Малолетка Николай

     Ко мне в камеру «бросили» (подселили) молодого человека. Оказалось, на удивление, он только что «с воли». До этого «был в бегах», ждал исполнения 18 лет, чтобы избежать возвращения в «детскую исправительную колонию», которая находилась в стенах, как тогда выражались, «бывшего Толгского монастыря». (Впрочем, это могло быть любое другое «детское исправительное учреждение » Советского Союза. И почти наверняка оно размещалось бы в «бывших помещениях культа».)
     В день своего рождения (совершеннолетия) Коля, так его звали, пошёл сдаваться, и оказался в моей камере. В вожделенной тюрьме и камере «для взрослых», где нет ненавистных и невыносимых порядков колонии для малолеток.
Его история проста и поучительна. Можно ахать и охать, но порядки, от которых он бежал, были действительно намного бесчеловечней беспредела, творимого в наших зонах, знаменитых своей суровостью и жестокостью. У нас многие испытали «прелести» как своих отечественных, так и фашистских концлагерей (военного времени). В «наших» по их единодушному уверению было, безусловно, хуже. Что же могло быть ещё хуже?
     Этот молодой человек, Николай, в жизни, как говорят любители штампов, «пошёл по стопам» своего деда и отца, которые не сильны были в грамоте, но были ценными работниками в заводской литейке. «Горячем» цехе Ярославского моторного завода.
Через несколько лет после Мордовских лагерей я был у них дома. Сидел за столом с тремя крепкими, я бы сказал «могучими» мужиками. Этакими тремя грибами-боровичками. Три поколения. Краса любого предприятия.
      Мы сидели и пили горькую. К водке Николай приобщился в раннем школьном возрасте. От общеобразовательной школы, разумеется, прока никакого не было, и крепыша Колю, малолетку, вопреки закону, взяли в помощники родителям в литейку. Его мать работала здесь же. Все трудились на славу, а пили после смены. И, как повсеместно водилось, воровали, «уносили» всё , чем можно было поживиться. (Когда хотели сказать о бескорыстии кого-нибудь, обычно употребляли такую форму: он с работы даже ниточку (крошечку, винтик, и т.п.) домой не принёс. Я таких людей не встречал, хотя видел не мало действительно бескорыстных людей.)
      Кроме всего прочего, в литейке, для продажи из-под полы, было налажено изготовление пепельниц с «голыми бабами» на донышке, открывашек для пивных бутылок в виде собачек, ножей с особыми рукоятками. Всё из «дефицитного материала, идущего на изготовление деталей для двигателей внутреннего сгорания».
С ножами Коля и попался. Ножи считались запрещённым холодным оружием. За изготовление, хранение и распространение холодного оружия была соответствующая статья в уголовном кодексе. Ещё – «частное предпринимательство», «хищение государственного имущества». Ещё…, много чего следствие могло «пришить».
 На семейном совете решили: раз мальчишка сам попался в проходной, пусть берёт всю вину на себя. Он – малолетка, много не дадут. Много и не дали, каких-то 5 лет (!).
      Ему бы жить в колонии, взрослеть, помогать администрации перевоспитывать таких же, как он сорванцов, но вышла заминочка. Учиться в школе он не хотел (не мог), а за двойку «старшие» колонисты (кто выслуживаясь, а кто по неуёмной жажде крови) вызывали (затаскивали) провинившегося в душевой отсек бани и били (под шум льющейся воды) до потери сознания. Если «хитрец» терял сознание понарошку, то избиение продолжалось до приведения его в чувство. А уж после этого – до настоящей отключки.
     Коля был физически силён, и сначала пытался сопротивляться, но против устоявшейся системы, поддерживаемой администрацией колонии, с её богатым опытом подавления личного достоинства малолетних граждан, ему было не сладить.
И ещё самое главное: в колонии пышным цветом культивировалось «ЗАПАДЛО» (этимология здесь не «подло», а «п;дла»). Вот, что это за зверь был. Кроме обязательных правил, как то: умываться, застилать койки, приобретать рабочую профессию, получить семилетнее образование, того, что в колонии можно разумно объяснить, во внутренней жизни для каждого существовали определённые всеобщие запреты. Вся жизнь молодых людей, находящихся в замкнутом пространстве, была пронизана строгими дурацкими правилами. Много чего нельзя было делать, что делать – западло!
     Помню, мне тогда понравилось, что нельзя было пользоваться вещами красного цвета. Я приписал тогда это завуалированному антисоветизму. Обрыдло, мол, всё красное – лозунги, история, названия. Жизнь в розовом свете им была не по нутру. Западло было поэтому курить сигареты «Прима». Не дорогие, достаточно крепкие и качественные, они были в пачках красного цвета.
Западло было мыться «Земляничным» или другим каким мылом красного оттенка. (В шестидесятые годы, прогуливаясь по берегу Волги возле Толгского монастыря, я обнаружил на песке около воды много пачек розового «земляничного» мыла, и сразу понял: сюда выводили искупаться «передовиков производства и обучения» всё ещё существующей здесь колонии для малолетних преступников.) Принести такое мыло обратно в зону – западло!
     Западло было пользоваться туалетом (даже, больному) во время приёма пищи или чистки зубов кем-либо из присутствующих. Били сразу, жестоко. И, если после этого не опускали, то считай – повезло.
     Опущенные клеймились синей наколкой (точкой) около переносицы. С такими западло было общаться, есть и пить из одной посуды. «Пидоры» (опущенные), с возрастом, переходили во «взрослые» зоны. Там, под страхом смерти, они не имели права скрывать своей принадлежности к опущенным. Обстоятельства никого не интересовали.
     Во «взрослой» зоне расправлялись не побоями, а «пёрышком» (ножом, «заточкой»), но это было понятным исполнением «закона». Не нарушая закона, ты можешь жить (и жили) хоть пидором, хоть шнырём у администрации на побегушках.
Любили в детской колонии устраивать знаменитую «тёмную»: набрасывать одеяло и оравой избивать кого-либо одного. Почему-то ребята-зверята из СВП («Совета внутреннего распорядка») избегали этой участи. Жаловаться на устроенную ему «тёмную» было западло. Здесь уж любой мог подойти и «дать в морду». За это не накажут: «всё по правилам».
     Кстати, в Мордовии, в Дубровлаге, мне пришлось беседовать с бывшими воспитанниками колонии Макаренко конца 20-х годов, а на момент разговора – моими солагерниками.  В Союзе  «педагогические поэмы» Макаренко считались образцовым учебником, воспитания и перевоспитания молодёжи. Он, «разработал теорию и методику коммунистического воспитания в коллективе, провёл опыт соединения обучения с производительным трудом учащихся…» (СЭС 1990г.). Вот откуда выросли порядки в колониях для малолеток. Битьё, беспощадное битьё, старшими младших, как неотвратимое наказание за «антиобщественное поведение», царило там и пр;вило всем на «законных» научных основаниях.
     Но теория Макаренко ведет и дальше: он узаконил битьё детей (в исключительных случаях!) взрослыми. В скобки внесено «в исключительных случаях», но какой взрослый, избивая ребёнка, не скажет, что это вызвано чрезвычайными обстоятельствами? Битьё было узаконено и процветало во всех колониях, тюрьмах и лагерях. И, если наступала смерть, после «исключительных» побоев, то кого же судить за эту смерть, кроме того, кто позволил себе иметь такое слабое здоровье.
Николай сразу попал «не в струю». Задумав побег, он вовсе не бежал от срока. Он бежал от порядков в колонии, где ему было не жить. Его побег, может, спас чью-то мерзкую жизнь. Но никого не интересовало, что творилось в душе молодого человека. Он по регламенту был отбросом общества.
     Осуществил свой побег Николай следующим образом. Он оттянул на животе кожу и грубо проткнул её заточкой.  (Бывалые лагерники для симуляции «страшной раны» знают на теле точку (два пальца /по толщине/ вниз от пупка и четыре – в сторону), куда можно, не боясь повредить жизненно важные органы, бить ножом. Больница на время обеспечена.)
     Изображая раненого, истекающего кровью и находящегося в бессознательном состоянии, он дождался, пока его повезут на операцию в городскую больницу. В колонии своих операционной и хирурга не было. Уйти от одного охранника, «приставленного к неподвижному телу малолетнего больного», было совсем не сложно.
Затем для него начались мытарства с поиском, где жить, что есть-пить, во что одеваться. Главное, ему было продержаться пару лет, не попасть в руки администрации колонии. Около двадцати месяцев надо было продержаться до совершеннолетия. А там прощай все эти «западло» и избиения за неуспеваемость в школе!
     С родственниками он, конечно, установил контакт, но и милиция не дремала. Пришлось мыкаться и шарахаться от всего. В день своего рождения (дождался-таки восемнадцати лет!) он, с радостью, сдался. И был помещён в одну со мной камеру внутренней тюрьмы ярославского КГБ (почему-то).
Я скучал без сокамерников, требовал их (нахождение в одиночке считалось наказанием для проштрафившихся), но где было взять тюремщикам второй половины пятидесятых годов «политического малолетку»? И содержание малолеток со «взрослыми» тоже было запрещено. Совсем замучились со мною. Хитрили и подселяли изредка ко мне, подследственному, других подследственных с ещё не определённой статьёй обвинения. Мы с Колей хорошо и радостно справили этот день его рождения, вернее - вечер.

     Отсидев положенное в Рыбинске (за побег ему не добавили), он вернулся в родную литейку, где продолжала трудиться вся его семья. Николай втихаря снова лил пепельницы и открывашки, но попробовал уже себя и в роли фальшивомонетчика. Отливал советские металлические рубли и копии антикварной мелкой пластики. Я объяснял ему, как это опасно и не может привести к материальному благополучию, но он, кажется, не внял. Становление советского человека произошло.

     Хочется вспомнить ещё.
     В тюрьме «для взрослых» были камеры малолеток (для несовершеннолетних). Мужские и женские. В ярославских Коровниках (так называется старинная пересыльная тюрьма по месту в Коровницкой слободе города, на берегу Волги, за Которослью) малолетки соседствовали с «кормящими матерями».  Попадают же в тюрьмы матери, кормящие грудью своих новорождённых детей.
     Моя камера была на том же этаже того же корпуса. Я часто слышал скулёж из камеры малолеток, чтобы им принесли молоко, которое сцеживали «мамочки». И выпрашивали, и пили.
     Но вели себя эти малолетки шумно и дерзко. За это их неоднократно избивали надзиратели-воспитатели. Вечерком выводили в прогулочный дворик и лупили. Крик стоял несносный. На мой вопрос по этому поводу начальник тюрьмы ответил коротко: жалоб не поступало. Избиения продолжались весь период, что я там находился. А сами надзиратели отшучивались: а что с ними делать? В штрафной изолятор «не положено» – малолетки.
     Помню особо крупное побоище. Ребята законопатили хлебным мякишем двери. А они, как и во всех камерах, открывались наружу. Законопатили и «кормушку». Заткнули тряпками унитаз и слив воды в умывальнике. Открыли кран на всю мощность. Так они отреагировали на сантехническое переоборудование камер, благодаря чему отпала необходимость дважды в день выводить зэков из камер «на оправку». Для узников любое тюремное «мероприятие» - событие, которое можно использовать в своих интересах, что-то предпринять. К ним привыкают, ждут,  планируют, готовятся.
     Вода стала заливать пол, ребята забрались на нары. С прибавлением воды пришлось перебраться на верхние лежанки. И вот такая картина: малолетки, мальчишки, на верхних нарах горланят «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает…», а по самый глазок - море воды. Когда открыли двери камеры, вода с силой выхлестнулась и, можно сказать, смыла надзирателей. Этаж у нас был третий. «По третье число» и досталось надсмотрщикам от своего начальства, за то, что так долго не заглядывали в камеру. В нашу пору это значило «лишить премиальных». Эти премиальные с лихвой и были малолеткам отпечатаны кулаками и подошвами надзирателей (от всей души!) в награду.
     Были в камерах малолеток «невинные» приколы. Так на вопрос, сколько сеток за день они связали и могут сдать, они подали в кормушку всего одну. Но десятиметровой длины. Разрывы хохота неслись по коридору.
     Были недопустимые «шутки»: используя колоссальную стягивающую силу при скручивании корды воротом, они однажды исковеркали все железные нары в камере и выворотили решётки на окнах. Заявили, что прилетали «зелёненькие» и устроили погром. Хотели захватить и их, утащить, но они упирались. Сказали, что родных стен не покинут. Свои, не инопланетные, «зелёненькие с красными крапинами» надзиратели перевели ребят в другую камеру, вечером били.
Были и опасные происшествия. Каким-то образом они уговорили библиотекаршу просунуть голову через кормушку в камеру. Тут она была схвачена и за волосы привязана к нарам. Что они делали с этой женской головой история умалчивает, но, так как двери открываются в любых камерах только наружу, не отрывать же несчастной голову, чтобы войти и наказать «шалунов». Администрации тюрьмы пришлось идти на переговоры с малолетками, уговаривали отвязать, отпустить библиотекаря. Сулили разное, но всё было обманом. Били всех долго.
     Резиновые дубинки ввели чуть позже. И, если не было ни одного милиционера, не испытавшего их действия на спинах, не понравившихся им граждан в городах и весях огромной державы, «где так вольно дышит человек», то, что говорить о «местах лишения свободы»?