем, молодые женщины долго сумерничали, рассказывая друг другу о своей жизни, а она, как оказалось, была у каждой не слишком легкой и радостной.
– Маша, а твой мужик… он… живой? – несмело спросила Семеновна.– Ты прости, если…
– Не знаю я, Семеновна, где вон щас. Живой, а можа, уже и убили, – Мария вытерла набежавшие слезы. – Вон, как и твой, тоже железнадарожник. Работал в Белгороде, ну, там, иде вагоны ремонтировали. Перед тем как придти немцу, их распустили, выдали какие-то справки и сказали, чтобы держались близко к железной дороге, чтобы их можна была вызвать. А щас я даже и не знаю, где вон. Шестой месяц нету никаких вестей. То хочь переказавали, што, мол, там-та и там-та видали его, а теперь ничего не слыхать, – горестно вздохнув и вытерев слезы, Мария умолкла, но, помолчав некоторое время, она рассказала хозяйке, что мамаша, е; свекровь, говорит, что их Илья жив.

…Сын Натальи Ивановны и муж Марии Егоровны – Серых Илья Сергеевич – родился в селе Вислое тринадцатого июля тысяча девятьсот тринадцатого года, в бедняцкой семье. В два года остался без отца. После окончания четырех классов висловской школы его, как лучшего ученика,  направляли учиться в слободу  Шопино, но из-за отсутствия средств ему пришлось идти работать на мелзавод в городе Белгороде, где уже работал его брат Павел.
Повзрослев, Илья работал со своим двоюродным братом на стройках города Харькова. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году был принят на работу в вагонное депо города Белгорода, где и проработал до начала войны осмотрщиком и слесарем по ремонту вагонов, ввиду чего и не попал на фронт. Хотя в середине тридцатых годов Илья Сергеевич служил в рядах Красной Армии на Дальнем Востоке в качестве водителя машины ЗИС-5.

– Маня, – говорить она, – не накликай беду, не думай о ево смерти. Я мать, я сразу пачувствую, если што случится с ним.
– Так вот и живем. Щас вот едем, а я и не знаю, осталось там што, а можа… – Мария махнула рукой и заплакала.
– Успокойся, Маша, давай и мы с тобой пойдем спать. Вам завтра ехать, а мне тожа нада работать.
Хозяйка, загасив коптящий сальник, пошла в переднюю, а Мария, по привычке своей, отправилась спать под навес на  тачке, рядом с коровой, которой на ночь положила траву, заготовленную ещ; на дневном привале.
На восходе солнца шопинцы и Мария с сыном и свекровью, как и договаривались с вечера, встретились на окраине Сараевки.  Семья Серых, ввиду своей малочисленности, прибыла к месту сбора даже немного  раньше, что позволило Марии заготовить корове вязанку травы и лучше уложить узлы в тачке, чтобы в ней удобно было сидеть бабушке с внуком.
Когда повозки поравнялись, к Наталье Ивановне подошел вчерашний больной старик и поклонился ей в пояс.
– Спасибочки вам, Наталья Ивановна. Вик нэ забуду. Бачитэ, очи мои бачут и язык балакая. Спасибо вам, Ивановна.
– Диду тико встав! – крикнула самая молодая из его семейства. – И даже съив дви картошины.
– Спасибочки вам за дида, – поблагодарил Наталью Ивановну беспалый.
– Да мине-та за што, Богу спасибо гаварите. Значить, не время ишо умирать. Вадичка у вас есть непитая? – спросила Ивановна шопинцев.
– А як же, – быстро проговорил беспалый, думая, что старушка просит попить. – Вот, – показал он две бутылки с водой. – Яку вам – побильше, а мо о цю? – и подал ей меньшую.
Открыв бутылку, Наталья Ивановна отвернулась и некоторое время читала над ней молитву, по окончании которой она трижды перекрестила е; и, вернув мужчине, сказала, уже обращаясь к старику:
– Папей и умойси, в абедах акурю ишо раз.

На том стоянка табора беженцев и закончилась. Только к обеду четвертого дня они смогли подъехать к селу и станции Гостищево, откуда уже было видно Вислое, да и до Шопино оставалось всего километров двенадцать. Тут они и расстались. Мария пошла на железнодорожную станцию с намерением узнать о своем муже, шопинцы ж тронулись в путь, решив к ночи добраться до своего села.
В Гостищево Мария встретила одного знакомого, который сообщил ей о гибели отца и о том, что неделю назад он разговаривал с человеком, якобы видевшим е; мужа убитым. Это страшное и убийственное  для Марии известие он сообщил как бы между прочим, рассказывая ей о своих трудностях.
Вернувшись к своим, Мария не знала, что и как сказать об услышанном свекрови. Опустившись на землю, она прислонилась к колесу  и невидящим взглядом смотрела перед собой.
– Маня, што, табе плоха? – тихо спросила Наталья Ивановна и, наклонившись, заглянула снохе в глаза. – Маня, Люля жив. Не верь. Люля жив.
Так свекровь называла своего сына Илью.
– Садись, Маня, в тачку, я прайдусь нагами. Паехали.
Мария не помнила, сколько она сидела в тачке со своим сыном, не помнила и того, сколько она шла пешком из тех шести километров, которые разделяли Гостищево и Вислое, пока на е; месте в тачке сидела мать Ильи, мать мужа Марии. Опомнилась она, когда колеса тачки застучали по бревнам хлипкого моста через речушку Липовый Донец. Мария подняла голову и посмотрела на крутой откос правого берега, на вершине которого стояла их хата. Увидев пустой пригорок, Мария впала в беспамятство. Очнулась она от того, что свекровь хлопала е; ладонью по лицу.
– Ма-ня, ачнись. Ма-ня, мы приехали, – как бы сквозь сон услышала Мария голос Натальи Ивановны.

В лучах закатного солнца зловеще золотилось большое пожарище, на котором в розовом отблеске высвечивались угли и головешки несгоревших бр;вен. Огромное пепелище встретило возвратившихся из эвакуации хозяев м;ртвой тишиной и пустынностью. На косогоре хозяйничало людское горе.
На месте, где ещ;  месяц назад высился большой, из толстых дубовых бр;вен пятистенок и два сарая, лежали одни угли да стояла скособоченная русская печь. Сгорела даже погребица над погребом, хотя он был устроен на отшибе от других построек. Пожар в одночасье  превратил семью Серых в нищих и обездоленных погорельцев.               
               

                Глава  вторая 

Прошло три дня после возвращения из эвакуации, а Мария никак не могла успокоиться и прийти в себя от нахлынувших разом бед. От мужа и о муже не было больше никаких обнадеживающих известий, а усадьба, в каждый е; приход, встречала выжженным косогором и пеплом. Хорошо, что ещ; сохранились вещи, которые Мария, по совету свекрови, закопала в огороде перед отъездом в Солнцево. Если бы не это, то, помимо отсутствия жилья, у них бы не было и одежды с обувью.
Что касается самого пожара, который уничтожил все строения, то спустя месяц выяснилось, что он возник, когда в селе уже два дня не было немцев, да к тому же ещ; и ночью, что породило слух о поджоге усадьбы кем-то из своих односельчан. Верить в это Мария не хотела, да и Наталья Ивановна высказалась за то, что не мог свой человек взять на душу такой грех. Поселились временно у сестры мужа, у которой было двое своих детей, а с ними и семья брата Павла, таких же погорельцев, как и они.  С их подселением семья увеличилась до двенадцати человек, Мария вместе со свекровью и сыном прибавили сестре мужа дополнительные хлопоты. Многолюдье, а в связи с этим и теснота не приносили радости не только Марии, но и старшей рода, е; свекрови – матери Павла и Прасковьи.
На пепелище сноха с сыном и свекровью каждый день приходили, чтобы освободить огород от разросшихся в их отсутствие  сорняков. Впереди ведь была зима, а к ней нужно готовиться в летние месяцы. Вот и работали в огороде, попутно обдумывая, что им делать и как жить дальше. Тут же рядом на косогоре паслась их кормилица-корова. От полуденной жары погорельцы спасались в погребе, в котором Мария навела некоторый порядок и даже посыпала песком земляной пол.
На четвертый день, во время полуденного отдыха и скудного обеда, Наталья Ивановна с закрытыми глазами сидела молча на охапке сена в углу погреба. Молчала и Мария. И только Сережа не мог никак угомониться. Он то приставал к матери, то старался сесть на колени к своей бабушке. А иногда предпринимал попытки бегать от одной стены погреба к другой.
– Ма-ня-а, – негромко позвала сноху Наталья Ивановна. – Давай-кя мы с табою делать боля погреб и строить землянку. Люля придя, а нам негде даже и переначевать. По чужим вуглам хадить негожа. Нада сва; место абживать. Пагастили, хватя, – жестко проговорила свекровь. – Давай начинать. Лапатки есть, а землю пад аткос будем вазить у тазику. За два месица мы ие сделаем. Стены и потолок заберем дрючочками, а накрыть можно камышом, глянь, его скоко на ставу, – показала рукой Наталья Ивановна на речную пойму.
– Мамаш, а какую мы будем капать? На скока шагов в ширину и длину? – спросила Мария, перед тем как браться за земляные работы. – И у глубину на скоко капать?
– Маня, был ба Люля, вон ба лучша рассказал, а я скажу тока, как знаю. У ширину нада делать больша кравати. Ета три маих шага и адин шаг… и ишо полшага нада дабавить для грубки с команем, – начала размышлять вслух Наталья Ивановна и прошагала четыре с половиною шага.  – Маня, пастав вот тут-та палачку, – показала свекровь пальцем, где находилась е; пятка. У длину нада… шаг и полшага, ета ваша с Люлию кравать… памост, – поправилась Наталья Ивановна. – Дальша… шаг и полшага – грубка и ишо два шага, иде спать мине. Пастав палачку. А теперича замерий сваими шагами, – попросила свекровь Марию. – Скока?
– Четыре в ширину и пять в длину. Мамаш, а глубока капать будем на скока?
– Маня, ты у нас самая бальшая, вот и будим капать, штоб ты не цаплялась галавою за паталок. Люля меньша тибе, а я м;ня Люли. Мине и памост кароткай нада. А у глубину будим капать по глухой стяне. Видишь, – Наталья Ивановна показала рукой на уклон поверхности. – Там выша, а тут, иде мы с табою стаим, нижа. Вот и будим капать па той старане, – рассуждала свекровь Марии, как будто она всю жизнь только и знала, что строила. – Как тока твая галава спрячится, так то-та и хватя. А ета старана на скока вылизя, – подвела итог своим расчетам свекровь. – Захадить будим из етага погреба, – кивнула она головой в сторону существующего. – У ;м патом будя стаять карова. А уже ат каровы будим захадить к сабе. А типерича, Маня, давай памолимси  Богу и папросим у его,  штоб вон дал нам здаровья и силы. А штоб туды-суды не хадить, нам с табою нада изделать куреник. Камышак унизу расте, там и дрючочков нарубим. Давай, Маня, устраиваться. У куренике днем будя харашо, да када и на ночь можна будя астаться. Ночи щас т;плаи. Што ж мы туды-суды ходим па сялу. А тут будим, больша можна изделать какой-нибудь работы. Каровку можна привязавать на ночь вон к таму карайцу (вяз), – Наталья Ивановна кивнула в сторону растущего дерева. – Там ей будя  харашо. А  жито можна  сжать пряма щас. Ана и так уже перестаяла. Снапы паложам пряма вот тут-та, – показала Наталья Ивановна на место около погреба. – Атсуда ие не унясуть. Малатить можна будя и папазнея. Нада, Маня, нам тут абживаться. Завтря паставим с табою куреник, а патом начнем капать…
Так началось строительство землянки на самой вершине крутого берега когда-то полноводной реки. Чтобы не разрушать уже имеющийся погреб, свекровь со снохой решили отрывать рядом с ним довольно большую по объему яму, с намерением в дальнейшем объединить в одно целое и погреб, и то, что предстояло выкопать, а может, погреб и останется.
До восьмого августа, после уборки ржи и устройства шалаша, изо дня в день, с раннего утра и до позднего вечера, Мария со своей свекровью копали землю. И по всем подсчетам выходило, что такими темпами копать придется ещ;  дней шесть.  За двенадцать часов они осиливали всего полтора кубометра земли, что составляло половину дневной нормы на одного человека. И даже эти полтора куба, или на одну лопату в глубину по всей площади, давались им с большим трудом. На большее они были просто не способны.
Война, трехмесячная эвакуация, нервное перенапряжение и постоянное недоедание превратили когда-то сильную Марию почти в немощного человека. Наталье ж Ивановне шел уже седьмой десяток. По возрасту и состоянию здоровья ей бы сидеть с внуком, а не копать и возить в тазике землю.
Прошедшие восемь дней не бездельничал и самый маленький член семьи – Сер;жа,  он с восторгом и большим желанием подгонял лозиной и бабушку, и мать.
– Но-о, – кричал он звонко на бабушку, восседая в пустом тазике, после того как Наталья Ивановна высыпала из него на откосе землю.
Может, и управились бы, осилили бы погорельцы намеченную работу за предстоящую неделю, да только в послеобеденное время восьмого августа к ним пришел посыльной из сельского Совета и предупредил Марию, что девятого числа в девять утра состоится колхозное собрание, на котором она, как член колхоза «Новая деревня № 5», обязана присутствовать.
– Ну вот, мамаш, кончилась наша стройкя, – уныло проговорила Мария свекрови, когда ушел посыльной.
– То-та на работу нада хадить? – спросила та и глубоко вздохнула. – Я ж  с етим памошником, – Наталья Ивановна кивнула  в сторону сидящего в тазике внука, – ничиго не исделаю. А можа, ты, Маня, атпросисси? Нам жа негде жить. Неуж-та у председателя нетути жаласти?
Люди на собрание сходились без особого желания. Да оно и понятно, многие только что вернулись из эвакуации и обустраивались на новых местах либо приводили в порядок свои усадьбы, каждому ведь хотелось подготовиться к предстоящей зиме, чтобы за холодные месяцы не замерзнуть и не умереть с голоду. На помощь со стороны разоренного колхоза надеяться особо не приходилось. Да, собственно, колхоз не оказывал людям помощь и в довоенное время.

…Сельхозартель «Новая деревня № 5» была создана  зимой тридцатого года. Может, время организации колхоза  было выбрано неудачно, может, его создатели были тяжелыми на руку, но только в хозяйстве дела шли совсем плохо. А тут ещ; и начальственный состав попадался не слишком грамотный в вопросах хозяйствования.
К осени тридцатого года в колхозе насчитывалось тридцать семь дворов из трехсот шестидесяти, что составляло чуть более десяти процентов. Первым председателем в «Новой деревне № 5» работал «двадцатипятитысячник»* Груздев, его вскорости сменил Хомутов, которому в тридцать втором году пришлось передать бразды правления хозяйством товарищу Погребенко, а с тридцать третьего года руководить колхозом стали свои, доморощенные, но они ещ; больше ухудшили положение дел.
Как ни старались местные власти показать людям преимущества коллективного хозяйствования, вс; почему-то выходило наоборот. Мало того что люди неохотно работали на обобществленных землях, так они ещ; и всеми способами старались покинуть пределы малой родины. За период с тридцатого по сорок первый год из села выехало более шестисот человек. За два года войны население  уменьшилось ещ; на сто, и к моменту проведения собрания в селе  уже насчитывалось тысяча семьдесят пять душ.
* «двадцатипятитысячники» – направленные партией на организацию колхозов передовые рабочие промышленных предприятий.               
На первое после освобождения села от немцев собрание явилось сто пятьдесят человек. День выдался т;плым и тихим, поэтому собрание проводили прямо на улице. Поставив стол и три табурета для членов президиума, прибывшим селянам руководство предложило располагаться кто на чем сможет. Большинство колхозников, по опыту довоенных лет предвидя, что собрание может затянуться на многие часы, принесли с собой кто табуретку, кто скамью, а кто и обычную чурку, часть же женщин принесла с собой обычные ведра. Но так или иначе, а люди в течение часа сумели разместиться и приготовились решать неотложные колхозные дела, которых накопилось за годы оккупации великое множество.
Несмотря на то, что уже было начало одиннадцатого, председатель сельского Совета со своим секретарем и председатель колхоза  стояли немного в стороне от стола и о чем-то говорили, не обращая внимания на собравшихся односельчан, ввиду чего некоторые женщины начали проявлять беспокойство.
– Начальники, давайте начинать, у нас дома остались дети без пригляду! – выкрикнула самая бойкая на язык колхозница.
– Настя права, давайте начинать, усюдно боля никого не будя, – поддержал женщину заросший густой бородой старик.
Председатель сельского Совета, мужчина среднего роста, сухощавый, с загорелым до бронзового отлива лицом, одетый в военного покроя гимнастерку и галифе, в паре с хромовыми сапогами,  снял зеленую с околышем фуражку, поправил руками волосы и на правах старшего по занимаемой должности подошел к столу. Откашлявшись пару раз, он поправил гимнастерку и, обведя взглядом собравшихся, начал вступительную речь, в которой подробно рассказал собравшимся об успехах Красной Армии на полях сражений и том, что надо приложить все силы для работы на колхозных полях.
– Маш, – толкнула Марию в бок е; соседка, – ох и мастак жа наш сельск;й пачесать языком. Ты гляди, как он складна да звонка гаварить.
– А что яму, хата цела, жена и дети целы, – задумчиво проговорила Мария. – Сабрание  кончится, он дамой пайде, а тут и итить некуда, а што складна гаварить, дак вон жа вучилси.
– Товарищи колхозники! – обратился председатель к селянам. – В то время, когда наша непобедимая армия бьет фашистов на полях сражений, мы ещ; не приступили к уборке урожая. Нам надо прямо с завтрашнего дня, то есть с десятого августа, начать убирать колосовые, чтобы управиться к двадцатому числу. Такую нам задачу поставили наши районные власти. Но вместо того, чтобы всей душой и сердцем болеть за колхозное дело, некоторые колхозники и колхозницы после возвращения из эвакуации ещ; ни разу не пришли в сельский Совет и в правление колхоза, чтобы спросить, какая нужна помощь родному колхозу. Они целыми днями копаются на своих огородах и во дворах. А ведь они придут к нам! – громко, почти криком, проговорил председатель. – Придут, чтобы попросить что-нибудь для себя. Но я сразу говорю и предупреждаю. Помощи таким отщепенцам не будет. Как вы относитесь к Советской власти, так и она будет относиться к вам.
– Маш, ты была в сельском Совете? – шепнула в ухо Марии соседка. – Меня он уже вызывал.
– Не-ет. А када я буду ходить? Я землянку со свекровьей рою. Он, што ли, придя мне ие капать. Была б у нас цела хата, так я, можа, из сельсавета не вылазила б цельнами днями.   
     – А ишо вон мне  казал, што если я не буду хадить на работу, то вон мине по закону ваенного уремени сашле на Соловки и  гразится пасадить мине за мой язык, – усмехнулась соседка.
– Мочалова Варвара, ты опять за сво;! – прервал окриком соседку Марии председатель сельского Совета. – Я вчера тебе говорил, куда может завести тебя твой язык? – пригрозил Варваре сельск;й. – Завтря, чтобы с коровою приходила на наряд. И постарайся работать, как ты мелешь языком. А сейчас, товарищи колхозники, нам надо избрать президиум.
– Можно мне? – поднялся с конторского венского стула счетовод. – Я предлагаю в президиум выбрать нашего сельского председателя, вторым выдвигаю кандидатуру председателя колхоза Перемышлева Никиту Арсентьевича и третьим выдвигаю Шаманова Ивана Ивановича. И предлагаю больша никого не выдвигать, потому что там всего три табуретки и другим сидеть будет негде.
– Да в призидиме и тр;х многа! – под смех собравшихся громко крикнул шустрый старичок, одетый в побитую молью шинель врем;н Первой мировой. – Давайте быстрее решать, што надобна делать. Уже лета заканчивается, а у нас на палях адни бурьяны гуляють, да и сабе нада к зиме гатовиться.
– Карпович, не мешай работе собрания, – оборвал старика председатель сельсовета.
После того как люди успокоились, работу собрания продолжил Шаманов Иван Иванович.
Повестка дня была короткой. Первым вопросом значилась уборка хлеба, после его обсуждения люди решили поговорить о разном. С докладом на собрании выступил председатель колхоза Перемышлев Никита Арсентьевич. Свое выступление председатель начал как-то не очень уверенно и тихо. Вероятно, Никита Арсентьевич волновался, потому как выступать перед большим количеством людей был не приучен. Но постепенно голос его окреп,  и он уже уверенно начал рассказывать о тяжелейшем положении, которое создалось  у них в хозяйстве.
– Подумайте сами, товарищи колхозники, у нас на сегодня имеется два пароконных плуга, но у нас нет ни одной лошади. Есть в хозяйстве двадцать одноконных плугов, и опять нет ни одной лошади. В колхозе имеется конюшня на восемь голов, коровник на шесть коров и овчарня на двадцать три овцы, но они пусты. У нас пока нет ни лошадей, ни коров и нет овец. Но нам, товарищи колхозники, надо убирать урожай колосовых, надо пахать поля для посева озимых и пахать поля под урожай следующего года. Вся надежда на коров, которые имеются у вас, колхозников… и на лопаты. Некоторые поля нам придется копать вручную. Другого выхода, товарищи колхозники и колхозницы, у нас просто нет. Нам надо кормить армию и надо кормить себя. По указанию и требованию вышестоящих властей, по решению нашего исполкома и правления нашего колхоза началом организованной работы в колхозе назначается завтрашний день. К шести часам утра на колхозный двор должны явиться все колхозники. У кого имеются коровы – с коровами, у кого их нет – явиться с косами или серпами. Первые будут пахать пар, а с косами и серпами пойдут убирать яровую пшеницу возле «Двух дубков». А у кого нет ни кос, ни серпов, будут вязать снопы и ставить их в крестцы. Понятно? Больше выйдет людей – быстрее управимся со всеми работами. И не вздумайте вилять от работы.
Так дойные коровы были превращены в тягловый скот. На частных коровах теперь будут выполняться все трудоемкие сельхозработы: вспашка, боронование, сев и особенно перевозка грузов. На Лысках, Зорьках, Белках и других буренках, колхозники будут вытаскивать из глубокого развала российское село, два, а в некоторых колхозах и четыре послевоенных года, пока в туда начнет поступать нужная селу техника.
На предложение ведущего собрание присутствующим колхозникам выступить по обсуждаемому вопросу желающих не нашлось. Поднялся только старичок в побитой молью шинели, да и то, как оказалось с вопросом, не относящимся к уборке.
– Я хачу спрасить председателя сельсовета. Можна?
– Говори, дед, да побыстрее! – прикрикнул тот на старика.
– Мы вот тут долга вас слухали, што в калхозе и в стране сачас трудно и што нам нада многа работать и на палях, и тут, на калхозном дваре. Таварищ председатель сельсавета и таварищ калхозный председатель, а вот за то, как жить тем, у каго сгарели хаты, вы ничего не сказали. Как нам жить? Если мы сачас усе пойдем работать, а иде нам тада зимовать? За два месяца можна ишо выкапать хочь какие-нибудь ямки и зиму перебыть у них, а если…
– Дед, ты нам тут не говори о тех, у кого сгорели хаты. Мы над этим вопросом думаем. Но нам на сегодня из района ещ; не поступила  директива, в которой бы четко было указано, что делать. Как только получим указание, так и будем сразу е; выполнять. Понятно? Нет пока директивы.
После ответа сельского председателя в президиуме минут пять посовещались и, дабы не допустить дальнейшего обсуждения вопроса о погорельцах, Шаманов предложил по первому вопросу принять постановление, согласно которому правление колхоза обязано организовать уборку хлеба с десятого августа, как и требовал в своем выступлении предсовета. Кроме этого в колхозе были созданы четыре бригады и назначены бригадиры.  Бригада № 1 – Шушпанов И. И.,  № 2 – Зарубин В. Ф.,  № 3 – Маралов А. Ф. и бригада № 4 – Губин М. И. Назначены были звеньевые и учетчики.  Бригадирам было дано задание разбить свои бригады на звенья и назначить звеньевых.
Мария попала в бригаду № 3 в качестве рядовой колхозницы. А кем она могла ещ; быть, если в детские годы ей удалось походить в школу всего полторы зимы. Кроме того, что она была малограмотной, в е; биографии был один большой изъян, который не дал бы ей занять какую-либо должность, будь она даже и со средним образованием. Хотя … среднее образование ей тоже получить не удалось бы.

…Мария родилась двадцать пятого января в  тысяча девятьсот семнадцатом году в семье зажиточного крестьянина Косищева Егора Макаровича, который впоследствии был раскулачен, хотя и относился к середнякам. Но это выяснилось только после того, как их семью обобрали до самой последней нитки, а Егор Макарович написал письмо в Москву. После положительного для семьи ответа из столицы… возвратить вс;, что у них забрали, не возвратили, зато приняли всех в колхоз, как потом оказалось, чтобы их посылать на самые тяжелые работы с минимальной оплатой. Несправедливое отношение к себе Мария будет испытывать потом всю свою жизнь.

Не знали и не ведали участники собрания, и особенно те, которые остались без жилья, что председатель сельского Совета обманул своих односельчан. В августе месяце сорок третьего года было принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О неотложных мерах по восстановлению хозяйств в районах, освобожденных от немецкой оккупации». Этим постановлением было разрешено разрабатывать на месте для строительства домов колхозников и хозяйственных построек колхозов и совхозов строительный лес в таком количестве, которое для этого необходимо. А лесов на висловских землях было много.
И это постановление, как оказалось, уже работало. Пользуясь разрешением государства об использовании местных лесов, в соседнем районе до конца сорок третьего года  построили более двух тысяч домов для колхозников. В некоторых сельсоветах за это время обрели жилье по двести и более семей. И только висловские руководители ожидали особых указаний.
Как стало известно впоследствии, председатель сельского Совета, кстати, местный житель, в справке, направленной в райисполком, указал, что в селе  Вислое сгорело всего три хаты. На это количество и было выделено лесоматериалов, один бывший блиндаж и кое-что из леса. На самом же деле  в селе была сожжена и разрушена чуть ли не половина жилья. 
Так для руководителя было проще – не нужно было ничего организовывать и ни за что не надо было отвечать и беспокоиться. Авось, люди сами как-нибудь устроятся. И висловцы обустраивались. Правда, это обустройство растянулось на два десятилетия, а последняя землянка «ушла из жизни» после смерти е; хозяина, одинокого старика, в конце шестидесятых годов теперь уже прошлого столетия.

Собрание закончилось в половине четвертого после обсуждения разных вопросов. Местные начальники, может, ещ; задержали бы людей часа на два, уж больно хорошим был второй пункт повестки собрания – говори, о чем хочешь. Разные вопросы, они на то и разные, что всегда оказывается их слишком много, да только этому помешали проголодавшиеся дети, которые пришли к своим матерям, и женщины, невзирая на окрики председателей из-за стола президиума, начали поодиночке и группами покидать собрание. Собралась уходить уже и Мария.
Увидев, что президиум может остаться в одиночестве, председатель сельского Совета встал с табурета и, подняв правую руку, попросил, чтобы люди успокоились, когда же наступила тишина, он предложил колхозникам принять по обсуждаемому пункту постановление, которым председателю колхоза Перемышлеву Никите Арсентьевичу поручалось проверить и разминировать все поля и убрать трупы погибших с полей и по поселению. Вот так, ни больше ни меньше. Председатель колхоза должен разминировать и убирать, а ведь у него кроме малограмотных женщин и древних стариков никого не было.
Но постановление есть постановление. Проголосовав единогласно за предложение председателя сельского Совета, селяне с чувством облегчения разошлись по своим усадьбам. Усадьба, она, знаете ли, есть усадьба, имеется на ней хата с сараями или на ней лежат толстым слоем пепел с недогоревшими головешками да стоит покосившаяся и почерневшая от гари  русская печь с обвалившейся трубой, и на этой усадьбе надо успеть до наступления холодов зарыться в землю.
Домой… к свекрови и сыну, к своей яме и погребу, Мария шла в глубокой задумчивости, занятая тягостными и горькими мыслями, шла, не видя от сл;з дороги.
– Госпади, за што ты так с нами? Почему ты не атвел беду? В ч;м мая вина? Чем я правинилась перед табою? Чиго ты не памог мамаше? Ана ведь прасила тебя днями и начами. Чем правинилси мой сын, каторай типерь будя жить в погребе неизвестно да каких врем;н? В ч;м вина маего мужа и атца маего сына? Падскажи, Госпади, жив ли вон и где, в какой старане? Можа, вон забалел, можа…
Мольбу Марии прервал  детский голос, раздавшийся за е; спиной. Она обернулась.
– Т;ть Маш, меня к вам послали председатели сельского Совета и колхоза, – тяжело дыша, заговорила девчушка лет двенадцати-тринадцати. – Я – Лена, т;ть Маш. Лена Губарева.
– Я тибе знаю, Лена. Што председатели сказали? – вытирая слезы, спросила Мария.
– Сельсоветский сказал, чтобы мы завтра  с вами в шесть утра выехали на вашей корове пахать на «Грушках». Но сначала надо заехать к кладовке и взять плуг. Вот. Я буду водить корову, а вы пахать. Сельск;й сказал, чтобы мы не опоздали.
– Угу… угу, – проугукала Мария, глядя на босые ноги девочки. – Лена, ты тада завтря што-нибудь надень на ноги. Хочь абматай их тряпками, а то цельнай день … по бурьянам…
– Т;ть Маш, у меня есть ботики парусиновые. Я их и надену. Мне к вам домой приходить или на колхозный двор? – поинтересовалась Лена, заглядывая Марии в глаза.
– Прихади, Лена, на калхознай двор. С кароваю я управлюсь сама. Тока мы ж с поля на абед дамой прихадить не будем. Если есть што узять с сабою паесть, то вазьми, а если… вообще-та, табе можна будя и сбегать дамой. Аттуда будя недалека – всего километр. А я уж буду с кароваю там. Паить будем е; в Серкино (лес). А корм придется нам с табою заготавливать и давать, пака она будя атдыхать при пахате.
Возле будущей землянки Марию встретили Наталья Ивановна и сын, сидящий в тазике.
– Мань, а мы вот тут табе памагаем. С унучиком атвязли уже многа тазиков. Вон, пагляди, скока я камушкав атлажила, – свекровь показала Марии на кусочки битого красного кирпича. – Это стока мы атвязли с унуком зямли. Капать тока стала дюжа чижало. У мине на ету землю мачей уже не хватая, – пожаловалась Марии свекровь.
Оно и понятно. За восемь дней земляных работ женщины углубились на целый метр, в результате чего они прошли слой не слишком плотного чернозема. Теперь же приходилось разрабатывать  суглинок, который  с трудом мог копать даже сильный мужчина.
– Маня, а што ж нам типерича делать? Капать ету глину у мине мочи нету, – горестно призналась Наталья Ивановна. – Я на лапате качалась, качалась, да так и ни разу не капнула. С унучиком мы атвазили, што ты учерась накапала. Маня, ныня и завтря ты будишь капать, а я то-та буду атвазить.
– Но-о! – прокричал Сережа. – Ба-ба, ма-ма, но-о!
– Видишь? – улыбнулась Наталья Ивановна. – Тах-та вон мине цельнай день падганяя. Што б мы без его делали? Памошничик ты наш. Пуза вот тока у тваей рубахи замусолилась. Тока ж нидавна пратирала яму тряпкаю. То-та, наверна, руки аб рубаху вытирая. Бесштаннай ты наш, – проговорила ласково бабушка и, взяв мокрую тряпку, быстро смыла с брезентовой длинной рубашки землю, а заодно протерла помощнику и руки. – Шшоки вытирать не буду, дюжа тряпка грязная.
– Мамаш, нам… я завтра… нам с Лыскою…  сельск;й сказал, штобы  я была на наряде вместе с каровою в шесть утра. Едем  на «Грушки» пахать.
– Ма-ня, да как жа ты будишь пахать на ей? На карове то-та пахать? Да када ета была? Ана ж не лошадь и не вол. Ана ж ни разу не хадила с плугам. Как жа ты будишь пахать? – запричитала свекровь. – А как жа типерича зимлянка? Мы ж… – Наталья Ивановна развела руками и посмотрела на внука. – Мы ж с унуком ничего ни исделаем.
– Ничего, мамаш, я буду вам накапывать пасляй работы или рано утром, а вы будете днем атвазить. Дн;м теперь мне работать дома будет некада.
 – Ма-ня, деточка, када табе будя капать? Цельнай день пахать, а патом ишо и капать, а спать ты када будишь? Иди паешь картошачки и малачка кислинькиго. Хлеба у нас нетути. Там я пышку из жита испекла. А ишо мы с Сережаю цельную кружку смородинки нарвали. Там, унизу. Пряма зли ручья. Так я наварила узварчику. Кряпивки аттапила. Ие нада пить кажнай день. Ана пальзительная.
– Мамаш, а как жа из жита можна испечь?
– А я ие малаточком на камушку пастукала, а патом на ваде с малачком замешала и испекла. Ничиго, есть можна. Нам нада сваю житу убрать. Там с вед;рачку будя, на два месица  хватя. Мы ие к вясне аставим. Щас можна и на картохах на адних пасидеть. Карова доится, травы разнай многа, дасть Бог, праживем зиму. А там т;пла станя…
До позднего вечера копала Мария землю. Суглинок был настолько уплотненным, что порою лопата соскальзывала по блестящему обрезу, не добавляя ни сантиметра вскопанной площади. От напряженной работы болели ноги и руки, кружилась голова и к горлу подступала тошнота.
 Незадолго до густой темноты Мария почувствовала слабость во всем теле. Чтобы не упасть, она обессиленно опустилась на дно ямы и,  прислонившись к прохладной стене, закрыла глаза, в которых, помимо е; воли, появились сл;зы. Они катились по загорелой, рано огрубевшей и постаревшей коже, оставляя на щеках блестящие следы.
– Го-спади, дай мне сил и тирпения, па-ма-ги нам. Падсаби, не дай нам умиреть с голаду и зам;рзнуть зимою.
Мария беззвучно плакала, содрогаясь крупным исхудалым телом. Чтобы, не дай Бог, не перейти на крик, она, стиснув зубы, тихо подвывала и руками гребла взрыхл;нную землю.               
               

Глава  третья

Мария проснулась от утренней прохлады, которая забралась к ним в шалаш. В просвете между приставленными к проему для входа снопами камыша она увидела едва заметный рассвет. Свекрови в шалаше, однако, уже не было. Рядом с ней лишь посапывал сынишка, заботливо укрытый ложником (одеяло, сотканное из грубой пряжи). Видимо, это сделала бабушка, когда выходила «во двор».
– Праспала! – мелькнула  у Марии первая мысль. – Да нет, не может быть. Если бы это случилось, то меня мамаша разбудила б, – успокоила она себя, медленно выбираясь из-под ложника. – Хочь ба выспаться адин раз.
– Ма-ня, ну што ты рана вскачила, – тихо проговорила свекровь, когда Мария вышла из шалаша.  – Я тут и сама патихоничку управлюсь. Табе ж цельнай день за плугам хадить. Палежала б ишшо минутку. Лыску я уже падаила. Штой-та ана нам стала давать мала малака? Можа, думая загулять? Так ана б уже бегала. Не знаю. што с ею.
– А с чего ей давать малако, мамаш? Штоб карова давала малоко, ие нада харашо кармить. Да патом ана ж у нас ялавка. Тут хочь ба ети пять литрав удиржать. Завтря вот начну пахать, так, можа, ана и савсем брося даиться.
Пока женщины хлопотали по хозяйству, утро быстро набирало силу. Вначале над лесом, расположившимся за железной дорогой на вершине большого водораздела, заполыхала алая заря, потом медленно и как бы с неохотой начало выплывать яркое солнце. Радуясь окончанию ночи, на лугу подал голос журавль, над пепелищем пролетела стайка непоседливых воробьев, в ольховнике о чем-то начали спорить две сороки, негромко промычала Лыска, хрипло и как-то боязливо прогорланил единственный на все село петух, оповещая людей об окончании ночного отдыха и начале дневной суеты.
– Мамаш, мы с Лыскаю, то-та, наверна, пайдем, а то на калхознам дваре уже пакрикивають. Да и запаздниться нельзя, дастанится патом самай плахой плуг. Пашли мы. На абед я прихадить не буду. У вас тут малако и картохи есть, а вечерам  што-нибудь сгатовим. Мамаш, ты толькя не капай. Я приду и накапаю на завтрашний день. Ты хочь ба за Сер;жей успивала приглядывать.
– Ты, Маня, дюжа не пириживай. Мы тут как-нибудь справимси. Вот памошник выспится, да то-та патихоничку и начнем работать, – засмеялась Наталья Ивановна. – Вон у нас с табою шустрай. К зиме закапаимси, как хаврашки. Не гарюй, как-нибудь управимси.
– Какая там работа, – подумала Мария. – Я вон, какая здаровая была, и то ноги падламаваются, а то… – она с жалостью посмотрела на свекровь и покачала головой.

…Наталья Ивановна родилась, как она сама говорила, «давно». По неподтвержденным данным, «давно» относится приблизительно к восьмидесятому году девятнадцатого столетия. Родилась она  в семье однофамильцев будущего мужа. По сельским меркам телосложением была «дробненькая», но подвижная и волевая.  В молодые годы (около десяти лет) Наталья Ивановна  работала поварихой у священника местной церкви. Замуж вышла в тысяча девятьсот втором или четвертом году.
 Муж, Серых Сергей Иванович, родился в тысяча восемьсот семьдесят девятом году в обедневшей крестьянской семье. Его дед был весьма состоятельным человеком, а вот отец не смог перенести смертей своей жены и двоих детей, которые умерли во время висловского мора  в девяносто втором году девятнадцатого века. К концу столетия в когда-то крепком хозяйстве ничего не осталось кроме дворовых построек, и его сыну, Сергею Ивановичу, уже пришлось самому подрабатывать батрачеством. В девятьсот пятом году у них родился сын Павел, в девятьсот десятом – дочь Прасковья и в девятьсот тринадцатом родился Илья. Ростом и телосложением все дети пошли в мать. Самым рослым (один метр шестьдесят пять сантиметров) оказался последний – Илья. В девятьсот шестнадцатом муж вернулся с войны больной и вскорости умер. Детей Наталья Ивановна растила одна.
– Мамаш, травы б Лыске сгатовить на начь, а то позна приеду, некада будя. А хочь ладна, я там иде-нибудь нарву.
– Ма-ня, ты свой узлячок не забудь, – напомнила Марии свекровь про обед. – Ва сколькя ж ты назад приедишь?
– Не знаю, мамаш, када  атпустють, сразу и приеду.
На колхозном дворе уже начали собираться и те, кто должен будет пахать, и те, кто пойдет косить и жать рожь.
– Мария! – раздался громкий голос бригадира, – Почему поздно? Люди вон уже поехали, – показал он кнутовищем на удаляющуюся коровью упряжку. – К этому времени надо уже напахаться, а ты вс; никак не растелишься!
Мария ничего не успела ответить на окрик бригадира, как к ней подбежала Лена.
– Т;ть Маш, наш плуг там, – показала она в сторону небольшого сарайчика. – Мы с т;тей Варей уже оттащили его в сторону, а то бригадир хотел нам дать плохой. Т;тя Варя с ним даже поругалась.
– Не-ет, ты представляешь, што удумал бригадир! – начала  возмущаться Варвара, когда Мария с Леной ещ; были от не; далеко. – Вон хател нам усучить негоднаи плуги. Пашли, пакажу, – позвала она Марию к сараю. – Вот етат и вот етат, – показала Варвара рукой на плуги. – Видишь, у них нету вот етих железок, – ткнула она ногой в полевую доску. – А без их пахать – адно мучение. Плуг не удержишь в руках. Вон жа будя вилять, как у кабеля хвост, када вон видит сучку. А ты, Ленка, не слухай, што гаварить Варвара. Ана у тибе, Маш, маладец. На бригадира кинулась, пряма как кочет, – засмеялась Варвара. – А мой павадырь, наверна, спить.
– Т;ть Варь, да мы ж с Валей вчера договаривались… вон, вон, она уже бежит, – радостно воскликнула Лена.
– Ну вс;-о, типерь мы, бабы, ламан;-ом, лишь бы наши каровы не падохли ат натуги. Типерь они стали пахожи на нас, на баб. Тел;нка телить –  раз, – загнула на левой руке Варвара указательный палец. – Малако да;ть – два, а типерь и пахать будя. Маш, ты видала, штоб на бугаю пахали? Не видала, – сама же ответила Варвара. – Я тожа не видала. Ани – эти бугаи, как наш бригадир. Ишь, как вон ходя, прямо гогаль. О-о-о! Галовую так и крутя, так и крутя. И вс; кнутавишшам стигая па сапогу, как будта тут лашадей многа. Пешком жа ходя, а кнут нося. Вон што, его для наших задниц нося? Адни бабы, а вон с кнутом.
– Варь, паехали. А то услыша, вон патом нас зад;ргая. Где твая тачка? Слышишь, Варь?
– Слышу, Маш. Тока калясо в маей тачки сламалась. Я ж и пришла его у бригадира папрасить. Дак, ты знаишь, што вон мине сказал? Тачка, гаварить, твая, вот и ремантируй сама, а я, гаварить, атвечаю за бригаду. Давай, Маш, на тваей тачке давезем и мой плуг. Грузим, девки!. Валюха! – крикнула Варвара подруге Лены. – Давай  бегом. Нам, бабам, хадить нельзя, нам нада бегать. Это мужикам можна хадить уразвалку, им усюдно делать нечерта. Паехали, девки-бабы.
…Прошло уже достаточно много времени, а у Марии, да и у Варвары, с пахотой ничего не получалось, как они ни старались. Не хотели Лыска и Варварина Красавка напрягаться и тащить плуг. Тачка на колесах – одно, а плуг, он хоть и имеет колесо, но это уже совсем другое. Чтобы его тащить, надо прилагать усилий раз в десять больше, а может, и в двадцать, – кто эти усилия считал.
Коровы по-разному реагировали на замену тачек плугами. Красавка, д;рнув несколько раз плуг и протащив его метров пять, просто остановилась, и сколько потом Варвара ни прилагала усилий стронуть е; с места, корова не сделала ни одного шага. Лыска повела себя совершенно по-другому. Она без видимого сопротивления и, как показалось Марии, даже с охотой начала выполнять трудную работу, но, пройдя метров сто, корова вдруг остановилась, а потом и вовсе легла, давая понять хозяйке, что дальше она не сделает ни одного шага.
– Маш, а можа, наши каровы не хочуть пахать по этим бурьянам? – крикнула Варвара со своей обигонки. – Можа, ани баятся? Глянь, какие бурьяны тут выбухали  за два года, – показала она на высоченный чернобыльник. – А рамашка какая вырасла. О! С мой рост, – засмеялась Варвара и подошла к кусту чернобыльника. – А какие круги с асотам и пыре;м. Да тут тракторами нада пахать, а не на каровах. Мы ж тут пупки надарвем и каров паугробим.
Больше Марии и Варвары переживали их помощницы. Девочки  ходили вокруг коров, не зная, что с ними делать.
– Т;ть Маш, а может, Лыске дать хорошей травы? Давайте я нарву и буду идти впереди, может, она пойдет за мною, – предложила Лена и тут же начала выискивать в бурьянах траву, которую любят коровы. – Вот, – показала она Марии жомку клевера. – Лыска, Лыска, на, поешь, – совала Лена корове под нос сочную траву. – Пошли. Пошли, милая.
Лыска вытянула шею, шумно втянула  воздух и потянулась за клевером. Лена отошла шага на два и, протягивая корове пучок травы, начала упрашивать ту встать. В конце концов,  после длительных уговоров, это ей удалось сделать.
– Т;ть Маш, т;ть Маш, Лыска встала! – крикнула она и начала скармливать корове  клевер. – Т;ть Маш, берите плуг, давайте пахать! Лыска за мною ид;т.
Радость Лены оказалась преждевременной. Стоило Марии заглубить в землю плуг, как Лыска снова легла. И потом уже никакие увещевания и даже хворостина не подняли е; с земли.
– Ма-аш, ну што там твая? Чей пашла-а? – крикнула Варвара и стеганула свою корову палкой по боку.
– Да, не-ет, апять легла-а! Не хоча ана таскать плуг, – успокоила Мария свою соседку.
– Ничего-о, Маш, сачас они будуть бе-гать! Вон бригадир к нам наведалси. Он  щас угаваривать их будя кнутом.
– Чего не пашем? – с начальственными нотками в голосе спросил Моралов, постегивая кнутовищем о голенище сапога. – Мария, я спрашиваю, чего не пашем? Тебе какое было на сегодня задание? Чего молчишь? Память отбило? Скока ты нынча должна вспахать!
      – Тридцать соток.
– А чего не пашем?! – не унимался Моралов. – Или тебе указание правления не указ?!
– Ананий Федорович, да рази па етим бурьянам можна пахать? – попробовала возразить Мария. – Карова не тянет. Их (бурьяны) нада была вначале скасить, а патом уже пахать. А уж если и будем пахать, то ети бурьяны нада  унасить с поля. А штоб их сабирать, нужны люди.
– Ты ишшо не учила, … мать, как нада работать. Есть директива пахать под сев озимых, и мы должны эту директиву выполнять, а не чесать языком.
– А я што, не хочу пахать? Карова не ид;ть. Вон, легла и ляжить, – кивнула на Лыску Мария. – Ана никада ещ; не хадила в плугу. Е; приучать нада.
– А ну, у Бога … мать, бяри повод! – не к месту помянув святое семейство, выкрикнул бригадир ругательство. – Бя-ри, щас буду учить вас, как нада работать!
Размотав кнут, Моралов начал безжалостно им  стегать корову, выкрикивая при этом выражения, которые литература сможет переваривать только спустя шестьдесят лет. Но, несмотря на побои, Лыска  лежала, не обращая никакого внимания на начальственные окрики и побои. Первой не выдержала Мария. Она подскочила к бригадиру и, выхватив у него кнут, стала между ним и коровой.
– Иш-шо раз ударишь… – с шипением проговорила она и, размахнувшись, далеко в бурьяны закинула кнут. – Ра-за-рву.
На подмогу Марии поспешила Варвара. Прыгая, как заяц, в высоких бурьянах, она оказалась рядом, когда Моралов, насупив брови, шагнул к Марии.
– Ты чего ета узбеленилси?! Если ты носишь штаны, так ты што, можашь нас, баб, матами крыть? Или ты нынча не пахмялилси? Маш, вон учера вечером лыка не вязал, а щас голас прарезалси. Я табе не Мария, ето вы ие запужали! Меня не запужаешь. Надел галифе и ходя питухом. На войне мужики тышшами умирають, а вон тут над бабами издевается, хвашист праклятай! Толькя и глядить, у каго выпить стакан… да на бабьи задницы загладавая. Што, свая аскомину набила?!
Моралов, не ожидая такого отпора со стороны женщин, попятился назад и, играя скулами, переминался с ноги на ногу.
– Што танцуешь, там засвирбела? – Варвара показала туда, где туловище раздваивается. – Как ваевать, дак вон бальной, а как самагон жрать и за бабами таскаться, так вон прямо бык калхознай! Маш, а давай у милицию пажалуемси, што вон за нами па бурьянам ганялси. Да его сашлють, иде Макарка телят не стир;г.
Моралов, собравшись с духом, злобно посмотрел на женщин и, отойдя метра на три от них, проговорил сквозь зубы:
– Кулацкое отребье. Если вы до вечера не вспашете по тридцать соток, вы у меня за саботаж по закону военного времени  будете на Соловках камни ворочать или в Сибири лес пилить. Сгною в тюряге! – выкрикнул напоследок бригадир.
– Ага, щас, кинулись! Каровы наши у плугу не хадили, дак ты б лучше падсказал, как их приучить, а ты скарее матюками разбрасаваться, – язвительно проговорила вслед удаляющемуся бригадиру Варвара.
– А как у других баб? – спросила Мария, имея в виду женщин, которые были расставлены учетчиком со своими коровами ниже по склону, думая, что с пахотой не получилось только у них с Варварой.
– Да и у них тах-та ж, как и у нас с табою. День жалка. То б дома што-нибудь исделали, а то тут пратарчим.
– Т;ть Маш, т;ть Варь, там, снизу, к нам председатель колхоза ид;т, – оповестила женщин Лена, они со своей подружкой отсиживались в кустах, куда убежали, как только бригадир начал бить кнутом корову.
– Лена, погляди тут за каровою, а мы с Варварою пайдем к ие Красавки. Пашли, Варвара, – потянула Мария свою соседку за рукав. – На маей абигонке уже нагаварились, – усмехнулась Мария. – Теперь на тваей будем.
– Ну что, бабоньки, не получается? – ещ; издали, начал интересоваться Никита Арсентьевич. – Я вчера говорил сельск;му, что ничего не получится. Мы приходили с ним сюда, – пояснил Арсеньевич. – Так он настоял, а бригадир поддержал его сторону. Вот и приехали. День жалко. Значить, вот что, бабоньки, мы с вами сделаем. Сейчас вы погрузите свои плуги и отвез;те на поле, где косят яровую пшеницу. Там мы на ночь поставим двух сторожей, они как раз покараулят и ваши плуги. А завтра мы будем пахать поле, которое рядом, где косят пшеницу. Мы весною это поле вспахали, а посеять ничего не посеяли. Там будет земля помягче, чем тут.
– Никита Арсентьевич, так на том поле такой же бурьян, как и вот на этом, – не удержалась Мария.
– Не-ет, Мария, там бурьян этого года. Тут, видишь, сколько прошлогоднего? Тут косить нельзя. А там весь молодой. И я уже снял тр;х косарей и поставил их на это поле. Пока вы завтра на своих коровах туда дотелепаете, вам уже с гектар скосят. Вот там и будем учить ваших коров пахать. Я сам туда приду и покажу, как надо. Лошадь и то трудно привыкает, а корову приучить… – Никита Арсентьевич снял фуражку и почесал затылок. – Дней пять нам с ними придется помучиться, а может, и побольше. Корова не лошадь.
– А бригадир сказал нам, штоб мы уже сиводня вспахали па тридцать сотак, – вспомнила Варвара слова Моралова. – А если не вспашем, то за сабатаж он нас пасадить.
– Э-э, по тридцать соток. Тут хоть ба первые дни пахать соток по десять, – медленно проговорил председатель. – Они ж, ни сельск;й, ни Ананий, на коровах не пахали, а мне довелось, и я знаю, как трудно корову приучить к пахоте. Тридцать соток не всякая корова может вспахать даже через две недели. Ну, вы отправляйтесь туда, а мне ещ; на колхозный двор надо. Да-а, чуть не забыл, – засмеялся Перемышлев и по-молодецки подмигнул женщинам. – Завтра вы из дома с собой много харчей не берите. Мы завтра пахарям и косарям наварим из дробленой пшеницы каши. Нынче дн;м намолотят зерна, вечером намелют на «крутушке» (самодельная мельница), а завтра…  Эх, мельница б была хорошая, – размечтался председатель. – Пампушек бы вам напекли… Да, и бочку воды  привезем.
– Арсентич, а што нам нынча делать? – спросила Варвара.
– Ныне? Пока доедете туда, будет уже поздно что-нибудь начинать. Завтра – председатель колхоза махнул рукой и, раздвигая  бурьян, пошел к дороге.
– Съедят они нашива Арсентича, – не удержалась от реплики Варвара. – Уж больна вон харошай мужик. Вот, если б вон сказал, я б и ночью пахала, а таму извергу и днем не хачу. Ишь закорулесил… Салавки-и, Сиби-ирь, – передразнила Варвара.
– Варь, давай твой плуг паложим на маю тачку  и я атвезу, а ты с девками иди дамой, – предложила Мария. – Ну, чего мы будим гуртом таптаться. Наметь тока его чем-нибудь, штоб завтря  не падменили. И нам нада найти, из чего исделать чистики, а то вон атвалы ржаваи, и будет прилипать земля. Давайте, девки, грузить, да я паеду.
Оставшись одна, Мария нарвала охапку травы и кинула е; в тачку, после чего взяла в руку вер;вку и пошла по бездорожью на другое поле, увлекая за собой корову.
 – Пашли, Лыска, – проговорила Мария. – Теперь мы с табою «кулацкое атродье», – вспомнила она слова бригадира, сказанные в е; адрес. – Была «кулацкой мордой», теперь «атродье», – горько усмехнулась она, вспоминая, сколько раз приходилось ей слышать эти обидные слова в довоенное время и, как видно, даже война ничего не изменила в отношении некоторых людей к е; роду.
– Кулаки-и, – усмехнулась Мария и вспомнила, как им всем приходилось работать, чтобы хозяйство оставалось на плаву.
Отец и трое е; братьев от снега до снега находились в поле и  дома-то бывали разве что зимой, а она, тогда ещ;  Маша, с тр;хлетнего возраста ухаживала за парализованной матерью, которая умерла в тридцать втором году.
 – Кулаки, – ещ; раз с горечью и обидой повторила Мария.
Чтобы сократить дорогу, Мария свернула на крутой левый берег глубокой балки, протянувшейся с запада на восток на многие километры.  Откос, по которому она надумала переехать на другую сторону, был таким, что по нему напрямую никто никогда не ездил за всю историю села.
– Стой,  Лыска, – остановила Мария корову. – Щас мы табе устроим тормаз, штоб на тибе не напирала тачка. Ты уж не абижайси на мине, што заставляю тибе итить тут, а не кругом па дароге. Там мы с табою и да ночи дамой не приедим.
Сбросив на землю оба плуга, Мария привязала их прочной веревкой к раме тачки, а в колеса вставила толстый дубовый кол, который она возила с собой повсюду. Он и был как раз тем «тормозом», который должен был облегчить и обезопасить спуск по крутому склону, да и плуги должны оказать помощь.
– Пашли, Лыска, – потянула Мария корову за повод.– Пашли, милая. Не бойси, пашли.
Испуг приш;л, когда Лыска с тачкой и их хозяйка оказались  на дне балки. Облегченно вздохнув, Мария оглянулась назад и тут же почувствовала, как затряслись  у не; ноги и в одно мгновение вспотели ладони рук.
– Какая ж я дура, – проговорила она и, обессиленная, опустилась  на  землю около куста шиповника. – А если б мина?

На свое пепелище Мария приехала ещ;  засветло. Свекровь  и сына она увидела сидящими рядом с ямой у небольшого костра. Судя по тому, что бабушка часто наклоняла  к внуку голову, Мария догадалась о каком-то разговоре между ними.
– Ма-ма, мама, плиехала! – звонко крикнул Сер;жа и тут же оставил бабушку. Подпрыгивая и быстро перебирая босыми ногами, он бежал к матери, высоко подняв руки. – Ма-ам, а баба калтохи пекла. Во! Во! Видис, какая? – показывал он печеную картофелину.
Подняв сына на руки, Мария подошла к тачке и, отыскав узелок, вынула из него кусочек пышки.
– На, вазьми, ета табе зайчик передал, – усмехнулась сквозь сл;зы Мария и тут же быстро опустила сына на землю.
Промедли еще чуть-чуть, и она бы могла не удержать сына и не устоять на ногах. Запах пышки и печеного картофеля вызвали  головокружение и приступ тошноты, ослабли ноги, и по всему телу пробежал озноб. Чтобы не упасть, Мария обеими руками ухватилась за тачку.
– Госпади, дай мне силы, – мысленно обратилась она к Всевышнему. – Не дай мне умереть, пажалей и сахрани.
Мария не увидела и не услышала, когда к ней подошла свекровь. Постояв некоторое время молча, Наталья Ивановна покачала головой и, коснувшись рукой плеча снохи, тихо, но твердо проговорила:
– Апять ничиго не ела. «Ат зайчика». Ма-ня, ты слышашь мине? Так вот паслухай. Я уже бабка старая, и мне скора умирать. Если ни в етом гаду абдярусь, так у другом. Но я буду умирать ат старасти. А ты баба маладая. Ты можашь умереть тока с голаду, если будишь сыну принасить гастинцы «от зайчика». Маня, глянь на мине, – тронула свекровь сноху за руку. – Видишь, какая я дробная. Мне адной картохи на цельнай день хватая. И пагляди, Маня, ты на сибе. Ты в два раза больша, чем я, и у тибе реб;нок малинький. Я не работаю, а ты работаешь. Паетаму, Маня, табе нада есть. Кость у тибе крупная, и на тех-та кастях далжна быть мяса, а не кожа, как у тибе. Пашли, Маня, будем есть. Я супчику наварила, картох напекла, у нас пышка есть, малачко кислая и щас будя парнинькия. Пашли.
Поужинав и отдохнув после длительного пешего перехода, Мария почувствовала, как в е; тело начали возвращаться силы.
– Спасибо, мамаш, за ужин. Наелась я уволю. Аж вот тут закалола, – показала она рукой на правый бок. Давно я так не наедалась. Спасиба. Мамаш, а как же вы кастер ражжигали? Ты ж кресалом не умеешь агонь высекать.
– Ма-ня. Та мы ж с унукам  паглядели, у каго из трубы дым идя, и пашли, узяли вугал;к и у сибе растапили. Да мы тах-та растапливали ишшо в германскаю вайну.
– Панятно. Мамаш, я, наверно, карову щас сганяю напаить  и сабе принясу ведро вады, а ты пака пагляди за Сер;жей, штоб вон не увязалси за мною. А то мы с им и да темна не вернимси назад. Я ишо хачу адин ряд пракапать, штоб вам завтря было легче. А то мы и да марозав землянку не выкапаем.
– А мы нынче с унуком вывезли ус;, – похвалилась Наталья Ивановна. – Вон ныня мне даже за вер;вку памагал ташшить тазик. Дадумительный вон у нас. Зная, што будуть халада.
– Я вижу, мамаш. Трудна тибе с нами, – вздохнула Мария. – Можа, ты к дочери пошла б? У их хата бальшая, – предложила Мария свекрови более спокойную и устроенную жизнь. – Да и у дочери табе, можа, будя спакайнее и лучша, чем са мною. Там хочь землянку не нада будя капать.
– Не-е, Маня, я с вами тут буду. Люля суда придя. У тибе реб;нок маленький. Да и куда табе его девать? – размышляла она. – На работу усюдно пагонють, а дит; куды девать? Тут вон дома. А куды атнисешь, вон будя у чужих. А у чужих, Маня, даже стараму плоха, а дит;нку ишшо хужа. Да и как ты тада будишь строить землянку? А у курене зимавать не будишь. Не-ет, я буду тут, буду табе памагать.
Чувствуя, что своим предложением  обидела свекровь, Мария решила больше никогда не предлагать Наталье Ивановне лучшую жизнь. Да и может ли Мария знать, где свекрови или кому другому будет  лучше, чем в том месте, которое выбрано самим человеком, а может, даже и назначено судьбой.
До самого позднего времени Мария перекапывала плотный суглинок на дне ямы. Большую часть грунта она  старалась выбрасывать наружу, а то, что нельзя было выкинуть, складывала  в кучу, чтобы свекрови было легче  вывозить. В шалаш Мария ушла, когда на их косогор опустилась густая ночная темень. Камнем упав на сено, она крепко уснула.               
               

                Глава  четв;ртая

В семь часов утра семнадцать владелиц коров колхоза «Новая деревня № 5», вместе со своими буренками и с плугами, находились на краю поля, которое им предстояло вспахать. Но прежде чем это сделать, им надо было научиться пахать самим и приучить к этой тяж;лой работе своих коров.
Прошлый день показал, что дать наряд колхозникам на ту или иную работу – это ещ; даже и не начало е; выполнения. Накануне день прош;л впустую из-за того, что никто из начальников толком не осмотрел поле и не удосужился опробовать заранее саму пахоту на какой-нибудь корове. Тогда, может, и не было бы такого сбоя. Да и женщин надо было научить этому делу. Кричать же, как пьяница-бригадир, было бесполезно, это только обозлило людей.
Потому-то и стояли люди на краю поля. Будущие пахари ожидали самого председателя, который пообещал прибыть к ним, прежде чем женщины должны будут начать вспашку. Чтобы время не проходило бесцельно, хозяйки, пользуясь возможностью, подкармливали своих коров подвяленной травой вчерашнего покоса, которую собирали прямо тут же, считай, что под ногами. Некоторые по-деловому осматривали плуги, другие кусками красного кирпича очищали на них до блеска отвалы и лемеха, а кто-то пробовал на крепость упряжь.
Председатель появился неожиданно и не с той стороны, откуда его ожидали. И тем более не ожидали его приезда на «линейке», в которую была запряжена буланая кобыла. Вместе с председателем приехал совершенно незнакомый женщинам молодой, лет тридцати, мужчина.
Спешившись, Никита Арсентьевич и незнакомец подошли к колхозницам. Заметив, с каким любопытством женщины рассматривают гостя, председатель колхоза пояснил, что с ним приехал второй секретарь райкома партии товарищ Княженко Федор Игнатьевич. Прибыл, чтобы рассказать собравшимся о положении дел на фронтах войны, о том, как Красная Армия бь;т фашистских гадов, и что делается в районе по восстановлению разрушенного войной народного хозяйства.
Чтобы не затягивать время, секретарь райкома тут же начал  рассказывать о победах Красной Армии над фашистскими ордами, об освобожд;нных городах и селениях, после чего перешел на тему жизни населения района после освобождения территории от немцев.
– Товарищи колхозники и колхозницы, в том, что мы с  вами выполним требования нашего правительства, у нас нет никакого сомнения. Но бюро райкома партии предупреждает, что работать будет очень трудно. Поэтому мы просим вас и требуем, чтобы во вс;м соблюдалась дисциплина и хозяйское отношение ко всему. В этих трудных условиях очень важно, чтобы руководители всех рангов не выходили за рамки дозволенного, прикрываясь военным положением и, в связи с этим, особыми условиями работы. Вчера в районный отдел милиции и в райком партии поступило заявление от вашего колхозника, – Княженко наклонился к Никите Арсентьевичу.– Мишин Герасим Кузьмич, – пояснил председатель
– От Герасима Кузьмича, – продолжил секретарь. – Герасим Кузьмич пожаловался на грубое отношение к нему со стороны бригадира. Сегодня мы утром выяснили, что бригадир совершил рукоприкладство по отношению к пожилому колхознику. Бригадир освобожд;н от занимаемой должности, а дело по этому факту передано в суд.
Новость оказалась настолько неожиданной для собравшихся, что колхозники даже на некоторое время замолчали.
– Маш, – толкнула в бок Марию Варвара, – а ты не знаешь, за што ево сняли? Што вон исделал Гараськи?
– Ну, аткуда я узнаю, – пожала плечами Мария. – Я на краю живу, да ишшо и в ямке. Ета надо узнать у Катьки Рыминой, ана его саседка. То-та ево и не-ту, – покачала она головой.
– Ты гляди, Гараська старай, а какой шустрай. Када ж ета вон успел в район сбегать? – удивилась Варвара.
– Нельзя, товарищи колхозники, – продолжил Княженко, –  кому бы то ни было прикрываться в своей деятельности суровой необходимостью военного времени. Весной у нас в районе был наказан даже районный прокурор. Партия не позволит бузот;рить и нарушать революционную дисциплину. Трудности военного времени не должны становиться поводом к вседозволенности и унижению человеческого достоинства.
– Как вон складна да харошо гаварить, – шепнула Марии Варвара. – Да и сам харошай. Какой-та бабе павязло, – вздохнула она и расправила на груди старенькую кофточку. – А наш Мурло (кличка Моралова) дапрыгалси. Хадил, ус; кнутом па сапагу стигал. Ты хочь карову сваю парадуй, што ж вона проста так тирпела, – засмеялась Варвара. – А ты, Маш, пряма как камень. Я б яму глотку перегрызла, если б вон маю начал так бить. Вот зараза.  Ета ж нада таким-та урадиться. Бить деда…
– Да нельзя мне, Варь, – дрогнувшим голосом шепнула Мария. – Ты помнишь, как мине да вайны трое суток в сельсавете держали в «халодной»? Ни есть не давали, ни пить. В уборнаю и то не выпускали.
– Это када тибе забрали пряма ат круга?..
– Да…
– Вот сволачи.

...Это было летом в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. В «Новой деревне № 5» тогда почти ничего не платили, и их многочисленная семья еле сводила концы с концами, несмотря на то, что все работали в колхозе добросовестно и зарабатывали много трудодней. О них даже однажды писали в районной газете, которую потом читали всем селом. Чтобы выйти из трудного положения, на семейном совете решили, что Мария поедет в Белгород и попробует там где-нибудь найти работу. Ввиду того что некоторые односельчане трудились на железной дороге, туда пошла и Мария. Устроиться ей удалось в Северном вагонном парке стрелочницей.  В семье были рады, что она  будет приносить в дом хоть какую-то копейку.
Проработав неделю, Мария в выходной день вечером пошла со своими подругами на выгон,  к месту сбора сельской молодежи. Там обычно вечерами  собиралось до сотни, а то и больше девчат и парней. Во время таких сборов разухабистые гармонисты и балалаечники развлекали своей игрой сверстников. Молодежь устраивала танцы и всевозможные игры. Вот от этого круга председатель сельсовета и секретарь  забрали Марию в сельсоветскую «холодную».
 И только через три дня, после того как отец сунул в карман председателю один «золотой», Марию выпустили. Однако даже «выкуп» не удержал председателя от угрозы, что, если Мария будет работать в Белгороде, их семью исключат из колхоза и сошлют на Соловки. Так и осталась  Мария зарабатывать неоплачиваемые трудодни, осталась, чтобы начальникам было, при случае, кого ругать.

– А теперь, товарищи колхозницы, у кого имеются какие вопросы? Может, кто что хочет сказать? Может, нужно какое разъяснение? Говорите, не стесняйтесь, – обратился секретарь к женщинам после некоторой паузы.
– Товарищ секретарь, – подняла руку соседка Варвары. – Я – Шеметова Марфа Варламовна, мать траих детей. Можна мне задать адин вопрос? Етот вапрос валнуя усех, и люди баятся.
– Да, да, конечно. Говорите, Марфа  Варламовна.
– Вот мы тут сабрались все, у каго есть каровы, – несмело начала  Марфа. – Типерь вот я, к примеру, нынча вазьму и забалею. Я к чяму ета гаварю. Председатель сельсавета гаварить, што, если хто не будя пахать, у таго… слова дюжа трудная, ну… в обчим, сказал, што карову могуть забрать. Штоб на ей пахал хтой-та другой. А хто не атдасть, то ие вообче… ах, апять забяруть, тока  насавсем.
– Вс; понятно, Марфа Варламовна. Успокаиваю сразу всех. Никто ни у кого не имеет права изымать корову, тем более реквизировать. На это есть постановление нашего правительства. На корове должен работать сам владелец. Понятно? А кто будет нарушать постановление, тех будем наказывать.
– Типерича, товарищ секретарь, нам ус; панятна, – ответила за всех Марфа Варламовна. – Спасибачки вам.   
– Ещ; вопросы? Если вопросов больше нет, тогда напоследок скажу вам следующее, – громче обычного, почти выкрикнул Княженко. – После изгнания фашистов с территории района на наших полях, в с;лах,  лесах и на лугах осталось много мин и снарядов. Завтра в наш район прибывают три бригады мин;ров. Они начнут работать в с;лах и на полях, которые подлежат обработке. Но это будет завтра. Пока же мы просим и предупреждаем вас, чтобы вы не ходили там, где ещ; не были мин;ры, и не пускали в поля детей. В районе уже имеются случаи подрыва их на минах, гибнут и взрослые. Война из наших мест ушла, и гибнуть в мирное время негоже.
После отъезда второго секретаря райкома Никита Арсентьевич попросил колхозников подойти поближе к нему.
– Я не умею так говорить, как секретарь, да и голос у меня слабоват стал. Староват я для выступлений. Щас, бабоньки, мы будем с вами приучать коров к пахоте, да и сами будем учиться. Корова не лошадь. Эта рогатая тварь, если увидит хорошую траву, может  и с плугом уйти. А уж если е; допекут оводы, то корову не остановит и сам ч;рт. Но на хорошей корове за день хороший пахарь может вспахать до тридцати соток. Хороший пахарь, – повторил председатель. – Нам  бы с вами, бабоньки, хоть бы пока соток по пять пахать, а научимся больше осиливать, честь нам будет и хвала. Я знаю, некоторые уже недовольны, что приходится пахать на коровах, да ещ; и на своих. Я был бы рад, если бы у нас пахали на тракторах. Но стране щас трудно, поэтому трудно и нам. Давайте потерпим.
– Никита Арсентьевич, – раздался звонкий голос самой молодой колхозницы, – дак мы пахать-то не умеем.
– Ничего, Катерина, щас будем учиться. У кого корова хорошо ходит с телегою, ну, или с тачкою?
– Егоровна, я часто вижу, как ты на своей корове ездишь на тачке. Как она? Может, попробуем е; с плугом?
– Ана у мине, если чижало, лажится. Патом ие и кнутом не паднимишь, – засмеялась Мария. – Ана даже у Сонцевой легла пряма на бугру. Мы со свекровьей ие еле падняли.
– Да, да, Никита Арсентьевич, ета правда. Ие карову даже Мурло не паднял, хочь и бил кнутом и матерился, – подтвердила слова Марии Варвара, чем вызвала общий смех.
– Ничего. Давай, Мария, пробовать будем пахать, – предложил председатель. – Подводи свою, как ты е; зов;шь?
– Лыска. Лыска, Никита Арсентич.
 – Подводи-ка, Егоровна, свою Лыску на край поля. А вы, бабоньки, подходите ближе и глядите, как мы будем… – председатель почесал указательным пальцем бровь и засмеялся. – Короче, мы попробуем пахать. Что из этого получится, я пока и сам не знаю. Вера, – окликнул Никита Арсентьевич, учетчицу, – ты  отмеряй-ка всем загоночки соток по десять и поставь веточки, чтоб нам можно было прямо проходить первую борозду. Егоровна, веди свою Лыску попрямее, криво у меня и так получится. Пошли! – скомандовал председатель. – Корову, бабоньки, надо приучать постепенно.
Корова, ведомая Марией и подгоняемая окриками идущих следом женщин, медленно пошла впер;д. Никита Арсентьевич, поставив плуг на колесо, по мере продвижения опускал его пашущую (рыхлящую) часть (лемех с отвалом) к земле.
– Глядите, бабоньки, – обратил он внимание колхозниц на начальную стадию вспашки. – Видите, я не заглубляю сразу. Его надо держать на весу, пусть корова привыкает. Теперь  начинаю опускать… та-ак, та-ак, хорошо, хорошо, умница, Лыска, хорошо. Что мы остановились? Хэ! – усмехнулся председатель. – Лыска, мы ещ; и не пахали. Значит, надо плуг чуть-чуть поднять. Тро-нули, тро-нули, пошли. Впер;-од впер;-од. Та-ак, хорошо-о. Видите, первую борозду мы прошли. Колесо, чтобы оно не пищало, надо смазать д;гтем. Чтобы плуг хорошо пахал, лемех должен быть острым. Ну это я подскажу новому бригадиру. Пусть он посадит какого-нибудь деда их точить. А  как только заимеем кузницу, то будем лемеха отбивать.
 Вторая (встречная) борозда получилась ровнее и немного глубже первой.
– А теперь, бабоньки, мы начинаем пахать третью, или основную борозду. На этой борозде уже есть куда отваливать землю. Первая хоть и мелкая, но все равно канавка имеется. Вот в не; и должна ложиться земля с третьей борозды. Трудность заключается в том, что мы пока не знаем, где должна идти корова. Лошадь обычно ходит по бровке борозды, а вот корова как будет идти… увидим. Пошли, Егоровна. Гей, Лыска! – прикрикнул Никита Арсентьевич. – Давай! Дава-ай, милая, пошли, пошли! Егоровна, веди корову по гребешку! – крикнул председатель Марии.
– Никита Арсентич, карова по гребешку не хоча хадить, ана сбивается у боразду!
– Стоим! Стой! Пр-р-р-у! От, ч;рт возьми, с лошадью проще, – завозмущался Никита Арсентьевич. – Подходите все ближе ко мне. Глядите, бабоньки. Корове по обрезу борозды идти хуже, чем лошади. Корова часто наступает на кромку внутренней частью своего копыта. Потому она и сбивается в борозду, чтобы наступать на все копыто. Значит, надо вести корову чуть дальше от обреза и подрегулировать плуг.
 После того как у Марии начала получаться пахота уже без помощи наставника, Никита Арсентьевич уш;л помогать, показывать и рассказывать  другим женщинам о премудростях вспашки земли на коровах. Вс; дообеденное время  понадобилось ему, чтобы на скошенном участке появились полосы свежевспаханной земли, на которые тут же слетелось воронь;.
Удовлетвор;нный своей работой, колхозный вожак ходил по пахоте, временами нагибался, чтобы взять горсть черноз;ма, после чего подносил сжатую ладонь  к носу, шумно вдыхал воздух и, прищурив глаза, долго потом разминал пальцами землю до мелких частиц.

До обеденного перерыва Мария со своей помощницей Леной ухитрились, где уговорами с обещаниями, где пучком сочной травы, а иногда и при помощи хворостины, убедить и заставить Лыску пройти пять кругов. Конечно, и Марии, и Лене хотелось, чтобы пахота была хорошей, но и то, что они сумели сделать, оказалось неплохим началом.
В обеденный перерыв стало известно, что у других получилось ещ; хуже. А  корова Варвары, недокормленная ночью, вместо того чтобы идти по борозде, часто сворачивала в сторону, как только замечала хорошую траву. Во время таких коровьих выходок помощница Варвары переживала даже больше, чем  сама хозяйка Красавки. Валя пробовала удерживать за повод корову в борозде, упираясь ногами в землю, но… четыр;хцентнеровое животное каждый раз выходило победителем, и девочке ничего не оставалось, как следовать за своей мучительницей. Варвара же первое время ещ; покрикивала на Красавку, а потом махнула рукой в знак своего примирения.
Мария долго наблюдала за мучениями своих соседей по загонке и, в конце концов, не выдержала.
– Варь, не мучьтись! – крикнула она им. – Раз ана хоча есть, нарвите бальшой пучок травы, и пускай Валя держа его у каровы перед мордаю, штоб ана магла хватать траву. Гляди толькя, штоб карова не наступила табе на ногу, – посоветовала Мария «поводырю».
Может, помогло предложение Марии, а может, корове надоело бегать туда, откуда е; каждый раз с руганью возвращали в борозду, но так или иначе, а Красавка начала ходить в борозде более спокойно.
– Т;ть Маш, а мы много уже вспахали? – поинтересовалась Лена, когда они со своей Лыской оказались на дальнем от дороги краю поля. – А тридцать соток – это много? Сколько квадратных метров, я знаю, а как это – много или мало?
– Ну… – начала обдумывать Мария, как ответить помощнице, чтобы та поняла, что тридцать соток  – много. – Прашагай вот ат той веточки да той, – показала она Лене на ветки, воткнутые уч;тчицей при разметке участка на загонки. – Прашагай и пасчитай, скока будя шагов.
– У меня получилось шестнадцать шагов! – крикнула Лена.
– А скока мы успахали шагов?
– Четыре. Нам надо вспахать ещ; три таких полоски, чтобы закончить этот участок? – удивилась помощница.
– Вот видишь, четыре шага мы с табой пашем с самага утра. Ну, после абеда вспашем стоко же, а можа, и чуть больша. Выходит, што ету палоску мы закончим тока завтра к абеду, да и то, если харашо пастараимси. Если ж будем пахать, как пашем сачас, то и да вечера не закончим. Мда-а, – покачала головой Мария. – А нам  скока атмеряли?
– Председатель говорил т;те Вере, чтобы она отмеряла нам по десять соток. О-о-о! – воскликнула Лена. Если мы будем пахать по десять соток за два дня или по пять за день, то, чтобы вспахать тридцать соток, нам надо шесть дней. Т;ть Маш, а как же нормы? Да мы тридцать соток никогда не вспашем за день.
– Гра-мотная, – подумала про себя Мария. – Я б и ладу не дала, – вздохнула она и, немного помолчав, проговорила вслух: – Паши, Маша, паши, – и поставила плуг в борозду. – Гэй, Лыска! Лена, пашли. Можа, мы да вечера  закончим эту палоску? А то стыдно будя.
К обеденному перерыву, как и обещал председатель, пахарям подвезли бочку воды и три ведра каши  из пшеничной муки грубого помола, с запахом коровьего масла. Председательский подарок настолько был для колхозников неожиданным, что некоторые женщины даже прослезились.
Всем было известно, что многие селяне употребляют в пищу выпечку из листьев щавеля и лебеды с добавлением в них малого количества муки. А ту-ут… три ведра каши! И не какой-нибудь жидкой баланды, а  самой настоящей, крутой и даже немного рассыпчатой, которую из-за отсутствия мисок и ложек, можно было брать руками.
Прежде чем расположиться на обед, женщины со своими помощниками и помощницами распрягли коров и положили им по большой охапке свежей травы. По ведру воды, по совету председателя, решено было  дать после небольшого отдыха. Коров можно было и просто привязать там, где большой травостой, но Никита Арсентьевич и тут настоял, чтобы женщины не поленились, а нарвали своим кормилицам травы, объясняя это тем, что так корова сможет больше съесть.
– Да и спокойнее будет, – сказал напоследок председатель, адресуя свой совет тем женщинам, кто  не хотел этого делать.
Обедали пахари на берегу глубокого оврага в густой некошеной траве. Ели молча. Да и о ч;м было людям говорить, когда у большинства была одна забота – как в это трудное и голодное время прокормить своих детей и выжить вообще.
– Т;ть Маш, а можно, я от своей доли оставлю чуть-чуть каши своему братику? – ш;потом спросила Лена Марию. – А то у нас сегодня одна картошка.
 Егоровна посмотрела по сторонам, женщины, стараясь быть не замеченными, клали небольшие кусочки каши в узелки или в карманы на передниках, а некоторые вообще откладывали свои порции нетронутыми. Дома каждую из сидящих здесь матерей ожидал или ожидали голодные дети.
– Да, Лена, атлажи, я тожа аставлю, – тихо проговорила Мария и смахнула рукой набежавшую слезу. – У меня тут есть картошка и бутылка кислага малака. На, атпей палавину, – и подала своей помощнице бутылку.
       …Три ведра каши, приготовленные по распоряжению председателя колхоза для поддержания пахарей, исчезли в мгновение ока. Да и как они могли не исчезнуть, если за годы оккупации люди ни разу не наедались вдосталь хлеба.
Перед тем как колхозницам приступить к  работе, Никита Арсентьевич пообещал им и на последующие дни привозить либо готовить прямо здесь обеды.
– Правление колхоза пока не может  обещать кормить вас всех от пуза, но поддержать людей мы обязаны, чтобы в колхозе можно было убирать и сеять. Через неделю мы постараемся всем, кто участвует в колхозных работах, выдать авансом зерна пшеницы. А когда закончим уборку хлебов и сдадим  государству, что от нас требуется, поможем ещ;. У нас в колхозе, помимо яровой пшеницы, посеяно немного проса и овса. Сажали и картошку, но е;  уже выкопали.
– Товарищ председатель, – прервала Никиту Арсентьевича Варвара. – А штой-та у нас нынча на пять каров меньша стала? Учерась была двадцать две, а ныня усего семнадцать. Так мы и да марковкинага дня не вспахаем, – посетовала она.
– Мне уже об этом говорили. Поясняю всем. Корова Губарева Игната вчера наступила на какой-то остряк и распорола копыто. Три коровы стельные, их нельзя пускать в пахоту. А одну слабую, это корова Насти Константиновой, мы поставили на подвоз воды, ну, пустили на хозяйственные работы. Кашу вот привезли сегодня…
– А иде ж ето ани … можа, от какога немца забрюхатели? – громко засмеялась  женщина, сидящая под разлапистым кустом чернобыльника. – Ты, Арсеньтич, падскажи, я  сваю Зорькю сважу, а то ана уже измаялась. Па старанам тока и зыркая.
– В эвакуации, – пояснил председатель. – Во Ржаве.
– А-а, – протянула женщина, – туда пака дагонишь, дак ана и перехоча. А паближе быков нету?
– Близко пока ни у кого быков нет, – на полном серъ;зе ответил председатель, – У кого есть ещ; вопросы? Если у вас нету, то послушайте, что я вам скажу напоследок, и начнем пахать. У нас в колхозе пока скотины никакой нету. Поэтому колхозу сейчас кормить некого. Но мы все равно будем заготавливать корм, для того чтобы было чем кормить коров и лошадей, которых нам обещают выделить. Заготавливайте и вы своим коровам. Гляньте, сколько выросло травы по буграм и логам. Косите, жните, рвите руками и сушите. Сенокосная пора давно прошла. Поэтому травы давно уже перестояли, и теперь вс;, что вы скосите, будет быстро высыхать. Коров ваших нам надо обязательно сберечь. Пахать на них придется и в следующем году. Трактора к нам, бабоньки, ещ; не скоро приедут. И ещ;, косить мы на этом поле больше не будем. Хлопотное это дело. Когда вы начн;те пахать по двадцать – тридцать соток, на косьбу надо будет ставить десять человек, а людей  столько лишних у нас нету. И на бурьянах можно порвать все косы. Вчера вечером угробил свою косу дед Иван, а уж он-то в кошении дока. Полынь и чернобыльник косой уже не возьм;шь. Так что, бабоньки, будем пахать сразу. Да оно, может, и лучше.
До заката солнца продолжалась пахота. На месте, где ещ; утром росли бурьяны и лежали реденькие валки после их кошения, теперь чернела, хотя и плохого качества, пахота. Второй день выезда в поле показал, что при хорошей организации можно если и не устанавливать рекорды, то средних показателей достичь вполне реально.
По итогам дня больше всех вспахала Косищева Зинаида. На своей крупной Белке она почти закончила отмеренную уч;тчицей делянку. На втором месте с восемью сотками была дальняя родственница Марии, а третье место со своей помощницей заняла и она сама. Им удалось вспахать семь соток. Меньше всех – четыре сотки – вспахала хозяйка Зорьки, которая «тока и зыркая па старанам».
Председатель колхоза, подошедший к концу работы, оказался доволен результатом.
– Через три дня, бабоньки, мы будем с вами пахать больше двух гектаров  в день. А когда вы вспашете три, я вам сам наварю пш;нной каши с салом, – радостно пообещал Никита Арсентьевич женщинам. – В других бригадах чуть хуже, но с м;ртвой точки сдвинулись. Завтра вы приезжайте прямо сюда. Не надо на колхозный двор. Сейчас вам Вера отмеряет загонки, и становитесь на них утром сами. Плуги оставьте около того кустика, – Никита Арсентьевич показал рукой на раскидистый боярышник. – Я скажу сторожу, чтоб он приглядывал за ними. К вам приду к обеду. Каша у вас дюжа хорошая.
Закончив работу, Мария оставила плуг в указанном председателем месте и запрягла корову в тачку.
– Лена, да ты иди дамой, я теперь тут сама.  Мне асталось нарвать травы, и можна будя ехать дамой. Иди. А завтря приходи утром суда. Я приеду параньша, штоб нам с табою пабольша вспахать. Иди дамой.
К своему куреню Мария подъехала, когда уже солнце полностью спряталось за песчаными курганами. У потухшего костра е; ожидала одна свекровь.
– Мамаш, а…
– Вон спить у куренику. За день набегалси, теперича спить. Ты не переживай. Мы павечерили. Вон пышечки съел, картошачки. О-ох, да мы ноня и супчик ели, и малачко цельнай день пили. У его животик полнинький. Не переживай. Сама-та, наверна, умарилась? И цельнай день не емши?
– Не-е, мамаш, кармили нас. Кашу привазили, целых три ведра. Харо-шая. Прямо аж рассыпчатая. Каждаму дасталось памногу. Я даже не паела усю и привезла дамой. Вазьми, мамаш, паешь, ты ведь тожа галодная, – подавая свекрови узелок, Мария заметила, как та вздрогнула и проглотила набежавшую слюну. – Съешь хочь маленький кусочек. Тут и Сер;жи хватит. А я пака сважу карову к ручью, а то там мала привозють вады. Была б ва што набрать, так я бы атсуда воду брала с сабой.
– Маня, а мы землю вывезли усю, – похвалилась Наталья Ивановна. – Мы ие патихонечку вазили. Можа, ты ныня не будишь капать. Аддахни, Маня. Бог дасть, успеем. Глянь, какая пагодка стаить теплая да харошая.
– Не-е, мамаш, нада капать. Не хочется зиму жить в чужой хате. А пагода… а как испортится, што патом будем делать? Нам бы щас выкопать и накрыть, штоб в ямку дош не засикал.
Пригнав корову с водопоя и привязав е; к дереву, Мария, к своему удивлению, нигде не увидела свекрови. Натальи Ивановны не было ни в шалаше, ни в погребе. Осмотрев все укромные места и не обнаружив свекрови, Мария уже начала волноваться. К дочери без предупреждения она никогда не уходила, да и на ночь глядя… обычно, если идти к ней, то Наталья Ивановна это делала с утра или после обеда.
– Ма-ня-а, глянь-кя, што я табе принисла, – весело проговорила свекровь и показала Марии четыре немецких металлических ранца – цилиндрические, литров по пять ;мкости, с плотно закрывающейся крышкой. – Ани у банб;жки (воронке) валялись. Я их ишшо неделю назад увидала. Глянь, какие ани крепкаи. Вот табе и вадичка, – улыбнулась свекровь.      
…Больше двух часов Мария углубляла яму, сбрасывая рыхлый грунт в кучу. Особенно ей трудно дался последний проход у  стены. Копать уже не было сил, но и останавливаться, даже для короткого отдыха, Мария не могла. Она боялась, что, стоит ей присесть на землю, встать она уже больше не сможет – так у не; болели ноги и руки, жаром горели плечи и спина, а во вс;м теле чувствовалась близкая к обмороку слабость.
И Мария впервые вдруг осознала, что без посторонней помощи она уже не дойд;т и до шалаша. Прислонившись к земляной стене и крепко сжав руками ручку лопаты, Мария не смогла больше сдерживать сл;зы и заплакала навзрыд, содрогаясь всем телом.
Она плакала по трудному, без материнской ласки детству, омывала слезами оставленную на колхозных полях молодость и убивалась по нищенской, голодной и без крыши над головой настоящей жизни.
– Маня, Ма-ня, – раздался обеспокоенный голос свекрови в ночи. – Ма-ня, иде ты-ы? Хватя, будя капать. У Бога дней многа, пашли, Маня, у куреник. Пашли, пашли. Хватя.
Наталья Ивановна медленно, почти на ощупь, подошла к снохе и, взяв е; за руку выше локтя, повела к выходу.
 
               
                Глава  пятая

И только на четв;ртый день пахоты Мария почувствовала, что начинает втягиваться в эту трудную и не женскую работу. Она, уже не напрягаясь, а вполне осознанно управляла плугом, в результате чего борозды стали намного прямее, чем они были в первый день, да и глубина оказалась близкой к норме. По крайней мере, Марии ещ; ни разу уч;тчица не сделала замечания.  Привыкла к новой работе  Лыска, и повеселела  помощница Лена, хотя ей и добавилось работы.
Последние два дня вспашка велась по некошеному полю, на котором за летние месяцы особенно разрослись полынь и чернобыльник, полно было и великовозрастного осота. После каждого прохода плуга над отвалом набивалось много кустистой, заматеревшей сорной травы. Чтобы сорняки не оставались на пахоте, их собирали и выносили на край поля помощники и помощницы пахарей.
Хорошо, что к этому времени большинство коров освоили хождение по борозде и их «поводыри» могли на короткое время отлучаться, чтобы очистить пашню. В основном же уборка производилась во время коротких отдыхов тягловой силы. Но никто из подростков не роптал. Надо – значит, надо.
Чем больше соток земли пахала Мария и длиннее становилась е; общая борозда, тем свободнее она начинала себя чувствовать во время этой трудной работы.
 Если первые два дня приходилось, почти не отрываясь, смотреть на корпус плуга, на то, как его отвал крошит пласт земли и переворачивает  в ранее нарезанную борозду, и ни о ч;м кроме этого не думать, то теперь Мария мысленно несколько раз «построила» землянку и даже «перешла» в не; с сыном и свекровью жить. Но больше всего она думала о муже и погибшем отце, которого ей не довелось похоронить…

Отец Марии, Косищев Егор Макарович (Георгий Макариев), родился в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году в семье крестьянина. Женился Егор в девяносто девятом году. Его женой стала семнадцатилетняя Косищева Анна Григорьевна (Анна Григориева), уроженка села Непхаево. В девятнадцатом году Анну Григорьевну парализовало, а в тридцать втором она умерла.
 Оставшись с шестью детьми, отец Марии повторно не женился. Егор Макарович был убит в сво;м дворе случайной пулей во время Курской битвы. В связи с эвакуацией Мария на похоронах отца не была. Анна Григорьевна и Егор Макарович Косищевы похоронены  на  местном кладбище.

В обеденный перерыв, незадолго до того как пахарям должны были привезти кашу, к ним приш;л сам председатель в сопровождении Кривчикова Кузьмы Ивановича. Женщины приходу Никиты Арсентьевича особо не удивились, он у них бывал каждый день по нескольку раз, их удивило появление вместе с ним его пожилого попутчика.
Кузьма Иванович перед самой войной работал сторожем на колхозном дворе и в ночное время, во время исполнения своего караульного долга, пл;л из прутьев лозы для колхоза объ;мные лукошки, без которых в большом крестьянском хозяйстве обойтись никак нельзя.
В первые ж годы становления местного колхоза Кривчиков два года  работал полеводом и пять лет бригадиром.  Дела у него шли хорошо, и одно время Кузьму Ивановича даже хотели поставить председателем колхоза, но он наотрез отказался, чем озадачил всех висловцев. Обычно на эту должность большинство мужиков шли с большой охотой, а тут… он отказался и от бригадирства, да ещ; и попросился, чтобы его поставили сторожем на колхозный двор. 
Впоследствии, правда, селяне узнали причину его отказа от председательской должности и ухода с бригадирства. В одном из разговоров он объяснил это тем, что надоело ему ругаться с людьми. Он, мол, человек спокойный, а в колхозе много таких, которые, прежде чем начать работу, полдня будут ругаться, а если и начнут что-то делать, то за ними нужен глаз да глаз, а уполномоченному райисполкома, который уговаривал Кузьму Ивановича на председательскую должность, он ответил:
– В колхозе все должны работать добросовестно, начиная от председателя и заканчивая рядовым колхозником, и люди обязаны выходить на работу сами. Если же председатель колхоза или бригадир ходят по дворам и уговаривают людей, чтобы они работали и зарабатывали себе на пропитание, это уже не колхоз и его надо разогнать.
О смысле высказанного уполномоченному Кривчикову потом пришлось целую неделю давать показания и убеждать уже районного следователя, что он не призывал людей разгонять колхоз, а объяснял уполномоченному причину своего отказа от должности председателя сельхозартели и бригадирства. Дело вскорости закрыли и Кузьму Ивановича оставили в покое..
За годы войны Кузьма Иванович заметно состарился и стал ещ; более сутулым, чем был в довоенные годы. И только глаза остались прежними, внимательными и чуть-чуть с лукавинкой. Председатель и бывший бригадир некоторое время ходили по вспаханному полю, о ч;м-то разговаривая, а сойдя на полевую дорогу, продолжили беседу до самого приезда  на корове к месту сбора женщин помощницы колхозной поварихи с кашей. Вот тут и подошли Никита Арсентьевич с Кузьмой Ивановичем к колхозницам.
– Никита Арсентич, вы никак привели к нам памощника? – поинтересовалась Варвара. – Ну, хочь адин  у нас будя для разбаву бабьего царства. А то мы уже и начали забывать, как выглядят мужики, – незлобливо съязвила она.  – Цельными днями перед глазами плуг, каровий хвост да баразда.
– Нет, бабоньки, я Кузьму Ивановича привел к вам не для разбавления вашего женского общества. Кузьма Иванович с этой вот минуты  является бригадиром третьей бригады, то есть вашей. Прошу любить и жаловать. Кузьма Иванович согласился поработать до возвращения  домой наших защитников.
Так в третьей  бригаде появился новый руководитель.
– Т;ть Маш, а этот тоже будет ругаться и кричать? – поинтересовалась у Марии е; помощница.
– Нет, Лена, Кузьма Иванович больша малчить. Вон уже в нашей бригаде работал. Хароший мужик.
Кузьма Иванович у пахарей долго не задержался. Побывав после обеда у тех женщин, кто за время пахотных работ плохо освоил новую профессию, и подсказав им, что и как надо делать, бригадир уш;л на поле, где убирали пшеницу.
Шагая  за плугом, Мария старалась отыскать в своей памяти вс;, что могло ей пригодиться, после того как они со свекровью закончат земляные работы.
– Ну, камышу я нажну, – думала она. – Нарежу на лугу лазы, для таго штобы привязывать камыш. Ну, палажить его я смагу. А… – Мария глубоко вздохнула и задумалась о том, к кому из стариков обратиться за помощью. – Стены и верх я сама не сделаю. Да их пака и делать-то не из чего. Был бы Илюша, он хочь ба падсказал.
Каждый раз, когда нужно было решать чисто мужские вопросы, Мария мысленно обращалась за помощью к своему мужу. После тв;рдого заверения свекрови в том, что Илья жив, она уже и сама начала верить в это, и не просто верить, а начала ожидать его возвращения.
– Эх, была бы цела хата. Да я бы пахала да самай ночи. Делать бы дома было нечего. Живи и радуйси. А то вот лето закончится…придя зима… Ну ладна, адну зиму мы пережив;м в землянке, а патом што?
– Т;ть Маш, – прервал е; мысли голос Лены. – Т;ть Маш, а у нас уже вспахано тринадцать соток, – радостно сообщила она. – А пока солнце начн;т садиться, мы можем вспахать ещ; две, а может, даже и три сотки. И пахота наша хорошая. Я уже пробежала по всем загонкам.
– Первое место, – подумала Мария и улыбнулась. – Да если бы я не капала да ночи землянку, можа, и пахали бы больше усех. А если бы был дома ОН, нас бы, детачка, нихто не дагнал.  А то вот атнисла деду Гераськи косу, штоб вон исделал  кась; (ручку для косы) и наладил косу, а вон уже три дня делая, и не знаю, нынча будя гатова, а можа, апять скажа, што была некада. Хочь ба исделал. Сколькя ж можна траву рвать руками да жать сярпом. А то б я в абед накасила тачку, а вечером дамой.  Дн;м бы ие сушили. Тридцать дней пахать – тридцать тачек. Зимою на два месяца карове корму. Падкасила б чакану зли ручья, маладога камышаку,  да у калхозя, можа, дадуть какой саломки, глядишь, и зиму пережили б. Гей, Лыска, – подогнала Мария окриком корову. – Давай, Лыска, давай. Теперь ты не карова, а вол, как и я, стала… ох, Госпади, уже и не знаю, хто я. Ничего, пастроим землянку, нагатовим корму, дров, уберем ус; с агарода, а зимой будем атдыхать. И ты будешь атдыхать, – пообещала корове Мария. Вслух, правда, не говорила, а только подумала, но Лыска вс; равно поняла и даже, как показалось хозяйке, махнула в знак согласия хвостом. Ей, как видно, тоже захотелось быть просто коровой.
Часа за три до окончания работы к пахарям наведался новый бригадир. Кузьма Иванович долго ходил по пашне и внимательно осматривал коров и плуги. Закончив осмотр, он приказал женщинам прекратить работу и, оставив плуги на своих делянках, подвести  коров к кусту боярышника.
– Кузьма Иваныч, да мы тока начали харашо работать, а вы нас заставляете брасать пахату. Маралов кричал, штоб мы пахали па тридцать сотак! – улыбаясь, громко выкрикнула Варвара. – Я думала ныня вспахать уже сотак тринадцать. Мне так хочется у передовиках пахадить.
– Угомонись, Варвара. Я остановил работу и собрал вас вместе, – начал негромко говорить Кузьма Иванович женщинам, – вот по какому случаю. Если мы так будем на коровах пахать, то через три дня нам в плуги ставить будет некого. Сегодня у нас уже две коровы хромают, – бригадир подош;л к ч;рной корове с белыми латками на боках и на лбу. – Вот, видите, припухшее колено? Настя, твою корову, на пару дней, надо было выбраковать ещ;  вчера. Пусть она у тебя два дня отдохн;т. Такое же колено и у  твоей коровы, – Кузьма Иванович посмотрел на Варвару. – Завтра у нас в колхозе должен быть ветеринар из района, он подскажет, что надо делать. А у коровы Губаревой Антонины  побито плечо. Это уже вина самой хозяйки. Перед тем как запрягать, надо внимательно осматривать упряжь.  Коров, товарищи колхозницы, нам с вами надо беречь, потому как на них  прид;тся пахать года два, а то, может, и больше. С завтрашнего дня у нас будет новый распорядок. Начинать пахоту будем пораньше, а обедать будем часа три. В самую жару корова должна отдыхать и кормиться. Хорошо было бы им сейчас давать килограмма по два ячменной муки, но в колхозе такой возможности пока нет, а у вас тем более. Поэтому будем обходиться тем, что у нас имеется. А имеется у нас трава. Корова в сутки должна съедать е; пуда по три, а то и по четыре. Значит, траву надо рвать, косить или жать. Но коров надо кормить, товарищи женщины. Вот об этом я и хотел с вами поговорить. А теперь вы можете ехать по домам.
Вот таким образом Мария и оказалась дома почти на целый час раньше. Подъезжая к своему косогору, она ещ; издали увидела Герасима Кузьмича с косой в руках. Старик стоял около их будущей землянки и о ч;м-то разговаривал с Натальей Ивановной. Чуть поодаль, около тазика, в котором лежала в;рхом трава, возился и е; сын. Вокруг пепелища в валках лежала скошенная трава.
Видимо, Герасим Кузьмич скосил е;, когда прин;с косу. Посмотрев на валки, Мария отметила про себя высокое качество кошения. В проходах между валками она нигде не увидела  «бород» и «косичек» нескошенной травы. Проходы были ровными и широкими.
– Вот тебе и старик,– подумала Мария и, не удержавшись, заулыбалась, радуясь тому, что теперь у не; будет своя коса.
Первым Марию увидел сын. Сер;жа неуклюже поднялся с валка травы и, расставив руки, побежал к ней, весело смеясь и что-то лопоча на понятном только ему самому языке. Однако Мария поняла, что траву скосил именно дед Герасим.
– А вот и хозяйка прибыла, – проговорил Кузьмич.
– А штой-та ныня чей рана приехала? С кароваю што или сама прибалела? – заволновалась свекровь.
– Да нет, мамаш, вс; харашо. Нас атпустил бригадир.
– Кузьма сагласилси работать? – поинтересовался Герасим Кузьмич. – Арсентич его два дня угаваривал. Значить, угаварил. Харошай вон мужик. Он ба и придсадателем патянул, но не хоча. Не хоча вон ругаться. А в калхозе без ругани не палучается. Народ мы такой. Пака нервы не патрепим друг другу, работы не начинаем. Да тут ишо и многа на сяле… – Герасим Кузьмич вздохнул и, оглядевшись по сторонам, тихо продолжил: – Многа у нас лянивых. Они думали, как у калхоз уступять, так можна будя и савсем не работать. Ляжи сабе на пячи и жди, када табе из калхозной сталовки принясуть боршу и бальшой кусок мяса. А в калхозе, аказалось, тожа нада работать. Вот и виляють типерь, то бальные, то хварые, а работы стаять. Значить, угаварил Арсентич Казьму. Ну, дай Бог яму здаровья. А коса твая, Мария, харошая. Пряма сама кося. Тока махай да ноги передвигай. Я тут… пасбивал бурьянок. Ты его прасуши, зима длинная, карова ус; палопая.
– Герасим Кузьмич, што вам за работу? – несмело спросила Мария у старика. – Вы такое харошее кось; сделали.
– Ничего не нада, Мария, табе и так трудна. Да я вам ишо и сам должан. Меня Ивановна скока раз лячила и ни разу ничего не узила. Я ж табе, Мария, не игрушку исделал, штоб ты ничего не делала, а косу. А с касою атдыхать некада. Пашли, я гляну, как ты косишь, да пайду дамой, а то мая бабка шуметь будя. Ты, Мария, пятку у касы прижимай к зямле. Не бойси. Тока вот иде толстай бурьян, луше не каси его, а то касу можашь парвать. А твая каса харошая, пряма аж звянить. Касить лучша рано вутром. Среди дня можна тока на лугу. На палевой траве дн;м можна касу изувечить. Она ж, эта трава, в середине дня, как провалака, сухая да тв;рдая. Ие лучша касить па расе, – наставлял Герасим Кузьмич Марию. – И ишо адин савет. Никаму не давай сваей касы. А асобенна не давай у калхоз.
Старик уш;л домой, довольный своей работой и тем, что Мария приняла все его советы.
– Маня, Казьмич прин;с ие ишо вутрам. Пакасил тут вот усю траву и опять ун;с ие дамой, сказал, што атабье ишо раз. А теперича вот прин;с апять. Харашо исделал ручку? – поинтересовалась свекровь.
– Ага, мамаш, харашо. Типерича мне палегчает. Ну што я ус; время руками да руками. Теперь я каждый день буду привозить дамой па цельнай тачке травы. А ету, што скасил Кузьмич, мы пасушим. Нам бы на зиму сгатовить две хароших кучи сена и две саломки б, – со вздохом проговорила Мария. – Да снега мы сваю Лыску пракормим тем, што можна будя скасить или стравить из-под капыта ( во время пастьбы).
Сгоняв корову на водопой и поужинав, как выразилась Наталья Ивановна, «чем Бог послал», сноха и свекровь подошли к яме и начали обсуждать, что с ней делать дальше. Если углубляться, то насколько? Подчистку стен и их выравнивание делать сейчас или же отложить до последнего дня?
– Маня, а мы щас с табою узнаем, скока нам ишо капать. Иди-ка  у ямку и стань к стенки, што ат бугорчика. Иди, а я пагляжу, – предложила Наталья Ивановна снохе. – Во-о, видишь, какую ямку мы с табою уже выкапали. Ишо, если мы с табою прайдем два штыка, ты в ямке спрячисси уместя с галавою. Но нам, Маня, щас нада капать праход у ямку.
– Мамаш, а может, будем углубляться? – попробовала возразить Мария. – Два штыка я не осилю, а один пройду.
– Не-е, Маня, нада капать праход. Завтря, а можа, к вутру пайде дош. У мине ноги пряма выварачиваются и дюжа ломють руки, так балять, што нету спасу. А ани, как начинають у мине балеть, так на другой день и дош праходя. Нам нада праход выкапать, штоб вон был нижа дна ямки. Ну, ета, штоб вада из ямки выливалась наружу, вон туда пад бугор, – и Наталья Ивановна показала рукой на крутой склон, который начинался метрах в тр;х от предполагаемого входа в землянку.
– Мамаш, я не стала спрашивать при Кузьмиче. Как тут Сер;жа? Может, тебе съим трудно?
– Не-е, Маня, нынча вон не здорова бедакурил. Вон больша в траве капалси да с дедом балакал. Один тока раз напужал мине, пряма вусмерть. Крутилси, крутилси зли мине, а патом узял и прапал. Я туды, я суды, Сер;жа, Сер;жа, а вон как у воду канул. На мине пряма ус; затрусилась. А патом слышу, а вон кричить. Я к яму, а вон спустилси вон туды, – Наталья Ивановна показала рукой на крутой откос. – Заш;л, значить, на самую пыль и кричить. Там жа проти дня наша ст;жка нагривается гарячее скавародки. А вон басичком, вот и кричить, жарка, значить, его нагам. Ну што ж, пришлось бабки чуть ли ни кубарем скатаваться к яму… еле даташшила на бугор. Сама чуть не испиклась, как картоха. А так ничего.
– Мамаш, а где Сер;жа, куда это он делся? – с тревогой в голосе, спросила Мария.
– Сер;жа-а, унучи-ик! – закричала Наталья Ивановна. – Да вон жа тока тут виртелси. Ох, Госпади, вот тах-та цельнай день, – жаловалась Марии свекровь.
Нашли будущего защитника Отечества крепко спящим на валке травы под широколистым лопухом, который не скосил  Кузьмич. Набегавшись за продолжительный летний день, «главный погорелец» уснул, считай, что  на ходу. Свернувшись «калачиком» и подложив обе ладошки под щеку, он набирался сил для следующего дня своей начавшейся жизни.
– Ну вот, да рази  б я нашла его, – сокрушалась Наталья Ивановна, – учерась спряталси вон пад тем-та палын;м, – свекровь кивнула в сторону большого куста. – А нынча тут. Вон, Маня,  цельнай день бегая, тока пятки сверкають. Я его уже не даганяю. Старая то-та я уже, Маня.
– Ничего, мамаш, я его щас атнясу в курень и пускай там спить. Он паевши, а што уснул, так уже и время, – успокоила свекровь Мария. – Мамаш, да лажись и ты. Я чуть-чуть пакапаю и тожа приду, – пообещала Наталье Ивановне сноха.
– Не-е, Маня, адна ты не управисси. Пагляди-ка на бальницу.  Видишь, за какую тучу спряталась сонца. Да нам хочь ба у двух спапашаться (успеть). А как  ночью  хлистане, и будуть патом у ямки лягушки квакать. Штоб табе была меньша кидать, ты мне у тазик клади, пака я атвязу, ты будишь кидать. Я хочь усю и не атвязу, ну усюдно падмагну. Начинай, Маня, а я буду хочь крихтеть, и то табе будя лекша.
Вот так началась заключительная часть рабочего дня у Марии и Натальи Ивановны. Не останавливаясь даже на краткий отдых, они углубляли проход на всю его ширину. И только когда начали опускаться густые сумерки, Мария и свекровь начали торопливо копать одну водоотводную канаву.
Конечно, за время, которое женщины затратили, можно было управиться с намеченной работой, если бы Мария и  е; свекровь провели день в праздном и сытом ничегонеделании. Когда оставалось копнуть лопатой с десяток раз и зачистить канаву, всю округу вдруг осветила первая иссиня-белая вспышка молнии. Судя по тому, что за ней не последовали раскаты грома, туча находилась ещ; довольно далеко от села и их косогора.
– Ма-ня, – затревожилась Наталья Ивановна. – Давай-кя мы с табою переведем каровку в нашу ямку. На бугру ей стаять нельзя. Дожжу не была давно, и граза будя дюжа страшная. На бугру Лыску аставлять нельзя, – засуетилась свекровь. – У нас там вон лежать длиннаи дрючочки, мы их положим папер;к ямки и на их накладем поболя травы. А штоб ана не выскачила, мы  дрючочками перегародим выхад, а лучще паставим тачку.
Предгрозовая подготовка времени у женщин много не заняла, и через час вс; уже было готово к встрече с природным явлением. Однако Мария и Наталья Ивановна, ожидая  ночную гостью, не знали, какого нрава она будет и что вообще она может натворить.
– Мамаш, а можа, туча прайдеть стараною? – попробовала Мария успокоить свекровь, которая при каждой вспышке приседала и начинала креститься. – А можа, она паграмыхая, паграмыхая, да и стихня.
– Не-ет, Маня, ета будя дюжа злая. Тут хочь ба ничего ана не запалила, – сокрушалась Наталья Ивановна.
– Мамаш, да у нас щас пускай хочь сам грамавержец на каляснице приезжая, у нас гареть уже нечиму. Успакойси и пашли у погреб. Ты слазь униз, а я падам Сер;жу.

               


                Глава  шестая

Мария проснулась от трескучего разряда молнии и от грома, который был грознее, чем канонада во время Курской битвы. При каждом его раскате  или очередном ударе земля вздрагивала, и порой казалось, что в их погребе рухнут стены и потолок. Женщины крестились, прижимаясь друг к другу, и делали вс; возможное, чтобы не проснулся их сын и внук, потому как детский испуг может остаться на всю его жизнь.
– Госпади, сахрани и памилуй нас, грешнах, – беспрестанно наш;птывала Наталья Ивановна. – Маня, давай уместя читать «Вотче наш», – попросила она сноху, когда у них над головой раздался оглушительный треск и грохот такой силы, что земля заходила ходуном.
– «Отче наш, иже  еси на небесех…», – раздалось в темноте погреба. – Да святится имя твое, – ч;тко и довольно громко обращалась к Богу Наталья Ивановна.
– Да прийдет царствие твое, – вторила ей чуть тише Мария.
Раздался очередной треск в ночном небе, и тут же, словно каменные глыбы покатились по крутому горному склону, послышались глухие удары, а когда наступила тишина, невольные затворники услышали быстро учащающиеся звуки падающих на землю крупных капель начинающегося дождя, которые вскоре превратились в сплошной шум.
– Да будет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, – продолжала молитву Наталья Ивановна. – И остави нам д;лги наша, якоже и мы оставляем должник;м нашим.
– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, – громче обычного закончила молитву Мария.
– Маня, давай прачитаем ету малитву три раза, – тихо попросила сноху Наталья Ивановна.
В погребе долго ещ; раздавались молитвы, в которых Наталья Ивановна и Мария просили Всевышнего о милости к ним, грешным, просили, чтобы он сохранил раба божьего Илью и ещ; просили у него для себя  терпения, здоровья и хоть маленькой помощи.
– Маня, таких-та, как мы, щас  тьма-тьмущия, дак ты у Бога праси  паменьша, глядишь, и памагне, – наставляла Марию свекровь. – Вон не любя жаднах.
Уснули Наталья Ивановна и Мария под самое утро, там же, где и сидели. Они ушли в мир сновидений, когда грохочущие громы и ослепляющие молнии уплыли, гонимые ветром, за дальние леса и реки, когда над их косогором устоялась тишина, когда  у них уже не осталось никаких сил для сопротивления сну, который сморил их тихо и незаметно.
Первым проснулся, как ни странно, Сер;жа. Это произошло то ли оттого, что он спал на коленях у матери и ему стало жарко, а может, потому, что он просто-напросто уже выспался. Следом за ним проснулась его бабушка.
– Ма-ня, Ма-ань, праснись, – затормошила она свою невестку. – Мы то-та уже праспали, – запричитала Наталья Ивановна. – Нада скарее уставать. Давай вылазить на вулицу. Там, можа, уже давно день, а мы тут, как хаврашки (слепыши), папрятались. Охо-хо, да как жа ета мы? Маня, падсаби мне, падяржи, а то у пат;мках свалюсь униз.
– Что случилось? – не поняла Мария спросонок.
Но напрасно беспокоилась Наталья Ивановна. Утро хотя и заступило на сво; дежурство, солнце, однако, не торопилось радовать людей своим присутствием на небосклоне. Вместо него над линией горизонта, там, где многие века жив;т и здравствует Каз;нный лес, хозяйничала утренняя заря.
– Ну што там, мамаш? – взволнованным голосом спросила Мария у свекрови, когда та, отодвинув крышку лаза, стала подниматься на поверхность.
– Маня, ни валнуйси, сонца тока думая паказаваться.
Выбравшись из погреба, Наталья Ивановна и Мария с сыном на руках в первую очередь поспешили к будущей землянке, которую уже начала обживать их Лыска.
– Маня, ну как там ана, жива?
– Жива, мамаш, жива, – успокоила свекровь Мария. – Што ей тут сделается. Нагамнячила, правда, многа, но ето я щас убяру. Харашо, што мы выкапали канавку, если бы ие не была, вады в яме была б цельная моря, а так уся вытекла, как будта и дожжу не была. Щас мы, мамаш, тачку выкатим, а я карову вывиду и на сухом местя привяжу, пускай пака свежей травки паесть. Я толькя вот не знаю, землю прамачила на многа или нет? У нас жа на етом бугру усигда бывая суха. Я, наверна, мамаш, щас палажу Сер;жу у куреник, а сама сбегаю на калхознай двор. Можа, там уже хто есть? А то за невыход на работу ишшо дадуть принудиловки.
Однако идти Марии никуда не пришлось, потому как к ней прибежала е; помощница Лена.
– Т;ть Маш! – крикнула она ещ; издали. – Бригадир сказал, что до обеда мы пахать не будем, а после обеда будет видно.
– Спасиба, Лена, што придупридила, а то я уже хатела итить на калхознай двор.
– Т;ть Маш, а где ж вы ночевали? – с недоумением спросила Лена, поглядывая по сторонам.
– У погребя, – спокойно ответила Мария.
– А мы тоже с мамкой сидели ночь в погребе, – засмеялась Лена. – Мамка грозы боится. Когда надходит туча, мы прячемся  всегда туда. Папка в погреб не прятатался, а мы… – лицо у Лены вдруг дрогнуло и на глазах появились сл;зы. – А теперь его нет. Т;ть Маш, можно я пойду?
– Иди, Лена, иди. Иди, атсыпайси, рана табе ишшо уставать в такое уремя. Успеишь нажиться ни спавши.
Уложив сына в шалаш и привязав корову на ровное, с хорошей травой место, Мария и Наталья Ивановна на некоторое время задержались у отрытой ими ямы.
– Мамаш, я думаю, сегодня надо яму нам дакапать. Пасляй дожжу земля хочь и липня к лапате, но зато ана стала мягкаю. За день я ие закончу. Патом нужен будет адин день, штобы падчистить стены и выравнить пол. Вот тока иде патом брать лес? Я даже не знаю, скока ево нада.
– Маня, а дюжа ты не гарюй. Пашли в ямку, я пакажу, скока чего нада. А ты шшатай. Пака  ты пахала, мы тут Казьмичом папланавали. Вот, гляди, – Наталья Ивановна зашла в яму и стала показывать Марии места, где надо будет закапывать столбы (толстые колья). – Я, Маня, буду табе казать, а ты шшатай, скока каких нада. Закапать по вуглам нада, эта будя…
– Четыре штуки, – подсказала Мария свекрови.
– Посир;дки, вот тут, тут и тут, – показала Наталья Ивановна места, где тоже нужно будет закопать столбы.
– Это ещ; три. А всего, мамаш, надо уже семь штук.
– Маня, Казьмич сказал, што нада будя закапать ишо один, вот тут-та, – Наталья Ивановна поставила свою ногу на место будущей двери.
– Ета, мамаша, уже васьмой. Восемь толстах сталбов… – Мария тяжело вздохнула и посмотрела на свекровь. – Мамаш, а иде ж ети сталбы брать? У нас астались тонкаи дрючочки (колья), но их даже не хватить на заборку стен. Бр;вна были, ани или сгарели, или их пакрали, пака мы были в Солнцево.
– Маня, не гарюй. Казьмич сказал, што у его дома лижать толстаи столбики. Вон нам их прадасть.
– Мамаш, а за што мы их будем пакупать? У нас жа на нынешний день денег нету даже адной капейки. Малаком атдавать, так у их свая карова есть.
– Маня, вон сказал, што деньги можна атдать, када они у нас будуть. Можа, табе у калхозя дадуть, можа, Люля придя, а можа… – Наталья Ивановна умолкла, видимо, стала припоминать, откуда и из каких кра;в к ним вообще могут попасть деньги, однако, ничего не придумав, она махнула рукой и, тяжело вздохнув, пошла к тазику.
– Ладно, мамаш, у меня там есть ишшо што менять и прадавать, – вздохнула Мария. – Харашо, што мы дадумались закапать абужу и ад;жу, сидели б мы щас галее ащипанной курицы. А можа, Кузьмич паменяя сваи сталбы на т;плую адиялку? Можна малако прадавать, – размышляла вслух Мария. – Лыска, правда, на два литра уменьшила, но литр мы магли б прадавать кажнай день. Сами б как-нибудь абашлись двумя литрами. Мамаш, щас я пагляжу Сер;жу и будем капать.
…И началась у погорельцев самая трудная работа. Выбрасывать землю наверх Мария уже не могла, а поэтому Наталье Ивановне приходилось е; вывозить из ямы в тазике, в который умещалось всего-то полтора ведра. Но и этот груз для не; через час-два становился неподъемным.
К восьми часам утра женщины изрядно подутомились и, пользуясь тем, что их «помощник» ещ; спал, решили немного передохнуть, завтрак же они решили перенести на более позднее время.  Но, не успев ещ; присесть на перев;рнутый тазик, Наталья Ивановна и Мария вынуждены были поменять свой план, а  вынудил их это сделать проснувшийся Сер;жа, который неслышно вышел из шалаша и, подняв рубашку, начал освобождаться от скопившейся за ночь влаги.
– Ма-ня, бригадир наш праснулси, – засмеялась Наталья Ивановна. – Давай, наверна, мы его кармить, да и сами маласть перекусим. Штой-та я нынча дюжа  рана есть захатела, – проговорила она со вздохом и покачала головой. – То-та, наверна, папрахладнила.
Пока погорельцы готовили себе скудный завтрак, после которого впору было ложиться отдыхать, а не работать, ветер разорвал тучи и начал их потихонечку разгонять по необъятному небесному простору. Появилось игривое солнце, и, словно извиняясь перед людьми за кратковременное сво; отсутствие, оно стало усиленно прогревать взбухшую от прошедшего дождя землю, начало сушить травы и хлеба.
– Маня, ноня апять дож будя, штой-та дюжа начила парить пряма с вутра, – неожиданно зевнув, проговорила Наталья Ивановна. – И мине штой-та спать хочится.
– Ой, мамаш, да если дож ба ш;л, када мне хочется спать, так вон ба иш;л не переставая цельнами сутками, – засмеялась Мария. – Мне хочется спать, даже када я иду за плугам.
К одиннадцати часам Мария перекопала всю площадь дна ямы, и можно было углубляться ещ; на двадцать сантиметров, на те последние двадцать, которых хватало для завершения земляных работ. Однако копать было нельзя из-за невывезенной земли. Наталья Ивановна не успевала.
Для ускорения этой трудо;мкой и непроизводительной операции женщины попробовали таскать тазик вдво;м. После двух рейсов они поняли, что быстрее у них не получилось. К этому времени на косогоре земля немного подсохла, и  свекровь со снохой попробовали отвозить землю в тачке, в которую запрягали корову. Однако эту затею они отвергли сразу, как только подкатили тачку к проходу.
– Нет, мамаш, не палучится у нас ничиго, – сделала вывод Мария. – Тачка и пустая-та чиж;лая, а если мы ие накидаем, да ана нас пад бугор увалаке за сабою как пить дать. Не-е. Не нада. Вот если б малинькия у нас была…
– Сгарела наша тачечка, – отозвалась Наталья Ивановна. – Ха-ро-шая была. Ничиж;лая, а улазила в ие многа. Маня, а у каго у нас в сяле есть тачки?
– Не знаю, мамаш. Да и пака я пахажу, я лучше пакапаюсь. Да и дадуть ли? Не умею я прасить. Мамаш, ты атвазить землю уже умарилась, давай-кя мы с табою паменяемси, ты будишь насыпать землю у тазик, а я буду вазить. Я маладая и хадить буду побыстрея. Можа, мы к вечеру закончим капать?
– А идей-та наш памощничик? – забеспокоилась Наталья Ивановна. – Какой-та вон нынча пряма тихай стал. То звинел, как калаколик ;колокольчик;, а то и не слыхать.
– Да вон, за бабачкаю ганяетси, – успокоила свекровь Мария. – Чего яму, наелси да и бегай.
– Маня, мы тут с табою закапались и ничиго не видим. Глянь, што из-за бальницы вылазя, – показала Наталья Ивановна на западную сторону неба.
– Мамаш, да я давно тучу заметила. Можа, ие пранисе? Пускай идя, иде сухо.
– О-ох, Ма-ня, да вон ;дождь; прах;дя не там, иде  пыль, а там, иде уже был. Тах-та ишшо раньша гаварили.
Туча, показавшаяся над горизонтом, медленно разрастаясь, закрывала вс; больше и больше небесный свод. Уже были слышны дал;кие раскаты грома и ч;тко виделись полосы дождя. На ставу (луговине) затихли лягушки, в ольховнике и лозняке прекратили свои песни птицы. Над косогором прон;сся сильный порыв ветра.
– Госпади, сахрани и памилуй, – перекрестилась Наталья Ивановна. – Маня, палезли у пагребок. Там затишнее и спакойние, – предложила она снохе.
– Мамаш, да туча еще дал;ка, и ие, чей, снося на Непхаеву? Пагляди, как  дож идя. Када вон  прямой, значит, к нам, если он касой, то прайде стараною. Щас вон касой.
– Дай-та Бог, – тихо проговорила свекровь и перекрестилась. – Нам вон усюдно пака не нужан.
И вс; же обитателям косогора посидеть некоторое время в погребе пришлось. Наталью Ивановну и Марию с сыном загнал в него начавшийся дождь, как потом оказалось, туча их, видимо, решила попугать, а может, она пожалела селян и таким образом дала им возможность некоторое время отдохнуть. Но так или иначе, а в погребе женщины и реб;нок побывали.
– Во, Маня, абманул нас дош. А можа, Бог увидал с неба, што мы работаем, да и пажилел нас, – попробовала объяснить кратковременность дождя над их косогором Наталья Ивановна. – Вон ус; видя.
– Видя, мамаш, видя, – прошептала чуть слышно Мария. – У Мурла хата и даже все сарайчики целы, а у нас сгарела ус;.
– Штой-та ты там кажешь? – поинтересовалась свекровь.
– Да ета я так, – вздохнула Мария. – Пащитала, скока мне ишо капать и скока нам вывазить. Мамаш, мы ж землянку будим у сир;дки абмазавать. Можа, глину нам пад аткос не нада боля сыпать? Давай мы ие ссыпать у кучу, пряма зли выхада. Патом дабавим  писочку,  паловки и будем абмазавать. Ие можна б была аставить и у самой землянки, но не хочется развадить там сырость. Не насить жа нам белаю глину из яру. Мы ету еле капаем, а ту нада таскать на сибе или вазить на карове. А хто нам дасть аставлять карову дома. Патом два раза пабялю и будя харашо, – предложила свекрови Мария.
– Да можна и етаю глинаю, – согласилась Наталья Ивановна. – У старину многа мазали ею…
Последнюю лопату грунта Мария положила в тазик, когда солнце готовилось уже спрятаться за горизонт. Очистив лопату, Мария выпрямилась и, опершись на черенок, заплакала. Последнее время это стало у не; получаться как-то само по себе.
– Што ты, Маня? – спросила подошедшая свекровь.
– Да это я радуюсь, мамаш. Мы выкапали нашу землянку. Глянь, какая ана будя бальшая. Илюша был ба…
– Люля придя, – сказала, как отрезала, Наталья Ивановна.  – Нынча боля ничего не нада делать. Давай раньша ляжим спать. А штой-та наш памошник невис;лай. Ты пагляди, вон цельнай день прасидел пад кустом палыня. Бывалача, весь бугор избегая, а нынча ни разу не пракатилси даже у тазу.
– Да я уже глядела, мамаш, и  лоб пробала, как будта пака жару нет никакога. Можа, вон умарилси?
Сгоняв корову на водопой и накосив ей на ночь травы, Мария быстро приготовила ужин, после которого  все трое отправились в шалаш на ночной отдых. Хоть ночь и ожидалась прохладной, она не пошла ни к кому проситься на ночлег.
Близко к рассвету Мария почувствовала, что сын начал проявлять беспокойство и что у него поднялась температура. Она это поняла по его разгоряч;нному телу и по тому, как он стал часто ворочаться.
– Мамаш, мама-аш, – негромко позвала она свекровь.
– Я слухаю, Маня.  Вон забалел, – ш;потом проговорила Наталья Ивановна. – Я давно не сплю. Пака ляжи, а развиднится, нада будя травки атварить. Дыша вон л;гка, ета у его не шкарлатина. Можа, дн;м раньша проти сонца пиригрелси, а можа,  учорась и прастыл. Я уже прачитала «от испугу», «сглазу», вычитала «от бышихи»…
До войны  висловцы в случае болезни кого-нибудь из членов семьи обращались в местную участковую больницу. В период оккупации в е; корпусах  располагался немецкий госпиталь, и от безысходности люди вынуждены были обращаться за помощью к тамошнему врачу. Теперь обращаться было не к кому. Немца прогнали, своя армия тоже прошла, а гражданская власть ещ; на успела наладить работу разрушенного хозяйства, в том числе и медицинское обслуживание населения, тем более что больница почти разрушена. Вот и гадали мать и бабушка, чем и как вылечить заболевшего реб;нка.
Наступивший рассвет женщины встречали уже на ногах. Они хоть и раньше особо не задерживались с подъ;мом, теперь же причина для раннего пробуждения была ещ; более веская.
– Маня, табе  нада  нарвать крапивы, мать-и-мачехи, пагляди в канце гарода мяту. Я патом исделаю атварчика, и мы его напоим, а пака я ишшо раз прочитаю унуку ат усех балезней.
– Мамаш, если Сер;жи будет плоха, я панясу его у Гостищеву, там уже есть районная власть, а значить, должан быть   и доктар. Можа, и пилюли какие есть.
– О-ох, Ма-ня, да туда ж дюжа дал;ка. Рази ты с им ;в говоре – съим; пешком туда дайдешь? Ты пака ни спяши. Вот напоим атварчиком, а патом паглядим. 
К обеду помощник и будущий солдат повеселел, попил парного молока и перестал хныкать, а после обеда на косогор явился посыльный из сельского Совета и сообщил Марии, что е; срочно вызывает председатель.
– Маня, а чивой-та вон тибе вызывая? – поинтересовалась свекровь. – Ты там дюжа ни ругайси, Маня, – посоветовала Наталья Ивановна, – а то сашлють на Салавки.
У хаты, в которой размещался сельский Совет, стояли пятеро висловских мужчин. Они о ч;м-то оживленно беседовали, попыхивая самокрутками. Недалеко от них лежали на земле автоматы, винтовки и ещ; какое-то оружие, рядом с которым сидел на корточках  военный и что-то записывал в блокнот.
– Наверна, сабрали на палях? – подумала Мария и, поприветствовавшись со сборщиками, направилась к председателю.
– Маш, падажди, не спяши, – раздался  голос Варвары из  т;много угла коридора. – Ты к сельск;му?
– Да, вызвал зачем-та.
– Щас вон нада мною толькя тапатал. Ты на работу нынча не хадила? – почти ш;потом спросила Варвара Марию.
– Нет. У меня реб;нок забалел.
– Ну, ета вон тибе вызвал за невыход на работу. Я падажду,  – проговорила Варвара и быстро вышла на крыльцо
.– Та-ак, – начал председатель сельского Совета, как только Мария вошла в переднюю, которую местное начальство использовало под свой кабинет. – Серых Мария Егоровна, бывшая Косищева, дочь раскулаченного Косищева Егора. Вас при организации колхоза приняли в него, чтобы вы трудом искупили свою кулацкую сущность и жадность, – зло проговорил председатель, вставая из-за стола и не предложив Марии присесть на стоящую у стены лавку. – Почему же, Мария Егоровна, когда нашей Советской власти и родному колхозу нужна помощь, ты не ходишь на работу?  Почему, я спрашиваю, ты сегодня не вышла на работу! – почти прокричал хозяин кабинета. – У меня молчанкой не отделаешься. Ещ; раз спрашиваю! Почему ты не на работе?
– Да какая можа быть сиводня работа, пасляй такога дожжу. Пахать усюдно сыра, – попробовала Мария убедить предсовета в невозможности работать в поле.
– Да, пахать сыро, но пахарей туда никто и не посылал. В колхозе надо готовить к зиме коровник, конюшню и овчарник. Там сегодня люди обмазывают стены.
– А што там мазать? – не удержалась от замечания Мария. – У нас в калхозе больша чем четыреста челавек. Неужта на абмазку нельзя найти пять челавек, кроме пахарей? Дайте нам хочь атдахнуть. Станя жа суха, мы с темна да темна будим в поле. А щас я  не магу работать.
– Это что, опять ваши кулацкие выходки?
– У меня реб;нок забалел. Куда ж я пайду. Я уже хатела его нести у Гостищеву. Гарить агн;м. И ишшо, мы щас живем в погребе. Падмагните лесом. Есть разбитые блиндажи, есть бесхозные хаты, кругом села лесов многа. Скора ж зима…
– Реб;нок заболел?! – прервал е; председатель – В погребе, блиндажи, лесов много.  А  ты-то здорова? Или ты тоже заболела вместе с реб;нком? У тебя есть свекровь, вот и пусть посидит с ним. Красная Армия бь;т фашистскую гадину на всех фронтах, доблестные защитники ложатся под танки, а в тылу,  где на уч;те каждый человек, антисоветские элементы, противники колхозного строя, не ходят на работу. Это как понимать? Распустил вас председатель колхоза. Но мы и на него управу  найд;м! – пообещал председатель сельсовета. – Что касается, оказания вам помощи в строительстве жилья… у вас хватит денег и без помощи Советской власти! – со злобой в голосе произн;с хозяин кабинета, явно намекая на случай с выкупом Марии отцом в тридцать седьмом году. – Чтобы у Советской власти просит помощь, надо отработать все свои старые долги и ликвидировать кулацкие замашки. Завтра ты должна быть на работе. Не выйдешь, влепим тебе принудработы, – пообещал председатель. – Будешь потом работать бесплатно. И забер;м на военные нужды корову.
Пока Марию воспитывал, наставлял и унижал сельский руководитель, в е; душе закипала злость, которую она уже намерена была выплеснуть из себя и таким образом очиститься от всего, что накопилось в ней за многие годы бесправия. Но после того как председатель сделал паузу, чтобы услышать ответ Марии, она вдруг, сама не понимая почему, спокойно, но тв;рдо ответила:
– Ат работы я никада не увиливала и буду работать, но тока посля таго как выздаравея мой дит;нак. А ваенным уреминем не пужай. Када суда приш;л немиц, вы усе, мужики, удрали, а нас, баб, аставили. Пашти два года над нами издевались немцы, а типерь… ты можашь мине расстрилять пряма тут, но я выйду на работу, как тока выздаравея сын. А помащь… выкарабкаемси. Ни адни мы, полсила сгарела, – глухим голосом проговорила Мария и медленно пошла к двери. Однако, не переступая порога, она обернулась и, глядя председателю в глаза, тихо, но достаточно внятно проговорила: – А карову не палучите, не имеете права. Аб етом нам гаварил сам секретарь райкома. Вон к нам на поле приежжал…
– Ну што, Маш? – спросила поджидавшая е; Варвара.
– А-а! – отмахнулась Мария.
– Ты глянь, Маш, што етат гад исделал, – показала  подруга на растворенное окно. – Ета ж вон спицальна аткрыл, штоб усе слыхали, как вон нас чихвостя. Вот зараза. А кричить…  как резаный. Другой уже пупок ба накричал, а етаму хоб-хны. Бедная баба. Я б уже зыкнула, как карова ат авадов.
К своему косогору Мария шла по выгону медленно, устремив взгляд на протоптанную в траве множеством ног тропинку. Она часто вздыхала, порой замедляла шаги и почему-то разглядывала свои руки с огрубевшими мозолистыми ладонями, с узловатыми пальцами и набухшими венами.
Сжав кулак, Мария внимательно осмотрела его со всех сторон и усмехнулась. Усмехаться и даже смеяться было отчего. Таким увесистым кулаком мог гордиться грузчик или какой-нибудь кузнец. Мария же женщина, да к тому же ещ; и молодая. Глубоко вздохнув, она ускорила шаг и обратилась к Богу с одним лишь вопросом:
– Госпади, чего я не мужик? Ани вон, хто председатель, хто считавод,  бригадирами паустроились, кладавщиками, а тут…
Чтобы сократить свой путь и избежать  встречи со слишком любопытными односельчанами, Мария направилась по едва заметной тропинке, мимо колхозного двора, в конец своего огорода и, не останавливаясь, как это она обычно делала, для осмотра своего кормильца, она вышла к пепелищу.
– Маня, а мы вот тут с Казьмичом плануем, как што исделать, – увидев сноху, проговорила Наталья Ивановна.
– Мари-ия, да мы вот с Ивановной гаварили… в обчем, я был у  Микишаки. Мы вам, Мария, падсобим выкрутиться. Харомы не исделаем, а землянку спилюгаем ;сделаем;, – улыбнулся Кузьмич. – Табе тока нада на карове нынча перевезть с маего двара сталбы и у Микишаки забрать на верхнюю абвязку. У вас тут, я глядел, можна выбрать дрючочки на верх землянки. Ну, што не будя хватать, можна украсть вон аттуда, – Герасим показал на ольховник. – Мы пасляйзавтря можем и начать. За пракорм ты ни валнуйси. Мы щас усе аднаковы. Тибе с работы не атпустють, а мы тут с Ивановной как-нибудь. Мы за четыре дня управимси. Можа, и накрыть успеим. Што делать дальша, патом скажам. Нам главна – паставить и накрыть, штоб у сир;дку дажжи ни заливали.
– Маня, – ш;потом  заговорила Наталья Ивановна, как только Кузьмич отош;л от землянки, – я ж казала, што нада Бога прасить, штоб вон пасылал людям харошаи думки, вот вон и паслал их дедам. Прасить нада меньша, вон скарее услыша и падмагне. 
Свекровь подняла к небу лицо и, закрыв глаза, начала благодарить Бога за помощь:
 – Спасиба табе, Госпади, –  громко и ч;тко говорила она. – Спасиба, што ты услыхал наши малитвы и увидал нашу горю. Спасиба. Пашли им здаровья. Спасиба, Госпади.
– Мамаш, а где Сер;жа? Што-та я ево не вижу. Как вон? – спросила Мария свекровь, когда та поблагодарила Бога.
– Ничиго, Маня, спить наш памошник. Галовка у его халодная, глазки пависилели, к завтриму, можа, выздаравия. Нихай паспить. Я его атварчикам папаила, и вон сам улагавилси. А тибе што, апять аспиды ругали?
– Да, сельск;й ругал, што не вышла нынча на работу.
– Мань, а чивой-та вон к табе пристипалси? Пряма поедом есть. Глянь, скока па сялу баб сидить. Вон, Стручкова, усю жисть прасидела, ни разу у калхозе не работала, и ничиго. А ты тока падумаешь астаться дома, как во-т а-ни. Ета  ани зло налажили, то-та, на усю жисть…
– Мамаш, ни нада за их, Бог им судья. Я щас пагляжу Сер;жу и, наверна, карову запрягу да начну свозить столбы.  Казьмич хоть живе близка, а к деду Микиши пака даедишь, дак и стимнея.  Тут хочь бы управиться сиводня пиривесть.
– Мань, ты падажди ехать-та. Там астались картохи вар;наи и пышка есть, перекуси хочь чуть-чуть, – предложила свекровь.
Посмотрев на сына и убедившись, что его состояние намного лучше, чем было даже утром, Мария присела у кострища на толстый обугленный дубовый чурбак и, достав из чугуна две картофелины, съела их с куском рассыпающейся в руках ржаной леп;шки, запив свой более чем скромный полдник кружкой кислого молока.
– Мамаш, ты разбуди Сер;жу,  выспится да вечера, а ночью спать не будя, – попросила Мария Наталью Ивановну. 

Для перевозки тр;хметровых столбов от Кузьмича и ещ; более длинных от Микишаки Марии пришлось взять у первого старика облегч;нную телегу на четыр;х кол;сах, потому как на своей укороченной тачке она могла перевозить бр;вна длиной лишь чуть более двух метров.
Закончила Мария перевозку строительного материала вместе с заходом солнца. Скинув с тележки последнее бревно, Мария опустила на него сво; уставшее тело и, подняв голову, обратилась к Всевышнему с необычной просьбой:
– Госпади, пашли нам завтра дожжу паболя, я так умарилась, што засну пряма на етих вот дравеняках.


                Глава  седьмая

Когда утро только начало осветлять тьму ночи, Мария сквозь сон услышала  мычание коровы и  хруст древесных углей. По пепелищу явно кто-то ходил. Мария медленно откинула с себя ложник и привстала, намереваясь выглянуть из шалаша. Осторожно, чтобы не разбудить сына и свекровь, она на коленях почти бесшумно продвинулась к выходу, заставленному снопами камыша.
Протянув руку к снопу, Мария вдруг почувствовала гулкое биение своего сердца, а через мгновение по е; телу  прошлась, словно удар молнии, резкая боль, зазвенело в ушах, и Марию начало трясти, как от приступа лихорадки.
– Илюша, Илю-шка, – чуть слышно прошептала она и, откинув дрожащей рукой сноп, выползла  на коленях из шалаша.
Сил у Марии хватило только опереться правой рукой о землю и поднять левую в сторону сидящего на чурбаке у кострища, оборванного и заросшего многодневной щетиной… мужа, и Мария почувствовала, как е; покидают силы.
– Ма-ня, у нас там хтой-та… ета, наверна, Люля приш;л, – донеслось откуда-то издалека, и Мария, опускаясь беспомощно на землю, увидела перед глазами какую-то тень…
– Живой, – была последняя е; осознанная мысль.
Когда Илья подбежал к шалашу, его мать уже сидела около Марии и, глядя на сына,  крестилась, кланяясь до земли и наш;птывая какую-то молитву. Ранее не отличаясь особой сентиментальностью, Илья опустился на колени и неуклюже прижал к себе плачущую сухонькую мать и беспамятную жену. 
– Ма-ма, Мария, мама, Мария, ну што вы, живой я, живой, – скороговоркой произносил Илья, не зная, как их успокоить. – Я приш;л. Не нада. Живой я.
Наталья Ивановна и пришедшая в себя Мария довольно долго сидели молча на земле, разглядывая и поглаживая руками Илью. Они вс; никак не могли поверить в то, что он живой.
– Успокойтесь, живой я, – в который раз повторял им Илья.
Первой от неожиданной, хотя и давно ожидаемой встречи пришла в себя Наталья Ивановна.
– Люля, а ты видишь, што тут у нас…
– Вижу, мам. Мне две недели назад сказали, што у нас вс; сгарело. Мария, а как… иде… сын, сын иде? Живой, цел?
– Живой наш Сер;жа, спить в курене, – успокоила мужа Мария. – Чуть-чуть прибалел, а щас ничиго, спить.
– Ну што мы тут сидим, пошлите хоть на бр;вна присядем, – предложил Илья, вставая с земли. – Сыро тут. Пошлите, – и, взглянув на жену, спросил: – Мария, у нас есть… што-нибудь сохранилось, штоб переодеться?
– Да-а, да, Илюша, есть, есть. Штаны… трое… есть. Рубахи, кальсоны… ус; есть. Я щас, – заторопилась Мария.
– Нет, нет, Мария, тока не щас. Мне вначале нада как-то помыться. Тут, – Илья взял тремя пальцами за полу свой порванный в нескольких местах л;гкий пиджак, – тут полна вшей и блох. Спим иде папало, в ч;м папало и… в общем, мне бы как-та нада абмыться.
Вскоре все трое уже сидели  у костра, над которым висело ведро с водой. Чтобы вши, не дай Бог, не переползли на Марию и мать, Илья им  подтащил к костру бревно, а сам уселся на уложенные один на один красные кирпичи.
– Ну, Люля, рассказавай, как и што, – тв;рдо проговорила Наталья Ивановна и, чтобы было теплее, прижалась к Марии.
– А что рассказывать, – покачал головой Илья. – Работаем мы щас на станции Ржава. Вернее, там мы все, и начальники, и мы, рабочие. Они командуют, а мы ремонтируем вагоны и пути. Во Ржаве щас находятся все службы. В Белгород должны будем перебраться к зиме, а пока  там работают мин;ры, – объяснял Илья, временами сбиваясь на местный говор.
– А иде ж спитя? – поинтересовалась Наталья Ивановна.
– Где прид;тся. Иде можно, мам, там и спим. Щас всей бригадой ремонтников, ну, те, кто не жив;т во Ржаве, спим в вагоне. Зиму и весной жили  в самой станции. В общем, где токо можна, там и ночуем.
– Илюш, а как же вы кормитесь? – удивилась Мария.
– Паследний месяц при станции арганизовали для нас сталовку, а да этого кармились сами, как магли. Пайку нам давали, ну а гатовить… в общем…  жив;м.
– Илюш, – начала несмело Мария. – Да мы вот тут решили с мамашей, ну… землянку. Как ты? Лесу – вот она дагаварилась и с дедами. Можа… не так?
– Да вс; так. Лучшего мы пока вс; равно ничего не сможем сделать. Придумать можна, а вот сделать нельзя. Лес…
– Да, – поспешила с ответом Мария. – Герасим Кузьмич и Микишака. Ета они дали. Платить мы пака ничего  не платили. Они завтря далжны к нам притить, штоб начать ставить сталбы. И они сказали, што падмагнуть паставить верх и накрыть. Ну мы ж… – Мария развела руки в стороны и д;рнула плечами, – мы ж хатели с мамашай исделать быстрея.
– Так, та-ак, – тихо проговорил Илья и, встав с кирпичей, прош;лся по пепелищу. – То, што вы обо вс;м уже договорились, харашо. В нашем положении лучше ничего придумать нельзя. Значит, так…
Илья хотел было уже садиться на кирпичи, но резко выпрямился и быстро пош;л к тачке, откуда вернулся с увесистым  вещмешком военного образца.
– Савсем забыл. Я…  тут…  вот…  кое-что прив;з.
Илья присел на кирпичи и, опустив вещмешок на землю, начал его торопливо развязывать.
– Как же это я? Савсем выскочило из головы, – упрекал он себя за забывчивость. – Я тут… вот… четыре буханки хлеба, вот тут у меня кансервы. Есть мясные, вот рыбные… пять кусков сахара… вот…  махорка. Пряников вам прив;з, в Курск нас посылали, так я там купил, – пояснил Илья. – Вот… ещ;, – он достал из мешка и положил у ног две бутылки водки  – И вот…  мам, это тебе, – Илья подал матери св;рток. – Это, штобы ты щас не ходила босиком. Тут парусиновые тапки. Разворачивай, мам. Мария, а эти… я прив;з тебе, – Илья вынул из мешка кожаные рабочие ботинки. – Возьми. Они хоть и не дюжа красивые, зато крепкаи. Чистая кожа. Бери. А это вот… сыну, – Илья вынул из мешка маленькие штанишки. – И вот… – положил он на колени Марии детскую т;плую шапку. Это ему. Тут, – показал муж на мешок, – ещ; два куска простого мыла и три коробка спичек. А то ж вы, наверна, по дворам бегаете, штобы  растапить, или кресалом научились?
– Мамаша два раза хадила, када я пахала, а я кресалом научилась высикать агонь, – засмеялась Мария.
Наталья Ивановна, быстро развернув сверток, тут же примерила обновку и прошлась в новых тапках вокруг костра.
– Люля, да ети ж тапки нада насить тока па бальшим празникам, глянь, какие ани харошаи да красиваи.
Мария ж, взяв ботинки и прижав их к груди, сидела молча. По е; щекам катились сл;зы, она часто шмыгала носом, вздыхала и не отрываясь смотрела на пламя костра.   
– Мария, што ты? – не понимая е; молчания, спросил Илья. – Не нравятся? Или большие? Ты примерий.
– Спасиба, Илюша, спасиба табе за батинки. А то б мне етой восенью не в чем была б хадить. Сапаги, што я насила да вайны, савсем развалились, а у батинок лопнула падошва. А типерича я абута. Спасиба табе. А што ани чуть бальшаваты, так ета даже харашо, я пад чулки буду падматавать партяначки, и мягка будя, и тепла.  Спасиба табе за их.
Мария примерила обновку и, завязав шнурки из сыромятной кожи, прошлась вокруг пепелища.
– Илюш, харошие батинки, нага пряма спить. Они ж, наверна, и прамакать не будуть?
– Да-а, эти не промокают, – подтвердил догадку Марии муж, –  лишь бы в дырочки не набрала воды.
– Илюш, а вада гатова, – кивнула  в сторону ведра Мария. – Мамаш, я пайду пагляжу Сер;жу, а то вон ночью апять штой-та металси и был гарячий, и вазьму Илюши смену, а ты падлажи дров, штоб не затухла.
– Мария, а… как же… может, я на речку схажу, помоюсь? – предложил Илья, оглядываясь по сторонам. – Тут жа…
– Ни-че-го, ты иди у ямку, там нихто не увидя, а я принясу туда воду и сменку. На речку. На речку уже позна хадить. Илюхин день праш;л. Даже дети перестали туды бегать. А посля дожжу вада савсем стала халодная. Илюш, ты мыла тока вазьми, а то у нас его нетути. И… ета… ты палажи сваю ад;жу у вугалок падальша, я патом ие пастираю, праварю и защью усе дырки. А то падумают мужики, што у тибе бабы нету…
– Маня,– тихо проговорила Наталья Ивановна, – ты пака купай Люлю, а я к  саседки схажу, ана штой-та прибалела.
После того как свекровь ушла, Мария, приготовив два ведра воды и взяв сменную одежду, спустилась в яму, в которой, переминаясь с ноги ногу,  уже стоял полураздетый муж.
– Илюш, падажди, я щас принясу табе пад ноги травы и воду, – засуетилась Мария, взглянув мельком на исхудавшего и покрытого от утренней свежести гусиной кожей  мужа. – Какой же вон худой, – отметила она про себя. – Чем жа там ра-бо-тать? Да ишшо бальшим малатом стукатеть.
Ко времени, когда солнце начало пригревать, а в селе проснулись самые закоренелые лежебоки, Илья, уже вымытый и в чистой одежде, сидел на чурбаке и, пристроив осколок зеркала в сноп камыша у входа в шалаш, сбривал на щеках последнюю щетину. При этом он частенько поглядывал внутрь шалаша, туда, где под ложником, на толстой подушке сена спал его сын.
– Мария, а он меня узнает? – поинтересовался Илья у жены.
– Илюш, – засмеялась та, –  да как жа вон тибе узная, если и видел-та тибе усиго адин раз у канце хвевраля, када ты заскачил к нам, штоб пириадеться. Тада вон тока начинал хадить, а ты хочишь, штоб вон тибе запомнил, да ишо и папаю назвал, – усмехнулась Мария. – Вон и щас забаится тибе. Вот выздаравия, патом будите привыкать друг к другу. Илюш, там у нашей Лыски передняя правая нага забалела. Я пайду на калхознай двор, бригадира или председателя нада придупридить, а то скажут, што я увиливаю ат работы. Мать ушла к саседке.
Спокойное начало дня и семейной жизни на косогоре нарушило неожиданное появление на пепелище председателя сельского Совета.
– Значит, броимся, гражданин Серых, – с официальной грубостью и как-то по-милицейски пробасил  утренний гость вместо приветствия, проговорил так, словно это были не слова человека, а камни, которые предсовета надо было выкинуть на пепелище. – Домой вы, насколько мне известно, явились ещ; затемно. За прошедшее время вы обязаны были явиться в сельский Совет. Сейчас на территории района действует особое положение, согласно которому запрещены всякие передвижения из села в село и выезды за территорию насел;нных пунктов без особого на то разрешения. К тому же сельские Советы и правления колхозов должны и обязаны оказывать всемерное содействие Советской власти по выявлению изменников Родины, предателей и контрреволюционных элементов.
– Григорий Викторович, к чему такая официальность. Вы знаете, что я работаю на железной дороге, а железнодорожников на фронт не берут. На этот сч;т существует специальное постановление нашего правительства, и вы, как председатель сельского Совета, должны об этом знать. Постановление о запрете передвижения из села в село и вс;, о ч;м вы мне рассказали, – это постановление местной районной власти. И было оно ещ; в феврале месяце, а сейчас уже август. Это раз. Второе. Постановление районной власти обязательно для вас. У нас, у железнодорожников, имеются свои начальники с генеральскими знаками отличия. Григорий Викторович, вы ночуете дома? – задал Илья Сергеевич председателю Совета вопрос, явно с каким-то подвохом.
– А где ж мне ночевать, у соседки? – съязвил гость.
– О-о, значит, ваше начальство не может вам приказать жить, к примеру, рядом с райкомом. А мы, железнодорожники, согласно приказу нашего начальника, находимся на казарменном положении. А это означает, что, если бы мне было нельзя приехать домой, меня бы здесь не было. В связи с тяж;лым семейным положением меня отпустили… Сегодня какой день? – спросил Серых.
– Среда, – подсказал председатель сельского Совета.
– Значит, среда, четверг, – начал считать Илья Сергеевич, прижимая при этом пальцы, – пятница, суббота, воскресенье, а в понедельник, в восемь утра, я должен быть на станции Ржава на работе. И если я опоздаю даже на несколько минут, то  могу оказаться то ли на передовой, то ли в глубоком тылу буду пилить лес. Мне известно только то, что премию мне не дадут.
– Прошу документы, – строго потребовал предсовета.
– Это можно.
Илья Сергеевич развернулся и пош;л к шалашу, из которого вскоре прин;с интересующие местную власть бумаги. Григорий Викторович протянул руку.
– Не-ет, эти справки вам я могу только показать. В руки не дам. Смотрите на расстоянии. Вот справка удостоверяет, что я работаю на железной дороге и именно на станции Ржава, а вот в этой справке говорится о том, что меня приказом моего начальника, тут вот есть даже номер приказа, отпустили на пять дней, в связи… дальше я уже говорил.
– Гражданин Серых, дай я посмотрю сам, – потребовал предсовета. – может это подделка.
– Извини, Григорий, но справки тебе я не дам. Тебе  Губарев Игнат уже такие бумаги давал. Где его справки? В столе? Ты его, Григорий, подв;л под трибунал. Это хорошо, что знакомый машинист взял Игната  на паровоз и он доехал до Ржавы. А если бы не машинист?
– У нас есть указание районной власти, и я обязан проверять каждого человека.
– Обязан, Григорий Викторович, обязан, только не так проверять, как ты поступил с Игнатом. Мы же с тобой односельчане, и ты знаешь, что мы не дезертиры, не воры и не какие-нибудь душегубы, зачем же так с нами поступать? В тех условиях, в которых мы сейчас работаем, Григорий Викторович, не выдержал бы ни ты, ни председатель колхоза и ни один колхозник. Вы все спите в постелях, и у вас есть что поесть. Мы же спим, как бродячие собаки…
Илья Сергеевич на некоторое время задумался, а потом взял председателя сельсовета за рукав и подв;л к костру, над которым висело ведро с кипящей водой.
– Ты знаешь, что варится в этом ведре?
..?
– Не мучь мозги, Григорий. В ведре варятся мои вши и блохи. Я думал, что ты приш;л посмотреть, в каких условиях я живу, и решил оказать помощь, а ты… на этом бугру, Григорий, дезертиров нету.
– Мы пока не получили из района директиву, что и как … ну, вс; делать, – начал было объяснять председатель, стараясь уйти от неудобной для него темы разговора.
– Она, наверное, пошла пешком и заблудилась, – высказал предположение Илья Сергеевич по поводу задержки этой самой директивы.
– Кто заблудился? – не понял подвоха сельск;й.
– Директива ваша, Григорий Викторович. Люди во всех освобожд;нных районах сейчас строят столько, что в довоенное время об этом никто и мечтать не мог. В колхозах созданы бригады плотников, печников, каменщиков, даже бригады сапожников имеются. Мне приходится часто ночевать в с;лах и хуторах, которые находятся радом с железной дорогой. Там эту директиву уже давно получили. Со мной работает Вдовенко Иван. Он из Луханино, село есть такое за Быковкой. Так вот, там сейчас строят одновременно тридцать пять хат. И на полях работают, и строят. А тут я прош;л утром, полсела сгорело, и нигде не слышно ни стуков, ни тюков топоров. Поэтому, Григорий Викторович, раз от вас нет никакой помощи, не ищите на этом бугре дезертира. Мне надо, чтобы вот над этой ямой в воскресенье была уже крыша. Чтобы под крышей можно было к концу сентября обустроить землянку. Ты ж меня с семь;й к себе не пустишь? Нет. Да и жить у кого-то подселенцем – это, значит им мешать и самому быть… Эх, – махнул рукой Илья Сергеевич. – Не о том мы говорим, Григорий Викторович.
– А где жена? – не смягчая тона, спросил председатель.
– Она пошла  в колхозную контору.
– Слишком она у тебя долго ходит. Люди уже пашут, а она вс; ходит. Чтобы сегодня была с коровой в поле на пахоте.
– Корова на пахоте пару дней не будет. У не; правая передняя распухла. Может, наступила на что  или оступилась как, а может, и наколола. Сейчас Мария прид;т, будем с нею смотреть. Иди сам погляди, а то скажешь, что обманываю.
– Если на корове работать нельзя, пусть бер;т косу и ид;т косить рожь, если ей нельзя, иди ты.
– Григорий, скажи, что тебе от меня надо? Что?! – не выдержал спокойного тона и переш;л на крик Илья. – Хата у меня сгорела, сараи погорели, мать старая и больная, сын больной. Жить зимой негде. Что те-бе на-до?! Сколько вы ещ; будете мучить мою жену? Раскулачивание прошло ч;рт-те когда, и кулачили е; отца, а не Марию, хотя они были середняками. А у меня отец батрачил, и я пош;л на мелзавод с тринадцати лет. Ско-ль-ко м-ожно?!
Неизвестно, чем бы закончился разгвор между председателем сельсовета и разор;нным войной до последней нитки Иль;й, если бы не возвратилась Мария.
– Здравствуйте, Григорий Викторович, пришли паглидеть, как тут мы живем?
– А что смотреть, сейчас так живут миллионы людей.
– Григорий Викторович, там в сельский Совет пош;л упалнамочинай, и вон искал вас.
Председатель сельсовета кашлянул, внимательно, как будто он только что сюда приш;л, осмотрел пепелище и, поправив на поясе широкий офицерский ремень, медленной походкой уш;л с обугленного косогора.
– Што, апять ругаться прихадил? Илюш, если б была цела наша хата, я бы с поля не ухадила. Надаела уже слухать адно и то жа. Вайна, вайна, асобое палажение, судить па законам ваенного уремини. Да я магу работать и хачу работать круглые сутки без их напаминаний и угроз. Пахать я уже налавчилась и втянулась. Я што, не знаю, што хронту нада памагать? Да у мине етага самага сазнания больша, чем у тех, хто сидить у сельском Савете. Неужели вон не видя, у каком мы находимси палажении? –  прерывисто проговорила Мария и заплакала.
– Успокойси, Мария. У него такая должность. А куда это пропала наша мать? – спохватился Илья, вспомнил, что его мать рано утром уходила к соседке.
– Ана ушла к дочери, – шмыгнув носом и вытерев сл;зы, проговорила Мария.
– К Пашке? А что ж она ничего не сказала. Я хоть бы ей буханку хлеба дал, – заволновался Илья.
– Да ничего. Успокойси, они придуть суды. Хочь ты схади. Ус;-таки она табе систра, – посоветовала мужу Мария. – А я  пака сгатовлю завтрик, а то праснется наш памощник, я патом ничего не успею. Што мы будим нынча делать?
– Щас я быстро схажу к Пашке, а… в общем, будем заготавливать на крышу камыш. Я думал накрыть землянку саломаю, но у нас ие мало, ходить жа и просить по дворам… ты сама знаешь… – вздохнул Илья. – Не хочу ходить по селу и мозолить людям глаза. Лучше мы с табою после обеда сходим на став. Камыша там многа. Мы его часа за два загатовим и перенесем. За три дня он подсохнет, а што не успеет, дойд;т на крыше. А на макушку нам хватит своей соломы.
Три дня с восхода и до заката солнца на вершине крутого косогора стучали топоры и раздавались мужские голоса. Три дня Илья, деды Микишака и Герасим Кузьмич устраивали  нехитрое бедняцкое жиль; – землянку.
Прибив на верху крыши самодельным гвозд;м последнюю ольховую жердину, Илья спустился вниз и подош;л к старикам, которые сидели на неиспользованном бревне и тихо о ч;м-то беседовали, попыхивая самокрутками с вонючим табаком собственного приготовления, который сельские курильщики, за его неимоверную крепость, называли «горлод;ром».
В первый день, когда у них был короткий отдых перед началом работ, Илья предложил им для курева махорку, которую прив;з из Ржавы. Дед Кузьмич отказался сразу.
– Не-е, Илья, ету я не курю, слабая ета махра. Я как-та курнул разок, сасед ею цельнай день пыхтить, и…. ана мине  разнаравилась. Сла-бая. Маю курни, – предложил он тогда хозяину будущей землянки. – Мой табак да пич;нки прадирая и, ета, ну силиз;нка, аж трусится.
 По их виду Илья понял, что за три прошедших дня дед Микиша и Герасим Кузьмич изрядно устали. Сказывались годы и, как выразился дед Герасим, «обчий недокорм».   
– Ну что, деды, уморились? – присаживаясь рядом с ними, с сочувствием в голосе спросил их Илья.
– А как тут не уморисси, – начал обосновывать свою усталость Герасим Кузьмич. – Мы ж за время, пака у нас нимчура хазяйнавал, из хат или из пагребов никуды, шшатай, не вылазили. Дажа, – дед дважды кашлянул и продолжил, – за хату схадить и то дн;м нельзя была. А ежели каму была неумагату, те садились на вид;рки. А ты ж сам знаишь, как сидеть на видре, если на тибе, шшатай, што усе глидять. Вот и бегали за хаты по начам.  Засиделись, как курицы-квочки.
– Твой тистяка, – хриплым голосом начал дед Микиша, – кали б ни вылазил дн;м, можа, щас ба сидел тут с нами, а можа, вон ба вас на зиму к сабе пустил. У его хата бальшая…
– Не-е, Илья, вы тут са сваею харашо придумали. Хоть у зимлянке, зато свой вугал, – перебил деда Микишу Герасим Кузьмич. – Макарычу, царства яму нибесная, нада была ни вылазить из сваей кануры. А то, вишь… бах, и нетути…
– Казьмич, – перебил деда Герасима его сосед, – давай за дела пагаварим. Мы тут вот сидели, пака ты, Сергеич, на макушки сидел, как варабей, и надумали завтря табе падсабить накрыть крышу, а то табе долга придится лазить па ей аднаму. Далазисси, што и на работу не успеешь, а ты сам казал, што можа за ета быть. Как, Казьмич?
– Да-а, да, Сергеич. Мы ведь можам и задержаться, ежели што. Ты пайдешь паравозы лавить, штоб уехать, а мы тут даделаем. А щас мы па дамам, Сергеич. Завтря пасидим. У тибе мы абедали, спасиба табе, Ивановне и тваей жане благадарение, а вужанать мы и дома паядим. У вас дит; малая, да и сами… ни обижайси, Илья. Кончится вайна, тада и насидимси. – Пашли, дед, па сваим халупам, – тронул Герасим Кузьмич деда Микишу за плечо. Пашли, а то ишо свалюсь иде-нибуть.
Как и предполагал прошлым вечером дед Микиша, покрыть камышом каркас будущей землянки к отбытию Ильи не удалось. Даже увеличение коллектива строителей до четыр;х человек не ускорило работу, хотя этот четв;ртый и вовсю старался. Выздоровевший Сер;жа иногда брал в руки лозинку и подгонял отца с дедами. При этом он громко пыхтел, кряхтел и даже кричал «но-о». Однако работа продвигалась не так, как хотелось и самому маленькому, и самым старым.

Время неумолимо торопило. И чтобы доехать до Ржавы и не опоздать на работу, Илья Сергеевич решил уйти заблаговременно, намереваясь уехать к месту назначения вечерним товарным поездом. Ему пришлось уходить от родного очага, а Марии с сыном и свекрови провожать своего мужа, сына и отца после того, как только пообедали.
Положив в вещмешок приготовленную женой смену белья и узелок с ужином, Илья поблагодарил стариков за оказанную помощь, взял на руки сына и, провожаемый матерью, женой и взглядами деда Микишаки и Герасима Кузьмича, медленно пош;л по едва заметной ст;жке к железной дороге.
Обидно, конечно, было, работы-то осталось всего на каких-то пару часов, ну, может, чуть больше. Подумаешь, уложить слой ржаной соломы  поверх  камыша на самой верхушке крыши и насыпать на не; белой глины. Зато Илья знал бы, что намеченная работа сделана полностью. Но…
Работу Кузьмич и дед Микиша заканчивали уже без него.
– Ну што, хазяйки, – горделивым тоном обратился Герасим Кузьмич к Наталье Ивановне и Марии, – крышу мы исделали бальшую, дож засикать и заливать на стены не будя, а раз так, то и у вашей зимлянке усигда будя суха, – подв;л старик итог четыр;хдневной работы. – Спасиба вам, хазяйки, за абеды, Илюшки спаиба за… – дед помялся, но, собравшись с духом, после покашливания, хрипловатым голосом проговорил: – Мы хочь с Микишкаю и стараи, но мы дюжа рады, што вон ни атказалси ат нашай помачи. И за деньги спасиба, а то я ужо и забыл, какие ани есть. И ишо. Приедя Илюшка, ты яму скажи, што водка дюжа была харошая. Правда ж, Микишк? Ну мы, Мария, пайдем, а то у мине штой-та ноги стали заплитаться, – засмеялся Герасим Кузьмич.
– Мария, – вдруг заговорил дед Микиша. –  Падажди, Казьмич, ну дай хочь я што-нибудь скажу, ты ж глянь, скока нагаварил, я дажи запуталси в тваей гаварильни, как мой Шарик на чепки. Значить, Мария, ты дрючочки или там какие колушки, приделавай у стену, как я паказавал. Унизу закапавай, а увярху нада прибивать. Стенку забирешь, патом нада будя клинцовку прибить и абмазать. Печичку я вам малинькию слажу. Ну, грубку такуй-та вот, – дед Микиша показал руками, какую он сложит в землянке печку.
Деды разошлись по домам, а Мария, взяв сына за руку, пошла в землянку, в которой перед тем скрылась е; свекровь. Теперь у них была уже собственная крыша над головой. А стены? Они тоже будут.


                Глава  восьмая

Прошло два дня, как Мария вернулась в поле. Вернулась отдохнувшая  и заметно повеселевшая. А почему бы и не быть  ей повеселевшей. Илья, которого они с матерью ожидали и за спасение которого каждодневно просили Бога, побывал дома. Землянка, можно уже говорить, наполовину построена, а главное, что он, е; Илья, одобрил замысел своей жены и матери по строительству, хотя и убогого, но вс;-таки жилья.
Мария два дня хотя и работала, и работала неплохо, так сказал бригадир, вс; же мысленно она каждую минуту была на косогоре, в своей землянке, в которой были только каркас с крышей и потолком да остекл;нная оконная рама, вставленная между двумя столбами.
В связи с малым расстоянием между крышей и земл;й фасадной стены раму пришлось крепить не вертикально, как это обычно делается, а горизонтально, то есть класть набок, от-чего землянка приобрела довольно необычный вид и вызвала у строителей даже некоторое оживление.
– Илюшка, а твая землянка как будта за кем-та падглядавая, – засмеялся Герасим Кузьмич, командовавший установкой рамы. – Или как салдат, што выглядавая из акопа.
Первоначально об окне ни Илья, ни его помощники и тем более Мария с Натальей Ивановной речи даже и не вели. Когда же над земл;й поднялся каркас крыши и выяснилось, что если перед передней (фасадной) стеной немного убрать земли, то можно будет вставить небольшое окно. Остекл;нная рама нашлась у Кузьмича. Вот и вставили окно, хоть и оказалось оно нижней своей стороной на уровне земли…
– Зато с ею у сир;дки будя видна, – довольный своим предложением, проговорил Кузьмич. – И типерича ета уже и не зимлянка, а как ба напалавину хата, а напалавину зимлянка.
– Ничиго, Илюшка, дюжа ни тужи, – подбодрил главного погорельца дед Микиша. – Места у тибе тут на бугре т;плая, да ишшо и акно на т;плаю сторану, ни зам;рзните. Тут дажа и тапить-та ни нада будя, а если што, то вон бурьянком пракинул чуть, и т;пла. Глянь, его тут скока расте, – показал он на возвышающиеся по склону бурьяны. – Да и камыша с лазою на ставу многа, правда, за их ругають, но ты живешь на атшибе, можа, и не увидють. Тока вот на твой бугор хадить плоха…
Работая в поле, Мария на протяжении всего дня торопила время и с нетерпением ожидала конца работы. После прошедшего дождя земля размякла, и корова уже без особой напруги тащила плуг. А может, привыкла, либо поняла, что от этой, не коровьей работы ей вс; равно деться некуда. Вот и тянула лямку, словно бурлак. Соскучиться ж по пахоте Лыска не могла. Пахота – это не душистое сено.
Но так или иначе, а работа шла споро, и к обеду Мария со своей помощницей Леной оказались впереди всех женщин-пахарей третьей бригады. В бригаде пахали и четверо мужчин, но они наотрез отказались работать с женщинами на одном поле, и поэтому их результаты этого дня были неизвестны. Свой отказ работать вместе мужчины мотивировали тем, что, мол, они, то есть женщины, будут гнаться за их достижениями и угробят своих коров. Но, как потом оказалось, выработка на одну корову в мужском звене была даже меньше, чем у женщин. На что на другой день отреагировала комсомольская стенная газета «Овод», в которой были нарисованы мужики, спящие под кустом большущего лопуха.
 Узнав, что  ими вспахано с утра больше всех, Мария только незаметно улыбнулась, Лыска ж на эту новость отреагировала так спокойно, будто она такое количество соток пахала всю свою жизнь. И только Лена, узнав, что они с т;тей Машей вспахали больше всех, аж взвизгнула от восторга и радости.
– Т;ть Ма-аш, мы пе-рвы-е! – закричала она, как только стали известны итоги дообеденной работы пахарей.
Но заковыристее всех отреагировала на эту новость соседка по загонке, подруга Марии, Варвара, когда  бригадир назвал имена передовиков.
– Кузьма Иваныч, ты вот тут тока сказал, што мая лучшая падруга меня абскакала на сваей карове. Да как жа она не абскакая нас усех?  У ей жа мужик цельных пять начей дома был. Я за дни не гаварю, я гаварю за ночи. Вот ана и сразу стала передовичкаю. Да ты вярни нам наших мужиков-та, так мы табе все поля за адин день вспахаем, – под громкий смех закончила свою пламенную речь Варвара. – А ты, Маш, не абижайси. Был ба мой дома, я б им лапатой больша вскапала, чем щас пашу на карове. Будь ана трижды проклята, наша бабская доля. Што ани нас агитирують и угаваривають? Я, ты или другая какая баба, как мы с табою, мы што, не знаем, што нада кармить наших защитников? Не знаем што, нада работать? Да пускай же председатель или бригадир пагаварить са мною па-человечески, да я возле плуга буду спать, штоб раньша начать пахать. А то адин ходил с кнутом, как гайдамака, сельсоветскай рычит на всех, как сабака. Ани тока гаразды горлы драть, самагонку жрать да на нас кричать, – стихотворным слогом закончила свою бичующую местных начальников речь Варвара. – Им бабами пабыть ба годика два, радить ба аднаго, а лучшее двух, да мужа такога-та, как они сами, так, можа, патом ани были б мягчее.
В послеобеденное время Мария особо не подгоняла свою корову, хотя первенство можно было и удержать.
– Зачем? – задавала она себе вопрос. – Ныня я вспашу больша усех. А завтря, а послезавтря? – рассуждала Мария, выравнивая ранее проложенную борозду. – Харашо, што Лыска перестала храмать, – подумала она. – А как апять начне, што я патом буду делать? Дрючки на сибе насить? Да ишо и сельск;й скажа, што я сабатажница. Харашо, што хочь председатель калхоза не такой, – с благодарностью вспомнила Никиту Арсентьевича Мария.
На утреннем наряде председатель колхоза подош;л к ней и, отведя немного в сторону от женщин, спросил, как идут дела со строительством землянки.
– Да как идут. Сталбы паставили, крышу накрыли. В общем, навес сделали, а вот стены забирать нечем. У нас были сваи дрючочки, их палажили на паталок, а теперича не знаю, што делать, – призналась она Арсентьевичу.
– А много вам их надо?
– Скока штук, не знаю. Казьмич сказал, што нада забирать пачти двадцать метров. Я председателю сельсовета сказала, а вон… – Мария махнула рукой.
– Я вс; знаю, Мария. И что сделано у вас, я уже видел. Я ж каждое утро прохожу через ваш двор. Ты блиндаж видела в Серкино (урочище, лес)?
– Видала. Так его уже хтой-та разабрал. Там харошай лес был. Из его можна была и цельнай дом исделать.
– Сам блиндаж разобрали по разрешению сельсовета, а вот стены траншеи остались. Там я насчитал сто пятьдесят штук хорошего тонкомера. Этот лес, как ты говоришь, дрючочки, пош;л бы вам в стены. Забери ты их, вс; равно кто-нибудь прибер;т к рукам. Если кто спросит, скажешь, что я разрешил.
Мария тогда поблагодарила председателя колхоза. Теперь же ей надо было продумать, как привезти тонкомер. Колхозный председатель разрешил, а как повед;т себя предсовета, она не знала. Марии не хотелось ставить в неудобное положение Арсентьевича, хотя тонкомер нужен был, что называется, позарез. Поэтому она после окончания работы, отправив домой Лену, сама поехала в Серкино. Для первого раза Мария решила взять всего четыре дрючочка. Если она и попад;тся на глаза строгому начальству, то за четыре штуки принудиловки не дадут, да и на Соловки ссылать не будут.
Положив в тачку тонкомер и уложив поверх него свежескошенную траву, Мария поехала домой. Она уже представляла, как будет закапывать в землю нижний конец кругляка, а верхний, как учил е; Кузьмич, чуть-чуть подтесав, прибь;т к  бревну обвязки. Может она, размечтавшись, и «забрала бы» за время пребывания в дороге какую-нибудь стену, да вот только с момента въезда е; в село произош;л сбой хороших мыслей и начались неприятности. Когда до косогора осталось проехать всего каких-то триста метров, навстречу ей повстречался председатель сельсовета.
– Остановись-ка, Мария.  А что это ты вез;шь? – показал он на выступающие из-под травы дрючочки (столбики, колья).
– Да… ета я узила в траншее, в Серкино, ани ж там усюдно прападаюь или их хто-нибудь забире на топку, а нам ани нужны в стены. У нас же в землянке стены, Григорий Викторович, земляные. Их чем-та нада забрать, – начала объяснять председателю сельского Совета растерявшаяся Мария.
– Разворачивай корову к сельсовету, – буркнул, как бы себе под нос, сельск;й. – Я щас приду.
У крыльца хаты, в которой располагалась местная власть, стояли секретарь сельсовета и счетовод колхоза, или, как его называли селяне, «Арифметика». Взглянув на них, Мария поняла, что и работник сельского Совета, и «правая рука» председателя колхоза в изрядном подпитии.
– Что т-ты, Мария, п-пришла к нам? – с резким выделением в говоре буквы «ч» и небольшим заиканием спросил односельчанку секретарь. – Может, ты нам закусить привезла? А то мы тут с «Арифметикой» чуть-чуть выпили, а закусить нечем.
– Я к вам не шла, ета мине на дароге астановил председатель сельского Совета и сказал, штоб я падъехала суда. Наверна вот из-за етих, – показала Мария на торчащие из-под травы концы дрючков.
– О-о! Эт-та уже   под-д-падает пад ст-татью «Хищение соц-циалистической с-собственности», – засмеялся секретарь.
– Что за балаган устроили? – резким голосом спросил подошедший незаметно председатель сельсовета. – Разгружай, – скомандовал он Марии.
– Григорий Викторович, это ж трава, ей же надо кормить корову, – попробовал вступиться за Марию счетовод. –  Мы ж на совместном заседании правления колхоза и исполкома об этом говорили. Мария на своей корове пашет.
– А ты не встревай, – оборвал сельск;й счетовода. – Эти тоже разгружай, – кивнул головой на дрючки председатель, – и положи их к завалинке. А теперь слушай внимательно. Согласно постановлению оргбюро РК ВКП(б) население обязано сдавать местным органам Советской власти самовольно разобранное имущество. В случае несдачи имущества виновные будут привлекаться к строжайшей уголовной ответственности по законам военного времени. Тебе понятно, кулацкое семя?
– А как же нам быть? – задумчиво спросила Мария.
– Это пускай думает твой мужик. Переш;л бы работать в колхоз, может, мы и подумали бы, как вам помочь. А раз он хочет получать деньги, то пускай он и думает, где будет жить его семья. Траву можешь забирать и чтоб завтра на работе была без опоздания, – бросил напоследок Григорий Викторович и, повернувшись к своему секретарю и к колхозному счетоводу, пригласил их в сельсовет.
Мария, с трудом сдерживая сл;зы, подошла к корове и, взяв в руки повод, пошла домой.
– Пашли, Лыска, пускай ета трава астанется им, я табе накашу на вадапое.
Утром следующего дня о вечернем инциденте знало уже вс; село. Колхозники по-разному отнеслись к решению председателя сельского Совета. Одни, хотя их было меньшинство, одобряли его действия, мотивируя свою поддержку местной власти тем, что, мол, так ей, дочери кулака, и надо, и что дрючки уж лучше пусть сгниют в траншее, чем достанутся ей (Марии), другие ж, а их оказалось большинство, сочувствовали ей и не поддерживали решения сельского руководителя. Ид;т война, и негоже сводить давнишние сч;ты.   По-своему отреагировала на произошедшее Наталья Ивановна, когда Мария, возвратившись с работы, рассказала ей, что сельск;й не разрешил разобрать траншею.
– Не гарюй, Маня, я завтря схажу к Казьмичу. Иди вужанай и лажись спать. Сер;жу я накармила, и вон ужо спить. Иди.
Вечером следующего дня, возвратившись домой, Мария застала в землянке Герасима Кузьмича и свою свекровь. Они утепляли стены, вставляя в них вместо колышков, дрючков и тонкомера снопы камыша. К приходу Марии Наталья Ивановна и Кузьмич успели утеплить торцевую стену.
– Гляди, Мария, – начал Кузьмич, как только та зашла в землянку. – С той стараны сталбов… ну, от земляной стяны, нада привязывать четыре толстых палки..  Адну увярху, другую чуть нижа, патом ишшо нижа, а патом уже и у самам низу. Патом к палкам приставляешь, вот тах-та, – дед Гриша взял сноп камыша и поставил его в нишу между столбами, а потом ловко придавил лозовым прутом, который раза три обвил тонкой проволокой.   – Паставишь у стены камыш, а патом уже можно будя клинцавать, а патом и мазать. Камыша у вас сухого многа. В стены хватя. Не гарюй. Там пагаваривають, што Гришку нашага скора снимуть. Дураков, знаишь, и при царе была, хочь запруду делай, да и сачас их, как бурьянов на гародя. Ну ета, Мария, не Саветская власть винавата, ета, наши дураками паделались. Им дюжа хочится камандавать. Вон, ну наш Гришка, другой раз ни зная, как што делать, усюдно кричить. Нидаром жа его «Крикуном» кличуть. Им, Ягоровна, дали вожжи у руки, а кнуты ани уже сами…  – сделал заключение Герасим Кузьмич.
…Три вечера Мария утепляла стены землянки камышом, четыре дождливых дня она украдкой от людских глаз, а особенно от местного начальства, заготавливала на лугу лозовые прутья для оклинцовывания стен и прятала их в высокой осоке у дороги, чтобы ночью можно было перенести  в погреб.
Целый день Илья, снова приехавший домой, вместе с Кузьмичом и дедом Микишей прибивали гвоздями эти прутья к столбам, после чего дед Микиша, пока Мария работала в поле, за два дня сложил грубку (печку). И шесть вечеров Мария обмазывала глиняным раствором стены при свете «моргунка» («моргунок» – маленький светильник, сделанный из стеклянного пузырька, в который, через металлическую трубку, вставлялся фитиль. Для горения в «моргунке» использовался керосин, которого полную четвертушку дал взаймы дед Микиша. Почему «моргунок»? А вблизи этого светильника нельзя было ни кашлянуть, ни чихнуть, потому как он тут же гас).
 А двадцать девятого сентября, во время очередного приезда на выходной день Ильи, они всей семь;й собрались в землянке, затопили грубку, а вечером перенесли  из шалаша свои пожитки. Так началась жизнь бабушки, моих родителей и моя в том числе в землянке на вершине косогора, из которой мы выйдем «на свет божий» только в сорок седьмом году.

Село Вислое.
Апрель – май 2008 г.
               










Савельевна

__________________________________________________










У глухой стены, на узкой, изготовленной ещ; в довоенные годы кровати, под двумя т;плыми одеялами и старенькой овечьей шубой, покрытая толстой шерстяной шалью, спала вечным сном Савельевна. Рядом с е; головой лежала тр;хцветная кошка. Она лежала так, что е; передняя правая лапа была вытянута впер;д, и казалось, что Мурка в свою предсмертную минуту старалась обнять за шею уже м;ртвую хозяйку.






Глава  первая

Почти  месяц деревенька Никитиха и протекающая в конце огородов речушка Смолка, окружающие их поля и леса были во власти небывалых для этой местности холодов. Столбик термометра хоть и не опускался ниже тридцати градусов, но и не поднимался выше минус девяти. Помимо морозов здесь частым гостем бывал и северный пронизывающий ветер
Однако, как ни свирепствовали морозы и метели, а  к концу второй недели января погода начала резко меняться. К вечеру пятницы угомонился и стих ветер, ночью прошел небольшой ровный снег, а после полуночи температура пошла на оттепель. К утру первого выходного дня  столбик термометра показывал уже минус три градуса. Установившейся хорошей погодой, которую, видимо, людям ниспослали сверху,  не преминул воспользоваться охотничий люд.
В пяти километрах к северу от Никитихи, там, где речушка, а вернее, первый ее ручей, выбивается из-под меловой горы,  на обочине дороги остановился УАЗ. Время было хотя и раннее, а рассвет еще не полностью принял бразды правления у ночи, пассажиры стали шумно покидать машину.
 В утренней тишине раздались первые голоса, кто-то начал откашливаться, на короткое время блеснул огонек спички, и потянуло запахом сигареты, раздался смех и стук дерева о дерево. Охотники неторопливо доставали из машины свое охотничье снаряжение: лыжи, ружья, объемные рюкзаки и какие-то свертки  с сумками. Двое из пяти прибывших раскладывали на капоте охотничий завтрак.
– Ну что, Евгений Сергеевич, рассказывай, что нам делать. Ты у нас самый образованный по этой части, – обратился к главному редактору районной газеты районный прокурор Иван Андреевич Рыбаков.
– Да, да, инструктируй нас, – засмеялся заместитель главы района Телешев, обсасывая куриную косточку. 
– В журнале будем расписываться? – отозвался председатель районной избирательной комиссии Седых.
      Уважением в среде охотников Евгений Сергеевич пользовался уже давно, и этот авторитет был не случайным. В молодые годы ему много лет  пришлось поработать  в Сибири на стройках социализма. Кроме строек он еще и два года познавал  охотничьи премудрости на профессиональной основе в одной промысловой артели.
– Смейтесь, смейтесь, – покачал головой Скориков. – На прошлой неделе вот такие же, как мы, снесли одному, такому же, как мы, жаканом голову. Это в самом дальнем районе на границе с Воронежской областью. Поэтому ружья друг на друга не наставлять, вдоль цепи не стрелять  и вообще стрелять только по видимой цели. В местах сбора и в машине ружья должны быть разряжены. По нашему маршруту кабанов и лосей не будет, козы здесь тоже не обитают, поэтому ружья заряжать патронами с дробью номер один либо картечью. Подранков не делать. Будем идти цепью, расстояние друг от друга – сто – сто двадцать метров. Я иду поймой реки, чуть впереди вас. Сбор в Никитихе у Анастасии Савельевны, у которой мы осенью, в день открытия охоты на пушных, пили чай. Там мы должны быть часа через три.  У нее делаем привал на один час. И еще. Зайцы могут находиться в затишных местах: за кочками, под кустами, в канавах, за сугробами. 
– А машина? – спросил водитель УАЗа.
– Тебе можно будет остановиться у свертка на полевую дорогу на Никитиху. Если можно будет проехать сотни две метров, то продвинься в нашу сторону. Ты, Николай, будешь как бы в засаде, а мы будем на тебя гнать зверя. А теперь на лыжи и в путь. Лишнего ничего не брать и особо не торопиться.
– Евгений Сергеевич, что ж вы о Савельевне ничего не написали? – спросил прокурор, вспомнив обещание редактора, которое тот давал старушке в октябре прошлого года.– Восемьдесят пять лет и живет одна. Таких в районе…
– Да все как-то не было времени, – с огорчением проговорил Скориков, перебивая Рыбакова. – Да и материала оказалось маловато. Думаю, что сегодня что-нибудь добавлю, вот тогда можно будет и писать. Савельевна обещала мне еще рассказать, как организовывали колхоз в Никитихе.
Образовав редкую цепь, охотники медленно тронулись в путь по свежему снегу, который тонким слоем лежал на плотном насте, внимательно вглядываясь во все, что могло привлечь их внимание.
Скориков, как и обещал, спустился в речную пойму. Теперь он шел медленно по более чем метровому снежному наносу, часто останавливался, нагибался, что-то разглядывал, несколько раз возвращался назад, дважды  прошел большими кругами, а потом и вовсе ушел на своих широких снегоходах к самому руслу речушки, которая пряталась под толстым льдом  и снежным покровом в зарослях камышей и лозняка.
 Кроме обычного ружья, которое Евгений Сергеевич нес в правой руке, у него на груди висел еще и фотоаппарат с огромным объективом, способный сделать портрет зайца на расстоянии более двухсот метров. Фотоаппаратом главный редактор пользовался настолько часто, что идущий на лыжах в полутора сотнях метров от него прокурор даже подумал, что Скориков приехал не охотиться на зайцев с лисицами, а для того чтобы сделать  как можно больше снимков для своей газеты, в раздел «Окно в природу». Однако Рыбаков ошибался.
Пропетляв среди кустов лозняка с полчаса, Евгений Сергеевич остановился, поднял левую руку вверх, как бы привлекая внимание идущих по склону, и когда судья сделал то же самое, он выстрелил. Стрелял Скориков, не целясь и даже не берясь за ружье левой рукой. Пальнул навскидку по направлению своего движения.
– Чего шуметь? – подумал прокурор. – А еще профессионал, – усмехнулся он. – Так все зайцы разбегутся.
Только Иван Андреевич так подумал, как тут же увидел катящийся прямо на него грязно-белый клубок. И только когда расстояние уменьшилось до тридцати пяти – сорока метров, Рябков понял, что Скориков пугнул на него зайца.
 Длинноухий, не сбавляя скорости, мчался вперед. Но когда прокурор начал поднимать ружье, чтобы сделать выстрел, заяц вдруг сделал резкий разворот влево и оказался на прямой линии между редактором и им. И тут Рыбаков вспомнил наставление общественного охотоведа о том, что стрелять в таком положении нельзя. В подтверждение слов Скорикова он увидел, как тот начал быстро уходить с этой самой прямой линии.
Заяц вдруг остановился и даже сделал стойку. Он как бы дразнил охотника:  мол, стреляй, но только, смотри, не попади в своего друга. Пока Рыбаков раздумывал, как ему поступить, заяц сделал прыжок и стремглав помчался по тылам цепи охотников. Сообразив, что длинноухий уходит из возможной зоны поражения, прокурор начал быстро разворачиваться вправо. Но тут произошло то, над чем потом долго будут подтрунивать участники охоты этого дня.
Лыжи. На них хорошо кататься с гор и горок. Хорошо ходить прогулочным шагом. На них можно сделать эффектную стойку, для того чтобы Скориков сделал снимок, которым потом можно будет похвастаться дома: вот, мол, как я могу кататься. Но, как оказалось, на этих самых лыжах нельзя быстро разворачиваться на месте, да еще и в спешке, да еще если учесть, что господин прокурор сегодня на них встал второй раз за последние три года. И еще. На лыжах нельзя разворачиваться и сразу же целиться в зайца. Биатлонисты на огневых рубежах не дергаются, да и то промахиваются. А тут…
Наступив левой лыжей на правую и продолжая всем корпусом разворачиваться, Иван Андреевич почувствовал, что ноги перестали его слушаться и что он начал падать. За время, которое прошло между «спутыванием» и падением на припорошенную снегом землю, он только и успел, что чуть-чуть вытянуть руки вместе с ружьем вперед. Грохнул выстрел. Рядом с прокурором поднялся  столб снега. От неожиданности произошедшего Рыбаков закрыл глаза и втянул голову в плечи…
Но в самом худшем положении из всех прибывших оказался заместитель главы района Телешев.
– Лучше бы я их не брал, – ругал сам себя Виктор Романович, имея в виду свои лыжи.
Да и какие это были лыжи. Так, одно мучение. Мало того что на них можно было только бегать по проторенной лыжне, так он еще и прихватил палки, которые оказались лишними.
– Виктор Романович, оставьте вы свои лыжи. Ну как вы будете на них идти? И палки… вы ж на охоту приехали, а не соревноваться с зайцами в беге на длинную дистанцию. Оставьте все в машине и идите пешим ходом, где меньше снега…
Не послушал. А теперь мало того что вспоминал совет бывалого охотника, так еще и через пять – десять шагов ругал самого себя. Иной раз доходило до простонародных выражений.
      На первом кратковременном отдыхе к Телешеву, для перекура, подъехал Седых. Он шел на своих охотничьих лыжах выше по склону, недалеко от лесополосы, там, где из-под глубокого снега виднелись верхушки многолетних бурьянов.
– Виктор Романович, а чего ты мучаешься с палками? Да привяжи ты их за пояс и пусть тащатся. У тебя ж руки будут свободны, – посоветовал он начинающему охотнику. – И еще. Ну чего  ты идешь по пахоте? Это поле лет пятнадцать не пахали, а тут, видно, кто-то надумал, но с бурьянами не справился. Обигонка узкая. Ты либо опустись ниже, либо поднимись чуть выше, а я перейду на ту сторону лесополосы и буду на тебя пугать зайцев, – засмеялся  Седых. – По пахоте можно и ноги переломать. Да и на лыжах по кочкам идти плохо.
После первых, можно сказать, холостых выстрелов, охотникам больше стрелять и не пришлось, хотя Скорикову за первый час и удалось поднять еще двух зайцев и пять кабанов. Но косые бежать наверх по склону, туда, где шли другие охотники, не захотели, а сразу же шмыгнули в камыши, да так резво, что  Евгений Сергеевич даже и не успел поднять ружья.
 Кабаны же, видимо, услышав выстрелы,  поспешили покинуть свои лежки, которые они устроили в зарослях камыша и лозняка, задолго до подхода к ним человека с ружьем и фотоаппаратом. Пройдя след в след по проторенной ими же в предыдущие дни тропе, они вышли на склон метрах в трехстах впереди охотников и неспешно проследовали в ближайший лес. 
Так и шел охотничий десант без особого шума и гама. День был теплым и солнечным. В небе только иногда проплывали редкие облака, похожие на клочья ваты, да временами давал о себе знать западный ветерок. К околице деревни  подошли в начале двенадцатого. Прежде чем спускаться с небольшого возвышения в Никитиху, охотники решили немного передохнуть, а заодно и перекурить.
Никитиха – это небольшая старинная русская деревенька, сведения о которой можно найти в архивных документах восемнадцатого и девятнадцатого веков. В тысяча восемьсот тридцатом году в ней было тридцать дворов. Сто лет спустя их в Никитихе уже числилось шестьдесят два, в которых проживало триста пятнадцать человек. В двадцать пятом году прошлого века здесь появился сельский Совет, а через пять лет был организован колхоз.
Сказать, что с организацией колхоза жизнь стала намного лучше, чем была  до этого, нельзя, однако в довоенные годы из Никитихи никто никуда не выехал. Захолустная деревня с организацией сельсовета и колхоза превратилась как бы в маленькое государство со своей властью и правительством. Из-за отдал;нности от районного центра и столбовых дорог высокое начальство сюда наведывалось редко, а если кто и появлялся, то особого вреда никитихинцам не причинял.
Мирную, спокойную и уравновешенную жизнь прервала война. Немцы в Никитихе хоть и были всего девять месяцев, но память о себе постарались оставить: спалили избу-читальню вместе с заведующей, молоденькой девчушкой-комсомолкой, предали огню все колхозные строения, вывезли в Германию пятнадцать подростков и превратили в пепел двадцать пять домов вместе со всеми дворовыми постройками.
За время войны в Никитиху принесли пятнадцать похоронок, трое мужиков пропали неизвестно где, в каких местах и в каких землях, двое защитников пришли на костылях, один без руки и еще один гвардии сержант без глаза, семь человек получили ранения различной тяжести.
Исполнив свой ратный долг, жители Никитихи приступили к труду мирному, по тяжести своей равноценному боевым  подвигам. К пятидесятому году, восстановив порушенное, никитихинцы начали приумножать колхозное богатство, к пятьдесят пятому наелись хлеба, чуть-чуть приоделись, построили просторный клуб с библиотекой, детские ясли и уже поговаривали о строительстве начальной школы, чтобы их дети, хотя бы до пятого класса, учились в своей деревне. У людей стали часто появляться мысли, что теперь-то они и их Никитиха будут жить долго, сытно и спокойно.  Однако в своих предсказаниях и ожиданиях крестьяне ошиблись.
С приходом к власти Хрущева у них ликвидировали сельсовет, а потом и колхоз. Три года спустя Никитиха потеряла свою перспективность, а жителям предложили строить свои жилища в соседнем селе, за пять километров от могил предков.
В восемьдесят пятом году в Никитихе оставалось двадцать шесть дворов, в которых проживали одни старики. В основном это были бывшие трактористы, доярки, свинарки, чабаны, пастухи, бригадиры и начальники среднего звена. За долгие годы своей работы в колхозе многие из них стали заслуженными и почетными колхозниками, «мастерами – золотые руки» и орденоносцами. Но к тому времени колхоз окреп и мог уже оказывать этим людям значительную помощь. Вспашка огородов, обеспечение дровами и угол;м, выделение транспорта…
С распадом Советского Союза и становлением России на капиталистический путь развития никитихинцы оказались за бортом новой жизни. Года два некоторые из них еще ходили в бывшее правление колхоза со своими удостоверениями, чтобы выпросить машину для подвоза угля  или трактор для вспашки огорода, но каждый раз либо получали невразумительные ответы, либо наталкивались на грубость новых хозяев. А когда  на их землях появились какие-то спонсоры, то про стариков и вовсе перестали вспоминать. Не приглашали их больше на собрания, не сажали в президиум и не вспоминали их былые заслуги. При Хрущеве неперспективной стала Никитиха, а при Ельцине без будущего оказались и сами ее жители-пенсионеры, о которых государство должно было проявлять особую заботу.
Осенью, при первом своем посещении Никитихи, Скориков насчитал всего девять пригодных для жилья небольших домиков. В пяти доживали свой век старики. На зимовку же оставалась одна Савельевна, других на зиму забирали в город их дети, а кого и внуки. Кроме сохранившихся дворов, в зарослях ракит, кленов и высоченных бурьянов можно было увидеть остовы построек еще одиннадцати усадеб.
– Вы смотрите, что тут творится, – почесывая за ухом, подал голос заместитель главы района. – Тут же все занесено снегом. Как же они здесь живут? И ни одного дымка. Они что, не топят? Или у них газ?
– Какой тут газ, – не выдержал прокурор.  – Кто его сюда проводил? Умирающая деревня.
– Ну-у… я пока еще и район не успел весь посмотреть. Вы хотите, чтобы я за три недели все узнал, – начал оправдываться  Телешев. – Евгений Сергеевич, вы район хорошо знаете, – обратился заместитель главы к Скорикову. – Вы этот хутор хорошо …
– Это не хутор. Это деревня, – перебил редактор Виктора Романовича. – В Никитиху мы, когда еще были пацанами, приезжали на улицу, ну, на танцы. Я ведь из здешних краев.
– Сюда приезжали на танцы? – недоумевая, спросил Седых.
– А чего  удивляться? Видите, на пригорке столбы и часть стены? – показал Скориков рукой в сторону Никитихи. – Это остатки клуба. Его построили… где-то в середине пятидесятых. Этот колхоз был в то время самый богатый. Вот они и построили. Сюда ходили из трех сел. Да тут и своих людей было много. Тогда ведь вечерами в клуб ходили все: и старые, и малые. А особенно, когда крутили какое-нибудь кино.
– А дальше? Во-от те развалины, под самым склоном, – не унимался Телешев.
– То была ферма. Здесь до конца восьмидесятых держали коров. Эта ферма лет десять занимала в районе первые места по надоям молока. В Никитихе каждое лето проводили районные семинары, на которых местные доярки передавали свой опыт гостям из других хозяйств. А как только пошла перестройка,  Никитиха стала быстро умирать.
Скориков умолк, помял окурок и, покачав головой, тронулся вниз по склону.
– Поехали, мужики. Посмотрим, есть ли тут кто живой, – проговорил редактор глуховатым голосом.
Когда до крайнего дома оставалось два десятка метров, первым заговорил Игорь Олегович:
– Мужики, да здесь, по-моему, никого нет. Смотрите, окна забиты досками, снегом все занесено и ни одного следа.
– Во втором дворе то же самое, – вздохнул прокурор.
– А Савельевна где живет? – спросил заместитель главы.
– Она в шестом отсюда, – ответил Скориков.
– Бо-ог ты мо-ой, сколько ж тут намело сне-гу, – удивился Рыбаков. – О, под самую крышу надуло, – показал он на третий дом. – Выше заборов.
– Да что-то, и правда, не видно никаких следов, – вздохнул Телешев. – Прямо дикий край. Как же тут люди живут?
– А вот как перестанут люди жить в таких деревнях и на малых хуторах, так России и не станет, – отозвался молчавший до этого Седых.
– А кто виноват, что люди бегут из сел? – с ехидцей в голосе спросил Скориков. – Вы придумали такую систему выборов, что верховная власть скоро будет из одних миллионеров. Вы ж подтасовываете итоги выборов.
– Ну, кухарки у нас уже руководили… – начал было возражать заместитель главы района.
– Не надо, – резко возразил Скориков, не дав договорить Телешеву. – Если миллион честно заработан, то пусть побудет и во власти. А если деньги наворованы… или я неправильно говорю? Иван Андреевич, государево око, опровергни меня.
– А что опровергать, – вздохнул тот. – Все правильно. У нас сейчас, как на заре зарождения человеческой цивилизации. У кого дубинка увесистее, у того и пещера просторнее, и баб больше, и кусок мяса пожирнее, а раз все это есть, значит, он и власть. А если к этому еще и горло луж;ное – он царь и Бог.  Евгений Сергеевич, а Савельевну тоже, наверное, куда-нибудь забрали. Смотри, следов никаких нет. Мы чуть-чуть опоздали на чай, – с сожалением проговорил прокурор.
– Забрали, говорите? У всех окна либо заколочены досками, либо прикрыты ставнями. А тут ни того ни другого. Тут что-то не то, – сделал тревожное предположение Скориков, остановившись у  занесенной снегом калитки. – Открыть мы ее не сможем и через нее не перелезем, – посетовал он
– Да нет Савельевны тут, – заключил заместитель главы. – Если бы она была, то уже отозвалась бы.
– Я пока не посмотрю, отсюда никуда не пойду, – резко высказал свое окончательное мнение редактор. – Никто не уезжает из дома, оставляя его открытым. Посмотрите, даже наружная дверь не закрыта. Видите, петля висит, а замка нет?
– Да, может, тут какая потайная задвижка, – предположил Седых. – Вот и не повесили замок.
– Вы пока порассуждайте, – не выдержал Скориков, – а я пройду во двор с огорода. Там калитка приоткрыта.
– Вот следопыт, – с усмешкой, недовольным голосом проговорил Телешев, после того как редактор скрылся за глухой стеной. – Так мы к дороге и к вечеру не попадем.
Евгений Сергеевич, оставив снегоходы у калитки, резкими и сильными ударами сумел немного приоткрыть легкую дощатую дверь и хотя с трудом, но протиснулся в образовавшийся просвет во двор, где снегу было чуть поменьше, чем на улице и  в огороде. Да и лежал он здесь большим сугробом посередине двора, как будто его кто сгреб в кучу. У дверей сарая и маленьких пристроек снегу было немного, и, воспользовавшись этим, Скориков поочередно открывал их и заглядывал вовнутрь. Приоткрыв последнюю дверь, Евгений Сергеевич резко выпрямился и посмотрел в сторону ожидавших его охотников.
– Мужики, а Савельевну никто не забирал. У нее в курятнике подохли куры. Пять штук. Если бы ее забрали, то кур здесь не оставили бы. Давайте открывать наружную дверь.
– Наружную дверь? – переспросил Иван Андреевич. – Ты нам вначале открой нашу калитку, а потом будем думать, как войти в хату.
Воспользовавшись старой совковой лопатой, которая была приставлена к стене курятника, Скориков за короткое время очистил от снега и калитку, и проход к двери дома.
– Не-ет, эту дверь мы не откроем, – вздохнул Евгений Сергеевич. – Лутки дубовые, доски на двери толстые и тоже дубовые, да и засов кузнечной работы. Придется нам посмотреть, как попасть в хату, минуя двери.
– Евгений Сергеевич, а может, через вот это окно, – предложил прокурор. – Окно одинарное. Если через него попадем в сени, то можно будет открыть дверь.
 Из-за отсутствия других, более легких вариантов, охотники приняли предложение Рыбакова. Скориков аккуратно выставил ветхую раму и, освободив оконный проем, посмотрел на самого легковесного из них – на Седых.
– Игорь Олегович, а в сени придется через эту дыру проникать вам. Вы среди нас наиболее подходящее лицо.
– Понятно, – согласился председатель районного избиркома. – Тогда помогайте.
Первым  порог прихожей переступил Скориков. Осмотревшись, он сделал несколько шагов и приоткрыл дверь в переднюю, в которой предположительно должна была находиться хозяйка дома.
– Здесь ее нет, – раздался приглушенный голос редактора. – Подождите у двери, я сейчас посмотрю в кухне. У нее там была еще одна кровать. Ступайте осторожно, пол промерзший и скользкий.
Пройдя по диагонали прихожую, Евгений Сергеевич осторожно начал открывать узенькую фанерную дверь.
– Проходите, – едва слышно проговорил он и, подняв левую руку, поманил к себе стоящих у порога мужчин.
У глухой стены, на узкой, изготовленной еще в довоенные годы кровати, под двумя теплыми одеялами и старенькой овечьей шубой, покрытая толстой шерстяной шалью, спала вечным сном Савельевна. Рядом с ее головой лежала трехцветная кошка. Она лежала так, что ее передняя правая лапа была вытянута вперед, и казалось, что Мурка в свою предсмертную минуту старалась обнять за шею уже мертвую хозяйку.
Иван Андреевич осторожно приподнял край темно-коричневой шали  и отшатнулся.  Отшатнулся оттого, что на него в упор смотрела немигающим вопросительным взглядом покойница, на лице которой застыла детская невинная улыбка.
– Дожились. Знаменитая на весь район труженица, стахановка, почетная колхозница умирает в одиночестве, всеми забытая. И не просто умирает, а замерзает в нетопленой хате. Довели мы Россию, мужики, до ручки довели, – зло проговорил Скориков и покачал головой.
– А мы тут при ч;м? – начал было председатель избиркома.
– Да при том. Он – власть районная, – редактор ткнул рукой заместителя главы в плечо. – Ты фальсифицируешь выборы, а он… – Евгений Сергеевич посмотрел на прокурора, – не усматривает никакого в этом нарушения.
– А редактор газеты? – спросил заместитель главы района.
– Редактор? А я еще хуже вас, – вздохнул Скориков и, нагнувшись к полу, поднял крышку, которой была накрыта кастрюля. – Посмотрите, чем она питалась. Картошка, пшено и вода. Такой суп  ели после войны. А чем топила? Бурьяном и тонкими ветками, которые можно было поломать руками.
– Ничего не трогать и ни к чему не прикасаться, – вдруг, как бы опомнившись, проговорил прокурор. – Кто у нас самый молодой? Виктор Романович, у вас беговые лыжи… постойте, у вас же есть мобильный телефон.
– Да он отсюда не берет, – отозвался Телешев.
– Тогда, на лыжи и к машине. Сколько отсюда до дороги?
– Около трех километров, – подсказал Скориков.
– Надо идти к машине. Проехать на ней до села и вызвать сюда милицию и «скорую».
– К машине пойду я сам, – раздался голос редактора. – У меня в машине есть рация. Помните, были в колхозах? Я одну установил в редакции. Поэтому к машине пойду я сам, так будет надежнее. Если же не удастся связаться по рации, вот тогда я поеду в село. Сюда надо будет ехать на большом тракторе с телегой. На машине тут делать нечего. Дорога  занесена. Либо заставить дорожников расчистить дорогу. Я пойду, а вы можете походить по огороду и спуститься к реке. Здесь холоднее, чем на улице. Как только я созвонюсь, то постараюсь пробиться сюда на своей машине по открытому полю. Ждите.


                Глава  вторая

Домой Скориков вернулся только в начале девятого вечером. Открывая дверь, жена сразу же начала расспрашивать, что произошло у них или с ними на охоте.
– Мне позвонили из редакции и предупредили, что ты задержишься из-за какого-то непредвиденного случая. Я подумала, что, может, кого ранили или, еще хуже, убили.
– Валя, успокойся. Ты помнишь, я тебе рассказывал осенью про одну пожилую женщину, которая жила в Никитихе?
– Савельевна?
– Да. Умерла Анастасия Савельевна. Вернее, замерзла в своей хате. Осенью мы у нее пили чай. А сегодня пришли…
– Да ты что-о! Замерзла в хате? Го-споди, до чего ж мы дожились. Люди уже начали замерзать в хатах. Господи. А у нее ж есть дети. Они-то что?
– Дочь у нее умерла, а сын, как она мне рассказывала, живет где-то под Москвой или в Воронеже. Он у нее, по ее словам, самый богатый. Так вот этот самый богатый  отправлял ее вначале в дом престарелых, а когда она оттуда сбежала, он ее поместил в психушку. Из этого заведения ее отпустили по причине полной вменяемости и здравого рассудка. А когда Анастасия Савельевна уходила из больницы, ей врач сказал, что у них должен находиться ее сын, а не она.
 – Господи, да что же это делается, – возмущалась жена Скорикова. – При живых детях родители замерзают. А как же вы узнали, что она в хате?
– Дверь наружная закрыта была изнутри. А следов не было.
– И вы что, ломали двери?
– Не-ет, мы окно выставили.
Евгений Сергеевич глубоко вздохнул, прошелся по комнатам и, присев в кухне на табурет, начал массировать правой рукой грудную клетку.
– Женя, ты бы разделся, – несмело предложила мужу Валентина Анатольевна. – Тебе, может, валерьянки… тебе плохо?
– Не могу. Ты представляешь? Сухонькая, маленькая, а лицо прямо детское. Брови «домиком» и застывшее удивление. Не могу. Стоит перед глазами. Надела на себя все теплое и замерзла. Замерзнуть в хате в начале третьего тысячелетия.
Евгений Сергеевич откашлялся, встал с табурета и стал нервно прохаживаться по кухне.
–  Ты бы посмотрела на ее кошку. Она еще осенью не отходила от Савельевны ни на шаг. Так вот кошка оказалась самой преданной. Она легла у е; у головы да так и осталась с вытянутой лапой, как будто хотела ее обнять.
– Успокойся. Вот тебе валерьянка. Выпей и пойди разденься. Кто ж теперь ею будет заниматься? – спросила жена, расставляя на столе тарелки.
– Пока е; забрали в морг районной больницы, а милиция ищет сына. Только адреса его никто не знает, – отозвался Скориков из прихожей. – Придется заняться мне. Может, я отыщу ее сына. Савельевна два месяца  жила в доме престарелых и столько же была в психбольнице. Может, там остались какие-нибудь сведения. Да и вообще, я хочу собрать о ней как можно больше материала. Она еще до войны была знаменитостью в районе. Ее звено в тридцать восьмом году вырастило сахарной свеклы по шестьсот с лишним центнеров с гектара.
– А что ж с нею так поступили? Или, что, страна стала другой? А может, люди уже никому не нужны? – спросила жена и сама же ответила: – Развалили Советский Союз и развратили людей. К вседозволенности человек привыкает быстрее, чем к жизни по определенным правилам и законам. Сейчас главным в жизни стало – погоня за деньгами.
– Вот и Савельевна об этом осенью говорила.  «Пока мой сын, – жаловалась она, –  не гнался за деньгами, он был человеком, а как стал богачом, так и свихнулся. Штоб на бедную и старую мать не глядеть, он меня готов даже в психушку сбагнить», – плакала она тогда.
– Я ей не поверил, думал, они просто поссорились. В семье ведь всякое бывает. Может, с невесткой повздорили, тем более что она моложе ее сына на двадцать лет.
– О-о! Он что, поздно женился?
– Не-ет, это у него вторая.

Ужинали Скориковы долго и молча. Нелепая и трагическая, по всем человеческим понятиям, смерть Савельевны заставила их задуматься о том, почему все-таки люди за два десятка перестроечных лет стали такими бездушными и бессердечными. И почему старшее поколение не может принять тот образ жизни, который им насильно навязывают правители? 
После ужина, вместо того чтобы, как обычно, смотреть телевизор, Евгений Сергеевич с женой уселись в зале на диван и начали просматривать содержимое сумки, которую он привез из Никитихи. При осмотре квартиры, с разрешения прокурора, Скориков забрал фотографии,  вырезки из газет с очерками и фотографиями, какие-то тетради, журналы и письма мужа Анастасии Савельевны с фронта.
– Евгений Сергеевич, ты забери все вот это, – показал Иван Андреевич на большую дерматиновую сумку, в которой хранилось все ранее перечисленное. – Посмотри, может, тебе это пригодится. Оставлять здесь – как-то не по-человечески. Это память о ней, о ее жизни. Найдутся дети или другие родственники, потом передашь им. Пока пусть хранятся у тебя.
– Смотри, Валя, вот это Савельевна, сколько ж тут ей лет? – показал Скориков жене фотографию. – Ты посмотри, какая она была красивая. А взгляд… Нет, ты посмотри, посмотри, какие у нее глаза. Валя, такого проникновенного взгляда сейчас на фотографиях не увидишь.
– А в каком это было году? Может, на обороте что написано? Подожди, я очки возьму.
– Не надо. Я нашел газету. Вот, смотри. Заголовок «Передовик колхозных полей». А дальше… «…Молодая колхозница колхоза им. Сталина комсомолка  Настя Никитина ежедневно перевыполняет план прорывки сахарной свеклы. Вместо восьми соток она прорывает от восхода солнца и до его захода по четырнадцать – пятнадцать. Свекловичницы! Равняйтесь на передовика колхозных полей комсомолку Никитину Настю! Равняйтесь на лучший результат! Передовым трудом разобьем гидру мирового капитализма!». Это было в одна тысяча тридцать пятом году.
– Сколько ж ей было лет-то?
– Шестнадцать с половиною.
– Шестнадцать? И с восхода и до захода? Бо-же.
– Да. Так вот работали наши родители и деды, – вздохнул Евгений Сергеевич и поправил очки. – Так они могли работать. Поэтому и разбили немца. А мы жидковаты.
– Женя, а вот, посмотри. Это, наверное, их свадебная фотография. Красивая была пара.
– На обороте что-нибудь написано?
– Да-а. Никитин Михаил Николаевич и Никитина Анастасия Савельевна. Сфотографировались осенью в городе. Год проставлен, тысяча девятьсот тридцать шестой. Ей было… почти восемнадцать, а ему.… С какого года ее муж?
– Пока не знаю. Но он может быть ее ровесником, а может, даже и моложе либо старше ее на пять – семь лет. Это, значит… с двенадцатого или с тринадцатого года. Его год рождения можно было бы узнать в свидетельстве о браке, но его нет.
– Женя, а почему у них одинаковые фамилии?
– Ну, они же муж и жена, – усмехнулся Сергеевич.
– Это понятно. Но у нее и девичья тоже Никитина. Они что, родственники? – удивилась Валентина Анатольевна.
– А в Никитихе были почти все Никитины. Валя, все правильно. Михаил Николаевич родился в конце тринадцатого  года. Вот «похоронка». Михаил Николаевич погиб в августе  сорок первого года. Это была, вероятно, первая «похоронка»  в Никитихе. Представляешь? В самом расцвете сил. Был мужик, и не стало его. И таких, как он, миллионы.
– А ей двадцать два и двое детей. Господи, где ж твоя справедливость? – с горечью проговорила Валентина. – Бедная женщина. Всю жизнь промучилась и на старости лет, имея богатого сына, замерзла в нетопленой хате и в одиночестве.
До позднего ночного часа сидели Скориковы, рассматривая фотографии и пожелтевшие  газеты давно ушедших лет.  В половине двенадцатого Евгений Сергеевич встал из-за стола и направился было в ванную.
– Что-то я сегодня устал. Пойду помоюсь и спать. Завтра я думаю съездить к главе тамошнего сельского округа. Надо у них узнать, кто раньше жил в Никитихе, а потом перебрался на центральную усадьбу в Разуево. Может, найду там кого из родственников. Пойду, а то уже глаза слипаются.
– Же-ня! Женя! – позвала Валентина своего мужа, готовившегося уже на ночной отдых. – Иди скорей сюда. Ты посмотри, что я нашла-а. Смотри! Газета за тридцать третий год. Смотри, кто сидит на лошади! Это же Савельевна!
– «Косовица ржи в колхозе имени Сталина», – прочитал Евгений Сергеевич. – Ну и что?
– Как что! Ты посмотри, кто сидит на первой лошади. Да ты не на фотографию смотри, а на приписку внизу. Видишь, химическим карандашом написано? Читай.
     – «На лошади сидит Настя Никитина», – произнес вслух Евгений Сергеевич. – Ну-у и ну-у.
– Вот тебе и ну, – засмеялась Валентина Анатольевна. – Тебе не в сельсовет надо ехать, а в областной архив. А может, даже зайти в наш районный. Там должны храниться все колхозные документы. Довоенные есть или нет, не знаю, а послевоенные обязательно должны быть. Ты о ней должен не очерк написать. О ней надо писать книгу. Люди ее возраста заслужили того, чтобы о них чаще напоминали и чаще их вспоминали.
– Валя, кому это сейчас надо? Савельевна  косила рожь и полола свеклу, а сейчас многие в ее возрасте стоят на панели по российским городам либо толпами едут за границу. В то время, будь у человека желание и мало-мальские способности, можно было учиться в любом учебном заведении. Деньги ведь были не нужны. Образование было бесплатное.
– Женя, это нужно не нам и не голым девицам, которых каждую минуту показывают по телевизору. Это нужно Савельевне и таким, как она. Это нужно поколениям тех, кто воевал и поднимал страну из руин. Не их вина, что мы развалили их детище. Они сделали все, чтобы Советский Союз был могучим, а народ достойным уважения..
Валентина Анатольевна умолкла, и ее мужу показалось, что на этом их вечерняя беседа и ознакомление с архивом Савельевны окончены. Однако Евгений Сергеевич ошибся.
– Женя! – раздался громкий голос жены. – Тут еще очень много материала. Нам с тобой хватит вечера на три. Здесь пять больших журналов исписанных ее рукой и какие-то тетради. У нее красивый почерк. Что-то про сахарную свеклу. Может, посмотрим еще чуть-чуть?
– Ва-ля, я уже с ног валюсь, – взмолился Евгений Сергеевич. – Ну не сможем мы с тобой просмотреть все бумаги за один вечер. Да вечер, собственно, уже давно и прошел. Ты думаешь, я против того, чтобы о жизни Савельевны написать хорошую книгу? Но книга ж не пишется с бухты-барахты. Для того чтобы написать ее, мне надо собрать много материала. Это не какая-нибудь там статья или заметка на десять – пятнадцать строк, а к ней фотография на полстраницы. Книгу за один присест не напишешь. Давай мы с тобою так договоримся. Вы, Валентина Анатольевна, уже на пенсии, специальность у вас – преподаватель русского языка и литературы. Так, или я ошибаюсь? – усмехнулся Скориков.
– Так и не так, – как-то глухо отозвалась жена. – Я не пенсионер, а инвалид. У меня, ты сам знаешь, гипертония.
 Три года назад Валентина Анатольевна вынуждена была даже бросить работу в школе из-за этого самого ч;ртова давления, хотя ей и нравился е; предмет. А все началось еще задолго до того дня, когда она написала свое заявление.
Лет в тридцать девять с ней начали происходить непонятные, можно сказать, недоразумения. Вставала Валентина Анатольевна тогда  рано, надо ведь было приготовить завтрак, да и самой хотелось выглядеть подобающим образом. До обеда время проходило, как обычно оно проходит в школе, – быстро и незаметно. А вот послеобеденные часы для Скориковой становились уже испытанием на выдержку и терпение. У нее часто начинала, ни с того ни с сего, кружиться голова, появлялись признаки тошноты, а перед глазами «летали черные мушки».
– Валя, а может, ты… это?.. – улыбнувшись, спросила ее историк Клавдия Дмитриевна, после того как Скорикова пожаловалась той на свои недомогания.
– Что «это»? – не поняла намека Скорикова.
– Как что, – засмеялась коллега. – Может, ты беременна? Тошнота просто так не появляется.
– Го-споди, Клавдия Дмитриевна, да какая беременность. Да если бы это было так, то я бы уже успела родить пятерых. У меня голова кружится уже лет шесть или семь.
– А ты у врачей была?
– А что мне там делать? – удивилась Валентина Анатольевна. – Я и сама  знаю, что я не беременна.
– Валя, Валя! Да если бы ты в этом возрасте забеременела, мы тебя все на руках носили. У тебя, может, быть давление. Какие ж мы бабы дуры.
Клавдия Дмитриевна сняла очки и, посмотрев на Скорикову, глубоко вздохнула.
– С давлением, Валечка, шутить нельзя. У моей матери гипертония уже лет двадцать, а может, и больше. Как она, бедная, мучается. Жирного ничего нельзя съесть, в жару нельзя выйти на улицу, работать нельзя. Летом она целыми днями не выходит на улицу. Тебе надо обязательно сходить к врачу.
В больницу Валентина Анатольевна пошла только через месяц, да и то потому, что накануне вечером, когда  она проверяла тетради с сочинениями, у нее произошла, как она потом сказала врачу, «полная отключка».
– Понимаете, я сидела на стуле… потом – раз… очнулась на полу. Сколько пролежала, не знаю. Никаких болей, никаких покалываний. Только по телу начало расходиться тепло, и мне стало так хорошо, что я аж засмеялась.
– И сколько лет вы уже, милочка, смеетесь? – спросил ее пожилой врач, поглядывая на стрелку тонометра.
– Как – смеюсь?
– Сколько лет вас тошнит и у вас кружится голова? – спросил уже серьезно врач.
– Да… лет семь.
– Так, милочка, та-ак. Сейчас мы вам выпишем… направление в стационар. Двести двадцать на сто десять, мушки летают, обмороки, а она смеется. Инсульт, паралич, а может… ну это еще рано для вас. Вам надо было к нам приходить еще семь лет назад. Ста-ци-о-нар. Вам понятно?
В стационаре Скориковой пришлось лежать два раза в течение одного года. И вот теперь... три года на…
– Валя! Ты что, не слышишь? – раздался громкий голос Евгения Сергеевича.
– Слышу-слышу, – прервав свои воспоминания, отозвалась жена. – Я задумалась.
 – Зову-зову, а ты молчишь. Ты не обижайся. Я хочу тебе предложить работу, от которой ты не сможешь отказаться. Давай книгу писать вдвоем. Я беру на себя все поездки в архивы и музеи, поездки и встречи с ее земляками и родственниками, а ты возьмешь на себя работу в нашем районном архиве. Ты сама сказала, что там хранятся все колхозные документы. Если до войны в Никитихе был колхоз имени Сталина, то название должно сохраниться и после войны. Согласна?
– Женя, а ты знаешь, я согласна. Давай попробуем. Жалко мне Савельевну. Прожить такую жизнь и оказаться никому не нужной. Горько и обидно. А ведь по телевизору каждый день говорят, как мы стали хорошо жить.
Евгений Сергеевич, после того как помылся, собрался было уже забраться под одеяло, но  вдруг почувствовал, что желание спать куда-то исчезло.
– Ты почему не ложишься? – услышал он голос жены из другой комнаты. – То ж говорил, что у тебя слипаются глаза, а теперь ходишь.
– Не знаю, – отозвался на голос жены Скориков. – У меня сейчас такое состояние, что будто я проспал часов десять и  только что встал. Спать не хочется совсем.
– Выпей снотворного и ложись. Не забывай, что тебе завтра идти на работу. Это мне можно и днем поспать. Ложись.
– Завтра воскресенье, Валя, поэтому и я могу поспать.

Выпив таблетку снотворного, Евгений Сергеевич забрался под одеяло и, приняв свою излюбленную позу «на левом боку», закрыл глаза, думая, что сон придет сам по себе. Однако сколько ни ожидал он ночного гостя, его все не было. Вместо него появлялись из ниоткуда брови «домиком» и застывшая навсегда  детская улыбка Савельевны.
Скориков много раз переворачивался с одного боку на другой и трижды пробовал лежать на спине, но результат был один и тот же – «брови домиком» и улыбка Савельевны. Устав бесцельно лежать, Евгений Сергеевич в начале второго встал, подошел к столу, сел на стул и… мысленно вернулся в Никитиху.
– Не спишь? – негромко спросила его жена, неслышно вошедшая в  комнату.
– Не могу, – вздохнул Евгений Сергеевич.
– Снотворное пил?
– Да пи-ил, – поморщился Скориков и, подняв голову, посмотрел  на жену. – Прямо какое-то наваждение. Я же не первый раз увидел мертвого, – удивляясь происходящему, скороговоркой проговорил  он.
Валентина Анатольевна вздохнула, покачала головой и, повернувшись, пошла в свою комнату. Однако у самой двери она остановилась и, немного повернув голову, усмехнувшись, проговорила: – Стареешь, Скориков, стареешь. Ложись спать.
Уснул Евгений Сергеевич уже в половине третьего, после того как у него начало покалывать в висках и затылочной части головы. То ли, наконец-то, подействовала таблетка снотворного, то ли к этому времени он просто измучился.
Спал Скориков долго и достаточно крепко. И если бы не Валентина Анатольевна, то он мог бы проспать до самого обеда. После девяти часов она несколько раз заходила к нему  в комнату, чтобы посмотреть, спит он или не спит. И, наконец, не выдержала и тронула его за плечо.
– Же-ня-а, ты вставать думаешь? – услышал он сквозь сон голос жены. – Или ты сегодня надумал пролежать целый день?
– А сколько времени?
– Уже десять, – усмехнулась жена. – Прокурор звонил. Интересовался, как ты себя чувствуешь.
– А-а, – неопределенно протянул Евгений Сергеевич. – Нормально чувствую.
Оставшееся дообеденное время прошло довольно быстро. Скориков после позднего завтрака несколько раз садился за стол, перебирал какие-то бумаги, копался в своем фотоархиве и в конце концов не выдержал безделья и пошел к жене, которая возилась в кухне с приготовлением обеда.
– Может, тебе нужен помощник? – обратился он к ней.
– А ты что, не можешь себя занять каким-нибудь делом?
– Да, знаешь, что-то никак не соберу свои мысли в кучу, – усмехнулся Евгений Сергеевич. – Вчерашний день выбил меня из колеи. Не могу сосредоточиться, хоть ты пропади.
– Займись архивом Савельевны, – посоветовала Валентина Анатольевна. – До вечера времени много, как раз успеешь его разобрать. Разложишь по годам, по темам. Посмотришь, что написано в толстых журналах, ну, в амбарных книгах. Я вчера пролистала, они исписаны все.
– Не-ет, – покачал головой Скориков. – Я, наверное, после обеда пойду в редакцию.
– А сегодня ж выходной. Что там одному можно делать? Не хочешь просматривать архив Савельевны, можно посмотреть телевизор. Сегодня  хорошие передачи. В крайнем случае, можно сходить в гости к Разумкиным. Они дано нас к себе приглашали. Надежда вчера приехала из Москвы.
– Не-ет, опять просмотр тряпок, – замахал руками Евгений Сергеевич. – Что угодно, только не это. Если тебе хочется к ней сходить, то иди, а я пойду в редакцию.
– Ну что в редакции можно одному делать? – настойчиво напоминала Валентина Анатольевна мужу о выходном. 
– Да мне никто и не нужен. В нашем архиве  хранятся подшивки районных газет начиная с тысяча девятьсот сорок четвертого года. Вот я и хочу начать их, так сказать, листать и изучать. Савельевна уже до войны была звеньевой.
– Тогда понятно. Теперь я с тобой согласна. Я иду к Разумкиным, а ты можешь бежать в свой второй дом. Ты на ужин хоть постарайся прийти пораньше.
      В начале четвертого, сразу после позднего обеда, Скориковы разошлись до вечера по ранее оговоренным адресам.


                Глава  третья

Только спустя неделю у Евгения Сергеевича появилась возможность заняться сбором материала для будущей книги о простой российской крестьянке, ввиду того что он всю неделю пробыл в командировке. Поэтому пришлось отложить и знакомство с архивом Савельевны, и просмотр подшивок своей районной газеты, и намеченные встречи с людьми, которые знали Никитину с далеких детских лет.
  А началась командировка, как ни странно, прямо в то воскресенье, когда было намечено поработать в редакции. Едва  Скориков вошел в свой кабинет, чтобы раздеться и потом уже сходить в архив, как сразу же зазвонил телефон. Подойдя к столу, Евгений Сергеевич взял трубку.
– Жень, ты? – услышал он голос заместителя редактора областной газеты, старого своего друга Виктора Владимировича Полугаева. – Ну что ты молчишь?
– А  мне что, еще и говорить надо? Я ж слушаю, – ответил Скориков и вздохнул. 
– Ну, если ты слушаешь, тогда, здравствуй, – раздалось в трубке, и Евгений Сергеевич услышал негромкий смех друга.
– Здравствуй, Виктор, – ответил Скориков.
 – Ты только не вздыхай. У меня для тебя хорошая новость. По нашей линии организуется поездка в Беларусь. Ты как?
– Я с большой радостью и желанием поехал бы.
– А раз с большой радостью и желанием, тогда на сборы тебе четыре часа, и чтобы к двадцати одному ты был у нашего подъезда. Мы едем поездом до Москвы, а там все расскажут. С собою ты должен взять свои принадлежности и негабаритное фотооборудование с диктофоном. А главное, не забудь прихватить побольше денег, если они у тебя, конечно, имеются. Все. Разговаривать некогда. Собирайся и бегом к нам.
Вот так у Евгения Сергеевича закончилась позапрошлая  неделя и начиналась уходящая. Ну, теперь все позади. Поездки по стране, встреча с президентом, с колхозниками и рабочими многих  заводов, с известными в Беларуси людьми остались там, в прошлом времени.
Домой из командировки Скориков привез, а точнее, еще везет, множество черновых записей и три готовых статьи, для своей газеты о развитии сельского хозяйства, диктофонные наговоры и массу впечатлений от увиденного. Удивляться же в Беларуси было чему. Если в России последние годы – одна говорильня и радужные обещания, то там работа на всех направлениях народного хозяйства.
Поднимаясь на второй этаж, Скориков представил, как удивится жена его неожиданному возвращению. Четыре дня назад, разговаривая с ней по телефону, Евгений Сергеевич не назвал дня своего возвращения из командировки, потому как и сам-то не знал, когда она окончится. Но каково было его изумление, когда, поднявшись на лестничную площадку, он увидел выглядывающую в приоткрытую дверь Валентину Анатольевну.
– И ты думал, что тебе удастся приехать сюрпризом? Удрал в Беларусь, как пожарник по тревоге, ничего толком не объяснив. Хорошо, хоть записку оставил. Заходи, Скориков. У меня уже и обед готов, – улыбнулась жена, открывая дверь. – Ты вначале помоешься или поешь? – скороговоркой спросила Валентина Анатольевна и сама же ответила: – Нет, тебе надо с дороги помыться, как раз и отдохнешь, а я за это время поставлю все на стол. К нам вечером на чай должны прийти Рыбаковы. Прокурорская чета хочет узнать из первых уст о том, как живут в Беларуси. Иван Андреевич там когда-то работал.
Пропуская мужа в прихожую, Валентина Анатольевна, как бы ненароком, прижалась к нему и шутя начала обнюхивать его лицо и воротник куртки.
– Ты, чей, и вправду постарел, а? Лет пятнадцать пахнешь одним сигаретным дымом. Эх, Скориков, Скориков. В молодые годы хоть иногда чужими духами попахивало. А сейчас и придраться не за что, – засмеялась она. – Проходи и раздевайся.
– Ва-ля, ну можно мне с тобой хоть поприветствоваться?
– А я думала, что ты уже и забыл, что  это надо делать, когда появляешься дома после долгого отсутствия.
– Да ты же не даешь сказать слова. Тата-тата, тата-тата. Здравствуй, моя дорогая жена. За время моего отсутствия со мной ничего страшного не случилось. А насчет того, что я постарел, ты не права. Я не постарел, а поумнел.
– Поумнел? Это как же?
– Очень просто. Я начал выбирать курящих женщин. Это стало намного проще, чем было в советские годы. Сейчас даже вот такие пичужки курят, – засмеялся Скориков и показал рукой на уровне своего пояса.
– А-а, тогда прости.
– Валя, а откуда ты узнала, что мы сегодня возвращаемся? Мы и сами не знали, что наша командировка укоротится на один день. Я еще, когда из поезда вышли, Полугаеву сказал, что домой появлюсь сюрпризом.
– Мне-то Виктор Владимирович полчаса назад и позвонил. А тут я уже тебя в окно увидела. Иди мойся, сюрприз, – засмеялась Валентина Анатольевна и подтолкнула мужа в спину.
Во время обеда  супруги договорились, что до прихода Рыбаковых, Евгений Сергеевич о поездке жене ничего рассказывать не будет, чтобы потом ему не пришлось повторяться. А вместо домашнего отчета он немного передохнет на диване. Вс; ж-таки неделю пришлось фактически прожить в поездах и в автобусе, а это, как оказалось, намного хуже, чем сидеть за столом, и совсем плохо по сравнению с лежанием на диване.
 Валентина Анатольевна разбудила мужа в половине пятого. Если бы не визит прокурора с женой, Евгений Сергеевич мог бы, вероятно, проспать и до более позднего времени, а возможно, даже и до утра.
– Женя, вставай, – затормошила Скорикова мужа за плечо после звонка жены прокурора и уточнения времени их прихода. – Тебе днем спать много нельзя. Сейчас выспишься, а ночь к чему и куда будешь пришивать? Что будешь делать? Опять ходить по комнате? Вставай. Скоро гости придут. Сейчас звонила Светлана Григорьевна. Я пригласила их к шести. Вставай.
…В половине седьмого гости и хозяева уже сидели за столом и даже успели выпить по бокалу легкого вина, которое привез Евгений Сергеевич из Беларуси. После второго бокала, когда Светлана Григорьевна начала расхваливать салаты, приготовленные хозяйкой, Иван Андреевич толкнул незаметно хозяина и показал взглядом на дверь.
– Угу, – ответил Евгений Сергеевич.
 – Женщины, вы тут поговорите, а мы пойдем немного покурим, – проговорил Иван Андреевич, вставая из-за стола.
– Идите, идите, – махнула рукой его жена.– Валя, а зачем мужики вообще садятся за стол? Чтоб через каждые пять минут вставать? Ни себе нет покоя, ни людям.
Уединившись на кухне, Скориков и Рыбаков наконец-то смогли начать разговор, ради которого прокурор и пришел в гости. Ивану Андреевичу интересно было узнать, как проходит жизнь в бывшей союзной республике, в которой он проработал без малого десять лет.
– Ну, рассказывай. Что видел, что слышал, какие впечатления и выводы? – спросил Рыбаков, как только они уселись за кухонным столом.
– А что рассказывать. Мы побывали в другом мире, – вздохнул Скориков. – Понимаешь, Андреевич, у них атмосфера совсем другая. Отношение людей друг к другу, разговоры, сама жизнь… Нас было тридцать человек. Были в основном редакторы районных и заместители редакторов областных газет из  нашего региона. Трое, правда, никакого отношения к газетам не имели. Так вот, из всей нашей группы в конце поездки нашлось только три человека, которым жизнь в Беларуси не понравилась. Это двое из администрации и один молодой редактор районной газеты. Остальные, и я в том числе, можно сказать, оказались в шоке от того, что пришлось увидеть. Обскакали нас белорусы под водительством своего батьки, Андреевич. И обскакали здорово.
– А как же  СМИ? Мы ж только и слышим, что наши братья живут за наш счет.
– Да какой там наш счет, – возмутился Евгений Сергеевич. – Если бы это было на самом деле, то они бы давно вылетели в трубу. У нас с чего начали со времени Горбачева?
– С консенсуса и перестройки, – усмехнулся Рыбаков. 
– С крушения всего того, что было построено в советский период, – поправил его Скориков. – С развала промышленности и сельского хозяйства, с превращения армии в недееспособное образование, с переименования улиц, со сноса памятников, с охаивания всего  и всех. А там ничего не меняли. Белорусы начали улучшать то, что им досталось от Советской власти. Мы побывали на МТЗ и МАЗе, нам показали, как собирают знаменитые БЕЛАЗы, мы увидели своими глазами колхозы.
– Ну, вас же, наверное, возили в самые лучшие хозяйства?
– Да, нам показали два самых лучших, самых благоустроенных, где для людей созданы условия для жизни лучше, чем в крупном городе, в котором жители задыхаются от смога. Но нам сразу же пояснили, что эти два хозяйства показывают для того, чтобы мы увидели, к чему стремятся белорусы в организации сельского хозяйства. По пути мы попросили свернуть на одну из дорог, ведущую в рядовой колхоз. И ты думаешь, там завал? Мы увидели стройку, которая не прекращается даже зимой. Люди работают. У нас же одна болтовня. Были мы и в средних колхозах. Нам показали три хозяйства. В одном же районе вообще мы получили, можно сказать, под дых. Приехали, как обычно, в районный центр и пошли на встречу с руководством района. После знакомства и обмена любезностями  руководитель района подошел к карте, она у него на стене, и попросил нас показать любое хозяйство, в котором мы бы хотели побывать. Вот так они живут Ты знаешь, что их МТЗ выпускает в год более восьмидесяти тысяч тракторов, которые продаются в сорок стран мира. Один завод. У нас было восемь заводов. Сейчас даже не знаю, сколько осталось. Так вот, наши заводы выпускают всего восемь-девять тысяч устаревших моделей тракторов, да и те селяне не хотят покупать из-за их дороговизны и неэкономичности.
– А как вы туда ехали и чем? – спросил Рыбаков и погасил недокуренную сигарету.
– Отсюда мы уехали вечером на поезде, а утром уже были в Москве. До обеда у нас была встреча в посольстве Белоруссии, потом самол;т, и вечером мы уже оказались в Минске. Там нас уже ожидали, поместили в гостиницу, мы хорошо отдохнули, а утром был прием у президента.
– Ну и как тебе показался Лукашенко?
– Лукашенко? Это настоящий хозяин. Лукашенко знает, что надо делать и как делать. Они уже перешагнули уровень развития экономики советского периода девяностого года, а  через пару-тройку лет будут занимать первое место среди бывших республик Союза. У них сейчас все отрасли модернизируются самыми быстрыми темпами. Мы же все разваливаем. Зато газ и нефть шуруем за границу такими темпами, как будто мы не свои углеводороды продаем, а американские. Кстати, американцы ведь у себя мало что добывают. У них все законсервировано.
– А как у них с образованием и медициной? – прервал Скорикова Рыбаков.
– Это все у них бесплатно. Доходит до курьезов. Кто из наших бывает в Белоруссии, то, по возможности, старается  заглянуть к стоматологу.
– К стоматологу? – удивился Иван Андреевич.
– Да. У них  это бесплатно. У нас же, чтобы попасть к зубному, надо иметь не менее десяти тысяч рублей. Мне самому еще два года назад надо было идти, но я до сих пор не насобираю денег. Так вот и хожу щербатым, – Евгений Сергеевич показал Рыбакову на два просвета в нижней челюсти
– Ну а как общий вид. Ну, впечатление?
– Чисто у них, Андреевич. Чисто. Везде чистота. Мы, задрав штаны, под руководством наших правителей бежим на Запад, а они наводят порядок. Посмотри, что творится у нас. Все завалено бутылками и пакетами. Обочины дорог вообще превращены в свалку. Стыдно за самих себя.
– Поэтому, Сергеевич, от нас все и отказались. Не хотят с нами жить коммунальной квартирой, – засмеялся Иван Андреевич. – Хотя со многими мы по-братски и обнимались.
– Ладно, Андреевич, это все Белоруссия. Ты мне скажи, Савельевна отчего умерла? Вскрытие делали? И похоронили ли ее? А то неделю пробыл в гостях и пока ничего не знаю.
– Истощение и переохлаждение. По-видимому, она приболела, а тут холода хватили. А первая и основная причина –  это старость. Будь она молодая, она бы одна не жила, а если бы и пришлось жить, то постаралась бы справиться с трудностями. Вскрывать ее не вскрывали, и так все видно. Ребята сделали осмотр и пришли к выводу, что печь свою Савельевна дня два вообще не топила, а в предыдущие дни протапливала чуть-чуть. Это по золе в поддувале было видно.
– Значит, голод и холод, – подвел итог Скориков.
– Выходит, что так, – согласился с ним прокурор и тут же добавил: – И предательство сына.
– Так ее похоронили или нет?
– Пока лежит в морге райбольницы. Сына ищут.
– Ищут, – усмехнулся Евгений Сергеевич. – Андреевич, ты же знаешь, какой у нас розыск. Березовский  объявлен даже во всемирный розыск, а он с телеэкрана смеется над всеми милиционерами и прокурорами вместе взятыми. И-щут. Савельевна говорила, что он «дюжа богатай», а раз «дюжа», значит, он может иметь несколько домов, квартир, да и вообще  числиться у черта на куличках. Сейчас же все богатые стараются жить официально на каком-нибудь острове, которого  на карте без лупы не видно. Она месяц пролежала в хате, а теперь в морге. При жизни мучилась и после смерти не нашла успокоения.
– Евгений Сергеевич, не надо высказывать сво; недовольство в такой уничижительной форме. Существует определенный порядок захоронения одиноких людей. Если не найдется ближайший родственник, тогда по прошествии, по-моему, месяца разрешено хоронить. И это должна делать та местная власть, на территории которой найден труп.
– Ладно. Завтра…
– Что завтра? – перебил Скорикова Иван Андреевич. – Ты, наверное, забыл, что завтра воскресенье, а значит, и  выходной.
– Выходной? – удивился Скориков.
– О-о, да ты совсем отстал от жизни, – подколол хозяина прокурор. – Пойдем-ка мы с тобой к нашим женщинам, – предложил Рыбаков, – а то они без нас на салатах помешаются.
Однако Иван Андреевич напрасно волновался, что без мужского общества их жены будут скучать и сведут свои разговоры к обсуждению приготовления салатов и выпечки тортов. Когда они неслышно вошли в зал, женщины сидели на диване и…
– Та-ак, та-ак. Ага-а. О! Нам с тобою в скором времени предстоит встреча с королями, – раскладывая и передвигая на журнальном столике карты, комментировала Светлана Григорьевна. – Смотри, Валя, вот король червей, а вот забубенный, прости, бубней, – усмехнулась она. – Ты представляешь, они настойчиво добиваются встречи с нами. И это будет в ближайшее время. Да, в самое ближайшее время.
Разложив карты, жена прокурора подняла голову и посмотрела на Валентину Анатольевну, которая с улыбкой разглядывала стоящих у двери  мужчин.
– Ох, Господи, и это короли? – повернув голову, проговорила Светлана Григорьевна и, громко хмыкнув,  закрыла глаза. – Ну хоть бы один раз сбылось предсказание карт. Вы что, все вопросы уже успели обговорить? Мы с Валентиной Анатольевной только начали отдыхать… Вы нам даже не дали помечтать. А-ах! Так всегда, – в сердцах проговорила жена прокурора и махнула рукой. – Ну, чего теперь стоять в дверях. Проходите.
Субботние вечерние посиделки у Скориковых  закончились в половине одиннадцатого. Пока потом гости и хозяева оделись, пока Евгений Сергеевич с женой  проводили Рыбаковых чуть ли не до самого их дома, прошел еще почти целый час.
– Давай, Женя, сегодня мы не будем больше полуночничать, – предложила Валентина Анатольевна мужу, когда они возвращались назад, в свою квартиру. – Что-то я  подустала. Ты мне завтра расскажешь о своей поездке, а я тебе о своих находках в нашем архиве. Я ведь в нем просидела целых три дня.
– И молчала, – с обидой в голосе проговорил Сергеевич.
– Нет, ну ты посмотри на него. Ты же, как только  переступил порог, помылся, поел и тут же завалился спать. Мне что, спящему надо было тебе рассказывать? – обиделась жена.
– А неужели я спал? – удивился Евгений Сергеевич. – Что-то я не помню такого. А вообще, я с твоим предложением согласен и всецело его поддерживаю. Надо этой ночью хорошо выспаться, а завтра будем делиться своими впечатлениями.
Приступить к намеченному в воскресный день Скориковы смогли только после обеда. Дообеденное время у них ушло на решение хозяйственных вопросов. Пока Валентина Анатольевна занималась кухонными делами, Евгению Сергеевичу пришлось сходить за картофелем, морковью, капустой и кое-какими солениями в погреб, оборудованный под дачным домиком в километре от пятиэтажки.
В доме подвал из кирпича устроить не удалось, а то, что было сделано из досок, для хранения породуктов не годилось. Некоторые жильцы, прямо в первые дни после заселения, ухитрились обустроить себе капитальные подвалы с глубокими ямами для хранения огородной продукции. Но после того как подвальное помещение под всем домом четыре раза за десять лет было затоплено весенними водами, а один раз банки с «закрутками» плавали в канализационных стоках, даже самые хозяйственные жильцы забросили свои закутки с овощехранилищами и устроили погреба на дачных участках. Тем более что под дачи местная власть расщедрившись, выделила землю, расположенную между строящимся поселком и промышленной зоной с ее многочисленными заводами, железнодорожным узлом, «Сельхозтехникой» и базой «Сельхозхимии», в складах которой хранились удобрения и ядохимикаты.
После обустройства дачных домиков с подвалами и небольшими ямами для хранения продукции на новом месте один раз в неделю жители дома, в котором живут Скориковы, и двух соседних пятиэтажек совершают прогулки на свои участки. Далековато, правда, но что поделаешь. В магазин или на рынок намного ближе, но там нужны деньги. Тут хоть и хлопотно, зато бесплатно и для здоровья полезно.
Дорога в километр-полтора туда и столько же назад, дает возможность человеку размяться и побыть наедине со своими мыслями, что тоже не вредно. По заключению ж психологов, кратковременное одиночество положительно влияет на психику человека, обремененного домашними делами.
 И только в начале второго Скориковы наконец-то смогли немного передохнуть и поделиться тем, что было у каждого припасено для этого момента. Для чего они решили не расходиться по своим комнатам для отдыха, как это у них было принято последние лет пять, а использовать  зал, в котором Евгений Сергеевич устроился в кресле, а Валентина Анатольевна предпочла диван.
– Что-то я, Женя, стала уставать последнее время, – пожаловалась мужу жена, устраиваясь поудобнее. – Может, то, что зима и мы мало ходим, а возможно, уже и старость сказывается. Фух! –  выдохнула Валентина Анатольевна. – Вот теперь я могу тебя слушать, о твоей поездке в Белоруссию. Рассказывай.
– Знаешь, Валя, для того чтобы узнать о качестве своей жизни, надо куда-нибудь съездить. Вот мы и съездили. Тошнотворная наша жизнь. В Белоруссии люди живут, мы же доживаем, донашиваем и доедаем. У них после девяностого года жизнь улучшилась не только по сводкам и диаграммам, но и визуально. Везде чистота и порядок.
– Вот возьми и напиши как есть.
– Напишу. Хоть и получу потом взбучку, но напишу, – пообещал жене Евгений Сергеевич.
– Ладно, успокойся. Посмотри теперь, что я тебе нашла, – улыбнулась Валентина Анатольевна и подала мужу общую тетрадь. – Я решила писать в тетради, чтобы потом не растерять листы. Три дня просидела в архиве. Дошла до сорок седьмого года. Если я буду работать такими темпами, то мне понадобится целый месяц. Там столько папок с протоколами, что глаза разбегаются, – удивленно проговорила она. – А ты знаешь, Женя, работа с документами захватывает. И особенно испытываешь волнение, когда читаешь рукописные тексты. Ведь их кто-то же писал? Писал реальный человек, которого уже нет в живых. Я написала десять страниц. Потом посмотришь. Савельевна была в эвакуации.
После того как освободили нашу территорию от немцев, ее на первом заседании правления, десятого сентября сорок третьего года назначили бригадиром. Через два года она подала заявление и перешла работать звеньевой свекловичниц. Ты прочитай первые протоколы собраний и заседаний правления. Вот были времена. Как только они выжили? Да им в пояс кланяться надо, на руках носить стариков, а мы топчем их, топчем наше трудное прошлое. Да если бы не они, то наших правителей, которые каждый день мелькают на экране, не было бы и в помине. А ты знаешь, что предложила Анастасия Савельевна на первом общеколхозном собрании? Создать в колхозе наряду с полеводческими бригадами и небольшую бригаду сапожников, которая бы ремонтировала и шила хоть самую простую обувь для детей.
В протоколе так и записано: «Для обеспечения школьников в осенне-зимний период обувью создать в колхозе бригаду обувщиков в количестве четырех человек». И они… плели лапти. Женя, ты пока посмотри записи, а я схожу к своим кастрюлям и чайникам. Там у меня на плите кое-что должно уже свариться. Вернусь, я тебе расскажу о записях в журналах.

Пока жена занималась кухонными работами, Евгений Сергеевич успел прочитать все ее записи. В протоколе колхозного собрания его внимание привлекли два пункта, о которых Валентина ему ничего не сказала. На собрании колхозники решили помимо создания бригады обувщиков еще и организовать детский садик, а при нем столовую, в которой решили кормить один раз в день всех детей до десятилетнего возраста. Так никитихинцы сообща выкарабкивались из нужды голодных и холодных, военных и послевоенных лет.
Кроме этого колхозники решили организовать бригаду плотников и бригаду печников. Первая работала над восстановлением жилья для членов колхоза, вторая клала печи во вновь возводимых или отремонтированных домах (хатах). Еще собрание решило до конца сорок шестого года «вытащить» всех членов колхоза из землянок.
– Ты смотри, – удивился Скориков. – Вытащили.
– Ты с кем разговариваешь? – раздался голос жены.
– Да вот, читаю и удивляюсь. Война, разруха, голод, а они собиралась, решали и выполняли то, о чем договаривались. Детей спасли от голодной смерти, хоть в лапти, но обули, из землянок к концу сорок шестого года выбрались.
– Женя, а ты найди в первом протоколе за сентябрь сорок третьего года пункт, которым они обязывались вручную вскопать пятьдесят гектаров зяби.
– Лопатами? – переспросил Евгений Сергеевич.
– Лопатами, – повторила жена. – А в январе сорок четвертого года в протоколе уже отчетного собрания…
– Нашел!  Я, наверное, его пропустил. Пункт восьмой.  «Обязать правление колхоза, – начал он читать вслух, –   лично бригадиров полеводческих бригад Никитину Анастасию Савельевну и Никитина Юрия Борисовича организовать членов колхоза на вскопку лопатами зяби, в количестве пятидесяти гектаров (по двадцать пять на каждую бригаду) к двадцатому октября сорок третьего года. Начало работ – девятнадцатого сентября», – почти прокричал Евгений Сергеевич. – Ты слышишь, Валя? Копать лопатами, – повторил он.
Чтобы не разговаривать громко, Валентина Анатольевна  вышла из кухни и стала в дверном проеме зала.
– А теперь посмотри в протоколе отчетного собрания, в докладе председателя колхоза.
– Нашел. «Что касается поднятия зяби и подготовки площадей для посева озимых культур в нашем колхозе и планового сева пшеницы и ржи, то мы с этой задачей полностью справились благодаря самоотверженному труду всех колхозников. На коровах мы вспахали семьдесят один гектар. Двумя лошадьми сорок пять и лопатами вскопали пятьдесят пять гектаров.  Но особенно хочется отметить ударный труд на вскопке зяби бригадира Никитиной Анастасии. Бригадир сама, вместе со всеми копала и показывала стахановские образцы труда»…
– И как? Мы с тобою шесть соток копаем месяц. Тридцать дней копать то, что наши родители могли делать за один день.  А они ели лепешки из лебеды и щавеля, припудренные мукой. А копали-то где? В колхозе. Вот это действительно был патриотизм и самопожертвование. Одни на передовой бросались на амбразуры, другие в тылу голодные и раздетые готовы были умереть в поле.
 А что творится сейчас? Одни продают страну оптом и большими кусками, другие беспробудно пьют, третьи обдирают свой собственный народ до последней нитки, четвертые, пятые и десятые сходят с ума во всевозможных шоу. Женя, в Москве в некоторых театрах уже показывают людям постельные сцены в натуральном виде. А какие книги сейчас можно найти? То, что пишут о жестокостях и насилии, – это еще не все. Теперь некоторые писатели не могут обойтись без матерных слов.
– Валя, мы сейчас похожи на древних римлян. «Хлеба и зрелищ» – девиз нашего сегодняшнего бытия. Только нам проще. Нам никуда ходить не надо. У нас сейчас у каждого в доме свой «Колизей», – Евгений Сергеевич горько улыбнулся и показал рукой на стоящий в углу телевизор. – По нему круглосуточно показывают голые задницы, неистовые совокупления и раздирающие душу натурализованные убийства с реками крови. Да наша Россия сейчас по своей жестокости и насилию сравнялась, а может, и превзошла пору средневековья. Какая ж это, к чертовой матери, демократия?!
– Ох, Женя, что-то мы с тобой… давай поменяем тему. А то так и до корвалола дойти недолго.
Перед самым ужином Скориковы пришли к обоюдному мнению, что сбором материала о жизни Савельевны надо заниматься серьезно и каждодневно.


Глава  четвертая
               
 В понедельник, перед началом утренней планерки у главы района, Евгений Сергеевич остановил в приемной главного врача  центральной районной больницы Шаповалова.
– Николай Антонович, вас на минуту можно отвлечь от  ваших мыслей? – приветствуясь, спросил Скориков.
– Конечно, конечно, – заулыбался  Шаповалов.
– В ваш морг неделю назад привезли труп пожилой женщины из Никитихи. Вы осведомлены об этом?
– Какой же я буду врач, если не буду знать, что делается в подконтрольной мне больнице. Я, кстати, буду об этой старушке говорить на сегодняшней планерке. Ее ж надо хоронить. У меня и без нее лежало уже три трупа.
–  Николай Антонович, меня интересует причина ее смерти. Осенью прошлого года мы у нее были, она не жаловалась ни на какую болезнь, а тут…
– Ну что я могу сказать, замерзла она. Вот и вся причина.
– Господа, вас приглашают на планерку, – громко оповестила прибывших восседающая за столом секретаря женщина.

Глава района, мужчина пятидесяти двух лет, чуть ниже среднего роста,   немного суетливый и не в меру говорливый, отличался еще и тем, что ни на одно совещание и любого рода собрание, которые должны проходить под его председательством, он не приходил вовремя. Каждый раз у него находились дела важнее намеченного мероприятия. Опоздания во времени могли бывать от нескольких минут до часа и более. И всегда глава района находил вескую причину. Вот и сегодня…
– Проходите, проходите. Быстро, быстро надо, – скороговоркой повторяя одно слово по два, а иногда и по три-четыре раза, торопил хозяин кабинета прибывших на планерку. – Быстрей, быстрей, быстрей! Мы с вами опоздали на двадцать пять минут. Дела, знаете, дела и дела, которые нельзя отложить на более позднее время, – то ли оправдывался, то ли просто оповещал теперь уже сидящих  в кабинете людей глава района. – Нам, господа, надо торопиться. Сегодня надо работать в темпе.
Каждый раз, когда Скорикову приходилось бывать в этом кабинете, он недоумевал, зачем глава  приглашает, вызывает и принимает в приемные дни людей, если попавший к нему человек не может высказать то, с чем пришел.
– Где наш коммунальщик? Сычев, Сычев, ты почему каждый раз прячешься за спины впередисидящих? Я тебя никогда не вижу.  Ты должен на совещаниях всегда сидеть в первом ряду, потому как ваша служба… Что у нас с дорогами в строящемся частном секторе? Почему я не могу проехать в этот микрорайон и тем более не могу провезти тех, кто к нам приезжает из администрации области или из других регионов?
– Александр Петрович, – начал было начальник коммунального хозяйства.
– Это имя и свое отчество я ношу уже пятьдесят с лишним лет, – прервал Сычева глава. –  Завтра к вечеру там должны быть дороги. Как ты их будешь чистить, меня не интересует, хоть лопатами, но чтобы дороги были.
– Александр Петрович, ну там же сейчас стройка не ведется. А мы после снегопадов не можем очистить центральную часть поселка и особенно окраины. Люди не могут пройти…
– Сычев, ты так и не понял, что от тебя требует глава района. Завтра вечером я лично сам поеду проверять, как ты выполняешь мои указания.
– Александр Петро…
– И еще. Что у нас с большим газоном у въездной дороги? Почему на нем сквозь снег выглядывает бурьян? Когда я еду мимо, мне хочется отвернуться от него и смотреть в другую сторону. Чтобы сегодня к вечеру на газоне не было ни одного сорного растения. Связаться с директором школы и вывести всех учеников на этот участок. Пусть делают что хотят, но чтобы на участке бурьяна не было.
Полтора часа глава района требовал, наставлял и учил, как надо работать: заведующего районным отделом образования, главного врача ЦРБ, начальника милиции, начальника управления сельского хозяйства и ведущих специалистов различных районных служб. Стороннему человеку могло показаться, что подразделения районного масштаба возглавляют одни неучи.
      На каждой планерке, перед завершением работы, присутствовавшим предоставлялась возможность задавать вопросы главе района либо руководителям подразделений.  Так произошло и теперь. По напоминанию Скорикова Николай Антонович задал главе вопрос по поводу захоронения умерших людей, которые находятся в морге уже не одну неделю.
  – Александр Петрович, в нашем морге находятся четыре трупа. Один безродный мужчина лежит уже почти месяц, Еще два лежат по две недели. Но особую тревогу вызывает труп старушки. Она пролежала в Никитихе месяц и теперь у нас находится вторую неделю. Людей надо хоронить.
– Во-первых, я не похоронное бюро, во-вторых, этим должны заниматься те местные власти, на территории которых проживали умершие. Кроме этого у нас имеется милиция, прокуратура, службы ритуальных услуг. Работайте с ними.
Главного  врача решил поддержать Евгений Сергеевич.
– Александр Петрович, женщина из Никитихи – в прошлом заслуженная колхозница, она еще в довоенные годы работала звеньевой, во время войны у нее погиб муж, и она одна воспитывала двоих детей. Анастасия Савельевна в свое время была награждена многими медалями и почетными грамотами.
– Евгений Сергеевич, с каких это пор вопросами  захоронения покойников начал заниматься главный редактор газеты? Кто этим должен заниматься, я уже говорил и повторяться не буду. Вс;! Вопросы, вынесенные на сегодняшнее совещание, рассмотрены. Все свободны. Евгений Сергеевич, вы тоже можете идти. Идите заниматься своими вопросами.
Пока участники совещания покидали кабинет, Скориков решил на некоторое время задержаться и еще раз попытаться убедить главу района в необходимости выделения денег на погребение бывшей колхозницы.
– Александр Петрович,  я все же остался, чтобы переговорить с вами по поводу захоронения Никитиной Анастасии Савельевны. Она с двенадцати лет начала работать в колхозе и проработала в нем до самой старости. После освобождения нашей территории от немцев Никитину назначили бригадиром полеводческой бригады…
– Ну и что? Что дальше? – прервал Скорикова хозяин кабинета. – Я уже по этому вопросу высказал все.
– А знаете, чем занимались колхозники в августе – сентябре сорок третьего года? Они производили захоронение погибших солдат и гражданского населения, убирали разложившиеся трупы. Александр Петрович, дайте указание финансовому отделу о выделении денег на погребение Никитиной. На сегодняшний день ее некому хоронить. Дочь у нее умерла в девяносто восьмом году, а сын сейчас неизвестно где. Может, его будут искать год. Нельзя же, чтобы умершие лежали месяцами в ожидании, когда найдутся их родственники или появятся в бюджете лишние деньги. Это люди. Неизвестно, какой будет наша кончина. А если придется и нам вот так, месяцами, лежать в моргах, а еще хуже – где-нибудь в открытом поле.
– Ты что мне, Скориков, читаешь лекцию об отношении к умершим? Существуют определенные условия захоронения. И не нам их переделывать.
– Какие условия, Александр Петрович! – не выдержал Евгений Сергеевич. – Советский Союз в прах превратили, а ведь существовала конституция…
– Все! Хорош! – выкрикнул глава. – У меня нет времени слушать твои наставления. Без тебя хватает начальников. Ты лучше смотри за своей газетой. А тут я сам как-нибудь разберусь. Все! Иди. Некогда мне тебя слушать.
– О чем вы там шумели? – спросил Телешев, когда Евгений Сергеевич вышел в коридор из приемной.– Аж здесь было слышно. Из-за Никитиной?
– Виктор Романович, – Скориков в упор посмотрел на заместителя главы района, – постарайся убедить главу, чтобы дали денег. Не выделите денег на похороны, я распишу в газете так, что всем будет тошно. Ты не улыбайся. Скоро выборы.
Прежде чем покинуть здание районной администрации, Евгений Сергеевич решил зайти к председателю территориальной избирательной комиссии.
– Игорь Олегович, я только что разговаривал с Телешевым. Подключись и ты. Помоги ему в переговорах с главой по поводу похорон Никитиной. Ну сколько ж ей еще лежать?
– Хорошо, Евгений Сергеевич. Я попробую оказать в этом деле посильную помощь.
– Игорь Олегович, не попробую, а иди прямо сейчас к нему и постарайся убедить главу. Я еще переговорю с прокурором. Пусть он со своей стороны окажет воздействие на тех людей, кто занимается поиском ее сына. Сам я к этому подключусь прямо с завтрашнего дня.
Когда Скориков пришел в редакцию, там уже вовсю обсуждали его стычку с главой района. И как это всегда бывает в любом коллективе, кто-то поддерживал своего шефа, кто, наоборот, злорадствовал, были и такие, которые заняли выжидательную позицию. Этих людей интересовало одно: чем закончатся участившееся стычки  их руководителя с главой района.
В оставшееся до обеда время Скориков не мог успокоиться и настроиться на рабочий лад. Он часто вспоминал укрытую одеялами мертвую Савельевну, ее по-детски улыбающееся, покрытое изморозью лицо, хату, превращенную сильными морозами в большой холодильник, промерзшую в ведрах воду и остатки скудной пиши.
       Мрачные мысли Евгения Сергеевича прервал глуховатый и несмелый стук, после которого приоткрылась дверь и в кабинет заглянула ответственный секретарь.
– К вам можно, Евгений Сергеевич?
– Что за вопрос, Татьяна Аркадьевна? Конечно, входите.
– Да девочки сказали, что вы не в духе… 
– Я в духе, Татьяна Аркадьевна. Приглашайте ко мне всех.
      Через десять минут коллектив редакции был в сборе. Сотрудники, рассевшись на стульях, молча смотрели на своего шефа, ожидая, какую новость он им сообщит. Евгений Сергеевич, отложив бумаги и посмотрев на своих сотрудников, с улыбкой произнес: – Для одних говорю – не дождетесь, для других – успокойтесь, для третьих – потерпите.
В кабинете раздался смех.
– А теперь за дело. Татьяна Аркадьевна, как у нас идут дела с номером газеты?
– Все нормально, Евгений Сергеевич. Первая полоса полностью укомплектована и отработана. Вторая готова. Третья… есть некоторые шероховатости, но мы их сейчас уберем. С последней еще придется поработать часа полтора. Там у нас пока не ладится с фотографиями и рекламой, но это дело поправимое. Мы бы уже, может, и управились, да с полчаса у нас зависал компьютер.
– А как следующий номер?
– Следующий номер наполнен на шестьдесят процентов. Евгений Сергеевич, нам только надо заправить и почистить принтер, и  ксерокс что-то капризничает. Надо вызвать специалиста. Сами мы ничего не сделаем. Мы уже и фукали на него, и кисточкой пыль протирали, и даже уговаривали, а бухгалтер два раза молилась. А он…
– И не уговорили?
– Не получилось, – засмеялась Татьяна Аркадьевна.
– Принтер завтра отвезем в «АК-сервис», а ксерокс будем менять. Он уже отработал все возможные сроки еще год назад. Но это будет на следующей неделе. А сейчас я хочу вам кое-что предложить. Нам надо открыть новую рубрику, в которой один-два раза в месяц будем помещать материалы о людях, родившихся до тридцатого года. Как  ее назвать, я пока не знаю. Можно «Человек и его дело» или «Людские судьбы». Думайте. У кого появится хорошая мысль, сразу ко мне. Эти люди заслужили того, чтобы о них знали, чтобы о них помнили и чтобы их уважали и почитали. Нельзя ругать и высмеивать прошлое, тем более на нашем уровне. Мы живем среди этих людей. Они наши родители и деды. Первым человеком, о котором мы расскажем, будет Никитина Анастасия Савельевна.
– Которая замерзла в Никитихе, в своем доме? – спросила Татьяна Аркадьевна.
– Да. Замерзла в Никитихе, в своей хате, – вздохнул Евгений Сергеевич. – Кому поручим эту рубрику?
– А что тут думать, – отозвалась Татьяна Аркадьевна. – О людях старшего поколения хорошо пишет моя тезка – Татьяна Дмитриевна. Лучше не; все равно никто не напишет.
– Согласен. Татьяна Дмитриевна!
– Я здесь, Евгений Сергеевич, – подала голос молодая журналистка. – Я согласна. Когда приступать к работе?
– Прямо с сегодняшнего дня. Начнете с первых подшивок нашей газеты. Они в архиве. Будете внимательно просматривать все, начиная с  сорок четвертого года. Все материалы, в которых упоминается о Никитиной, надо будет копировать, и один экземпляр – мне на стол. Я беру на себя областной архив и поиск людей, с которыми она работала. Для начала, в следующем номере газеты, поместите несколько строк о том, что в Никитихе умерла почетная колхозница, награжденная многими медалями, Анастасия Савельевна. Кстати, она последний официальный житель этой деревеньки. После ее смерти там уже никто не прописан. Вместе с Савельевной умерла и Никитиха. В сообщении надо попросить, чтобы откликнулись те читатели, которые ее знали в довоенный и послевоенный периоды. А теперь, если  вопросов нет, все свободны.
После совещания Евгений Сергеевич вышел из-за стола и подошел к одному из окон. Это он делал каждый раз, когда был чем-то взволнован или ему приходилось решать трудные вопросы. Сотрудники газеты знали эту привычку и старались в такие моменты его не тревожить. Неизвестно, сколько бы на этот раз пришлось Скорикову стоять у окна, если бы к нему не заглянула Татьяна Аркадьевна, проходившая по коридору и увидевшая ключи в двери редакторского кабинета.
– Евгений Сергеевич, – войдя без стука, обратилась она к своему начальнику, – вы что, на обед не идете?
– Что? –  переспросил Скориков, не поняв вопроса.
– Уже половина первого. Вы что, на обед не идете?
– Половина первого? Обед?  Нет, Татьяна Аркадьевна. Что-то не хочется. После Никитихи я себя чувствую так паршиво, что все валится из рук. Пока был в Белоруссии, чуть позабылось, а сюда вернулся… одним словом, плохо.
– Евгений Сергеевич, мы там организовали чай, пойдемте к нам. Я сама не пошла домой. Муж уехал в город и будет к вечеру, а идти кормить себя не хочется, тем более по такой погоде. Тезка моя тоже не пошла. Бухгалтер взяла отгул от домашних дел. Вот мы и решили попить чаю. Пойдемте.
Чаевничали в бухгалтерии до самого окончания обеденного перерыва и даже прихватили несколько минут рабочего времени. Вначале чай пили молча. Не разговаривали не из-за того, что не было темы для обсуждения. Просто сидящие за столом люди не знали, о чем можно было говорить помимо случая, произошедшего  в далекой Никитихе. Молчание нарушил Евгений Сергеевич:
– Татьяны Аркадьевна и Дмитриевна, Тамара Александровна, я знаю, что вы хотите, чтобы я вам рассказал подробно о происшествии в Никитихе. Сейчас об этом случае в поселке не говорят только немые и грудные младенцы. Давайте мы с вами поговорим о том, почему в самом начале третьего тысячелетия, в новой, восхваляемой властями и СМИ всех мастей и расцветок России, замерзают в своих хатах пожилые люди, почему увеличились в разы самоубийства, почему улицы городов кишат нищими, бездомными и проститутками, почему нашу страну захлестнули криминал и беззаконие? Чтобы вам легче было окунуться в затронутую мной тему, давайте я задам один вопрос. Ну, к примеру, Татьяне Дмитриевне. Можно? – улыбнулся Евгений Сергеевич и отхлебнул немного чая.
– А почему вопрос именно ко мне? – покраснела самая молодая журналистка.
– Да потому, Таня, что вы у нас самая молодая. Я уже постарел и мне многое непонятно из того, что нам усиленно навязывают в этой жизни. Вам проще. Вы не знаете ничего из того, что было. Да и вряд ли узнаете. Нынешняя власть старается молодому поколению навязать не свойственный русскому человеку образ жизни. Вопрос первый. Сколько вам, Таня, нужно иметь денег, чтобы вы без зазрения совести начали ругать своих предков? Начиная прямо с родителей. И не просто ругать, а поливать их грязью…
– Евгений Сергеевич, у меня один дедушка погиб под Сталинградом, еще один пришел с войны с наградами, но без ноги,  дядя по линии моей мамы погиб в Афганистане. Одна бабушка всю войну была радисткой в партизанском отряде и чудом осталась жива, другая работала в колхозе.  За что же я их должна ругать? Разве можно их ругать? Им в ноги надо кланяться.
– Эх, Таня, Таня, не быть тебе миллионершей. Жаль только, что наша власть и ее окружение думают по-другому. Вы посмотрите, как с телеэкрана высокообеспеченные, даже по нынешним меркам, «правдолюбцы» поливают грязью прошлое нашей страны. Особенно плохо, что люди, и в большей степени молодое поколение, начинают верить во всю их галиматью. Вы думаете, что Савельевна замерзла случайно? Нет. Не случайно. Я родился и вырос в селе. Поэтому я не понаслышке знаю, какая была  взаимовыручка и помощь людей друг другу в трудные минуты в российских селах, особенно в послевоенное время. Теперь же человек замерз, пролежал месяц в хате, и никто не спохватился, никто не пришел на помощь, когда еще можно было предотвратить трагедию.
Вот смотрите. Сын. По рассказам Савельевны, он у нее богатый человек. Где он? Почему его не оказалось рядом с ней в последнюю минуту ее жизни? Дальше идут: почтальон, разносящий пенсии, глава сельской администрации, служба социальной защиты, соседи, такие же старики, как и она, двоюродные и троюродные родственники, подруги и просто хорошо знакомые люди. Видите, сколько людей могли оказать Савельевне помощь, но их в трудную для нее минуту рядом с ней не оказалось… Это чудовищно. Двадцать первый век! И вот…
– Евгений Сергеевич, – прервала Скорикова Татьяна Аркадьевна, – выходит, что мы за годы перестройки потеряли чувство локтя, чувства жалости, сочувствия, сострадания, взаимовыручки и взаимопомощи?
– Конечно. Мы все это  не просто потеряли, а выбросили и выбрасываем  каждодневно, как ненужные вещи. И это продолжается уже шестнадцать лет. Если мы будем и дальше такими темпами терять человеческие качества, то недолго превратиться в какое-нибудь существо, мало похожее на человека. Хо-тя, мы таковыми уже становимся. 
Евгений Сергеевич замолчал и с улыбкой посмотрел на молодую сотрудницу редакции.
– Татьяна Дмитриевна, вы не хотите ругать своих отцов и дедов даже за большие деньги? Ну что ж, вот это хорошее качество, и давайте воспитывать  у наших читателей.
Редакционная работа в послеобеденные часы дала возможность Скорикову не заметить течения времени и отвлекла его от никитихинской трагедии. Однако по окончании рабочего дня, после того как редакцию покинули его подчиненные, ему волей-неволей пришлось остаться одному. Он долго ходил по кабинету, сидел за столом и стоял на своем излюбленном месте у окна. Мысленно перебрав несколько вариантов, Евгений Сергеевич   понял, что не может заниматься одновременно газетой  и сбором материала о жизни Савельевны. 
 Возвратившись домой, Скориков еще в прихожей оповестил свою жену, что он взял двухнедельный отпуск и что с завтрашнего дня начинает заниматься только Никитихой.
– Женя, а ты ж хотел отдохнуть летом, – напомнила та о планах мужа месячной давности.
– Ничего. На лето я немного оставил, а эти две недели поработаю в архивах, побываю в доме престарелых и в психбольнице. Мне надо найти адрес сына Савельевны, который не захотел видеть свою мать и постарался от нее избавиться.
– Да, может, так будет спокойнее. Зимой отдыхать даже лучше. Ты пока иди в ванную, а я сготовлю на стол.
Ужин Скориковы начали в тягостной тишине. Молчали оба. Первой не выдержала Валентина Анатольевна:
– Женя, прошел слух, что ты опять поругался с главой района. Говорят, что он уже подыскивает другого человека на твое место. Неужели у вас так далеко все зашло?
– А-ах, – махнул рукой тот.
– Ну тебе ж осталось до пенсии всего  три года.
 – Ну и что, как три года? Валя, я не хочу и не буду превращать районную газету в летописный свиток победных свершений главы района. Человечеству достаточно описания подвигов Геракла. Две недели назад в селе Веселое открывали медицинский пункт…
       – А разве это плохо? – удивилась Валентина Анатольевна.
       – Дело в том, что в этом селе он был давно, но только в другом здании. Ну, перенесли на новое место. Ну и что? Нет же, нужны обязательно фанфары. Ты вспомни, разве о первых секретарях райкомов столько писали в советское время. А они ведь работали в несколько раз больше, чем нынешние главы районов. Все, что у нас в районе построено, это делалось при них. Эти… ни черта не сделали. Им бы только ленточки перерезать. Скоро будут туалеты открывать, лишь бы шампанским стрельнуть. Глава и его окружение хотят, чтобы газета в каждом номере рассказывала о том, что хорошего делает глава для района и его жителей. Ты понимаешь, даже случай в Никитихе они хотят так повернуть, что если бы не районное руководство, Савельевна могла бы лежать в своей хате и до самой весны. А то ведь и тракторы выделили, и дорогу расчистили, и машин в деревню нагнали, коих она отродясь не видывала. И главное, все это произошло по личному указанию самого главы. А то, что известная в прошлые годы колхозница замерзла в своей хате, это как будто их и не касается.
– Успокойся, Скориков. Настали другие времена. Теперь, Женя, не труд в почете, а деньги. И чтобы их было много. А откуда они взялись, это никого не интересует. В России наступило время,  когда можно жить припеваючи, ничего не делая. Ты видел, сколько стоит в городе около центрального рынка здоровых ребят, которые меняют рубли на доллары?
– Конечно, видел.
– С приходом к власти Горбачева и его последователей народ России превращен из труженика в спекулянтов и менял. К этому, оказалось, приучить людей проще, чем заставить стоять у станка или сидеть под коровой.
Валентина Анатольевна замолчала и внимательно посмотрела на своего мужа.
– Ты что, Валя, первый раз меня видишь? – усмехнулся Евгений Сергеевич.
– Да нет, Женя, я своими гляделками уже на тебе дырки проглядела. Не вписываемся мы с тобою в новые правила капиталистического общежития.
– Ну и черт с ними, с их понятиями, – с негодованием проговорил Евгений Сергеевич. – Свой век теперь доживем и по нашим правилам. Миллионерами нам  становиться уже поздно, а на хлебную корку  мы с тобой заработали.
– Ты сегодня как думаешь использовать вечер?
– Как? А очень просто. Пойду сейчас сяду за стол и набросаю план использования моего отпуска, чтобы он не прошел бесцельно. Может, ты присоединишься ко мне? Ты ведь сегодня была в архиве?
 – Была. И нашла много интересного и поучительного, – похвалилась Валентина Анатольевна мужу.
 – Тогда собираемся в зале за столом, – предложил Евгений Сергеевич жене. – Там будет удобнее.
 – Посуду уберу и приду.
…До самого отхода ко сну Скориковы обсуждали план действий на предстоящие дни. В конце концов они договорились, что Евгений Сергеевич предстоящим утром поедет в областной архив, а Валентина Анатольевна продолжит работу с бумагами Савельевны дома.
– Нам с тобой надо управиться собрать основной материал за четырнадцать дней. Чтобы быстрее закончить с довоенным периодом, я постараюсь завтра просмотреть в архиве… Как называется газета, в которой был снимок  нашей всадницы. Вроде как «Свободный труд».
– Да, «Свободный труд», – отозвалась жена из кухни. – Второй снимок тоже из этой же газеты.
– Ну, это была районная газета. Савельевна ж в конце тридцатых годов уже была известной на всю область звеньевой Значит, о ней могли и должны были писать в областной газете, а она хранится в областном архиве.               
               

Глава  пятая
               
Чтобы не возиться с машиной, Евгений Сергеевич еще с вечера решил в областной архив съездить на рейсовом автобусе, потому как свою «семерку» он не заводил больше месяца и теперь было неизвестно, заведется ли она вообще.
– Надо было аккумулятор подзарядить, – размышлял он, – удобнее располагаясь в кровати. – Да  в ней и бензина было мало, – с сожалением вспомнил Скориков еще один недостаток своего транспортного средства.
Уснул Евгений Сергеевич быстро, как это он умел делать в далекие детские годы. И если бы он мог спать всю ночь «без задних ног», то ему можно было бы и позавидовать. Однако у Скорикова появилось одна скверная привычка. После мгновенного засыпания он каждый раз через пять-десять минут просыпался, после чего мог пролежать и до двух, и до трех часов ночи, не испытывая никакой сонливости. Случались и рекордные ночи, когда повторное засыпание могло наступить уже и под самое утро. Правда, они были редки, но зато после них Евгений Сергеевич чувствовал себя весь последующий день разбитым и больным.
Так получилось и на этот раз. Проснувшись после мгновенного засыпания, похожего на кратковременную обморочную «отключку», Евгений Сергеевич медленно повернулся на левый бок и затих. Он не знал, когда уснет повторно, но за месяцы вот таких засыпаний-просыпаний уяснил, что на правом боку повторно отдаться во власть Морфея ему еще ни разу не удавалось, сколько он ни старался. Только на левом, хотя медицина этого делать не рекомендует. 
Повторно уснуть Скорикову удалось уже в начале второго часа ночи, после того как он мысленно прошел вместе с Савельевной по пыльным сельским тропинкам и дорогам, начиная с ее  далекого, голодного и холодного невозвратного детства и заканчивая днем ее упокоения. Однако сон оказался тревожным и неглубоким. А перед тем как проснуться окончательно, Евгений Сергеевич ухитрился просмотреть несколько кратких по содержанию сновидений.
 Немыми кадрами перед Скориковым проплыли глава района со своею свитою, какое-то большое поле с незнакомыми  людьми, его редакционная планерка, кипы газет и журналов, откуда-то внезапно появился и сразу же пропал прокурор с ружьем. А вот Савельевна, после встречи с которой он и проснулся, почему-то настойчиво просила  Скорикова оказать помощь ее сыну-богачу. А чтобы он не забыл  просьбу, она повторила ее три раза, и каждый  раз   сопровождала свое напоминание улыбкой, которая осталась на ее лице после смерти.
Проснулся Евгений Сергеевич в половине седьмого в состоянии разбитости и с головной болью. Не помогло ему и умывание прохладной водой.
– Женя, ты что, уже встал? – спросила его жена, когда он проходил мимо ее комнаты.
– Да, встал. Мне  ж надо ехать.
– А сколько времени?
– Половина седьмого.
– Половина седьмого? – удивилась Валентина Анатольевна. – Ты хоть сегодня спал? Всю ночь проворочался. Может, ты не ездил бы? Отдохни пару-тройку дней, а потом соберешь нужные тебе материалы..
– Никаких отдыхов. Быстрее сделаю, быстрее станет спокойнее. Я опять видел во сне Савельевну. Она ж умерла больше чем сорок дней назад. Сколько ж ей еще лежать в морге? Сегодня я побываю в архиве, а завтра займусь поисками  сына. Надо узнать, где он постоянно проживает, чтобы дать телеграмму.
Автобус, плавно покачиваясь на неровностях дороги, почти бесшумно вез своих пассажиров  в областной центр. Евгений Сергеевич, удобно устроившись в середине салона, на сидении у окна, некрепко подремывал, а когда в голове прояснялось, он, почти не поворачиваясь, иногда поглядывал в окно, чтобы сориентироваться на местности. Время его особо не торопило, поэтому он и не беспокоился по поводу небольшой скорости автобуса. Сосед же его, наоборот, проявлял негодование.
– Ну что он тащится как черепаха. Неужели нельзя ехать быстрее? Дорога ж чистая. Водила! Ты можешь ехать быстрее? Люди ж торопятся на работу, – громко прокричал  сосед, стараясь привлечь внимание стоящих и сидящих рядом пассажиров.
– Мужик, может, ты заткнешься?! – грубо оборвал очередное возмущение соседа Скорикова низкий, с хрипотцой мужской голос. – Медленно, медленно. Нанимай такси и езди. А лучше катайся на своей машине.
– А я что, за себя беспокоюсь? – не унимался сосед. – Я за всех. Людям на работу надо. А может, кому и в больницу.
– Слушай, ты, мать Тереза, заткнись, а то я тебя выключу, – пообещал все тот же голос.
– Мужики, не ругайтесь, дайте хоть немного подремать. На вас что, оттепель действует? – нарушил было наметившуюся тишину женский приятный голос.
– А при чем тут оттепель? – не понял подвоха мужчина с хриплым голосом.
– А у меня петухи, как только закапает с крыши, так они начинают драться с утра до вечера, – пояснила женщина. В салоне автобуса раздался смех. 
Больше Евгению Сергеевичу дремать уже не хотелось. Чтобы не сосредоточивать внимание на разговорах пассажиров, он отвернулся к окну и стал рассматривать проплывающие мимо холмы, поля и лесополосы с перелесками.
Проезжая мимо пологого южного склона, Скориков увидел оголенную серовато-темную землю, хотя еще пару недель назад здесь лежал снег. Хмыкнув негромко себе под нос, он удобнее уселся и предался размышлениям по поводу резких перепадов зимних температур и затянувшейся довольно теплой погоды, которая, продлись еще неделю-другую, может превратить вторую половину февраля в начало ранней весны. Такие перекосы в их местах ранее уже бывали
– А что, – подумал он, вспомнив позапрошлую весну, которая началась прямо с четвертого февраля, и началась так, что к середине месяца снега нигде уже не было, а плюсовая температура днем поднималась до двенадцати градусов, а ночью не опускалась ниже тр;х.
Может, Евгений Сергеевич вспомнил бы еще какие подробности той весны, да только поездка, как сообщил водитель автобуса, закончилась и пассажиры, подталкивая друг друга, начали выходить. Покинуть насиженное место пришлось и ему.
Пересев в маршрутное такси, Скориков через тридцать минут уже поднимался по ступенькам  парадного входа областного архива, в котором он был последний раз еще полгода назад.
– О-о! – удивилась заведующая читальным залом Гармашова Лидия Васильевна, увидев входящего Евгения Сергеевича. – Давненько вы у нас не бывали. Здравствуйте и проходите за любой стол. Как видите, сегодня у нас свободно.
– Лидия Васильевна, а почему у вас  никого нет?
– Так еще ж рано, Евгений Сергеевич. Только девять. Часам к десяти подойдут. Вы что будете заказывать?
– Сегодня я буду заниматься газетами довоенного периода.    
И Скориков вкратце рассказал заведующей о трагическом случае, произошедшем в Никитихе.
– О-е-е, – простонала та и покачала головой. – Это ж надо.
      – Лидия Васильевна, я буду выискивать все,  что было написано о Савельевне в те годы, поэтому мне нужны две газеты: «Свободный труд» нашего района и довоенная областная, если, конечно, она у вас имеется.
– Заполните вот этот бланк и ожидайте. Евгений Сергеевич, вы будете переписывать или вам придется делать ксерокопии, как прошлые разы?
– Нет, нет, Лидия Васильевна, никаких копий. Я теперь вооружен специальной техникой. У меня фотоаппарат, а распечатку отснятого материала сделают в редакции. Так что…  теперь мне намного проще, чем было раньше.
Домой Евгений Сергеевич возвратился как раз к ужину, чем несказанно удивил свою жену.
– Скориков, – засмеялась она, – неужели это ты? Да я ж тебя еще не начинала ожидать. Да и вообще… я думала, что ты заночуешь в архиве, – подколола Анатольевна мужа.
– Валя, быстро ужинаем и…
– Что и?.. Падаем в кровать или пристроимся на диване? – прищурив глаза, шутливым голосом прошептала жена.
– Ва-ля, как ты меня плохо еще изучила. После ужина мы с тобой  будем работать. Я столько привез материа-ла.
– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялась Валентина Анатольевна. – А я уже подумала… слава Богу, это намного проще. Ты так поздно из города или  заходил в редакцию?
– Приехал я еще в половине пятого, а задержался  в редакции с распечаткой. В архиве я делаю только снимки.
– О-о, тебе проще. А я пишу. Сегодня четыре страницы исписала. На завтра будет столько же.
Поужинали Скориковы быстро, без всяких разговоров о работе в архивах и обсуждения поселковых новостей, коих, по выражению жены, насобиралось великое множество.
 – Валя, чтобы нам сегодня не запутаться в материалах, давай мы сделаем так. Я привез все, что было написано о Савельевне в газетах  до войны. Ты просмотрела весь ее архив, что я привез из Никитихи. Нам надо объединить все, что написано о ней в те годы, – предложил жене Евгений Сергеевич.
– Женя, а ее журналы? – напомнила Валентина мужу о пяти толстых амбарных книгах. – Два из них довоенные. И, ты знаешь, она интересно писала. У нее дневниковые записи чередуются с конспектами по агрономии, земледелию, устройству тракторов и животноводству. Эти журналы можно издавать отдельной книгой. В них прослеживается взросление и становление человека той поры. Тогда, Женя, люди не только по-другому жили, они и думали не так, как мы, и тем более не так, как жив;т и мыслит сегодняшняя молодежь. С чего будем начинать? С твоих распечаток или с журналов?
– Давай, наверное, с распечаток, – предложил Евгений Сергеевич. – Тем более что у меня их немного. В районной газете до войны о Савельевне писали четырнадцать раз. Три материала были со снимками. В областной газете о ее работе рассказывали четыре раза. В двух номерах были большие снимки. Снимок без текста, «На лошади», пристроим вот сюда, – и Скориков положил  вырезку из газеты на край стола подальше от себя. «Передовика колхозных полей» туда же. А теперь посмотри вот на этот снимок, – и он подал жене распечатку. – Это наша Савельевна сидит за столом. Ты прочитай текст под снимком.
       «С наступлением зимы, – начала читать вслух Валентина Анатольевна, – после завершения полевых работ в колхозе имени Сталина, молодые колхозники приступили к агрономической учебе. Застрельщиком этого начинания является передовик колхозных полей – комсомолка Никитина Настя. Получив в уходящем году на закрепленной площади самый высокий в колхозе урожай свеклы, она с комсомольским задором приступила к изучению основ агрономии и обязалась в следующем году на основе полученных знаний поднять урожайность и вырастить по триста пятьдесят центнеров на гектаре».
– Это в каком году было? В тридцать шестом?
– В тридцать шестом, в декабре.
– А первый журнал с записями каким годом помечен? Найди его и посмотри. Если только первые записи сделаны в тридцать шестом году, то на столе, за которым сидит комсомолка Настя Никитина, лежать должен как раз этот журнал, – сделал предположение Евгений Сергеевич.
Достав из ящика стола амбарные книги (журналы) с записями Савельевны, Валентина Анатольевна долго их рассматривала и перекладывала с места на место. А журнал в темной обложке она несколько раз перелистывала взад-вперед.
– Не знаешь, какой  первый? – не выдержал Скориков.
– Почему? Вот самый первый, – показала жена один из журналов. – На нем даже помечены даты. Смотри: тысяча девятьсот тридцать шестой и тысяча девятьсот тридцать девятый. А на первой странице даже указаны месяц и число: «Двенадцатого декабря».
– И что там написано? – нетерпеливо спросил Скориков.
Валентина Анатольевна ничего не ответила на вопрос мужа. Она, может, даже его и не слышала, увлеченная чтением записи, сделанной рукою Никитиной Насти шестьдесят пять лет назад, в пору ее комсомольской молодости.
– Валя, Валентина Анатольевна. Вы что, не слышите меня? – окликнул Евгений Сергеевич жену и похлопал ее рукой по плечу. – Что там написано интересного?
– Я все слышу. Просто тебе надо будет все вот это, – она показала мужу журнал, – прочитать внимательно самому. Мне кажется, что молодая Савельевна обладала некоторым писательским даром. Я тебе уже говорила, что она в одном журнале, даже на отдельно взятом листе, вела и дневник, и конспектировала лекции или уроки по агрономии. Вот, слушай:
«Сегодня двенадцатое декабря тысяча девятьсот тридцать шестого года. Вчера выпал первый снег,  значит, к нам пришла настоящая зима. Его, правда, немного, но все равно мне пришлось отгартывать от дверей сарая и чистить дорогу к колодцу. Потом я носила воду.
Мамка моя что-то приболела, поэтому мне пришлось доить корову и управляться по хозяйству. Кобель наш Шарик сорвался и удрал вместе с цепкою к вахлаковой сучке. У них уже целую неделю свадьбится. Гнать домой его я не пошла. Надоело бегать за ним по Никитихе. Вчера вечером ходила в избу-читальню. Митяка Кудрявый нам играл на балалайке. Кудрявый – это подворье. Фамилия у него такая же, как и у меня, – Никитин. Хотя… у нас в Никитихе почти все Никитины.
 Зима только началась, а у меня валенок продырявился. Был бы отец, зашил бы, а так некому. Мамка не умеет, и у меня ничего не получилось. Только пальцы поисколола. А сейчас мы собрались опять в избе-читальне, чтобы учиться, как надо выращивать бурак. Ой, неправильно. За «бурак» нас ругает агроном. «Бурак» надо называть сахарной свеклой. А я никак не привыкну. Да и девки тоже. Да у нас в Никитихе его все зовут бураком. А еще агроном сказал, чтобы говорили «св;кла», с буквою «;» надо, а не «е». Агроном меня сейчас отругал, что я пишу не конспект, а дневник. А он хорошенький. Молодой и с конопушками. Когда читал, что я написала, то дыхал мне прямо в ухо и прижимался к моему плечу. Как будто я глухая. А может, он плохо видит? А еще он сказал, прямо вслух, что изо всех девок одна я пишу грамотно. Но только слишком много пишу лишнего.
А под бурак, ой, св;клу, осенью надо пахать плугом на глубину не менее двадцати пяти сантиметров. До пахоты на всю площадь надо разбрасывать навоз по сорок тонн на гектар, или по сто конских возов. Навоз надо хорошо разбрасывать, а потом запахивать. Запахивать надо сразу, чтобы он не успел высохнуть. Агроном опять глянул на меня и даже улыбнулся. Зимою на поле, где будет свекла, надо делать снегозадержание. Опять глянул и чуть-чуть засмеялся...».
– Валя, и что, таким манером написано во всех журналах? – прервал чтение жены Евгений Сергеевич.
– Не-ет. В этом журнале… где-то… одна треть. Дальше она постепенно перейдет на более упорядоченное изложение и будет больше писать абзацами, но большими. Некоторые из них будут и на всю страницу, а иногда и больше. В общем, не дневники, а небольшие романы. И что еще привлекает внимание, так это ее непосредственность. Да и пишет она грамотно. Ошибки, конечно, имеются, но по сравнению с тем, как пишут школьники свои сочинения сейчас, она получала бы одни пятерки. А ведь Настя окончила всего пять классов. Потом, правда, она учиться будет, но урывками. Однако свидетельство об окончании семилетней школы получит. Если бы у нее была возможность учиться, то Настя Никитина могла стать образованным человеком – инженером, педагогом, агрономом или другим специалистом сельского хозяйства…
– Госпожа Скорикова, можно мне сказать несколько слов?  Давай посмотрим, с какими записями совпадают по времени мои распечатки. Их у меня две за тридцать седьмой год. Один материал был в февральском номере газеты, второй  в  сентябрьском. Ищи записи за февраль месяц. Нашла? Что она пишет в феврале?
– Женя, а может, просмотрим некоторые записи, которые имеются в журнале до февраля месяца? – попробовала уговорить мужа Валентина Анатольевна. –  Здесь их четыре страницы, но я тебе прочитаю одну. Сейчас бы об этом кричали и заламывали руки, а она... Какое ж у них было терпение и непритязательность. Сколько ж им досталось. Вот, слушай:
«Сегодня двадцать первое января тридцать седьмого года. Прошлой ночью был сильный мороз, и у нас в хате замерзла вода в ведре и лоханке. Они  стоят у двери. Утром во дворе я нашла двух замерзших воробьев. Бедненькие. Они у нас ночуют под стрехой в соломенной крыше, вот оттуда и выпали. Наша печь стала плохо греть, а грубка сильно дымит, особенно когда во дворе тихо. Мои валенки еще больше прохудились. Их   стало стыдно носить, а мамкины сапоги мне малы. Мамка каждую зиму часто голосит и вспоминает моего отца. Вот и вчера вечером, когда задымила груба, она долго голосила, а потом начала рассказывать мне, какой он был хороший.
– Он бы нам и печь отремонтировал, – говорила она, – и грубку переложил бы. При нем они никогда не дымили и хорошо грели. Сиротинушка ты моя, – причитала мамка, – он бы и валенки подшил, и уже давно купил бы новые. Мы бы с тобою, Настя, в хате не замерзали. Отец всегда наготавливал на всю зиму топки. Все у нас было. И сухая лоза, и камыш, и кизяков отец в сарае складывал целую гору. А сколько  пней привозил он из ольхи, а из лесу хвороста. А то дожились, что и топором уже нельзя лозинку перерубить. Плохо  без отца. Особенно плохо без него готовить корове корм…
 После мамкиного причитания мы голосили вдвоем. Вечеряли поздно. И все из-за того, что в печи картошка в чугуне долго не закипала. А когда она сварилась, нам уже захотелось спать. Но мамка сказала, что голодному спать плохо. Ели мы прямо нечищеную картошку с капустой из кадушки. Мамка полила ее конопляным маслом, и она такая была хорошая. Заканчивается хлеб. Завтра мамка будет опять его печь на целую неделю. Хоть бы печка горела хорошо. Муки нам хватит до весны, а там еще намелем. Пшеницы и ржи я получила на трудодни много, есть даже чем кормить кур…».
Дочитав вслух до этого места, Валентина Анатольевна вдруг замолчала и положила дневник Савельевны на стол.
– Что ты, Валя? Ты что, плачешь?
– Не могу больше я читать  ее записи, Женя, не мо-гу-у, – всхлипывая, проговорила она. – Читай сам, я пойду в кухню. Как только они могли жить в таких условиях?
– Валя, тогда жили так почти все. Я помню, и у нас в хате вода в ведрах часто покрывалась льдом, и плита дымила, и в печи иногда хлеб не выпекался, да и с обувью было плохо. Ты знаешь, что в моей памяти осталось от детства? Мне всегда хотелось есть. В России люди наелись хлеба где-то в начале шестидесятых годов. Пятьдесят  лет, с девятисотого и по пятидесятый, народ жил впроголодь. А жилье какое у нас было. Ах, да что об этом говорить. Трудно всем было. Самый же лучший период для селян был при Брежневе.
Евгений Сергеевич взял со стола журнал и продолжил читать с того места, на котором остановилась его жена. По мере ознакомления с рукописью Скориков иногда улыбался, но чаще его лицо становилось хмурым и сердитым.
– Валя, Ва-аля, иди сюда, – окликнул он жену. – Иди сюда. Нашу Настю повысили до звеньевой. Слушай, что она написала второго февраля тридцать седьмого года.
Евгений Сергеевич, не ожидая жены, взял журнал и пошел сам к ней, громко читая  на ходу:
«Сегодня утром меня вызывали в правление колхоза. Я не знала, зачем вызывают, а потому сильно боялась туда идти. Когда я пришла в контору, там уже меня ожидали председатель колхоза Григорий Яковлевич и секретарь партийной ячейки Роман Никитович. Был и председатель сельского Совета Петр Денисович, секретарь колхозного комсомола Гриша Никитин.
Когда я зашла к ним, они все со мною поздравствовались, а председатель колхоза засмеялся и сказал, что такие, как я, будущее Советского Союза. А потом они мне предложили сесть на венский стул. Я села, а у самой ноги дрожали, как будто за мною гнались собаки, и мне было то жарко, а то холодно. А потом ко мне подошел Роман Никитович и сказал:
– Анастасия Савельевна, мы вас пригласили сюда, чтобы с вами посоветоваться, как в нашем колхозе выращивать высокие урожаи сахарной свеклы. Вы у нас уже известная на весь район комсомолка. В прошлом году вы, Анастасия Савельевна, на своей делянке вырастили самый высокий урожай в колхозе.
 А еще он говорил, что мы хорошо сделали, что начали учиться в агрокружке, и что я еще учусь и в школе, хоть и редко туда хожу. На что я ему сказала, что я в школе отвечаю на все вопросы, которые мне задают, и что меня хвалят  учителя.
Потом он сказал, что в колхозе решили создать комсомольское звено по выращиванию сахарной свеклы и что секретарь комсомольской организации рекомендовал звеньевой назначить вас, то есть, меня. Когда Роман Никитович так сказал, меня всю охватило жаром и у меня даже застучали зубы. А после обеда в избе-читальне было комсомольское собрание, на котором все комсомольцы проголосовали за то, чтобы я была звеньевой комсомольского свекловичного звена. А вечером меня дома ругала мамка…».
– Валя, а вот я нашел запись, которая как раз подходит к моей распечатке со статьей за февраль тридцать седьмого года:
«Два дня назад нас, молодых звеньевых свекловичных звеньев, собрали в МТС на недельные курсы. Нас всего десять человек со всего нашего района. На этих курсах мы изучаем, как надо правильно выращивать сахарную свеклу. Живем мы в общежитии при МТС. Занятия проходят в большой комнате мастерской, в которой ремонтируют тракторы…».
– Анатольевна, а ты послушай, какое она дает пояснение тракторным колесам, – засмеялся Евгений Сергеевич. – Я бы до этого не додумался. Нам сейчас, конечно, понять чуть проще, а  каково было им, когда они впервые видели тракторы?
«Задние колеса называются ведущими потому, что их крутит двигатель, а передние катятся сами. Передние колеса можно поворачивать рулем из стороны в сторону, и трактор будет двигаться туда, куда тракторист повернет руль и покатятся колеса.  Задние колеса никуда не поворачиваются…».
– Молодец Настя, – засмеялся Скориков. – А ты послушай, что написано дальше: «Про трактора нам рассказывал директор МТС, Дмитрий Павлович. Он высокого роста и толстый, как наш председатель колхоза. Дмитрий Павлович сказал нам, чтобы мы не пугались тракторов. Работать на них мы не будем. А изучаем, чтобы знать хоть чуть-чуть, как они устроены».
– Эта запись сделана на первых занятиях. В районной газете, в февральском номере помещен материал под заголовком «Звеньевые учатся». В нам рассказано о том, что при Сватовской МТС начали работать курсы по изучению агрономических приемов выращивания высоких урожаев сахарной свеклы и что на этих курсах учится известная свекловичница  комсомолка Никитина Настя, назначенная недавно звеньевой комсомольского звена. На занятиях она поделится со своими подругами секретами выращивания высоких урожаев свеклы.
– Вот так, Валя, они жили в тридцатые годы и учились. Училась не только Настя Никитина, училась вся страна, – прохаживаясь по кухне, запальчиво говорил Скориков. – Молодые учились всему: и как выращивать свеклу, и доить коров, учились летать и выплавлять сталь… – Евгений Сергеевич вдруг остановился и замолчал.
– Женя, – нарушила наступившую тишину Валентина Анатольевна, молчавшая, пока ее муж рассказывал, о чем писала в тридцать седьмом году Настя Никитина и что писали в районной газете того времени о ней. – Ты чуть ранее говорил, как могли наши отцы и деды победить в войне  немцев. Ты сейчас сам на этот вопрос и ответил. Мы победили, потому что многому учились, а еще больше работали. Молодежь в то время не гнушалась никакой работы. Такие, как Настя, шли туда, где было труднее, где нужны были молодые и здоровые. И они справились. Потому и победили в войне. Теперь, не дай Бог такой войны, мы победителями уже не будем.
– Валя, что-то мы  с тобой начали отклоняться от Настиных дневников. Давай, наверное, мы пока их положим на стол, а завтра, после того как я побываю в доме престарелых, продолжим их изучение. Да я, по правде, что-то сегодня и устал.


                Глава  шестая

Евгений Сергеевич проснулся утром оттого, что в окно сильно забарабанил дождь. К этому, собственно, все и шло.
 «Продолжительные оттепели с плюсовой до пяти и более градусов температурой заканчиваются либо морозами, либо, как сейчас, дождем», – подумал про себя Скориков.
– Женя, тебе пора вставать, – раздался из кухни голос Валентины Анатольевны. – Уже семь часов, а автобус на  Туровое отправляется в восемь пятнадцать. На улице идет сильный дождь. Может, ты никуда сегодня не поедешь?
– Нет, Валя, мне надо ехать обязательно. Только я поеду на машине, а то там от автобусной остановки идти далеко, а чтобы вернуться, мне придется идти на автостанцию, до которой от дома престарелых будет около километра.
…Новый день у Евгения Сергеевича начался с неприятностей сразу же после того, как он встал с кровати, умылся и надумал побриться.  Тут-то и случилась первая пакость – нежданно-негаданно прохудилась сетка в электрической бритве «Эхо» и его щеку резанула острая боль.
 Вторая неприятность произошла у самого подъезда, когда он ступил на обледенелую дорожку, на которой сразу же поскользнулся и, выделывая невероятные пируэты, упал на кучу снега у остроконечного штакетника. Хорошо, что хоть не напоролся на него, а то еще неизвестно, чем бы все закончилось.
 После падения неприятности пошли уже чередой. Пока шел к гаражу, промочил ноги, от гаражных ворот пришлось минут двадцать отбрасывать мокрый снег, а потом еще долго возиться с самими воротами, вырубая их из наледи. Ладно еще, что раньше него пришел сосед, который снабдил Евгения Сергеевича ломом и лопатой.
Переобувшись в сухие ботинки, Скориков уже подумал, что неприятности окончились, но, как оказалось, он не учел, что машина его простояла больше месяца, и после того как Евгений Сергеевич повернул ключ в замке зажигания, стартер, вместо того чтобы завести двигатель, ответил владельцу машины  несколькими глухими щелчками.
– Сергеевич, это у тебя уснул аккумулятор, – поставил диагноз подошедший сосед. – Ты надумал куда ехать или пришел просто покопаться в гараже?
– Да нет, мне надо съездить в Туровое, в дом престарелых.
      – О-о, тогда тебе лучше подзарядить. Хорошо было бы поставить его на полную зарядку, но если надо ехать, то часа два хватит, чтобы потом не голосовать где-нибудь на дороге. Я вчера свой зарядил. Ты посмотри, может, в нем еще и электролита нет, – посоветовал сосед. – Я доливал вчера, и довольно много. А что там у тебя в доме престарелых?
– Да надо кое-что узнать. Ты, может, слышал, что в Никитихе в своей хате замерзла  старушка?
– А кто об этом не слышал. О ней до сих пор  говорят. А ты почему занимаешься этим делом? У нас, что, нет милиции? Или это… как там у вас… журналистское расследование?
– Просто я о ней знаю больше других. Поэтому и хочу выяснить все подробности, – пояснил соседу Евгений Сергеевич. – Я был у нее осенью прошлого года, и мы с ней долго разговаривали. Сейчас у меня хранятся все е; дневники…
Заметив по выражению лица своего соседа его заинтересованность, желание услышать о случае в Никитихе как можно больше, Скориков коротко рассказал ему все, что было известно самому на сегодняшний день.
– Сергеевич, – после некоторого молчания проговорил сосед, – бери-ка ты мой аккумулятор, а твой мы поставим на зарядку. Я тут буду все равно весь день, – предложил он Скорикову. – А то пока со своим провозишься, и ехать будет уже поздно. Ты давно на своей выезжал?
– Больше месяца назад.
       – Тогда проверь, прямо тут, тормоза, – посоветовал сосед.
На дорогу, ведущую в Туровое, Евгений Сергеевич сумел выехать только в одиннадцать часов дня. Пока поменял аккумулятор, проверил тормоза и поворотники со стоп-сигналами, подкачал колеса, заехал на АЗС, чтобы дозаправиться, время незаметно и пролетело.
На выезде из районного центра Евгения Сергеевича настойчиво попросили остановиться две пританцовывающие, полураздетые, а если быть точным, то полуприодетые, не в меру намакияженные  девицы. Не ожидая, когда остановится машина, они быстро открыли двери и ловко впорхнули на заднее сидение, сопровождая свое вторжение громким смехом.
– Дядечка, нам надо в Туровое, – прощебетала яркая блондинка. – А то мы уже опаздываем.
– Девочки, а вам не холодно в такой одежде? – поинтересовался Евгений Сергеевич, – разглядывая в зеркало пассажирок. – Без головных уборов, укороченные куртки и…
– Нет, дядечка, нам не холодно, – не дослушав вопроса, торопливо ответила подруга блондинки – длинноволосая шатенка с ярким макияжем. – У нас кровь горячая.
«Лучше бы  вместо них был мой ровесник, – с сожалением подумал Скориков. – Придется ехать молча».
И Евгений Сергеевич не ошибся. Пассажирки о чем-то вполголоса шептались, сопровождая свой разговор смехом, охами и вздохами. Поэтому Скорикову ничего не оставалось, как внимательно смотреть на дорогу да иногда  на проплывающие мимо черно-пестрые  поля, окутанные густым туманом, сквозь который дальше ста метров ничего не было видно.
Несмотря на многоснежные первые два месяца зимы, резкая оттепель за какую-то неделю поубавила запасы снега и теперь только оставалось гадать, через сколько дней его совсем не станет. Главное, что хоть погода стояла и теплая, и ночами не было заморозков, а воды, кроме как на дорогах, не было больше нигде. Снег как бы испарялся, превращаясь в густой туман, который зависал над самой землей.
«Еще пару суток такого тумана, и снега не будет», – подумал Евгений Сергеевич, сбавляя скорость перед очередной большой лужей и сдавая чуть вправо к обочине, чтобы спокойнее разъехаться со встречной  машиной.
– Дяденька, а вы можете ехать быстрее? – смеясь, спросила его блондинка. – Сейчас так медленно уже не ездят.
– По сухой и хорошей дороге могу, а по такой лучше не торо… – только и успел проговорить Евгений Сергеевич, как на  них обрушился поток воды, поднятый встречной машиной, которая въехала в лужу на большой скорости.
– Вот, видите, если бы вы ехали быстрее, то мы бы эту лужу давно проехали и нас бы не залило водой. Говорила ж тебе, Лера, не надо его останавливать, – возмущалась блондинка.

Не реагируя на грубый тон пассажирки,  Евгений Сергеевич резко остановил машину и, открыв дверцу, вышел из нее. Черный «Мерседес», въехавший в лужу на большой скорости, не смог благополучно преодолеть ее и, пропахав на брюхе по снегу обочины несколько метров, теперь лежал на боку в глубоком кювете. Скориков побежал к нему. Навстречу торопились еще четверо мужчин из остановившегося УАЗа.
К счастью владельца машины и сидевшей рядом с ним молодой женщины, все обошлось благополучно. Глубокий снег в кювете смягчил «приземление», и поэтому никто из них не пострадал, если не считать испуга. Причиной аварии послужила глубокая выбоина в асфальте, «спрятавшаяся» под водой, в которую «Мерседес» попал правым передним колесом. На вызволение машины из снежного плена ушло чуть меньше часа, после чего все разъехались своими маршрутами.
Пассажирки Евгения Сергеевича за все время спасательных работ из машины выходили всего один раз, да и то на короткое время. Померзнув на свежем полевом ветре, под моросящим дождем несколько минут, они незаметно для всех юркнули в «семерку» и больше ее не покидали. Да они, собственно, на месте аварии были и не нужны. Там и без них было кому «охать», «ахать» и командовать.
– Дядечка, вам не надо было выключать в машине отопление, – сделала Скорикову замечание блондинка, когда он возвратился на свое место после окончания спасательной операции. – Без отопления в ней сидеть холодно, и, чтобы не замерзнуть, нам пришлось в вашем бардачке кое-что позаимствовать, – засмеялась она и показала Скорикову почти ополовиненную бутылку водки с губернатором на этикетке.
«Бо-же, так это ж еще со дня открытия охоты на у-ток, – вспомнил Евгений Сергеевич и вздохнул. – И без закуски, – подумал он, удивляясь. – Ну и ну».
За пять километров до Турового пассажирки, склонившись друг к другу, начали о чем-то шушукаться, а спустя некоторое время блондинка попросила Скорикова остановиться.
– Дядечка, а у нас нет денег, чтобы с тобой расплатиться, – со смехом, проговорила она и, склонившись к уху Евгения Сергеевича, прошептала: – И мы хотим расплатиться «натурой». Хочешь – по очереди с каждой, а хочешь – сразу с двумя.
– Как это? – не понял Скориков.
– Ну как. Потрахаемся прямо в машине. Мы ж должны с тобой расплатиться, – более доходчиво разъяснила она.
– Да, дядечка, потрахаемся прямо тут, только надо отъехать чуть подальше от дороги, – протараторила шатенка и погладила Евгения Сергеевича по голове. – Мы не хотим оставаться должницами, а вдруг когда еще придется воспользоваться твоей добротой. Ты, дядечка, не бойся, презервативы у нас есть, – хихикнула она и, перегнувшись через спинку сидения, чмокнула Скорикова в щеку. – Раздеваться до пояса снизу или ты любишь голеньких? – не унималась шатенка.
Евгений Сергеевич глубоко вздохнул и, включив передачу, выехал с обочины на дорогу. До самого Турового за его спиной раздавался шепот и сдержанный смех.
«Прости, Настя, простите, Анастасия Савельевна, что мы не сумели сохранить ваши идеалы, стремления и все то, что вы завещали и оставили нам», – думал он, стараясь не обращать внимания на своих пассажирок.
В дом престарелых Евгений Сергеевич прибыл как раз в пору послеобеденного отдыха. Больше ж всего Скорикова огорчил не «мертвый час» для проживающих в доме стариков, а отсутствие всего начальственно-руководящего персонала, начиная от директора и заканчивая завхозом. Встретившаяся с ним в коридоре медсестра объяснила это тем, что директор уехал на какое-то совещание в область.
– Вам нужен заместитель директора, – пояснила она Скорикову, после того как он представился и объяснил причину своего визита в их благородное заведение. – Виктор Кириллович до обеда был и появится  в половине третьего. Он пошел домой, а  по пути зайдет к главе сельского округа.
– Извините, как ваше имя и отчество? – спросил Евгений Сергеевич, надеясь, что до прихода заместителя директора, ему, может, удастся, что-то выяснить о Савельевне  у этой симпатичной и разговорчивой медсестры.
– Ой, простите, что я не представилась. Я – Оля. Можно без отчества, – смущаясь, проговорила девушка.
– Оля, вы давно работаете здесь?
– Уже год и один месяц.
– Значит, вы должны помнить Никитину Анастасию Савельевну, которая у вас была весной прошлого года. Помните такую старушку?
– Да, я ее помню, но она у нас была недолго. И я сейчас даже не могу сказать, сколько она прожила. Подвижная такая была бабушка,  и чем она отличалась от большинства пациентов – она никогда ни на что не жаловалась. Другие по пятам ходят целыми днями и сетуют на свои недомогания и болезни, а она ничего не говорила, даже когда ее об этом спрашивали. Евгений Сергеевич, а вон и Виктор Кириллович пришел, – заулыбалась Оля, видимо, довольная, что теперь ей больше не придется  разговаривать с главным редактором районной газеты. – Виктор Кириллович! – негромко позвала она заместителя директора. – А к вам пришли.
Представившись, Скориков коротко изложил причину своего появления и попросил оказать посильную помощь в выяснении некоторых вопросов. 
– Пойдемте ко мне в кабинет, как раз немного передохнем. У меня транспорта сейчас нет, поэтому приходится ходить пешком, – пожаловался на некоторые неудобства Виктор Кириллович. – Хотел встретиться с главой сельского округа, а его на месте не оказалось. Ноги только без толку набил. Пойдемте, там я постараюсь ответить на все ваши вопросы. А может, вы  хотите познакомиться с нашим  хозяйством? – предложил заместитель директора. – У нас есть что посмотреть.
– Виктор Кириллович, давайте знакомство мы отложим на другое время, тем более что я у вас осенью прошлого года обходил с вашим директором все, куда только можно было зайти. Мы ведь писали о вашем подсобном хозяйстве.
 – А-а, я тогда был в отпуске.
– Да и я, пока ехал к вам, особо не отдохнул. Можно и немного посидеть. Только давайте  мы с вами условимся о продолжительности нашей беседы по времени. Сколько минут лично вы можете мне уделить?
– У меня послеобеденное время  каждый день уходит на дела внутреннего характера. До самого вечера я занимаюсь по хозяйству. Так что я к вашим услугам.

Машину в гараж Скориков поставил в половине пятого. Сосед, как и обещал, все еще возился со своей машиной и, судя по разговору, домой он уходить в ближайшие час-два не собирался. Свое нежелание раньше уйти домой он объяснил тем, что не хочет ворошить своим приходом муравейник.
– Понимаешь, Сергеевич, приехала теща погостить, – кисло усмехнулся сосед и почесал правую щеку. – А когда она приезжает, жена переводит меня  на должность кухонного работника. Ей же хочется побыть со своей матерью, а еще больше хочется показать, как она мною командует. Вот и получается. Как только проснемся… Коля, сходи в магазин за хлебом, Коля, сходи в подвал за картошкой, Коля, вынеси или принеси ведро, принеси вермишели, водички минеральной – и пошло, и поехало. И так целый день на побегушках. Так я теперь, как только узнаю, что она должна приехать, сразу начинаю капитальный ремонт машины. Я даже на обед не хожу. У меня тут все есть, – засмеялся сосед и показал на стол, уставленный бутылками пива и едой. – В яме я сделал себе что-то вроде погребка. Там у меня картошка, сало, огурчики, ну и так… короче, я тут могу автономно прожить больше месяца. Спать есть на чем. Выпить и закусить тоже.
– Не-ет, Николай, спасибо, я пойду домой, а то мне завтра надо ехать в Разуево. За аккумулятор спасибо.
– Да-а, – махнул тот рукой. – За что благодарить, все равно стою. Твой я проверил, долил дистиллированной воды и хорошо подзарядил. Давай сейчас поставим, чтоб завтра тебе с утра не возиться,  и заодно проверим, как он будет работать.
По дороге домой Евгений Сергеевич у продовольственного магазина нос к носу встретился с прокурором.
– Видишь, – поднял тот две объемистые сумки. – Это я на работе начальник. А дома на мне отыгрываются все, начиная от жены и заканчивая собакой. Пойду я, гражданин Скориков, а то  приехали наши родственники, и оказалось, что их надо кормить. Да. Мне твоя жена сказала, что ты взял отпуск, чтобы заниматься  никитихинским делом. Помощь нужна?
– Обязательно. Я нашел адрес ее сына. И чтобы ускорить его розыск, нужен будет твой толчок,  гражданин прокурор.
– Хорошо. Давай завтра созвонимся или заскочи ко мне утречком. Будь здоров. Побежал. А то мне запишут опоздание.
Голодный и уставший, поднимался по лестнице Евгений Сергеевич. Пока шел к дому после встречи с прокурором, Скориков пытался составить план на следующий день. Теперь же, попав в подъезд, он забыл все, о чем думал ранее. Да и какие могут быть мысли о завтрашнем дне, если на лестничной площадке первого этажа  его нос уловил запах жаренных на свежем сале картошки, печенки, мяса…
– Крыловы, наверное, вчера в селе резали поросенка, – подумал он и сразу же позавидовал их соседям, у двери которых унюхал рыбную уху. – А Иван ездил на подледный лов, – с грустью в голосе проговорил Евгений Сергеевич, поднимаясь на свой этаж, на площадке которого не витало никаких запахов.
– Что-то ты припозднился? – спросила Евгения Сергеевича  жена, открывая дверь. – Я тебя ждала к обеду, потом к полднику, а сейчас начала готовить уже и ужин. Ты что, целый день сегодня голодный?
– Да так получилось. Утром провозился с машиной, спасибо соседу по гаражу Николаю, выручил аккумулятором, а то, может, сегодня и не поехал бы. По дороге помогал попавшим в аварию. Пока приехал в дом престарелых, а там уже послеобеденный тихий час. Знаешь, как бывает, когда куда-нибудь приезжаешь в собачий полдень?
– И что, съездил безрезультатно?
– Не-ет. Все узнал, и даже дали адрес, где живет ее сын. Кроме всего, мне удалось поговорить с соседками по комнате, с которыми Савельевна жила, с медсестрой, с заместителем директора и даже с заведующим молочнотоварной фермой. Есть у них и такая единица, правда, работает старик на общественных началах, потому как сам живет там же.
– Ну а раз съездил удачно, то иди пока посиди, отдохни, а я быстренько приготовлю ужин. Я тоже сегодня кое-что подобрала. Удивительным человеком была Савельевна.
Сразу после ужина Скориковым не удалось поговорить о прошедшем дне, ввиду непредвиденного визита соседки.
– Валентина Анатольевна! – начала прямо от порога Екатерина Викторовна. – Я сегодня была в городе, и знаете, что я оттуда привезла? Ни за что не догадаетесь. Я привезла новый рецепт приготовления торта, – радостно сообщила она.
Два часа Евгений Сергеевич, уединившись в своей комнате, делал черновые наброски будущей книги, стараясь не упустить даже малейших подробностей из того, что он узнал о жизни Савельевны, побывав в доме престарелых.
– А вот и я, – негромко проговорила жена, войдя в комнату.
– С тортами все уладили? – подняв голову и посмотрев на жену, спросил Евгений Сергеевич.
– Ах, Женя, какие там торты. Это Екатерина Викторовна больше говорила для тебя. Трудно им сейчас. У них же, ты сам знаешь, двое учатся  в институтах, а сегодня в больницу положили Константина Игнатьевича. А ты представляешь, во сколько сейчас обходится пребывание в стационаре? Никаких зарплат не хватит. Тем более ихних.
– А что с ним стряслось? Я ж с ним встречался до поездки в Белоруссию, он ни на что не жаловался, да и вид у него был вполне здоровый. Что за болячка?
– Пока подозрение на простатит. Константин Игнатьевич до последнего дня  ничего не говорил даже Катерине, а ты хочешь, чтобы он тебе жаловался. Раньше обратился бы к врачу, обошлось бы без операции, а теперь... пока попробуют подлечить. Ох и мужики. Стеснительные слишком стали.
– Чем им можно помочь?
– А чем? Вместо Игнатьевича в больницу не ляжешь. Екатерина Викторовна попросила, если станет совсем невмоготу, одолжить потом немного денег. Они две недели назад заплатили за своих студентов, а тут... – Валентина Анатольевна пожала плечами и развела руки в стороны. – Сам понимаешь. Вот дожились. Кругом, куда ни пойд;шь, нужны деньги.
– А что обещают врачи?
– Врачи? Они еще сами точно не знают. Сказали, что прояснится после обследования. Ой, Женя, подожди минутку. Там я поставила варить курицу. Совсем забыла. Я сейчас. Посмотрю только и отрегулирую кипение.
Воспользовавшись отсутствием жены, Евгений Сергеевич некоторое время просматривал черновые записи, после чего, усевшись поудобнее, быстро написал два абзаца и, поставив жирную точку, встал из-за стола.
– Вот теперь, Скориков, я могу тебя спокойно слушать хоть до двенадцати ночи, – погладив мужа по спине, проговорила Валентина и опустилась на диван. – Ты рассказывай, а я полежу. Что-то я сегодня натопталась на кухне.
– В дом престарелых Савельевну приняли двадцатого февраля прошлого года. По заявлению главы сельского округа у нее к этому времени закончились дрова, топить было нечем. Он попросил директора взять ее до теплых весенних дней, пока найдут ее сына. За две недели Савельевну подлечили, подкормили, и она ожила, по выражению заместителя директора, как весенняя муха. Человек она была непоседливый и общительный и терпеть не могла безделья. За два месяца, которые Савельевна провела в доме престарелых, она успела побыть дояркой и сиделкой у  больных, мыла полы и помогала на кухне, убирала территорию и участвовала в самодеятельности, очищала дорожки от снега и работала швеей.
– А чего ж она ушла оттуда, – поинтересовалась Валентина Анатольевна, – если ей там было хорошо?
– Да нехорошо ей там было. А ушла Савельевна из дома престарелых из-за своего сына и соседок по комнате.
– Как она могла уйти из-за сына? – не поняла Валентина Анатольевна. Он же… где он живет?
– Он живет или жил в ста километрах от Москвы, в городе Ржавец. Дело в том, что старики узнали о ее богатом сыне и начали при случае и без случая напоминать о нем. Ну, ты ж сама знаешь, какие бывают иные бабушки. А тут еще перед Восьмым марта  их собрали на торжественное собрание, на котором рассказали, какая Савельевна была знаменитая  звеньевая свекловичного звена и заведующая молочнотоварной фермой, какими наградами и почетными грамотами она удостоена за свой добросовестный труд в довоенное и послевоенное время. После этого собрания  некоторые бабушки начали над ней подтрунивать еще больше. Я беседовал с двумя старушками. Савельевна с ними жила в одной комнате. Так одна прямо сказала:
 – Надоела нам эта звеньевая. Как начне рассказывать, как она работала и какие она вырашшавала уражаи бурака, так прямо аж тошна становится. А ишо она любила расказавать за свого сына.  Если было ие не остановишь, то она могла о нем говорить с вутра и до самой ночи. И какой он большой, и какой он у ей красивай, и скока у его машин легкавых, и какой у его бальшой дом, и скока в нем работает… этих… лакеев. Достала нас с Тарасовной своим бураком и багатам сынам. Я ей прямо как-та сказала, что ее сын жулик и вор. Был ба он харошим, он ба сваю мать взял к сабе, а не сбагнил ба тибе, милая, в багадельню, а мидали сваи закинь у бурьяны. Щас новая уже власть, и тваи цацки никому не нужны.  Мы с Тарасовной живем тут без мидалей и пачетных грамат, да нам и  деться некуда. Безродные мы. А ты, подруга, заткнись и сиди тут, пока нас вперед ногами на туташний погост не отнясуть…
– Выходит, что ее бабки выжили? – сделала вывод Валентина Анатольевна. – С такими Савельевне жить было тяжело.
 – Савельевна не захотела, чтобы люди ругали ее сына. Он остался для нее любимым, несмотря на то, что этот богач фактически бросил ее. И тем более она не захотела слушать о том, что ее труд оказался никому не нужен. Но основной причиной ее ухода из дома престарелых явилось то, что Савельевна не смогла жить в большом общежитии. Она привыкла в Никитихе. Там  для нее все было родным и близким. Она ведь в Никитихе прожила всю жизнь. Там она жила воспоминаниями. В доме ж престарелых все оказалось для нее новым, к чему она не смогла привыкнуть и приспособиться. Старики вообще плохо переносят перемену места жительства.
– И сколько ж она там прожила?
– Два месяца. Двадцатого февраля ее привезли, а двадцатого апреля она  зашла в кабинет к директору и сказала, что уходит в свою Никитиху. Директор долго ее уговаривал, но Савельевна не хотела даже слышать, чтобы доживать свой век в доме престарелых. Перед тем как уйти, она директору сказала:
– Не могу я больше быть у вас. Я тут ем и сплю, а душа моя там, в Никитихе. Там прошла вся моя жизнь. Там, на погосте, лежат мои родственники и подруги. Там мне легче будет встретить свой последний час. Чужая я тут…
И ушла. Директор пока решил вопрос с машиной, чтобы ее отвезти, хотя бы до районного центра, а ее уже и след простыл. Как она добиралась до Никитихи, так никто и не узнал. На другой день директору позвонил глава сельского округа и сказал, что к нему заходила Савельевна и просила сообщить в дом престарелых, что она в Никитихе. Вот так.
Теперь мне надо съездить  к главе сельского округа и узнать, кто из никитихинцев живет в Разуево. Надо поговорить с ее ровесниками и с теми, кто хорошо ее знал в довоенные и послевоенные годы.
– Женя, а я в дневнике нашла две хорошие записи, – Валентина Анатольевна торопливо встала с дивана и, взяв со стола журнал, начала негромко читать:
«Сегодня пятнадцатое февраля тридцать седьмого года. Рано утром мы всем звеном пошли в колхозную контору, чтобы нам выделили пять лошадей с санями для вывозки навоза на край нашего бурачного, ой, свекловичного поля. Нас на агрономических курсах учили, что навоз надо возить для летней подкормки сахарной свеклы зимой, потому что летом лошадей будет не хватать для летних работ. И что навоз надо складывать в одну кучу и хорошо его утрамбовывать. Такой навоз к лету станет готовым для подкормки свеклы.
 Я когда приехала с курсов, то сразу пошла к председателю колхоза. Только Григорий Яковлевич мне сказал, что на курсах было одно, а  в колхозе – совсем другое, и лошадей с санями не дал. Поэтому сегодня мы ходили к нему всем звеном. Лошадей председатель нам дал, потому что за нас заступились секретарь партячейки и наш комсомольский. Если б не они, то Григорий Яковлевич и сегодня нашел бы причину не выделять нам тягло. У него то лошади жеребятся, то их подковывают, то им обрезают хвосты. А что там хвосты обрезать? Да я могу одна за два часа обрезать их всем лошадям.
За день мы отвезли на свое поле на пяти лошадях десять возов навоза. А мужики – они возят вместо своих жен, на бабское поле – отвезли на десяти лошадях десять возов. Мы на пяти лошадях десять, а они на десяти столько же! А когда мы им сказали, что они плохо работают, то они нам ответили, что берегут лошадей. А где ж они будут больше возить, если они то стоят цигарки закручивают, то курят, а когда приехали в поле, то после разгрузки навоза распили три бутылки самогонки. Лошадей они берегут.
 А мы бы еще один раз отвезли, да у Кати Никитиной оторвалась у ботинка подошва, а Варя Кыскина – это ее подворье, а так она тоже Никитина – потеряла свои рукавицы, и у нее мерзли руки. А в моем валенке дырки стали еще больше. В них даже снег начал засыпаться, и мне пришлось их затыкать соломой. Но мы договорились, что мужикам утрем нос и к первому марта вывезем сто саней навоза. Столько нам надо на подкормку. После того как вывезем навоз, будем собирать у людей золу и куриный помет…».
– Женя, ты слушаешь?
– Да-а. Просто, когда ты читала, я делал попутно кое-какие сравнения. Насте ведь было в то время всего…
– Полных семнадцать, – напомнила жена.
– Восемнадцатый го-од, – проговорил Евгений Сергеевич и покачал головой. – А у нее мысли были забиты сахарной свеклой, вывозкой навоза и сбором золы с куриным пометом.
Замолчав, Скориков тут же вспомнил своих попутчиц и их предложение расплатиться «натурой».
– Интересно, что бы они делали, если бы им предложили возить навоз в поле на лошадях? – подумал он и усмехнулся появившейся мысли.
– Что ты смеешься, Жень?
– Да так. Просто сравнил жизнь нынешней молодежи с жизнью Насти и ее подруг.
– Скориков, у меня есть хорошее предложение.  Я сейчас прочитаю несколько строк из дневника.  В это время она встречает своего будущего мужа, и ее запись совпадает со статьей в газете за сентябрь тридцать седьмого года. Читать?
– Давай. И потом сделаем передышку. Я что-то сегодня устал, а может, отвык от таких поездок.
«…Прошло уже две недели сентября, и все эти дни мы копаем сахарную свеклу. Выкопали и почистили всего половину гектара. Мы бы сделали больше, да помешал дождь, который шел целых три дня. Свеклу копаем копачами, потом сбрасываем в кучи и потом уже чистим. Копать тяжело. Но к нам сегодня утром приезжал директор МТС и пообещал прислать к нам завтра трактор с подъемником. И еще он сказал, что выделит нам машину, чтобы мы вывезли свой бурак на свекловичный приемный пункт. А еще директор пообещал выделить нашему колхозу три трактора для вспашки зяби.
 А после обеда в нашем звене был бригадир тракторной бригады Михаил Николаевич. Он наш, никитихинский. Месяц назад он пришел из армии и теперь работает бригадиром тракторной бригады в МТС. Служил Михаил Николаевич на Дальнем Востоке танкистом. Он у меня спрашивал, где будет наша свекла в следующем году, чтобы то поле хорошо вспахать. Служил танкистом, а молчит, как наш немой дед Иван. Пока мы ходили по нашему бурачному полю, он сказал всего три слова – «Бурак у вас хороший». Да я и сама знаю, что он лучший в колхозе. А вообще-то… за ним все наши деревенские девки гоняются. Даже мамка вчера вечером мне сказала, что Мишка…Михаил Николаевич будет хорошим мужем и бабе с ним будет хорошо…».
– Подожди-ка, Валя. Давай-ка мы посмотрим мою распечатку. Ты была права. Вот, послушай:
«…В колхозе имени Сталина  комсомольское звено Насти Никитиной вырастило самый высокий урожай сахарной свеклы в колхозе. Упорный труд молодых свекловичниц увенчался большим успехом. Каждый закрепленный за звеном гектар дает по триста семьдесят центнеров…».
– Вот так, Анатольевна, они работали. В дырявых ботинках и валенках, плохо питались, еще хуже одевались, – Евгений Сергеевич на короткое время умолк, глубоко вздохнул и, посмотрев на свою жену, продолжил: – Не будет в России больше такого массового патриотизма и таких трудовых, можно с уверенностью говорить, подвигов. Народ за годы перестройки переориентирован на другие, более мелкие, ничего не значащие для страны ценности.
Да если по правде, то и страны-то у нас, как таковой, уже нет. Не страна, а проходной двор или крупномасштабная  административная единица с открытой границей для проходимцев всех мастей. Мыслимо ли было раньше, чтобы к нам беспрепятственно ехали миллионы людей. И ведь они едут не только для того, чтобы честно заработать деньги.
В нынешней России криминальная обстановка хуже, чем она была во времена Советского Союза. Раскурочены тысячи заводов и фабрик, пришло в упадок сельское хозяйство. В результате непродуманной и навязанной народу непонятной перестройки без работы остались многие миллионы человек. А это означает, что народ уже не имеет права на труд и на нормальную жизнь.
      Валя, завтра я никуда не поеду. Нам с тобой надо просмотреть все, что было написано о Савельевне с тридцать седьмого года и по сорок первый включительно. И заодно посмотреть ее записи. А вот послезавтра я уже смогу поехать в Разуево. Понимаешь, Валя, у нас тогда материал будет идти в хронологическом порядке. А так пока все получается с перескоками и всевозможными отступлениями. Какая-то чехарда. На сегодня пока хватит. До отхода ко сну беру отгул. Все. Сейчас что-нибудь для души почитаю и спать.


Глава  седьмая

Впервые за последние две недели день начинался не с туманов и моросящего дождя, а с восходящего над горизонтом солнца, которое медленно и даже, по мнению Евгения Сергеевича, с неохотой, начинало свою трудовую вахту. Выглянув в окно и посмотрев из стороны в сторону, Скориков не увидел на небе ни единого облака, что предвещало хорошую погоду, по крайней мере, на ближайшие два-три часа.
Зная переменчивость погоды в последний месяц зимы, Евгений Сергеевич особо и не возликовал оттого, что в окно их квартиры заглянули солнечные лучи. Он знал, что ясное небо может затянуться облаками быстрее, чем он успеет со своей женой позавтракать. Были ж случаи в начале этой зимы, да и  в прошлые годы выдавались сбои, когда с утра шел дождь, к вечеру распогоживалось, к середине ночи температура опускалась до минус пяти – семи градусов, а утром снова к людям в гости наведывался дождь.
 Хотя, конечно, было бы приятно ближе к вечеру пройтись по поселку, встретиться со знакомыми и подышать свежим воздухом. К тому времени должны  уже будут просохнуть тротуары и кроны деревьев, с которых все две недели на прохожих лилась вода, словно это были вовсе и не деревья, а огородные поливалки или маленькие тучи.
Прохаживаясь по комнате, Евгений Сергеевич мысленно планировал, как провести с пользой для начатого дела весь предстоящий день. В конце концов он решил сразу после завтрака усесться за стол и набросать черновую запись прошедшего дня. В особенности ему хотелось, с достаточной точностью, воспроизвести рассказ заместителя директора дома престарелых о пребывании у них Савельевны
– Же-ня, ты сегодня завтракать думаешь? – раздался голос жены из кухни. – Или  тебя вчера в Разуево накормили на всю неделю? Умывайся, брейся и за стол. У меня уже все готово.
– Иду-иду-у, – отозвался Евгений Сергеевич.
– Ты за ночь планы на сегодня не поменял? – спросила его жена, когда он показался в кухне.
– Да нет. Все остается, как мы вчера с тобой и договаривались. Сегодня я спал как убитый. Так что-о… все остается по-вчерашнему. Ты ж сама говорила, что планы менять нельзя. Валя, я пока приведу себя в порядок, а ты приготовь все. Пусть чуть остынет мой завтрак. Что-то я в последнее время начал замечать, что мне горячее особо не нравится.
– Это я уже знаю, – усмехнулась жена.
После завтрака Евгений Сергеевич, как и планировал, сразу сел за свой стол, а Валентина Анатольевна, пользуясь его занятостью, решила сходить в продуктовый магазин. Или, как она выразилась, размяться и подышать свежим воздухом. Совместную работу они с мужем решили начать после обеда и кратковременного отдыха. До этого же часа каждый был волен распоряжаться временем по своему усмотрению. Хотя какое там усмотрение. Евгений Сергеевич освободится теперь от своих бумаг перед отходом ко сну, а Валентина Анатольевна вынуждена будет заниматься продовольственной программой.
Скориков так увлекся своей работой, что не услышал, как вернулась домой жена. И только когда она его окликнула, оторвался от своих черновиков.
– Валя. А что-то ты рано пришла? – с недоумением спросил он ее, когда та начала раздеваться в прихожей.
– Как рано? Ты что, не следишь за временем? Я ушла в девять часов, а сейчас уже половина двенадцатого. Мы, может, еще бы постояли с прокуроршей, да нас разогнал дождь.
– Что-о? – не понял Евгений Сергеевич.
– Дождь пошел, говорю. Ты что, и в окно не смотришь?
– А чего в него смотреть, – засмеялся  он. – Я и так знал, что он пойдет. Уж больно чистое было небо.
За совместную работу Скориковы взялись в половине четвертого, решив просмотреть все, что у них собралось по довоенному периоду жизни Савельевны. Они договорились, что будут увязывать материалы, которые Евгений Сергеевич привез из областного архива, с Настиными дневниками, совмещая их во времени. Кроме этого, нужно было еще предусмотреть использование того, что могут рассказать о тех годах ее ровесники, с которыми Скорикову еще предстояло встретиться.
– С чего будем начинать? – листая дневниковые записи, спросила Валентина Анатольевна  и посмотрела на мужа.
– С чего? А вот у меня копия фотографии, это… в газете за восемнадцатое февраля тридцать восьмого года. Вот и давай посмотрим, о чем писала Настя в этом месяце.
– За февраль у нее всего две записи. Что-то с ней начало происходить. Раньше она писала пространно и обо всем. Теперь коротко и в основном о работе. Вот, слушай:
«…Три дня назад я приехала из города Курска, в котором была на областном слете передовиков-свекловодов. От нашего района нас было семь человек. Председатель райисполкома, секретарь райкома партии, один председатель колхоза, его колхоз занял первое место в районе по урожаю сахарной свеклы, и трое звеньевых.
Мое звено в прошлом году получило самый высокий урожай в нашем колхозе и районе. На этом слете я рассказывала с трибуны, как нашему звену удалось вырастить высокий урожай, и пообещала в этом году вырастить еще больше. Лучше б я прорвала гектар бурака, чем выступать с трибуны перед всем народом. Страшно было так, что аж трусились ноги. Я думала, что упаду прямо на сцене.
 Жили мы в гостинице. Как там хорошо. Тепло, играет радио, за водой ходить далеко не надо, под ногами дорожки теплые и мягкие. А кормили нас бесплатно прямо в гостинице на первом этаже. А сколько в городе магазинов! Я купила себе и мамке валенки с калошами и тапочки, а себе еще и сапоги и туфли. Это мне дали премию, вот я и купила.
 Со мною в комнате (номере) жили звеньевые из нашего района – Катя, Надя и Клава, и жила одна звеньевая из Курского района, Зина. Они все уже замужем, и все имеют детей, а у Зины их уже трое, две девочки и мальчик. Так они  покупали на премии своим детям обувку и одежонку и завидовали мне, что я еще не замужем и что у меня нет детей. А я завидовала им всем. У них есть мужья и дети. Им не надо рубить дрова, и у них не дымят печи.  Я боюсь только, если мужик будет пить и бить, как у нашей соседки Гарпешки. Ее Гришка, как напьется, так берет топор или вилы и гоняется за нею, да еще и матюкается на всю Никитиху. После каждой Гришкиной пьянки Гарпеша с двумя детьми летом ночует в огороде в картохах, а зимою у кого-нибудь из деревенских.
 Секретарь райкома вчера сказал мне, что мне надо учиться дальше. Семь классов я закончила, теперь, говорит он, надо поступать в техникум на агронома. Учиться мне хочется, а на кого я оставлю свою мамку? Она у меня часто болеет, без меня мамка совсем пропадет. Что она будет делать с коровою? Ей же летом надо и корму наготовить, и в стадо отгонять, и подоить. Да еще и телочка. Трудно ей будет одной.
На свое поле мы с девчатами  уже отвезли в этом году двести возов навоза. Насобирали сорок мешков золы и  пятьдесят пудов куриного помета. На всей площади разложили ветки и два раза, в декабре и в январе, таскали по полю на лошадях снегопахи. Перепахали снег и так и так.
На слете нас всех сфотографировали, а потом одну меня и сказали, что эта фотокарточка будет в областной газете. И еще сказали, что мне обязательно вышлют из редакции газету с моей фотографией. Через два дня мы начинаем всем звеном учиться в агрономическом кружке. Мне дали много книжек, и теперь я сама буду учить свое звено. А еще мы будем ускоренно изучать тракторы, чтобы сами могли потом на  них работать. Мы будем учить устройство «Универсала» и ХТЗ. Об этих тракторах нам будет рассказывать Михаил Николаевич. Он теперь работает в МТС механиком. После изучения мы будем сдавать экзамены».
– Женя, областной газеты в ее архиве нет, а фотографию я нашла. Посмотри. Ты замечаешь, как Настя изменилась? Черты лица стали более строгими, и взгляд посерьезнел. Прическа вполне современная, даже для нашего времени. Видишь, какие у нее были волосы, а ведь тогда не было шампуней. Тогда голову часто мыли щелоком. Ты знаешь, как его готовили?
– Еще бы я не знал. Мне и самому мать мыла голову щелоком. Голова после него, правда, почесывалась часа два, зато вшей не было и волосы рассыпались, как после хорошего шампуня, – засмеялся Евгений Сергеевич. – Да только ли щелоком мыли головы. Растапливали снег, собирали дождевую воду. Это сейчас дождевой и снеговой водой нельзя мыть головы, а тогда… Кислотных дождей не было, атомных станций тоже.
– Женя, а посмотри-ка, что написала и нарисовала Настя в апреле месяце.  Она еще и неплохо рисовала. Одар;нная была девочка, – со вздохом произнесла Валентина Анатольевна. – Да, по крайней мере, я бы такого платья не нарисовал. Это она, наверное, откуда-нибудь скопировала.
– Слушай, что она пишет:
«Лучше бы я зимой купила себе машинку швейную. Вот сегодня дождик прошел, я бы на машинке пошила себе платье, а так приходится колоть себе пальцы. Да руками и долго. То бы я за один дождик управилась сшить, а так придется сидеть дня три. А может, и больше. Ходить к модистке будет еще дольше. Она вон Катьке шьет уже целый месяц, да еще может и не так пошить. А деньги все равно сдерет. Уж лучше медленно, но самой. Все равно получится быстрее».
– А дальше тут у нее, и как ее теленок таскал, когда она его вела привязывать к колу, и как соседского петуха их кочет чуть не заклевал. Но что интересно, она ничего не пишет о своих душевных переживаниях, о любви.
– Валя, тогда это были запретные темы для публичных обсуждений. Ты вспомни про годы своей молодости. Ты что, кричала на всю улицу, что ты любишь заниматься сексом?
– Ты что, Же-ня! Да мы в учительской об этом не разговаривали. Какой уж там кричать.
– Во-от. Времена были другие. Это сейчас… недели три назад одна довольно упитанная дама лет сорока, не помню, какая была передача, так она на всю страну заявила, что очень любит секс. Представляешь, как это некрасиво выглядело? А она сидит, и на ее лице я не увидел даже вот столько смущения, – с негодованием проговорил Евгений Сергеевич и показал жене мизинец. – По-моему, мы своей распущенностью переплюнули уже все западные страны вместе взятые.
– Женя, у меня часто появляются мысли, что как только наши правители начинают равняться на Запад, так нашу страну захлестывает все самое худшее. Ну, ты сам подумай, когда это у нас было, чтобы в кино крыли матами. Известные артисты, а позволяют себе такие пошлости. У нас в младших классах работает Вера Ивановна. Может, помнишь, такая беленькая, симпатичная женщина? Мы прошлый Новый год встречали, и она пела песни. Помнишь?
– Беленькая, симпатичная, на встрече Нового года пела песни? Наверное, я должен был помнить, но…
– А еще мужчина, да к тому же и главный редактор газеты. Ладно. Не помнишь, это даже лучше. Она сейчас «выводит в люди» первый, второй и третий  классы. Так вот эти несмышленыши уже так ругаются матом, что, если бы не детские голоса, можно было бы подумать, что разговаривают грузчики или наши доблестные строители. Скориков, это ведь страшно! Газеты, книги, кино и особенно телевидение должны народ, и первую очередь молодежь, воспитывать, а не развращать. Женя, ну почему у нас одни крайности?
– Успокойся, Валя, Путин тебя все равно не слышит. У них, с воцарения Ельцина, советниками работают  большей частью цэрэушники, а американцам, как известно, наша страна и народ не нужны. Одно плохо, что российская власть не живет своим умом. Поэтому первоклашки и… эх, что там у нас дальше?
– За апрель у нее нет ничего. А вот в мае есть две большие записи. Список членов звена и… как надо прорывать сахарную свеклу. Ты знаешь, что на одном погонном метре надо в рядке оставлять по пять-шесть растений? Конечно же, не знаешь, – засмеялась Валентина Анатольевна. – А у нее здесь все расписано. И даже нарисован рядок со всходами свеклы и проставлены сантиметры. Вот, посмотри, как Настя хорошо нарисовала, – жена показала Евгению Сергеевичу журнал и ткнула в рисунок указательным пальцем. – И вообще, Женя, у нее были хорошие задатки. Жаль, что Настя жила в деревне и не могла учиться дальше.
– Ты хочешь сказать, что Савельевна прожила не свою жизнь? А может, дорога, по которой она прошла, и являлась основой ее жизни, ну как бы стволом большого дерева, а все то, что Настя могла делать, – это как бы тропинки, отходящие от дороги, или ветви кроны дерева. Такое может быть? Савельевна ведь охотно занималась тяжелой крестьянской работой,  получала от этого радость и была довольна своей жизнью. Ты мне еще  ни разу не сказала, что Настя в своем дневнике написала о своем нежелании жить в деревне, о том, что хочет куда-нибудь уехать. Были у нее такие мысли?
– Пока нет, – покачала головой Валентина Анатольевна. – Ей, вероятно, нравилась сельская жизнь.
– Вот, видишь. Конечно, нам трудно понять человека, у которого было много возможностей, чтобы жить по-другому. Настя хорошо руководила звеном, у нее неплохо получалось рисование, могла стать агрономом, там еще у нее было желание купить себе швейную машинку. Валя, но… она получала самые высокие урожаи сахарной свеклы в районе. Савельевну много раз награждали, она была участницей ВДНХ. Может, в этой трудной крестьянской жизни как раз и заключалось то, за что Савельевна больше всего болела душой. А все остальное –  увлечения. У нас в районе был один заведующий свеклоприемным пунктом. А какие он картины писал маслом. И потом…
– Что потом? – переспросила Валентина Анатольевна.
– Ничего. Мы с тобой уходим от того, чем должны заниматься. Что интересного есть в ее записях до осеннего периода?
– Вот у нее за семнадцатое мая целая страница исписана, как и чем надо подкармливать сахарную свеклу. Возьми журнал и прочитай сам, а я схожу в кухню и посмотрю, как там подходит мое тесто. Хочу сегодня вечером  напечь пирожков.
«Первую подкормку сахарной свеклы перегнившим навозом, – начал читать Евгений Сергеевич, – надо проводить через неделю после ее прорывки. Для этого тяпкой проделывается в междурядье канава, в которую клад;тся навоз, после чего канава и навоз засыпаются землей. Такой способ подкормки делается для того, чтобы навоз не пересох. Можно навоз и просто разбрасывать в междурядье, но тогда он высыхает и пользы от него никакой не будет».
– Просто и ясно, – подумал про себя Евгений Сергеевич и начал подсчитывать, сколько надо проделать тяпкой канавок между рядами сахарной свеклы на одном гектаре, для чего ему пришлось пролистать «Справочник сельского агронома» и прочитать раздел о возделывании сахарной свеклы. – О-го! – удивился он. – Валя, ты весной сеешь столовую свеклу на нашей даче? – обратился Евгений Сергеевич к вошедшей жене.
– И что?
– Ты тяпкой делаешь канавку, а потом бросаешь в нее семена. Ты знаешь, какая будет канавка на площади в один гектар, если ее вытянуть в одну линию? Расстояние между рядками – сорок пять сантиметров.
– А зачем мне это? – не поняла Валентина Анатольевна.
– Вот здесь Настя писала, как они подкармливали сахарную свеклу. Они тяпками в междурядьях проделывали канавки и туда  клали навоз, а потом эти канавки засыпали землей. Чтобы подкормить один гектар сахарной свеклы, им надо было тяпкой прорыть канавку длиною больше двадцати километров. Это ж сколько надо было вложить труда, чтобы вырастить на гектаре пятьсот центнеров сахарной свеклы? Потом ее еще надо было выкопать, сбросить в кучи, очистить и на лошадях, редко на машинах, вывезти на свеклоприемные пункты. И если учесть, что осенью во время уборки этой культуры часто бывают дожди, то можно представить себе, каково было колхозникам. А ведь было время, когда стаж работы в колхозе не приравнивался к стажу работы на заводе. Люди, которые узаконили эту дискриминацию колхозного населения, считали, что в сельском хозяйстве рай или, по крайней мере, сплошные пляжи, как на берегах южных морей.  Скорикова Валентина Анатольевна, вы мой монолог слушаете или вы заняты своими мыслями? – вдруг спросил Евгений Сергеевич свою жену, увидев, что она, притихшая, сидит на диване. – Или вы спите?
– Нет, Женя, я не сплю. Просто я вспомнила своих мать и отца. Они всю жизнь проработали в колхозе, и я видела, каково им было. Наши правители, и советские, и нынешние, капиталистические, не понимали и не хотят понять, что сельское хозяйство – самая трудная отрасль, и что крестьянин – это забытый Богом человек, да и не только у нас, а на всей земле-матушке.
– Валя, к этой записи и рисунку в журнале подходит небольшой очерк в газете за двадцать пятое мая тридцать восьмого года. Заголовок «В звене Никитиной Насти». Корреспондент в нем как раз и рассказывает о том, о ч;м я только что тебе  прочитал. И еще он пишет, что члены комсомольского звена, тут он называет фамилии и имена молодых колхозниц, горят желанием вырастить на своем участке самый высокий урожай в районе. Вот так. Они в тридцать восьмом году горели желанием вырастить самый высокий урожай, а в наши дни…– Скориков умолк и глубоко вздохнул, вспомнив некстати своих пассажирок и их желание расплатиться «натурой». – У меня за тридцать восьмой год есть еще одна ксерокопия небольшой статейки под заголовком «Уборка урожая». В ней рассказывается о том, что звено Никитиной двадцать пятого августа приступило к уборке рекордного урожая сахарной свеклы. В журнале Настя что-нибудь писала в этом месяце?
– Да. Она в августе и сентябре… и до конца тридцать восьмого года исписала три страницы. Да. Три. Здесь еще есть пометки, но это, скорее, расчеты, за сколько дней они смогут убрать и вывезти с поля сахарную свеклу. А вот самая интересная запись. Она помечена пятым сентября и является основной за этот день. Слушай.
 «Сегодня к нам приезжал Михаил Николаевич. Он долго ходил по нашему полю, выдергивал бурак и разглядывал его со всех сторон. Три раза Михаил Николаевич подходил к нам и спрашивал у моих девчат и у меня, когда мы закончим убирать свеклу, и пообещал прислать нам трактор, чтобы подпахать бурак, а то нам его копачами трудно выкапывать. А перед тем как уехать от нас, он у меня спросил, когда мы приходим вечером домой после работы...».
–  Женя, а наша Настя выходит замуж! Как же я этот день пропустила, когда читала первый раз? Это уже написано шестого сентября. Кроме этих четырех строчек, больше ничего не написано. И чувствуется, что их она писала, сильно волнуясь.
«Вчера вечером к нам с мамкой приходили… Михаил Николаевич, его отец, мать и его крестная. Как я трусилась. Я ж ничего не знала, и мамка тоже…. Я согласилась выйти замуж за Михаила Николаевича. Господи, как страшно…Свадьбу договорились сыграть после окончания полевых работ».
– Вот так, Евгений Сергеевич, ни охов, ни вздохов, ни стояний под заборами и никаких тебе дискотек. А вот и сама свадьба. Это уже семнадцатого ноября. За этот день в журнале сделана всего одна запись, и она самая короткая:
«Пять дней назад у нас с Михаилом Николаевичем была свадьба. Теперь я уже баба. Мы живем пока  у нас. У него еще есть два младших брата, а хата маленькая.. Свою хату мы с моим Николаевичем начнем строить этим летом. Директор МТС и наше правление колхоза помогут нам лесом и выделят плотников. Хоть бы управиться за два года. Наша хата уже совсем схилилась на глухую стену».
– Вот так, – вздохнула Валентина Анатольевна. – Никаких тебе свадебных путешествий на белоснежных лайнерах. Жалко мне Настю. Хорошо, если ее Михаил Николаевич, – видишь, как она его зовет, Михаил Николаевич, – так вот, хорошо, если этот Михаил Николаевич не будет таким, как муж ее соседки Гарпешки. Если судить по тому, что Настя не захотела выходить замуж после войны за секретаря обкома, значит, он, ее муж, был хорошим. Жалко, что его убили. Они ведь пожили вместе всего… тридцать девятый, сороковой и половину сорок первого… Всего два с половиною года, – подсчитала Валентина Анатольевна, – и всю жизнь думать о нем…
Жена Скорикова вдруг заплакала и, отложив Настины записи, быстро вышла из комнаты. Евгений Сергеевич тоже встал из-за стола и начал прохаживаться, чтобы немного успокоиться от нахлынувших переживаний. И только через полчаса Скориковы смогли снова собраться вместе.
– Валя, у меня за тридцать восьмой год ксерокопий больше нет. В журнале есть какие записи?
– Да. За декабрь всего одна, и та по поводу окончания вывозки сахарной свеклы. Я ее зачитаю. Она небольшая.
«Сейчас у нас будет кукукать кукушка в часах. О! Откукукала двенадцать раз. Я час назад пришла домой. Сегодня мы вывезли все нашу свеклу. Ночью, с первого на второе декабря, выпал снег, и пришлось запрягать лошадей в сани. На них мы и отвезли последний бурак на свекольный пункт. В обозе было десять саней. За три месяца мы отвезли сто машин по полторы тонны и двести восемьдесят возов. Всего мое звено  вывезло двести шестьдесят две тонны. Урожай у нас получился по пятьсот двадцать пять центнеров с гектара. Кто в районе вырастил больше, пока не знаю. Со свекольного пункта мы с секретарем партячейки по телефону сообщили в райком партии и райисполком о завершении уборки и вывозки сахарной свеклы. Как мы сегодня уморились и намерзлись. На санях хоть и не трясет, а холодно, да и по снегу ходить плохо. Без снега было лучше. Морозов почти не было, а сегодня к вечеру начало сильно подмораживать. Наверное, завтра будет холодно.
Хорошо, что мы убрали бурак, а то пришлось бы выдирать его из снега. А Михаила Николаевича дома нет уже три дня. Он живет в самом дальнем колхозе, где работают пять бригад тракторов из ихней МТС. Они там уже две недели вытаскивают из прорыва четыре колхоза по вспашке зяби и по уборке сахарной свеклы. А наш колхоз управился сделать все сам. Хорошие у нас люди».
– Вот и все, Женя.  И за тридцать восьмой год больше ничего нет, – Валентина Анатольевна перевернула в журнале лист и, посмотрев на мужа, предложила сделать перерыв на ужин. – За следующие два с половиною года Настя записей личного содержания сделала немного. В основном она писала о выращивании сахарной свеклы. И много написано, что надо делать ее звену. Есть страницы, где расписано задание для каждого члена звена. Ну, это мы уже просмотрим после ужина.
– Хорошо, ты иди готовь, а я сделаю пометки, чтобы потом не запутаться, – предложил Евгений Сергеевич жене.
Возобновить просмотр дневниковых записей Анастасии Савельевны Скориковы смогли только после восьми часов вечера. Сразу после ужина Евгению Сергеевичу позвонила Татьяна Дмитриевна и, извинившись за поздний звонок, спросила у Евгения Сергеевича, что делать с копиями материалов, которые она собирает для очерка о Никитиной. Минут через пять после звонка сотрудницы редакции жена уже отвечала на вопросы прокурорши, которых оказалось так много, что на ответы ушло около получаса.
– Валя, нам надо сегодня с довоенным периодом закончить, чтобы я мог завтра выехать в Разуево. Скомпонуем материал, и тогда можно будет передохнуть. Ты посмотришь телевизор, а я набросаю черновик к последним  предвоенным годам. Начинаем тридцать девятый? Что там у Насти написано? У меня копия маленькой статьи в газете за девятнадцатое января. В ней Маликов, это корреспондент, рассказывает, как передовое звено Никитиной задерживает на своем поле снег, и призывает районных свекловодов равняться на передовиков социалистического соревнования. Сама же знаменитая звеньевая, пишет Маликов, в настоящее время делиться опытом получения высоких урожаев сахарной свеклы на областном совещании передовых свекловодов.
– В январе у нее расписано на весь месяц, что надо делать в поле. Тут и снегозадержание, вывозка навоза, и сбор куриного помета и золы. Ну, как и было в те зимы. Здесь, правда, – Валентина Анатольевна засмеялась, – Настя не пишет, что у нее худые валенки и не горит в печи. Ага, нашла:
«Пятнадцатого января мне надо будет ехать на областное совещание свекловодов. Секретарь партячейки сказал мне, чтобы я готовилась выступать. Целую наделю мы с ним и председателем колхоза писали мое выступление. Получилось на пяти  листах. Секретарь посоветовал урезать. Осталось три. Совещание будет в Курске…».
– Видишь, Женя, растет наша Настя. Вот труженица была, – вздохнула Валентина Анатольевна. – У тебя там  за какой месяц ксерокопия?
– У меня ее фотография и короткий текст. Это было уже в сентябре, во время уборки сахарной свеклы. Летом, помимо ее планов, есть что-нибудь новенькое?
– Есть. Они начали строить себе дом:
«Двадцатого мая мой Николаевич привез три машины леса, а вчера, двадцать пятого мая, трое плотников начали тесать бревна. Строить новую хату мы решили на новом месте, рядом с мамкиным двором. Плотники сказали, что к августу месяцу они ее поставят, и можно будет накрывать и оклинцовывать, а обмазывать надо будет уже в следующем году. Ну, это чтобы бревна высохли и хата осела. Так нам посоветовали плотники. А чтобы хату потом хорошо обмазать, глину надо заготовить на зиму, чтобы она промерзла».
– А вот, опять, подкормка свеклы навозом и золою. Еще добавилась обработка междурядий трактором, но Настя трактор согнала с поля, – засмеялась Валентина Анатольевна. – Вот как она описывает работу тракториста:
«Утром на наше свекольное поле заехал на тракторе Кузя Лыскин, он сам из Разуево, а работает в МТС. Его нам прислал сам директор, чтобы разрыхлить землю между рядками. Мы всем звеном смотрели, как он будет это делать. Через пять сажон мы Кузю с поля согнали вместе с трактором. Пять сажон проехал и два сажня из них вырезал бурака. Так он нам, пока обработает наше поле, вырежет целый гектар. Культиватор за трактором болтается из стороны в сторону, как у коровы хвост. Лучше мы будем рыхлить тяпками. Вырезанный брак мы рассадили в рядки, где он был, и теперь по два раза на день поливаем  водой, пока примется».
– Вот поэтому они и получали высокие урожаи свеклы, – отозвался Евгений Сергеевич. – Я смотрел «Справочник агронома», так там написано, что для получения высоких урожаев свеклы необходимо, чтобы на одном гектаре было сто – сто десять тысяч растений. Дальше у нее есть какие записи? А то у меня за тридцать девятый год осталась одна фотография членов звена Никитиной. Они… одиннадцатого сентября очищали свеклу от ботвы. Здесь и сама Настя сидит. Вот она, возле кучи, – показал Евгений Сергеевич жене на фотографии молодую Савельевну. – Интересно, из членов ее звена остался кто в живых? После того дня прошло ведь уже шестьдесят два года.
– В живых из ее подруг остался кто или нет, не знаю, а вот… слушай, что она написала в том же сентябре… числа нет:
     «…Какой у меня уже большой живот. Хоть бы не родить в бураках, как меня мамка родила в конце огорода. Теперь я только сижу возле куч и чищу. Дергать бурак уже нельзя, да мои бабы и не дают мне этого делать. Рожать мне в конце декабря. Страшно. Хоть Клавка и говорит, что все будет хорошо, а все равно боюсь. Вот бабья доля».
– У нее была первая дочь?
– Дочь. Но она умерла в девяносто восьмом году, – не прекращая писать, проговорил Евгений Сергеевич.
– Женя, а вот она и родила. Но об этом написала уже не Настя. Почерк мужской. Наверное, писал ее муж:
«Вчера вечером в Разуевской участковой больнице Настя родила дочь. Все обошлось нормально».
– Чувствуется, что писал мужик, – возмутилась Валентина Анатольевна. – Ну, хоть бы написал, какое у девочки будет имя, какой у нее вес, рост, на кого походит…
– Валентина, ну что ты напала на мужика? Да, может, тогда не взвешивали и не измеряли рост. Главное, чтобы ручки и ножки с глазками и всем остальным были на месте, а вес наберется. Не написал. Тебе б, если бы он на трех страницах расписал, как она тужилась и кричала. Так? Написал же: «Все нормально». Он ведь мог и этого не написать, – встал на защиту мужа Насти Евгений Сергеевич.
– Ох и мужики. Все вы такие. Как рожать…
– Остынь, Валя, остынь. Давай смотреть, что написано в дневнике в сороковом году. У меня одна фотография,  на которой члены звена и Анастасия Савельевна принимают самое активное участие в обмолоте ржи в колхозе. Посмотри. Это они молотят рожь на молотилке, а это скирды. Так хранили необмолоченные снопы, которые можно было молотить и зимой. Текст под фотографией гласит, что снимок сделан десятого августа. Есть еще небольшой очерк о самой Никитиной за двадцать пятое августа. В нем рассказывается, что Анастасия Савельевна – самая опытная в районе звеньевая и что ее звено уже два года выращивает самые высокие урожаи свеклы. Посмотри, что написано у нее, – попросил Скориков жену.
– Зимой Настя ничего не писала. Да оно и понятно. Когда ей писать с малым ребенком? У нее есть запись только за июнь месяц. Двадцать пятого  июня Настя написала, что вчера, то есть двадцать четвертого июня, у них почти все никитихинцы обмазывали новую хату, и что в их колхоз имени Сталина, неделю назад, приезжало много людей смотреть на их сахарную свеклу, и что они хвалили ее и председателя колхоза.
– Немного. А дальше есть что?
– Да. Ты, знаешь, Женя, а я рада за Настю и ее мужа. Тут вот она десятого сентября написала:   
«Вчера мы все перешли жить в новую хату. Она  нас  получилась большая и светлая. Старая у нас будет вместо сарая. Мамка не хотела переходить, но потом согласилась. Теперь они с Машей вдвоем хозяйничают на двух дворах. Михаил Николаевич дома бывает редко. У них в МТС теперь очень много тракторов, и за всеми нужен глаз».
– У тебя еще много материала? Может, мы сделаем перерыв? – предложила Валентина Анатольевна.
– Нет. У меня одна ксерокопия обращения Никитиной Анастасии Савельевны к колхозникам района – за быстрейшую уборку выращенного урожая. Это обращение напечатано в газете за двадцать девятое августа. Оно короткое. Слушай:
«Я, звеньевая свекловичного звена колхоза имени Сталина Никитина Анастасия Савельевна, призываю всех колхозников и колхозниц нашего района, всех жителей сел и деревень быстрее закончить полевые работы и выполнить план хлебопоставок, сдачу государству молока, мяса, яиц и шерсти, продлить сбор теплых вещей для Красной Армии и взносов в фонд обороны.
Я призываю всех равняться в своей работе на героев Отечественной войны, на своих братьев, сестер, мужей, отцов и матерей, которые, не щадя своих жизней, бьются на полях сражений.  Враг будет разбит! Смерть бешеной собаке – Гитлеру. Никитина А. С., звеньевая колхоза имени Сталина».
– А Настя… Анастасия Савельевна что-нибудь писала в сорок первом? 
– У нее, Женя, за сорок первый год всего две записи. Первая сделана наспех простым карандашом, а вторая химическим, и тут все размазано. Посмотри:
«…Я опять забрюхатела», – прочитал Евгений Сергеевич.– А когда, не написано. Не-ет… подожди-ка. Двадцать девятое мая. А тут что у нее?
«Двадцать пятого июня мой Михаил Николаевич ушел на войну. Больше мы его не увидим. Господи, Матерь Божья, сохраните его, если можно».
– И что, на этом дневник Никитиной Анастасии Савельевны заканчивается? А ты ж говорила, что она вела дневник до пятьдесят третьего года?
– Не-ет, Же-ня, то какие-то бухгалтерские журналы. Вот это все, что осталось от их трудной и в то же время красивой жизни, – заплакав, проговорила Валентина Анатольевна и положила журнал на стол. – Да этим поколениям нам всем надо кланяться в ноги. Что мы делаем? Не могу. Я пойду в кухню.
Евгений Сергеевич в этот вечер засиделся допоздна, и если бы не жена, то он, может, за столом встретил бы и начало следующих суток.
  – Скориков, Евгений Сергеевич, а вы думаете ложиться спать? Уже без пяти минут двенадцать, – удивилась Валентина Анатольевна, увидев сидящего за столом мужа. – Ты же завтра должен ехать в Разуево. Или передумал?
– Не шуми, Валя, ты же знаешь, что нельзя прерываться, когда пишешь. Путные  мысли… они, знаешь…
– Все понятно. Мысли улетят и назад не вернутся. Это я уже знаю. И все же, ты завтра едешь?
– Е-ду. И постараюсь выехать пораньше. Я сейчас. Тут у меня осталось минут на пять, от силы на десять. Мне сейчас надо собрать работу сегодняшнего дня в единое целое, чтобы потом к ней не возвращаться.               
               

Глава  восьмая

 Выйдя утром из своего подъезда, Евгений Сергеевич понял, что выехать в Разуево пораньше  ему не удастся. Туман, который вчерашним днем в послеобеденное время  рассеялся, теперь опустился на землю такой плотной завесой, что почти не были видны тополя, растущие в десяти метрах от их дома. Вместо четких очертаний крон, Евгений Сергеевич видел в молочной пелене  только темнеющие пятна.
– А если включить фары, то вообще ничего не будет видно, – подумал он, переминаясь с ноги на ногу.
Чтобы не терять время попусту,  Скориков  решил зайти к прокурору, а потом уже отправиться в гараж за машиной. По дороге в прокуратуру Евгений Сергеевич встретился с заместителем главы района Телешевым, который  при разговоре сообщил, что глава недоволен районной газетой и что его недовольство чревато для Скорикова нехорошими последствиями.
– На вчерашней планерке досталось и. о. твоей должности за отрыв газеты от быстроменяющегося времени. Вы, это глава сказал и. о., живете вместе со своим редактором еще в социализме. Так что, Евгений Сергеевич, придется тебе перестраиваться, – засмеялся заместитель
– При социализме в районках портреты первых секретарей помещали в газетах один раз.
– Как это – один раз? – не понял Телешев.
– Да так. Избрали человека на партийной конференции первым секретарем – мы помещали в газете его портрет и биографические данные. В течение года иногда бывало еще два–три случая. Но чтобы в каждом номере…  как сейча-ас… такого не было. Не переживай, Виктор Романович, я знаю, к чему все идет. Я готов к ударам судьбы, – усмехнулся Скориков. – Ладно, будущий глава самого большого района, бывай. Мне надо заскочить к прокурору, а потом я поеду в Разуево.
В приемную к Рыбакову Скориков пришел, как оказалось, в самое неудобное время, хотя о встрече договорились ранее.
– Извините, Евгений Сергеевич, но у нас только что началось непредвиденное совещание, – оповестила редактора молоденькая секретарша. – По какому поводу, я не знаю, но у него все сотрудники прокуратуры. Ожидать бесполезно. Иван Андреевич перед началом сказал, что освободится часа через полтора, а может, и позднее.
– Нет, нет. Я ожидать не собираюсь и к нему не хочу идти даже как редактор районной газеты, – успокоил хозяйку приемной Скориков. – По окончании совещания передайте своему шефу вот эту записку. Иван Андреевич знает, что это такое. Если вдруг спросит, я поехал в Разуево.
На этом визит Скорикова в прокуратуру и закончился, а спустя час он уже, хотя и не на большой скорости, ехал в нужном ему направлении. Оттепель, неожиданно нагрянувшая в их места, расправлялась с зимой так, что можно было подумать, а не затемпературила  ли обитель человечества от какой-нибудь хвори? Уж больно быстро тепло набирало силу.
Еще две недели назад все поля, и в особенности лощины, лесополосы и всякие затишные места, покоились под толстым снежным одеялом, и казалось, что зима в этом году будет властвовать, как бывало иногда в старые годы, до конца марта, а может, и до начала апреля. И вдруг… на тебе.  За какие-то три последних дня от этого одеяла остались одни рваные лоскуты, да и те, как видно, скоро должны исчезнуть. Да и какой снег может выдержать восьмиградусную плюсовую температуру, которая бывает днем даже в тени. А сегодня столбик термометра может подняться и до десяти градусов. Такую теплынь пообещали утром по областному радио.
– Что Бог дает, все к лучшему, – подумал Евгений Сергеевич. – Хотя… могут пропасть озимые. Ранняя оттепель спровоцирует рост, а потом нагрянут сильные морозы. Морозы, морозы, – проговорил уже вслух Скориков и вздохнул, вспомнив, как в доперестроечный период агрономическая служба района до хрипоты  в голосе требовала от колхозных специалистов своего профиля отчеты о процентах сохранности озимых, о их состоянии, о предполагаемом пересеве, о дополнительных семенах и удобрениях.
Размышления и воспоминания Евгению Сергеевичу пришлось на некоторое время отложить и сосредоточить все свое внимание на дороге, вернее, на том, что от нее осталось. Шестиметровая полоса на небольшом участке была настолько разбита, что местами было не понять, асфальт здесь когда-то клали или просто усыпали щебнем, который большегрузные машины вкатали своими колесами в землю.
 Объезжая глубокие ямы, заполненные водой, Скориков ухитрился благополучно проехать топкое место, а через две сотни метров он остановил свое транспортное средство у закрытого переезда. Громкий звонок оповещал о том, что вот-вот должен проследовать какой-то поезд. А чтобы у подъехавшего автомобилиста не возникло желание объехать наполовину укороченный шлагбаум, дежурная по переезду погрозила Евгению Сергеевичу большой метлой, а потом еще и кулаком.
 Смирившись с безвыходным положением, Скориков потянулся, аппетитно зевнул и закрыл глаза, намереваясь немного посидеть в расслабленном состоянии. Однако его желанию не суждено было сбыться из-за стука в дверное стекло.
– Евгений Сергеевич, это вы? – услышал Скориков  знакомый голос.
Открыв дверь, он увидел перед собою бывшего председателя местного колхоза, Мельника Михаила Леоновича.
– Здорово, пресса! – радостным голосом поприветствовался тот, внимательно разглядывая Скорикова. – Вы к кому надумали наведаться? Уже и колхозов давно нет, а вы все катаетесь.
– В Разуево я еду, Михаил Леонович.
– Возьмите бывшего председателя, а теперь рядового российского бедного пенсионера. Мне тоже надо в Разуево. Евгений Сергеевич, а мы тут можем стоять долго.
– Почему долго? Сейчас вот проедет поезд и…
– Не смейтесь. Я говорю вполне серьезно, – усаживаясь поудобнее, заметил Мельник. – Я на этом переезде однажды простоял больше часа и опоздал на бюро райкома, на котором должен был отчитываться. Так мне за это опоздание, а фактически – за неявку, влепили выговор.
– А как вы сейчас оказались в этом месте?
– Да очень просто. Мой «москвичок» настолько устарел и развалился, что для его восстановления мне надо затратить трехлетнюю пенсию, а это, как вы понимаете, невыполнимо. Поэтому я больше хожу пешком. Сюда же я приехал на электричке. Через полчаса здесь должен проходить автобус от райцентра до Разуево. Вот и прохаживаюсь у переезда. А вдруг кто подвезет. Сейчас вот с вами доеду.
– Михаил Леонович, что-то я не понимаю. По телевизору известные люди часто заявляют на всю страну, что председатели колхозов – это местные князьки и помещики, – улыбаясь, подколол бывшего председателя колхоза главный редактор. – А вы, мало того что имеете парализованную машину, так еще и ходите пешком.
– Евгений Сергеевич, посадить бы хоть одного такого м…..  в председательское кресло, да он бы из колхоза удрал через неделю, а может, и раньше. В нашем районе было тринадцать колхозов. А значит, и тринадцать председателей. Вы можете назвать хоть одного, который бы сколотил себе капитал? А может, кто из моих коллег отгрохал себе коттедж в пятьсот квадратных метров? Что-то я не слыхивал о таких. Вы же прекрасно знаете, что нашему брату в годы Советской власти запрещено было строить себе собственное жилье. Мы могли жить только в колхозном доме. А купить машину можно было только по разрешению наших командиров. Мой друг, такой же председатель, как и я, чтобы купить себе «Волгу», писал письмо на имя председателя облисполкома.
 – Да, было такое дело. Я помню, председатель колхоза имени Крупской затеял строительство, так его на бюро так отчистили, что он и фундамент бульдозером сгорнул. Все это, конечно, было большой глупостью. Михаил Леонович, если не секрет, вы-то зачем едете в Разуево?
– Какой там секрет. Катаюсь вот уже с ноября месяца прошлого года  по разным инстанциям, чтобы узаконить свое жилище. Это был колхозный дом. Я в него вселился, когда в колхозах шло большое строительство жилья. Прожили мы в н;м с женой тридцать лет, а теперь мне в БТИ района заявляют, что я на него никаких прав не имею. Вот и бегаю, собираю бумаги… вернее, начал опять бегать. Я только вчера выписался из больницы. Двадцать один день отлежал в областной. Сердце.
– А я и не слышал, что вы в больнице.
– А как можно услышать и от кого? Кому мы теперь нужны? Мы были нужны, когда были нужны, – усмехнулся Мельник. – Теперь все. Паровоз укатил, и дым развеял ветер…
– Михаил Леонович, вы сколько лет проработали в колхозе? – прервал бывшего председателя неожиданным вопросом Скориков. – В каком году вы появились в этих местах?
– О-о, Евгений Сергеевич, так это было еще в пятьдесят восьмом году, сразу после окончания сельскохозяйственного техникума. Тогда на этих землях был колхоз имени Калинина. Так вот я в тот год начал здесь работать главным агрономом.
– Тогда вы должны хорошо знать бывшую звеньевую Никитину Анастасию Савельевну.
– А что с ней?
– Да замерзла она в своей хате.
– Так это Савельевна замерзла? – удивился Михаил Леонович. – Мне сказали, что в Никитихе умерла какая-то старушка… Бо-же  мой… Саве-льевна. А как же это случилось?
Евгений Сергеевич коротко рассказал бывшему председателю колхоза о том, что произошло с Савельевной и чем он сейчас занимается.
– Сергеевич, у нее же есть сын, и, насколько мне известно, он довольно состоятельный человек. Я ж ведь хорошо его помню. Он до армии работал в колхозе на тракторе. После армии он поступил в какой-то институт, и я его после этого видел всего раза три. Как же так? Замерзнуть в своей хате при живом сыне? Вот и мы начали жить, как живут во всем капиталистическом мире. Надеяться надо только на себя, ибо в любой момент тебя могут предать, и государство, и даже дети. Евгений Сергеевич, а какая Савельевна была труженица! Если бы в нашей стране было побольше таких людей, как она, мы бы давно смогли построить коммунизм.
Рассказ Михаила Леоновича прервал грохот проходящего товарного поезда.
– Видел, Сергеевич, что повез этот состав? – спросил Мельник редактора, когда стих стук колес.
– Так это ж, по-моему, порожняк? Я насчитал пятьдесят пять вагонов, и они все пустые.
– Вот-вот, сейчас такие составы три раза в сутки возят воздух. Возить стало нечего, Евгений Сергеевич. Два десятка лет назад по этой дороге поезда ходили через каждые десять минут. И ходили все груженые. Сейчас…  мы с вами сколько здесь простояли? – Михаил Леонович посмотрел на часы.  – Двадцать минут. А поезд прошел один. И теперь через полчаса здесь пройдет электричка на город. Грузопоток по этой дороге сократился в три раза. Вот наша демократия. В России мерзнут не только такие, как Савельевна, Россия скоро замерзнет сама.
Минова переезд, Скориков и Мельник медленно покатили в село Разуево.
– Евгений Сергеевич, давайте мы сделаем так. Берите бумагу и ручку. Я назову людей, с которыми вам надо будет встретиться. Они либо жили рядом, либо хорошо знали Савельевну по совместной работе. Пишите. Каменев Петр Емельянович. Он работал при мне бригадиром полеводческой бригады. А когда появились участки, то до ухода на пенсию был начальником участка. Но Петр Емельянович сразу после войны. работал в их колхозе председателем. Вот он может вам рассказать о Савельевне много и более подробно. Написали? Теперь Воронова Евдокия Никифоровна. Она с Савельевной… – Мельник на некоторое время задумался, вздохнул и, качнув головой, продолжил: – По-моему, одногодки. Да, они вместе уходили на пенсию… правильно, в последний год моего первого председательского срока. В Разуево Никифоровну забрала дочь, которая в начале шестидесятых вышла в это село замуж.
– Михаил Леонович, а вы что, всех бывших колхозников помните? – спросил Скориков.
– Ну что вы, Евгений Сергеевич. Я не Суворов и не Наполеон. Это они помнили почти всех своих солдат. Тут другое. У Евдокии Никифоровны была дочь, та, которая ее забрала к себе. Так вот, когда я начал после техникума работать агрономом... ну, в общем, я было за Натальей, ну, за ее дочерью, приударил. Раза два  даже провожал до дома. А потом она меня отшила и вскорости вышла замуж.
– Михаил Леонович, неужели в вашей жизни был такой случай? – засмеялся Скориков.
– О-о,  Евгений Сергеевич, это я потом, после того как окончил институт, поднабрался опыта, вот тогда я стал Михаилом Леоновичем. А в первый год своей работы в колхозе я жил на квартире у одной старушки и получал мизерную зарплату. Как обычно говорят в таких случаях, не было у меня ни кола ни двора. А Наталья вышла замуж за вполне обеспеченного человека. Она с ним встречалась еще до того, как его забрали в армию. Ну, во-от… и потом. Его отец работал заведующим сельпо, а это вам не агроном, который круглосуточно пропадает в поле и вместо зарплаты получает трудодни. Евгений Сергеевич, у меня к вам есть одно хорошее предложение. Я сейчас у главы округа узнаю, что мне делать дальше, и потом мы с вами можем поехать к Петру Емельяновичу вместе. Я часто у него бываю, поэтому он будет даже рад повспоминать послевоенный период. Хотя, какой послевоенный? Его председателем избрали сразу после освобождения наших мест от немца. Это ж сорок третий год. Евгений Сергеевич, что вы молчите? Вы думаете, мы организуем пьянку и вся ваши планы коту под хвост? Я не пью, он тоже. Да и вы почти трезвенник.
– Да нет, Михаил Леонович, я согласен. Только вот как мне потом встретиться с ее подругами?
– А очень просто. Посидим у Каменева, а на обратном пути заедем к Николаевой и Вороновой. Их предупредим, чтобы они завтра… к которому часу вы можете подъехать?
– Если будет хорошая погода, то я могу приехать сюда часам к девяти, а могу еще раньше.
– Нет, Евгений Сергеевич, вам надо договориться часов на десять. Пока старушки встанут, управятся по хозяйству, приведут себя в порядок… они хоть и в пожилом возрасте, но они женщины. Это вам не мужики, которые могут появиться в рваных штанах. Как-никак, вы для них большой человек.
Выяснив все для себя необходимое, Михаил Леонович спустя полчаса уже садился в машину.
– Поехали, Евгений Сергеевич. Я позвонил Каменеву, так что  врасплох мы его не застанем. Он сейчас, правда, пока занят своими хозяйственными вопросами, но через полчаса, а может, и раньше, будет свободен,  – пояснил Мельник.
Попетляв по сельским улицам, Скориков и Мельник в конце своего пути свернули в не очищенный от взявшегося водой снега проулок. Благо, что пришлось проехать всего каких-то метров сто пятьдесят. Если бы дом Каменева находился дальше, то бывшему председателю и редактору пришлось бы добираться до него по большим лужам воды, а для этого уже понадобились бы резиновые сапоги, похожие на те, в которые была обута жена Каменева, поджидавшая гостей у калитки.
– Да как же вы к нам добрались? – начала причитать она, когда Скориков и Мельник только что выбрались из машины. – Михаил Леонович, наконец-то вы приехали. А то дед сказал, что вы занеможили и даже попали в больницу. Здравствуйте, здравствуйте, дорогие гости. Проходите, проходите. Дед сейчас освободится, он мелет курам на своей самоделке. Дошло до того, что уже курам нечего стало давать. А у нас то было холодно, то сломалась эта чертова мельница…
Хозяйка говорила так быстро, что оба гостя не могли произнести не единого слова. Наконец Михаилу Леоновичу это удалось, пока она делала вдох.
– Зинаида Васильевна, да дайте ж нам с вами хоть поздороваться, – засмеялся он, обнимая хозяйку двора.– Ну никак не меняется. Все такая же, как и тридцать лет назад, красивая и молодая. Говорить вот только стала, по-моему, еще быстрее. Дед, наверное, совсем онемел?
– Да  вы что-о. Господь миловал, – не чувствуя подвоха, проговорила удивленно Зинаида Васильевна. – Кто это вам сказал? Людям лишь бы поговорить.
– Да он же мне уже месяца два не звонит, я уж думал, что вы его заговорили, – улыбнулся Мельник.
– Михаил Леонович, это вы то-то шутите?
– Конечно, хозяйка. Конечно. Зинаида Васильевна, а вот этот человек, – Михаил Леонович показал рукой в сторону Скорикова, – главный редактор районной газеты Евгений Сергеевич, ему надо поговорить с вашим Петром Емельяновичем.
– Знаю, знаю. Мне дед говорил. Ну что ж это вы стоите? Проходите в дом. Де-э-эд! Бросай свою мельницу, гости пришли. Потом домелешь, – крикнула Васильевна своему мужу.
– Пойдемте, Евгений Сергеевич, посмотрите, какую Емельянович сделал себе мельницу, – предложил Мельник и, взяв редактора под локоть, направился к сараю в другой двор. – Не волнуйтесь, Васильевна, мы сейчас поздороваемся с хозяином и придем, – успокоил Михаил Леонович Каменеву.
– Не подходите близко! – раздался из сарая голос, когда Мельник и Скориков прикрыли за собой калитку в другой двор. – Тут у меня сегодня, как на настоящей мельнице, – хозяин открыл дверь и показал на пыль, зависшую в помещении.– Что-то у меня сегодня не ладится, – пожаловался гостям Петр Емельянович. – То конденсатор запортачил, теперь вот появилась дыра в самом корпусе.
Поприветствовавшись, бывшие председатели и главный редактор долго стояли, разговаривая на темы сельской жизни.
– Да какая это теперь жизнь, – вздохнул хозяин двора. – Посмотрите, что у нас делается в селе. Был колхоз, был порядок. Вы пока катались по селу, видели, сколько стоит техники, считай, что бесхозной. Разве в колхозе мыслимо было, чтобы комбайны после уборки зерновых оставались непромытыми и не очищенными от соломы и половы? Молчите? А сельхозинвентарь? А что стало с животноводческим  комплексом? Все разваливается, и никому ничего не надо.
– Де-ед, не держи людей в холоде и сырости!– раздался голос Зинаиды Васильевны. – Бросай работать, завтра доделаешь. Да и ты уже перемерз.
– Идите в дом, а я сейчас халат сниму и приду. Моя Зинаида, если что удумала, то не отстанет. Да у меня и ноги уже подзамерзли в чертовой резине.  Идите.
Пока гости и Петр Емельянович были во дворе, Зинаида Васильевна успела приготовить нехитрую крестьянскую закуску, накрыть стол белой скатертью и достать из подвала вино домашнего изготовления.
– Проходите, раздевайтесь. Вот вам теплые шлепки, дед их сам пошил, чтобы ноги зимой не мерзли. У нас пол  дюжа холодный. Надевайте, не стесняйтесь. В них будет вам лучше. Руки можно помыть в кухне. Проходите. Вот вам полотенчико. Михаил Леонович… простите меня, старую, не запомнила, как вас зовут, – повернулась хозяйка к Скорикову.
– Зинаида Васильевна, да называйте меня просто Сергеевич, так будет проще и короче. Я и сам-то запоминаю хорошо только одно отчество или имя, – успокоил хозяйку гость.
– Ну, как вы тут? Бабка моя вас еще не заговорила? – пробасил Петр Емельянович из прихожей. – Она если начнет говорить, то потом не даст даже вставить слова, – засмеялся он, входя в комнату. – Все, я на сегодня закончил все работы. Теперь можно садиться за стол и гужевать хоть до самого вечера. Васильевна, как бы нам организовать… ну…
– Ты бы еще на дворе походил часа два, – отозвалась из кухни жена. – Все уже готово и стоит на столе. Ты переоденься в чистое, гости у нас бывают не дюжа часто. Иди туда, – Зинаида Васильевна показала рукой в соседнюю с кухней комнату. – Я там тебе все уже приготовила. А вы, гости дорогие, идите в зал. Дед сейчас придет.   
Разговор за столом первое время как-то не особо ладился. Может, из-за того, что Скорикову выпить рюмку было нельзя, поскольку он, видите ли, «за рулем». А Михаил Леонович, как оказалось, спиртное не употребляет. Петр же Емельянович в одиночку пить не захотел.
– Вы только бабке не предлагайте, – заговорщицки подмигнув, попросил он гостей. – Она за всю жизнь ни разу даже не пригубила, и я не знаю, как она себя поведет, если выпьет. А вдруг забуянит.
Поговорив немного о погоде, о том, что творится в сельском хозяйстве, о положении в стране и о пути, по которому движется Россия, Петр Емельянович положил вилку и, глубоко вздохнув, посмотрел на Скорикова.
– Что ж Савельевну, похоронили? – спросил он.
– Пока еще нет. Ищут сына и других родственников. Такой сейчас порядок. А она лежит  в морге районной больницы. Петр Емельянович, я сейчас собираю материал о Савельевне и о тех, кто работал рядом с ней. В общем, я хочу узнать как можно больше о людях вашего поколения. Вы и ваши сверстники не только воевали на фронте, но и работали в тылу, а потом и восстанавливали народное хозяйство в послевоенный период. Я уже побывал в доме престарелых и в областном архиве. Моя жена помогает мне с документами в районном архиве, сотрудница нашей газеты просматривает и отбирает материалы в подшивках районки за послевоенные годы. Но то все документы и газеты. Мне Михаил Леонович сказал, что вы были на фронте, а после ранения приехали в Никитиху, где были избраны председателем колхоза. Под вашим началом работала и Савельевна. Вы можете рассказать о том трудном времени. Как все было? Как вы смогли все осилить? Вы же видите и слышите, что сейчас нам вдалбливают, и особенно молодежи. Все, дескать, было плохо и неправильно.
– Евгений Сергеевич, вы вот сейчас только что сказали о трудностях, которые нам тогда пришлось пережить, – Каменев посмотрел на гостей, усмехнулся и продолжил: – А черт его знает. А может, нам и не было трудно. Тогда все люди жили одинаково. Одни воевали, другие работали в тылу. Выдержали и выжили, потому что была дисциплина, и большинство людей хотели сделать и делали что-то хорошее для других, а в итоге получалось хорошо и для страны, и для себя…
– Петр Емельянович, вас в каком году призвали? – стараясь направить разговор в нужное русло, спросил Скориков.
– В то время редко кого призывали. Мы сами шли. Это сейчас от армии… как там… говорят?
–  Косят, – подсказал Михаил Леонович.
– Вот-вот, увиливают. Да еще и в газетах пишут, как это надо делать. А тогда на фронт, на войну убегали, не думая о том, что там могут убить или искалечить. Были, конечно, и тогда подонки, но их было мало, по сравнению с тем, что творится сейчас. Вчера я смотрел по телевизору передачу, там президент говорил о патриотизме. А вы знаете, когда о нем начинают много и часто говорить, значит, его нет. У нас, в нашем поколении, этот самый патриотизм сидел вот тут, – Петр Емельянович постучал кулаком по своей груди. – Если патриотизма нет в душе, то его нет нигде.
В армию я удрал на год раньше срока, весною сорок второго года. Мы были тогда в эвакуации, и меня там никто не знал, так что мне было проще. Попал в школу, в которой учили на артиллеристов, а к осени я уже был под Сталинградом. В самом пекле мне побывать не довелось, а вот когда начали окружать немца, я провоевал полных два дня. На третий день боев меня ранило вот в эту руку. Так было обидно… я ведь и немцев-то не видел. Мы от передовой были в трех километрах. Налетели самолеты с крестами, вот и…кончилась для меня война. У меня рука болталась на одной жиле. Врач посмотрел, покачал головой и… не знаю, что там у меня с ней делали, очнулся я уже на лежаке. Это потом уже мне врач сказал, что, учитывая мою молодость, он решил попробовать сохранить мне руку. Без руки остаться в девятнадцать лет…
Петр Емельянович откашлялся, провел правой рукой по голове, поерзал на стуле, чтобы удобнее было сидеть, потом размял свою искалеченную левую руку и, вздохнув, продолжил:
– Лежать мне пришлось в двух госпиталях. А когда я начал очухиваться и подошло время… Левая рука у меня тогда не работала. Поднимать ее я еще мог, а вот шевелить пальцами… не получалось. Да еще, видите, какая она у меня крючковатая, – усмехнулся Каменев и показал Скорикову руку. – А тут как раз началась заваруха на Курской дуге. В общем, в начале июля попал я к врачам. Осмотрел меня доктор, помял  руку и… оказалось, что я к военной службе не годен даже в обозе.
– Ну что, солдат, – говорит он мне, – твоя война закончилась. Ты откуда родом? Есть куда ехать?
– Из Курской области, – говорю я ему. – Недалеко от Белгорода моя деревня Никитиха.
– Тогда тебе, солдат, пока ехать некуда, – сказал он мне, а сам наклонился к другому доктору и о чем-то начал с ним шептаться, потом повернулся в мою сторону и сказал, что мне придется еще недельки две подлечиться.
– Выписали меня десятого августа, а пятнадцатого я уже был дома, в своем сарае. Двадцать пятого августа собрались колхозники на свое первое собрание. Колхоз хоть и назывался именем вождя товарища Сталина, но не было в нем ничего, даже председателя не было. На этом собрании вначале хотели выбрать председателем Савельевну. Она баба была грамотная и опытная в колхозных делах. Она до войны уже гремела на всю область, а я тогда окончил только курсы трактористов, а поработать не удалось. Правда, я окончил семь классов. Но Настя на том собрании, хорошо помню, встала и говорит:
– Какой я, к черту, председатель. У меня двое детей и баба я. Вон сидит наш председатель, – и показывает на меня рукой. – Мужик, молодой, а что у него пока рука не работает, так ему на председательской должности  дрова колоть не надо будет, а если ущипнуть какую бабу или погладить  по заднице, это можно сделать и правой рукой.
 – Хохоту тогда было, а она даже не моргнула глазом, повернулась к президиуму и говорит:
 – Ему больше надо будет головою думать  да языком чесать. А что молодой, так на этой работе, да еще с нами, с бабами, он за один  год состарится.
– И что вы думаете, уговорила, и колхозников, и уполномоченного из района. Так и стал я председателем колхоза. Это на двадцатом-то году моей жизни. На этом же собрании мы избрали и правление колхоза. И вы знаете, если бы не Савельевна, – она была членом правления и бригадиром одной полеводческой бригады, – я бы, наверное, удрал с этой работы на фронт и лег бы там с гранатами под танк.
Не поверите, голосил ночами. В первое свое председательское утро пришел на бывший колхозный двор, а там одни головешки да бурьяны. Немцы его спалили еще в сорок первом году, как только вошли в Никитиху. Гляжу на бурьяны, а сам не знаю, с чего начинать. И тут подходит ко мне Савельевна, ну Настя. Ей было в ту пору…
– Двадцать четыре года, – подсказал Евгений Сергеевич.
– Вот-вот, двадцать четыре года. Взяла она меня за мою немощную руку и говорит:
– Что, председатель, задумался? Не знаешь, с какого конца браться? Пошли в сельский Совет к председателю. Наш сельск;й целыми сутками думает, что и как делать.
– А сельсовет тогда был  в бесхозной хате. Хозяева его попали под бомбежку, и все погибли, а хата их осталась целой и невредимой. Вот и решили никитихинцы, что в ней будет сельский Совет, а заодно и колхозная контора. Пришли в сельсовет, а там уже сельской сидит и думу думает. Он еще до войны им работал. Правда, Кириллу Нефедовичу  в ту пору было уже под семьдесят, но он председательскую лямку тянул исправно, потому как  в вопросах сельсоветских соображал, да и мне, бестолковому, во многих делах потом оказывал помощь.
Так вот, пришли мы с Савельевной к сельскому, а он сидит и думает, как выполнять указание райисполкома. Депешу ему вечером принес нарочный, в которой председателю сельсовета и председателю колхоза предписывалось за три дня произвести уборку территории сельского Совета от трупов и обозначить места нахождения взрывоопасных предметов. С Кириллом Нефедовичем мы решили вечером собрать членов правления колхоза,  чтобы обговорить, как выполнить требование районных властей. А я… товарищи дорогие… Мне проще было пушку таскать, чем проводить заседание правления. Выручила Настя. Отвела меня в сторонку и спрашивает:
– Петр Емельянович, вы не знаете, как заседает правление колхоза? Вы, Петр Емельянович, когда соберутся члены правления, садитесь за свой стол и просите нас, членов правления, сесть на скамейки. У нас пять членов правления. Вы говорите нам: «Товарищи, на сегодняшнее заседание прибыло…» – ну, сколько придет человек. Потом говорите: «Какие будут предложения по открытию заседания?». Я вам скажу, что нам надо начинать работать. После вы прочитаете, какие нам надо решать вопросы в ближайшие дни, и мы начинаем их обсуждать.
– Вот так она меня приучала работать председателем, как учат телят пить самостоятельно из ведра молоко или воду. Савельевна, можно сказать, целый год водила меня за руку. А как она работала. С нею ни один мужик на покосе не становился рядом. Савельевна была невысокая, но жилистая и крепкая. Толстой я ее что-то не помню. Да тогда толстых и не было, – покачал головой Петр Емельянович. – Это сейчас по телевизору только и говорят, как можно похудеть. Похудеть, – повторил Емельянович и засмеялся. – Жрать надо меньше и больше работать. Как, Михаил Леонович, правильно? Или надо искать вместо работы какую-нибудь… как ее… подскажи, Васильевна! – попросил Каменев жену выручить его.
– Диету, – отозвалась Зинаида Васильевна из кухни.
– О! Михаил Леонович,  может, надо искать эту чертову диету? А мы-то, дураки, работали, да так работали, что лошади не выдерживали. Лопатами копали колхозную землю, чтобы можно было посеять осенью и весною было бы куда бросить зерно. Вот какая была у нас диета. А Савельевна хоть и была бригадиром, а копала землю вместе со всеми. Раньше всех в поле приходила и позднее всех уходила. И ведь она еще и в своем хозяйстве управлялась все делать. У нее корова была, куры и двое детей. Они у нее рано начали ей помогать. Чего и когда у нее испортился сын, не знаю. Мальчонкою он был смышленым и работящим.
 По инициативе Анастасии мы в колхозе сразу же открыли… даже не знаю, как назвать. В общем, в этот садик приносили и приводили детей от… ну те, которые еще ползали, и те, что уже ходили в школу. Без пригляду их ведь оставлять было нельзя. Мины и снаряды лежали даже в селе. У нас в сорок третьем одного двенадцатилетнего пацана разорвало, а в сорок четвертом пятнадцатилетнему оторвало руку и высмолило глаза. Вот и вели всех в детский сад. Мало того что там за ними смотрели, мы же еще их кормили. Если бы не этот сад, я не знаю, как бы мы сохранили детей. Сейчас вон, прочитал вчера в «Советской России», по стране бегают до трех миллионов беспризорников. Как же так? Кричат, что мы становимся на ноги, а дети живут в подворотнях. Евгений Сергеевич, вы грамотный и начитанный человек. Скажите, это правильно, когда богатеи жируют на каких-то там Кенарах, а дети ходят голодные? Мы после войны старались, хоть плохоньким, но накормить. Сами не ели, а детей кормили. Из дома несли последнее, но чтобы дети были покормлены. Савельевна каждый день приносила молоко. На корове пахала, прямо в поле, там же  доила, а дочь приносила молоко  в садик. Конечно, разносолов у нас тогда не было. Часто детям давали… сейчас бы ее никто и в рот не взял. Дробленка из пшеницы, ячменя или из овса, сваренная на забеленной молоком воде. В общем, жиденькая каша. А какие детям варили компоты. В лесах собирали все, что можно было есть: груши, терн, яблоки, шиповник и боярышник. Собирали и травы. Все сушили и откладывали на зиму. В сорок шестом и в сорок седьмом мы только вот таким манером и выжили. У нас дети не опухали, и в Никитихе не было рахитов. И все это держалось на наших бабах, простите, женщинах. А теперь сами судите, легко нам было или нет…
Петр Емельянович вдруг неожиданно умолк, мотнул головой, откашлялся и, встав из-за стола, вышел из комнаты. За столом наступило тягостное молчание. Скориков и Михаил Леонович не знали, что им делать, и хотели тоже уже встать и последовать вслед за хозяином, но тут из кухни к ним поспешила Зинаида Васильевна.   
– Сидите, сидите. Мой дед сейчас успокоится и придет. Он редко вспоминает свое председательство, а особенно военные годы. Когда по телевизору начинают ругать колхозы и Советскую власть, он не выдерживает. Два раза уже хотел разбить телевизор. Особенно ненавидит Чубайса, Немцова и пьяницу Ельцина. Да и Путина недолюбливает.
За стол  хозяин вернулся, когда гости уже допивали по второй чашке чая. Кашлянув у порога, Петр Емельянович неслышной походкой прошел на свое место. Чтобы как-то разрядить создавшуюся обстановку, Евгений Сергеевич задал ему вопрос о повторном замужестве Савельевны, была ли у нее такая возможность вообще. Слухи, они ведь…
– Нет. Второй раз замуж Настя не выходила… хо-тя такую возможность и имела, – глуховатым голосом ответил Каменев и, окликнув свою жену, попросил ее принести альбом с фотографиями послевоенных лет.
– Вот, посмотрите, какие мы тогда были, – вздохнув, проговорил Петр Емельянович, показывая групповую фотографию, на которой была запечатлена большая группа участников областного совещания передовиков сельского хозяйства. – Вот эта, – Каменев показал пальцем на стоящую в первом ряду красивую женщину, – это наша тогдашняя знаменитость – Никитина Анастасия Савельевна. Это вот я. Видите, каким я был… ого-го, – засмеялся Петр Емельянович. – А вот это – это секретарь обкома партии по сельскому хозяйству, Лашин Сергей Герасимович. Так вот он как раз и предлагал Насте выйти за него замуж. А все пошло с одного совещания, которое проходило в нашем райкоме. На этом совещании выступила Савельевна. Да так выступила, что президиум готов был провалиться сквозь пол. Лашин же на этом совещании присутствовал как представитель обкома.
Когда наши секретари и предрик ерзали на своих стульях, так их достала Савельевна, он только посмеивался и качал головой. Вот после этого совещания Лашин и зачастил к нам в колхоз. И как приедет, так и норовит непременно побывать там, где работает Никитина. Это было… да в сорок восьмом или в сорок девятом году летом. А осенью его перевели в другую область, по-моему, даже на должность первого секретаря обкома. И в это же время по Никитихе прошел слушок, что Лашин  звал ее с собой.
– А может, это была обычная сельская сплетня? – засомневался в правдивости сказанного Михаил Леонович.
– Не-ет. Я как-то, при удобном случае, сам спрашивал Настю об этом слухе. Она все подтвердила и чуть-чуть пояснила, почему отказалась от этого предложения:
«Как я могу, Петр Емельянович, выходить замуж, даже и за хорошего человека. У меня двое детей от моего Миши. Он головушку свою сложил, чтобы мы жили, а я…».
– Она тогда заголосила и сквозь слезы сказала мне, что ее Михаил Николаевич живой.
«Вот тут мой Миша у меня! – выкрикнула Настя и постучала себе в грудь. – Сюда больше никому дороги нет!»
– А немного отойдя от слез, она уже спокойно и даже как-то обреченно сказала, что сразу после похоронки «вышла замуж за работу». Так и проработала всю свою жизнь в колхозе и никуда не захотела выезжать из Никитихи, хотя ей давали квартиру в городе. Она ведь награждена  была орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и многими медалями. Два раза была участницей ВДНХ. И если бы нас не объединили с другим колхозом в пятидесятом году, она бы получила и Героя. В ее звене в сорок девятом году был самый высокий урожай сахарной свеклы в районе, но чуть-чуть не хватило площади. Мы на пятидесятый год  увеличили гектары, много внесли удобрений, но… не дали. В новом колхозе площади поменяли, и она ушла работать дояркой. Хорошая была женщина, – подвел итог сказанному Петр Емельянович. – Жалко только, что в свои старые годы она оказалась никому не нужна. Вы ж, когда будете ее хоронить, хоть нам-то скажите, – попросил он своих гостей.  – А когда будете о ней писать, то так и напишите, что такие люди, как Савельевна, вытащили нашу страну из разрухи, – попросил Петр Емельянович при расставании.
Перед самым уходом гостей Зинаида Васильевна сообщила Скорикову, что она договорилась о его встрече  с Евдокией Никифоровной и Верой Степановной:
 – Они вас будут ожидать в одиннадцать часов, в доме Никифоровны. В одиннадцать часов, – повторила еще раз  Зинаида Васильевна. – Я вас к ним провожу.
Скориков и Михаил Леонович выехали из Разуево за полтора часа до темноты. Евгений Сергеевич постарался это сделать, чтобы не идти в потемках от гаражей по глубоким лужам воды. Оставлять же машину на площадке у подъезда, как это можно было делать раньше, в последние годы стало опасно. Транспортное средство, то есть машину, в лучшем случае могли за ночь оставить без резины, в худшем – вообще угнать. Поэтому Скориков и торопился. 

               
                Глава  девятая

Как и планировалось еще с вечера, Евгений Сергеевич утром встал рано. За окном еще дремала полугородская жизнь небольшого сообщества людей, объединенных административной поселковой границей, а он уже бодро вышагивал по комнате, собирая воедино пока еще разрозненные утренние мысли, дабы они безвозвратно не исчезли.
Посмотрев на градусник, прикрепленный с наружной стороны рамы, Скориков  кашлянул, помял правой ладонью шею и, довольно улыбаясь,  пошел в ванную. Наступающим утром хозяин квартиры был доволен. А чего Евгению Сергеевичу было не радоваться. Температура за окном с одиннадцати часов прошлого  вечера не повысилась и не понизилась, как было плюс восемь градусов, так и осталось.
– Женя, ты что, уже встал? – раздался голос Валентины Анатольевны из е; комнаты.
– Да. Я хочу поехать пораньше. Мне надо с утра застать на месте главу сельского округа и исполнительного директора, а вообще-то, я даже не знаю, как у них эта должность теперь называется. В Разуево бывший колхоз имени Ленина обанкротили, и теперь вместо него там находится то ли отделение, то ли… не знаю… в общем, часть большого хозяйства, владельцем, которого является московская фирма «АГРО–ПЛЮС». Мне с ними хочется переговорить о  смерти Савельевны и возможности выделения денег, а также организации самих похорон, если вдруг не удастся отыскать ее богатого сына. На улице вроде как тихо и довольно-таки тепло. Думаю, что никаких осложнений не должно случиться. В одиннадцать у меня встреча с бывшими жительницами Никитихи, потом мне нужно будет разыскать еще почтальона и социального работника. Они ж должны были бывать у Савельевны, – горячился Евгений Сергеевич. – Но получилось так, что ни одна, ни другая  за целый месяц ни разу не наведались в деревню. Хотя почтальон должна была Савельевне принести пенсию, а соцработник… Что, если бы мы в этот день не оказались там?
– Что? – отозвалась Валентина Анатольевна. – Да лежала бы Савельевна в своей хате, пока  не приехали бы старики-соседи на лето в свои дома.

Чуть-чуть поторопившись со сборами и не останавливаясь ни с кем по дороге к гаражам для разговоров, Скориков смог благополучно в восемь утра выехать из райцентра на основную дорогу, по которой минут за сорок можно было доехать до намеченного пункта назначения, то есть в Разуево.
Двигаясь на малой скорости, Евгений Сергеевич с интересом поглядывал по сторонам, отмечая про себя существенные изменения, произошедшие с природой за последние два дня, и в особенности за прошлый, пока он безвылазно сидел в своей квартире, обобщая материал о довоенном периоде жизни  сельской знаменитости  Никитиной Анастасии Савельевны.
 Теплая погода окончательно расправилась со снегом на полях и теперь доводила его до окончательного исчезновения в лесополосах и в глубоких оврагах. Проезжая через небольшое село, Скориков от увиденного громко чертыхнулся и даже снизил и без того малую скорость движения, чтобы лучше обозреть неприглядность российской жизни.
– Господи, да когда же мы научимся жить по-человечески? – с негодованием в голосе проговорил он, увидев загаженную территорию вокруг контейнеров для сбора мусора около магазина. – И тут работает закон бывшего российского премьера Черномырдина:  «Хотели ж, как лучше…».
Евгений Сергеевич вспомнил, как глава района ратовал за наведение чистоты  в селах путем установления в населенных пунктах этих самых контейнеров, полагая, что, установив емкости, коммунальные службы тем самым создадут условия…
– Создали, – с горечью подумал Скориков. – Контейнеры же надо вовремя освобождать, а кроме того нужно, чтобы люди  выносили мусор  упакованным в специальные пакеты. Если же все, что скапливается в крестьянских дворах, просто высыпать или выливать, можно получить то, что имеем.
И действительно. В зимние месяцы ветер каждодневно играл с тем, что можно было выдуть из контейнеров и разнести по прилегающим огородам и улицам. Пока лежал снег, все вроде бы выглядело вполне прилично. Теперь же, когда снега не стало, все увидели, что села, большей частью, превращены в мусорные свалки.
– Никак не прививается нам культура, – посетовал про себя Скориков. – За что ни возьм;мся, вс; шиворот-навыворот.
Евгений Сергеевич еще больше начал возмущаться, когда выехал из села и обратил внимание на обочины дороги, на которых через каждые пять-десять метров валялись пластмассовые бутылки, пакеты с остатками пищи и кухонными отходами,  с тем же мусором.
– Дожились, – вздохнул Скориков. – Тот, кто настоял на замене стеклотары вездесущей пластмассой, наверняка знал, что через самое короткое время вся Россия будет покрыта ею толстым слоем, – проговорил он вслух и чертыхнулся.
       К административному зданию, в котором еще шесть лет назад располагался управленческий персонал бывшего колхоза имени Ленина, Евгений Сергеевич, как и предполагал, подъехал без четверти девять. Учитывая, что руководитель сельскохозяйственного подразделения московской фирмы после утренней планерки может уехать на объекты своего ведомства, он решил вначале побывать у него, если, конечно, получится, а потом уже можно будет сходить к главе сельского округа.
– Доброе утро, – обратился Скориков к симпатичной, крашенной под рыжую лису девушке, сидящей за разоборудованным столом бывшего колхозного диспетчера. – Я главный редактор районной газеты. Скажите, пожалуйста, к вашему шефу, можно попасть на прием?
– К  Владимиру Дмитриевичу? У него сейчас специалисты из головного офиса проводят совещание, как только они выйдут, я у него спрошу.
– Черт побери, «из головного офиса», – повторил про себя Евгений Сергеевич слова хозяйки… и тут же спросил: – Скажите, это у вас приемная или диспетчерская?
– Не знаю, – улыбаясь, ответила «рыжая лиса». – Раньше здесь была диспетчерская. Вот за этим столом сидели диспетчера. Теперь из него все повыдирали, – девушка махнула рукой и засмеялась. – Как колхоза не стало, так и... ах! Я теперь тут и отдел кадров, и секретарь, и диспетчер – в общем, за всех сразу. Да у нас и земли-то сейчас осталось меньше половины, чем ее было в колхозе. Скота тоже в два раза меньше, – пожаловалась она Скорикову. – А вы по какому вопросу к нему?
– В Никитихе умерла…
– Бабушка, что замерзла? – поспешила с вопросом-ответом «лиса». – Вы, наверное, хотите…
Что намеревалась сказать сотрудница неголовного офиса Евгению Сергеевичу, он так и не узнал, потому что ее прервал писк открывающейся двери и разговор выходящих из кабинета исполнительного директора людей.
– Владимир Дмитриевич, значит, мы с вами обо всем договорились, – громко произнес поджарый, лет тридцати, выше среднего роста мужчина, одетый в длинный черный плащ. – Вы все делаете так, как мы условились, и никакой самодеятельности. Если будут возникать какие-либо вопросы со стороны районного руководства, отсылайте всех к нам. Ваш ответ один: вы всего лишь исполнительный директор.
– Владимир Дмитриевич, к вам можно? – обратился Скориков к исполнительному директору, когда тот вернулся, проводив специалистов головного офиса.
– Мда, – буркнул он.
В советские времена Евгению Сергеевичу в колхозе имени Ленина приходилось бывать часто. Этот колхоз в числе первых начал специализироваться на разведении овец,  и к концу восьмидесятых годов их поголовье уже составляло порядка двадцати тысяч. Кроме овец  колхоз занимался и молочным скотоводством. На окраине одного из сел был возведен молочный комплекс на восемьсот голов дойного стада.
В хозяйстве получали неплохие урожаи зерновых, кукурузы на силос, а особенно хозяйство славилось многолетними травами. Высоки были и надои молока. Трудностей, конечно, хватало, как и в любом производстве, будь то сельскохозяйственная организация или промышленное предприятие. Однако люди старались выращивать больше хлеба, получать много молока и шерсти,  строили жилье для колхозников.
С развалом Союза и приходом к государственной власти «младореформаторов» многолетние наработки специалистов и рядовых колхозников никому оказались не нужны. Хозяйство, которое строили не один десяток лет, начало прямо на глазах разваливаться, и к концу тысячелетия от него остались одни «рожки да ножки».
 Зайдя в бывший кабинет председателя колхоза, Евгений Сергеевич и тут отметил большие перемены, хотя все осталось, как было и десять лет назад. Стены, обработанные сосновой доской «под ;лочку», тот же «пенопластовый потолок», но осевший местами пол, протертый линолеум,  провисшие местами плитки на потолке, потемневшая от времени доска на стенах и давно не стиранные шторы на окнах говорили о том, что кабинет, как и сам бывший колхоз, тоже оказался никому не нужен. Провисшая, разболтанная в навесах и скрипучая при открывании дверь дополняла безрадостную картину обветшания  и запустения. Неприглядная  явь говорила о том, что сельским хозяйством начали «рулить» временщики, люди, которым нужны только деньги, а не налаженная жизнь.
– Слушаю вас, – негромко проговорил исполнительный директор и указал рукой на стул. – Присаживайтесь.
– Мы с вами не знакомы, поэтому я представляюсь. Я – главный редактор районной газеты, Скориков Евгений Сергеевич. Как ваше имя и отчество, я знаю. Владимир Дмитриевич, я к вам пришел по поводу смерти и захоронения Никитиной Анастасии Савельевны. Она...
– Я слышал об этой старушке. Ее еще разве не похоронили? – как-то отчужденно и с неохотой произнес директор.
– Нет. Она еще лежит в морге районной больнице. Ищут  родственников, в частности, ее  сына. Я не знаю, найдут они его или нет, но хоронить все равно придется. Владимир Дмитриевич, скажите, люди, которые сейчас проживают на землях бывшего колхоза, – вы к ним имеете какое-нибудь отношение? Раньше о стариках – членах колхозов – заботилось хозяйство. Или они теперь сами по себе, а вы как бы отдельная от них организации?
– Да. Мы совершенно новая организация, и к бывшему колхозу не имеем никакого отношения. Все, что мы имеем сегодня, все приобретено на законной основе.
– Ну как же, Владимир Дмитриевич, они же вам отдали в аренду свою землю, вы же должны о них проявлять какую-то заботу? – настойчиво допытывался Скориков.
–  У нас с владельцами земельных паев чисто деловые отношения. Они нам отдали землю, мы им за это выдаем зерно и немного сахара. Все. И потом, в договоре ничего не сказано о похоронах владельца пая в случае его смерти за счет нашей фирмы. И еще, это, кстати, самое главное. Ники… как вы называли село, в котором умерла старушка?
– Деревня Никитиха, а умерла Никитина.
– Так вот, к вашему сведению. Земля, которая расположена вокруг этой самой Никитихи, принадлежит с прошлого года местному фермеру. Так что это теперь его проблема.
– Все понятно. Не буду у вас отнимать время, – вставая из-за стола, проговорил Евгений Сергеевич. – Всего вам хорошего. Новые времена – новые отношения.
– Что вы сказали? – переспросил директор.
– Я сказал, что власть теряет смысл своего существования, если отсутствует забота о людях. Забота о людях – это основа существования любого государства.
– А-а-а, – протянул хозяин кабинета.
В администрации сельского округа Скорикову повезло больше, глава округа был на месте и принял его без всяких задержек и даже с какой-то дежурной американской улыбкой.
«Ну, ;лки-палки, все научились улыбаться, даже когда и не хочется этого делать», – подумал про себя Евгений Сергеевич.
– Какими судьбами занесло в наши края главного редактора? – поинтересовался глава округа.
– Сергей Степанович, я к вам пришел, чтобы кое-что выяснить о Никитиной Анастасии Савельевне.
– О той, что замерзла в своей хате? Мы работаем по этому вопросу. Милиция сейчас разыскивает ее сына, труп в морге.
– О том, что вы мне рассказали, я и сам знаю, тем более что Савельевну обнаружили мы, – и Евгений Сергеевич назвал всех, кто был на охоте в тот день, – адрес местонахождения ее сына я сам отдавал прокурору. У меня, Сергей Степанович, к вам несколько вопросов.
Первый: почему Никитина Анастасия Савельевна, уважаемый в советское время человек, почетная колхозница, награжденная орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, замерзла  в своей хате?
Второй вопрос: почему у нее в течение месяца не были ни почтальонша, которая должна была отнести Никитиной пенсию, ни социальный работник, призванный оказывать помощь, таким, как Савельевна, старикам, и который обязан был побывать у нее минимум четыре раза? Если бы они приходили к ней,  то могли бы оказать помощь либо обнаружили бы умершую раньше.
 И последний вопрос: вы знали, что Никитина осталась зимовать в своей хате без топлива и что она оставалась в зиму в Никитихе одна?
– Извините, Евгений Сергеевич, вы столько назадавали мне вопросов, что я в них даже запутался, – попробовал отшутиться глава. – Во-первых, я в декабре месяце болел.
– Она замерзла в январе, – напомнил Скориков Сергею Степановичу о времени смерти Савельевны.
– Мне надо посмотреть, может, я еще был на больничном. Почему названные вами люди у нее не были… а… может, кто из них был у нее, а ее не было дома?
– Сергей Степанович, – Евгений Сергеевич глубоко вздохнул, – ну куда ей было ходить?
– Ну… понимаете… я с ними на эту тему как-то…
– Понятно.
– Но я у них узнаю, – пообещал глава сельского округа.
– Не надо. Я сам с ними поговорю. Теперь у меня к вам всего будет еще один вопрос, и я вас оставлю в покое. Вы сможете похоронить Никитину, если милиция не найдет никого из ее родственников? Это прямой и достаточно простой вопрос.
– Да-а, мы сделаем. У нас предусмотрена статья расходов на захоронение бездомных…
– Сергей Степанович, Анастасия Савельевна не бомж, она заслужила, чтобы ее похоронили по-человечески. Простите за беспокойство, – взглянув на часы, Скориков заторопился из кабинета. – Мне надо уже уходить. Меня ждут. До свиданья.
К дому Каменевых Евгений Сергеевич подъехал без десяти минут одиннадцать. Судя по многочисленным отпечаткам обуви на оголившейся от снега земле, которые увидел Скориков, Петр Емельянович вышел к калитке значительно раньше.
– А мы думали, что вы не приедете, – откашлявшись, проговорил хозяин дома, подавая Скорикову руку.
– Здравствуйте, Петр Емельянович. Не-ет. Что вы. Если бы  мне по каким-то причинам нельзя было приехать, я бы вам обязательно позвонил. Я в Разуево приехал еще в девять часов. Побывал у  директора и у главы вашего округа.
– Евгений Сергеевич, там бабка кое-что сготовила…
– Нет, нет, Петр Емельянович, не надо Вы занимайтесь своими делами, а мне надо встретиться с Вороновой и Николаевой. Если можно, то пусть Зинаида Васильевна проводит меня к ним, либо покажите или скажите, где они живут, я их сам найду. Мне еще надо будет потом найти почтальона и социального работника.
– Почтальонку вы не увидите. У нее неделю назад был участковый, и теперь она заболела и лежит в больнице. Она пенсию Савельевне не отнесла, а за нее расписалась. Участковому сказала, что хотела ей, ну Савельевне, отнести, как только потеплеет. Деньги вроде как целы все. А с Нинкою вы сможете поговорить прямо у Николаевой, она сегодня будет у нее. Степановна живет одна, вот Нинка ей и помогает. А может, она сейчас как раз и у Степановны. Щас, минутку, я своей гукну, и она вас к ней проводит.
Петр Емельянович оказался прав. Когда Зинаида Васильевна и Евгений Сергеевич подошли к калитке двора Веры Степановны, они услышали женские голоса у крыльца дома.
– Нина, да мне теперь продуктов хватит на эту неделю, а потом я скажу, что мне принести из магазина, а вот лекарства надо будет купить мне завтра, а то они у меня уже заканчиваются. Ты будешь сейчас итить мимо, вот и сразу купи.
– Это говорит Степановна, – шепнула Зинаида Васильевна.
– Ладно, баба Вера. Я завтра к вам приду после обеда.
– А это уже говорила Нинка. Она у нас хоть и молодая, но дюжа заковыристая, если кого не взлюбя, то бумагу достаня и по ней читает, что она обязана сделать, а что нет. Е; деды даже боятся и не заказывают ей курево и выпивку, – сообщила Евгению Сергеевичу некоторые подробности  о разуевском социальном работнике  Зинаида Васильевна и тут же протяжно позвала хозяйку: – Сте-па-но-вна-а!
– Ой, чей Васильевна пришла? – послышался со двора голос Веры Степановны. – Иду-у-и-ду!
Скрипнула калитка, и на улицу первой вышла социальный работник Нина, молодая, чернявая, лет тридцати, по-весеннему одетая женщина, за  ней, топая мелкими шажками, выплыла полноватая Степановна.
– Нина, этот человек из газеты, он хочет с тобою поговорить, – вместо приветствия проговорила Васильевна и, шагнув к Степановне, начала е; легонько подталкивать во двор. – Пошли, подруга, пошли, они поговорят, и Сергеевич придет к нам с тобою. А Никифоровна пришла?
– Да пока что-то нету. Может, приболела, а может, просто закрутилась по хозяйству.
После того как закрылась калитка, Скориков сделал шаг к Нине и, представившись, попросил е; на короткое время задержаться и по возможности ответить на некоторые вопросы, дать, так сказать, коротенькое интервью для районной газеты об оказании помощи сельским старикам работниками социальной защиты, и ею в частности.
Услышав слово «интервью», Нина заулыбалась и, кивнув головой в знак своего согласия, приготовилась отвечать на вопросы Евгения Сергеевича. Однако, услышав о Савельевне, она тут же взъерошилась и, испуганно посмотрев на Скорикова, сделала шаг назад.
– Я в то время сама болела, – нервно проговорила она и отступила от Евгения Сергеевича еще на один шаг, – и была в отпуске. А  неделю назад про Никитину у меня уже спрашивал милиционер. Мне некогда, мне надо идти к деду Мите,– вдруг заторопилась Нина и, резко повернувшись, быстрым шагом заспешила к незнакомому Скорикову деду Мите. 
Евгений Сергеевич вздохнул и, постояв еще некоторое время у калитки, собрался было уже заходить во двор, но тут его внимание привлекла пожилая женщина, спешащая к дому Веры Степановны. Не доходя до Скорикова метров десять, она начала негромко, как бы причитая, говорить:
– То-то я, наверное, уже совсем устарела. Все утро собиралась, как на свадьбу, и все равно опаздала. А вы, как видно, то-то из газеты, адеты не по-нашему и асобенна абуты. У нас щас мужики больше ходють в резинавых сапагах. Грязи-то, поглядите-ка, скоко кругом. Это там, в центре села, асфальт, а тут, как на балоте, по калено. Да и вады много. Я – Евдакия Никихваравна, а фамилия мая Воронова, – представилась селянка Евгению Сергеевичу, сильно «акая». – Это то-то вы хочите  пагаварить  с нами за Савельевну? – спросила Евдокия Никифоровна и, не дав Скорикову сказать ни одного слова, продолжила, повернувшись в сторону уходящей Нины: – Если б эта  балаболка хадила к Савельевне чаща, так, может, этого б и не случилась. Пашли, пашли у хату, трудно то-то старому человеку.
Переступив порог из сеней во внутренние комнаты, Евгений Сергеевич учуял  запах блинов, отварной картошки, квашеной капусты, подсолнечного масла, топленого молока и еще… сельского домашнего уюта, которого в городских квартирах не сможет унюхать даже самая породистая собака.
Скорикову вдруг вспомнилось далекое детство, его мать, хлопотавшая у плиты, на столе горки блинов, смазанных растопленным настоящим домашним сливочным маслом, которое по своему качеству во много раз превосходило тот продукт, который изготовляют неизвестно из каких ингредиентов на наших молочных комбинатах в последние перестроечные годы. От нахлынувших воспоминаний Евгений Сергеевич неожиданно для себя шумно вздохнул и облизал языком губы.
– Проходите, проходите, вот сюда, – показала рукой хозяйка. – Тут вот можно раздеться, там помоете руки и… Никифоровна, проходи, снимай свою одежку, проходи, – суетилась вокруг вошедших Вера Степановна. – Сергеич, вот полотеничко, разуваться не надо, проходите в переднюю. Никифоровна, проходи, проходи, подруга.
Взглянув на стол, Евгений Сергеевич понял, что разговор  у него с женщинами будет долгим и уехать ему засветло домой наверняка  не удастся. На столе расставлено, разложено и разлито было все, что источало такой возбуждающий аппетитный запах, от которого у Скорикова еще в прихожей пересохли неожиданно губы, а во рту набежала слюна.
Зинаида Васильевна, сославшись не недомогание своего деда, сразу же ушла, а оставшиеся гости за столом уселись и угомонились быстро, чем не преминула воспользоваться хозяйка Вера Степановна.
– Сергеич, Никифоровна, угощайтесь, не обессудьте хозяйку. Ешьте. Вот блинки с подсолнечным маслом, вот с коровьим, его, Сергеич, принесла Васильевна, у меня коровы нету, а вот блиники с медиком. Пробуйте, пробуйте. Можно оладушки со сметанкою, – торопливо говорила Степановна, боясь, как бы гости не заподозрили ее в негостеприимности. – Вот картошка вареная, вот вареные яички, а вот сырые, если вдруг кто захочет, а это капуска из погреба. Хрустит, прямо аж в ухо постреливает. А вот огурчики. Они как с грядки, токо соленые, – засмеялась Степановна своему удачному сравнению.
Несмотря на обильно заставленный стол и гостеприимство хозяйки, беседа на заданную тему у собравшихся не получалась, точно так же, как это было вначале и у Каменевых. Все знали, что разговор должен быть о Савельевне.
Чтобы выйти из создавшегося положения, Евгений Сергеевич первым начал трудный разговор, надеясь, что этим он облегчит напряженное состояние женщин, и они потом поддержат его своими воспоминаниями.
Он более получаса рассказывал им о том, что удалось ему узнать о времени, когда все трое были молоды, и постепенно перешел на разговор непосредственно о Савельевне. В конце своего рассказа Скориков попросил у Веры Степановны и Евдокии Никифоровны  разрешения записать предстоящую беседу на диктофон.
– Это чтобы мне сейчас не писать в блокнот, о чем мы говорим, – пояснил он подругам Савельевны.
– О-о, включайте свой магнитофон, – махнула рукой Степановна. – Мы в клубе на самодеятельности старинные песни на него записываем, а потом слушаем.
– А мине унук записывая, – не удержалась похвалиться Никифоровна. – Он говорит, што я дюжа интересна гаварю. А я не умею по-другому, не научилась…
– Сергеич, а как же вы нашли Савельевну? – спросила Степановна после некоторой паузы в разговоре и вытерла кончиком своей косынки набежавшие слезы.
Слушая рассказ Евгения Сергеевича о дне, когда он с охотниками обнаружил их мертвую подругу, обе тихонько, стараясь, чтобы было незаметно для других, протяжно вздыхали и постоянно вытирали свои покрасневшие уже глаза.
– И долго ей лежать у морге? – всхлипнув, спросила Никифоровна. – Это ж уже и девять дней, и сорок прошло.
– Пока найдут ее сына или других родственников, – пояснил Евгений Сергеевич. – Но по закону время, по-моему, ограничено месяцем.
– Господи, вот дожились, – вздохнула Васильевна. – Уже и свои дети отказываются.
– А у нее ж была еще дочь. Она-то умерла. Что, то-то и унуки уже не хочут признаваться, что у них есть бабка? – посетовала Никифоровна. – Они-то хочь знают, что она умерла?
– Нет, – теперь уже вздохнул Евгений Сергеевич. – Их адреса мы не знаем, и в ее бумагах не нашлось никаких пометок.
– Ах, Савельевна, Савельевна, знать ба, так лучши б ты то-то со мною зиму перебыла, – горестно проговорила Никифоровна. – От работница была. Сергеич, таких-та, как она, у нас не было больше. Настя ра-но начала работать. Росла без отца сиротою. А как она работала. Скажи, Степановна, ты должна помнить, как мы, бурачники, гремели до войны. Настя у комсомол рано уступила, в школу ходила,  училась. Я вот с отцом росла, а в школу ходила всего две зимы, а Настя отучилась семь лет. Она у нас тада была самая грамотная.
 Звеньевою она стала рано. Настя не кричала, не ругала. Она сама работала. Если что надо было делать, она брала вилки, лопату или тяпку  и гляня, бывалача, на нас и скажа: – Девки, надо то-то или то-то сделать. И мы шли и делали. Степановна, – Никифоровна толкнула свою соседку локтем, –  а ты расскажи, как она замуж выходила, ты ж ходила в сельсовет расписаться за свидетеля. В Никитихе нихто и не знал, што они то-то поженются.
– Как выходила. Это ж мы, токо нас кто проводит до хаты, так вся Никитиха на другой день знала, – усмехнулась Степановна. – А за Настю никто ничего не знал до самого, пока мы не пошли в сельсовет. Я узнала, что она выходя замуж, как раз перед самым сельсоветом.
– А  мужика-то какого отхватила, – перебила ее Никифоровна. – Да за Мишкаю усе никитихинские девки табуном бегали, а Настя и на улицу-то почти совсем не ходила. Она, как стала звеньевою, вечерами и в дожжу больше читала книжки про бурак да все сабе у журналы записывала.
– Михаил Николаевич тогда работал уже в МТС большим начальником, – продолжила разговор о Насте и Михаиле Степановна. – Да он сам был крупной кости, высокий, статный, степе-нный такой. Слова лишнего, бывало, не скажет. Девки к нему приставали, как мухи, а он все посмеивался.
– Степановна, а ты не слыхала, как они  между собой договорились? – спросила Никифоровна. – Они ж даже то-то, чей, и не говорили никада. Она целыми днями на бураку, он неделями пропадал в колхозах, а тут… прямо как гроза зимою, хоп, и на табе – свадьба. И пасляй свадьбы. У нас жа как, ночь прошла, и все подруги знали, чего делали с мужиком. А Настя все то-то молчком. Мы уже летом разглядели, что у ей вырос живот. Скры-ытая была. Но справедливая. Просто так ни на кого даже пальцем не покивая. Царство ей небесное, – вздохнула Никифоровна и перекрестилась. – Отмучилась то-то. Он жа, ие сынок, и в багадельню отвазил, и, слух прошел, что у  дурацкай дом сбаяривал, а она, вишь, пришла  в свою хату… прости нас, подруга, что не подсабили табе у трудную минуту. Ты за нас горою стояла, а мы… – Никифоровна махнула рукой и громко запричитала, чтобы Савельевну и их простил Господь Бог.
– Никифоровна, на компотику, выпей, – засуетилась Вера Степановна. – Выпей. Может, тебе таблетку какую дать, чтоб ты успокоилась? – предложила хозяйка.
– Не нада. Мне, если пить таблетки кажнай раз, када я галашу, дак хвабрики, ну иде их выпускають, не успеють за мною. Ты лучше, Степановна, расскажи Сергеичу, пока я нос вытру, какую они хату перед самой войной сабе поставили, да как мы посляй войны в колхозе работали, – шмыгая носом, предложила подруге Евдокия Никифоровна.
– Да-а, хату они хорошую поставили. На кирпичном фундаменте, с полами. У нас в Никитихе до войны было всего… пять или шесть хат с полами из досток, да у них. Вот какие мы были тогда богатые, – вздохнула Вера Степановна. – Они хотели ее еще и железом накрыть, да война помешала. На войну ее муж ушел сам, хоть у него была какая-то броня, но он пошел в военкомат и вместе со всеми нашими мужиками ушел на войну. Ох и мужик был. В Никитихе больше такого не было.
– А как его Настя провожала, – глуховатым голосом отозвалась Никифоровна. – Другие в обморок падали, водою отливали, а она и слезинки не проронила. Стояла то-то как каменная. Дашку Кривухину, вон тада, еле отходили, так она то-то убивалась по своему Гараськи, а посляй похоронки, в вакувации, нашла сабе другого, дак там и  осталась. Во как. А Настю водою не отливали, и похоронку она то-то получила первая, а осталась одна, хоть к ей и сваталси большой партийнай начальник. Вон к ей разов пять приезжал, ус; звал, а она яму сказала: «Я замуж выходила за Михаила Николаича. Он свою головушку сложил, чтоб я с детьми жила. Не пойду. Что я потом яму скажу, када увижу его там?».
– Так одна и осталась. Царство табе небесное, подруга ты наша и жена верная, – проговорила прерывистым голосом Никифоровна и снова заплакала. – Теперь ты рассказавай, – кивнула она головой в сторону Веры Степановны.
– Самое трудное время у нас было сразу после войны, как только мы пришли… приехали из этой…
– Эвакуации, – подсказал Евгений Сергеевич.
– Да, да, из нее. Приехали мы на своей корове. Мы ее запрягали в большую тачку вместо лошади, – пояснила Вера Степановна. – Так вот. Приехали, а тут половины Никитихи нету, одни головешки. Тут же у нас в сорок третьем была передовая. А у Савельевны хата осталась. Она ее, перед тем как приходить немцу, раскрыла и солому вынесла в огород, там и спалила. Вот и осталась цела. А у кого хаты были соломой накрыты, они почти все и сгорели. Ну ничего, к концу лета кое-как расползлись по норкам, по сараям и погребам, как мыши, и зиму перезимовали. Потом, правда, нам колхоз здорово помог. За два года Никитиха отстроилась.
– Ты расскажи, как мы на сабе с «Заготзерна» насили аклунками (оклунками) семена, чтоб на полях сеять, и как калхозную землю лапатами капали да пахали на своих каровах, – попросила Степановну успокоившаяся  Никифоровна.
– Было и такое, – произнесла со вздохом Вера Степановна. – Осенью в сорок третьем, когда собрались все колхозники, а сеять нечем. А когда выделили семена, то и возить было не на чем. Вот и ходили пешком или ездили на коровах  на станцию в «Заготзерно». Насыплют в мешок сколько можешь донести, кто пуд возьмет, кто меньше, у нас в Никитихе такой мешок называли оклунком. На спину его или разделишь пополам и назад-напер;д положишь и пошел, а идти-то пешком надо было километров семь… – Степановна вздохнула и попросила Воронову: – Рассказывай дальше ты, Никифоровна, я не могу.
– А помнишь, как нас с аклунками поймала на дороге гроза? Мы думали, что к нам опять немцы пришли, так гудело в небе. Прамокли все. А Савельевна, она у нас уже была бригадиром, подняла свой аклунак и кажа нам: «Ну что, бабоньки, разголосились? Да если б наши мужики, вот тах-та, как мы, нюни распускали, они б немца не разбили. Мы симена нисем, штоб было чем кармить патом нашах защитников. Пашли».
– И мы паднимали свои аклунки и шли. Мокраи, галоднаи, насили сименное зерно. И нанасили. Пасеяли осенью многа, и на весну асталась, патом, правда, что данасили, а что давазили на каровах. Дак мы ишо и дома ж работали и строились. Чижало было, но выдюжили. А Савельевна тада работала больше всех. Не жилела Настя  себя, работала, как ламовая лошадь. Работала, как она гаварила, за дваих, за себя и за сваго Никалаича. Любили они здорава  друг друга.
– Сергеич, а как мы возили две зимы подряд навоз на салазках, на бурачное поле, – улыбнувшись, заговорила Вера Степановна, воспользовавшись тем, что Никифоровна, устав говорить, начала есть блин, запивая его компотом. – Всем звеном возили. Десять баб с салазками, а с нами сама Савельевна. Над нами  много людей тогда посмеивались, а мы в сорок четвертом году получили самый большой урожай в районе.
 Конечно, до войны мы получали и по пятьсот и больше центнеров  с гектара, а в сорок четвертом всего двести тридцать. Так мы ж под бурак копали лопатами весною и навоза внесли мало. Золу тогда мы собрали на пепелищах. Так вот и жили, – покачала головой Степановна. – И по телевизору еще говорят, что мы плохо работали, типун бы им на язык за такие слова. Как мы работали до войны и после войны, сейчас бы никто не выдержал.  Кому работать? Тем, что по телевизору этими трусят, – Степановна показала рукой на грудь.
– А как мы в сорок четвертом году возили бурак на тачках, помнишь? – спросила Никифоровна
– Да разве это можно забыть, – вздохнула Степановна.
– Вот то-та. В тачку бурака наложим паболя и поехали. Три километра до станции и три назад. А щас поля пазарастали бурьянами, а по этому чертовому ящику, – Никифоровна показала рукой на телевизор, – тока голых, тьфу ты, прости Господи, девок показавают. Срам один, да и тока. Степановна, да штой-та мы разгаласились с табою? Сергеич подумая, што у нас и веселья не было. Ты вспомни, как мы гуртом играли песни. А Настя… Она любила… ну… эту… «Ой, хто-та с горочки спустилси…». Голос у ей был звонкай да харошай, как затя-ня ие-э… а после этой песни все нагалосимси, а потом она встаня, засмеется да и скажа: «Все, бабы, повесялились, хватя, мужиков у нас нету, надеяться не на кого, давайте работать…».
– Бригадиром Настя побыла года два или три, – задумчиво проговорила Вера Степановна. – А потом она опять ушла в звеньевые. Любила она бурак. Бывало, целыми днями в поле пропадала. У Савельевны  и наград много было. А как она выступала, как говорила складно да хорошо. Хорошая она была.
– А ты помнишь, Степановна, как она мине защитила, када  бригадир взъелси, што я на работу три дня не выходила, – вспомнила давнишний случай Никифоровна. – У мине тада дочка балела, а он, наш Тимошка, так закричал на мине, што я чуть на землю не грохнулась от испуга. И тут Савельевна на его налетела, прямо коршуном. Харошая Настя была…

Встреча Скорикова с подругами Савельевны затянулась до самого вечера. Вера Степановна и Евдокия Никифоровна даже просили его остаться у них заночевать, так много им хотелось рассказать ему о прожитых годах, о самой Савельевне, о времени, которое,  к сожалению, уже нельзя возвратить. Особенно настойчиво они просили сообщить им о дне похорон Савельевны. Домой Евгений Сергеевич вернулся уже затемно.               
               

                Глава  десятая

Уже третий час Евгений Сергеевич не вставал из-за стола, за который уселся сразу же после завтрака. Две поездки в Разуево требовали того, чтобы собранный материал,  и особенно его беседа с Евдокией Никифоровной и Верой Степановной, были обработаны и превращены в рукописный текст, вот и сидел он за столом, прослушивая отрывками диктофонную запись, исписывая шариковой ручкой лист за листом.
Прервать свою работу Скорикова вынудил телефонный звонок, который бесцеремонно разорвал устоявшуюся в квартире тишину и требовал, чтобы кто-то из хозяев снял трубку.
– Ва-ля, послушай, кто там так настойчиво хочет с нами поговорить?! – крикнул Евгений Сергеевич жене, но, вспомнив, что она ушла по каким-то делам в школу, почесал пальцем за ухом  и встал  из-за стола.
– Да, Скориков, – проговорил он, поднося к уху трубку.
– Скориков! Евгений Сергеевич. Это тебя отрывает от твоих бумажных дел районный прокурор. Добрый день. Записку мне принес, задание дал, а сам не появляешься. Ты можешь подойти сейчас ко мне? Приходи побыстрее, а то я через час уеду в областную прокуратуру. Я жду, – не дав Евгению Сергеевичу сказать ни одного слова и даже поприветствоваться, Рыбаков положил трубку.
– Придется идти, – усмехнулся Евгений Сергеевич. – Прокурор есть прокурор, хоть он пока и не генеральный.
Через полчаса Евгений Сергеевич уже открывал дверь в кабинет Рыбакова.
– А я уже думал, что ты не придешь, – выходя из-за стола и подавая руку, проговорил Иван Андреевич. – Ты же мне ничего не сказал по телефону о своем намерении, и я уже хотел убывать к вышестоящему начальству.
– Иван Андреевич, так ты же положил трубку так быстро, что я не успел сказать ни одного слова, – засмеялся Скориков.
– Разве? А я думал, что ты не захотел со мной говорить. Ну да ладно, будем считать, что ты по вызову явился без опоздания. Присаживайся. Да я тебя пригласил вот по поводу этой бумаги. Мне ее передали из милиции. Это ответ из Воронежа, – и Рыбаков подал Скорикову лист. – Никитин Михаил Михайлович прописан действительно в городе Воронеже и имеет там свой, как сейчас говорят, бизнес. Но его сейчас на просторах Российской Федерации нет. Он находится в бессрочной загранкомандировке по делам своей фирмы. Вот так быть богатым человеком. Тут не выедешь за границу района на пару недель, а они уезжают… – Иван Андреевич развел руки в стороны. – Что будешь делать?
– Я, наверное, по… да, послезавтра поеду к нему «в гости». В его доме, особняке или как там он называет свое обиталище, должен же жить кто-то, кто знает, где он  и можно ли с ним переговорить. И еще, мне надо побывать в той психбольнице, в которую он  помещал свою мать. За пару дней я управлюсь.
– Слушай, Сергеевич, выручи меня. Мне надо срочно откомандировать в Воронеж своего зама, ну это по нашим делам. Возьми его с собой. Он доедет с тобой до Воронежа, а там это будут уже его проблемы. Назад он приедет только дня через четыре, может, и позднее.  Ты согласен?
– Можно подумать, что с прокурором есть возможность не соглашаться, – усмехнулся Скориков. – А если серьезно, я согласен. Мне все равно же туда ехать, и тем более что я еду один. Иван Андреевич, я еду послезавтра и выезжать буду рано утром. Пусть ваш заместитель мне позвонит, чтобы мы с ним договорились о времени. До Воронежа двести шестьдесят километров, и если мы выедем в шесть утра, то к десяти часам уже будем на месте, если, конечно, ничего не случится.
– Вот и договорились. Я не забуду твоего доброго жеста. Если ты вдруг загремишь за что-нибудь, я постараюсь, чтобы тебя засадили на всю катушку и загнали в самую дремучую даль, чтобы туда письма по месяцу шли, – засмеялся прокурор. – Ну это чтобы ты не думал о дембеле. А когда у человека на душе спокойно, время проходит незаметно.
– Спасибо, Иван Андреевич, за доброту. Я знал, что наш прокурор человек щедрый на добрые дела.
Поговорив вот в таком тоне, районный прокурор и главный редактор районной газеты расстались. Рыбаков вскоре уехал в областную прокуратуру, а Скориков, придя домой, снова уселся за свой стол, из-за которого его в половине второго, с большим трудом, выманила обедом Валентина Анатольевна.
– Же-ня, ну нельзя же так. Ну а если бы я не пришла, ты что, не обедал бы? – начала она выговаривать мужу за его манеру работать с бумагами.
Евгений Сергеевич мог сесть за свой письменный стол рано утром, и если его не трогать, готов был просидеть за столом и до самого вечера, забыв не то что про завтрак, но и про обед с ужином. Валентина Анатольевна знала эту его слабость и, пользуясь тем, что у пенсионерки времени свободного много, она брала под контроль дни, когда он оставался работать дома.
– А потом жалуешься, что у тебя болит желудок. Неужели ты за всю жизнь так и не понял, что есть надо вовремя?
– Ва-ля, ну я знаю, что надо есть, просто на часы как-то не посмотрел. Но вот увидишь, что настанет момент, когда ты придешь домой, а обед или ужин будет ожидать тебя на столе, – пообещал жене Евгений Сергеевич.
За едой Скориковы договорились, что после обеда устроят для себя часовой отдых, а потом Евгений Сергеевич часа на два сходит в редакцию.
– Мне нужно узнать, как идут дела с подбором материала о Савельевне из газет нашего района с сорок четвертого и по год ее ухода на пенсию, и потом мне там надо утрясти кое-какие хозяйственные вопросы. А как только приду, займемся просмотром того, что смогла ты найти в архиве. Согласна?
– А куда мне деваться.
– Тогда я иду прямо сейчас, а послеобеденный отдых я переношу на ночное время, – вставая из-за стола, вынес окончательное решение по поводу отдыха Скориков.
– Все ясно, – проговорила Валентина Анатольевна, с усмешкой, глядя на мужа. – Ты ж к ужину хоть придешь?
– Обязательно. Я даже завтра буду весь день дома, – пообещал Евгений Сергеевич жене. – А вот послезавтра еду в Воронеж. Поеду разыскивать место обитания Никитина-олигарха. Хочу посмотреть, неужели и впрямь у него не нашлось угла для своей родной матери, что он ее поселил в психбольницу.

Поход отпускника в свою организацию редко когда приносил положительные эмоции, тем более ее непосредственному руководителю. Так получилось и у Евгения Сергеевича. Не успел он зайти в редакцию, как она превратилась в растревоженный муравейник. У большинства сотрудников вдруг возникли вопросы, которые должен был разрешить только главный редактор. Первой в кабинет вошла Татьяна Аркадьевна и чуть ли не со слезами начала жаловаться, что ей сегодняшним утром попало от одного из заместителей главы района за неудачный, по мнению главы района, его снимок в прошлом номере газеты.
– Евгений Сергеевич, он утром позвонил, а я взяла трубку, – волнуясь, начала рассказывать ответсекретарь.
– Кто звонил? Телешев?
– Не-ет, этот… Свиридов. Он вначале спросил, где вы, ну я ему сказала, что вы в отпуске. После этого он начал выговаривать мне, что мы не можем делать хорошую газету. Главе не понравилось, что на фотографии у него улыбка получилась какая-то слезливая и волосы, видите ли, растрепаны. Да вот, посмотрите, – и Татьяна Аркадьевна  положила на стол газету, в которой на первой странице была фотография главы района.
– Нормальный снимок. А каким он должен быть при съемке на улице? Это ж не фотосессия какой-нибудь модели в специальном салоне. Это обычная съемка. И он тут даже лучше, чем на самом деле, – пожал плечами Евгений Сергеевич. – Ему  надо стараться не смотреть в камеру, а он каждый раз гоняется взглядом за ней, как будто из нее должна вылететь живая птичка, – усмехнулся Скориков.  – Я ему уже об этом говорил  несколько раз, но он, вместо того чтобы избавиться от вредной привычки, всегда отыгрывается на нас. И чем вс; окончилось?
– А ничем. Я вс; время молчала, пока он говорил, а потом он положил трубку, перед этим, правда, сказал, чтобы я вам передала привет.
– Успокойтесь, Татьяна Аркадьевна. Это от незнания возможностей газеты, а  за «привет» спасибо. Положите его на стол к сувенирам, – засмеялся Евгений Сергеевич. – Что еще?
– Да так, вроде как вс; нормально. Татьяна Дмитриевна только заболела. Она просила передать вам вот эту папку. Она просмотрела весь наш архив и сделала по два экземпляра ксерокопий. Она спрашивала, вы будете писать о Савельевне или она. Черновой вариант Таня сделала, он в папке.
– Татьяна Аркадьевна, о Савельевне материал должен выйти за е; подписью. Для себя я собираю сам, а если мне прид;тся воспользоваться е; трудами, то я обязательно сделаю ссылку. Черновик я прочитаю, ей же позвоните и скажите, пусть дорабатывает очерк, и чтобы он был готов в ближайшие три-четыре дня, мы его поместим в номер в день похорон Савельевны или же чуть позднее. В общем, как попадет по времени выхода газеты. Ещ; что кричащее есть?
– Да вроде как и ничего, – передернула плечами Татьяна Аркадьевна. – Принтер отремонтировали, вчера мы его уже опробовали, работает хорошо. Ксерокс установили новый, как работает, посмотрите ксерокопии. Евгений Сергеевич, а вы когда выходите на работу?
– Вы соскучились или вам надо без меня что-то успеть сделать? – шутливым тоном проговорил Скориков. – Если соскучились, то я выйду на работу дней… в Воронеж к сыну Савельевны скатаю и через день-два выйду, а если вам нужно что-то провернуть в мое отсутствие, то могу на работу и не выходить. Ладно, Татьяна Аркадьевна, если без шуток, то после Воронежа. Татьяне Дмитриевне, за копии, спасибо. У-хо-жу. Все. Варитесь в собственном соку, до моего возвращения. У вас без меня получается даже лучше. Привыкайте.
– Товарищ Скориков, к худу или к добру? – удивилась его раннему возвращению Валентина Анатольевна. Же-ня, да ты так быстро никогда еще не возвращался из своего второго дома, что случилось?
– А ничего. Я переговорил с Татьяной Аркадьевной и незаметно ушел. Татьяна Дмитриевна сделала копии всех публикаций в нашей районной газете, в которых рассказано о Савельевне, начиная с сорок четвертого года и заканчивая последними годами седьмого десятилетия, когда она ушла на пенсию. Мне хочется побыстрее их просмотреть, – быстро проговорил Евгений Сергеевич и, прямо одетый и в обуви, хотел было уже пройти в свою комнату.
– Же-ня, ну ты же хоть разде-нься и ботинки тоже надо бы снять, – сделала замечание мужу Валентина Анатольевна.
– Угу, угу, – проугукал тот, быстро снимая одежду. – Валя, тут же может быть много интересного. Уйду на пенсию, займусь историей наших земель, – рассуждал Евгений Сергеевич, усаживаясь за столом. – Бери свои записи, что ты сделала в архиве, и устраивайся на диване.
– Женя, в папке протоколов заседаний правления и собраний колхозников я нашла один  протокол заседания Никитихинского сельского Совета, который, видимо, попал в эту папку случайно. Он довольно интересен по своему содержанию. В нем, правда, о Савельевне не упоминается, но послушай, какие вопросы люди решали в первые дни после освобождения. На первое свое заседание исполком собрался восьмого сентября. В работе этого заседания приняли участие председатель колхоза, бригадиры и актив сельского Совета. Всего двадцать человек. На этом заседании рассматривалось четыре вопроса. Первый: выборы комиссии по учету ущерба, нанесенного немецкими оккупантами. Второй: уборка хлебов и озимый сев – докладчиками были председатель колхоза имени Сталина и бригадиры. Третий вопрос: ремонт тифозного барака, жилых домов колхозников, постройка бани, очистка и ремонт колодцев. Четвертый вопрос: постройка в колхозах новых помещений для скота. На исполкоме, что, решали вопросы за правление колхоза? Или так было заведено в то время?
– Исполком? Они, Валя, тогда были сильны. Это в Никитихе был всего один колхоз, а ведь были села, в которых имелось и по три, и по пять. Вот и получалось, что в селе сельсовет один, а колхозов много. Отсюда и подчиненность хозяйственных руководителей исполкому сельского Совета, а значит, и председателю сельсовета. Для них он  был первый царь и Бог.
– Мне тут непонятен второй вопрос. О какой уборке урожая могла идти речь? – с недоумением спросила Валентина.
– Подожди. Нашу территорию освободили от немцев первый раз восемнадцатого февраля сорок третьего года. Значит, если даже в архивах нет никаких сведений о работе колхозов и исполкомов с этого дня и до начала Курской битвы, это не говорит о том, что они не работали. До момента отселения людей перед началом боев  в восточные районы,  а это было в конце мая, весной колхозники могли и обязаны были что-то посеять. Вот и убирали то, что выросло и сохранилось после Курского сражения. Лет двадцать назад мне пришлось с неделю поработать в тогда еще партийном архиве. Я очень много собрал данных о первых послевоенных днях нашего района. Бюро райкома ВКП(б) и райисполком начали свою работу сразу же после освобождения. В двадцатых числах они уже заседали, принимали решения и работали над их выполнением. Работали и колхозы. Ну это уже другая тема. А вот это уже написано непосредственно о нашей Савельевне, в районной газете за тринадцатое февраля сорок четвертого года:
«Деревня только начинает просыпаться, а на гору, за село, уже потянулись несколько санок с перегноем. Это члены второй бригады колхоза имени Сталина Никитихинского сельсовета, которой руководит Никитина А. С., повезли перегной под будущий посев сахарной свеклы. В этой бригаде уже выполнены планы сбора золы, куриного помета и фекалий…».
– Видишь,  тогда и фекалии использовали в качестве удобрений. А сейчас, Анатольевна, даже минеральные удобрения у нас используются в мизерных количествах. Все гоним за рубежи нашей родины. Про навоз, золу и фекалии никто и не вспоминает. Такого трудового порыва, каким он был в послевоенный период в России, не будет теперь до конца ее существования. Работала в невыносимо трудных условиях не только бригада Савельевны, так работали все. Вот у меня ксерокопия номера нашей районной газеты за двадцать третье апреля сорок четвертого года. Я зачитаю весь текст:
«С каждым днем в районе нарастают гектары весеннего сева. На девятнадцатое апреля было посеяно одна тысяча тридцать, на двадцать первое апреля – уже полторы тысячи гектаров. Лучше всего идут дела в колхозе имени Сталина Никитихинского сельсовета… Здесь уже посеяно пятьдесят гектаров, из них шесть сахарной свеклы. В этом колхозе вспахано четырнадцать гектаров, пробороновано зяби семьдесят пять. Работает ежедневно сто человек, пятнадцать коров и одна лошадь. В полевых работах первое место занимает бригада Никитиной Анастасии Савельевны». 
– Валя, а у тебя есть что с сорок четвертого по пятидесятый, кроме заседаний правления и колхозных собраний?
– Да нет. Е; выступлений много, но если это было на заседании правления, то в протоколе просто написано, что Савельевна выступала, а на собраниях… ты сам понимаешь, как записывают эти выступления.
– Тогда у меня есть еще один небольшой материал из газеты за август сорок четвертого, в котором говорится, что звеньевая колхоза имени Сталина Никитихинского сельсовета скосила за день семьдесят пять соток овса. Ва-ля, ты представляешь, что такое семьдесят пять со-ток? У нас дачный участок шесть соток. Так Никитина косой скосила больше двенадцати наших участков. Да я мужик, и в молодости мне приходилось косить, но чтобы три четверти гектара за день… Так, эти я пропускаю, вернее, откладываю в сторону… о, вот это можно прочитать. Слушай, это уже из ноябрьского номера. Заголовок «Что покажут передовые звенья на областной выставке»:
«На областную выставку тысяча девятьсот сорок четвертого года колхозники нашего района отправили в город Курск следующие экспонаты.
 Сахарная свекла. Звено Никитиной Анастасии Савельевны из колхоза имени Сталина Никитихинского сельсовета послало  на областную выставку образцы выращенной сахарной свеклы урожайностью по четыреста пятьдесят центнеров с гектара, что является самым высоким показателем в районе.
– Дальше тут по другим культурам и по другим колхозам. А вот уже материал за сорок пятый год:
«Колхозницы, члены звена Никитиной А. С. во главе со своей звеньевой, вывозили на тачках по семь центнеров в день сахарной свеклы на свеклоприемный пункт…».
– В сорок шестом году Анастасия Савельевна отличилась на косьбе ячменя вручную. За пять дней у нее вышло в среднем по семьдесят соток. Звеньевая. Вот как умели работать наши матери в послевоенные годы. В сорок седьмом Савельевна отличилась уже на другой работе:
«Тринадцатого июля Анастасия Савельевна вышла в поле в четыре часа утра. Свясла были уже заранее приготовлены. Это намного ускорило труд известной звеньевой. Обед Анастасии Савельевне вынесли в поле. Отдохнув во время обеденного перерыва один час, Никитина приступила к работе с новыми силами. К девяти часам вечера она навязала одну тысячу четыреста пятьдесят снопов ячменя…».
– Ва-ля, целый день простоять… буквой «Г». Шестнадцать часов беспрерывной работы руками. Да еще вязать в снопы остистый ячмень. Какие ж у нее к вечеру были ру-ки? Вязать снопы в июльскую жару… В сорок девятом году ее звено получает самый высокий урожай в районе и е; награждают орденом Трудового Красного Знамени. А вот с пятидесятого  след  Савельевны теряется аж до самого пятьдесят шестого года. Оно и понятно. В пятидесятом, после ликвидации их колхоза и присоединении Никитихи к более крупному хозяйству в селе Разуево, Анастасия Савельевна перешла работать дояркой на местную молочнотоварную ферму. К этому времени подросли дети, и за ними уже нужен был постоянный контроль. Дояркой хоть работать и трудно, но все-таки, как бы домашнее дело, да и платили на ферме значительно больше.
Кстати, начиная с пятидесятого года и заканчивая пятьдесят четвертым на наших землях столько было проведено реорганизаций на селе, что немудрено было и затеряться. И только в пятьдесят пятом о Никитиной заговорили уже на уровне района как о передовой и опытной доярке. К этому времени Никитихинская ферма по надоям молока часто выходила на первое место в колхозе. Вот что написали в газете пятого февраля:
«Образцово трудится доярка колхоза «Путь к коммунизму» Никитина Анастасия Савельевна. В январе она получила от каждой коровы своей группы по двести литров молока, что является самым высоким показателем в колхозе».
– В январском номере газеты «Свободный труд» за десятое января пятьдесят шестого года помещен материал под заголовком «Вот они – наши передовики животноводства», в котором рассказано, что доярка колхоза «Путь к коммунизму» Никитина Анастасия Савельевна  надоила в течение прошлого года от каждой коровы по три тысячи килограммов молока. В июле пятьдесят седьмого года она снова доит молока от каждой коровы больше всех в районе. Заголовок «Есть пуд молока!» говорит о хорошем результате:
«С каждым днем усиливается борьба за ежедневные пудовые надои молока среди доярок колхоза «Путь к коммунизму». Первое место принадлежит доярке Анастасии Савельевне Никитиной. В июне на е; счету значится пятьсот десять килограммов молока на корову. Ежедневно Анастасия Савельевна надаивает по шестнадцать-семнадцать килограммов молока от каждой коровы. Славно трудится Анастасия Савельевна».
– А вот уже Савельевна получает и чуть ли не самую высокую награду. По итогам работы за  тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год Президиум Верховного Совета СССР наградил орденами и медалями передовиков сельского хозяйства нашего района. Первой в списке значится Никитина Анастасия Савельевна, награжденная за высокие показатели в животноводстве орденом Ленина.
 После награждения она до самого ухода на пенсию проработала заведующей молочнотоварной фермой. Восемнадцать лет. И большинство из этих лет е; ферма в районе была первой по надоям молока на корову. Савельевна обладала поистине крестьянским талантом. Она не признавала мест ниже первой пятерки. И чтобы быть первой, Савельевна работала не покладая рук. Работала сама и вела за собой людей. Таких, как она, Анатольевна, мало.
Мне приходилось с ней встречаться, когда я еще был начинающим журналистом и когда она уже стала известной на весь район заведующей. Савельевна отличалась от своих коллег тем, что я никогда не видел е; злой, я не слышал, чтобы она кричала на доярок. Может, это и являлось причиной успеха, будь то выращивание сахарной свеклы или работа дояркой, а потом и заведующей. Вот еще ксерокопия.. Март семьдесят пятого года. Как раз последний год е; работы в должности заведующей. Посмотри, какой Савельевна была в пятьдесят пять своих лет, – Евгений Сергеевич показал жене фотографию.
«Большим уважением в коллективе животноводов Никитихинской фермы пользуется А. С. Никитина – заведующая  молочнотоварной фермой. Она завоевала его трудолюбием, принципиальностью и уважительным отношением к своим подчиненным Колхозники много раз избирали е; депутатом  Разуевского сельского Совета, членом правления колхоза, а на недавних выборах Анастасию Савельевну избрали депутатом районного Совета депутатов трудящихся».
– А сейчас у меня есть предложение. Давай-ка на этом мы с тобой просмотр распечаток и твоих записей приостановим. После перерыва я просмотрю очерк Татьяны Дмитриевны, а вечер у нас будет свободным. Завтра я целый день буду занят подготовкой машины к поездке в Воронеж. После зимней стоянки е; надо проверить либо на техстанции, либо попрошу соседа. Кроме этого мне нужно договориться в службе «Ритуальные услуги» о похоронах Савельевны и взять у них счет на перечисление.
В связи с выездом соседа по гаражу за пределы области Евгению Сергеевичу пришлось рано утром убыть на станцию технического обслуживания.  По пути своего следования он побывал  в редакции, где оставил очерк Татьяны Дмитриевны с пометками, пожеланиями и двухстраничным добавлением из довоенной жизни Савельевны. Домой Скориков вернулся только к самому ужину.
– Женя, звонил заместитель прокурора.
– Иванников?
Да. Он будет тебя ожидать у комсомольской стелы в шесть утра, – сообщила Евгению Сергеевичу жена, пока он раздевался в прихожей.
               

                Глава  одиннадцатая

Евгений Сергеевич с заместителем прокурора выехали, как и договаривались, в шесть утра. Для того чтобы отправиться в дорогу в это время, Скорикову пришлось ставить машину на платную стоянку, которая располагалась во дворах, рядом с домом. Если бы он отогнал е; в гараж, как ранее планировал, то пришлось бы вставать на час раньше. А так вроде бы и выспался. Зам прокурора, правда, как только сел в машину, так сразу же и начал похрапывать, сославшись на то, что ночью почти не спал, работая с какими-то делами.
Евгению Сергеевичу было все равно, засиделся молодой заместитель прокурора с бумагами или  он бодрствовал по какой другой причине. Скорикову было даже лучше, что Иванников спит. Большая разница в возрасте не давала им возможности вести дорожный разговор на тему, которая интересовала бы одинаково обоих. Да, если по правде, то своего попутчика он знал только понаслышке. В поселке шли разговоры, что у прокурора появился хотя и молодой, но довольно резкий в суждениях и с большими амбициями заместитель.
– Да, может, сейчас так и надо себя вести, – рассуждал Евгений Сергеевич. – В наши времена о карьере говорить, как и о зарплате, было неприлично, а сейчас времена другие.
И Скориков вспомнил, как он после окончания журфака был направлен работать в редакцию газеты самого дальнего и захудалого района, который находился на самой окраине области, в общем, в самой что ни на есть глуши, где в то время была одна асфальтовая дорога, да и та пролегала по центру самого поселка. Это была его центральная улица длиною в полкилометра. И вс;. Остальные дороги, до сел, деревень, хуторов, до промышленных и сельскохозяйственных объектов, протяженностью в сто тридцать пять километров, были проходимы разве что для тракторов. В летнюю пору по ним, правда, можно было проехать и на машинах.
Получая направление, молодой Скориков даже не поинтересовался, какую ему будут платить зарплату в этом захолустье и на что ему можно будет надеяться по части карьеры. Тогда об этом спрашивать было неприлично, да и не принято. Однако он знал, что с голоду умирать ему не придется и что он не останется без крыши над головой.  К тому же ему было интересно окунуться в сельскую, можно сказать, первобытную жизнь, хоть и с атрибутами Советской власти. И ничего, выжил.
Проработав в сельской районке пять лет, Евгений Сергеевич поднабрался опыта, повзрослел, женился, а ещ; через два года он окончил высшую партийную школу и был направлен уже в эту редакцию завотделом партийной жизни. Потом работал заместителем главного редактора и вот уже много лет трудится в качестве главного.
– Стареем, друг, – сделал он для себя вывод и, глубоко вдохнув, надул шарами щеки, после чего начал с шумом, словно проколотая гвоздем шина, выпускать воздух. – Теперь другие времена, – подвел он итог своим размышлениям. 
Когда развиднелось, Евгений Сергеевич со своим спящим попутчиком уже преодолели половину пути. Дорога была хоть и с частыми и порой глубокими выбоинами, которые приходилось объезжать на малой скорости, зато сухой и не скользкой, что облегчало путешествие.
Одно было плохо – проезжая часть оказалась настолько узкой из-за разбитости обочин и краев самой дороги, что ни о каком обгоне впереди идущего транспорта не могло быть и речи. Временами приходилось тащиться за трактором с тележкой, движущимся со скоростью тридцать километров в час. По самым простым арифметическим расчетам выходило, к месту назначения они смогут приехать часам к десяти, что устраивало и самого Евгения Сергеевича и…
– А мне лишь бы добраться в Воронеж к обеду, – сказал еще при посадке в шесть часов утра заместитель прокурора.
Его устраивала и медленная езда, и на большой скорости. Антон Юрьевич только иногда приоткрывал глаза, смотрел на проплывающие мимо поля или сельские дома, а услышав от Евгения Сергеевича, в каком месте они находятся и сколько ещ; осталось до пункта «Б», снова впадал в дремотное состояние. Так и ехали, никто никого не донимал разговорами.
К окраине Воронежа Евгений Сергеевич со своим спящим пассажиром подъехал почти в десять часов. К этому времени день уже полностью вступил в свои права, в небе, по-весеннему голубоватом, по проторенному пути, медленно, к полуденной отметке плыло солнце. Через проем опущенного дверного стекла в салон машины проникал воздух, насыщенный влагой, запахом прелых листьев  и чем-то уже не сельским, но ещ; и не городским.
– Антон Юрьевич, мы приехали, – оповестил об окончании почти четырехчасового путешествия Скориков заместителя прокурора, съезжая на обочину.
– Мне что, уже выходить? – заторопился Антон Юрьевич.
– Нет. Вы пока просыпайтесь, а я пойду вон к той машине, – кивнул он головой в сторону стоящемго на обочине УАЗа с милицейскими мигалками. – Надо узнать адрес районного отделения милиции, а может, они скажут, где находится место проживания воронежских богатеев.
Прихватив с собой папку с необходимыми документами, а заодно и письмо, в котором воронежская милиция оповещала их районную об  отсутствии Никитина Михаила Михайловича по месту его прописки, ввиду длительной загранкомандировки, Евгений Сергеевич быстрым шагом направился к вышедшему из машины милиционеру.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – поприветствовался он. – Мне нужна ваша помощь.
Скориков вкратце рассказал о причине своего появления  в Воронежской области и, в частности, в самом городе Воронеже, показал лейтенанту все затребованные тем документы и письмо его коллег, и только после этого лейтенант начал рассказывать, как найти «Долину нищих».
– А почему «Долина нищих»? – не понял Скориков.
– Ну, в Москве имеется «Рублевка», а мы-то чем хуже, – засмеялся лейтенант. – Так в народе прозвали место проживания большинства наших богачей. Есть и второе название – «Толстобрюховка». Но чаще можно слышать первое. А попасть в не;… – лейтенант на некоторое время задумался и, взглянув на Евгения Сергеевича, продолжил: – Поедете по этой же дороге и свернете на первом левом повороте. Дальше будете ехать до  самого упора…
Скориков непонимающе посмотрел на милиционера.
– Ну, до самой «Долины нищих». А там спросите адрес, который указан в письме. Только смотрите, поосторожней, там народ крутоватый, а в особенности ваш дядя Миша, – усмехнулся лейтенант. – Его охрана особо не жалует непрошеных гостей. Его виллу вы увидите, как только подъедете к поселку. Она самая многоэтажная, и у не; на крыше купол, как у немецкого Рейхстага. Рядом с лесом.  А то кто с вами? – увидев вышедшего из машины Иванникова, спросил лейтенант.
– Заместитель нашего районного прокурора. Он по своим прокурорским делам в вашу прокуратуру. Где ему лучше выйти, а точнее, в каком месте мне его лучше высадить, чтобы он быстрее нашел своих коллег?
– Пусть садится в нашу машину, мы сейчас едем к своим начальникам и по пути высадим его  прямо у прокуратуры.
Лейтенант оказался прав. Свернув на первом перекрестке влево, Евгений Сергеевич через пятнадцать минут подъехал к небольшому поселку, или, как раньше говорили, микрорайону частных владений, расположенному в еле заметной низине, рядом с сосновым лесом. Остановив машину на возвышенном месте, метрах в двухстах от поселка, Скориков решил выйти, чтобы размяться и подышать свежим воздухом, а заодно и посмотреть со стороны,  как обустраиваются «новые русские».
 То, что у людей, поселившихся в этом уютном уголке природы, много денег, было видно по этажности и размерам жилых и хозяйственных строений, которые возвышались над разновеликими заборами. Местами усадебные ограждения больше смахивали на тюремные стены, а чтобы быть один к одному, им не хватало разве что наблюдательных вышек.
Евгений Сергеевич долго рассматривал громоздкие дома, которые отличались друг от друга своими габаритами, окнами и особенно устройством крыш. Были здесь и привычные нашему глазу плоские и двухскатные, но попадались и такие, что невозможно было понять, куда сбегает с них вода в дождливую пору. У самой дороги, по левую сторону, хозяин воздвиг себе что-то наподобие средневекового замка с маленькими окнами-бойницами, огороженного высоченным кирпичным забором.
Чем дольше Скориков рассматривал поселение состоятельных людей, тем больше он начинал чувствовать что-то объединяющее все эти навороченные замки, коттеджи, хоромины и просто огромные дома в единое целое. Он долго не мог понять, в чем же состоит это единение. Наконец Евгений Сергеевич облегченно вздохнул и улыбнулся. Объединяла расположенный в лощине поселок в единое целое всеобщая архитектурная безвкусица.
Однако уроженец деревни Никитихи Никитин Михаил Михайлович ухитрился превзойти и «замок средневековья», и «Белый дом», и другие виллы и коттеджи своих соседей. Его «Рейхстаг» возвышался над крышами поселка, как возвышается более чем двухметровый баскетболист над среднестатистическим человеком. А когда Евгений Сергеевич подъехал к владениям своего земляка, то он понял, что Никитин «обскакал» своих «односельчан» не только размерами дома…
В отличие от большинства обитателей поселка, у которых «въезд» и «выезд» выходили на улицу, у Никитина «парадный» вход оказался со стороны леса, к которому вела дорога, проложенная по просеке между высоченных сосен и устланная ныне модной плиткой.
Усадьба, опоясанная высоченным забором,  с установленными на нем камерами наблюдения, больше походила на тюремный двор. Сходство с казенным заведением придавали и ворота с калиткой, равные по высоте   самому ограждениею. Хозяев и всю дворовую челядь с внешним миром связывала только небольшая «бойница», устроенная в самой калитке, прикрытая с внутренней стороны. Евгений Сергеевич нажал на кнопку звонка, смонтированную  в углублении стены. За калиткой раздался довольно громкий звук, похожий на сигнал автомобиля «Волга» М–21, выпуска конца пятидесятых годов прошлого века.
– Чего сигналим?  – раздался из-за калитки хриплый голос, а вскоре в «бойнице» показалась пара глаз и нахмуренные брови. – Чего шумишь, мужик? – строго спросил Скорикова обладатель глаз с нахмуренными бровями.
– Я из соседней области. Если это хозяйство Никитина Михаила Михайловича, то я принес ему худую новость, – сообщил Евгений Сергеевич человеку, стоящему за калиткой.
– Ну-у, – проворчал охранник.
– У него умерла мать.
– Нам уже говорили, – не меняя тональности, медленно проговорил мужчина.
– Слушай, замедленный, – не выдержал Скориков. – Это усадьба Никитина?
– Ну-у.
– Ты понимаешь, что у твоего хозяина умерла мать? Или ты не понимаешь? Умерла еще полтора месяца назад, а е; до сих пор никак не могут похоронить, потому что она оказалась никому не нужна. Она две недели лежит в морге районной больницы, а до морга месяц пролежала в своей промороженной хате, в которой когда-то родился ваш… Эх, – махнул рукой Скориков и сплюнул на землю. – За этим забором есть кто-нибудь  понимающий, что такое смерть матери?
– Коля, кто там у тебя шумит? – раздался во дворе женский голос. – Опять что-нибудь просят?
– Да не-ет, тут мужик говорит, что у нашего хозяина мать умерла, так это мы уже знаем, – ответил женщине охранник
– Слушай, Коля, пусть к амбразуре подойдет женщина, – не выдержал Евгений Сергеевич. – Пусть подойдет, я ей все доходчиво объясню.
– Выпусти-ка меня к нему, – проговорила женщина уже у самой калитки. – Постойте, мужчина, не уходите, – попросила она Евгения Сергеевича. – Коля, ты можешь быстро открыть эту чертову дверь, – прикрикнула женщина на охранника.
Наконец массивная дверь открылась, и к Евгению Сергеевичу вышла миловидная женщина средних лет.
– Я – Марина Алексеевна Сафонова, работаю у Никитина Михаила Михайловича… что-то вроде завхоза, – представилась она и внимательно посмотрела на гостя.
Евгений Сергеевич, – представился Скориков. – Я из соседней области, из мест, где в сорок первом году родился Никитин. Почти полтора месяца назад у вашего хозяина умерла мать, Никитина Анастасия Савельевна.
Дальше Скориков рассказал Марине Алексеевне подробно о причине смерти матери Никитина и о тех трудностях, с которыми связано е; захоронение.
– Хорошая старушка была. Веселая и работящая, царство ей небесное, – женщина перекрестилась и тяжело вздохнула. – Все мы, к сожалению, а может, и к счастью, смертны. Извините… повторите ваше имя, – попросила она.
– Евгений Сергеевич, – представился ещ; раз Скориков.
– Евгений Сергеевич, вы на каком транспорте к нам прибыли? – тихо спросила Марина Алексеевна, настойчиво оттесняя Скорикова от двери.
– На машине. Она стоит там, за углом забора.
– Идемте дальше. Не нужно здесь стоять.
Обогнув угол, Евгений Сергеевич увидел возле своей машины мужчину в камуфляжной форме.
– Это ваша машина? – строго спросил незнакомец.
– Успокойтесь, это не террорист. У нашего хозяина умерла мать. Моя машина сломалась, и он приехал  мне помогать, – опередила с ответом Марина Алексеевна. – Мы уже уезжаем.
– У вас, что, уже и по поселку нельзя проехать? – поинтересовался Евгений Сергеевич, когда они сели в машину, на что Марина Алексеевна только махнула рукой и, негромко ахнув, попросила его быстрее выехать за пределы элитного поселка.
– В этом месяце нас должны будут совсем отгородить от всего мира. Вот тут поставят шлагбаум и круглосуточный пост охраны, – пояснила главная прислуга Никитина, когда они проезжали место, на котором недавно стоял Скориков. – Остановитесь  здесь, – попросила Марина Алексеевна, показывая рукой на обочину дороги. – Евгений Сергеевич, наш хозяин о смерти своей матери знает. Ему сообщили сразу же, как только об этом стало здесь известно.
– А почему ж он не приехал, чтобы е; похоронить?
– Дело в том, что он со своею «выдрою», прости, Господи, сейчас находится в Африке. Она его потащила туда на эту…ну… охотиться на слонов. Эта жена, он на ней женился два года назад, моложе его на тридцать пять лет, крутит им как хочет. У него первая, Наталья Григорьевна, была хорошая. Она и свекровь уважала, и нас за людей считала. Я проработала при ней четыре года и ни разу от нее не слышала плохого слова, у этой же из «дур» не вылезаю. Ну да ладно, Евгений Сергеевич, это я так, наболело. Не обращайте внимания. Вообще-то здесь не принято и даже строго запрещено что-либо говорить о своих хозяевах, но я уже не могу больше. Как только они приедут, я уйду от них. Пойду опять на авиационный завод. Я там проработала десять лет экономистом. Осточертело прислуживать.
– Марина Алексеевна, вы успокойтесь и послушайте, что мне нужно. Анастасия Савельевна в прошлом году два месяца была в доме престарелых. Но перед тем она какое-то время жила у сына. Неужели здесь ей не нашлось места, что е; зимой привезли в обитель для безродных и бездомных?
Вместо ответа Марина Алексеевна только глубоко вздохнула и вытерла платочком набежавшие слезы.
– Понятно, – сделал вывод Скориков, глядя на Сафонову. – После дома престарелых Савельевна до середины мая жила  в Никитихе, потом е; забрал сюда сын, и… она оказалась в психиатрической больнице. Как она туда попала? Может, вы  знаете, где она находится? Мне надо побывать у главного врача или переговорить с тем, кто наблюдал за Савельевной.
– Я все знаю, Евгений Сергеевич. Сюда Анастасия Савельевна попала в начале прошлой зимы. Ну, это как обычно. Лето родители живут на дачах или в селах, у кого там имеются дома с огородами. У меня так же. Мои уже готовяться  к переезду.
– А вы что, тоже сельские?
– Евгений Сергеевич, так сейчас в любом городе коренных горожан совсем мало. Мои родители всю жизнь проработали в колхозе, да я и сама выросла в селе. После школы институт, потом работа в городе, вышла замуж, дети, здесь получила квартиру, сейчас вроде как и горожанка, а в село тянет. Когда Савельевну привезли сюда, недели две было тихо, а потом молодая взбрыкнула. Дошло до того, что Савельевна не могла даже выйти из своей комнаты. Она неделю прожила в домике для прислуги. Ну, это было, когда е; сын на две недели ездил в Америку по своим делам. А когда он приехал, то жена ему закатила большой скандал, после чего Савельевну отвезли в дом престарелых. А какая она была хорошая. Другая бы, на правах матери такого, как наш, устроила бы тут такой домострой, что и молодая прикусила бы язык. А Савельевна, бывало, зайдет ко мне в комнату, поплачет, да еще и попросит, чтобы я ничего не говорила сыну.
– А после того как Савельевна ушла из дома престарелых, как она оказалась  здесь?
– А сюда звонил сам директор. Меня потом просил хозяин, чтобы я за ней съездила. Я и привозила Савельевну из Никитихи. Но после дома престарелых она здесь прожила совсем мало. В психбольницу е; сдала молодая, после того как Савельевна вскопала грядку земли, как она мне сказала, для того чтобы посеять луку и редиски. Не могла она сидеть без работы. Ну и пусть бы себе копалась на этой грядке, тем более что та была у самого забора, куда и люди-то не заглядывают. Молодая тогда такой скандал устроила, что к ней  вызывали «скорую».
– К Савельевне? – не понял Евгений Сергеевич.
– Да не-ет. К жене хозяина. Господи, пусть она живет, как того заслуживает, – проговорила Сафонова и перекрестилась. – Она ж в обморок даже упала, как только увидела перекопанную землю. Вначале закричала, что ей испортили английский газон и альпийскую горку, а она за их устройство заплатила полмиллиона рублей, ну и… свалилась.
На другой день Савельевну отвезли в психбольницу. А когда наш приехал, то ему, наверное, рассказали так, как выгодно было его жене, ну он и согласился, чтобы мать немного подлечили. Меня же попросил к ней чаще наведываться. В психиатрической больнице Савельевна пробыла всего две недели, а потом уехала в Никитиху.
– Марина Алексеевна, я сюда приехал узнать о том, что вы мне уже рассказали, и ещ; хотел… в общем, на похороны нужны деньги, уж если сын не хочет сам выполнить свой долг.
– Деньги. Извините, Евгений Сергеевич, что я о них не спросила сразу. Поедемте в офис, и я постараюсь решить этот вопрос, – настойчиво предложила Марина Алексеевна.
– Офис, офис, – зачем-то повторил два раза Скориков это иноземное слово. – А вообще-то, поехать мне туда придется. Я хочу точно знать, можно ли хоронить Савельевну, или надо будет ожидать приезда е; сына? В офисе как раз можно  и отдать счет на перечисление. И если вы, Марина Алексеевна, поможете это сделать, то я буду вам благодарен. А сейчас у меня к вам есть ещ; один вопрос. Вы знаете адрес первой жены Никитина? И у него была сестра. Может, вам известно, где проживает теперь е; семья?
– Первая жена? Она с дочкой уехала на Урал, но мы с нею иногда переписываемся и поздравляем друг друга с праздниками и днями рождения. А вот о его сестре мне ничего не известно. Знаю, что они между собой не ладили.
– Марина Алексеевна, если можно, дайте мне  адрес бывшей жены. Может, внучка приедет на похороны своей бабушки. И мне надо им передать награды Савельевны и е; архив.
– Архив, награды? Какие? – удивилась Сафонова. – Она о них ничего не говорила. Я даже не знаю, кем она работала.
– Савельевна была награждена орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамени и многими медалями. Она у нас была известным и уважаемым человеком… в советское время. А работать ей пришлось в тяжелые довоенные и ещ; более трудные послевоенные годы. Савельевна много лет была звеньевой свекловичного звена, а последние годы работала заведующей молочнотоварной фермой. Орден Ленина получила, когда работала дояркой.
– Бо-же, – простонала Сафонова. – И замерзнуть заживо. Да как же это можно в наши-то дни?
– Марина Алексеевна, я вас задерживаю и отрываю от работы, – спохватился вдруг Евгений Сергеевич. – Вы ведь куда-то торопились? Давайте я вас подвезу.
– Ничего. Управлюсь, – махнула рукой Сафонова. – Сейчас, Евгений Сергеевич, мы поедем в офис, а потом ко мне, тут недалеко, я вам дам адрес Натальи Григорьевны, а там подойдет и время обеда, как раз и познакомитесь с моими родителями…
– Нет, Марина Алексеевна, за приглашение большое спасибо, но тогда я не успею побывать в больнице. А если и успею, то мне придется ночью ехать домой, а я и так сегодня встал в пять утра и четыре часа уже был в дороге…
– О-о, Евгений Сергеевич, тем более. Если вы сейчас,  сразу после офиса, поедете в больницу, то окажетесь там как раз в обеденный перерыв. После обеда и поедете. До больницы отсюда всего-то двадцать километров, и она находится почти по пути к вам домой. Из офиса я позвоню главврачу, чтобы вас там ожидали часам к трем. Часа вам для встречи хватит, и в четыре можно будет уже выехать. А вообще-то, вы бы могли переночевать за высоким забором в домике для приезжих, – как бы между прочим проговорила Марина Алексеевна. – В нем все равно сейчас никого нет. Машину можно поставить там же.
– Нет, Марина Алексеевна, за приглашение большое спасибо, но мне не хочется создавать вам дополнительные трудности, а  перекусить я могу  где-нибудь и по дороге, –  не согласился с предложением Сафоновой Скориков. – Давайте я вас сейчас подвезу по нужному вам адресу, а сам поеду в офис.
– Евгений Сергеевич, без меня вас в офис могут не пропустить, и мне будет проще  решить вопрос с перечислением денег. А пока нам нужно заехать ко мне домой. Я вас долго не задержу. Адрес возьму и поедем.
      В обратную дорогу, после посещения психиатрической больницы и разговора с врачом, Евгений Сергеевич выехал уже в начале пятого. Задержка во времени у него произошла не по его нерасторопности, а оттого, что в офисе компании «Никитин и К;»   не могли долго связаться по мобильному телефону с самим хозяином фирмы, находящимся, по заверению его заместителя,  в Африке, у важных покупателей их продукции. Евгений Сергеевич хотел получить у состоятельного и слишком занятого делами сына разрешение на похороны его матери – Анастасии Савельевны. Когда же связь была установлено, то вместо самого Никитина ответила его жена, которая сообщила, что «Миша» в ближайший месяц выехать в Россию не сможет из-за трудностей, которые возникли в переговорах, поэтому похоронить его мать можно, не ожидая его возвращения.
– Вот сучка, – в сердцах проговорил заместитель. – Даже мать не дает ему похоронить, – и, повернувшись к Сафоновой, проговорил: – Марина Алексеевна, вы хорошо знали его мать, были у нее в селе, возьмите на себя организацию похорон. Что для этого нужно, продумайте сами. Для поездки можете использовать автобус и разъездную машину.
На том переговоры с заместителем Никитина и закончились. С Мариной Алексеевной договорились, что Скориков сообщит ей время похорон, чтобы она могла приехать заблаговременно. Кроме этого  были предварительно оговорены вопросы проведения поминок. Что касалось конкретики, то Скориков пообещал Сафоновой позвонить ей после того, как он выяснит  уже все на месте.
В лечебном заведении Евгений Сергеевич задержался недолго. Да там, собственно, и выяснять-то было нечего.
– Никитина? – спросил врач. – Помню. Хорошая бабулька была, – и, посмотрев в один из журналов, лежащих у него на столе, улыбнулся. – Анастасия Савельевна была совершенно здорова, и психических отклонений мы у нее не обнаружили. Вместо нее к нам надо было помещать жену е; сына, та в особенности нуждается в лечении. Только ее, пожалуй, надо содержать в больнице для буйнопомешанных, в палате с металлическими решетками. У нас ей делать нечего…
Поведав врачу о дальнейшей судьбе Савельевны и погоревав вместе с ним о е; трагической кончине, Евгений Сергеевич покинул психиатрическую больницу. Хотя финансовые вопросы, связанные с организацией похорон Савельевны, были, можно сказать, решены положительно и  выяснена причина холодного отношения преуспевающего бизнесмена к своей матери, у Скорикова в душе, однако, было сумрачно и тоскливо.
 Прожив большую часть своей жизни, он до сих пор никак не может понять, почему дети отказываются от своих родителей. И отказываются не по причине своей бедности, а как раз наоборот. Почему в погоне за деньгами большинство людей теряет чисто человеческие качества и превращается в бездушных  человекообразных, любящих только  самих себя и деньги, деньги и ещ; раз эти проклятые бумажки с цифрами? И почему наступает момент, когда деньги заменяют друзей и близких? Почему из-за них предают и продают?
Проехав половину пути, Скориков остановился на самом возвышенном месте, вышел из машины и, прищурив глаза, стал смотреть на красноватый диск солнца, медленно опускающийся за горизонт. День умирал тихо и медленно. Воздух, насыщенный влагой, глушил звуки, тянуло прель;м, не по-зимнему было тепло, а  вечерняя тишина располагала к грустным размышлениям.
 Мимо Евгения Сергеевича проезжали на большой и малой скорости машины. Люди, сидящие в них, спешили засветло попасть домой или к месту ближайшей дорожной ночевки. И только он, завороженный закатом и погруженный в мысли о вечном и скоротечности жизни, стоял не шелохнувшись, словно ему некуда было торопиться.
 
               
                Глава  двенадцатая

Три дня после поездки в Воронеж. Евгений Сергеевич провел в постоянных разъездах по району, практически взяв на себя организацию похорон Анастасии Савельевны. В первый день он прямо с утра отправил внучке телеграмму, в которой сообщил о смерти е; бабушки и указал примерный день похорон. Долго пробыл в службе «Ритуальные услуги», где   договорился о порядке самого захоронения и оплаты, вместе с сотрудниками выбрал образцы памятника и всего, что бывает необходимо в таком случае. Самым же трудным оказался выбор места для захоронения.
Согласно установившимся за многие сотни, а может, и тысячи лет традициям, умерших принято хоронить рядом с их предками и близкими родственниками. У Савельевны ж получалось так, что е; отец погиб в Гражданскую войну, и неизвестно, в каком месте захоронен и захоронен ли вообще, а дед не вернулся с японской. Более дальний предок по отцовой линии был выходцем из Разуево, так говорила ей мать.
 Прапрадед Савельевны был из многодетной семьи и принялся в зятья  к вдове, женившись на е; дочке, то есть на прапрабабушке Савельевны. Мать же была из Разуево и  похоронена на Никитихинском кладбище. Выходило так, что на кладбище в Никитихе у Савельевны похоронены были прапрадед, который был родом из Разуево, прадед  и четыре поколения по женской линии, однако прабабушка, бабушка и мать – все уроженки села Разуево.
О родословной Савельевны Евгений Сергеевич узнал от не; самой, будучи у нее в гостях осенью прошлого года, во время открытия охоты на пушного зверя. Многое о никитихинцах рассказал и Петр Емельянович, которому помогали Вера Степановна и Евдокия Никифоровна. Вопрос о предках Савельевны возник, после того как они все вместе, в послеобеденное время, с великим трудом проехали на УАЗе в Никитиху, на кладбище, чтобы выбрать место для вечного е; упокоения.
Вчетвером они долго ходили между заброшенными могилами, пробираясь сквозь заросли сирени и поросли клена, сухие остатки прошлогодней крапивы и полевого разнотравья. Место вечного пребывания умерших никитихинцев было в таком запущенном состоянии, что отыскать могилу матери Савельевны Скорикову и Каменеву с е; сверстницами не удалось.
– А кого тут можно найти, – сокрушался Петр Емельянович. – В прошлом году перед Пасхой здесь был я со своей бабкой, да ещ; копались на трех могилах горожане. Сюда иногда приезжают кое к кому внуки, а иногда и правнуки из города, – пояснил он. – Вот и все. А где наша Евдокия Никифоровна?– спохватился Каменев. – Тут хоть бы не потеряться в бурьянах.
– Да вон, со своими говорит, – кивнула в сторону двух высоких берез Степановна. – Там у нее отец с матерью лежат и е; сестра старшая. Она ещ; ребенком умерла.
– Евгений Сергеевич, мать Савельевны мы тут все равно не найдем, – начал подводить итог поисков Петр Емельянович, – а закопать е;… посмотри, что тут делается. На этом погосте последний раз хоронили лет десять назад, а может, и больше. Видишь? Ограды раскурочили и сдали в металлолом, даже алюминиевые таблички с памятников и те поснимали, – сокрушался Каменев. – Дикари мы беспросветные. Это ж надо додуматься, поснимать таблички и сдать в металлолом ограды. Пойди разберись теперь, кто где похоронен. Поэтому и отшатнулись от нас все нормальные люди. Свое прошлое мы испоганили, а в будущее – не знаем, по какой дороге идти. Погосты и те поделали сиротами, – сокрушался бывший председатель колхоза.
– И что вы, Петр Емельянович, предлагаете?
– Евгений Сергеевич, да если бы мы сейчас и нашли мать Савельевны, мы же сюда на машинах не доедем. На вездеходе и то еле пролезли. Давайте мы похороним е; в Разуево. Там у Савельевны родни больше, чем тут. Да и на центральной усадьбе. Там если и не уберут бурьяны, так хоть спалят весной, а тут… – махнул рукой Петр Емельянович. – Нету деревни.  Умерла последняя е; официальная жительница. Савельевна  в ней была прописана, – пояснил он. – Осиротела Никитиха. Теперь е; могут спалить в один день, а потом стереть и с карты. Да в Никитихе двести лет назад уже было тридцать дворов! – выкрикнул Петр Емельянович. –  А поглядите сейчас, сколько тут  бурьянов. До войны… даже подумать нельзя, что тут было людей, как муравьев в муравейнике. А как мы работали, – задумчиво произнес Каменев. – Что-то у нас в стране творится неладное. Даже последнему дураку понятно, что если поумирают наши села, то умрет и Россия. Евгений Сергеевич, вы человек грамотный, может, я не так и не то говорю? 
– Вс; так и вс; правильно. У нас все пошло с Хрущева. Как только начали в пятидесятом  укрупнять колхозы и сельсоветы, так все и полетело кувырком. У нас в стране, Петр Емельянович, самой большой бедой является культ верховного трона. Не культ личности того или иного властного лица, а именно культ трона. У нас лебезят, преклоняются и восхваляют человека, пока он у власти. Как только он уходит с тронного кресла или его сгоняют, на этого человека стараются вылить все помои и высыпать весь российский мусор. Пока же он находится  у власти, то любые, даже самые бестолковые его мысли и решения, выдают за гениальные и с криками «ура» кидаются их выполнять. Ваш колхоз когда ликвидировали?
– Кажется, в пятидесятом. А мы ведь, Евгений Сергеевич, тогда хорошо работали. У нас все было, и главное, люди оставались. А чего, – улыбнулся Каменев. – Мы платили тогда на трудодни хорошо. У нас много было скотины, мы строились. Трудно было, но если бы нам чуть-чуть подсобили… да что там говорить… Никитиха и сейчас жила бы. И нам с вами, Евгений Сергеевич, не пришлось бы лазить сейчас по кладбищенским бурьянам. Да и Никитиха была бы другой. Проложить вовремя сюда дорогу, подвести газ… тут же рай.
– Петр Емельянович, Евгений Сергеевич, давайте проедем к нашим хатам! – крикнула Вера Степановна. – А то Никифоровна уже пошла к своей, – показала она рукой на удаляющуюся Воронову. – Давайте проедем.
– Щас, Степановна, – отозвался на е; голос Каменев.
Больше часа бывшие никитихинцы ходили по деревенской улице. Петр Емельянович со Скориковым обошли развалины молочнотоварной фермы, заглянули на место, где когда-то стоял клуб и в довоенное время была изба-читальня.
– А тут вот, на пригорочке, у нас стояла мастерская, – пояснял Евгению Сергеевичу Каменев. – Дальше ветряк. А наша ферма… – начал было Петр Емельянович, но, махнув рукой, он пригласил Скорикова сходить на место, где до войны и после он жил вначале со своими родителями, а потом и сам до переезда в Разуево. – Я хотел тут строиться, но мне, да и не только мне, а всем  нашим, сельсовет не разрешил. Никитиху тогда перевели в разряд неперспективных. И знаешь, Евгений Сергеевич, вот уже живу я в Разуево больше сорока лет, а сюда тянет. Тут намного было лучше. Если б нас тогда не тронули, может, и до сих пор Никитиха гремела бы на всю округу. А что, народ тут был работящий. Одна Савельевна чего стоила. А ферма какая была. Ни-че-го  не осталось. Как Мамай прошел. Все развалилось, скособочилось, заросло бурьянами, даже и не верится, что тут жили люди, да ещ; и как жили. Пошли, Сергеевич, покажу тебе свое место, да уже и надо будет ехать назад. А то мы тут и до вечера проходим. Теперь ночь спать не буду, – вздохнул Петр Емельянович и быстро зашагал к высокой раскидистой раките.
Скориков и Каменев у ракиты долго не задержались. Видимо, Петр Емельянович не захотел теребить свою душу воспоминаниями, которых у него всплыло в памяти много и без бывшего места его проживания.
– Евгений Сергеевич, давайте забирать наших девок да поехали-ка мы в Разуево, а то они у нас изойдут слезами, – предложил Каменев, забираясь в машину. – Поехали к Никифоровне, а то она как села на поваленную липу час назад, так и сидит на ней, не вставая. Эта  липа у них росла перед хатой.
Усадьба Вороновых обезлюдела девятнадцать лет назад, после того как умерла мать Евдокии. Отца похоронили на восемь лет раньше матери. За годы своего сиротства усадьба заросла с улицы молодыми топольками, прямо за обвалившимися сараями половину огорода заняли клены, а снизу от реки захозяйничали камыш и лозняк.
Останки строений за годы отсутствия хозяев скрылись в зарослях лопухов, малины и крапивы, перевитой вьюнком. В летнее время  здесь, в буйной зелени, распевают песни и выводят потомство небесные птахи, теперь же взгляду представлялась убогая картина одичалости и запустения.
 Толстенная липа, посаженная перед хатой многие годы назад еще прадедом Евдокии, на стволе которой теперь она сидела,  от старости лет затрухлявела и в один из дней летом прошлого года повалилась на уличную сторону. В конце жизни липа дала возможность своей соседке – хате, построенной еще в дореволюционное время, – хоть напоследок взглянуть на мир пустыми глазницами окон.
Никифоровна, ушедшая воспоминаниями в далекое детство, безучастным взглядом смотрела на покосившийся сруб хаты с просевшей, полуразобранной  крышей, на облупленные стены с ребрами клинцовки и сорванные двери, беззвучно плакала, прижимая к груди какой-то предмет.
 Евдокия Никифоровна даже не услышала и не заметила подъехавшую  к ней машину. И только когда Петр Емельянович тронул е; за плечо, Воронова от неожиданности вздрогнула и, испуганно взглянув на Каменева, громко зарыдала, содрогаясь всем телом.
     – Ну что ты, Евдокия, льешь слезы? – услышал Скориков голос Петра Емельяновича. – Не вернем мы те годы, не вернем мы свою молодость. Вставай, Никифоровна, пошли к машине. Уже надо ехать. Запозднились мы.
– Емельяныч, глянь што я нашла, – рыдая и размазывая по-детски ладонью слезы, показывала Никифоровна бывшему председателю красноватую глиняную фигурку. – Э-это ж м-моя к-кук… кукла, – заикаясь, сквозь слезы проговорила она. – Мне-е… с-сделал… ие  и-ишо… м-мой папаня, к-када мне, – Евдокия шумно шмыгнула носом и, поглаживая куклу, продолжила: – Када мне было ишо годков сем.
– Не голоси, не надо, – поглаживая е; по плечу, тихим голосом успокаивал Никифоровну  Каменев.
Евгений Сергеевич, выйдя из машины, подошел к Никифоровне и взял у не; из рук незатейливую игрушку, изготовленную из глины и обожженную в печи.
– Это мой папаня сляпил, када делал кирпич для нашей печки, – успокаиваясь, начала объяснять Евдокия Никифоровна.
– В конце прошлого века, да почти и до самой войны, в Никитихе многие жители сами изготовляли кирпич для собственных нужд. Кто потом его обжигал, а кто использовал и сырец, – объяснил Скорикову Петр Емельянович. – Мы после войны в колхозе заимели свой маленький кирпичный заводик, он у нас за последней хатой под бугром был, и уже было начали из кирпича строить кое-что в колхозе, продавали колхозникам. Наш кирпич кре-пкий был. Сейчас разве кирпич. Хотели заводик  расширить, да… колхоз ликвидировали, а потом Никитиха стала неперспективной, и люди перестали заниматься кирпичным делом. Так и заглохло никитихинское ремесло. А дело было хорошее, кирпич он и сейчас нужен.
Успокоившись, Никифоровна рассказала, как в далекий год своего детства она уговорила отца вылепить ей из глины вот эту куклу. А чтобы она была крепкой, он фигурку обжег в печи.
– Я ею игралась до-олго, – причмокивая губами, заулыбалась Никифоровна. – А потом она куды-та прапала. А щас зашла у хату… глядь, а мая Хрося ляжить на палу. Паталок завалилси, и ана уместя съим (с им) упала. Ана ж, то-то, бедная, усю жизть пралежала на паталоку за баравком. Вы думайте, што бабка совсем свихнулась и галося по сваей Хроськи? Не-ет, милаи. Я галашу по тем гадам, што астались в той-та вот хате. Вот об ч;м я галашу. Стараи мы то-то уже стали. Вот чего я и загаласила. Жалка мине и Хроськю, и нашу падругу Савельевну, – Никифоровна тяжело вздохнула и, посмотрев по сторонам, спросила: – А идей-то Степанавна? Она, можа, тожа лье слезы ручьями? Не привази  ты нас боля суда, Сергеич, а то мы живьем, как слипухи, пазалазим у ямки. 
Вера Степановна, с покрасневшими от слез глазами, шла к машине медленно, внимательно глядя на едва заметную стежку. Она смотрела на землю так, как будто отыскивала чьи-то следы. В правой руке она несла трехлитровый чугунок, а в левой у нее была сковорода.
– Да вот нашла на своем дворе, – глухим голосом проговорила она и показала всем свою находку. – В этом чугунке мама, ещ; когда я была маленькой, варила часто нечищеную картошку. А в сковородке, после войны, мы  пекли блины и оладики. Теперь вот нашла. Хаты нашей уже почти нету. Сараи сгорели. Вс; бурьянами позарастало. У тебя, Никифоровна, хоть хата ещ; цела. А на нашем месте… вот только и нашла.
– Ну, так что мы решим? – спросил Петр Емельянович. – Тут будем хоронить Савельевну или поглядим место на разуевском погосте? Сюда ж к ней никто не придет и не приедет. Там хоть мы иногда будем приходить в гости, а тут…
– Поехали в Разуево, – в один голос предложили бывшие члены  звена Никитиной Анастасии Савельевны. – Негоже хоронить е; на заброшенном погосте.
Следующий день Евгений Сергеевич был занят предпохоронными хлопотами. В дообеденное время он побывал в церкви соседнего с Разуевым  села и договорился со священником о проведении  обряда  захоронения, после ж обеда Скориков встречал гостью из Воронежа.
Марина Алексеевна сдержала свое слово, деньги в необходимом количестве и даже с небольшим излишком были перечислены на расчетный счет службы «Ритуальные услуги», кроме того, она приехала сама за два дня до  похорон и, поселившись у Скориковых, помогла организовать сами похороны и поминки в сельской столовой. Внучки Савельевны на похоронах не было по причине е; болезни. Не принимали участия в похоронах и местные руководители.               
               

*   *   *

      Похоронили Анастасию Савельевну в Разуево, рядом с могилами е; крестной матери и двоюродной сестры. Погода в день похорон была настолько теплой и сухой, что сельчане, пришедшие проводить Никитину в последний путь, сделали вывод, что сам Господь Бог оказал  Савельевне свою милость, ниспослав на  землю теплую и солнечную погоду до обеда и небольшой тихий дождик после поминок.
       А через два дня после похорон в районной газете под заголовком «Савельевна» был помещен большой очерк Татьяны Грушенко, в котором автор рассказала о жизни сельской женщины, орденоносца, Никитиной Анастасии, жительницы деревни Никитиха.


Село Вислое.
Март – апрель 2008 г.
               
               

СОДЕРЖАНИЕ

Землянка
Быль

Предисловие.     .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .       7
Глава  первая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  .   .   .   .   .   .     9
Глава  вторая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   21
Глава  третья.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   35
Глава  четвертая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  46
Глава  пятая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .      .  59
Глава  шестая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  68
Глава  седьмая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .     81
Глава  восьмая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .     93


Савельевна

Глава  первая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 103
Глава  вторая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 114
Глава  третья.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 124
Глава  четвертая .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   137
Глава  пятая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   148
Глава  шестая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .160
Глава  седьмая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  175
Глава  восьмая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .  190
Глава  девятая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .    .   .  208
Глава  десятая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   224
Глава  одиннадцатая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .235
Глава  двенадцатая.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   247







Литературно-художественное издание
Сергей Ильич Серых



Крутояры  судьбы

Повести


Редактор Р. И. Никитина
Художник С. И. Серых









Сдано в набор 20.04.2008. Подписано к печати 20.06.2008
Формат бумаги 60х84 1/16
Гарнитура Таймс нью роман. Печать офсетная

Усл. печ. л. 16.Тираж 500 экз. Заказ № 39. Цена договорная.
Издательство «Крестьянское дело».
Отпечатано в ЦПУ КД г. Белгород, ул. Парковая, 9.
.