Психоаналитик

Летом 1997 года я закончила школу и поступила в институт. Я оставила позади школу и постаралась стереть из памяти последние два года: тоскливую дорогу по утрам, неприветливые стены, занятия по никому не нужным предметам, одноклассников, с которыми я так и не захотела и не смогла подружиться. Надо сказать, что в самой школе на самом деле все было хорошо: и спокойные одноклассники, и доброжелательные учителя, и общая приятная обстановка. Но сюда я перешла из другой школы, где осталась моя подруга, и я очень без нее скучала. После того, как судьба разлучила с близким человеком, все вокруг кажется чужим, пустым, ненужным...И в общем, за редкими отдельными моментами, я не любила вообще все школьные годы во всех школах и классах, в которых я училась.

Но все эти печальные обстоятельства остались в прошлом, а впереди меня ждал новый этап. И что бы он мне ни принёс, это будет лучше, чем унылая школьная пора. Многого от института я не ждала, но вспоминая папины слова, что студенческие годы - самое счастливое время, я надеялась на что-то интересное.

А это самое "интересное" началось ещё на вступительных экзаменах: тогда я познакомилась с молодым человеком неформальной внешности с обаятельной улыбкой (который впоследствии сыграл, пусть и невольно, важную роль в моей жизни) и загадочной девушкой Машей, которая заслуживает отдельного рассказа.

И вот - экзамены сданы, остаток свободного лета закончился, и наконец я вступаю во взрослую жизнь. Сентябрь, серое небо, дождик, непривычная суета в метро. Студенчество встретило меня широкими коридорами старого здания, холодными аудиториями с огромными окнами, а также шумной толпой разношёрстной молодёжи и каким-то не сразу понятным ритмом учёбы. Вроде бы на каждом занятии что-то рассказывают преподы, что-то пишем в тетрадках, но никто особо не спрашивает… ну, я и расслабилась. Что, разумеется, сказалось на результатах – первой моей оценкой за экзамен была двойка.

Но это не главное. Важным было то, что я наконец-то увидела людей, у которых яркая жизнь, которые ходят в какие-то клубы, слушают что-то непонятное (впоследствии выяснилось, что «непонятным» были The Prodigy – не Иванушки, и уже хорошо!). Как не были они похожи на моих бывших одноклассников: те в основной массе были правильными девочками и мальчиками домашнего воспитания, основной их целью было поступление в вуз, а в любимых музыкантах значились всё те же "Иванушки", а ещё Агутин, а ещё "На-На". Меня лично особенно бесили именно "Иванушки" - русской, доброй, почти детсадовской атмосферой их песен, которые как раз и были созданы для невинных девичьих душ.

Общее впечатление от большинства студенток складывалось совершенно другое: многие студенток были прожжёнными клубными тусовщицами, а некоторые – уже почти созревшими для замужества дамочками. Так как институт был педагогический, то нетрудно догадаться, что мальчиков там было мало… Да и те какие-то... странненькие.

А вообще, только на втором курсе я поняла, как мне повезло с группой: у нас все были оригинальные! И мальчиков нам досталось больше, чем другим - целых четыре штуки (в некоторых группах не было ни одного). В нашей группе люди были приблизительно одного социального класса, у нас не учились ни представители состоятельной "золотой молодёжи", ни нагловатые приезжие. Разве что самый зашуганный парень неожиданно оказался богатеньким Буратинкой.

Среди одногруппников очень выделялся один персонаж, Ваня. А чем именно он был замечателен? Во-первых, у него были идеальные с моей точки зрения внешние данные: длинные ноги, широкие плечи, классические, почти что сошедшие с античных статуй черты лица, густые волнистые каштановые волосы, светлая кожа и зеленоватые глаза. И одевался он со стильной небрежностью и простотой: носил довольно узкие брюки или джинсы с однотонным джемпером или иногда с пиджаком. Это сейчас молодых людей похожего вида полно, а тогда это было редкостью: мужчины в середине 90х одеваться не умели, а на страницах журнала "ОМ" – этой библии молодежной культуры – объяснялись такие элементарные вещи, как делать маникюр и ухаживать за лицом.

Но Ваня привлекал внимание даже не приятным внешним видом. Самым главным и притягательным в Ване было то, что вообще всё, что связано с ним, было окутано загадкой. О себе он почти не распространялся, держался с надменным пофигизмом, любые вторжения на свою территорию довольно резко пресекал. Поэтому невозможно было определить, откуда прилетела к нам эта заморская птица? Кто у него родители, кто он вообще такой?

Но всё-таки какая-то информация нет-нет, да и просочится даже сквозь самый неприступный бастион: со временем кое-что удалось разузнать… Семья Вани, судя по всему, довольно состоятельная, переехала в Москву из Краснодарского края, и он не раз бывал за границей.

Как будто холодное сияние и свежий морской ветер веяли от всего образа Вани, от сине-серых тонов одежды, зелёных глаз. Даже еле заметный южный акцент, который в ком-то другом мог раздражать, придавал Ване очаровательный колорит...

Ваня был известным институтским тусовщиком: всё время торчал то в столовой, то подпирал стену у входа в альма матер вроде как вместе с остальными завсегдатаями, но в то же время особняком. С вечным плеером в ушах и иногда с "кришнаитскими" ароматическими палочками в руках.

Музыка, доносившаяся из плеера, тоже казалась загадочной – какие-то клубные тыц-тыц, а книги, которые Ваня с умным видом доставал из сумки и читал, нарочито игнорируя занятия, были и вовсе предназначены «не для средних умов». В ваниной библиотеке водились труды по психологии, культурологии и восточной философии. Даже для домашнего чтения по немецкому этот неординарный молодой человек выбрал Гессе, объявив, что это «очень умная книга». Именно из-за этой его фразы я почему-то долго не бралась за Гессе… мне казалось, что я для этого недостаточно умная. А через много лет выяснилось, что Гессе (пусть рассказ "Ирис", а не «Игру в бисер», я читала в детстве, в сборнике «Сказки немецких писателей»).

Итак, Ваня представлял собой замечательное сочетание почти модельных внешних данных, интеллекта, стиля и свободы. По сравнению с другими тусовщиками, простоватыми, шумными, панибратски хлопающими друг по плечам, он казался недоступной экзотической диковинкой.

Сказать, что я влюбилась, было бы глупо, более того, это было бы неправдой.

Я оценила его красивую внешность (впрочем, не только я), а также тот высокий класс, который столь редко, увы, встречается. Кроме того, в Ване было то, что я с детства очень люблю: хулиганство и диссидентство - ненависть к военной кафедре, формальностям, зубрёжке, а также свобода, иногда граничащая с хамством (тут он часто палку перегибал) и чувство юмора.

А вот я как раз и не обладала этими распрекрасными качествами, или тогда казалось, что не обладала. Общение с Ваней было вызовом, попыткой доказать самой себе, что я тоже неглупая и интересная, что я отличаюсь от толпы тусовщиц и вообще всячески достойна внимания такого человека (не именно его, а вообще человека таких же достоинств). Я хотела показать всем, что я тоже такая же, просто не было у меня возможности проявить себя. Для этого было нужно, чтобы Ваня признал меня, выделили из толпы... но как?
 
Я понимала, что если действовать стандартными способами, мои шансы невелики – слишком много на Ваню было охотниц, они так и вились вокруг него, как мотыльки. Наверное, если он обратит внимание на девушку, то это должна быть особенная, ни на кого не похожая личность, так как от этих тусовщиц-поклонниц он пренебрежительно отстранялся. Как же проявить себя, чтобы все увидели, что я тоже что-то из себя представляю?

Я думала, но ничего толкового в голову не приходило. Как-то я рассказала о своей проблеме подруге Ольге, которая считалась экспертом по завоеванию мужских сердец и популярности в компаниях. Мне казалось, что Ольга с её богатым жизненным опытом может дать дельный совет. Но увы - подружка поняла мою проблему по-своему: решила, что я хочу встречаться с Ваней. Даже не слушая моих подробностей всей истории, она заявила, что шанс есть всегда, и что нужно отбросить комплексы и сомнения и самой проявить активность – пойти с Ваней в столовую, как-нибудь завести разговор, "случайно" дотронуться рукой, попросить закурить, а дальше всё само пойдёт.

Подружкин совет оказался вдвойне бесполезным: даже если бы я хотела привлечь какого-то парня, я бы не стала делать так, как говорит Ольга. Может быть, в её компании эти штучки и прокатывали. Но применительно ко мне, институтской тусовке и тем более к Ване - это было бы просто глупо и смешно! Все бы решили, что у меня от занятий поехала крыша. Нет, это не наш метод! Таких вот «поговорим» и прижиманий на лестничной клетке у него, наверное, было немало, приелось…

А если серьёзно, то я не люблю навязываться, не курю и не имею привычки хватать людей за разные части тела.

Тем временем жизнь продолжалась. Я училась, проводила вечера за тетрадками, гуляла по грустным зимним улицам, а он вёл долгие и, судя по всему, интересные беседы в столовой с преподавателем по культурологии и с одним мрачным парнем из китайского отделения, жёг свои «кришнаитские» палочки, наслаждался собой, своей свободой и балбесил. Надо сказать, что при всём интеллекте, Ваня учиться не любил, он делал только то, что ему нравилось. Особенно ненавидел он экзамены и всякие формальности, возмущался, что ему, такому умному и классному, приходится что-то зубрить, писать и сдавать.

Такие личности, как Ваня, яркие и необычные, попадаются нечасто, и каждый из них кажется подарком судьбы. И всё же с ними не следует терять здравого смысла: стоит с самого начала не обольщаться их красотой и обаянием, а смотреть критично, отстранённо. Только так и можно понять, что за человек перед тобой и чего от него ждать.

Вот и мне следовало бы обратить внимание на некоторые настораживающие вещи: хотя бы то, что он наотрез отказывался давать свой телефон кому бы то ни было, даже по учебным вопросам (что приводило даже к конфликтам с преподами), и единственным обладателем заветного номера был тот самый мрачный парень с китайского. Или показателен случай, как однажды Ваня выбесился и наорал на Лёшу, с которым они вроде как приятельствовали, когда тот сунул свой любопытный нос в большую ванину книгу с названием «Дзен-буддизм».

Тогда я не имела привычки наблюдать и анализировать, а просто воспринимала всё происходящее как оно есть, как "дано" в учебнике по геометрии. Вот есть такой Ваня, образец загадочности и недоступности, вот есть я, неглупая, но не очень примечательная девушка. Надо это как-то уравнять...

Но на самом деле очень вероятно, что за этой маниакальной скрытностью, за этими вспышками гнева стояли какие-то обычные, не столь красивые причины. Например, убогая съемная квартира, коммуналка, где приходится ютиться с толпой родственников, какие-то семейные проблемы - правда может оказаться любой. Иначе зачем праведно возмущаться, если кто-то попросил номер телефона? Что тут такого? Звонить коллегам-студентам - это вообще-то нормально, причём так считал и сам Ваня, потому что у других он телефоны брал и звонил им сам. А почему остальные должны это делать, а он нет? Ваня иногда сам страдал от собственной скрытности: он вовремя не узнавал о консультации, о задании, о встрече, потому что никто не мог ему позвонить и предупредить. 

Не будет здоровый и самодостаточный человек городить какие-то высоченные заборы вокруг своей личности и биографии. Если надо что-то спрятать, он сделает это более адекватно: уйдёт от темы или просто скажет, что не хочет этот вопрос обсуждать. Если ему неприятно, что друг трогает его вещи, об этом тоже можно вежливо и уважительно предупредить. Но не орать и не возмущаться - это уже похоже на бабские истерики. Мужчины так себя не ведут. Несколько раз случалось, что Ваня занимал деньги и не хотел отдавать. Тоже о многом говорит.

Что же скрывал Ваня? Возможно, он вовсе не был так богат и уверен в себе. Например, однажды мы все встретились после каникул и радостно делились летними, ещё свежими новостями. Ваня пафосно заявил, что он ездил отдыхать за границу (а в то время это было очень даже шикарно). Все поверили. Но моя подруга случайно услышала, что он говорил кому-то, что ни в какой загранице он не был, а ездил к родственникам на юг.

Это были крупицы информации, а когда данных мало, простор для фантазии позволяет нарисовать всё, что угодно. Я воображала квартиру в сталинском доме, в центре Москвы, очень современно обставленную, в шкафу до четырёхметрового потолка - ряды книг, дисков, сувениров из далёких, экзотических, не доступных мне стран. Окно на каком-то высоком этаже выходит на набережную Москвы-реки, оттуда видно сине-бирюзовое небо, из открытой форточки дует прохладный ветер. Сталинский дом как бы был навеян классической внешностью Вани, а современный, лёгкий, небрежный интерьер "родился" из моих представлений о его путешествиях.

И всё-таки, что же мне делать? Ничьи советы тут не годились, если передо мной стояла задача проявить себя, значит, и использовать нужно было только то, чем обладаю именно я - и больше никто.

Способ нашёлся сам собой. Однажды на какой-то паре наши глаза встретились, а потом Ваня опустил взгляд на мой блокнот с рисунками, который лежал у меня на столе и... попросил посмотреть. Я протянула ему блокнот с замиранием сердца. Ваня долго и внимательно изучал его, потом вернул и сказал что-то одобрительное… и, что было странно, уважительное.

Домой я не ехала – летела на крыльях! Лёд тронулся, и стильный интеллектуал наконец-то признал меня.

Так продолжалось несколько недель – мы ходили на занятия, Ваня разглядывал мои рисунки, а потом пару раз нам удалось поговорить на перемене. Зашла речь о вдохновении для рисования, о фантазиях, а потом Ваня зачем-то попросил рассказать о своих снах. Как он сказал, ему нужны сны, и не просто сны, а "много снов".

Как-то само собой на этой почве мы сблизились, кое-кто даже стал шутить, что мы пара, хотя никакой парой мы, конечно, не были. В апреле вместо экзамена по фонетике, которую вела преподавательница-хиппи, нам предложили участвовать в фонетическом конкурсе. Для этого каждая группа должна была поставить маленькую пьесу на английском, и всем актёрам обещался экзамен автоматом. В нашей группе были две артистические личности – брат и сестра Лёша и Лена, и мы решили поставить "Спящую красавицу". Так как английское название сказки Sleeping Beauty можно перевести и как "Спящий красавец", вместо девушки у нас был принц.

Ваня был спящим красавцем, а меня выбрали на роль принцессы-охотницы, этакой амазонки.

В конце спектакля полагался поцелуй. Ваня со мной целоваться отказался, пусть даже таким вот шуточным способом. Впрочем, я не очень-то и обиделась – главное, он выделял меня из толпы, а мне ничего другого было и не надо.

К тому же, чтобы решить проблему конечной сцены, наши затейники-близнецы придумали остроумный ход – в момент «поцелуя» Лёша, игравший короля, выбежал на сцену с большой табличкой CENSURED.

Наши беседы о сновидениях продолжались, а однажды перед каким-то зачетом я наконец-то спросила, что означали мои сны. И он вывалил на меня столько выводов, что характер у меня ужасный, и мучают меня какие-то ужасающие монстры и вообще лучше уж сразу на тот свет, чем так.

Впоследствии я поняла, что почти всё это было плодом фантазии «психоаналитика», но тогда в аудиторию я вошла заплаканной (зачет, правда, сдала). Вот что значит непрофессионализм – мог бы и психику мне поломать такими «диагнозами».

Мой интерес к Ване и его психологическим исследованиям, прежде чем окончательно угаснуть, ещё раз вспыхнул летом, во время сессии. Я зачиталась книгами Фрейда и на одном экзамене получила 4 вместо 5.

Это был лишь одна небольшая неприятность, которую косвенно принёс мне Ваня. За всё остальное я могу сказать ему огромное спасибо! Ведь для того, чтобы стать достойной внимания такого человека, я стала читать книги по психологии и философии. Чтобы казаться безупречно умной, я стала лучше учиться и даже писала контрольные и самостоятельные работы за некоторых наших студентов, в том числе и за Ваню. Результат меня радовал - я заново полюбила читать, с учёбой не было проблем, и я стала тоже наслаждаться собой и теми прекрасными вещами, которые открыли мне интеллектуальные занятия.

Что любопытно, после окончания института Ваня-таки превратился в свою противоположность и стал преподавателем.