Каторжанец
Рано утром за мною приходит конвой. Я хмуро поднимаюсь, иду и принимаю холодный душ – ледяные струи
хлобыщут упругими прутьями, хлещут грешное тело. Конвой стоит под дверью и ухмыляется.
-Вот придурок лагерный! На дворе мороз, а он…
Через несколько минут я выхожу из душа – взбодрившийся, но ещё хмурый. Конвой ведёт меня под белы рученьки – в сторону кухни. Там я включаю электрическую плитку. Над старой помятой турундой вспухает рыжая пена – кофе готов. Ядрёный кофейный запах будоражит конвоиров, но им нельзя на службе расслабляться – молча глотают слюну и косятся, перетаптываясь от нетерпения.
-Ну, всё? Попил? – интересуется старший конвоя.
-Попил, спасибо.
-Ну, тогда вперёд! – приказывает старший и напоминает: - Шаг влево, шаг вправо считается попыткой к побегу. Конвой стреляет на поражение.
-Знаю, – говорю я, морщась, - сколько можно повторять?
-Разговорчики в стою! – прикрикивает конвойный. – Пошёл!
Глубоко вдыхая напоследок воздух вольной воли, я иду на свой «лесоповал» – так я, шутя, называю свой кабинет или просто угол в самолёте, в поезде или в каюте парохода, где мне приходится работать за письменным столом.
И никакого конвоя, конечно, нет у меня за спиной – это мрачная шутка, фантазия добровольного каторжника.
Несчастье моё заключается в том удивительном счастье, что голова моя, душа и сердце ни минуты не живут без творчества. «Я обречен на каторге чувств вертеть жернова поэм!» Частенько вспоминаю эту строку Есенина. Да и как не вспомнить. Просыпаюсь и почти мгновенно оказываюсь «на каторге» – в плену стихов, рассказов, повестей или романов. И так продолжается уже полвека. С ума сойти. Иногда я думаю, о, боже, да когда же кончится весь этот кошмар? Но гораздо чаще я с потаённым страхом прислушиваюсь к чему-то неведомому в себе самом и думаю: неужели это когда-нибудь кончится, и я вокруг себя увижу мир другой – не поэтический, а довольно серый, скучный, будничный? Нет уж, нет уж! Пускай лучше будет в судьбе у меня вечная каторга творчества!
Свидетельство о публикации №212121101905