Лёгкий крымский ветер пробегал по верхушкам деревьев, играл с жёлтыми опавшими листьями, отрывая их от земли, поднимая и вновь опуская, порывами игриво налетал на кустарник шиповника, силясь отобрать у него с таким трудом выращенные ягоды, смеялся над тонкими стебликами травы, смиренно пригибавшимися при его приближении до самой земли. Достигнув сидящего на земле человека, порывисто обнимал его, ласково трепал волосы, и, вдоволь наигравшись со складками одежды, взмывал вверх, готовый лететь к новым просторам и высям.
Он сидел здесь уже второй час. Сидел, не зная зачем, подчинившись внезапному порыву души, потребовавшей одиночества. Сидел, не замечая сырости осеннего вечера, не обращая внимания на приближающиеся сумерки и собравшиеся на юго-востоке тучи. Глаза его были устремлены к горам, но не замечали их. Окружающие красоты, обычно пробуждавшие в душе бурный восторг, сегодня не произвели на него никакого впечатления. Хотя в этом нет вины ни всей этой простирающейся до самой цепи Крымских Гор Салгирской холмистой равнины, с чётко очерченными прямоугольниками пахотных полей и повсюду раскиданными посёлками с многочисленными домами и улицами; ни самих этих гор, приземистых и жилистых, местами пустынно серых, местами покрытых издали кажущимся тёмным, густым лесом, тянущихся плотной цепочкой с востока на запад; ни величественной вершины Чатыр-дага с шапкой кудрявых белых облаков над макушкой и тянущейся по склонам благородной снежной сединой, одним своим присутствием демонстрирующий величие крымской природы. Он просто сидел, не думая ни о чём определённом, а перед его глазами вставали одна за другой картины прошлого, услужливо предоставленные молодой памятью. Целый фильм видел он, фильм воспоминаний молодого крымского татарина двадцати лет от роду…
*******
Он хорошо помнил улицу, на которой они жили в Узбекистане. Помнил чётко, вплоть до расстановки деревьев, цвета соседских ворот, архитектурного орнамента домов. Эта улица, постоянная арена его детских игр и встреч с друзьями, которую он несчётное количество раз оббежал вдоль и поперёк в детстве, всегда представлялась ему чем-то незыблемым и вечным, как небо. Разве что менее изменчивым, ведь на небе то было солнце, жаркое и ослепительно яркое, то белые весёлые облака, которые всё время меняли форму и поэтому за ними интересно было наблюдать, то чёрные грозные тучи, завидев которые они, бросив очередную игру, расходились по домам. А улица всегда оставалась такой, какой она была вчера, позавчера и неделю назад. Всё, что было за её пределами, казалось ему тогда совершенно иным миром, который жил по совсем другим, непривычным правилам. А здесь, на своей улице, он знал всё, что нужно было для жизни шестилетнему мальчишке: дома, где жили его ровесники и друзья; места, где можно было спрятаться во время игры в прятки или войнушки; где можно было найти самый вкусный виноград или объесться тутовником и ещё много другого.
Здесь они играли во все известные им игры. Особенно нравилась нашему герою игра "колечко". Чтобы сыграть в неё нужно было человек шесть-семь. Одного из них выбирали "водилой", другого "охотником". Все остальные садились в ряд друг возле друга и складывали ладошки вместе перед собой. "Водила" складывал руки так же, но между ними держал "колечко", обычно конфискованное на время игры у какой-нибудь девочки, в крайнем случае на эту роль годился и мелкий камешек. "Водила", проведя сведёнными вместе ладонями меж ладоней каждого из простых игроков, у одного из них должен был "колечко" оставить. "Охотник" в это время внимательно следил за процессом, а после должен был угадать, у кого именно осталось "колечко". Если не угадывал, то выбывал из игры и становился зрителем, "водила" оставался прежний, а "охотником" становился получивший "колечко" и не угаданный игрок; если угадывал, то становился "водилой", а прежний "водила" переходил в разряд простых игроков. Сначала наиболее интересным было быть "охотником", следить за изменением лиц друзей, замечать реакции, возникающие у каждого человека индивидуально, когда они удостаивались чести получить "колечко". Однако со временем и растущим опытом игры интересно стало в любой роли: простым игроком можно было имитировать смущение, радость, гордость за важность своей роли или же наоборот сохранять железное спокойствие, пытаясь запутать "охотника"; такие хитросплетения и нужно было распутать "охотнику", чтобы понять, кто чувства имитирует, а кто в действительности на мгновение не смог как следует укрыть задорный блеск глаз или же покраснение кончиков ушей - тут важно было знать каждого игрока; даже быть "водилой" стало интереснее - можно было тщательно рассчитывать, как поведёт себя в определённых обстоятельствах каждый из игроков и кому из них под силу провести "охотника". Вот так и учились дети наблюдательности, расчёту и взрослому искусству скрывать свои и понимать подлинные чувства окружающих людей, используя их при необходимости на свою пользу.
Улица их была интернациональной: на ней в мирном соседстве проживали узбеки, русские, крымские и казанские татары, корейцы. Часто ходили друг к другу в гости, угощали национальными блюдами, обменивались рецептами, помогали друг другу.
О том, что такое национальность и какая между ними разница поведал ему дедушка. В тот тёплый весенний день они были во дворе. Мальчишка всё пытался натянуть на выломанную утром ветку жгут и сделать себе лук, как у настоящих индейцев; дедушка сидел на топчане неподалёку и читал газету, изредка поглядывая на внука и отвечая на его частые вопросы. Тому было интересно всё: почему у индейцев красная кожа, где они живут, почему у них нет пистолетов и что такое тотем. Внезапно мальчишке в голову пришла очередная идея, заставившая его повернуться к дедушке и спросить:
- Къартбаба, а почему Васиного бога зовут Господь, а нашего Аллах? - то, что Васиного бога зовут Господь он узнал только вчера, спросив зачем тому крестик на шее. Дедушка удивлённо взглянул на внука и отложил газету. Вопрос был серьёзный и важный, а не из обычного ряда "А почему солнце только летом греет?" и "Зачем птицам гнёзда?". Чуточку подумав, он ответил:
- Потому что Вася и его семья - православные христиане, а мы - мусульмане. Это две разные веры.
- А Ильдар и его семья мусульмане или христиане?
- Мусульмане, балам. Казанские татары тоже, как и мы, мусульмане... И их бога тоже зовут Аллах, - с улыбкой добавил дедушка, вспомнив употреблённое ребёнком выражение.
- А как это - казанские татары? Это что?
Дедушка поморщился. Видимо, пожалел о сказанном, теперь придётся объяснять и это.
- Это национальность, балам, другой народ. У них другие обычаи и свой язык.
- А у нас какая национальность? - в его детскую голову всё никак не укладывалось, что может быть так много различий между ним и его закадычными друзьями, с которыми вместе играли, бегали и строили замки из песка.
- Мы - крымские татары, балам.
- Татары? Как Ильдар? А почему не казанские? Какая разница?
- Далеко в стране Татарстан есть большой главный город - Казань. Так вот татар, чья Родина там, называют казанские татары. А мы крымские, потому что наша Родина - Крым.
- А Крым - это тоже город? А где он?
- Нет, балам, Крым - это не город. Крым - это полуостров в Чёрном Море. Он очень далеко отсюда. В школе будет урок специальный - география называется. Вот там тебе про Крым всё расскажут.
- А разве каждый человек не должен жить у себя на Родине? Почему мы оттуда уехали?
- Мы оттуда не уехали, - голос дедушки прозвучал глухо. Невинный вопрос внука тронул за живое и казался чуть ли не обвинением, - Нас оттуда выгнали. Злой дядя Сталин посадил в вагоны и прислал сюда...
- А кто такой дядя Сталин? А почему он нас оттуда выгнал? Мы сделали что-то плохое? - вопросы были логичны, пытливые карие глаза мальчишки как всегда с любопытством смотрели прямо в голубые глаза деда. Из всей семьи только у дедушки и его братьев и сестёр были такие светло-голубые глаза, но на детский вопрос "а почему голубые глаза только у дедушки?" взрослые ничего толком ответить не могли. Только папа как-то попытался объяснить ему что-то про гены и доминантность, но ребёнок, естественно, ничего не понял. А в тот момент дедушка решил, что внуку в шесть лет ещё рано знать всё.
- Об этом тебе в школе расскажут, балам…
Этот самый частый наряду с "Потерпи, поймёшь, когда вырастешь" ответ, казалось, полностью удовлетворил мальчика и он занялся заточкой стрел. Дедушка ещё с минуту понаблюдал за ним, улыбнулся своим мыслям и снова взял газету. Через минуту чтение прервал ещё один вопрос:
- Къартбаба, а мы в Крым поедем или дядя Сталин не разрешит?
- Дядя Сталин уже давно умер, - голос дедушки дрогнул, лицо побледнело, - А в Крым мы обязательно поедем. Иншаллах очень скоро поедем.
Внук вновь занялся своим новым оружием, а дедушка, глядя на него, всё никак не мог понять: то ли ребёнок думает сейчас о новых, неизвестных ему и потому интересных местах и предстоящем переезде, то ли успел уже позабыть само слово "Крым" и думает только о том, как будет хвастаться вечером перед друзьями луком и стрелами, которые сам же и смастерил, а те будут просить у него пострелять. Вздохнув и встав с топчана, крепкий и сильный для своих пятидесяти пяти лет мужчина пошёл за кетменём, чтобы за прополкой грядок хоть как-то отвлечься от тяжёлых мыслей.
Так и жил и рос обычный мальчишка с обычной улицы, и всё вокруг него было чрезвычайно интересно. Интересно было по весне ловить сачком головастиков в арыках, а потом, посадив их в банку с водой, часами следить за ними. Интересно было лежать на карантине в специализированной больнице с каким-то лишаём на лопатке - его часто посещали родственники и приносили много интересных вещей, среди которых были пластилин и цветные фломастеры с альбомом. Интересно было лепить треугольником или прямоугольником, уж как скажут, пельмени на кухне и слушать при этом взрослые разговоры. Интересно было, удобно расположившись на диване, слушать дедушкины сказки и истории, стандартно добрые и со счастливым концом. Ах, как хорошо, что его дедушка, несмотря на свою занятость, всегда находит время посидеть с внуком! Интересно было даже тогда, когда соседская дворняжка цапнула его за палец в то время, как он пытался на деле проверить только что поведанный ему отцом факт, что у здоровой собаки должен быть холодный и влажный нос.
В семь лет он пошёл в школу и это тоже оказалось интересно. Подвижный и живой сорванец дома, в школе он внимательно слушал всё, что ему рассказывали и старательно перенимал всё, чему его учили. Аккуратно выводил различные чёрточки и загогулины в тетради, на лету схватывал устные предметы. Дома в первую очередь выполнял домашнее задание, а потом уже убегал на улицу к друзьям.
Всё было привычно и ничего не предвещало перемен. Все взрослые в семье работали: дедушка где-то в облисполкоме, бабушка библиотекарем в городской библиотеке, папа инженером на заводе, мама на швейной фабрике. Каждый год возделывался небольшой внутренний огород и, ухоженный заботливыми дедушкиными руками, давал большой урожай. Три года назад посаженное дедушкой персиковое дерево начало давать крупные, в четыре детских кулака, плоды.
Дом у них был большой, в три спальни, громадную гостиную, прихожую и ещё две комнаты поменьше с непонятным предназначением. Кроме того, во дворе был ещё целый ряд пристроек, заканчивающийся в дальнем углу туалетом. На столе в прихожей комнате всегда стояла тарелка с нарезанным хлебом, масло и чайник с холодным чаем, прикрытые от мух полотенцем. Этот странный на первый взгляд обычай их дома был прихотью дедушки, который всегда твердил своим родным, чтобы не ходили голодными. Он и сам часто, не дожидаясь приготовленного ужина, закусывал хлебом с маслом, тщательно собирая за собой хлебные крошки. И именно дедушка больше всех огорчался нечаянно рассыпанному по полу сахару или разлитому подсолнечному маслу. "Ай, языкъ, языкъ (Ах, как жалко, как жалко)", - приговаривал он, пытаясь хоть как-то уменьшить размер "ущерба", и лицо его в такие минуты выражало крайнюю скорбь. Лишь с годами внуку удалось оценить реальный объём вынесенного дедушкой голода и горя, которые довели его до такого неконтролируемого, кажущегося видящим это странным, поведения.
Он закончил первый класс, за ним второй. Весной того года куда-то уехал вместе с семьёй их сосед, Ибраим-агъа. Перед его домом было два шелковичных дерева, забравшись на которые уличная детвора наперегонки объедалась тутовником. Ибраим-агъа никогда не отгонял их, не пытался как-то оградить свои деревья от их набегов. А иногда даже сам сажал соседского мальчишку на свои плечи и подходил к дереву. Тянуться к крупным, с детский мизинец, плодам тутовника с его могучих плеч было намного удобнее и интереснее, чем, обдирая коленки, лезть вверх по стволу. И вот ведь, как раз тогда, когда деревья тутовника уже отцвели, раскинули пышные кроны, готовясь дать богатый и как всегда вкусный урожай, Ибраим-агъа и уехал. И некому будет больше поднять соседского мальчишку на плечи, придётся тому самому лезть на дерево, хватаясь за каждый выступ на стволе и выискивая ногами опору. Грустно.
Отъезд Ибраим-агъа стал для нашего героя, пожалуй, самым первым тревожным сигналом грядущих перемен. Через месяц после его отъезда следом за ним отправились и эмдже с ала, готовить условия для переезда всей семьи. Он поступил в третий класс, а в доме чувствовалась какая-то взбудораженная атмосфера. Всей семьёй читали пришедшие из Крыма письма, иногда собирали семейные советы и обговаривали детали. Девятилетний мальчишка уже знал, что в июне, после того, как он закончит третий класс, они все вместе сядут на самолёт и улетят в далёкий и неизвестный Крым, чтобы больше никогда не возвращаться. И не будет там этой знакомой улицы, соседских ребят и школьных товарищей, к которым привык. И жизнь там будет совсем другая, ничем не похожая на прежнюю и пугающе неизвестная. Но он не имел никакого желания высказывать взрослым свои мысли, считал, что если так решили, значит так надо. Да и какая разница, ведь всё равно ответят: "Потерпи, поймёшь, когда вырастешь".
Пришло время и из Ташкентского аэропорта вылетел самолёт, который навсегда унёс его от мест, где он провёл первые десять лет своей жизни. Вылетел, чтобы через три часа приземлиться в аэропорту Симферополя, столицы Крыма, где ему суждено было теперь жить. При выходе из самолёта оглянулся, выискивая глазами земной рай, ведь всё-таки не зря, наверное, сюда так стремились его родственники. Ну, если в Крыму где-то и был рай, то уж точно не здесь: симферопольский аэропорт был поменьше и поплоше ташкентского. Как-то странно и по-детски вели себя здесь облагороженные сединами и покрытые морщинами чужие дедушки и бабушки. Кто-то воздевал руки к небу, рыдал, опираясь на руку рядом шагающих детей, падал на колени, кое-кто даже целовал землю. Мальчишка посмотрел вниз и, наверное, не удивился бы, если бы заметил, что земля здесь обмазана мёдом, но там был всего лишь серый холодный бетон, ничем не отличающийся от бетона в Узбекистане.
И дом их новый отнюдь не был райским; он даже не шёл ни в какое сравнение с тем, что они покинули в Узбекистане. По сути, небольшая - десять мальчишеских шагов в длину и восемь в ширину - построенная с помощью больших кирпичей из ракушняка коробка с крышей. Внутри был лишь большой топчан, на котором они спали все вместе в ряд, и газовая печка. Ни света, ни воды, ни других привычных удобств не было и в помине. "Времянка" называли его взрослые и говорили, что за лето в четыре пары мужских рук - дедушка, папа, эмдже и эниште - должны успеть построить настоящий дом, где спокойно уместятся четыре семьи. Перезимовав так, на следующее лето собирались строить дома для всех остальных семей на отведённых участках.
Хотя это, конечно же, ничуть не смущало десятилетнего мальчишку. Ну что ему было до жёсткой постели и отсутствия телевизора, если трава вокруг дома доходила до пояса и в ней можно было прятаться, представляя, что сидишь в засаде на немцев; зачем ему нужны были большие, удобно обставленные комнаты, если вокруг было такое раздолье, что уйдя на полкилометра от дома, можно было кричать, кувыркаться и прыгать, и никто бы его не услышал, не увидел и не обругал. Всё тут было в диковинку для городского мальчишки. Во время ходьбы из-под ног то и дело вылетали кузнечики, крохотные и пугающе большие, с указательный палец взрослого человека. Он даже поймал таких несколько - хотел собрать коллекцию из разных видов: зелёных, красных, коричневых, соломенно-жёлтых, с синими крылышками. Но посаженные с утра в банку, они к вечеру умирали, поэтому он вскоре бросил эту затею. Чуть реже, чем кузнечики, попадались ему на пути ящерицы. Быстрые и юркие, они стрелой убегали подальше, ловко уворачиваясь от его рук. Довелось ему наконец-то на практике убедиться, что этим пресмыкающимся хвост ни к чему - пойманные за хвост они с лёгкостью им жертвовали, предпочитая свободу. Птиц здесь было тоже много и разных видов, а не только городские обитатели - воробей да ворона. Он как-то даже увидел орла, парящего высоко в небе. Долго стоял, задрав голову и открыв рот, пока незаметно подошедший отец не хлопнул по заднице и не отправил домой обедать.
Со временем познакомился со сверстниками из ближних домиков-"времянок" и они вместе ходили исследовать дальние земли за холмом. Вместе лакомились земляникой и кизилом в лесу, вместе купались в небольшом искусственном озерце. Рассказывали друг другу разные смешные истории, смеялись и хвастались друг перед другом родителями. Легко завязывались новые дружеские отношения, забывались старые - это так безболезненно происходит в этом возрасте. Ильдар, Алишер, Вася, Ким казались уже давним приятным сном. А в реальности были Сервер со своим игрушечным автоматом, с которым он, казалось, никогда не расставался, полный и смешной Ренат, к которому тут же прилипла кличка "Пончик", грубый забияка Энвер, совершенно не терпевший насмешек и потому часто становившийся их мишенью.
Так незаметно и спокойно вошел он в эту новую жизнь и вскоре он уже не желал и не представлял для себя иной.
В тот памятный день он проснулся часов в девять. Солнечный лучик, проникший в комнату через единственное окошко времянки, весело и беззаботно подпрыгивал и, казалось, звал наружу, туда, где бесновался тёплый летний ветерок, ласковое в это время дня солнце безвозмездно дарило всему живому свои лучи, буйная зелёная поросль радовала глаз, душисто пахло летом и ещё неизвестными ему цветами и травами. Никого из взрослых в комнате уже не было. Вспомнив вчерашний день и свои похождения, мысленно дал себе слово дойти до противоположного конца пшеничного поля сегодня и, вдохновлённый этой идеей, спрыгнул с кровати.
Наспех одевшись, вышел за дверь и с минуту нежился под лучами, потягиваясь и полными лёгкими вдыхая утренний воздух, пока ещё освежающий и прохладный. Оглянувшись, в метрах пятнадцати от себя увидел дедушку, уже успевшего с утра перекопать настолько большой участок земли, что было понятно с первого взгляда - проделавший такой объём работы человек занимается этим уже как минимум часов пять. Правда сейчас дедушка уже не работал, а сидел на корточках на пока ещё не тронутой лопатой земле и покачивался, как давно виденный по телевизору буддистский монах, так поразивший живое воображение мальчика. Дедушка, видимо, отдыхал.
В предвкушении ещё одного приятного разговора, весёлой сказки или хотя бы рассказа о депортации и бедах их народа, тоже казавшиеся ему тогда сказками, только грустными, внук тихонько на цыпочках подобрался к деду и хотел было с весёлым криком "Я тебя съем!" наброситься на него, как какое-то внутреннее чувство, столь развитое у детей и ставшее предпосылкой для распространённого выражения "Устами ребёнка глаголет истина", его остановило. Вместо этого он просто сел неподалёку и принялся наблюдать. Дедушка, казалось, не замечал ничего вокруг. Лицо его было грустным, он мерно покачивался назад и вперёд, руки шарили по земле, переминая комки земли, срывая травинки и поднося их к лицу, а губы что-то шептали. "Багъчагъа къурдым салынджакъ, кельген кеткен саллайджакъ...", - донеслись до мальчика дедушкины слова и ласковая убаюкивающая мелодия. Присмотревшись, он заметил несколько влажных дорожек, по которым ещё совсем недавно прокатились слезинки, прокладывая свой путь от глаз к подбородку. Эта картина ошарашила мальчика - он впервые видел дедушку таким.
Посидев так минут пять, он всё же осмелился тронуть дедушку за плечо и тихонько позвать: "Къартбаба!" Очнувшись, дедушка поднял от земли глаза и взглянул на своего старшего внука. Внезапно лицо его искривилось в гримасе боли, причём боли нестерпимой. Той самой боли, от которой хочется рвать на себе одежду и волосы, закусывать до крови язык и со всей силы биться головой о землю, а сдерживает лишь то, что этим ничему не поможешь. Той самой боли, в которой в яростной схватке сошлись желание и бессилие, невидимыми руками разрывая на мелкие кусочки человеческую душу, но давая ему при этом физические силы и воодушевляя на подвиги, которые останутся никем не замеченными, но без которых человечество осталось бы обезьяньим стадом. Той самой боли, которую не смог, не может и никогда не сможет заглушить даже огонь.
- Мен бу ерлерден он эки яшымда кеттым, балам, ве тек элли секиз яшымда къайттым (Я покинул эти места, когда мне было двенадцать, родной, и вернулся только в пятьдесят восемь), - из глаз дедушки буквально брызнули слёзы, голос дрожал и срывался. В искреннем желании помочь, облегчить боль, взять часть невидимого груза на себя, внук обнимал дедушку, гладил по седым волосам, целовал щеки и глаза, а дедушка был уже не в силах сдержать наболевшее, накопившиеся в душе слова, - Узбекистанда нелер корьдик, балам, нелер чектик... Аллах сизге косьтермесынъ, биревге косьтермесынъ, Аман Аллахым! (Чего мы только не видели, родной, чего не вытерпели в Узбекистане! Упаси Аллах вас и всех от такого!)
Может из простой человеческой солидарности, а может из-за неспособности безболезненно перенести горе родного и близкого человека, из глаз мальчишки тоже хлынули слёзы. "Къартбаба, джиламанъыз! Дедушка, не плачьте!" жалобно и испуганно повторял он, а дедушка уже не мог остановиться: "Анамнынъ бахтыны, къуванджины корьмедым, балам, о къыркъ алтыда ольды. О да меным оськенымны, эвленгенымны корьмеды. Амма не айтайыкъ энды, сиз бахтлы олунъыз, балам, сизинъ къуванджинызны корып мен де къуванайым. Аллахым, балларыма бахт бер, бахтлы олсынлар, Аллахым! (Я не видел свою мать радостной и счастливой, родной, она умерла в сорок шестом. И она не видела моего взросления, свадьбы. Но что теперь говорить, сынок, будьте вы счастливы, я буду рад, видя вашу радость. О Аллах, дай счастье моим детям, пусть они будут счастливы!)".
Так обнявшись они и простояли минут пять. Дедушка оплакивал сорок шесть лет, проведённые вдали от Родины, усопших родных и соплеменников, которым не довелось вернуться, и, возможно, отчасти это были слёзы радости, что ему посчастливилось доживать свои дни и умереть, когда придет срок, на земле предков, заботясь о счастье своих детей. А внук плакал просто потому, что плакал дедушка, в детской своей непосредственности ему было до слёз больно видеть горе родного и близкого человека. Плакал, хотя откровенно не понимал, зачем и почему надо плакать в такой прекрасный и тёплый летний день, когда вокруг весело распевают на своём языке птицы, а шаловливый летний ветерок зовёт проверить, кто бегает быстрее. Это был единственный случай, когда он видел дедушку в таком состоянии и поэтому, наверное, ему это запомнилось навсегда. Потом он часто вспоминал об этом, и с годами этот случай воспринимался уже по другому, многое объяснял ему о дедушке и о жизни "такой непростой". А в тот день он понял лишь одно: что никогда не оставит дедушку, семью, родственников, всегда будет с ними, что бы ни случилось, будет заботиться о них и лелеять.
Успокоившись, дедушка легко поднял внука на руки, хотя тот весил уже килограммов тридцать, и понёс в дом: "Кель, балам, сен сабахтан даа ашамагъансындыр (Идём, родной, ты наверное с утра ещё не позавтракал)". И смотрел виновато, будто бы извиняясь за нечаянное проявление чувств, доведших внука до такого состояния. Дома он сварил два яйца, заварил чай и, покормив внука, отпустил его гулять.
Пока десятилетний мальчуган знакомился с окрестностями, все взрослые в семье работали не покладая рук. Когда-то считавшиеся городскими женщины вскоре научились всем премудростям сельской жизни без привычных удобств: подоить козу, присмотреть за огородом, постирать вещи вручную и многому другому. Мужчины целыми днями были заняты на стройке. И хоть строительного образования не было ни у кого, но врождённая человеческая смекалка и советы соседей давали неплохие результаты. Наш герой и сам часто помогал: ему было ещё не под силу поднять ракушняковый кирпич, и молотка ему в руки тоже не давали, но зато мог принести строительные материалы помельче и нужные инструменты подавал вовремя, а уж в доставке из дома ковшом питьевой воды для страждущих ему не было равных.
Раньше всех на заре вместе с восходом солнца, а оно летом вставало очень рано, около пяти часов утра, поднимался дедушка. Беззвучно выходил из времянки и, умывшись, неспешно принимался за работу. Ко времени, когда сыновья и зять, проснувшись, выходили во двор, он уже успевал сделать ощутимый объём работы, что, естественно, воспринималось с их стороны как своеобразный упрёк и было не совсем по душе, поэтому они со временем переняли у дедушки привычку вставать вместе с восходом солнца. Да уж, действительно разительна сила примера. Работоспособность и самоотверженность дедушки были темой для восхищения всех домочадцев и, должно быть, стали среди родственников "притчей во языцех". И в то трудное для них время, и намного позже, когда были построены дома для всех семей, отец и эмдже нашли работу в городе, и жизнь вошла в свою колею, дедушка все так же неустанно много работал. Вся жизнь его, казалось, всегда была расписана по минутам: он знал во сколько ему надо задать корма домашнему скоту и курам, когда и что сажать в огороде, когда и как надо ухаживать за саженцами плодовых деревьев и во сколько пойти на "дува" к односельчанам. Зайдёт, бывало, домой, попросит у бабушки чаю, посидит минут десять-пятнадцать, попьёт, закусит тем, что есть на столе, а потом взглянет на часы, скажет: "О, пора къочкъару ячменя дать" или "Так, теперь надо сходить сена накосить" и снова идёт по своим многочисленным ежедневным делам. И ведь не жаловался никогда, не кичился своими достоинствами, был со всеми одинаково ласков и справедлив. И не для себя ведь старался, практически все плоды его труда и вырученные от их продажи деньги, так или иначе, шли на нужды детей и внуков. Впоследствии, вспоминая дедушку, наш герой никогда не переставал удивляться, откуда в одном человеке может быть столько светлого. Это не совсем вязалось с усвоенным с детства утверждением о том, что ничего идеального на этом свете нет, но попытки найти хоть какой-нибудь изъян в поведении и характере дедушки неизменно оканчивались безрезультатно, озадачивая его ещё больше. А может это нормально и все дедушки такие?
Несмотря на все старания мужчин, первые дожди им довелось встретить ещё во времянке. Вряд ли это можно поставить мужчинам в вину, дом-то был большой, двухэтажный, а климат в Крыму отнюдь не такой засушливый, как в Узбекистане, первые ливни прошли ещё в середине сентября. Как бы то ни было, те дни надолго запомнились нашему герою. Сделанная на скорую руку крыша, с местами поломанными, неплотно пригнанными друг к другу шиферными листами, не выдерживала обрушившегося на неё водного потока и потому повсюду в единственной комнате времянки были расставлены вёдра и тазики. Вначале в первый раз встретившемуся с таким случаем мальчишке это всё показалось ещё одним забавным приключением. Ну что может быть смешнее полудюжины различных ёмкостей, расставленных по комнате, и перезвона падающих с потолка капель? Правда, укладываться спать в таких условиях, когда главной задачей было втиснуться между теми же самыми ёмкостями, оказалось совсем не смешно, ну а проснуться под мокрым одеялом из-за новой лазейки, которую нашла в крыше вода, было крайне неприятно. Взрослые, надо сказать, тяготились таким положением гораздо больше него. Отец и дядя пару раз влезали на крышу, пытаясь хоть как-то залатать места, откуда в комнату вода, но ожидаемых результатов это не дало. Настроение у всех было подавленное, мужчины с утроенной силой стали оштукатуривать и добеливать внутренние комнаты дома, чтобы как можно быстрее в них въехать. Не раз в те дни, проснувшись ночью, он слышал мамины всхлипы и тихие рыдания в подушку. Так и лежал тогда, боясь неловким движением или каким-нибудь звуком выдать себя и помешать матери излить подушке накопившееся горе, которое больно держать в себе, но нельзя опрокинуть на близких людей. Не раз был нечаянным свидетелем родительских разговоров: мама всё время жаловалась на нынешнее их положение, вспоминала спокойную размеренную жизнь в Узбекистане, показывала руки, когда-то белые и холёные, а теперь погрубевшие и потрескавшиеся от ручной стирки с порошком, и напоминала о своём высшем образовании; отец, как мог, успокаивал её, говорил, что всё это временно, всё образуется, надо только потерпеть, и обещал, что не будет бедствовать его семья, пока он сам жив. Но на душе-то, наверное, всё равно скребли кошки. Именно в эти дни наш герой с ясностью понял, что и самим взрослым нелегко далось даже само решение о переезде, не говоря уже о лишениях и трудностях, с которыми они столкнулись уже здесь. Но как бы то ни было, всё проходит. Жизнь, она ведь как только что выбившийся из семени росток: поначалу на новом месте всегда трудно, нужно аккуратно рассчитав возможности пустить корни, ибо только так можно уцепиться, удержаться в этой земле, а затем карабкаться, изо всех сил карабкаться вверх, к ласковому солнцу, к лазурному небу, к светлому будущему, чтобы, выйдя на поверхность и вытянувшись до надлежащей длины, всеми порами хрупкой травинки вдохнуть свежего воздуха, с умилением послушать жизнерадостную трель летающих вокруг птиц и вместе с другими такими же, которые везде сплошь и рядом, радовать глаз случайного прохожего нежным зелёным цветом. И каждый из этих преуспевших в жизни точно знает, что самое главное под землёй никогда не терять веру в солнце и небо, как дважды два знать, что там, на поверхности, твоё место уже готово и обогрето горячим солнечным лучом, надо лишь не сорваться с пути и добраться до цели сквозь пласт холодной и тяжёлой земли.
Как и полагается, в сентябре нашего героя отправили на учёбу. Его новая школа с многочисленными классами, несколькими корпусами, обширным садом и футбольным полем, была побольше и смотрелась поприятнее старой. Однако она была единственной на ближайшие несколько сёл, поэтому классы обычно бывали переполнены, двор и коридоры многолюдны. Три больших желтовато-оранжевых здания, каждый из которых был закреплен за младшими, средними и старшими классами, со всех сторон были окружены деревьями, ухоженными клумбами и декоративным, аккуратно подстриженным кустарником. Откуда взялась такая красота, он понял на первом же уроке труда, когда учитель вывел весь класс во двор и показал, как нужно пропалывать клумбы. Чуть поодаль располагалась спортплощадка с турниками и другими железками для физических упражнений, волейбольная и баскетбольная площадки, а ещё дальше находилось их любимое место времяпрепровождения - футбольное поле, которое, видимо, намеренно расположили подальше от учебных корпусов, чтобы с юношеской удалью запущенный чьей-нибудь ногой шальной мяч не разбил оконное стекло и не заставил вызвать в школу родителей "футболиста".
В школу мальчишка пошёл с радостью - хотя первое время очень стеснялся всего - как одноклассников, так и учителей. Необоримой была в нём жажда к новому и неизвестному, стремление к знаниям, врождённое любопытство. Надо сказать, точно также как на уроке эти чувства побуждали его внимательно, затаив дыхание слушать учителя, записывая при этом самое главное в тетрадь, по возвращении домой те же самые чувства заставляли его, наспех переодевшись и перекусив, выскакивать на улицу к друзьям или даже просто в одиночку изучать окрестности, животный и растительный мир. Гоняя с крыши соседских голубей и следя за их полётом, узнавал многое о повадках и жизни этих легкокрылых воздушных акробатов; играя с друзьями в какую-нибудь из многочисленных детских игр в ближайшем подлеске, узнавал всё больше разных видов растений и деревьев, учился различать их, часто сравнивая и узнавая их по энциклопедии или атласу, имевшихся у них дома; послушно брал из подсобки сельскохозяйственный инструмент, будь то лопата или вилы, гордо шёл помогать дедушке, жадно его слушал и старательно подражал - и он теперь, как настоящий мужчина заботится и работает на пользу своей семьи! Осенью это не было проблемой - вволю нагулявшись и придя домой, он за короткий срок успевал сделать всю письменную домашнюю работу, - однако с приходом зимы положение изменилось. Мама поначалу пыталась воздействовать на него ласковым увещеванием, затем настойчивым убеждением, опирающимся в основном на заботу о здоровье его глаз, а после уж попросту стала ругать, и брала у него слово вовремя делать заданное на дом, однако день за днём всё также зажигала на столе перед ним керосиновую лампу и оставляла на некоторое время одного. Ему, конечно, и самому было не совсем приятно заниматься в таких условиях, но не мог он обуздать и держать под контролем ту ребяческую, бесконтрольным потоком бурлящую в нём энергию, которая заставляла его постоянно двигаться, искать новых впечатлений и совать повсюду отнюдь не один только нос. Не мог, покуда не потратит полностью весь дневной запас её, чтобы вечером вяло доделав всё, что от него требовалось, включая поглощение ужина, домашнее задание и чистку зубов, с чувством выполненного долга и прекрасно прошедшего дня мгновенно забыться детским, и оттого более крепким, не отягощенным взрослыми заботами сном.
В школе дела его быстро пошли в гору. Учиться было легко и приятно: все устные предметы схватывались прямо на уроке - к ним не надо было даже готовиться, письменные же "домашки" обычно много хлопот не доставляли. Вскоре он уже стал любимцем учителей - ну а как же можно не полюбить ребёнка, одним своим существованием доказывающего всю полезность и эффективность их работы. Его сочинения часто читали во всех параллельных классах, он участвовал во многих социальных и культурных мероприятиях, был капитаном команды на школьных викторинах, его выставляли на многие районные и областные олимпиады. Параллельно этому росло и его признание в классе. Парта позади него была особо желанной неуспевающими одноклассниками, и тот, кому удавалось её занять, мог быть спокоен - как минимум тройка на контрольных работах ему была обеспечена - это, конечно, если не поймают за руку при попытке списать, что было чревато ещё и тем, что отсадят подальше от вожделенного места. Порой, перед особо трудными контрольными работами, вокруг него собирались одноклассники и жадно выслушивали его советы; именно к нему чаще всего обращались за тетрадкой "домашку скатать". Очень скоро ему единогласно всем классом дали кличку "профессор", которая так хорошо отражала его статус и держалась за ним до выпускного бала. Да и после, во время встречи выпускников, к нему только так и обращались, с ностальгией вспоминая о беззаботных школьных годах.
Учеников в классе было много, человек тридцать пять - сорок. Основную массу, конечно же, составляли русские и украинцы, однако присутствовали и другие национальности: шесть-семь человек крымских татар, включая и нашего героя, один еврей, а также Костя, крымский грек, семья которого также недавно вернулась из депортации и строила дом в соседнем посёлке. Надо сказать, первое время родители беспокоились и с тревогой слушали его рассказы о прошедшем в школе дне, ожидая дискриминации, оскорбления и несправедливого отношения со стороны многочисленных русских учеников или же учителей, однако такого, к их облегчению и всеобщему счастью, не было. Атмосфера в классе была вполне дружественной и сплочённой. Десяти-одиннадцатилетние дети, волею судьбы сведённые вместе, не различали национальностей и не знали взрослых стереотипов и домыслов, которые, возможно, намного позже всё-таки повлияют на их отношение друг к другу и не дадут возможности просто наслаждаться общением и обществом вроде бы равных им людей. В то время девчонкам и мальчишкам, ученикам пятого класса, было намного важнее видеть в ближнем сообщника игр и шалостей, интересного собеседника в обсуждении новой серии "Том и Джерри" и верного соратника в тяжком труде постижения преподаваемых предметов. Должно быть, с этой точки зрения, дети были намного гуманней и юридически сознательней взрослых. Учителя же, эти, по сути, кузнецы будущего, как никто другой чётко чувствовали нити человеческих судеб, находившихся в их руках, и сознавали свою власть над ними, а также ответственность за каждое своё слово и действие, поэтому особо старались одинаково относиться ко всем своим ученикам, поощрять или же наказывать только обоснованно и за дело. Возможно, именно благодаря им точно также относились друг к другу и дети, потому нашего героя, к примеру, ценили и уважали за недюжинные умственные способности, железную логику и рассудительность, спокойный нрав. Прекрасно знали и приспособились к громкому, по-мальчишески активному и нахальному, порой доводящему девчонок до истерики своими выходками характеру Эльмиры, Льва по гороскопу и характеру, тем не менее в любую минуту готовую взяться за полезное для всех дело. За кротость, миролюбие и готовность прийти в трудную минуту на помощь полюбилась Лиля. Весёлый и беззаботный взгляд, соответствующее поведение и характер нравились всем в низкорослом и черноглазом Асане, ну а подаренная ему родителями новинка с игрушечных прилавков, в особенности едва попавший тогда на рынок тетрис, неизменно собирали вокруг него кучу приятелей.
В особенности подружился наш герой с Костей. Трудно сказать точно, что послужило тому причиной: родственность душ или сходство жизненных путей, совместимость характеров или просто великодушный случай, так кстати сведший их вместе. Скорее всего, все эти причины внесли свою лепту в это со временем крепнущее взаимное чувство, чувство защищённости со спины, возможности в любой ситуации опереться на верное плечо, готовности "уступить место в шлюпке и круг", как красиво и точно говорится в одной известной песне. Они сидели за одной партой, практически везде ходили вместе, делились друг с другом впечатлениями и размышлениями, нередко и более материальными ценностями. Часто ходили друг к другу в гости, изредка в особо экстренных случаях вместе занимались уроками - но поводом тому была скорее и без того хорошая успеваемость обоих, чем их леность, - чаще играли, развлекались и просто общались. Так незаметно, без каких-либо продуманных намерений и родилась дружба, которой суждено было, пройдя испытания подозрением, мелкими склоками, трудной ситуацией и поочерёдно появившимися у обоих пассиями, ещё более окрепнуть и стать полноценным их спутником в странствии по пыльной и непредсказуемой дороге, у каждого своей, конец которой не виден, но неизбежен - ибо имя ей Жизнь.
Так и учился. Со временем сравнительно улучшилось благополучие их семьи. В посёлок провели электричество, и ему уже не надо было вечерами напрягать глаза под тусклым светом керосиновой лампы. Папа нашёл в городе достойную работу, неплохой доход обеспечивало дедушкино хозяйство. Родители смогли хорошо одеть, обуть и обеспечить ребёнка портфелем, тетрадями и необходимыми канцелярскими принадлежностями. Так, чистенько одетый и аккуратно причесанный, он и ходил день за днём в школу.
Шли годы. Он с успехом заканчивал класс за классом, получал новые знания и навыки, одним словом "грыз гранит науки", как не преминул бы выразиться на моём месте пожилой писатель-интеллигент, предпочитающий чернильное перо последнему слову человеческой мысли ноутбуку и до зубной боли любящий вычурность.
К одиннадцатому классу это уже был не мальчишка, озорной и беззаботный, а крепкий красивый парень. Чёткие линии лица, шапка чёрных волос над высоким лбом, уверенно взирающие на окружающих карие глаза располагали к себе и волновали девчачьи сердца. Хорошо развитая благодаря домашней работе мускулатура внушала уважение и обеспечивала хорошие оценки по физкультуре.
Соответственно изменился и его взгляд на противоположный пол. Одноклассницы перестали быть объектами невинных шалостей, перешли в разряд потенциальных увлечений. Разглядывая их на уроках, он уже оценивал вовсе не шанс избежать пощёчины или удара книжкой по голове за пошлую шутку, дёрнутую косичку. На скорости обходя защитников во время игры в футбол, вовсе не перед учителем красовался. Покупал в книжном ларьке сборник анекдотов и внимательно их читал, чтобы блеснуть на перемене новой шуткой. В общем, поступал так же, как и любой другой его одноклассник. Ну и девчонки, конечно же, не оставались в долгу. Не перед ним, перед всем классом. Новое платье, облегающее тело и подчёркивающее чуть подросшую грудь, модная причёска и перекрашенные под цвет глаз волосы, еще не умелой рукой нанесённый макияж, игривый взгляд из-под ресниц и мелкие, ни к чему не обязывающие просьбы со временем делали своё дело и в классе одна за другой появлялись парочки.
И его пытались не раз обольстить, но не спешил он с выбором, руководствуясь принципом "редко, но метко". И дедушка с бабушкой, и отец с матерью были для него достойным примером, указывающим как следует поступить. Ну разве мог он, хоть и молодой, но мужчина, рыцарь до мозга костей, сойтись с кем-то, чтобы через месяц-другой понять, что они не подходят друг другу? Одноклассники, конечно, не совсем понимали такую «принципиальность» столь завидного парня, и потому изредка подначивали его, то со смаком описывая собственные любовные опыты, то проча ему в невесты кого-то из девчонок. Наиболее подходящей кандидатурой для него почему-то все единогласно считали Лилю, как давнюю его подругу и симпатичную девушку. Да он бы, пожалуй, и сам был не прочь пригласить её куда-нибудь, да и она бы, он был уверен, не отказалась, но что-то держало его, может застенчивость, а может и просто неопытность в амурных делах. Однако так больше продолжаться не могло, молодость и горячее сердце требовали своего. Определиться же в конце концов с выбором ему помог случай, вечный товарищ великих открытий.
Как-то раз пришёл в класс за полчаса до начала урока. Вчера был день рождения эмдже и к ним в гости понаехала куча родственников. Было весело, весь вечер провёл с двоюродным братом и о домашней работе по математике, естественно, даже не вспомнил. Делать её теперь времени уже не было, а вот списать, пожалуй, успеть можно. В классе была только Ленка, симпатичная и заводная девчонка, душа класса. "Хорошистка. Сгодится", - оценил он ситуацию и направился к ней.
- Ленка, дай домашку по математике скатать.
- Ой, профессор, ты чего? - удивление было искренним, нечасто услышишь такое от лучшего ученика класса, - тебе на голову кирпич упал или просто ко мне цепляешься?
- Да гости у нас вчера были, - вообще-то чёртик внутри подбивал сказать "Да нужна ты мне!", но руководствуясь личной выгодой, он тактично решил не обращать внимания на её насмешку, - так даёшь или нет?
- Будешь моим должником, - сказала Лена, протягивая ему тетрадь.
- Ага. До гроба, - всё-таки съязвил он, взяв тетрадь, и отправился к своей парте переписывать. Списать удалось благополучно, учительница ничего не заметила и в его тетради появилась очередная пятёрка за домашнюю работу. Тетрадка была возвращена хозяйке, язвительно улыбающиеся одноклассники поставлены на место. По прошествии недели он уже практически напрочь забыл было об этом "позорном" для себя случае, но Ленка, подойдя к нему на перемене, не преминула ему о нём напомнить.
- Слушай, профессор. Помнишь домашку по математике скатывал? Так вот - пришло время расплаты!
- Денег нет, могу только натурой, - пошло пошутил он.
- Дурак! Натуралист несчастный! Секс-символ района, тоже мне.., - не осталась в долгу Лена и уже серьёзным тоном выложила просьбу, - Четверть заканчивается, контрольные на следующей неделе. А у меня с химией сам знаешь как. Не хочется снова тройку схлопотать, а то уже родители грозились оставить без обновок. А ты у нас отличник, гордость класса, к тому же у меня в долгу. Мог бы и поднатаскать. Что скажешь?
Выглядеть неблагодарным не хотелось, к тому же ради возможности просидеть с Леной пару часов наедине многие неуспевающие с радостью вызубрили бы весь учебник по химии. Поэтому он даже не сомневался, но для сохранения достоинства сказал:
- Ну ладно. Эксклюзив только для тебя и только потому, что ты такая добрая! Предупреди девчонок, чтобы в очередь не выстраивались!
И уже в воскресенье к десяти часам приехал на назначенное место, где его ждала Лена, и они вместе пошли к ней домой. Они провели вместе весь день, занимались, лакомились медовым тортом, который якобы испекла Лена, играли в шахматы. Выходя вечером из её дома, он невольно удивился тому, как быстро прошло время. Лена проводила его до ворот и, прощаясь, поцеловала в щёку. Он взглянул на неё и тут же проглотил уже готовый было вырваться дурашливый крик "Помогите, насилуют!"
- Спасибо, профессор, ты не такой уж и зануда, оказывается. Можешь же, когда хочешь! - карие глаза смотрели ласково и весело.
- Не за что, подруга, - как обычно язвить ему почему-то не хотелось, - а ты, оказывается, печёшь торты и умеешь играть в шахматы. Я восхищён!
- Ну не ты же один вундеркинд на селе. Повторим на следующие выходные?
- Хорошо. Всё, что угодно, лишь бы тебя обновок не лишили, - пошутил он напоследок и, попрощавшись, ушёл. А ведь утром он даже не подозревал, что ему будет настолько хорошо и интересно с Леной. Не думал, что может быть приятно объяснять различные химические формулы и помогать решать задачи. Но это было именно так и охватившее его целиком чувство было странным и вместе с тем волнующим. Он уже знал, что готов объяснять Лене не только моли, молекулы, кислоты и щёлочи, но и весь школьный курс, начиная с первого класса.
С того дня они стали общаться больше. На переменах обычно находились в одной компании, частенько после уроков вместе шли к автобусной остановке, по возможности замедляя шаг невольно желая продлить время общения, по выходным занимались уроками, иногда вместе ездили в город погулять. Отношения их медленно, но необратимо шли к своему логическому завершению. Прогулки бок о бок, ладонь в ладонь, небрежно преподнесённый цветок, пусть даже сорванный в школьном саду, и ответный манящий блеск её глаз, неизбежно расцветавшие в радостной улыбке губы, когда их взгляды пересекались, и первый робкий поцелуй были лишь шагами на пути к нему. После этого они уже не стеснялись своих отношений, зная, что они взаимны, и в открытую наслаждались обществом друг друга.
А в день, когда он стал мужчиной, он наконец-то осознал, что любит Лену и хочет провести с ней всю оставшуюся жизнь. Они лежали на её кровати у неё дома. Родители уехали к тёте поздравить её с днём рождения, Лена осталась, сказав, что ей нужно подготовиться к экзаменам.
Кровать была узка для двоих и потому они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Но ему приятнее было думать, что они лежали так вовсе не из-за того, что кровать слишком узкая. Её волосы приятно пахли шампунем; дыхание игривым ветерком щекотало и согревало его грудь; он чувствовал её тело, прижавшееся к нему под одеялом и старался не шевелиться, боясь спугнуть это робкое и ещё такое хрупкое счастье. Её близость, тепло тела и нежность, с которой она приникла к нему, будоражили и возбуждали.
Говорят, мужчина любит глазами. Ну, если можно назвать любовью животный инстинкт, проявляющий себя при виде стройной фигурки, симпатичного личика и невинно смотрящих глаз, то это пожалуй и так. Но в таком случае вряд ли мужчине захочется обнять и не отпускать от себя это кажущееся таким родным, практически продолжением его собственного, тело, защитить и уберечь от всех бед и невзгод, которые готовит ей пакостница-жизнь; вряд ли захочется каждую минуту видеть сияющий взгляд этих карих глаз и слышать мелодичный голос, напоминающий звонкий и веселый стук дождевых капель в оконное стекло, и только ему одному рассказывающий, какое она сегодня платье видела в магазине и что случилось в последней серии обожаемого телесериала; вряд ли захочется, чтобы именно она стала его женой и матерью его детей. И вообще всего того, чего сейчас так страстно ему хотелось. Держать это в себе стало невыносимо.
- Лен.., - тихонько позвал он. Собственный голос показался ему гнусно хрипловатым.
- Что, дорогой? - тут же отозвалась она, оторвавшись от своих мыслей. Устроив две свои ладони у него на груди, положила на них подбородок и приготовилась слушать.
- Лена, я люблю тебя, - спокойно сказал он и удивился тому, как легко это у него получилось.
Что-то удивлённо-мечтательное проскользнуло в её в глазах и исчезло, уступив место обычной ироничности. Слышать это было, конечно же, приятно, хотелось поверить сразу и бесповоротно, но не этому уже успела научить её жизнь за казалось бы короткие семнадцать лет.
- Котик, если ты повторишь мне это через неделю, то я тебе поверю, - просто сказала она и вернула голову в прежнее положение на его плече, - Спи!
Он покрепче прижал её к себе, обняв обеими руками, и они ещё с минуту повозились, устраиваясь поудобнее. Уверенный, что повторит ей это и через неделю, и через месяц, и через пять лет, он успокоился и почувствовал себя по-настоящему счастливым. Сон пришёл быстро, смежая веки и окутывая сознание мягкой и вязкой пеленой. Так всегда бывает, когда люди довольны собой и жизнью.
Дома его встретил вопросительный взгляд матери. Он, конечно, довольно-таки часто бывал дома у Лены и они вместе занимались, но никогда до этого не ночевал у неё. Сейчас ей было чрезвычайно интересно, к чему привела эта “ночёвка”, но спросить напрямую она не решалась. Всё-таки сын у неё был довольно самостоятелен и благоразумен для своих лет, мог вполне спокойно позаботиться о себе, что являлось тайной темой для завистливых пересуд среди соседок и её гордостью. Лишние вопросы были бы лишь ещё одной предпосылкой к давнему спору о его праве самостоятельно принимать свои решения. С пятнадцати лет, почувствовав себя сформировавшейся и самостоятельной личностью, он день за днём отстаивал свои права, споря с матерью и отцом. И они отступали, день за днём, признавая за ним самостоятельность и втайне гордясь им, хоть он и продолжал оставаться для них ребёнком, беспомощным и потому любимым. Немалая роль в этом их отступлении принадлежала и дедушке, почему-то всегда поддерживающему своего внука. Может, он видел в нём то, что не могли заметить ослеплённые своей беззаветной любовью родители, а может, просто любил его больше, чем они, и считал внука ангелом во плоти, этаким вундеркиндом, с семнадцати лет заслуживающим пост президента.
Однако спрашивать и не пришлось; всё, что ей было нужно, она прочла по его счастливому лицу. Он подошёл к ней, поцеловал в щёку, обнял и прошептал на ухо:
- Мам, я отсидел сегодня шесть уроков, стал ещё на капельку умнее и голоден, как волк!
Это редкое проявление сыновней любви стало для неё ещё одним доказательством. В свои годы она прекрасно знала, что может сделать мужчину таким счастливым. Она отодвинулась, вздохнула и погладила уже переросшего её на полголовы сыночка по волосам, не забыв при этом вновь удивиться и спросить себя, когда это он успел так вырасти. Её взгляд говорил сам за себя: “Будь счастлив, сынок!” Ещё раз вздохнув и улыбнувшись, она пошла на кухню подогревать суп.
А он и был счастлив. Был счастлив, наблюдая за Леной на уроках, отмечая про себя каждое её движение, раз за разом не уставая восхищаться лёгкости и грациозности, с которыми она откидывала назад волосы, грызла кончик ручки, пытаясь вникнуть в объясняемое учителем, и просто писала; был счастлив, встречая её смеющийся и радостный взгляд, замечая в их глубине то, ради чего стоит жить и умереть, по-новому переосмысливая и понимая, наконец, что означало такое красивое выражение “утонуть в этих глазах напротив”; был счастлив, жадно впиваясь в её губы, когда они оставались наедине, а её ответ на его поцелуй, не менее жадный и ненасытный, приумножал его счастье в сотни раз. Практически каждый день после уроков они, взявшись за руки, прогуливались по школьному саду, разговаривая обо всём на свете, выискивая пути к взаимопониманию и счастливо смеялись, любуясь друг другом и открывая друг для друга всё новые странички своих душ. И казалось, что вся природа вместе с ними радуется их счастью. Перелетая с ветки на ветку, заливались любовной трелью птицы, радуясь приближению весны. Пробуждаясь от зимней спячки, тянули свои ветки к набирающему силу солнцу деревья, одну за другой распуская почки. Пробивалась из-под оттаявшей земли трава, покрывая землю ярко-зелёным ковром, таким же жизнеутверждающим и естественным, как и их отношения.
Через неделю он вновь сказал ей, что любит. В принципе, мог бы и не говорить, она это видела. Но в некоторых случаях бывает важно именно сказать, излить свои чувства в словесной форме. Это убеждает и укрепляет едва зародившиеся отношения. Он бессознательно это понимал, потому и сказал Лене о своих чувствах, твёрдо и искренне глядя ей в глаза. Уверенный во взаимности, он всё же несказанно обрадовался, заметив в её глазах вспыхнувшую радость. Она обняла его и, крепко прижавшись, прошептала на ухо: “Я тоже тебя обожаю, родной...”. Удивившись, краем сознания заметил, что она, объясняя свои чувства к нему, не использовала слова “люблю”, но не придал этому значения. Его собственное счастье перекрывало в тот момент всё остальное. Лишь впоследствии, ещё раз анализируя их отношения, вновь удивлённо это отмечал, и ему казалось, что она знала о нём что-то такое, что мешало ей полностью бесконтрольно отдаться чувствам. И всегда ждал, ждал, когда она скажет это заветное слово, которое, как ему казалось, способно поставить окончательную и бесповоротную точку в их отношениях. Ах, как он был наивен!
Их отношения, естественно, очень быстро были замечены окружающими и в их поведении произошли соответствующие перемены. Костя как-то естественно поменялся с Леной местами, и она теперь всегда была рядом с ним, что не замедлило положительно отразиться на их успеваемости. На переменах никто из парней больше не флиртовал с Леной, не бросал на неё исподтишка взглядов и не просил на уроке ручки или резинки, признавая за ним полное право на неё. Примерно такое же изменение произошло и в его отношениях с одноклассницами. Это их нисколько не смущало, если не сказать, что даже нравилось, им вполне хватало друг друга.
Однажды он вдруг с недоумением заметил, что Лиля перестала с ним общаться. Несколько раз он сам предпринимал попытку заговорить с ней, завести разговор, но она всё время уходила, перебросившись парой ничего не значащих фраз. Иногда перехватывал её ревнивый и о чём-то сожалеющий взгляд, а она тут же смущённо опускала глаза. Он, конечно, понимал причину этой внезапной перемены, но мотивов столь резкой перемены в ее поведении понять никак не мог. В конце концов, он ничего преступного не делает. И разве можно чего-нибудь добиться открытой неприязнью? По крайней мере, если бы он был на её месте, то точно постарался бы обратить, привлечь ее к себе лаской и улыбчивостью, не отталкивая своей враждебностью и резкостью. Кто знает, может и добился бы желаемой цели.
Почувствовал он и перемену в темах, которые стали обсуждаться в его присутствии в кругу родственников. Различные девичьи достоинства чьих-то знакомых, дальних родственниц и подруг сменились на осуждение “осмелившихся” на брак с “не крымской татаркой” и рассуждения о различиях в культурах. “Да, конечно, такие браки долго не продержатся”, - с жаром соглашался он, мысленно улыбаясь, с удовлетворением отмечая смущение на лицах собеседников и вспоминая о том, как легко и непринуждённо они с Леной находят общий язык. Иногда замечал подавленное и огорчённое настроение матери. “Снова наслушалась соседских сплетен”, - делал он логичный вывод и, мысленно желая Фатиме-апте и Ленура-тата, чьи отпрыски учились в параллельных классах, долгих и счастливых лет жизни, старался в такие моменты держаться поближе к матери, пытаясь заразить её своей радостью и искрящимся счастьем. Видел он и изменение во взгляде дедушки. Помогая ему пригнать коров с выгона или же окучить грядки с картошкой, время от времени почти физически осязал на себе тяжёлый задумчивый взгляд и это заставляло его почувствовать себя виноватым без вины, осуждённым без суда. Казалось, дедушкина незыблемая вера в своего старшего внука пошатнулась, и это огорчало и мучило его больше, чем всё остальное вместе взятое. Но стоило ему только вспомнить Лену, её ласковый взгляд и милую улыбку, как всё тут же отходило на второй план, казалось пустяшным и неважным.
Так и шли дни за днями, недели за неделями. Время, когда-то казавшееся мучительно медленным и тягучим, как тесто, столь часто замешиваемое в их доме, теперь бежало стремительно и незаметно. Каждый день приносил новые радости и, засыпая, он желал скорее проснуться и с головой окунуться в новый день, готовый принять всё, что он ему принесёт.
Со временем родители, да и все родственники, свыклись с его новым статусом и уже больше не старались незаметно на него повлиять. По крайней мере, когда он, наконец, решился привести Лену домой и познакомить с родственниками, все держались мило и непринуждённо, отнеслись к ней, как к своей, внешне ничем не выражая недовольство или тревогу за их совместное будущее, если, конечно, такие чувства всё же пробрались в их души. Даже дедушка называл её дочкой и долго говорил, расспрашивая о жизни, учёбе и планах на будущее. Вечер прошёл в приятной семейной обстановке и Лена осталась очень довольна; казалось, даже до сих пор не совсем приемлемые жилищные условия, чего, откровенно говоря, он очень стеснялся, ничуть её не тронули.
Прошли государственные экзамены, за ними вступительные в университет. Несмотря на многочисленные уверения родственников и знакомых, что на госбюджет юридического факультета можно поступить, только имея серьёзные связи или дав большую взятку, за которыми он подозревал их скрытое желание прикрыть неспособность собственного отпрыска, поступить туда ему удалось без особых проблем. Лена поступила на платное отделение медицинского факультета. Радуясь друг другу и жизни, которая складывалась для них так удачно, они вместе провели замечательное лето, объездив практически весь Крым и вдоволь накупавшись на море.
С приближением осени, а вместе с ней и начала учёбы в их высших учебных заведениях, остро встала жилищная проблема. Прекрасно осознавая недостаток денег в семье, и не желая быть чрезмерной обузой, он уже собирался, было, искать места в общежитии, как этому воспротивилась Лена. Ей без особого труда удалось уговорить родителей снять квартиру, убедить же любимого в том, что им будет намного легче и лучше в пусть арендованном, но всё же своём уголке, оказалось неожиданно труднее. Привыкший обходиться имеющимся в наличии, не зарящийся на чужое и предпочитающий синицу в руках журавлю в небе, он долгое время не мог смириться даже с мыслью о том, что будет жить за счёт денег, к получению которых не приложил ни малейшего труда. Пытаясь объяснить всё это Лене, говорил о своих жизненных принципах и неприемлемости для него такого пребывания на содержании девушки, роли мужчины во взаимных отношениях. “Ну, чего ты упёрся?” - недоумевала Лена, рисуя перед ним одну за другой картины домашнего уюта и их взаимного удовольствия, убеждая в том, что так им удобнее будет заниматься и, к тому же, они ещё больше друг к другу привыкнут и проверят свои отношения на деле. “А вечером сядем на диване перед телевизором, я прижмусь к тебе, положу голову на плечо, а ты меня обнимешь крепко-крепко и... и... да ну к чёрту тот телевизор”, - говорила она и глаза её загорались в предвкушении тихого домашнего счастья рядом с близким человеком. И он отступал день за днём, зачарованный её убеждённостью, открытыми полуприличными намёками и непритворным стремлением к близости с ним, но воспитанные в нём с детства принципы продолжали бороться с искушением плюнуть на всё, он цеплялся за каждую соломинку, каждый аргумент, реальный и надуманный, и буквально каждый день придумывал все новые отговорки. Лена пустила в ход все женские уловки: ласка и нежность сменялись увещеванием и обещаниями полного счастья, если это не помогало, использовались обвинения в том, что “он её не любит, несерьёзно к ней относится”. В конце концов, как и следовало ожидать, наступил день, когда он всё-таки согласился с ней окончательно, мысленно пообещав себе при первой же возможности найти работу и лично нести бремя взрослой жизни, в том числе и поиск денег на содержание себя и любимой девушки.
В течение двух недель они нашли квартиру и обустроились на новом месте. Лена выглядела вполне счастливой, а ему было неловко в этой двухкомнатной квартире, он никак не мог назвать его своим домом, всё хотелось поблагодарить хозяев за гостеприимство и уйти к себе. И вместе с этим старался не показывать Лене своих истинных чувств, боясь омрачить её радость и избегая новых неприятных разговоров, пытался казаться довольным, натягивал на лицо улыбку. Справиться с этим неудобным положением ему помогли время, этот извечный доктор, и учёба, заставившая его тратить своё время и усилия на другие темы. Прошёл месяц, и входя в квартиру ему больше не требовалось играть роль довольного жизнью человека, его радость и благодарность, когда он ел приготовленный Леной борщ или картофельное пюре, были неподдельными и искренними. Она оказалась на удивление сносным поваром и хозяйкой. В первое время, под влиянием распространённой среди крымских татар байки о неприспособленности к жизни и капризах русских девушек, он несколько раз пытался вмешаться в её манипуляции на кухне, однако все его “вторжения на её территорию” неизменно оканчивались немедленным изгнанием или же торжественно врученным мусорным ведром, которое следовало вынести. Не заметив ничего несъедобного в её стряпне, он быстро привык к такому положению дел, тем более что оно было ему привычно, больше не пытался помочь ей, если она не просила об этом сама, и часто в душе посмеивался над своим предубеждением. В какой-то мере он уже был рад, что Лене удалось уговорить его, лишь иногда мимолётно забежавшая мыслишка о том, кто выйдет победителем из более важных и существенных споров, ненадолго омрачало его радужное настроение. Но с ним рядом всегда была Лена и ему хватало простого ощущения её близости, чтобы все вопросы отошли на второй план; иногда он был уверен, что они найдут взаимовыгодное решение, иногда все эти вопросы просто казались ему неважными и несущественными.
Не забыл он и о принятом решении найти работу. Ежедневный поиск в течении первых трёх месяцев среди объявлений работодателей в газетах не дал ничего существенного. Он не чурался никакой работы, но у него не было специальных навыков и работать полный рабочий день он тоже не мог - учёбу он всегда ставил на первый план. Найти работу ему помог отец. Поговорив со своим другом студенческих лет, в данное время частным предпринимателем, владеющим несколькими продуктовыми ларьками, он договорился о сменной работе для сына. Памятуя и о своих студенческих годах, "шеф" отнёсся к нашему герою по-свойски: устроил его в ближайший к дому, примерно в десяти минутах ходьбы, ларёк, изменил график работы сменщиков по выходным, чтобы он мог хотя бы раз в две недели попасть на выходные домой к родителям, освобождал от работы во время экзаменов и сессий. Лена попыталась, было, воспротивиться его решению, мотивируя это тем, что они сняли на квартиру, чтобы больше времени проводить вместе и тем, что его работа может отрицательно сказаться на учёбе, но встретив его уверенный в своей правоте, не терпящий возражений взгляд, который столь часто поражал её воображение ещё в школе, отказалась от дальнейших попыток. Теперь каждый день после занятий в университете он шёл на работу: его смена начиналась в 16.00 и заканчивалась в полночь. Заработанных денег вполне хватало на жизнь двух студентов без особых притязаний на роскошь. Он отказался от денежной помощи родителей, брал из дома только продукты. Лена также существенно уменьшила получаемое от родителей пособие, что не замедлило отразиться на их отношении к её избраннику.
Хоть и сопротивлялась она с самого начала его решению найти работу, но внутренне всегда желала этого и уважала за такое решение. Ну ещё бы! Какой же женщине не хочется, чтобы мужчина рядом был надёжной стеной, за которой можно в любой момент укрыться, зная, что он решит все проблемы; какой же женщине не хочется, чтобы о ней заботились, дарили цветы, любили; чтобы в числе её ежедневных проблем были вопросы, касающиеся цвета лака для ногтей и выбора вечернего туалета, а не забота о пропитании. Теперь, мысленно сравнивая его с другими знакомыми ей парнями, она убеждалась, что он в свои восемнадцать лет уже был мужчиной, самодостаточным и сильным, внимательным и ласковым, и понимала, что ничего большего ей не надо. Просыпаясь на рассвете раньше него, долго любовалась и следила за его ровным сном, точёным профилем, спокойным дыханием, боясь лишним движением потревожить раньше времени. И всё крепче прижималась она к нему ночами, хотя кровать их была двухместной. И уже совсем по-другому относилась она к блюдам, которые он приносил из дома, всем этим "чебурекам", "татарашам", "тавалокъымам" и "мантам", и, как ей казалось, поедал с гораздо большим удовольствием, чем её борщ. И всё реже приходили ей в голову тревожные мысли об их совместном будущем, навеянные разговорами с мамой, но никогда полностью не покидали. Мама много раз говорила ей, что даже у животных есть понятие "своя стая", а у людей понятие "народ" по сути ещё глубже; спрашивала, как они назовут своих детей, если до этого дойдёт, как будут их воспитывать и какому языку учить; спрашивала, что она будет ему готовить, а услышав в ответ "да хоть борщ", грустно улыбалась. На многие мамины пессимистические предсказания их будущего, Лена стандартно отнекивалась "Он не такой", а потом плакала ночами, признавая её правоту, и, в конце концов, решила, что никогда полностью не отдастся власти чувств и будет готова ко всему. Ещё месяц назад, встречая его из университета, она боялась, что он вот-вот скажет: "Ну всё, заинька, нарезвились по молодости лет, пора и жизнь строить". Но ничего такого не происходило, он был к ней по-прежнему внимателен и ласков, её переживания, не находя почвы, постепенно забывались.
Вереницей шли дни, похожие один на другой. Они были счастливы и довольны друг другом, уже планировали свадьбу после окончания ВУЗов и "смерть в один день". Так и закончили первый курс, за ним второй, приступили к третьему.
В тот осенний день лекций до обеда не было у обоих и они после сытного завтрака, удобно расположившись в креслах, читали каждый своё. Как и положено в такой ситуации, мысли в голове ворочались чрезвычайно лениво, и он хотел было уже уйти в мир Морфея, как зазвонил телефон. Усталый голос матери на другом конце провода тигром разогнал сонливость, переданная весть пружиной подняла с кресла.
- Что случилось? - спросила Лена, поднимая глаза от "Клинической Хирургии".
- Дедушка болен. Уже четыре дня как в постели лежит, - голос его был не на шутку встревоженным, взгляд по-детски растерянным, - я еду домой.
- А учёба, а работа? Может, ты преувеличиваешь: полежит дедушка ещё два дня и встанет.
- Лен, ты не понимаешь... Это вообще первый раз, когда дедушка в постели из-за болезни. Он же в кровать только спать ложится. Это не может быть несерьёзно. Замени меня в ларьке.
- Когда ты вернёшься? - спросила она уже у дверей, подавая ему куртку, - ты точно не хочешь, чтобы я пошла с тобой?
- Да не надо со мной идти, я всё помню: переходя дорогу надо сначала посмотреть налево, потом направо, - привычно пошутил он и, целуя её в щёку, добавил, - вернусь завтра, максимум послезавтра. Не скучай, котёнок!
- Мур-р-р... - ласково промурлыкала Лена и отправила вдогонку уже удаляющейся спине, - я буду ждать!
Махнув на прощание рукой, он, перескакивая сразу через несколько ступеней, побежал вниз. И уже через час старательно счищал с обуви налипшую грязь, прежде чем войти в дом.
В прихожей было необычайно тихо. В противоположном двери углу, оборудованным под кухню, на маленьких самодельных стульчиках сидели мама и тётя, чистя картошку. Чистили молча, не обговаривая как обычно семейных дел и поселковых новостей. На звук открывающейся двери они синхронно подняли головы, но на его радостную улыбку никто не ответил.
- Хош кельдын, балам, (хорошо, что ты пришёл, сынок), - только и проронила мама, и голос её прозвучал грустно и скорбно, под стать глазам. Создавалось ощущение, что в этом доме уже произошло что-то ужасное и необратимое, и никогда больше радости и счастью не войти сюда. Он снял куртку и повесил её рядом с дедушкиной ватной фуфайкой. Той самой, которую он в это время года вообще с себя не снимал, ни дома, ни во дворе. Непонятное ощущение горя окончательно проникло в его сознание и чёрной грозовой тучей окутало сердце.
- Где дедушка? - тихо спросил он, подстраиваясь под атмосферу дома.
- В спальне лежит. Уже четвёртый день, - то ли это ему показалось, то ли мама действительно всхлипнула.
- Почему мне раньше не сообщили? - задал он вопрос, уже зная ответ.
- Дедушка не захотел тебя от учёбы отвлекать. Говорил, что неважно, что через пару дней встанет, - как легко в этом поступке можно было узнать его дедушка, даже в болезни заботящегося о семье! Даже вопреки их собственному желанию!
- Что говорит доктор?
- Да что он может сказать? Старость, говорит. Истощение, непосильный труд, - на этот раз ему ответила тётя, - пришёл в тот день из коровника, лёг на кровать и так и лежит.
Тётя отвернулась к стене и закрыла свободной рукой лицо. Не сказав больше ничего, он прошёл в спальню. Там было жарко и душно, пахло какими-то лекарствами. На стуле возле кровати сидела бабушка. Когда он вошёл в комнату, она повернулась и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой и бесформенной. Так, наверное, улыбаются люди, потерявшие смысл жизни. Он подошёл к ней и взял за руку. Лицо её осунулось, даже сквозь светло-коричневый цвет лица было видно, как она бледна. Ему стало понятно, что она сидит здесь уже четвёртый день и прилагает неимоверные усилия, чтобы не заплакать. Дедушка открыл глаза.
- А, балам, кельдын мы? (О, родной, ты пришёл?) - голос прозвучал радостно. Наверное, самый радостный голос, который можно было услышать сегодня в этом доме. И непонятно было, то ли дедушка радуется пришедшему внуку, то ли у него на душе легко и радостно оттого, что он наконец-то достойно подошёл к концу своего пути, трудного и тернистого. Только глаза глядели виновато, будто бы извиняясь за неудобство, причинённое родным, - Хатидже, бар ашап кель, биз мында торунымнен лапетейик (Хатидже, сходи поешь, мы тут с внуком поговорим).
Бабушке явно не хотелось покидать его сейчас и было видно, что голода она не чувствовала, но по давней привычке подчинилась и, тихонько притворив за собой дверь, ушла на кухню. Внук сел на её место и посмотрел на деда. Он не видел его всего лишь неделю, но дедушка сильно изменился за это время. Щёки впали, лицо похудело и побледнело. Цвет глаз уже было не разглядеть, они стали какими-то блёклыми и бесцветными. И блестели лихорадочно, когда он смотрел на внука - то ли знак приближающегося конца, то ли гордость и радость это была, что не зря прожита жизнь и есть кому чтить его память, что дети и внуки его будут жить там, где им положено, и немалая в этом и его заслуга. Дедушкина рука безжизненно лежала на одеяле, и он взял его ладонь в свои. Когда-то сильная и крепкая, без усилий поднимавшее небольшое тельце мальчишки, теперь она покоилась в крепких пальцах молодого парня. Казалось, пройдя свой участок и передав эстафету, она теперь заслуженно отдыхала.
Некоторое время они говорили о мелочах жизни, его учёбе и планах на будущее. Потом каждый задумался о своём и в комнате установилась мёртвая тишина. Через несколько минут дедушка прервал её:
- Балам, мен энды кетеятырман (Родной, я ухожу уже)... - смесь облегчения и грусти слышались ему в голосе дедушки. Облегчение и радость за верно прожитую жизнь; грусть и сожаление, что не удастся и дальше любоваться своими потомками, кровью от крови его, и заботиться об их счастье.
- Къартбаба, шай айтманъыз, олмай (Дедушка, не говорите так, нельзя), - испуганно вскрикнул он, всё ещё боясь подпустить к себе даже мысль об этом.
- Сен балабан баласын, огълым, ве эршийны анълайсын. Меракъ этме, мен о якъта раат олырман (Ты уже большой парень, сынок, и всё понимаешь. Не волнуйся, там мне будет хорошо), - даже сейчас дедушка хоть как-то пытался смягчить родным боль предстоящей утраты, - Эр вакъыт къуванджым эдын ве шай да къаладжакъсын, буны билемен. Сыра сенде энды, яша, балам, сен бир Къырым татарсын! (Ты всегда был моей гордостью и таким же останешься, я в этом уверен. Теперь твоя очередь, живи, родной, и не забывай, что ты крымский татарин!)
Комок подступил к горлу, в глазах защипало. Он быстро закрыл глаза, чтобы не показать дедушке своих слёз, зная, что того это расстроит. Дедушка принял его закрытые глаза за знак согласия и смирения, и успокоено откинулся на подушку. Десятиминутный разговор отнял у него практически все оставшиеся силы, усталость смежила веки и он заснул.
Когда внук, чуть успокоившись, поднял глаза, дедушка уже умиротворённо спал. Вокруг вновь воцарилась мёртвая тишина и в ней можно было не напрягаясь различить тихий звук пока ещё вырывающегося из лёгких воздуха; грудь дедушки слабо вздымалась на вдохе. Он нежно поцеловал руку, всё ещё покоящуюся среди его ладоней и, прижавшись к ней лбом, тихо по-детски заплакал, уже не стесняясь своих чувств. Ему было до боли обидно, что такой человек уходит, а он остаётся. Вспомнились все детские шалости и безобразия: размазанное по ковру в гостиной тесто, задушенные и во избежание гнева закопанные в огороде два цыплёнка, украденная из внутреннего кармана висящего на вешалке пиджака мелочь на сигареты и... и Лена. За всё это сейчас было стыдно перед умирающим человеком, хотелось крикнуть "Багъышланъыз, къартбаба" и, если нужно, хоть на коленях вымаливать прощение, но в то же время он очень ясно понимал, что давно уже прощён. И теперь просто не мог простить сам себя.
Слабый вскрик послышался за его спиной и через пару секунд бабушка вырвала у него руку дедушки и стала лихорадочно щупать запястье. Нащупав пульс, успокоилась, выдохнула. Верное супружеское сердце всё ещё цеплялось за последнюю надежду. Он взглянул на неё. Глаза бабушки были красными и чуть припухшими, видимо, там, где её никто не видел, она дала волю своим чувствам. Он встал, успокаивающе поцеловал её в щёку и вышел из комнаты.
На душе была зияющая пустота, хотелось подальше уйти от людей, от несравнимой с надвигающимся горем повседневности, от бренного мира, где никогда не дано воцариться всеобщему счастью. Надев куртку, он сказал матери:
- Ана, мен азчыкъ гезейим. Бир-эки саат сонъ къайтарман (Мам, я пройдусь немного. Вернусь через пару часов), - и вышел во двор. Оглянулся по сторонам, решая куда пойти, и пошёл в сторону леса, к давнему месту его детских игр.
*******
Капелька, пробежавшая вниз по щеке, вернула его к реальности. Он вдруг осознал, что уже несколько минут сидит, судорожно вцепившись руками в землю. Подняв руки, взглянул на то, что оказалось у него в кулаке. Комок земли, влажный и липкий. Ему показалось, что он несёт в себе какой-то потайной смысл, что-то, что может дать подсказку в поиске ответа на вопрос о цели существования человека. С минуту разглядывал, затем понюхал. Пахло сыростью и влагой - точно также пахли шампиньоны и опята, которые он когда-то с таким удовольствием и азартом собирал после дождя; чувствовался также терпкий и тем приятный запах корений душистых лесных трав. Ничего необычного, просто кусочек плодородного чернозёма, какого много в Крыму, да и не только. Между тем, примерно в километре от места, где он устроился, именно такая земля через несколько дней скроет от суетного мира его дедушку, родного и близкого человека. Лишь одного из его предков, а сколько их ещё лежит в этой земле, холодной и безмолвной? Сколько их ещё, выросших на ней и вскормлённых её дарами, легло костьми, защищая её? Один Аллах знает...
Оглянулся. Земля уже более не казалась ему безмолвной и холодной. Ей есть, что рассказать, есть о чём поведать людям. С самого начала человеческой истории носила она на себе без разбора всех, ступивших на неё, коренных обитателей и пришельцев, которых привлекла удобным географическим расположением, благодатностью и неземной красотой гор и лесов, долин и рек, степей и полей. Видела она волосатых, одетых в шкуры мужчин, с каменными топорами выходящих на охоту, и их женщин и детей, медленно бредущих в поисках съедобных корений и ягод; видела по пояс нагих сельчан, трудящихся на поле в любую погоду, ибо от земли этой зависели тогда их жизни; видела жадных до крови, утех и золота монгольских всадников с притороченными к седлу колчанами и саблями; и полки измученных переходом и муштрой русских солдат, когда-то миролюбивых пахарей и ремесленников, ведомых вперёд безудержным империалистическим стремлением власть имущих, тоже видела. Видела людское счастье и горе, верность и предательство, мужество и трусость, самоотверженность и эгоизм, но никогда никого ни в чём не попрекнула. Она знала многое, эта земля. Его земля, его Родина!
С вершины холма, на котором он находился, прекрасно просматривались окрестности. Внизу насколько хватало глаз были разбросаны жилые дома - сейчас в них друг за другом зажигались окна, и они как по мановению волшебной палочки превращались из безмолвных каменных прямоугольных коробок в головы закопанных за провинности в землю великанов с большими жёлтыми глазами, приговорённых по ночам внимательно следить за порядком на улицах. Он, конечно, и раньше видел все эти постройки, следил за ростом и становлением их посёлка, но сегодня они навевали совсем другие, ранее неизведанные мысли. Когда они только-только приехали, здесь было ровное чистое поле с разметками участков и кое-где уже залитым фундаментом. За десять с хвостиком лет, как грибы после дождя, один за другим выросли десятки, сотни разномастных домов, всем своим видом свидетельствуя о предприимчивости и амбициях хозяина: большие и поменьше, с приусадебными участками и без, обнесённые высоким каменным забором и беззащитные перед проникновением извне. В течение этих десяти лет при любой погоде тысячи рук любовно день за днём прикладывали друг к другу кирпичи, накрепко связывая их цементным раствором, тысячи спин обречённо сгибались под гнётом переносимых грузов, тысячи заноз насмерть впивались в эти мозолистые руки, тысячи литров пота ручейками стекали с разгоряченных лбов и тел работающих людей, тысячи глаз вечерком после работы придирчиво осматривали «творение». Воистину титанический труд и самопожертвование, особенно если учесть то, что, нажитое честным трудом нескольких поколений и казавшееся таким родным и близким, без колебаний было оставлено в далёкой среднеазиатской земле. Возможно, многим из этих людей кощунственным бы показался вопрос "Ради чего?", но нашему герою он многое позволил понять и решить для себя. Конечно, у каждого человека своё собственное мнение о том, что такое справедливость и какими должны быть жизненные принципы. Но разве, в поиске своего места в этом мире не стоит посмотреть на тех, кто старше и мудрее, кто достаточно видел на этом свете, чтобы знать, где скрывается столь желанное всеми счастье; задуматься, зачем десятки тысяч людей, побросав дома и сытую жизнь, отправились за тысячи километров? Какой вывод следует сделать молодому поколению из трагедии своего народа, который такой ценой добился-таки прав, столь же естественных и присущих любому человеку, как и неотъемлемое право на жизнь? Как следует жить потомку народа, своим существованием представляющий неподражаемый пример несгибаемости характера, силы единства, мужества духа? Все эти вопросы обоюдоострыми клинками вонзались в душу, кромсали и терзали, и только ответ на них, честный и беспристрастный, был способен хоть как-то оградить и без того измученную сегодняшним событием душу от их безжалостных нападок. Да, конечно, как говорится, в семье не без урода, найдутся те, кто убежит и укроется от этих вопросов, испугавшись трудностей или польстившись на обманчивые ценности этого мира, но он уже знал, что таким не будет. Пусть это останется альтернативой для слабых духом и падких на соблазны, но не для него, внука своего деда, сына своего отца, мужчины до последней капли крови!
Уже полностью стемнело и тяжёлые хмурые тучи, сгустившиеся почти до чёрного цвета и обещавшие всепоглощающий ливень, этому лишь способствовали. Он медленно поднялся с насиженного места и взглянул на небо. Было душно; казалось, что воздух сгустился настолько, что его можно потрогать, а затем, зачерпнув пригоршней, выпить, и ничем он не будет отличаться от ягодного киселя, приготовленного на прошлой неделе мамой из полуфабриката, купленного в магазине. Пора было идти: при такой духоте можно было с уверенностью сказать, что ливень начнётся не более, чем через десять минут, а промокать ему не хотелось - дома, скорее всего, некому сегодня им заниматься, сушить одежду и поить горячим чаем. Да и хватились его, наверное, дома, сверившись с часами, он подсчитал, что провёл тут три часа. Взглянул ещё раз на место, где сидел, проверяя, не забыл ли чего, повернулся и пошёл по знакомой тропинке в сторону дома. Вернее, шёл он не совсем по тропинке, а по траве рядом с ней; давно усвоенная привычка оберегала обувь от налипания чрезмерно больших комьев не просохшей с позавчерашнего дождя земли, которые в противном случае пришлось бы стряхивать каждые три минуты. Асфальтированных дорог, к сожалению, в посёлке ещё не было.
Ветер налетел внезапно, но это был уже не прежний весёлый и игривый ветерок. Этот, пожалуй, был младшим братом урагана; резкий и порывистый, он не трепал, а нещадно срывал с деревьев оставшийся лиственный покров, не внимая их стонам и скрипам, зло привывая носился от дерева к дереву в порыве унизить и раздеть каждое. Преуспев в этом, не успокоился, а взмыл вверх и понесся вперёд, высматривая себе новые жертвы и волоча за собой ворох сорванных листьев, как маленькие доказательства своих недавних побед.
Он покрепче запахнулся. Духоту как рукой снесло и стало холодно. Пронизывающий ветер щипал за щеки и уши, забирался за ворот, с размаху бил по лицу невесть откуда принесёнными листьями. Вдобавок заморосил мелкий и донельзя противный дождь, способный в одиночку хоть кому испортить настроение. Однако ему было не до них: он шёл вперёд и улыбался, а в душе его медленно, но верно всходило солнце...
Окончено: 6 апреля 2005 года
Отредактировано: 20 апреля 2008 года
Къырымтатарлар яшасынъ!
© Copyright: Сервер Садыков, 2012
Свидетельство о публикации №212121000823
Свидетельство о публикации №212121000823
Рецензии