В гостях у Бунина

                В ГОСТЯХ У БУНИНА

       Ветер в полях под Воронежем и корабельные сосны, широко шумящие под ветром – всё там как будто  шептало легенды и сказки о нём, о кристально чистом и удивительно чутком русском художнике, в гостях у которого  мне посчастливилось  побывать.
       Прошлым летом посетил я аккуратный, старый Бунинский домик в Воронеже, где родился в октябре 1870-го и первые три года прожил будущий гений русского слова, в 1933 году получивший Нобелевскую премию «За строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы».
       Домик Бунина, правда, теперь не узнать, там сидят  раскрашенные фифочки с длинными ногами, вдохновенно шпарят  на пишущих машинках. (Можно подумать, Бунина печатают). Какая-то фирма оккупировала тот исторический домик – то ли веники вяжут, то ли погребальные венки.
         Оскорбившись за Бунина, я ушёл,  скрипя зубами и тоскливо думая о том, что в Чехословакии в музее хранятся даже валенки Ярослава Гашека, в которых он когда-то шлёпал по своей сибирской ссылке – это к вопросу о нашей национальной гордости, о нашей памяти и нашей бережливости в отношении к своим талантам.  А ведь таких, как Бунин – единицы.
           Поникнув головой, в тот день бродил я  вдоль реки Воронеж – реки, загубленной, тухловато-прокисшей из-за того, что рядом находится водохранилище. И волей-неволей вспоминалось мне всё то, что было известно, что связано было с именем Бунина – одного из немногих, явно богом избранных, кто овладел секретами и тайнами соловьиного русского слова, секретами, увы, навсегда утраченными.
          Послереволюционная эмиграция и вынужденный разрыв с отечественной землей и родным языком – кошмарный разрыв для писателя, живущего языковой стихией! – всё это больно, долго и мучительно переживалось мужественным Буниным. И теперь трудно даже представить себе, какая  буря чувств – и   радость и горечь – вскипели в Бунинской душе, когда однажды он узнал, что Россия,  а точнее сказать, Советское правительство – приглашают его вернуться домой. Да, был возможен приезд на Родину. Был подготовлен паспорт на имя гражданина СССР Ивана Алексеевича Бунина. (Даже когда награждали его Нобелевской премией, Бунин в  официальном списке значится «без гражданства»). Во Францию был отправлен полномочный представитель Советского Союза –  Константин Симонов. Писатели встретились. Как? Трудно опять же представить, как они встретились, два совершенно разных человека – разных по крови, по духу. И между ними пробежала... да нет, никакая ни чёрная кошка. Между ними промелькнула молния –  короткий, но мощный разряд, ударивший по сердцу сверхчуткого Бунина и заставивший его моментально вспыхнуть, как вспыхивает большое дерево, ужаленное молний. Что ни говори, а все мы выросли с тем ощущением, о котором в своё время высокопарно крикнул поэтический бунтарь: «У советских собственная гордость – на буржуев смотрим свысока!». Видимо, вот так вот – свысока и, может быть, чуточек снисходительно – посмотрел тогда полпред Советского Союза на великого русского классика. Симонов, даже толком не поздоровавшись с Буниным, изначально взял неверный тон в беседе; он стал чуть ли не агитировать Бунина за революцию и Советскую власть; теперь вы, дескать, поняли, что свои годы тратили напрасно, отсиживаясь тут? Ну и так далее, всё в том же духе. И через минуту-другую аристократическое, аскетическое лицо Ивана Алексеевича побелело, затвердело мраморной твердью. Он молча встал в тишине. Медленно взял свой новенький советский паспорт. И медленно порвал его на глазах оторопевшего полпреда.
       Так ли это было? Нет? Не знаю. Оставляю этот рассказ на совести человека, мне рассказавшего. Зато я точно знаю, как было в декабре, пять лет назад, когда счастливый случай дал мне возможность посмотреть Париж – пускай хоть краем глаза, но тем не менее.
        Тогда стоял декабрь, и на пространствах великой России бушевала метель, дикие морозы в тайге деревья рвали, кололи граниты в горах. А там – под небом Франции – было так странно тепло. И снега не было  нигде, и не предвиделось. И только стволы наших русских берёз белоснежно, ослепительно светились среди могил, отражая утреннее солнце на тихом русском кладбище в предместье  Парижа – кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Было там изумительно чисто, ухожено. Жёлтые листья с червонной подпалиной под ногами шуршали. Солнечные зайцы лежали между деревьями, среди  крестов и тяжелых, монументальных надгробий. Время там как будто остановилось. И нисколько почему-то не пугала смерть, представляясь вполне естественной частью человеческого бытия. Именно там пришло вдруг осознание, насколько благородно, отважно и высоко человек способен жить и Родину любить – до кома в горле, до сердечной спазмы, до последнего вздоха.  (Роман Толстого «Воскресенье», видимо, не случайно лежал на постели Бунина, умершего во сне в ночь на 8 ноября 1953 года). На этом русском кладбище во Франции, там не только нетленные свечи березы, но даже просторное небо  вдруг  начинало казаться каким-то очень русским, головокружительно бездонным, принявшим в свои горние глубины русских дух  великих сыновей. Бунин, Шмелев, Мережковский, Бальмонт, Георгий Иванов – это звучит как горькая, но исцеляющая русская молитва. Я стоял возле могилы Бунина, смотрел на православный крест, на свежие цветы, среди которых стеклом блестела банка малосольных огурцов. (Кто-то из наших соплеменников принёс вместо поминального, банального букета). И вспомнилась мне в те минуты история с паспортом Бунина, когда-то в Москве на Высших литературных курсах рассказанная  писателем Эрнстом Сафоновым, редактором «Литературной газеты», ныне покойным.
        И странные чувства томили мне душу – как на русском кладбище во Франции, так и там, на берегах загубленной реки Воронеж. Чувства эти связаны с паспортом Бунина. Ругать полпреда за то, что он не выполнил своей исторической миссии? Или, может быть, напротив –  спасибо сказать  за то, что Бунин остался жить в эмиграции и не схлопотал свои девять грамм  свинца? А ведь это было бы «вполне логично» для той сумасшедшей советской эпохи. И даже могилы тогда не осталось бы от человека. Только, наверное, в этой истории никого не приходится ни винить, ни хвалить. Судьба и провидение – вот что  подтолкнуло Бунина сделать то, что он сделал. Крупные писатели в большинстве своём живут, повинуясь великому зову души и горячим подсказкам непокорного  сердца.