Убежище

Когда меня спрашивают, интроверт я или экстраверт, я всегда вспоминаю, как в детстве, когда к нам в дом приходили гости, меня в какой-то момент вечера (никто никогда не знал, когда он наступит, но он наступал обязательно) приглашали сыграть на пианино. Выступать перед сюсюкающими дядечками и тётечками я не любила, поэтому сразу же после появления первой пары папиных сослуживцев с хорошо натренированными командными голосами и их закалённых в боях за красоту в условиях армейского быта жён, я занимала свой тайный оборонительный пост, свой штаб. Это было единственное место в доме, запиравшееся на сомнительного вида щеколду. Ту-а-лет. Места в сугубо утилитарном помещении было очень мало - метр в ширину и метр в глубину, при этом значительную часть пространства съедал унитаз самой надёжной советской конструкции и круглый пластмассовый пылесос модного синего цвета с гофрированным пластиковым шлангом. Пылесос я не любила – он был живым свидетелем моего давнего позора, когда когда-то, в ещё более далёком детстве, на меня, больную, маленькую девочку, оставленную дома в счастливом одиночестве непосещения школы из-за охватившего мой тщедушный организм мистического заболевания под таинственной аббревиатурой «ОРЗ», напала мышь. Я, ребёнок, встав с кровати, босичком, протопала в туалет, присела на унитаз, и тут из жерла пылесосьего нутра с пыльным, но, видимо, достаточно съедобным содержимым, со скоростью сверхзвукового истребителя вынеслось мышачье чудовище, пробежав всеми своими бессчётными щекотными лапками по моим голым ногам. От ужаса, начинавшегося где-то под ложечкой и заканчивавшегося у кончиков волос, я пулей вылетела из туалета, взлетела на спинку дивана и так и просидела там, вся в слезах, до прихода мамы. С тех пор прошло пару лет, отношения с пылесосом наладились, но осадок в виде неприятного чувства в том же месте, где, как говорят, обитает душа, остался. Поэтому для надёжности я всегда припирала дырку пылесоса тапком. В туалете я читала книжки. Там было хорошо, тихо и спокойно. Конечно, я понимала, что в какой-то момент, который всё равно наступит, кто-то из родителей, чаще – мама, по чьей инициативе я и отбывала срок в «музыкалке», достучится и вытащит меня, как улитку, из моего уютного домика с унитазом. И я, в принципе, не подавая вида, обречённо и спокойно проследую к лакированному лобному месту и буду играть на чёрно-белых клавишах что-то душещипательное и обязательно в миноре, потому что мажорные пьески и этюды я не просто не любила, я их ненавидела, это была не музыка, потому что от музыки дыхание должно было собираться в столбик, и люди, обязательно все люди, какие только есть на планете, должны были плакать. Но гости, перед которыми я выступала, не плакали никогда. Они умилённо улыбались, хлопали в ладоши и говорили много слов, от которых у моих родителей сердце купалось в облаках и розах. Отыграв барщину, я снова убегала в туалет, в свой маленький мир, в котором меня дожидалась книжка и общество собственного одиночества. Тапок занимал свой привычное место у дырки пылесоса, и мироздание обретало привычные черты убежища от человечества.