Четыре Часа

- Успокойте мистера Томаса, он уже с час бегает по комнате нагишом, напевая колыбельные. Господи! Сейчас он ломится головой о стены! Рэйтчел, Сюзанна! Да где же вы? Рэйтчел, Вы вынуждаете меня спуститься вниз  и прочитать Вам лекцию о вреде пустого времяпровождения в часы, когда Вы должны активно работать. Там человек с ума сходит! Рэйтчел, кажется, что Вы начали забывать о том, какую сумму Вы получаете от меня только за то, что должны следить за мистером Томасом. Вам не кажется, что Вы слишком халатно относитесь к своим обязанностям? А Вы, Сюзанна! Где мой завтрак? Я просил принести его мне ровно в полдень! Или Вы, Сюзанна, забыли про то, что к двум часам ко мне приходит мадам Синея, для того, чтобы я ублажал её,  как это обычно бывает каждый четверг, потому что именно в это время её муж Самуил уходит к своим пациентам для проведения плановых инъекций. Куда вы все подевались, чёрт вас дери. Я уже спускаюсь. Если вы решили меня разыграть, то это очень глупо с вашей стороны – надеяться на ваш «искромётный» юмор. В противном случае, вас бы не бросили ваши мужья сразу же после медового месяца.
Рэйтчел, зачем Вы сидите в кресле собаки? Вставайте, глупая Вы женщина, это её место. А Вы, Сюзанна. Почему Вы лежите на полу? Довольно, дамы, это вовсе не смешно. Вы вообще меня слышите? Хватит! Я не стану участвовать в вашей идиотской игре, к тому же, я плохо понимаю её правила, и меня ждёт утренний душ.  Да, ещё одна деталь – вы обе уволены. Поторопитесь скорее отыскать себе замену, в противном случае, вы не получите жалование за последний месяц. Не стоит играть со мной, дамы.

Чёртов придурок этот Хэнк. Несмотря на своё прекрасное материальное положение, он совершенно лишён даже капель ума. Он даже не может понять того, что Рэйтчел и Сюзанна мертвы. Я не могу ему этого объяснить, потому что с рождения обделён даром речи. Хэнк не заметил даже того, что его любимый пёс  теперь больше похож на покойника во время вскрытия – настолько он сейчас изрезан. О, нет. Хэнк ни за что на свете не подумает на меня, ведь я его дядя, к тому же, я совершенно выжил из ума. По мнению Хэнка, самое обидное, что я могу сделать – нанести только себе самому несколько незначительных увечий. Хэнк сказал, что скоро пожалует мадам Синея, а это значит, что как только она переступит порог этого дома, ещё около четырёх часов мне придётся сидеть в своей комнате тихо, чтобы она ничего не заподозрила. Когда они кончат свои мерзкие дела, и она поцелует Хэнка на прощание, как обычно она делает, я ворвусь в их комнату и выстрелю ей в грудь. Ровно четыре раза. На большее не хватит патронов. Хэнк опять ничего не заметит. Он никогда не замечает того, чего видеть не хочет. Главное, чтобы они с мадам Синеей не отправились на кухню, где тела убитых Сюзанны и Рэйтчел, иначе, мадам Синея сразу же всё поймёт, и мне придётся убить её раньше, чем я услышу её оргазм.
Я терпеть не могу эту особу. Видели бы вы, как она ко всем относится, особенно к Хэнку. Она считает себя его госпожой, но и этого Хэнку понять не дано. Она никогда ни с кем не здоровается, ей лень произнести лишнее слово. Готов даже поспорить, что когда я буду её убивать, она, молча примет муки, чтобы не запачкать своей гордости. О, эти мерзкие красные губы. Они настолько огромные и противные, что Пикассо бы их полюбил, но я выблёвывал всю свою кровь от этой жуткой, искусственно созданной красоты, которая была крайней формой морального уродства.
Ровно два. Она постучала в дверь. Хэнк побежал ей открывать. Он всегда открывал дверь самостоятельно, не прибегая к помощи горничных. Он первым хотел видеть её в этом доме. При встрече с ней, он делался редкостным ублюдком, ещё больше, чем обычно. Он целовал её мягкие, искусственно бледные руки с омерзительным пошло-чёрным лаком на ногтях. Это хорошо, что мадам Синея имела тонкие длинные пальцы, их можно было сломать одним лишь прикосновением, совершенно не затратив ни капли своей энергии, при этом, она бы испытывала самые сильные физические муки.
Прошли в комнату Хэнка, не заходя на кухню. Прекрасно. У меня есть, по меньшей мере, ещё неполные четыре часа, чтобы обдумать всё до мелочей, исключая все возможные ошибки.  Чёртова псина! Я же оставил её в уборной. Они, непременно, увидят это, когда кончат.
Я слышу тяжёлое дыхание Хэнка, мадам Синея тихо смеётся. Должно быть, Хэнк показывает ей какие-то забавные миниатюры, всячески выставляя себя полным идиотом. Бедный, он даже не понимает, насколько он от неё зависит. Выполняет всё, что прикажет эта уродливая стервозная леди.
Я слышу звук шагов. Это Хэнк, он идёт в мою комнату, чтобы привязать меня тугими кожаными ремнями к кровати. Притворюсь спящим, тогда он не станет этого делать. Я лёг на кровать, изображая полное спокойствие, погружение в сон, но внутри я чувствовал, как в любую секунду мог закричать, если бы только у меня был голос.
- Всё нормально, старик спит. Он не сможет нам помешать. Тебе не придётся слышать его стонов, грациозная Богиня!

Дверь в комнату закрылась. Я открыл глаза. Наивный идиот! Он полагает, что такими словами он сможет соблазнить самую чёрствую женщину в этом городе. Хотя, она всё равно будет с ним, ведь её муж – старый больной импотент, который совсем не может исполнить её желаний.
Сейчас начнётся. Эти стены позволяют слышать всё, что происходит в этом доме, даже больше, чем можно себе представить, но, ни Хэнк, ни Сюзанна, ни Рэйтчел, никогда ничего не слышали. Они не могли слышать моих мыслей. О, торжество мёртвых людей! Возможно, что если бы они были нищими, то могли бы чувствовать тоньше, но эти люди были слишком грубы для моего сознания.
Мерзавец Хэнк громко стонал. Почему я не слышу тонкого, чуть хриплого голоса мадам Синеи? Должно быть, она ласкает своими губами плоть этого ничего не понимающего мальчика. Это не похоже на неё, она никогда не делала этого для него раньше. Обычно, она играла с ним своими тонкими, как пять швейных иголок, пальцами, при этом, оба тела часто дышали, почти одновременно, от чего создавалось впечатление, что дыхание было одно. Боже, как это мерзко! Только представьте себе, как она погружает его орган в свой грязный, отвратительный рот (у мадам Синеи были проблемы с зубами), оставляя на поверхности свои огромные губы, которые были уже не такими красными, вся дорогая помада совершенно сползала с её губ. Мадам Синея никогда не позволяла себе появляться на людях в искренне-чистом виде. Она всегда наносила себе на лицо множество слоёв дурно пахнущей косметики. От этого, на теле Хэнка оставалось множество следов от поцелуев тёмной леди. Следы от губ были больше похожи на множество возбуждённых вагин на мужском теле, что делало существование Хэнка ещё более неестественным.
Я бы никогда не позволил женщине поцеловать своё тело – это сделало бы меня грязным человеком. Я позволял целовать себя только своей маме – прекрасной женщине, для которой я выступал огромной обузой из-за отца, который покинул нас, когда мне было всего  два года. Я не могу винить его в этом, ведь он совершенно нелепо и случайно попал под поезд.
Я кончил быстрее, чем обычно. Было больно на душе от этого, ведь я планировал растянуть своё удовольствие на несколько часов. Они ещё только начали. Хэнк забрался на неё сверху и медленно вошёл в неё. Я понял это по характерному мягкому выходу мадам Синеи. Я легко могу узнать этот момент. Оставалось ещё около сорока минут. Я слышал громкое, частое  дыхание, переменяющееся нежными стонами. Мужской и женский голоса чередовались с промежутком в тридцать секунд, словно, передавая друг другу эстафету. Они явно были счастливы. В тот момент, они не думали о голоде, о том, что на кухне покоятся, по меньшей мере, два женских трупа, которые уже начали разлагаться и издавать неприятный, калечащий запах. Они не думали и о любимом домашнем питомце, от которого остались только внутренности. Не думали и о своих подчинённых, на которых нужно повышать голос от неверно выполненной ими работы. Они были сосредоточены только на своём наслаждении. Мне это нравилось. В этот момент я понял, что мадам Синея прекрасна. Она, безусловно, искренне относилась к тому, что делала. Она не строила из себя стервозную леди, даже пыталась доставить удовольствие другому человеку. Они с Хэнком напомнили мне травоядных животных: их тела сплетались в различных естественных позах. Я не мог этого видеть, я ориентировался на обрывки из своей памяти, на те моменты, когда наблюдал их искренность в замочную скважину. Но они никогда не узнают об этом – слишком в такие моменты они сосредоточены на своём теле. В их действиях я не видел никакой пошлости, напротив, я находил в этом божественное начало. Адам и Ева. Всё, как велел нам Господь.
Я совершенно не понимал, как поступать с телами, находившимися внизу. Я, насколько это было возможно, бесшумно запер дверь своей комнаты. Ещё несколько минут и мадам Синея покинет этот дом. Ровно на неделю. Ровно в следующий четверг и ровно в два часа она может вернуться. Что же мне делать? Я планировал это убийство на протяжении нескольких месяцев! Нельзя так просто отказаться от этого из-за минутного вдохновения. Как быть?
Пять пятьдесят девять. Они выходят из комнаты, спускаются по лестнице. Я должен выбежать с револьвером за три секунды, в противном случае, они смогут дойти до уборной, тогда мне придётся ждать ещё ровно неделю, и это с расчётом на то, что они ничего не заметят. Я достаю из-под подушки свой револьвер, пытаюсь открыть дверь своей комнаты. Замок отказывается меня слушаться. Повинуйся мне! Он отказывается вновь.
Я стреляю ровно четыре раза, с промежутком между выстрелами в полторы секунды. Левая нога. Левая рука. Правое колено. Рот.
Я падаю на пол без чувств.