Брат солнца. Глава 3

Какие-то сумасшедшие дачники в том конце деревни решили заготовить впрок восемь кубометров дров. Работники с лесопилки их напилили, а Костька подрядился их колоть. Работы было много. Они кололи весь день, - до вечера; с перекурами, конечно. Во время перекуров Бусыгин думал, - браться ли за поиски Брезгуновского стрелка или нет. Но с Костькой они обсуждали другое, - куда хозяевам столько дров. Они бывают только летом; сколько-то нужно на баню, сколько-то на отопление. А хранить дрова негде, - половина сгниет.
Ночью, несмотря на усталость от работы, он не мог уснуть, - ворочался и ругался шепотом. Было, конечно, желание заработать сто тысяч вот так, - одним махом; но погружаться в свою прошлую жизнь, во все эти разговоры-переговоры, борьбу психик и амбиций наших измученных и запутавшихся в добре и зле людей ему очень не хотелось. У него сложились здесь нормальные отношения, он был в меру загружен работой, у него было достаточно свободы, - и ему очень не хотелось все это ломать. Следователей, даже бывших, здесь не любят. Как к нему будут относиться, когда все это всплывет? – Очень  трудно сказать…
А рядом с ним спала его нынешняя «гражданская жена», всю жизнь проработавшая в местной библиотеке. «Гражданская жена»! «Что это еще за «гражданская?» - подумал Бусыгин, но признался себе, что не знает, как это еще может называться. Главное, он понимал, что без нее его жизнь была бы не просто тяжелой, она была бы бессмысленной. Вот она была счастливым и удивительным человеком! Она верила в свои книжки! В ней не было этих мучений, которые изводили когда-то, - и теперь изводят, - бывшего следователя Бусыгина. Она жила малозаметно, бедно и правильно; в его же профессии были свои недостатки. Она отнюдь не способствовала исправлению нравов, а, скорее, констатировала их падение и иногда его усугубляла, - если видеть вещи так, как их видел Бусыгин…
Наконец, он уснул. А утром проснулся с мыслью:
 - Да хрен с ним! Без разницы…

И после колки дров он зашел в тот день к Брезгуновым. И хотя они сели теперь не в холле наверху, а в беседке рядом с баней, разговор их как будто и не прерывался.
 - Хорошо, я попробую вам помочь. Но хочу сразу сказать, что никаких особых возможностей у меня нет. И если дело зайдет далеко – в политику или раздел каких-нибудь местных финансовых сфер, - я туда не полезу. Портить себе жизнь я не хочу.
 - Что же нам делать, если мы обнаружим, что все так серьезно? – спросил Брезгунов.
 - Мы сообщим факты следователям.
Елена Григорьевна снова, как и вчера, скорчила недовольную гримасу.
 - Не надо так морщиться, Елена Григорьевна. На самом деле следователи пока еще умеют работать, просто в их работу любят вмешиваться и создавать всякие препоны; кроме того, зарплаты у них не ахти, а работы – наоборот – много.
 - То есть все-таки реально они работают плохо.
Бусыгин вздохнул.
 - У нас все работает плохо.
 - А если они не захотят к нам прислушаться?
 - Тогда используйте все, что только может вам помочь, может быть, кому-то в чем-то придется уступить. И поймите, я не Господь Бог. В настоящий момент я один. А в таких случаях, как у вас, возникает очень много версий. Их надо прорабатывать, - ездить, встречаться с людьми. Даже если вы дадите мне миллион, я не могу разорваться, - и вам понадобится терпение. Много терпения… И закон не на моей стороне – у меня ни лицензии нет, ничего…
Он посмотрел на Брезгуновых, и ему стало понятно, что никакие сомнения и преграды их не смущают. Видимо, Саня хорошо его разрекламировал. А что он сейчас может на самом деле?
 - Ладно… - продолжил он. - Речь шла о ста тысячах… Давайте так. Я возьму их у вас, если найду стрелявшего и получу доказательства, что он стрелял. Или он сознается, что это сделал. Я надеюсь, я могу вам доверять?
 - Конечно - конечно, - торопливо сказал Брезгунов.
 - А мне доверять можно.
 - Да-да, нам сказали, что вы добросовестный и кристально честный человек. И что это – одна из причин вашего ухода из органов.
 - Отставки.
 - Да, отставки. То есть мы уверены, что к вам можно обратиться.
 - Тогда такой вопрос: а если я никого не найду?
 - Не сомневайтесь, мы заплатим исходя из затраченных вами усилий.
Бусыгин подумал, что эти слова могут значить что угодно, но торговаться он не любил и поэтому сказал:
 - Ладно… Хочу только еще раз предупредить вас: скорее всего это дело не стоит таких денег. Тот, кто стрелял в вас, видимо, просто выпустил пар. И вы ему больше не нужны. Если бы вас хотели убить целенаправленно, - мы бы с вами уже не разговаривали…
 - Все это хорошо, - сказал Брезгунов, - но только если у вас под носом не пролетает пуля. Это, знаете, действует на нервы. У меня всю ночь руки тряслись и лицо дергалось. Я не самый робкий человек и иногда умею взять себя в руки. Но ждать второй выстрел – это врагу не пожелаешь. Я хочу знать, кто это сделал и, если все было так, как вы говорите – жить дальше спокойно.
 - Хорошо, – тогда прошу выдать мне аванс тысяч в десять, так сказать, на представительские расходы.
Брезгунов достал из брюк бумажник, посмотрел на жену, вытащил из него две пятитысячные купюры и протянул Бусыгину. Тот отправил их во внутренний карман своей рабочей куртки и извлек - из него же -  ручку и записную книжку.
Взглянув на супругов, он спросил:
 - Ну что, начнем?
 - Начнем.
 - Для начала я задам вам много вопросов. Давайте только не будем нервничать. Я знаю, что это утомляет, что большую часть этих вопросов вам уже задали и так далее. Но это нужно вам самим, поэтому прошу потерпеть. И еще… Давайте разделимся. Елена Григорьевна, пройдите, пожалуйста, в дом, сначала мы побеседуем с Иваном Николаевичем.
На лице Елены Григорьевны появилось недоумение, и она явно хотела что-то сказать, но сдержалась, встала и ушла в дом.
Бусыгин проводил ее взглядом, открыл записную книжку и написал: «И.Н. Брезгунов». Дальше, со слов потерпевшего последовали записи: «1959 г.р. бр и сест. нет. родит. ум.
жен. 2 раз. 1-я Татьяна Юрьевна Гурьева; замужем – Комарова, живет в городе, дет. не было. И.Н. законч. ин-т. лесн. промышл., раб. маст. на меб. фабр. в Ст. Селе…»
Предыдущая жизнь и родственные связи Ивана Николаевича Брезгунова уложились в две страницы убористым почерком с сокращениями. Все шло гладко до вопроса о положении Ивана Николаевича в местной политической среде. Он сообщил только самые общие вещи, - что заседает в местном совете, во время предвыборных кампаний выступает на митингах и встречается с избирателями.
 - Но ведь, Иван Николаевич… - попытался убедить его Бусыгин. - Как же я могу разобраться с этой стороной дела, если вы все от меня скрываете?
Но Брезгунов только покачал головой. Вообще весь его вид говорил о том, что с Бусыгиным здесь разговаривают только в силу необходимости, и за определенные грани ему заходить нельзя.
 - Иван Николаевич… - сделал еще один заход Бусыгин, - и какой тогда смысл меня нанимать? Я вас не понимаю…
 - Делайте то, что считаете нужным, - сказал Брезгунов, - я скажу вам то, что можно.
Бусыгин подумал и спросил:
 - Ну, хотя бы какие-то конфликты у вас есть в этой среде?
 - Только организационные или административного характера, - кто, когда и что должен сделать и как.
 - Тогда я скажу так: вы находитесь в определенной структуре, занимаете в ней определенной положение. Да?
 - Да.
 - На ваше место никто не претендует, зависти к вам нет, личной неприязни нет…
 Брезгунов посмотрел на своего сыщика долгим застывшим взглядом и буквально выдавил из себя:
 - Я подчиняюсь внутрипартийной дисциплине. Ко мне претензий нет.
 - Но конфликты интересов у вас бывают? По поводу тех или иных решений?
Депутат снова словно окаменел, а потом сказал:
 - Это не мой уровень… Я занимаюсь другим… И пишите, пожалуйста, поменьше…
 - Хорошо, буду запоминать. А как началась ваша карьера?
 - Мне предложили поработать на выборах. С этого момента я попал в обойму.
 - Это, конечно, очень туманно… Кто предложил?
  Брезгунов не ответил, но, взглянув на его лицо, Бусыгин перешел к следующему вопросу.
 - Ладно… Кем вы работаете?
 - Я заместитель директора мебельной фабрики. Вообще все это можно узнать из моей страницы на сайте администрации Старосельского района.
 - Хорошо, я посмотрю. А в чем суть вашей работы?
 - Общая организация, внутренняя логистика.
 - А что конкретно вы делаете?
Брезгунов замер, но не так сильно, как в предыдущие разы.
 - Я работаю с бумагами. Внутренняя документация, сводки, отчеты, подписываю приказы, контролирую некоторые производственные процессы.
 - Опять же, - есть ли зависть, конфликты…
 - На меня косо смотрят… Особенно нижестоящие работники, но открыто мне никто ничего не высказывал.
 - То есть, по-вашему, получается, что если не вдаваться в подробности, то ни со стороны политики, ни со стороны вашей работы у вас никаких острых ситуаций не возникало?
 - Да, можно и так сказать.
 - Вас это не удивляет? Я говорил о том, что это маловероятно, и что преступление, скорее всего, не носит какого-то очень уж умышленного характера, - а вы мне не очень-то верили. А теперь вы сами фактически мне сказали, что по двум наиболее опасным направлениям особых поводов беспокоиться нет.
 - Пожалуй… Да… Ну, понимаете, стресс… На горячую голову трудно все воспринимать правильно…
 - Если, конечно, вы что-нибудь от меня не скрываете. Вообще, если честно, мне трудно представить, чтобы у депутата районного совета не было конфликтов…
 - Ну... Ищите – и все, что найдете – ваше…
 - Ладно… Давайте перейдем к семье. На почве наследства, дележа квартир, имущества, общей собственности какие-то проблемы есть?
 - Имущество у нас свое… Своим трудом, так сказать… Наследство… - Я был единственный наследник, у меня наследник тоже один.
 - Кто?
 - Сын, - вы же записали.
 - А жена?
 - Ну и жена.
 - То есть, завещания у вас нет?
 - Нет.
 - А где сын сейчас?
 - Здесь, в доме.
Бусыгин посмотрел в записную книжку. Сына звали Владимиром, ему было 20 лет и он учился на экономическом факультете того же института лесной промышленности.
 - А какие у вас отношения с сыном?
 - Вот здесь у меня конфликт, - вздохнул Брезгунов и по этому вздоху Анатолий Михайлович понял, что конфликт этот никакой опасности в себе не несет.
 - В чем же он заключается?
 - Парень учится на третьем курсе… Ни черта не хочет знать и с шестого класса только и делает, что сидит за компьютером… Только сидит, - и переписывается с бывшими одноклассниками, согруппниками… Знаете… - вдруг Брезгунов заговорил необычно проникновенно, - ведь мы все делаем ради наших детей, их будущего… А он не думает о будущем… Он только в данный момент хочет сидеть за компьютером – и больше ничего.
 - А, может, лишить его этого компьютера, - и все?
 - Будет истерика, все зашло слишком далеко… Так его можно хотя бы оторвать иногда и заставить хоть немного поучиться…
 - Истерика с угрозами?
 - Обычно это сводится к крикам типа «Вы мне всю жизни испортили». Вообще… Мы его не понимаем, а он – нас.
 - А он мог бы решить попугать вас, взять отцовскую «Сайгу»… выстрелить в туалет?
 - Нет. Во-первых, «Сайга» хранится в сейфе с кодовым замком, а шифр знаю только я один. Во-вторых, он сам умеет  портить мне жизнь и получает от этого удовольствие. Большего, мне кажется, ему не нужно.
 - Иван Николаевич… - осторожно спросил Бусыгин, - а зачем вам «Сайга»?
 - В нашем кругу принято проводить время на лоне природы. Мы ездим на охоту.
 - И как у вас успехи?
Брезгунов улыбнулся.
 - Благодаря этой «Сайге» мне удалось вписаться в коллектив. Это главное.
 - Но вы подстрелили что-нибудь?
 - По большей части мы стреляем по банкам и бутылкам.
 - И вот этим самым вы и занимались в день, когда в вас стреляли.
 - Да. Надо держать марку.
 - А где это было?
 - В Верхнем Овраге у Юрмы.
 - Ездили туда на машине?
 - Да. С сыном. Он тоже любит побаловаться. А животное я убить не смогу… Жалко. Хотя у нас есть любители.
 - Хорошо, примерно понятно… А вот… Елена Григорьевна… Мне кажется, вы с ней не очень-то ладите…
Брезгунов помрачнел.
 - Наши интересы заметно разошлись в последнее время. «Золотую рыбку» читали? «Не хочу быть простою крестьянкой…» Мы поженились… уже больше двадцати лет назад. Я – второй, она – третий раз. У нее была дочь от второго брака, которая быстро отдалилась от нас, вела себя очень замкнуто и по большей части жила у бабушки. Елена закончила пединститут, но учителем почти не работала, быстро стала методистом в школе, потом – уже у нас – в РОНО, сейчас она – специалист. Я устроился мастером на производство и так бы там и работал, - меня все устраивало. Потом я стал кандидатом… Э-э… депутатом. Если честно, я перепрыгнул свою планку. Лично мне больше ничего не нужно, я даже согласен расстаться с любой должностью. Но не ей. Она моложе меня и ей нужны новые достижения. Она очень любит управлять. Или чувствовать, что управляет. Я думаю, это одна из причин, по которым она вышла за меня замуж. Я, конечно, управляемый человек, - мной управляют система и обстоятельства. Но у нее, у Лены, это не очень получается. Она злится, мы ругаемся. Все как в любой другой семье…
 - Не похоже, чтобы ваша жена могла взять в руки «Сайгу» и бабахнуть в туалет…
 - Это не ее стиль. Она любит манипулировать. Нажать курок должен был кто-то другой. Но при этом ей была бы нужна цель, которую она этим достигнет. А ее нет, по крайней мере, я не вижу ничего такого, чего она могла бы добыть не моими руками – на нашем с ней уровне, разумеется… Да… Будем жить в этом гадюшнике до скончания века…
 - А ревность? Есть у нее поводы для ревности?
 - Они всегда есть, - улыбнулся Брезгунов, - это такое дело… Даже если ничего нет.
 - А все-таки?
 - Ничего такого, чтобы взяться за оружие. Потом это все теория… Когда я вбежал домой, и сын, и жена были дома. Я видел их лица. Они никак не могут быть с этим связаны.
 - Ну что же, тогда остается местное население… Как у вас дела с местными жителями?
 - Мы не связываемся с местным населением. Все, что нужно, мы возим из Старого Села. Строителей тоже нанимали оттуда. Здесь ведь народ делает все попросту – вида никакого нет. Никакого понятия о стиле. В общем, это не наш круг общения.
 - А почему вы не достроили забор?
Брезгунов с неохотой сознался:
 - Решили пока отложить из-за денег. Деньги есть, но они нужны то там, то сям… Купили вот сыну квартиру в городе, - неудобно ведь ездить на учебу отсюда. Взяли кредит. А проценты сейчас ведь сами знаете какие…
 - А сто тысяч у вас есть?
 - Не волнуйтесь, на особые случаи деньги отложены. А забор потерпит. Тем более он есть, только не сплошной.
 - Может, вы денег кому-то должны?
Брезгунов помотал головой.
- Хорошо. Давайте вернемся к самому выстрелу. В общих чертах мне уже рассказали, как это было. Давайте уточним детали. Во сколько вы пошли в уборную?
 - Точно не скажу. Знаю, что звонил в милицию в час семь минут.
 - Вы, извините, регулярно так выходите в туалет?
 - Нет. Ночью, бывает, выхожу, но в разное время и не всегда.
 - В доме горел свет?
 - Только на лестнице на второй этаж. Ночник. Он освещает все внутренние переходы, - чтобы ночью не убиться.
 - Можно было увидеть снаружи, как вы ходите внутри дома?
 - Нет.
 - Когда вы шли, были отблески молний? Что вы вообще видели сами?
 - Через три дома от нас горит прожектор. У нас его свет, конечно, сильно слабнет, но, помню, он как-то… отсвечивал, - от дождя, кустов… А молний, пока я шел, не было. Когда в доме шел – были, и уже там – когда все случилось.
 - А какая, вообще, была видимость? Вот вы сами на сколько метров видели?
 - Ну… - Брезгунов задумался и посмотрел в сторону туалета. – Уборную было видно от дома; но на земле… Наверное даже если в шаге от меня лежал бы человек, я бы его не заметил.
 - А вас заметили бы?
 - Ну, наверно, когда дверь открывал… А! – вдруг воскликнул он, - я понял!
 - Что?
 - Почему он не выстрелил второй раз!
 - Почему?
 - Дверь была закрыта, и у дома было темно! Он меня просто не видел!
 - Может быть… А вот первый выстрел, - как это было?
 - Я не знаю… Я просто был в туалете, а потом – раз – и все. Дырки в стенах.
 - А выстрел вы слышали?
 - Нет. Только пулю.
 - Что же, - с глушителем стреляли?
 - Не знаю… Гром был… все слилось… Может и слышал…
 - То есть сначала была молния, потом гром, а потом – пуля.
 - Да.
 - Ну это хоть что-то… А щели в туалете есть?
 - Нет, там вагонка, сделано очень хорошо.
 - То есть понять, как там располагается человек, очень сложно.
 - Да.
 - Вот это и заставляет думать, что преступник стрелял импульсивно и больше вами не интересуется.
 - Не вижу связи…
 - Ну вот представьте хладнокровного убийцу, который твердо намерен кого-то убить. Он до конца не отступит от своего, он захочет увидеть жертву и убедиться в том, что он сделал свое дело. А поставьте его в обстоятельства вашего дела, - он в них не вписывается. Тут человек думал: «Убью!», но видеть крови, ран, мучений – не хотел, его чувства на долго не были рассчитаны, - он отчего-то был зол на вас или вообще неизвестно на что зол, - и надо было эту злобу на что-то направить, но так, чтобы самому эмоционально не пострадать, понимаете?
 - Примерно.
 - Вам такие люди случайно, не попадались в последнее время?
 - Что-то… не припомню… с другой стороны, так можно почти на каждого подумать.
 - Да, у нас народ такой… Скор на расправу… Не обязательно, конечно, все было именно так. Вообще могло быть как угодно. Просто это выглядит наиболее правдоподобной версией. Мне кажется.
 - Ну что же… - продолжил Бусыгин, записав что-то в записную книжку, - пока, пожалуй, все. Хотелось бы иметь номер вашего телефона…
 - Конечно-конечно…
Они обменялись телефонами и Анатолий Михайлович продолжил:
 - Прежде чем разговаривать с Еленой Григорьевной, я хотел бы осмотреть уборную. Вы пройдите пока в дом, а я подойду к ней, полюбопытствую, - будто бы сам по себе. Пока не хочу, чтобы в деревне узнали, чем я теперь занимаюсь, - а то потом слова из людей не вытянешь.
Брезгунов ушел в дом, а Бусыгин окинул взглядом туалет, заглянул в отверстия от пули. Увидел он через эти отверстия кусты тальника, которые широкой полосой росли между старицей и дорогой, которая шла по задворкам. Со стороны это выглядело, действительно, как если бы какой-нибудь праздношатающийся осматривал местные достопримечательности. Потом он тоже вошел в дом. Брезгунов ждал его в прихожей.
 - Она в кухне, - сказал он.
Они прошли в кухню.
 - Очень даже неплохо сделано, - похвалил кухню Бусыгин. Кухня была выдержана все в том же псевдоруссконародном стиле, но сделана была действительно аккуратно. – Елена Григорьевна, давайте сядем с вами вот в этом углу… А вас, Иван Николаевич, я попрошу удалиться. Поверьте, конфиденциальность в этом деле не помешает.
Брезгунов послушно вышел из кухни и стал подниматься по лестнице наверх, а Анатолий Михайлович и супруга депутата сели на обитые кожей сиденья кухонного уголка.
Елена Григорьевна заметно нервничала, но вовсе не от того, что она что-то скрывала, а потому что ей не нравилось зависеть от человека, одетого в рабочую одежду, не очень хорошо выбритого и при этом выставившего ее с разговора с мужем. К тому же как на него можно воздействовать и можно ли им управлять вообще, она не понимала.
Видя ее беспокойство, Бусыгин заговорил спокойным, умиротворяющим, совсем не деловым, - как с ее мужем, - тоном.
 - Елена Григорьевна, для начала я задам вам много формальных вопросов, поэтому давайте наберемся терпения…
И хотя было видно, что терпение у Елены Григорьевны кончилось давно, он довольно быстро заполнил еще полторы страницы своей записной книжки. Там появились записи о том, что родилась она в 1965 году, закончила педагогический институт, что у нее есть сестра, которая живет во Владивостоке; далее последовали фамилии двух ее предыдущих мужей, один из которых был ошибкой молодости, а второй непозволительно долго просидел на капитанской должности в одной воинской части в Карелии. От мужа-военного у нее осталась дочь, которая не сошлась характером не только с отчимом, но и с Еленой Григорьевной, поэтому воспитывалась бабушкой – матерью отца. Все связи с ней были разорваны. Все это Елена Григорьевна сообщала с плохо скрываемой неприязнью. Про дочь она сказала «наверное, учительницей теперь работает», при этом слово «учительница» прозвучало почти как ругательство. Выслушав всю эту эскападу, Бусыгин записал только «дочь от вт. брака» и имя. Очевидно, контакт с этой ветвью был потерян довольно давно.
Сама Елена Григорьевна работала специалистом РОНО, среди ее обязанностей большое место занимало сотрудничество с милицией, санэпидемстанцией и другими органами  контроля и власти.
Заговорив о муже, Анатолий Михайлович легко спровоцировал ее на откровенность, хотя эта откровенность принесла ему не так уж много информации.
 - А что вы можете сказать о муже, Елена Григорьевна? – задал он сначала общий и почти бессмысленный вопрос.
 - Что же я могу сказать… Он депутат… заместитель директора мебельной фабрики… Я не знаю, что сказать…
 - Но вы довольны его положением в обществе?
 - Нет, – честно ответила она. – Не довольна. Если бы не я, он бы всю жизнь работал мастером на этой задрипаной «фанерке». Ему же не надо ничего. Он вон и туалет не как люди сделал, а на улице. За что и получил.
 - Но он вроде бы депутат… Член партии. Не все же становятся депутатами,- хоть и районного совета.
 - Да какой он депутат! Другие вон уже на всю область делами ворочают, все имеют… А этот…Делает, что скажут, всего боится…
 - Боится? Чего боится?
 - А вот это не ваше дело, чего он боится!
 - Как это не мое? Зачем же вы меня нанимали?
Елена Григорьевна сложила руки на груди и посмотрела Бусыгина неожиданно умным колючим взглядом.
 - Место свое потерять боится. Потому что не его это место.
 - Что значит не его?
 - Рылом он не вышел, чтобы его занимать.
 - Что, какой-нибудь конфликт на этой почве?
 - Он делает, что ему говорят, понятно? Какой у него может быть конфликт? Господи… Так и проживем всю жизнь в этой дыре… С этим грибом бесхребетным…
«С грибом…» - повторил про себя отставной следователь. Он любил собирать грибы. На несколько секунд Иван Николаевич вызвал у него симпатию.
 - Как же он депутатом-то стал, если он гриб бесхребетный?
 - А вот это уж точно не ваше дело.
 - Елена Григорьевна, я должен все прояснить, понимаете – все! Иначе как я могу оценить степень опасности с той или с другой стороны?
 - Вы же сами сказали – это местных рук дело.
 - Сказать-то сказал… А вы со мной согласны?
 - Конечно.
 - А почему вы тоже так думаете?
Брезгунова посмотрела на него так, что он подумал: «Хорошо, что она в РОНО работает, а не в школе… от такого взгляда… дети, наверное, становятся идиотами».
 - Да они все нам завидуют! – раскрыла она истину, недоступную для его понимания. – Вы видели, как они смотрят? У них комплекс неполноценностей!
 - А-а! – сказал Бусыгин и подумал: «Она ведь не соображает, что до вчерашнего дня я тоже был «они» и у меня тоже был «комплекс неполноценностей». И продолжил. – Надо это записать…
 - Запишите. Или нет, лучше не надо.
 - Хорошо. А что, кто-то вел себя агрессивно по отношению к вам?
 - Да все! Они все время смотрят на наш дом плохими глазами!
 - Зависть… - подыграл Анатолий Михайлович.
 - Конечно… - горячо поддержала его она, - они такие неудачники…
«Ну и экземпляр попался», - подумал он.
 - А вы не высказывали кому-нибудь своих претензий по этому поводу?
 - Зачем? Кому? Ну вы подумайте – где мы и где они…
Весь образ мыслей, само существо Елены Григорьевны вызывало у него некоторый ступор. Он не любил работать с такими «клиентами» еще в своей «прошлой» жизни, и тем более это занятие не нравилось ему теперь, через столько лет, - когда он уже потерял во многом некоторую профессиональную притупленность чувств.
 - Ну что же, - сказал он. - Пока, пожалуй, всё. Теперь я хотел бы поговорить с вашим сыном.
 - Он здесь ни при чем.
 - Я хотел бы услышать это от него.
 - Зачем беспокоить мальчика? Его уже допрашивали, он нервничает. Давайте я сама все расскажу.
Брезгунов понял, что она хочет отыграться за то, что он все время ей противоречил, настоял на том, чтобы она ушла из беседки; и вообще, если бы не сложившаяся ситуация, она никогда не стала бы иметь дело с таким человеком как он. Поэтому с ее точки зрения  его хоть чуть-чуть надо было поставить на место. И он решил пока дать слабину, чтобы не разругаться вот так сразу.
 - Хорошо. Рассказывайте.
 - Отношения с Володей у нас сложные. Он много сидит за компьютером. Это его сильно изменило. Он не такой как мы. Он не хочет работать, учиться. Но он хороший мальчик, старается «через не хочу».
 - Как на это смотрит отец?
 - То, что я сказала – наша общая точка зрения. Понимаете, пока он учился в школе, я, как сотрудник РОНО, могла как-то на учителей повлиять, где-то их одернуть… Понимаете?
 - Понимаю.
 - В ВУЗе все сложнее. Многие вопросы решаемы, но ребенок не чувствует со стороны педагогов стимула к обучению.
 - То есть?
 - Это сложно объяснить…
 - Ну хорошо… Но почему вы так сразу говорите, что он тут не причем?
 - Ну зачем ему это? Он знает, что он – все, что у нас есть, что мы сделаем для него все, что сможем. Никакой необходимости стрелять, пугать отца у него не было. К тому же он был дома во время выстрела, сам очень напугался.
 - А вы тоже, вроде бы, были в доме?
 - Да.
 - Вы слышали выстрел?
 - Нет, первое, что я услышала – это крик мужа.
- И побежали ко входу?
 - Да. И сразу столкнулась с Володей, - он еще не спал и выскочил из своей спальни. Он сидел за компьютером.
 - Ну ладно, - сказал Бусыгин, - для начала хватит. Мне уже есть над чем подумать. Посмотрим, как это все разляжется по полочкам… Тогда и будем продолжать…  Позовите, пожалуйста, Ивана Николаевича, будем прощаться.
Когда Брезгунов спустился, Елена Григорьевна спросила Бусыгина:
 - Что вы будете делать дальше?
 - Пока я должен подумать. Очень хотелось бы убедиться в том, что нет угрозы по каким-то политэкономическим причинам. Но, чувствую, что тут помощи с вашей стороны я не дождусь.
Он посмотрел на них и понял: да, не дождется.
 - Ну что же, придется добывать эту информацию своими способами…
И вновь никакой реакции. Тогда он попрощался, сказал, что через некоторое время свяжется и  вышел.
Брезгунов закрыл за ним дверь и стал подниматься наверх. Его супруга посмотрела на него и сказала:
 - Надо было ему все рассказывать. Все!
 Он обернулся и немного передразнил ее интонации:
 - А еще МЕНЯ дураком называла…
 - Но ведь он может ничего не найти…
 - Не волнуйся, оттуда, - он поднял палец кверху, - нам ничего не угрожает, - я тих как агнец божий…
Это ее и раздражало и успокаивало одновременно…

Выйдя от Брезгуновых, Бусыгин направился к тальнику, который он видел через отверстия в стенах туалета. Здесь, на задворках, продолжалась дорога, которая была и за домом Вереницыных. На самом деле это была не дорога, а просто накатанные колеи, оставшиеся от машин, которые сворачивали с трассы и проезжали «по задам» к месту купания на старице или еще дальше – далеко за деревню – к реке. Этим летом купаться ездили мало, поэтому трава даже в колеях была непримятая. С первого взгляда было видно, что по обочине сто лет никто не ходил. Луговина местами была прибита ветром и дождем, но ни одной характерной для человечьих следов примятости на ней не было.
Значит, стреляли с дороги. Анатолий Михайлович обернулся на уборную на участке Брезгуновых и мысленно проследил линию выстрела до пересечения с дорогой. Без сомнения все это, причем более качественно, проделала и следственная группа. И, очевидно, пришла к тому же выводу, что и Бусыгин: тот, кто стрелял, не делал никакой засады. Он просто пришел, прицелился и бабахнул.
«Странно, - подумал бывший следователь, - как он разглядел ночью уборную? Как нашел гильзу?» По самому выстрелу было много несуразностей и ему тоже, как и Сане, начало казаться, что это Брезгунов сам выстрелил в уборную, а потом  раструбил об этом по всем доступным каналам. А дальше должна была начаться какая-то политическая игра. Судя по тому, что он шагу без команды не сделает, кто-то направил его на этот путь.
Но ведь у Брезгунова был страх! Это сейчас он более-менее спокоен, а ведь даже вчера этот страх был заметен! И они нашли его, Бусыгина, отследили и упросили добраться до истины! А ведь в случае самострела истина-то им как раз не нужна! Значит, выстрел все-таки был.
«Профессионал? – продолжал рассуждать он, осматривая предполагаемое место выстрела, - непохоже. Уж если стрелять ночью – то в дверной проем или – через окно – когда он спускался по лестнице. А где ствол, гильза? Где-нибудь здесь, в траве? Непохоже… Тут все на виду. Может быть, все это лежит на дне старицы? Но как он смог – ночью, при криках Брезгунова, на нервах добраться до старицы и не наследить, не помять травы? Фонарик тут ведь не включишь. Просто бросил? А если бы промахнулся? И где следы? Допустим, его ждала машина – где? Если на задворках, - то ее бы увидела вся деревня. Да даже если бы она просто встала на трассе – тоже наверняка кто-нибудь заметил бы».
Да, пока непонятного было много… Надо бы поспрашивать местных, но пока Бусыгин не знал, как ему заняться этим делом. Ну, проведет он одну беседу – сыграет дурачка, - ну, вторую, но уж на третий-то раз точно догадаются, чем он занимается. И тогда – пиши пропало: тут через две семьи на третью мужики сидели – кто за что. Мало того, что слова потом из них не вытянешь, так и жизнь после этого совсем по-другому пойдет… Эх, зачем ему все это было нужно…
Он решил для начала все обмозговать, а пока… Пока можно пойти поговорить с этим парнишкой, Вереницынским сыном. Он, похоже, не знает ничего, зато с местными контакт у него пока не очень. Да и надо с чего-то начинать, в конце концов…

«Стирать всегда, стирать везде. Стирать – и никаких гвоздей, - вот лозунг мой, - и солнца!» - вертелось в голове у Артема.  Стирка, а не странный выстрел в депутата районного парламента занимала его начинавший потихоньку отдыхать мозг.  Проснулся он в тот день удивительно рано для себя – полдесятого. Светило солнце; он вспомнил свои вчерашние неприятные ощущения от заношенной уже одежды, - и решил наскоро постирать. Однако «наскоро» не получилось. Он умывался, завтракал, вытаскивал тазы, набирал и грел воду, - и все это время в голове его вертелось слово «стирать» и влезало во все тексты, которые только удавалось вспомнить. Тогда он замирал и декламировал про себя что-то вроде:
«Благословляю вас в дорогу
Вослед врагам, должно, найдутся и друзья.
Стирайте там, где можно, Слава Богу,
И уж конечно там стирайте, где нельзя!»
Потом он тихо посмеивался над этой ерундовиной, проговаривал ее еще пару раз, находил в ней новые смысловые оттенки и, наконец, сосредотачивался на деле. Поэтому стирка не прошла еще свою первоначальную фазу, когда из-под яблонь раздался голос Анатолия Михайловича:
 - Привет, Артем! Стираем?
Вереницын, только что решивший взяться за кардинальную переработку «Евгения Онегина» и бормотавший первые нетленные строки -
«Мой дядя, самых честных правил,
Стирал, не в шутку занемог…» - вздрогнул и повернулся к гостю с мокрой майкой в руке.
 - Здрасьте… Стираем… - он растерянно смотрел на Бусыгина, медленно переключаясь со стихосложения на серьезный, видимо, разговор.
 - Здрасьте-здрасьте, - повторил гость и спросил:
 - А что это за таз у вас там на задах висит? Один на всю деревню?
 - Не знаю, - сказал Артем, - на дороге валялся. Я его на столб повесил, - может, потерял кто, - заметят – заберут.
 - Понятно, - сказал Анатолий Михайлович и замолчал.
 - А вы… - хотел было что-то спросить Артем.
  - А я, - в тон ему продолжил Бусыгин, - по делу пришел. Поговорить бы надо… Лучше всего в доме.
 - А-а… Ладно, сейчас, - Артем бросил майку в таз и сполоснул в ведре руки. – Идемте.

Они сели в горнице за отцовским столом, за которым Артем в роковую ночь писал рассказ про Кировского «Деда Мороза».
 - Вот какое дело, Артем… - начал Бусыгин, - надо нам с тобой заново знакомиться.  Ты ведь меня как работягу знаешь, а история-то у меня маленько другая.
И он изложил свою краткую биографию, закончив ее сегодняшним разговором с Брезгуновыми.
 - Как интересно, - сказал Артем и задумался над извилистой судьбой бывшего следователя.
 - Может со стороны это и интересно, а изнутри – так хуже не придумаешь, - бывает, ходишь как помоями облитый, - а жизнь заново уже не начать. Ну да ладно… Что, ответишь на несколько вопросов?
 - Конечно.
Этому дядьке он не был ничем обязан, - и потому чувствовал себя свободнее, чем с официальными следователями или с участковым. Он ощутил вдруг доверие к нему, - такое, как будто можно говорить о чем угодно и сколько угодно, - и любое твое слово будет иметь значение. Артем следил за выражением лица Бусыгина и сам себе удивлялся. Ведь в первый раз он показался ему таким… руководителем агентуры, который дергает за ниточки, и ему очень не хотелось, чтобы хотя бы одна такая ниточка протянулась к нему. А теперь он, Артем, может говорить с ним о чем угодно!
«Как же он это делает? – подумал парень. – Наверное, их этому учат…»
Бусыгин тем временем достал свою записную книжку, ручку и приготовился писать.
 - Ну что, Артем, рассказывай потихонечку…
 - А что рассказывать?
 - Ну, давай, для полноты картины, расскажи про семью.
 - Ну… Папа…
 - Сан Саныча я, в общем, знаю… Телевизор смотрел… когда-то. Кем он работает сейчас?
 - Главный редактор одного издательства… Журнал и несколько газет в одной упаковке… Ну там… сад-огород… цветы-помидоры…
 - Ага… А мать?
 - Мать у него в редакции работает. Выпускающий редактор.
 - Так… Братья-сестры есть?
 - Нет.
 - Девушка? Жена, может быть?
Заметив, что по лицу Артема пробежала легкая тень, Анатолий Михайлович внимательно посмотрел на него и спросил:
 - Что такое? Нет девушки?
  - Была…
 - А куда делась?
Вместо ответа он тяжело вздохнул.
 - Ну, рассказывай…
Артем рассказал историю своего увольнения  и приезда в деревню.
 - Да-а… - сказал Бусыгин, выслушав парня. – История неприятная. Но, надо сказать, Артем, довольно обычная.
 - Догадываюсь…
 - А как девушку-то звали, на всякий случай?
 - Алевтина.
 - А фамилия?
Артем я удивлением посмотрел на гостя:
 - А фамилия-то вам зачем? Она у нас в деревне даже и не была ни разу.
 - Ну, не хочешь, – не говори. Это порядок такой. С фамилиями удобнее работать.
 - Ципрус ее фамилия…
 - Какая-какая? – удивился уже Бусыгин.
 - Ципрус… Это, наверное, прибалтийская…
 - Ну почему прибалтийская? Может, западно-украинская, греческая, еврейская?
 - Не похоже… У нее семья где-то на севере. Отец, вроде, из Прибалтики. Да и сама она… блондинка.
 - А мать?
 - Про мать она не говорила.
 - Да… Фамилия интересная, - сказал Бусыгин и пролистал в задумчивости исписанные листки. – Ну ладно… Как в деревню ехал?
 - На электричке до Старого Села, а потом автобусом.
 - Деревенских не было?
 - Нет, я один выходил.
 - А до этого когда в деревне был последний раз был?
 - Шесть лет назад.
 - А что так долго не ездил?
 - Я городской житель… Мне в ритме нравилось жить.  Вот только теперь понадобилось… нервы подлечить.
 - Ага…А что увидел, когда приехал? Может, необычным что показалось, люди какие-то встретились, машины проезжали?
 - Пусто было… Раньше по улице народу много ходило, все делали что-то, а теперь – разруха… Я так бабе Маше и сказал тогда…
 - Когда тогда?
 - А! Я как в дом зашел, вздремнуть, что ли, захотел – на электричку рано встал. Тут баба Маша и пришла.
 - Проведать?
 - Да.
 - О чем поговорили?
 Артем пересказал разговор с бабой Машей, - и про соседа Кольку Глухова, и про депутата Брезгунова, и про козье молоко. Бусыгин записывал.
 - А потом?
 - Участок обошел, осмотрел.
 - Все в порядке было?
 - Все… Только таз на дороге валялся.
 - Который теперь на заборе висит?
- Да.
 - А потом?
 - Потом Куканов пришел.
 - Ага… Он чего рассказывал?
 - Да странный он какой-то… Курицу, бутылку принес вроде в подарок, а сам…- улыбнулся Артем. -  Да вы сами все видели…
 - Да, чудит Витек… Но разговор-то был?
 - Был. Он все байки какие-то травил, меня пугал. То уголовник какой-то вышел, то вор в законе дом купил, то дачников ножами режут… Я не сразу, но догадался: сочиняет.
- Это на него похоже… Что еще в тот день было?
 - Вот этот ваш… Костька приходил… насчет ворот…
 - Ага.
 - А больше… Спать лег. Встал рано, да и вообще, - работа была такая – не спать. Теперь отсыпаюсь.
 - А утром уже мы тебя разбудили.
 - Да. Я потом на рыбалку пошел, точнее, на реку… Вернулся часов в одиннадцать. Дождь был и молнии.
 - Спать во сколько лег?
Артем смутился. Ему по-прежнему не хотелось рассказывать, что он делал той ночью. Бусыгин заметил это замешательство и поторопил молодого человека:
 - Ну так?
 - Поздно лег, – ответил тот и, сам не ожидая того, покраснел.
 - Ого! – сказал Анатолий Михайлович. – Что, есть от чего покраснеть?
Артем не выдержал и признался:
 - Я рассказ писал.
 - Ну и чего же так краснеть? Или ты про Эммануэль какую-нибудь?
 - Нет. Про Куканова…
 - Про кого?
 - Про Куканова.
Бусыгин подумал и сказал:
 - Ну, тогда понятно. Посмотреть можно?
Артем открыл сбоку стол и вытащил пачку листов, скрепленных степлером. Анатолий Михайлович быстро пробежался глазами по тексту, усмехнулся в конце и спросил:
 - А почему ни единой помарки?
 - Это чистовик, – сказал Артем, снова открыл стол и показал другую стопку листков, исписанных абзацами текста, полными вставок и исправлений.
 - Да… большая работа… - сказал Бусыгин, – я бы столько за два дня не написал. У следователя бумаг, конечно, много, но все стандартное, сочинять особо не приходится. А так, чтобы творить – я бы столько не потянул…
 - Ну… Я же редактор… Пишу все время, правда, больше на компьютере.
 - А вот… В час - час тридцать ночи ничего не видел, не слышал?
 - Ничего. Я, когда пишу – как глухарь на току… И еще громыхало кругом. Я, чтобы грома не слышать, отключился маленько…
 - Как это – отключился?
 - Это у меня привычка такая. На работе народу много ходит, мы там локоть к локтю сидим за компьютерами. Кто съемки отсматривает, кто текст пишет, кто по телефону звонит… Вот. Если не отключаться от всего, - работать не получится. Это привычка… От шума…
 - То есть это состояние такое?
 - Ну да… Само получается… Иначе невозможно. Я только про рассказ думал, ничего не видел, не слышал…
 - И криков не слышал?
 - Нет.
 - А ведь Брезгунов, говорят, на полрайона гаркнул.
Артем только пожал плечами.
 - А во сколько все-таки спать лег?
 - Думаю, в четыре - в пять.
 - Ладно. А как узнал про выстрел?
 - Утром включил телевизор, - смотрю, - нашу деревню показывают… Говорят, покушение на депутата. Ведущая знакомая новости читала…
 - А дальше?
 - Я подумал… Кто-нибудь из наших на съемки приедет. Пошел посмотреть. Это… Если подробнее… - Баба Маша мне козьего молока принесла попробовать. Я попробовал и побежал смотреть.
 - Были знакомые?
 - Да, оператор один…
 - Ты с ним разговаривал?
 - Ну, так, перекинулись парой фраз…
 - Про Брезгунова?
 - И про него тоже. Сказал, что тот пьет коньяк и ни одного плана нормального снять нельзя…
 - Понятно…
Бусыгин в задумчивости стал поглаживать пальцами брови, как бы расправляя их от переносицы в стороны. Те, кто знал его по прошлой следовательской жизни, могли бы догадаться по этому жесту, что «Толик» начал соображать». Он и сам поймал себя на этом движении. Что же прояснилось? – Ничего. Впереди еще был непочатый край работы, картина еще даже не начала прорисовываться, но ему стало примерно понятно, какие сейчас можно сделать шаги.
 - Анатолий Михайлович, это все? – не выдержал паузы Артем.
 - Да. Только погоди… Подумать надо… - сказал Бусыгин и посмотрел в окно. – Есть над чем подумать…
 - Я что-то важное сказал?
 - Да много чего…
 - А что конкретно?
 - А вот это, брат, извини – тайна следствия… Помолчи минуту, есть одна мысль…
Он посидел еще немного и, наконец, сказал:
 - Слушай, а ты мне можешь помочь?
 - Ну… Смотря как…
 - Вот понимаешь, Артем, по всему – дело это не политическое и даже не экономическое. Если бы это было так, никакого Брезгунова уже не было бы. Там все жестко. Бывают, конечно, осечки… Но даже по осечке было бы видно, что все серьезно. Все-таки по ночам по туалетам никто из этой среды стрелять не будет. Скорее, бомбу бы подложили. Но на всякий случай надо все проверить по максимуму. Сам я сделаю что смогу, но и ты мог бы помочь… - Бусыгин говорил и разглядывал Артема, как бы оценивая, насколько он может быть полезен.
 -Да что нужно-то?
 - Во-первых, надо держать язык за зубами. Особенно в деревне. Если узнают, что я этим делом занимаюсь – замолчат. А так, может, и расспрашивать никого не придется – сами все расскажут, при своих-то.
 - Вот Куканов, например, много мог бы рассказать… - улыбнулся Артем.
 - Да, Куканов мог бы, – оценил юмор Бусыгин, – но на этот случай есть способы, как отделить одно от другого. Например, сопоставление источников информации. Так вот. Во-вторых. Было бы неплохо, если бы ты съездил в город и разузнал через знакомых, друзей на телевидении, как это дело смотрится из области, сверху. Может, про самого Брезгунова что найдешь.
 - Сомневаюсь, что это возможно… Даже не знаю, куда сунуться. Я же простой телевизионщик, не генеральный директор и даже не главный редактор.
 - Но выпуски новостные, предвыборные ролики, - все же через вас идет? Съемки какие-то хранятся?
 - Ну, это телеканал «Наш край». Я там не работал…
 - Может, знакомые есть?
 - Есть. Оператор этот, ведущая,- но с ней контакта никакого, - она по жизни звезда… Ну и монтажеров пара.
 - Ну вот и разузнай. Где-то что-то может вылезти. А я дорогу тебе оплачу и еще командировочные выдам.
 - Так сильно нужно?
 - Не хочу ошибиться, Артем…
 - Ну, если так надо, - съезжу.
- Съезди, если можно… - сказал Бусыгин. – Ну и, наверное, до встречи…
 - Анатолий Михайлович, а можно вас спросить? – Неожиданно прервал процедуру прощания Вереницын.
 - Ну, спроси, - разрешил Бусыгин, засовывая записную книжку в карман своего рабочего камуфляжного костюма.
 - А почему вы все-таки ушли из следователей?
 - Понимаешь, Артем… - начал Анатолий Михайлович и хотел отшутиться, но вдруг увидел в глазах у парня какой-то особый, непраздный интерес. И потому ответил серьезно. – На это было много причин. Во-первых, я по сути своей не следователь.
  - Как это?
 - Ну, вот ты – следователь? Представь себе, что ты ходишь, копаешься в людях, думаешь – кто что мог сделать, а чего не мог, сводишь все воедино, находишь виноватого, доказываешь вину и так далее. Тебе это надо?
 - Вообще-то… - ответил Артем. - Писатель, например, только этим и занимается. Ну, может быть, кроме вины… Да и то… Некоторые тоже виноватых ищут…
 - То есть?
 - Ну, он ходит, копается в людях, думает – кто и что мог сделать, а чего не мог, потом сводит все воедино, нанизывает все на сюжет, пишет. И виноватых обличает, бывает.
 Теперь непраздный интерес появился в глазах у самого Бусыгина.
 - Черт… Как-то в голову не приходило… В общем, правда… Но все равно… Вот тут на днях бывший мой коллега назвал меня философом. Это верно. Ты вот - писатель…
 - Да какой я писатель…
 - Ну, рассказ-то написал. И неплохой рассказ. Так вот – ты – писатель, а я – философ. Я все время какую-то истину во всем искал или хоть какое-то движение к истине… А она, брат Артем, все время шире уголовного дела, которое ведешь. Вроде бы ты нашел виноватого, и посадить его можно. Но вот я тебе что скажу, например. Был у меня такой случай. Приняли у матери роды плохо в роддоме, - ну, чуть-чуть схалтурили. Врача вызвали попозже, потом роды стимулировали… Это мне мать сама рассказывала, плакала… Может и в других случаях – все то же самое. Так вот. Заработал человек на всю жизнь при родах какую-то недостаточность. Какой-то недостаток в мозгу. Из-за этого отношений между людьми адекватно не воспринимает. Психопатия у него. Вырос детина, потом пришиб кое-кого в силу своего состояния, а отклонение у него небольшое было, сразу не видать, - и мы его – в тюрьму. А с персоналом роддома что делать? Они ни в чем не виноваты? Никому жизнь не сломали? И так куда не ткни – семья, друзья, школа, армия – что, всех за каждым преступником тащить в тюрьму? А ведь каждый этому убогому свой камешек на душу повесил, - и привел его к преступлению потихонечку. Нет, тут по-другому надо. Преступность – системное явление. Гораздо более системное, чем в наших учебниках пишут. Сажать, конечно, тоже надо, но по настоящему – систему надо перестраивать, культуру прививать, изучать это дело. Хотя бы роды нормально научиться принимать. Не говоря уже о многом другом. А то я полжизни преступников ловил-ловил, а их год от года только больше становится и все наглее и наглее… Теперь, такое впечатление, что и думать уже никто по-другому и не умеет, само мышление по сути у людей стало преступно…
Тут Бусыгин почувствовал, что его понесло и что он толкнет сейчас лекцию на час-полтора. Он осекся и сказал:
 - В общем, вот такой я следователь… Потом – сам понимаешь, время такое – одному в лапу сунут, другому, там начальство поддавит или разнарядка придет, отчетность какая-нибудь будет нужна, - пошли всякие галочки, палочки, - и ну ее, эту истину к черту! Я уж не знаю, на кого мы и сами-то, - следователи – похожи стали… Ошибся я в молодости, Артем, семнадцать лет проработал не тем, кем надо…
 - Нет, но кто-то же должен…
 - Не спорю. Я же работал. Но чем дальше – тем больше понимал  - не мое.
 - Вот вы говорите, что у нас мышление стало преступно… Это что – у всех? И даже у меня?
Артем попал в точку. Бусыгин был готов говорить об этом хоть целые сутки подряд. Он встрепенулся и набрал было воздуха в легкие для продолжительного ответа, но остановился и сказал:
 - Слушай… Давай в другой раз, Меня сейчас дома ждут…