Два года в стройбате

СОДЕРЖАНИЕ

ДВА ГОДА В СТРОЙБАТЕ
На остров Русский
Рабочие будни
Наши развлечения
Тридцать третий дом
За виноградом
Наконец-то вместе!
Субботние вечера
Рыбалка
До города и обратно
Ледовый переход
Серьёзные вопросы
1961-й год
Долгожданный отпуск
Снова отряд
Неделя вместе с семьёй
За калиной
Неожиданная болезнь
Без помощника
Конец года
ЭШЕЛОН!
В дорогу
Новосибирск. Дорога на юг
Ташкентские приключения
Фергана
На пути к дому. События в Коканде
Родные края


Предисловие

Первые годы воинской службы. В этот период во многом решается дальнейшая судьба молодого офицера. Определяется его способность адаптироваться к условиям службы. Начинается освоение профессиональной деятельности. Намечаются пути движения вперёд "по служебной лестнице" и т.п.

Должен признаться, что с этим периодом мне, безусловно, повезло. Повезло, несмотря на то, что я попал в ВСО (военно-строительный отряд), который комплектовался, в основном, больными и немощными солдатами, да ещё с самых дальних окраин нашей необъятной родины, порой плохо говорящими по-русски. Несмотря на то, что рядом со мной, кроме санинструктора, никого из медицинской службы не было, а сослуживцами были одни лишь строевые офицеры.

Зато был прекрасный командир отряда – чуткий, внимательный к нуждам подчинённых, но твёрдый и требовательный во всём, что касалось службы и производственного процесса (работы на кирпичном заводе).  Был сплочённый офицерский состав в лице трёх командиров рот, замполита, начальника штаба и заместителя по материально-технической части. Рядом со мной  постоянно находился мой незаменимый помощник, а в некоторых отношениях даже учитель, - санинструктор с полуторагодичным стажем работы. Он до тонкости знал своё дело, великолепно ладил и с рядовым, и командным составом, добросовестно выполнял свои обязанности. Кроме того, он во многом разделял мои интересы и убеждения и вскоре стал мне добрым и верным другом.

Очень важно было и то, что в отряде поддерживались крепкий уставной порядок и дисциплина, и не было даже намёка на современную "дедовщину". Ко всему положительному, мы располагались на полузаповедном (в то время) острове, с удивительно богатым растительным миром, окружённым со всех сторон лазурными бухтами Амурского залива, с очень богатой морской флорой и фауной. И, несмотря на отрыв от семьи, проживавшей во Владивостоке, всё положительное заметно облегчало мне адаптационный процесс и скрашивало все тяготы и лишения воинской службы. Конечно же, этот период остался для меня незабываемым. И сейчас, по прошествии почти сорока лет, я помню всё до мельчайших деталей и в самых ярких подробностях.


ДВА ГОДА В СТРОЙБАТЕ

На остров Русский

Когда мне предложили должность начальника медицинской службы военно-строительного отряда на острове Русском, я сразу согласился, хотя наличие водной преграды, разделяющей место  будущей службы с Владивостоком, меня всё же смущало. Но всё равно, - это был берег, и я мог находиться вблизи от семьи - а это было для меня главное.
Прибыв в отдел кадров Дальвоенморстроя, я получил там короткий инструктаж относительно места расположения моего отряда, узнал фамилию и звание командира, увидел в окно зелёные сопки острова и, обрадованный, что он так близко, направился налегке к переправе, расположенной у 36-го причала бухты Золотой рог. И вот уже рейсовый катер уносит меня в направлении острова.

Передо мной панорама центральной части города, расположенного ярусами на окрестных сопках, чудесная (тогда ещё чистая!) бухта; по обоим берегам её - причалы, у которых стоят бесчисленные суда, военные корабли, баржи, высятся огромные краны. Рядом с ними ветки железнодорожных линий. Катер постепенно набирает ход, и ровная, гладкая, тёмно-синяя волна подымается от носа корабля всё выше и выше и устремляется назад, к корме, расходясь расширяющимся треугольником к берегам бухты. Вот уже и маяк позади, и последние отроги полуострова Эгершельд (я потом узнал его название), и мы уже в проливе, отделяющем остров от берега. Впереди Русский.

Катер идёт в обход его крайнего мыса (Елена) в связи с ремонтом канала, проход через который намного сокращает путь. Выходим в Амурский залив, и сразу ощущается волнение. Небольшие, но частые волны бьют в правый борт, разлетаясь солёными брызгами и вынуждая пассажиров, в основном, офицеров и рядовых военнослужащих, укрыться в каюте.
Но вот катер обогнул Елену, и мы входим в широкую спокойную бухту Навиг, протянувшуюся далеко-далеко, куда-то в глубину острова. Заход на "Канал", и потом прямым курсом к противоположной части острова к причалу Подножье, откуда рейсовым автобусом можно добраться в основные точки этой довольно большой островной территории.
Яркий солнечный день, голубая бухта; покрытые сплошной зеленью широколиственных деревьев сопки; жаркое солнце и лёгкий освежающий ветерок, несущий запах моря, - всё это впечатляет. И то, что тебе предстоит жить здесь, в этом "субтропическом раю", пусть и в нелёгких условиях службы, радует и вдохновляет меня.

Катер подходит к причалу, замедляет ход. Какая чистая, прозрачная вода! Как хорошо видно дно. На дне камни, покрытые водорослями, морские ежи, большие и малые морские звёзды. И это у самого причала! Какое же богатство откроется передо мной в других, уединенных местах! У меня есть маска и ласты, и я столько мечтал о подводных путешествиях. Конечно же, красоту и богатство местного подводного мира не сравнить с однообразием подводных речных ландшафтов в районе Уводьстроя - единственного места, где я испытал счастье подводной охоты.

Катер причаливает к каменному пирсу, выбрасывается трап, и я вместе с десятком других пассажиров вступаю на берег. Прямо передо мной круто вверх устремляется кажущаяся высоченной сопка. У подножья её расположены несколько солидных кирпичных зданий - чувствуется, ещё Николаевской постройки. У остановки ждёт автобус, направляющийся в сторону остановки Церковная - там, где размещается госпиталь. Мне же надо идти в противоположную сторону, вправо, туда, где высятся трубы кирпичного завода, и ещё дальше - к дальней сопке, на которой расположились казармы моего отряда.
Иду параллельно берегу залива пыльной дорогой. До завода с километр... Становится жарковато: местное сентябрьское солнце печёт, как наше (западное) августовское! Да, настоящие субтропики! И, говорят, что сентябрь здесь - один из самых благодатных месяцев.

А вот и завод. Невдалеке вижу трёх офицеров: один в морской форме - подполковник, двое - в армейской - подполковник и старший лейтенант. Отдаю, как положено, честь, спрашиваю, где найти командира отряда подполковника Самойлова. Подполковник в армейской форме отвечает: "Я Самуилов". Я представляюсь ему, что лейтенант такой-то прибыл в его распоряжение. Он здоровается со мной: "Как раз вовремя прибыл. Работы по твоей части много накопилось. Уже полгода на одном санинструкторе вся медицина держится..." Затем знакомит меня с начальником завода и своим начальником штаба старшим лейтенантом Рябкиным. И сразу предлагает отправиться в отряд, чтобы принимать дела у санинструктора.
До отряда было тоже около километра. Пока шли, командир успел ввести меня в курс основных событий. Личный состав отряда работает на кирпичном заводе. Условия работы тяжёлые: механизации почти никакой, пыль, грязь, физический труд. Высокая заболеваемость, травматизм; в этом году уже два ЧП со смертельным исходом. Последний случай только вчера произошёл. Снова похороны предстоят. Родителей уже оповестили... Личный состав - не сахар. В основном, узбеки, татары, но есть и русские - те, кто по здоровью в другие войска не проходит. Много судимых. Всех перевоспитывать надо. Работать не хотят - расценки низкие. Правда, кто работает, тот и зарабатывает. Часть заработанного им на книжку идёт, при демобилизации с собой забирают... Симулянтов много. Вот нам вместе с медициной с такими воевать и приходится... До тебя тут капитан Горлов был. Тот с ними не церемонился - быстро разбирался. Правда, сам был не подарок - выпивать любил, в город любил ездить. А оттуда порой и не возвращался сутками. Приходилось и с ним разбираться. Даже на гауптвахту дважды сажал. И хорошо, что уехал. Отпросился на запад, в другой ВСО (военно-строительный отряд) перевёлся.
Ещё забота - это столовая. Нормы продуктов низкие. Подсобное хозяйство выручает. Свиней держим. Повара, к тому же, плохие - солдаты неопытные. Заведующий столовой - гражданский - местный, рядом живёт. Но тоже в поварском деле мало смыслит. И вечно грязный. Следить за всеми надо, чтобы ЧП какого не было... Тут из СЭЛ (санэпидлаборатория) частенько заглядывают - всё акты пишут, правда, и помогают хорошо. Сейчас вот перебазируются в город, дезсредства нам оставляют. Надо успеть забрать - как бы другие части не перехватили… Тут как раз пришёл санинструктор, и командир, представив мне его, отпустил нас заниматься своими делами.

Андрей Анисимович Шмидт - младший сержант - немец по национальности, окончил год назад школу санинструкторов при госпитале флота и к настоящему времени уже полностью освоился со службой и работой, выполняя фактически функции начальника медицинской службы отряда. Высокий, могучий, светловолосый, голубоглазый, добродушный на вид парень, знающий себе цену, умеющий отлично ладить со всей местной стройбатовской шантрапой. Он держался спокойно, уверенно, с достоинством, но был всегда предельно вежлив с офицерским составом, соблюдая воинскую субординацию. Его ценили и уважали не только солдаты-строители, но и офицеры отряда: за честность, прямоту, справедливость, за компанейский характер; за силу и умение постоять за себя, и, конечно, за его знания по медицинской специальности, умение оказать необходимую помощь и способность принимать правильные решения.

Это всё я узнал позднее, но помощник мой мне сразу понравился, и я с первых минут почувствовал, что во всех вопросах смогу полностью опираться на его опыт и знания. И это подтвердилось уже в самое ближайшее время. Более того, Андрей оказался прекрасным товарищем, во многом разделяя мои интересы - увлеченность природой, морем, потом - научными исследованиями. Он всегда и во всём поддерживал меня, порой давая дельные советы, в том числе и по медицинской части - в первую очередь, в плане психологии взаимоотношений с некоторыми категориями строителей.
Вот с этого дня и начались мои "военно-строительные" будни, и эти первые два года службы в отряде были, пожалуй, самыми поучительными и впечатляющими из всех двадцати лет службы на Тихоокеанском флоте.

Первые недели пришлось разбираться с документацией, с аптекой, оборудованием, осваивать практику амбулаторных приёмов, консультаций больных у специалистов в местном госпитале и в поликлинике флота, расположенной во Владивостоке. Познакомился с представителями военной санэпидслужбы, с некоторыми главными специалистами медицинской службы флота. Разбирался с многочисленными жалобами строителей и с неясными (даже для Шмидта!) состояниями у наших подопечных. Оказывал помощь при травмах, отравлениях и иных экстренных состояниях.

Через несколько дней после вступления в должность проводили в последний путь погибшего солдата - задохнувшегося при обвале кирпичей в пыли и придавленного обломками. Хоть и произошла трагедия до моего прибытия, основные шишки за этот случай посыпались на мою грешную голову: за то, что нет контроля за техникой безопасности на заводе, что поздно забрали труп из морга госпиталя (где не было холодильника!), за то, что с матерью покойного случился обморок и т.д. и т.п.

А тут ещё самый разгар инфекционного периода в Приморье - желудочно-кишечные инфекции дают волну за волной, а ещё вдруг случаи скарлатиноподобной лихорадки. Хорошо, что коллеги из санэпидотряда флота помогали - чуть не каждый день в нам в гости наведывались: майор Виноградов Владимир Яковлевич - начальник подвижной лаборатории; капитан Дардымов Игорь Васильевич - грозный, усатый; майор Лебедев Николай Федорович - очень добродушный и молодо выглядевший. Они не слишком ругали меня за предыдущие грехи, но предупреждали о возможных серьёзных последствиях для отряда нашей нерасторопности в невыполнении мероприятий санитарно-гигиенического и противоэпидемического обеспечения.
Жить на первых порах мне пришлось в санчасти, хотя свободных, пустующих квартир в расположенных недалеко флотских домах было немало. Но все они были невероятно запущены и требовали капитального ремонта. Однако рано или поздно мне всё равно следовало бы перебраться туда, так как перспектива нести круглосуточное дежурство в санчасти меня абсолютно не устраивала. Тем более, что стройбатовские визитёры, зная о моём здесь присутствии, устраивали на первых порах настоящее паломничество в нашем направлении, и лужайка вокруг нашего небольшого медпункта порой превращалась в некое подобие Мекки, с сидящими, стоящими, лежащими вокруг жаждущими искупления грехов стройбатовцами.


Рабочие будни

Хотя у нас были строгие часы приёма (по распорядку дня), но я поначалу, чтобы скорее разобраться со всеми больными и здоровыми,  принимал их, не считаясь со временем. Однако Шмидт мне объяснил, что таким методом мы от больных не избавимся, и, скорее всего, наоборот, - их будет все больше и больше. Вскоре мне на самом деле пришлось согласиться с мудростью моего подчиненного, и я не без удовольствия избавил себя от чуть ли не круглосуточного общения с некоторыми вечными "страдальцами".

Из всех местных любителей медицины особую память оставил о себе Хамза Зиятдинов - татарин, первого года службы. Я даже фамилию его запомнил в числе нескольких других "особо опасных" посетителей, с которыми приходилось постоянно держать ухо востро, чтобы самому не попасть впросак. А некоторые любопытные моменты в процессе общения с ним сохранились у меня в памяти вполне отчетливо.

Хамза с первых дней пребывания в отряде уяснил для себя всю отсталость нашего производственного процесса (на кирпичном заводе) и небезопасность его для своего здоровья. Видя, что разговоры с начальством на эту тему ничего хорошего ему не предвещают, он выбрал иной путь спасения, надеясь теперь на помощь сердобольных медиков... В общем-то, ничего серьезного со здоровьем у Хамзы не было. Но в лечении мы ему не отказывали. Для таких больных у нас были и специальные таблетки с глюкозой, а также и некоторые другие средства.
Надо сказать, что поначалу жалоб у Хамзы было не так уж и много. В основном, они ограничивались больным горлом и животом.

- Кашил балыт, пуза балыт. Лечи, дохтур, - требовал он от меня при каждой нашей встрече. Однако по мере обогащения его знаний в области своей собственной анатомии и физиологии круг жалоб у Хамзы постепенно расширялся. После горла и живота у него появилась больные лёгкие, затем сердце, потом печёнка, и даже почки, когда Хамза принёс нам "на аналыз" литровую банку своей мочи, окрашенной в розовый цвет - после того, как он до отвала наелся свёклы во время работы на камбузе.

Мы с санинструктором на всякий случай спросили, а как у него со стулом. Хамза на это ответил, что "стула нету, есть только табуретка - рядом с койкой". А когда понял истинный смысл вопроса (Шмидт сумел объяснить ему это весьма доходчиво), радостно побежал собирать и более плотные ингредиенты своего обмена. Возвратился через полчаса, несколько разочарованный. И на вопрос, почему ничего не принёс, ответил: "Иды сам сматри - тяжёлый больна. И мая взводный тащить не разрешает".
Ради такого случая Шмидт снял халат и пошёл за Хамзой обозревать результаты его получасовых усилий. Хамза, правда, вначале воспротивился, не доверяя знаниям санинструктора и требуя лично "дохтура" для столь важного момента... Вернувшись, Шмидт рассказал, что посмотреть действительно было на что. Ибо ему было представлено ведро, чуть ли не наполовину наполненное тёмно-синим содержимым. При этом автор категорически отрицал наличие кого-либо из помощников, утверждая, что это "произведение искусства" принадлежит лично ему и никому другому.

Пришлось нам рекомендовать не допускать больше Хамзу к работе на камбузе (столовой) "в связи с опасностью засорения и переполнения солдатского туалета". А потом мне пришлось давать соответствующие пояснения командиру роты, а также самому командиру отряда, до которого быстро дошёл слух о совершенно необычных рекомендациях начальника медицинской службы.

В другой раз Хамза пришёл к нам с жалобами на больной "аппендицита", тыкая себя в область пупа, но заранее предупреждая, что "резать не нада!" Естественно, кроме грязи, на пупе мы ничего более серьезного не обнаружили... Потом у Хамзы внезапно заболела "ревматизма", и он еле ковылял в строю, держась за обе коленки. Но до санчасти больной всё-таки добирался первым, не уступая здесь лидерства своим всегдашним конкурентам... Так, в течение первых месяцев своей службы Хамза успел переболеть всеми известными ему заболеваниями. А поскольку знаний в области медицины у него больше не прибавлялось, вскоре он начал болеть по второму кругу.

Как видно, Хамзу одолевала, в основном, лишь "внутренняя патология". И лишь однажды он нарушил эту традицию, придя к нам с поцарапанной головой - когда на работе по укладке кирпича он не успел поймать адресованный ему предмет и, более того, сумел каким-то образом подставить под него свою круглую голову. Хорошо, что удар пришелся вскользь, не то не миновать бы бедняге госпитализации.
Из лекарств Хамза уважал только одно - спирт.

- Спирту давай, дохтур, кашил балыт, горла лечить нада! Скептически относился к таблеткам (хотя регулярно принимал их) и панически боялся всяких уколов, особенно после того, как ему сделали прививку под лопатку во время очередной ежегодной вакцинации. В тот раз за ним полдня гонялась чуть ли не вся рота, чтобы привести в санчасть. Даже местные чемпионы по бегу сразу догнать не смогли на крутых склонах окрестных сопок. И это, несмотря на все его тогдашние болезни!
- Хорошо тебя лечили, - сказал ему тогда Шмидт. - Скоро чемпионом отряда будешь.
- Не нада чемпиона. Не нада укола! Казарма хочу... Но укол всё же пришлось сделать...
- Почему ты такой больной, Хамза? - спросили мы его однажды. - Ведь другие татары здоровые.
- Дамой приеду, здаровый буду... А тут кушать плоха, лечить плоха. Спирта не даёшь! Сам пьёшь - вон какой красный! И санинструктора тоже красный... и толстый... Столовый плоха, каша - плоха, суп - плоха. Свинья - очень плоха! Зачем, дохтур, свиньей кормишь! Свинья вредный!
- Хамза, ты больной-больной, слабый-слабый, а дерёшься! Кого вчера стукнул? (На самом деле, вчера в роте был такой случай - кто-то кого-то и стукнул).
- Не я стукал, другой стукал.
- А за что тебя тогда командир ругал?
- Всех ругал, и меня ругал. Сильна ругал. Пистолета вытаскивал...
- Да ну, и стрелял даже?!
- Не, снова прятал. Пугал толька. Па сталу стучал и прятал... Хороший у нас камандир! Не злой! В санчасть меня атправил... Сам лечить не умеет. Теперь каждый день хадыть буду... Дамой здаровым ехать нада!..

Вот так и ходил он к нам каждый день в течение двух лет моей службы в отряде. С ним даже весело было... А потом производство кирпича на заводе было прекращено, и отряд расформировали. И с Хамзой я больше не встречался. Однако я был уверен, что Хамза добился своего и вернулся домой действительно здоровым.
Амбулаторный приём больных осуществлялся у нас два раза в день - после обеда и после ужина. В основном, приходилось лечить хронические гнойные отиты, конъюнктивиты, радикулиты, фурункулы, панариции, простудные заболевания, гастриты. Случались и почечные колики, и аппендициты, и серьёзные травмы. Таких больных срочно приходилось отправлять в госпиталь. Здесь важно было вовремя поставить правильный диагноз, и уж лучше перестраховаться, чем недосмотреть что-либо серьёзное.

Принимали больных по списку в книге записи больных. Я осматривал их, ставил диагноз, давал рекомендации. Шмидт тут же делал необходимые процедуры: прогревания, новокаиновые блокады, промывание ушных пробок, готовил дезинфицирующие полоскания, давал лекарства. Мне оставались внутривенные инъекции и аутогемотерапия. Но порой и я присоединялся к своему помощнику, выполняя функции санитарного инструктора, - когда больных было особенно много...

Иногда подымали нас и ночью - при работе в ночную смену чаще всего случались всякие неприятности. Несколько раз приводили солдат с пробитыми головами - когда те нечаянно подставляли их под перебрасываемые вручную кирпичи. Однажды за ночь я так и не смог оказать необходимую помощь рабочему из хозроты с быстро развившимся панарицием. Сам не решился сделать операцию поздно вечером, а за ночь у того палец уже сильно раздуло, и никакие обезболивающие, новокаиновые блокады и антибиотики не могли оказать какую-либо помощь. Пришлось под утро вызывать машину и везти больного к дежурному хирургу в госпиталь... В последующем я больше никогда не делал таких "экспериментов" с затягиванием оказания необходимой помощи. Хорошо, что тогда всё обошлось благополучно...
Самая же большая ночная неприятность случилась у нас уже зимой, когда рабочему чуть не оторвало ногу железной шестернёй конвейера - опять же в связи с грубейшим нарушением техники безопасности. Хорошо, что напарник смог отключить питание конвейера. Но голень и бедро были порядком истерзаны механизмом. Я прибыл в госпиталь, когда операция уже началась (пострадавшего сразу с завода увезли в госпиталь, оказав на месте первую помощь). Ногу удалось спасти, но бедняга на всю жизнь остался инвалидом и был, конечно, демобилизован.

Случались в отряде и травмы иного рода, когда наши строители квасили друг другу носы, наставляли фанари. Тогда приходилось во всём разбираться не только мне со Шмидтом, но и командованию. Командир не оставлял без внимания ни одного подобного случая и строго наказывал виновных. Дисциплинарная рота находилась недалеко от нас - всего-то две остановки автобусом, и особо ретивые наши вояки пополняли периодически её разрозненные ряды. Труднее, как ни странно, было с гауптвахтой, размещавшейся во Владивостоке. И туда командиры рот частенько отвозили на перевоспитание своих "гвардейцев".

Однако серьезных ЧП, связанных с "внутренними разборками", в отряде не было. Не дошло ещё до этого время. Требовательные уставы, серьёзная ответственность за проступки, наличие достаточного количества мест "отдыха" в гарнизоне, высокие требования командования в вопросах соблюдения воинского порядка и дисциплины в частях, - всё это сдерживало свободолюбивые порывы у отдельных бедолаг и не давало духу неповиновения вырваться за ограничительные рамки воинской дисциплины и приобрести системный характер. Последнее стало возможным позднее, в середине семидесятых годов, когда руководство страной и КПСС, не способное уже управлять государством и обществом, в том числе и армией, пошло по пути псевдодемократии, предоставляя народу мнимую свободу, - а фактически подменив её вседозволенностью и анархией. Именно в те годы, в правление Черненко, была выдвинута стратегия повышения роли убеждения в армии и снятия ответственности за многочисленные проступки и нарушения воинской дисциплины. И именно с этого момента начались повальные беспорядки в наших Вооруженных Силах.

К нашему счастью, начало 60-х годов не предвещало ничего подобного, и воинская дисциплина свято блюлась командованием на всех уровнях военного руководства, и все попытки неповиновения и самовольства пресекались в зародыше.
Пожалуй, самая серьёзная попытка разобраться с помощью силы (минуя командование) была предпринята группой особо отъявленных лентяев с моим санинструктором. Это случилось незадолго до моего прибытия и, в общем, держалось в тайне от посторонних. Командование об этом случае знало, но, поскольку всё обошлось без особых последствий, решило не выносить сор из избы.

Шмидт никогда не шёл на поводу у отрядовской шантрапы, хотя среди них была и серьёзная шпана, привыкшая действовать своими собственными методами. Получить освобождение от работы, съездить лишний раз на консультацию в город - всегда было заманчивой перспективой их "творческой" деятельности, и они постоянно изыскивали для этого новые и новые предлоги. Посчитав, что отсутствие начальника медицинской службы в отряде является весьма благоприятным моментом для осуществления своих планов, они со всех сторон насели на санинструктора, предъявляя ему доказательства своих болезней вместе с иными весьма вескими аргументами.

Не сумев убедить Шмидта поодиночке, они предъявили ему "чёрную метку", вызвав на разговор в соседнюю с санчастью рощицу. Шмидту хоть и было недосуг (в свободное время он готовился к сдаче на права вождения автотранспорта), но он уделил часть своего свободного времени этому разговору и при свете угасающего дня прибыл на место встречи, прихватив с собой на всякий случай костыль. И когда негодующая братва, не получив от него в очередной раз удовлетворяющих их ответов, со всех сторон набросилась на него, этот неодушевленный помощник, вроде Ивановой дубинки, сумел-таки "наломать всем бока". И на следующий день длинная кавалькада потерпевших выстроилась в очередь у дверей санчасти (уже без записи в книгу больных), покорно ожидая снисхождения грозного целителя, а затем подставляя по-настоящему больные точки под его могучие руки. Шмидт тогда не упустил случая ещё раз насладиться их корчами и гримасами, когда разминал "отшибленные" места, вправлял вывихи и исключал возможные переломы.

Пришедший в этот момент в санчасть командир, недоумевающий, откуда вдруг взялось в отряде столько новых больных ("старых" он знал наперечёт), так и не смог уяснить "этиологии и патогенеза" возникших у них вдруг заболеваний, недоверчиво посмотрел на Шмидта и вызвал его к себе для разъяснений. Чем закончилась эта беседа, для всех в отряде осталось тайной. Однако молва распространилась, и с тех пор к младшему сержанту в отряде относились с большим почтением. И когда он периодически (в шутку, конечно) выдворял того или иного бедолагу из санчасти, вынося его одной рукой за воротник, или придавая за наружной дверью заметное ускорение в сторону казармы, обид на него ни у кого не было.

Я делал вид, что не замечаю этих несколько оригинальных методов "лечебно-оздоровительных" воздействий, используемых моим помощником, осознавая, что порой творческая инициатива бывает куда эффективнее, нежели устаревающие догмы и каноны любимой нами науки.
Пищеблок (если не считать самого завода) был, пожалуй, самым больным местом отряда, представляя постоянную потенциальную угрозу возникновения массовых кишечных инфекций. Каждый день мы со Шмидтом воевали с его работниками и, особенно, с заведующим, устраняя одни и те же нарушения. Удивительно, но это было единственное место в части, где указания самого командира отряда выполнялись крайне медленно и как-то неопределенно. Причиной тому была постоянная нехватка кадровых работников, которых здесь берегли, как зеницу ока, а также своеобразные "творческо-психологические" качества заведующего, который всегда соглашался с замечаниями командира, но никогда "не успевал" их устранить к следующему нашему визиту.

Заведующий по прозвищу "Дед Кащей" на самом деле чрезвычайно напоминал Кащея: тощий, с клювовидным носом, выступающими скулами, острым подбородком, зияющей чёрной дырой вместо рта, из которой выглядывали два оставшихся жёлтых зуба; с маленькими хитрыми глазками и с длинными руками, заканчивающимися заскорузлыми, крючковатыми пальцами. Рваная, заплатанная одежда, висевшая на нём, напоминала лохмотья нищего, или странника, проделавшего пешком по бездорожью не одну сотню миль. Ходил он постоянно с крючковатой палкой и вечно что-то выискивал.

Полуразвалившаяся хибара его располагалась недалеко от нашей санчасти, в распадке между сопками. Была огорожена забором из колючей проволоки, за которым скрывалось его домашнее хозяйство, в том числе несколько свиней - таких же чёрных и грязных, как и он сам. Бывали здесь ещё и куры. Только гуляли они, в основном, за пределами его палисадника, приходя домой лишь в часы кормежки. Возможно, это были и соседские куры, которых дед специально приманивал, оставляя самых нерасторопных себе на обед. По крайней мере, жители окрестных лачуг предъявляли ему периодически иски на этот счёт. Но прямых доказательств воровства ни у кого не было - дед умел прятать концы в воду. Чего-либо более существенного (типа гусей, или коз) у своих соседей он похищать не решался, так как последнее грозило уже серьёзными неприятностями для него и его ветхого хозяйства. Тем более, что оно оставалось большую часть дня без присмотра, поскольку сам хозяин почти беспрерывно странствовал по острову в поисках только ему известных сокровищ.
В одно время дед, вроде бы, образумился и стал вести "оседлый" образ жизни, поступив на работу в наш военно-строительный отряд - вначале уборщиком в столовой, а через какое-то время занял даже должность заведующего всем продпищеблоком. Это случилось ещё перед моим прибытием в отряд, и мне удалось в полной мере познать тайны его кулинарного мастерства и его руководящие способности.

То, что он крал безбожно, было всем хорошо известно и до поры до времени не ставилось ему в укор, поскольку не наносило серьёзного ущерба хозяйству отряда в целом. А тащил он буквально всё: от пищевых отходов (которым была прямая дорога на отрядовскую свиноферму) до кастрюль, мисок, ложек, чашек и чайников, которых у него за забором скопился целый склад - неизвестно, для каких только целей. Тянул он железные и деревянные бочки, кирпич с завода (в том числе и не бракованный), но особую приверженность имел к продовольственным товарам, которые постепенно стали перекочевывать из отрядовского склада в его собственные закрома. Те были надежно укрыты где-то в закоулках его хибары, и их никто никогда так и не смог увидеть.

Шмидт однажды поймал его даже с поличным на подходе к его дому, когда бросился, было, помогать деду собирать высыпавшееся из коробки добро - в виде кусков мыла, пачек сахара, мешочков с мукой, крупой и прочей снедью. Когда же увидел содержимое, то, естественно, задал вопрос о предназначении его в столь отдаленном от продовольственного склада месте. Дед, конечно, ничего вразумительного ответить не смог, и Шмидт доложил обо всем командованию. Заместитель по материально-технической части   майор Болтянский тогда только отмахнулся, сказав, что это все мелочи, а заменить его всё равно некем. И тогда всегда стоящий на страже закона и справедливости Шмидт решил лично провести расследование со вскрытием его потайных погребов и хранилищ и изъятием излишков в пользу законных владельцев. Слава богу, мне удалось отговорить моего помощника от этого, тоже не совсем законного действия, и деда не хватила внезапная кондрашка после обнаружения серьезной недостачи в своих сбережениях. А нам не пришлось устраивать ещё одни незапланированные похороны, которых в это время отряду и без того хватало.
Тяга деда к накопительству была, возможно, и медицинской проблемой, но в данной обстановке - не нашей заботой. Это было больше дело командования. И, если оно само не обращало на это внимания, то наши разбирательства тем более ни к чему бы не привели. Нам хватало с дедом и своих, чисто гигиенических проблем.

Может, дед и понимал что-либо в кулинарии (в чём мы со Шмидтом серьезно сомневались), но то, что он генетически не переваривал требования современной гигиены и санитарии, было для нас сущим бедствием. Сам он вечно был чёрный, как кочегар, и никакие моющие средства, применяемые и в нашем присутствии, не давали желаемого эффекта. Даже белый халат и поварской колпак не делали его похожим на работника продпищеблока. При моём появлении на камбузе он всегда проявлял повышенную активность: раздавал указания поварам, сам совал свой длинный нос, на котором вечно висела капля мутноватой жидкости, в каждый котел и кастрюлю. Точно знал, что готовится на обед и на ужин, и всегда предлагал нам отведать "шедевры" своего поварского искусства.

Это мероприятие тоже входило в круг наших, медицинских обязанностей, но очень редко доставляло нам моральное удовлетворение. И даже в предпраздничные и праздничные дни, когда нашим строителям выдавались солидные порции и мяса, и рыбы, вкусовые качества приготовленных из них блюд всегда оставляли желать лучшего. И мы со Шмидтом иногда даже давали отдых своим желудкам от всей этой пригорело-пережаренной, либо комковато-недоваренной кулинарии, предпочитая по вечерам устраивать себе из тех же самых продуктов разгрузочное питание. И все эти блюда, приготовленные на обычной электроплитке, поглощались нами с несравненно большим аппетитом.

Кулинарные изыскания деда Кащея частенько не приходились по вкусу и самим рабочим-строителям с их весьма скромными запросами. Случалось, что те даже отказывались принимать пищу, отплевываясь и стуча ложками по столам. Это было уже ЧП! Срочно вызывали меня для оценки готовой продукции. Прибегали замполит, зам. по МТО и, конечно, командир отряда - вездесущий Иван Иванович Самуилов. Все садились за стол, пытаясь откушать некое доисторическое блюдо, составленное из каких-то круп, слипшихся в один сплошной комок, растолочь который ложкой не каждому было под силу; или же "испить" борща - совершенно безвкусного, без каких-либо признаков жира и мяса.

- Ну, как, доктор? - спрашивает меня командир. - Есть можно?
- Можно-то можно, - отвечаю. - Не отравимся. Однако опасно - как бы не подавиться. Да и вряд ли чей желудок переварит всю эту бурду - разве что самого исполнителя.
- А если и переварит, - добавляет Шмидт, - то отрядовского гальюна на всех не хватит - такой "..." начнётся!
- Много вы во всём этом смыслите! Лучше за своей медициной смотрите! - парирует зам. по МТО (конечно, защищая своих подопечных). Нормальный борщ - вон какой красный!
- Красный! - возмущается командир. - Сам и ешь его вместе со своими поварами! Совсем пустой борщ: ни мяса, ни приправ, одна только свёкла. Куда продукты-то все делись?! Иди, разбирайся со своими подчиненными. А пока из "НЗ" консервы выдай - кормить народ надо!
Стройбатовцы, конечно, понимали, откуда идут их основные беды и не раз пытались устроить деду втихаря "тёмную". Но тот каким-то чудом каждый раз избегал готовящейся ему встречи, или  возвращаясь в своё логово окольными тропами, либо просто ночуя в отряде и оставляя голодными уже свою дворовую братию. "Дедам" лишь однажды удалось до него добраться, когда те в его отсутствие сумели своротить трубу на его хате и совершить ещё какие-то "гнусные злодеяния". Дед был тогда страшно разгневан и водил на демонстрацию своих убытков всё отрядовское командование. Те, конечно, дали указание помочь ему в наведении порядка. Правда, всевидящий командир сразу обратил внимание на скопище отрядовских кастрюль и плошек и приказал всё пригодное к использованию немедленно вернуть на пищеблок.

Так что забот с Кащеем в отряде хватало на всех. Основной же моей со Шмидтом задачей было не допустить возникновения каких-либо пищевых токсикоинфекций, или иных массовых заболеваний на фоне постоянных нарушений работниками пищеблока правил гигиены и санитарии. Дед Кащей, казалось, не просто их игнорировал, но абсолютно не переваривал, и за несколько месяцев нашей совместной работы так и не научался выполнять основные требования санитарного минимума. И его мнение на этот счёт постоянно расходилось с нашими, врачебными убеждениями.
Интересна была наша первая дискуссия на эту тему, произошедшая на второй день моего пребывания в отряде. Тогда, по моей просьбе, на камбуз привёл меня Шмидт - познакомить со всем этим хозяйством и с его работниками и успел предупредить о некоторых странностях его руководителя. Дед Кащей встретил нас в мятом халате, без колпака, с волосами, спускавшимися лохмами до плеч. Узнав, что я - только что прибывший на должность начальника медицинской службы отряда новый молодой врач (а не комиссия какая со стороны СЭЛ флота), он успокоился, поняв, что на первых порах никакой серьёзной опасности я для него не представляю. Ведь до меня он ладил с самим капитаном Горловым. А тут какой-то салага - и всего лишь лейтенант! Службы совсем не знает. Но, по моей просьбе, стал сопровождать нас, показывая своё хозяйство... "Это вот варочная зала... Это разделочная... Это моечная... Тама столовая... Здеся вот склад..."

Сразу бросились в глаза и грязь, и несоответствие многого в его хозяйстве требованиям гигиены; и сам хозяин сразу вызвал во мне недоверие - своим видом и пренебрежением ко мне и к медицине. Неудобно было начинать знакомство с разногласий, но всё же мимо явных нарушений пройти было совершенно невозможно. Поэтому вначале я задал ему несколько как бы ничего не значащих вопросов, желая уточнить отношение ко всему здесь происходящему. Увидев несколько разделочных досок со стёртой маркировкой, спросил его невзначай:
- Это что, резервные, что ли?
- Какие ещё резервные! У нас и так досок не хватает! И колоды тоже. Уже сколько раз сам докладывал!
- А эта для чего? - спрашиваю. - Вроде, без маркировки...
- У нас все маркированы! Это - "Мэ-Сэ" - вона видно.
- А что это за "М.С."? - делаю вид, что будто ничего и не знаю.
- Ну, доктор, тебе-то это уж знать положено! - сказал он поучительно. - МС - это "Мозги свареные"!

(Должен оговориться, что на каждом пищеблоке с целью предупреждения возможных токсикоинфекций каждая разделочная доска, каждый нож снабжаются маркировкой для использования строго по назначению: "МС" - мясо сырое, "МВ" - мясо вареное, точно так же для рыбы и овощей).
- А где же тогда свежие разделываются? - спрашиваю.
- Да тута же - на обратной стороне - гляди: тоже "МС" - "мозги свежие".
Такой вариант ответа был для меня совершенно неожиданным, и я не мог понять, разыгрывает меня дед, или что? Тут на моё счастье сам командир появился. (Он всегда возникал неожиданно и всегда в самом нужном месте).

- А! И вы здесь! Хорошо - с этим заведением надо в первую очередь познакомиться! И контроль постоянно держать. Иначе беды не оберёшься! Начальник у нас тут боевой, да уж больно грязный. Никак не отмоем! И сегодня, гляжу, без колпака ходишь. И кудри свои в разные стороны развесил! И на носу опять сопля висит. Сколько раз тебе говорил: платок с собой иметь надо!.. А это что у тебя? - спрашивает, показывая на доску.
- Да вота, доктор молодой интересуется: чего это на ней разделываем. Да уж, небось, знаем: на чём мясо, на чём рыбу, на чём овощь всякую.

- Ну и на чём же?
- Мясо - на той, что покрепче; рыбу вот на этой, она поширше; а овощь - на любой, которая освободится. Тут силы большой не надо!
Я стою, не веря своим ушам, и всё же решаюсь спросить в присутствии командира:
- А маркировка тогда на что?!
- Маркировка - это для проверяющих. Они всё требуют. У нас все обозначения намечены!
- И "мозги свежие" тоже? - спрашиваю, поглядывая на командира.
- Какие еще мозги?! Я что-то не слыхал о таких досках.
- Да вот, - говорю, - "МС" - "мясо сырое".

- Мозги им самим вправлять нужно. Каждый день притом! Займись-ка ими по-настоящему! Да спуску не давай! И чтобы никаких нарушений тут не было! Спроси, как посуду моют, проверь, когда воду хлорировали; есть ли хлорка, лизол. Да и у всех ли книжки санитарные оформлены. И мне докладывать не забывай. Мне всё знать надо. Я за всё здесь отвечаю!..
Пришлось мне потом повозиться с этим подразделением и с его начальником персонально. Нельзя сказать, что он вообще ничего не знал в кулинарии и в санитарии. Основы у него всё-таки были заложены. Так, он чётко знал, что "продукт" перед употреблением должен быть подвергнут кулинарной обработке - если проще, то "прожарен" или "проварен". А какие уж блюда из него готовить, - это уж дело автора. Знал дед также и то, что посуда после употребления, а также все ножи и доски требуют последующей обработки - в виде мытья. Но вот как всё это осуществляется - в скольких водах при какой температуре, так и не смог уразуметь. И сколько я ему это не втолковывал, он продолжал использовать для мытья всего лишь одну мытьевую ванну. Горячую же воду явно экономил, как, впрочем, и соду с горчицей, которые, очевидно, также складировал в своём подворье.

Чего он полностью не признавал, так это хлорирования питьевой воды, будучи глубоко убеждённым, что "хлорка только портит воду" и вдобавок наши желудки. Не признавал он и никаких микробов, имея о них весьма смутное представление.
- Откуда микробам в цистернах взяться?.. Ко мне ни одна микроба не приставала!
И действительно, сам он никогда ничем не болел и считал, что все болезни идут как раз от медицины и от врачей, которые "специально делают всех больными", чтобы не потерять своей работы. Шмидт напомнил, правда, кто "из его башки" занозы вытаскивал и затем столько спирта и йода потратил, когда деда в потёмках кто-то кувалдой треснул. А также - кто клещей каждый год из него тягает: то из вонючих подмышек, то из не менее вонючей задницы.
- Оно, конечно, тута медицина нужна, - отвечал дед. - Хотя достаточно и одного "фершела".
- Ну, а если б тебя тот бык на рога поддел, от которого ты в прошлом году в бухту сиганул? Даром, что плавать не умеешь! Поломал бы он тогда тебе рёбрышки! Без госпиталя не обошлось бы. И чего вы с ним не поделили? Небось, опять коров чужих доить настроился? Да вовремя обнаружили. Духа твоего вся скотина не переносит. Здорово же ты тогда от него сиганул! Только пятки сверкали!..

Вот так мы и воевали с Кащеем в течение нескольких месяцев, пока его не удалось заменить более приемлемой кандидатурой. Но и после "отставки" дед частенько наведывался в свои бывшие апартаменты, однако избегал встречи с нами. Заходил он и в санчасть для обработки очередных повреждений. Но из лекарств никогда ничего не просил... После перевода меня в санэпидотряд флота я забыл о Кащее, как, впрочем, и о многом другом, связывавшем меня с островом Русским в 1960-1961 годах. Много я встречал в последующем оригиналов на воинских продпищеблоках. Но всем им было бесконечно далеко до Кащея - как по оригинальности суждений, так и по упорству воплощения в жизнь своих убеждений. И, слава богу, что иных пищеблоков для него больше не нашлось!


Наши развлечения

Первые месяцы я был на острове один - в ожидании приезда жены и обмена квартиры. Так что в город я особенно не рвался, а искал развлечений здесь, на острове. А искать их особенно и не надо было. Удовольствия были рядом. Со всех сторон полуостров, где размещался отряд, омывали лазурные воды Амурского залива, образуя в отдельных местах живописные неглубокие бухты, которые так и манили меня в свои объятия. Кругом красовалась не испорченная человеком природа, и даже наша сопка, на которой размещались казармы, демонстрировала многие богатства местной флоры, поражающие воображение формами и красками. Так что я пытался использовать каждую свободную минуту, чтобы посетить эти влекущие меня места. Андрей (Шмидт) всегда был рад присоединиться ко мне в этих походах. И хотя командир постоянно предупреждал меня, чтобы в санчасти осуществлялось круглосуточное дежурство, мы порой нарушали этот командирский приказ.

Чаще всего свободные часы выпадали у нас после обеда и дневного приёма больных - до ужина, когда личный состав свободной смены отдыхал, а командование находилось либо на заводе, либо в ближних или дальних разъездах по бесконечным отрядовским делам. Мы загружали в сумки подводное снаряжение, запирали санчасть и устремлялись к ближайшей бухте, до которой было минут пятнадцать быстрого хода.

Обычно мы устраивались на камнях, у высокой скалы, в которой некогда была оборудована долговременная огневая точка (ДОТ). И сейчас ещё за массивной стальной дверью сохранились подземные сооружения. Однако, кроме грязи и камней внутри, ничего больше не оставалось. Эта скала со всех сторон заросла кустарником: и орешником, красной и чёрной смородиной, а также диким виноградом, лианы которого густо обвивались вокруг невысоких лип и дубов. Сверху, с высоты тридцати-сорока метров открывалась панорама Амурского залива...
Нет, нас сейчас больше интересовала та его часть, которая ровным полукругом вдавалась в побережье, образуя неглубокую бухту, обычно спокойную, с прозрачной, чистейшей водой, сквозь которую с высоты далеко от берега было видно дно - в одних местах песчаное, сверкающее солнечными бликами, в других - усыпанное огромными валунами, в третьих - тёмное от покрывающей его растительности.

Что таят в себе эти прозрачные воды, каковы их обитатели, как воспримет вся эта красота, непривычная к людскому присутствию, наше вторжение?.. Я надеваю ласты и маску и медленно вхожу в воду. Захожу по колено и ложусь на воду. Вода спокойна и прозрачна. Видны мельчайшие детали дна. Медленно плыву от берега. Глубина постепенно увеличивается, однако дно по-прежнему хорошо видно. Сколько до него. Ныряю и иду вниз. Ого! Уже метра два с половиной - три, а дно отчётливо видно сверху. Снова плыву по поверхности. Внизу проскальзывает стайка рыбёшек. Среди них появляются и крупные, кажущиеся полупрозрачными. По форме краснопёрки. Красноватые плавники хорошо заметны.
На дне появляются отдельные круглые раковины. Снова ныряю. Да, это ракушки: круглые, ребристые. При моём приближении медленно закрывают створки и толчками пытаются удрать от меня. Как раки, за которыми я совсем недавно гонялся на Уводьстрое, под Ивановом. Только этим прыти ненадолго хватает. Ложатся на илистое дно и считают, что я их уже не вижу. Подобрал парочку - ничего особенного, только большие. Створки сжаты так сильно, что и не раскроешь. Ну и не очень-то хотелось - особой красоты в вас и нет.

Плыву дальше, периодически ныряя до дна - в середине бухты глубина метра четыре. Там ракушек становится намного больше, В некоторых местах дно почти сплошь покрыто ими. Отдельные  просто гигантских размеров - со столовую тарелку! При моём приближении все дружно закрывают свои створки. Те же, которые подальше, остаются открытыми. Внутренняя часть ракушек (за створками) кажется зеленоватой, довольно яркой окраски.
Среди ракушек лежат морские ежи, какие-то огромные ребристые черви (позднее узнал, что это трепанги); кругом виднеются красноватые морские звёзды. Среди них тоже встречаются настоящие великаны. Вон одна оседлала раковину, совсем закрыв её сверху своим огромным телом. А вон подальше - ещё одна звезда с ракушкой братается. Что это у них за ритуал такой. Что звезде не к чему прицепиться что ли? (Не знал я тогда, что звёзды - хищницы и не прочь полакомиться этими вкусными созданиями). Не догадывались тогда и местные жители (по крайней мере, военные), что мясо гребешков - лучший деликатес, по вкусу напоминающий мясо краба.

Много позднее, лет через десять, я буду специально приезжать сюда с сыновьями за этой добычей и соревноваться в ловле с местными браконьерами, пытающимися подцепить гребешки острогами с лодок... Сейчас же всё это подводное царство казалось мне просто привлекательной романтикой, которой можно было только любоваться. Правда, трепангов мы со Шмидтом потом ловили, и даже готовили из них некие деликатесы. Но длительность этой процедуры и неимоверная чернота воды, которую надо было часто менять во время многочасовой варки этих созданий, быстро отбили у нас всякую охоту заниматься подобной кулинарией...

Налюбовавшись вдоволь видом этих необычных существ, я поворачиваю к песчаному берегу, находящемуся от меня метрах в двухстах. (Андрей купается недалеко от места нашего бивуака). Ближе к берегу стали появляться водоросли. Глубина здесь метра три, не больше. Снова ныряю на песчаных участках, погружаюсь на самое дно. На дне опять звёзды, ежи, ракушек не видно. Вокруг колышутся зелёные ветви, кусты, целые заросли водорослей. Среди них мелькают рыбешки, какие-то мелкие ракообразные существа с усами (чилимы). А вон ползет краб - довольно больших размеров, величиной с ладонь. Ноги длинные, клешни кажутся огромными. При моём приближении подымает их вверх - предупреждает! Да, такому лучше не попадаться, - это не уводьские раки! Оставляю его в покое... А ежей-то сколько! Лежат в несметном количестве - просто ступить негде! Лежат, колючками шевелят в разные стороны. На ощупь крепкие - можно и наколоться!

Не знал я, что ежи морские - тоже деликатес, и икра их пользуется большим спросом на восточном рынке. А мы даже и не попробовали её с Андреем ни разу. Только потом, уже на Патрокле, в семидесятые годы, я ловил их с этой целью. Но там уже не было такого изобилия, приходилось нырять за каждым отдельным иглокожим...
Да, знали бы мы тогда обо всех этих "кулинарных" таинствах местной экзотической подводкой фауны. Тогда наш пищевой рацион был бы значительно богаче и разнообразнее... А пока мы с Андреем только любовались всем этим подводным богатством. Он тоже вскоре научился пользоваться маской и трубкой, но всё же предпочитал и в дальнейшем "безмасочное" плавание.

Купались мы с ним и в других районах залива, вблизи расположения отряда. Однажды обошли берегом моря вокруг мыса, на котором расположились наши казармы. Путь оказался не таким уж и длинным - километра три с половиной - четыре. Местность со всех сторон однообразная. Слева - крутая скала, уходящая вверх на добрую сотню метров. Внизу - каменистый пляж, сплошь покрытый обломками ракушек и скорлупой морских ежей. На каменных уступах - кустарник, трава, цветы. Много шиповника. Цветы огромные, как у нашей западной розы, только не махровые. Много синих ромашек, каких-то розовато-красных метёлочек, мелких беленьких и жёлтых цветочков.

Вода - чистейшая. На дне кругом камни. Сплошь покрыты мелкими ракушками. Ежи и звёзды почти у самого берега. Попробовали поплавать в нескольких местах - удовольствие ниже среднего: ноги режет острый ракушечник, пронзают иглы морских ежей, - не знаешь, куда и ступить! Потом долго выковыриваешь вонзившиеся в пятки колючки. Лишь в одном месте нашли неплохой песчаный пляж. От него шла длинная песчаная коса, ведущая к маяку, находящемуся в нескольких сотнях метрах от берега. Дно здесь было просто усыпано огромными серыми трепангами. Мы всё же собрали целлофановый пакет - для пробы.

Часа через два вышли с противоположной, западной части сопки, откуда недалеко было как до отряда, так и до нашей бухты. Искупались здесь напоследок и отправились к себе - готовить невиданный деликатес из трепанга. Кастрюли под рукой не нашлось, так что Андрей осуществлял процесс в чайнике, от которого в течение нескольких часов шёл неприятный дух, а вода, сколько мы её не меняли, сразу становилась чёрной, как деготь... Часов через пять мы всё же решились испробовать получившееся варево. Мясо по-прежнему было твёрдым и скользким и совершенно не производило впечатления деликатесного продукта. Так мы и выбросили эти чёрные сморщенные рогатые "получервячные" дольки, не познав тайны их кулинарной ценности. Потом только я узнал об их высокой биологической активности - наподобие наших местных растительных адаптогенов - женьшеня, элеутерококка, лимонника китайского и др. растений. Узнал также, что в наших водах водились и куда более ценные виды этих червеподобных существ - так называемый "голубой трепанг", который некогда заселял бухту Золотой рог. По словам местных старожилов, эта бухта в старину называлась даже бухтой Голубого трепанга...

Совершали мы с Андреем походы и в леса на окрестные сопки. Была уже середина сентября, а леса ещё и не думали терять свою листву, оставаясь зелёными и густыми. Среди деревьев встречались огромные дубы, липы, манчжурский орех (наподобие грецкого, только с очень толстой скорлупой, которую приходилось разбивать молотком). Много было незнакомых мне лиственных деревьев. Повсюду вились лианы, забирающиеся на самые вершины деревьев. Особенно впечатляли лианы винограда, образующие густейшие шатры из начинающих краснеть листьев - над кустами, в кронах деревьев, порой раскидываясь на площади в несколько десятков квадратных метров. Кругом висели начинающие чернеть виноградные грозди, на вкус ещё очень кислые и терпкие.

Из кустарника выделялись шиповник и калина, заросли которых  тянулись на многие сотни метров, составляя средний зелёный ярус местной лесной растительности. Много этих кустов было и на свободных от травы пространствах сопок. Кусты были увешаны розовеющими ягодами, но почему-то не привлекали тогда моего особого внимания.
Все солнечные поляны в лесу, склоны сопок заросли густой, высокой травой и цветами, создающими впечатление пёстрого ковра, висящего на высоте одного - полутора метров от земли. Радовало глаз обилие ярких красок - от снежно-сахарной белизны до тёмно-фиолетовых оттенков. Вокруг полян распространялся густой аромат местного осеннего разнотравья...

Мы пробирались сквозь заросли шиповника, синих ромашек, колокольчиков, бордовых шишечек кровохлёбки, путались в высокой траве, упивались запахами медуницы, высоко взметнувшейся над остальными цветами густыми белыми шапками. Любовались поразительным обилием яркокрылых насекомых: бесчисленных бабочек, жуков, стрекоз, мух, пчёл, шмелей и огромных ос, снующих по всему лесу.

Порой дорогу нам преграждали мощные паутинные сети, и мы удивлялись размерам и устрашающему виду их владельцев - толстенных, отъевшихся пауков-крестовиков, всегда нацеленных на новую добычу и ожидающих её в центре своих сетей. Потревоженные нами, они предпочитали всё же укрыться в ветвях и листьях деревьев, устремляясь туда по прочным магистральным нитям...

Как необычна здесь природа, как своеобразна местная флора и фауна. Как отличается она от нашей, родной, западной - формами, запахами, красками, огромными размерами отдельных видов растений и насекомых. А что скрывается в более отдалённых уголках острова, и ещё дальше - в приморской тайге? Местная природа всё больше манила меня к себе, призывая к походам по долинам и сопкам, завораживая своей таинственной неизвестностью, красотой и богатством. И судьба предоставила мне в последующие годы возможность поближе познакомиться с нею...


Тридцать третий дом

В конце сентября я всё настойчивее обращался к командованию относительно выделения мне квартиры, так как круглосуточное пребывание в санчасти в постоянном окружении больных и страждущих становилось для меня всё более тягостным. Командира же такой вариант не очень устраивал - ему более импонировало моё круглосуточное дежурство на своём объекте. Конечно, он понимал законность моих претензий, но всё тянул и тянул резину под предлогом того, что я буду менять свою западную квартиру (квартиру жены) на городскую, владивостокскую. Но этот обмен был ещё впереди, а я всё настаивал и настаивал, предоставляя командованию всё новые и новые сведения о пустующих в близлежащих домах комнатах (о чём командование и без меня было хорошо осведомлено).

Самым лучшим вариантом было бы получить комнату в близстоящем доме, совсем недалеко от санчасти и, главное, вблизи от нашей любимой бухты. В этом случае для меня открывались бы все утренние удовольствия в виде пробежек и купания. Но этот вариант сразу оказался для меня закрытым. Оставались квартиры в так называемом тридцать третьем доме - километрах в двух от отряда, рядом с магазином и автобусной остановкой. И, в конце концов, комнату я там получил.

Но что это была за комната! Ободранные, некрашеные полы, выбитые стекла, сломанная дверь. Из мебели - один стол, две табуретки и панцирная кровать. Мы с Андреем несколько дней возились с апартаментами, чтобы как-то привести их в порядок. Вставили стекла, отремонтировали дверь, выгребли кучи мусора, вымыли полы и "мебель", наладили печку. Я получил в отряде комплект белья, два байковых одеяла и, наконец, "переселился" в свою собственную обитель. Правда, приходил сюда только на ночь, но и это было для меня определённым моральным отдыхом.

Приходил, топил печку, так как становилось уже холодновато. Задыхался в дыму - печка на первых порах сильно чадила. Заготавливал уголь, дрова и хворост. Последнего в достатке было в лесу, на соседней сопке. Готовил себе неказистый ужин: жарил лук, картошку, кипятил чай. Хлеб, сахар, иногда и фрукты (яблоки, мандарины - китайские) приобретал в расположенном по соседству военторговском магазине. Согревался, немного работал (электрический свет, к счастью, в доме был) и часов в одиннадцать-двенадцать ложился спать.

Однако нормального отдыха в первые ночи у меня не было. В комнате неожиданно стали появляться незваные гости. В первую же ночь я внезапно проснулся от сильного и непонятного шума - какой-то почти беспрерывной возни в комнате. Темно, ничего не видно, до выключателя далеко, вставать не хочется... Стал прислушиваться - точно, кто-то топает, да не один, а несколько сразу - в разных углах, и на столе, и где-то у печки. Что-то катается по полу, что-то, вроде, волоком тащится. Явно кто-то грабеж устраивает, - надо вставать.

Встал, зажёг свет, сразу ничего и не вижу от яркости. Попривык к свету, приглядываюсь - в комнате никого не видно, только горбушка хлеба на полу валяется да консервная банка в углу поблескивает... Почему-то несколько луковиц из ящика вытащено. И лук кому-то потребовался! Обошёл комнату, заглянул во все углы, под стол, под кровать - всё пусто, воров не наблюдается. Иду в прихожую. Там полумрак - перегородка свет заслоняет; ничего не видно и не слышно. Заглядываю за печку - там какие-то красные точки светятся, и даже двигаются. Беру фонарик, включаю, направляю свет в запечное пространство, и моим глазам открывается удивительная картина: пять или шесть огромных серых крыс восседают в этом загашнике и без всякой опаски глазеют на меня красными глазищами, в ожидании, что буду делать дальше.

Что буду делать? Конечно, гнать пришельцев. Только вот чем? Ни полена, ни угля под рукой нет, всё стопил вечером. Сам стою босиком - голыми ногами тоже гнать не будешь - и вцепиться могут. Помню, в академии однажды на территории в вечернее время крысу встретил. Куда-то перебиралась через сугробы. Кинул в неё комком снега, так она бросилась на меня, разгневанная, да прыгать стала. Хорошо, что в снегу высоко не распрыгаешься, да и я тогда в хорошей спортивной форме был - перепрыгнул окаянную - наступил сапожищем, прежде чем та до моих ног добралась... То одна была, а тут вон их сколько! Если не напугаешь всех сразу, так и не отобьёшься.

Пугать сразу не стал. Возвратился в комнату, обул ботинки, взял палку от карниза, газету, зажег её и стал приближаться к крысиному убежищу. На подходе стал топать как можно сильнее и палкой по полу бить. Всовываю горящий факел в запечное пространство, - а там всего две крысы остались, и те тоже драпают в огромную щель, в полу прогрызенную. Убедился, что противник окончательно выдворен за пределы моей жилплощади, положил на дыру лист жести, на него - тяжеленный утюг и только после этого решился снова лечь. Было около двух часов ночи. Вот, черти! - Весь сон перебили!.. Однако окаянные меня в покое не оставили. Всю ночь спать не давали: то в одном, то в другом месте грызть начинали. Шугнешь посильнее, на время замолкают. Потом в ином месте прочность пола проверяют. Так и промучился с ними всю ночь в полузабытьи... На следующий день пришлось экстренные меры принимать - кругом, и в дыры битое стекло засыпать, всякую вонь им устраивать, капкан крысиный ставить... И ведь поняли, что дело плохо будет, сразу отвязались; в последующие ночи не беспокоили.


За виноградом

Где-то в конце сентября начал поспевать виноград. Сигналы об этом уже доходили до нас со Шмидтом, и пора было приступать к заготовкам. В один из относительно свободных дней, захватив рюкзак и пакеты, мы отправились в лес под предводительством знакомого Андрея, солдата из нашей хозяйственной части. Почему-то он повёл нас не в леса рядом с бухтой, где мы уже не раз бывали, а в противоположную сторону - на сопку, расположенную недалеко от тридцать третьего дома. На верху этой сопки располагалась какая-то воинская часть (там хорошо просматривались антенны радиолокационных станций), так что верхняя часть её была явно обнесена колючей проволокой. Следовательно, в нашем распоряжении оставались её нижние ярусы. Но, видно, наш всезнающий гид знал, куда ведёт команду, и мы следовали за ним, хотя и испытывали некоторые сомнения.

Вошли в лес, и уже в самом низу сопки нас встретили заросли виноградника. Правда, урожайные лозы пока не попадались, висели только отдельные небольшие кисточки с чёрными ягодами. На вкус они были кисло-сладкие, но очень ароматные. Я уже наслушался от знатоков о прелестях местных дальневосточных сортов дикого винограда, об их поразительном вкусовом букете и о чудесных винах, которые готовят из винограда местные заготовители. Мы со Шмидтом хотели проверить истинность этих суждений и вышли на поиски с твёрдым намерением обеспечить себя зимой этим чудодейственным напитком.
Но пока ягод было немного. Мы забирались всё выше и выше. Растительность становилась всё более густой и разнообразной. Всё чаще путь преграждали многочисленные лианы. В густой, уже буреющей листве стали попадаться и более крупные грозди. Они висели и у самой земли, но чаще за ними приходилось взбираться на ветвистые стволы деревьев. Надо было приспособиться к такому сбору.

Чем дальше мы шли, тем больше становилось ягод. Можно было уже не разыскивать их, а собирать, переходя от одной лозы к соседней. Мы с Андреем разошлись в разные стороны, проводник наш был где-то по соседству. Ягоды я всегда собирал быстро. И тут меня охватил "ягодный азарт". Ношусь от одной лианы в другой, от одной крупной кисти - к соседней. Быстро наполняю один пакет, принимаюсь за второй, и тут слышу призывный клич Андрея. Он где-то совсем близко: "Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! "(Он меня всегда звал по званию и не перешёл на иные формы обращения и в последующие годы, когда я уже не был его непосредственным начальником).

Откликаюсь и говорю, что ягод и у меня много, только успевай собирать. Проходит ещё несколько минут, и снова слышится голос Андрея, уже более настойчивый. Хватаю пакеты, остальную амуницию и спешу к нему. Он находился метрах в тридцати от меня. Подхожу и вижу поразительную картину: впереди - большое развесистое дерево, сплошь обвитое виноградной лозой; и среди широких зелёного цвета, белесоватых и розовеющих листьев синеют сотни полновесных, тяжёлых виноградных гроздей. Отдельные части лозы, прогибаясь под их тяжестью, свисают почти до земли. Другие устремились куда-то высоко вверх. А в центре этой сказочной красоты на могучих ветвях восседают Андрей и Санька (наш гид) и, соревнуясь друг с другом в скорости, обрывают близлежащие грозди, спешно засовывая их - один в пакет, другой - прямо в рюкзак.

Да, тут нужна была скорость, и пара моих рук оказалась как раз кстати. Бросаю на землю сумку, раскрываю пакет и прямо с земли обрываю самые низко висящие грозди. Минут пять работы, и пакет уже полон. Хватаю второй, побольше. Залезаю с ним на нижние ярусы виноградника (пониже моих товарищей по команде). Ягод по-прежнему много, не знаешь, какую кисть и рвать. Но работать одной рукой не очень удобно. Пакет без ручек, никуда не повесишь. Срочно спускаюсь вниз, расстилаю наш рюкзак, вновь залезаю на дерево и начинаю сбрасывать кисти в его направлении - в надежде, что не испорчу ягоды. Ко мне сразу присоединяется и Андрей, перебравшись поближе и сразу оценив преимущества такого способа сбора. Санька же остервенело, забрасывает кисти в рюкзак, висящий неподалеку.

Мы тоже работаем без отдыха. Нам - на двоих запасать, да мало ли кому ещё наливать придётся! Руки уже красные от сока, липнут от виноградной сладости. От них идёт такой аромат, что слюнки текут... Перебираемся на другую сторону, занимая круговую оборону. Тут ягод тоже немало. Андрей слезает, складывает всё собранное в пакеты, запихивает их в рюкзак, свободных пакетов больше нет. Берём прямо в рюкзак. Действуем тем же скоростным методом...

Минут через двадцать нашими усилиями вся нижняя половина зарослей была обобрана. Предстояло либо забираться выше, или же идти на разведку новых аналогичных "плантаций". Пришлось опорожнить два пакета, и я, предоставив младшему по должности и званию перспективу карабканья босиком на верхние ярусы, сам отправился в ближнюю разведку. Нельзя сказать, чтобы ягод вокруг было очень много, но пакеты начали наполняться, и, когда я вновь услышал голос моего подчиненного, то пришёл к нему с почти полной тарой.
У Андрея же дела не очень спорились. Здесь его по всем статьям опередил маленький и юркий Санька, легко, как обезьяна, карабкавшийся на самые дальние ветки и достающий мне крупные кисти. Но уже подходило время к ужину, и нам следовало спешить на свой объект. Рюкзак и два пакета вдобавок были набиты ягодами, так что сетовать на судьбу было нечего. Санька тоже выполнил "свою норму", набив целиком маленький рюкзачок - так, что сок уже просачивался сквозь плотную зелёного цвета ткань, перекрашивая её в бордово-красный оттенок.

Поспешили закоулками к дому, чтобы любопытствующий офицерский состав вдруг нечаянно не обнаружил наши секреты. Открыто признаваться в предполагаемой операции, было не только нежелательно, но и чревато. Стоило обо всём пронюхать вездесущему командиру, или зам. по МТО - Болтянскому, или замполиту, - разговорами одними мы бы не отделались. Да и неизвестно ещё, чем бы завершилась вся наша затея - вполне возможно, что сотворённое в последующем зелье было бы в один прекрасный момент реквизировано в пользу "бедствующего" офицерского состава (если не прямыми, то косвенными путями).

Операция с транспортировкой "груза" прошла успешно. Правда, пришлось сделать порядочный крюк вокруг завода и идти лугами, сзади небольшой широколиственной рощицы, подходящей почти к самой санчасти. Прибыли как раз вовремя. Только Андрей спрятал рюкзак с товаром и пакеты, как вдруг возник командир. Как это он всегда улавливает нужный момент и всегда успевает прибыть в нужное место, - я всегда диву давался. И на заводе, и в отряде успевает по нескольку раз за день побывать, и в город по делам в Дальвоенморстрой (ДВМС) съездить, и на камбуз заглянуть, и к нам наведаться! Сейчас вот как раз и некстати.
- Чего на камбуз опаздываете? - спрашивает.

- Да уже собираемся, время как раз подходит пробу снимать, - Шмидт отвечает.
- А за санитарным состоянием кто будет смотреть? Один я за всем не угляжу. Болтянский не шибко за своими смотрит - распустил подчиненных. Вам за пищеблоком в первую очередь глядеть нужно!..
Знает, конечно, что мы своё дело делаем. Да напомнить никогда не мешает. На то он и командир.
- А это чего у вас пахнет? - вдруг стал принюхиваться командир. - Такого духа в санчасти я ещё не слыхал. Настой какой что ли готовите?..
Точно, уже учуял. Вот нюх на всё у командира. Выручает Шмидт:
- Да вот виноградом немного угостили, товарищ подполковник. Кислый ещё. Хотите попробовать? - И предлагает ему на тарелке несколько кисточек.
Когда это он успел выложить их на блюдце? Молодец парень, весьма находчив и всегда сумеет выкрутиться.

- Кто дал? - спрашивает командир.
- Друзья из хозроты угостили, - отвечает Андрей. Вместе выходим, запираем санчасть, командир убегает в сторону роты, а мы направляемся к своему контролируемому объекту.
А вечером обоим предстояла серьёзная работа с собранным продуктом. Андрей раздобыл килограмм десять сахара. Это для него была не проблема - и на камбузе, и на продскладе у него всюду были друзья, всегда выручавшие его в нужную минуту. И мы без особых угрызений совести принялись за дело. Предстояло оборвать все ягоды, засунуть их в узкие горлышки двух сорокалитровых бутылей, засыпать сверху сахаром, разболтать и поставить на брожение в укромное место. Таковым была аптека, доступ в которую был разрешён только нам и командиру отряда. Другим офицерам при случае можно было дать и от ворот поворот. Но вот командир! Он обязательно чего-нибудь да учует. Вот и сегодня - ведь не убедили мы его с виноградом-то. Чувствует, что-то скрываем. Прямо в душу человеку заглядывает, будто все мысли твои читает. Ну, ничего, в случае необходимости скажем, что целебный настой готовили - для желудочников - некое тонизирующее средство: "tincturа amarаe" (настойка горечи). Название это почему-то сохранилось у меня в памяти с академических времен. Вот и написал этикетки и приклеил их на обе бутылки. Ко всему, Андрей печати гербовые сверху поставил - пусть теперь придираются. Правда, пробки притёртые пришлось временно заменить на марлево-бумажные, чтобы газом бутыли не разорвало. Тогда прощай вся наша работа!
На этом основная часть операции с "виноделием" была закончена. Оставалось только ждать первой готовности продукта. Но это произошло уже ближе к зиме.

Последующие несколько дней мы с "Андрюхеусом" не смогли повторить такого похода, так как оба были по горло заняты работой. То больных возили в госпиталь и на консультации в поликлинику, то проверка неожиданно нагрянула из медслужбы флота. Так что собрались в очередной "виноградный" поход только через три дня (уже в субботу). Обошли вначале столь богатую виноградом сопку. Там уже ничего путного не оказалось - собрали всего с полпакета за час хождений. Видно, хорошо поработали на ней местные старожилы - сборщики - и снизу, из района ДОСов, и сверху - из воинской части - такие же, как мы с Андреем военные "старатели". Кругом виднелись стянутые с деревьев виноградные лианы, естественно, уже без ягод, и вообще, лес казался вытоптанным, как после какого нашествия.
Пошли промышлять по другим знакомым лесам. В нижних ярусах винограда там тоже не было. Высоко в кронах деревьев, правда, виднелись порой хорошие кисточки и даже обвешенные кистями лозы, но забираться на такую высоту ради килограмма ягод нам уже не хотелось - всё надеялись найти что-либо более приемлемое. Но за весь поход так и не нашли. Собрали пакет колючих орехов, немного манчжурского ореха (для пробы) и, несколько разочарованные неудачей, вернулись домой.
Но и заготовленных за первый сбор ягод должно было хватить на добрые тридцать литров конечного продукта. Так что оставалось только ждать завершения бродильного процесса, и мы надеялись, что он пройдет удачно...


Наконец-то вместе!

В течение первых полутора месяцев моего пребывания на острове я с нетерпением ждал приезда жены. Однако предварительно необходимо было осуществить обмен казанской квартиры на владивостокскую. Сделать это оказалось непросто. Хоть квартира в Казани и была двухкомнатной, и светлой, и с высокими потолками, и в самом центре города, но она была без удобств. И это для многих желающих поменяться было главным препятствием. С другой же стороны, обстановка для обмена складывалась удачно - в том смысле, что как раз происходило большое сокращение офицерского состава (на I млн. 200 тыс. человек - по известному решению Хрущёва), и многие семьи военных, оставшихся без работы, горели желанием выбраться из этих мест, столь отдалённых от обжитых западных районов страны.
Я несколько раз подавал объявления в газеты, и получил около десятка предложений. Однако подходящих вариантов было всего два: двухкомнатная квартира в центре города, на Ленинской улице (но с общей кухней в коммунальной квартире) и однокомнатная секция на самой окраине города - на улице Монтажной (в последующем остановка "Борисенко"). Второй вариант нас больше устраивал, и я договорился с хозяевами почти на сто процентов. Но они решили предварительно совершить круиз по стране с заездом в Казань для знакомства с обстановкой.

Здесь я сделал серьёзную глупость, посчитав, что дело уже сделано, и вызвал жену, сообщил ей детали наших переговоров. Таня несколько раз вызывала меня на телефонные переговоры в город, прежде чем решилась на окончательный шаг. Но решилась. Отправила контейнером вещи, подготовила все необходимые документы, а сама поездом поехала на встречу с полной неизвестностью.
Сейчас я совершенно не помню, почему не смог встретить её по прибытии поезда. И как ей удалось прорваться в "закрытую" русскоостровную зону. По-видимому, сыграл роль мой вызов, посланный ей в Казань. Иначе бы и в сам Владивосток её не пропустили. Это был в то время "закрытый" город.

Но, так или иначе, в один прекрасный день мне сообщают, что прибыла моя жена и ждёт меня в санчасти (а может, и в ином месте - эти детали уже выскочили из моей памяти). Отлично помню солнечный день и уставшую, но радостную Танюшку, совершившую этот подвиг, решившись поехать ко мне на край света, да ещё забраться на остров, не ведая, что и как будет с нами обоими дальше.

Что будет с нами дальше, в этот момент нас сильно не волновало. Главное, что мы вновь были вместе (после двухмесячной разлуки), и теперь никакие внешние препятствия нас уже не страшили. И даже несколько непривычные для жены условия существования в 33-ем доме не слишком её шокировали. Шмидт срочно привёз нам вторую кровать, матрасы, одеяла, постельное бельё, а большего нам и не нужно было. Продуктами на вечер сумели запастись в военторговском магазине, и даже удалось купить на наше счастье мандарины и яблоки. Так что пир у нас был горой. Андрей хотел привезти ещё и ужин, но это было уже лишнее.
Сколько было у нас в тот вечер разговоров, воспоминаний, планов на будущее. Тане очень понравилась дорога, а также сам Владивосток. Понравилась и местная природа, и бухта, и даже наши военнослужащие - солдаты, которые проводили её с пирса до отряда и даже поднесли чемодан с сумкой. Как потом выяснилось, это были самые отъявленные наши разгильдяи, только-только отсидевшие на гауптвахте и возвращавшиеся сейчас после очередного "отдыха" на побывку в отряд. Потом они ещё не раз приходили к нам "в гости", но, слава богу, их обоих вскоре демобилизовали, и они исчезли из сферы нашей деятельности.

Вскоре Тане оформили временный пропуск на остров, и она могла уже спокойно ездить в город в случае необходимости. А необходимость такая возникла уже буквально дней через десять. Неожиданно очень быстро пришёл контейнер, и каждый день его простоя обходился нам в порядочную сумму. Требовалось срочно решить вопрос с временным размещением вещей. Везти их на остров, как предлагал командир, было бы неразумно - в связи со сложностью перевозки (там было тяжеленное пианино), а также с необходимостью последующей обратной транспортировки. И как ни уверял меня Болтянский, что в любой момент мне будут выделены и люди и машина, на этот вариант я не пошёл. Я уже знал цену всех его обещаний, из которых пока что ни одно не было выполнено. А, с другой стороны, я надеялся в ближайшее время решить проблему иными путями. И это мне удалось.

Помог хозяин второй предлагавшейся мне квартиры - подполковник-интендант, начальник каких-то складов на Малом Улиссе. В течение нескольких месяцев он ещё оставался на этой должности и предложил мне вариант с размещением всех вещей у него в одном из складов. Сам же выделил машину, людей для транспортировки вещей, и те совершенно спокойно доставили наш скарб на склад. Начальник заверил меня, что у него всё будет в полном порядке, и мы с женой успокоились.
Теперь оставалось дождаться решения Пангельских (хозяев обещанной квартиры на Монтажной). Послали по оставленным адресам несколько телеграмм, и, наконец, получили ответ: "Обмен согласны, выезжаем такого-то". К этому времени мы уже довольно близко сошлись с их соседями по квартире - хорошими, приветливыми людьми, и временами заезжали к ним в гости.

Ещё одним добрым местом отдыха для нас была обитель двух чудесных старичков - пожилой супружеской четы, с которыми я познакомился в поезде, следуя из Иванова во Владивосток. Они жили в самом начале Эгершельда, вблизи берега Амурского залива (не очень далеко от железнодорожного вокзала), и мы по воскресеньям заходили к ним на несколько часов поболтать и отдохнуть душой от всех военно-строительных перипетий. Добрые люди, приятная домашняя обстановка, вкусное угощение, рассказы старичков о местной жизни, о достопримечательностях края, - всё это тянуло нас, молодых, к ним, и мы навещали их и в дальнейшем, когда уже имели свою квартиру, расположенную в противоположной части города.
В этом районе, в ларьках, размещённых на побережье, частенько продавались всякие морские деликатесы - крабы, икра, всевозможная рыба. Продавались по очень низким ценам. И мы частенько запасались на неделю этой морепродукцией. А однажды, когда пошли слухи о скором исчезновении их из продажи, успели закупить на оставшиеся деньги несколько десятков баночек кетовой икры и крабов. И эта покупка оказалась последней. Эти товары моментально исчезли из розничной продажи, впрочем, как и многие другие. Начинался довольно-таки голодный период, когда за продуктами приходилось выстаивать в длиннющих очередях и зачастую довольствоваться только самым необходимым. Правда, нас во многом выручал тогда русскоостровной магазин, где почти всегда был довольно широкий ассортимент товаров. И тогда, когда наша обитель находилась уже во Владивостоке, я постоянно пользовался услугами этого центра местной торговли, принося домой и консервы, и яблоки, и мандарины, и консервированные болгарские и венгерские фрукты и овощи. И какая радость была дома, когда вместе с моим прибытием на столе у нас появлялись ставшие столь редкими тогда деликатесы!

Да, но до окончательного завершения обмена квартиры нам пришлось ждать ещё около месяца и пока довольствоваться пребыванием в злополучном 33-ем доме. Правда, крысы нас больше не навещали, но уникальные условия существования служили причиной для возникновения многочисленных происшествий.

Первое из них произошло уже через несколько дней после Таниного прибытия. В тот день поднялся сильнейший северный ветер - какие не редкость во Владивостоке в осеннюю и зимнюю пору. Стоял октябрь, было ещё не очень холодно, но окна наши выходили на север, и комнату продувало довольно сильно. Мы завесили одно окно одеялами, законопатили газетами основные щели в раме второго и, истопив печку, легли спать. Заслонку в печке оставили приоткрытой - чтобы случайно не было угара. Я подвинул свою кровать от незакрытого окна к Таниной, находящейся у противоположной стены, и, нагрузив на себя все наличные одеяла, мы пытались уснуть.

Сон долго не приходил. Неистово свистел ветер. Крыша громыхала железом, где-то постоянно хлопала дверь, то ли открытая в каком-то окне форточка. За окном непрерывно мелькали тени - очевидно, от освещенных луной качающихся веток деревьев. Порывы ветра то усиливались, то ненадолго ослабевали; порой ветер непрерывно дул в течение десятков секунд с такой силой, что, казалось, вот-вот сорвёт крышу или вырвет с корнем растущие неподалеку деревья. Непогода вызывала состояние какой-то внутренней напряженности и неопределенного страха, особенно у впечатлительной и ещё не привыкшей к местным погодным катаклизмам моей ненаглядной. Я сам уже испытывал что-то похожее однажды, в самом начале моего пребывания на острове. Но тогда был тайфун, с теплым юго-восточным ветром и ливнем, да и бояться мне было не за кого. Мы со Шмидтом были уверены в крепости нашего небольшого каменного сооружения и в своих собственных силах. Сейчас же было нечто куда более впечатляющее, и притом рядом со мной была совершенно не адаптированная к подобным погодным передрягам и не совсем здоровая жена, к тому же на третьем месяце беременности. Это ещё более усугубляло её недомогание. Правда, её "метеотропизм" был сейчас не так уж сильно выражен, и можно было не очень беспокоиться за какие-либо неприятные последствия. К тому же, заботливый Андрюхеус снабдил нас необходимым набором лекарственных препаратов, и они всегда были у нас под рукой. Никакой паники среди жильцов дома не было, так что и нам не следовало сильно волноваться...

Где-то за полночь мы оба всё же уснули под непрерывные завывания ветра. Сон у меня был тяжёлый, с какими-то кошмарными сновидениями. То я нахожусь в диком лесу в страшную бурю, то мы с Таней плывём на катере на остров, и вдруг начинается шторм, и нас несёт на прибрежные скалы, и бушующие волны захлёстывают утлое судёнышко... Я просыпаюсь - нет, всё в порядке. Таня спит, но тоже вздрагивает во сне. Глажу её голову, щеки, - она сразу успокаивается. Дыхание становится ровнее, на губах при лунном свете видна даже чуть заметная улыбка... Всё хорошо, всё спокойно.

Вновь засыпаю. Снова какая-то война. Стрельба, взрыв. Вдруг - "Бах!" Какой-то страшный грохот. Опять просыпаюсь - ничего нового. Темно и свистит ветер. Только, кажется, что стало значительно холоднее. Конечно, всю ночь такой ветродуй. Надо досыпать, иначе весь день будет разбитым. Заснул. Что-то опять снилось.

Просыпаюсь часов в восемь утра. Светло, жутко холодно. Но что же ночью грохнуло! Ведь ничего не видно было. Осматриваю комнату и вижу: на полу лежит оконная рама, по всей комнате разбросаны осколки стекла. Наружная же рама стоит нормально - выдержала напор... Таня тоже проснулась. Показываю ей результаты ночного ветродуя. Счастье, что отодвинул свою кровать к противоположной стене. Рама не просто упала, но вылетела из оконного проёма. Целиком бы накрыла меня. Да, здесь, в Приморье, надо быть особенно внимательным - чего только тут не случается!..

Вторая же неприятность непосредственно коснулась моей жены. Как-то, оставаясь дома одна, она топила, как часто бывало, печь. Топили мы её, в основном, углем - дров на такие печки не напасёшься, да и уголь был бесплатным - с завода своим доставляли. Поэтому заслонку мы вообще не закрывали во избежание возможного угара. В тот раз она немного прикрыла печку, чуть задвинув заслонку для сохранения тепла. Сама же, утомившись работой за день, немного прилегла и уснула.

В какой-то момент вдруг проснулась. Ничего понять не может. Всё в голове кружится, голова раскалывается от боли. Попробовала встать, чуть не упала от слабости и головокружения; но всё же сумела выскочить из комнаты в коридор. Там и свалилась. Через какое-то время пришла в себя, или же привели в чувства соседи. Вывели на воздух, натерли виски нашатырем, дали понюхать нашатырного спирта (этот приём часто используется при угаре), привели в чувство. К моему приходу Танюшка уже почти пришла в норму, и комната была полностью проветрена... Это всё было уже вполне серьёзно. И какое счастье, что всё обошлось без последствий и для жены и для сына. Провидение сжалилось тогда над нами. А мне был ещё раз урок - что нельзя забывать в жизни самого главного, уметь предвидеть возможные неприятности и избегать их, не забывая выполнять элементарные житейские мелочи...

В конце октября русскоостровной этап нашей приморской эпопеи был завершён, и Таня перебралась, наконец, в свою собственную квартиру. Наконец-то, можно было вздохнуть спокойно и наслаждаться почти настоящей семейной жизнью. Почти - потому, что я всё же находился в значительном отдалении от неё и мог приезжать домой не чаще одного раза в неделю - по воскресеньям. Да и то командир каждый раз косо смотрел на мои отъезды из отряда, считая, что офицерский состав должен быть постоянно максимально приближён к своей части. Для остальных офицеров так оно и было - все семьи жили в доме на территории части, и моё "исключительное" положение вызывало у многих если не зависть, то недоумение.
Но для нас этот вариант был единственно приемлемым, так как устроиться на работу по специальности Таня могла только в городе - в научном центре академии наук (по специальности "физика полупроводников"). Но, как потом оказалось, работы по такой специальности там не нашлось, и ей пришлось идти просто учителем физики в соседнюю школу (№ 36). И это было очень удобно, так как школа располагалась напротив нашего дома, и всякие сложности с переездами отпадали сами собой.


Субботние вечера

Офицеров в отряде было немного: командир, начальник штаба, замполит, зам. по МТО и три командира рот - по числу соответствующих подразделений. Все, за исключением командира отряда и зам. по МТО, были в младших офицерских званиях - до капитана. Отношения между офицерским составом были товарищеские, деловые. Особой дружбы друг с другом не было. Ко мне (лейтенанту) относились снисходительно - как к самому молодому и неопытному. Чаще других я встречался с начальником штаба старшим лейтенантом Рябкиным Анатолием Никифоровичем. Мы оба любили шахматы, и на этой почве устраивали у меня в санчасти серьезные баталии. Приходили ко мне порой и другие офицеры, - чаще всего с целью разобраться с некоторыми нерадивыми подчинёнными, отлынивающими от работы. И порой, после моих детальных консультаций выволакивали их назад за воротник гимнастёрки. Конечно, это выглядело далеко не так эффектно, как в исполнении моего подчиненного - хилые телеса наших командиров рот не давали им такой возможности. Однако и в данном случае эмоций с обеих сторон бывало предостаточно.

Порой офицеры приглашали и меня к себе в гости - в основном, чтобы проверить здоровье своих родных и близких. К счастью, и дети, и жёны офицерского состава болели мало, и работы в этом плане мне было не очень много. Единственной хронической больной была Мария Михайловна - жена Болтянского. Правда, что у неё были за болезни, я так и не смог установить. Однако она настойчиво приглашала меня снова и снова, каждый раз демонстрируя мне разные части своего довольно круглого и пухлого тела. Иной раз после длительных жалоб на своё состояние и на бесчувственность своего мужа она предлагала мне отужинать вместе с нею, поднося то яичницу с колбасой, то ещё какие-нибудь деликатесы. У меня почему-то при этом каждый раз пропадал аппетит, и я спешил скорее возвратиться в свою обитель, ускользая от неё под предлогом, что надо успеть приготовить ей сегодня успокоительную микстуру. Её муж не очень беспокоился о здоровье своей супруги и каждый раз при разговоре на эту тему отпускал в её адрес "стройбатовские" шуточки.
Развлечений и увлечений у офицеров было немного. В основном, все занимались лишь сугубо хозяйственными вопросами. Единственным увлечением у некоторых был преферанс, естественно, на деньги. Игры устраивали в ночь на выходной день. Приходили два любителя из числа заводских инженеров; в какой-то период стал заходить к ним и я.

Играть я не умел, но какие-то азы быстро освоил, и меня стали сажать вместе со всеми. Нельзя сказать, чтобы всё это мне очень нравилось, но игрокам из его компании зам. по МТО всегда выделял с продсклада дополнительные порции продпайковых, и это меня устраивало. В общем-то, мне везло в игре - всегда был с небольшим выигрышем. Большего мне просто не позволяли "асы". Иногда меня здорово "подсиживали", так что весь мой выигрыш моментально исчезал в карманах этих нечестных деятелей.

Приходили порой на игры и весьма азартные игроки, не терпящие ни обсуждений, ни разговоров и срывающиеся безо всякого повода - в общем, типичные неврастеники. У одного такого капитана на следующий день после пульки всегда развивалась сильная гипертоническая реакция - давление подскакивало до 160-170/90. И он каждый раз после игры (поутру, и даже ночью) направлялся к нам в санчасть, будя нас обоих, или одного Шмидта, когда я был в городе, и требуя немедленной медицинской помощи.
Я пытался убедить его в необходимости, прежде всего, соблюдения режима отдыха и воздержания от курения. Он же всегда приходил при этом в ярость и готов был разнести всю нашу санчасть, а нас ("безмозглых медиков") попотчевать своими огромными кулачищами - он был боксёр-разрядник в полутяжёлом весе. Так что чаще всего приходилось его успокаивать, предлагая всякие сильнодействующие средства.

Вскоре я отошёл от этой своеобразной компании, предпочитая проводить время вдвоем со Шмидтом. По вечерам мы оба обычно работали. Я просматривал медицинскую литературу, которую покупал в городе; Андрей готовил задания (он занимался в вечерней школе, а также готовился к сдаче на водительские права). Порой я ему и помогал кое в чём - по математике, по русскому, да и по иным предметам, передавая часть накопленных мною знаний. Любили мы и физкультурную разминку - проверяя свои возможности по разным показателям: динамометрии, становой силе, пробах с задержкой дыхания, в отжиманиях, подтягиваниях и др. Для этого в санчасти у нас было соответствующее оборудование и иные приспособления.

Все силовые рекорды, конечно, ставил Шмидт. Динамометры у него обычно зашкаливали. Однажды он даже сломал в жиме правой ручной динамометр. Я тоже постепенно наращивал свои достижения, а в элементах на выносливость порой и превосходил своего подчиненного. В пробах же на переносимость гипоксических состояний (с задержкой дыхания) я, как ныряльщик, мог давать Андрею солидную фору.

Приходили к нам посостязаться в этих элементах и друзья Андрея, тоже крепкие ребята. И тогда вечерние баталии затягивались надолго. Вечером мы грели чай и восполняли растраченные калории тем, что Андрюхеус заготавливал для вечерней трапезы на пищеблоке. Порой приглашали нас работники хозроты и на свои застолья, организуемые после каждой удачной рыбалки, или потрошения очередной жертвы из числа наших свиней в подсобном хозяйстве. Мы с Андреем обычно не отказывались от угощения. Но темы для бесед собирающейся честной компании наших строителей чаще всего не соответствовали моему нравственному укладу, и я предпочитал быстрее удаляться в свои апартаменты, захватив с собой предложенные нам лакомства. Меня куда больше интриговал сам процесс рыбалки, которая проводилась в отряде довольно часто.


Рыбалка

Рыба была весьма существенным подспорьем в довольно бедном пищевом рационе строителей. Поэтому рыбалка являлась неотъемлемой частью хозяйственной деятельности отряда. Для этого существовали все необходимые принадлежности - сети, лодка, машина, тара, и к проведению операции хозподразделение во главе с Болтянским всегда тщательно готовилось. В те годы такого рода рыбный промысел для воинских частей не был запрещён, и многие части использовали этот способ пополнения пищевых запасов на ниве наших морских богатств.
Я частенько принимал участие в этих рыбодобывающих операциях как в качестве наблюдателя и консультанта (биолога!), так и просто помощника. Конечно, я меньше других знал тогда особенности местной морской флоры и фауны и ничего не мог сказать о пищевой ценности тех или иных морепродуктов. Но всегда делал вид знающего специалиста, способного отличить съедобную часть улова от всякой ненужной нам шелухи в виде камней, ракушек и водорослей.
Рыбалка осуществлялась у нас круглогодично - по мере надобности. Летом сети забрасывали в самой пригодной для этих целей и самой богатой рыбой бухте Круглой (так мы её окрестили с Андреем, хотя она имела и официальное название); зимой занимались подлёдным ловом, протягивая подо льдом сеть в бухте Навиг - напротив завода. На такие мероприятия всегда собиралось много народу - желающих поглазеть и подзапастись провиантом. Мне больше нравилась летняя рыбалка - прежде всего, своей эмоциональностью и возможностью при необходимости повторить неудавшуюся почему-либо попытку. К тому же, не требовалось мёрзнуть на сильном ветру, что тоже бывало немаловажно - при наших-то зимних северо-западных муссонах.

Летний лов осуществлялся следующим образом. В лодку складывалась тщательно вычищенная и свернутая сеть длиной метров пятьдесят-семьдесят. Один конец её за верёвки крепился к крепкой палке, вбитой в землю. Лодка двигалась вначале перпендикулярно берегу, сбрасывая сеть, затем, точно в нужном месте (на глаз оцениваемом гребцом) заворачивала, и некоторое время двигалась параллельно берегу, охватывая сетью солидную часть бухты. Затем оставалось только вернуться назад, причалить и вытянуть второй свободный конец сети на сушу. Теперь всё зависело от удачи, и десятки крепких солдатских и офицерских рук впивались в канат, подтаскивая добычу к берегу.

Порой это была довольно не простая процедура, поскольку приходилось преодолевать сопротивление зарослей водорослей, тяжесть камней, а то и самой рыбы, когда улов был удачен. Но как загорались у всех глаза, когда на берег выползала основная часть сети - кошёл, в котором скапливалась добыча. К ней сразу устремлялись десятки рук, норовя ухватить самую крупную рыбину и забросить её в корзину или ящик. Чего только тут не было! В летнюю пору чаще других попадалась камбала, линьки, навага, краснопёрка, большеголовые бычки, растопыривающие во все стороны свои плавники-колючки. Среди водорослей бились многочисленные зелёные чилимы - очень вкусные рачки, употребляемые гурманами с пивом в виде закуски. Попадались раковины, морские ежи, звёзды, мелкая рыбёшка, которых мы сразу выбрасывали обратно в бухту.

Летом обычно больших уловов не было - в это время рыбьи косяки в бухту не заходили. Поэтому приходилось совершать такие заезды неоднократно. Осенью же уловы были куда более значительными. Шла навага, корюшка, позднее - селёдка, и порой удавалось за один заход поймать килограмм под сотню, а то и больше. А однажды мы впятером еле вытянули сеть на берег. Тогда посчастливилось попасть на огромный косяк сельди, и наш улов потянул на целых четыре центнера! Вот где было работы и продпищеблоку и работникам продовольственного склада, которые засолили аж две бочки первосортной, жирной сельди. Правда, использовали её больше для выдачи офицерскому составу...

Однажды во время рыбалки в бухту заплыли некие браконьеры - охотники за летающей дичью. В это время как раз был пролёт водоплавающей птицы, и целые стаи их устремлялись на юг, порой останавливаясь на отдых и в заливных лугах и болотцах нашего острова. Видим, подплывает вдалеке лодка, из неё выскакивает парень и стреляет дважды в пролетающую над нами стаю. Две утки сразу плюхнулись вниз (меткий стрелок оказался!). Браконьер сразу потопал в своих болотных сапожищах к невинно убиенным и быстро нашёл одну в густой осоке, окаймлявшей небольшое болотце.

Всё это происходило на наших глазах, на нашей территории (почти на территории отряда), и у главного хозяина её - Болтянского взыграло ретивое: "Стой! - кричит он. - Отдай назад! Отдай сейчас же!" И припустил пузом вперёд, размахивая руками и ногами. Чувствовалось по технике бега, что необходимой тренировки у него давно уже не было, однако догнать его в его яростной устремленности к цели было непросто. И я смог приблизиться к нему только тогда, когда оба были уже у цели. Но как ни велико было наше желание отведать сегодня ещё и утятины, было уже поздно. Воровской тандем успел-таки забраться в лодку до нашего прибытия, хотя одному пришлось при этом порядком промокнуть, отталкивая свою спасительницу от берега. Сейчас они молча стояли с трофеем и винтовками в руках, вроде, не понимая причины гнева рассвирепевшего вдруг майора. Потом один спокойно уселся за весла, а второй стал выливать воду из своих широченных сапог. Нам же пришлось ретироваться восвояси.

Порой в сети попадала и совсем незнакомая нам рыба. Так, ещё летом попался целый косяк мелкой рыбёшки, похожей на анчоусов. Они были такими жирными, что просвечивали, чуть ли не насквозь, и мы не решились их выбрасывать. Попробовали зажарить - вкуснятина получилась такая, что объедались все, даже командир, обычно не принимавший участия в подобных пиршествах.

Случались во время рыбалки и небольшие происшествия. Однажды рыболовы недостаточно далеко вытащили на берег лодку, и ту смыло волной и унесло метров на пятьдесят от берега к моменту, когда пропажа была замечена. Стоял ноябрь, и температура воды была не выше пяти-шести градусов. Выручил гребец - крепкий, закалённый парень, который, не раздумывая, скинул с себя лишнюю одежду и бросился вплавь догонять беглянку. Догнал, забрался в неё и пригнал к берегу. После этого его на машине привезли в санчасть для "оказания помощи". Растерли мы его спиртом, согрели специальным ламповым обогревателем, дали и внутрь хлебнуть - "для внутреннего сугрева" - нормально, "выжил" парень, и даже ни разу не чихнул после случившегося. А в общем, ничего особенного в этом и не было. Сколько раз я, в восьмидесятые годы, бегал на Патрокл купаться и в октябре, и в ноябре. И тоже - ничего, хотя мне после этой холодовой процедуры самому потом разогреваться приходилось - бегом до дома бежать три километра, и всё это было уже в пятидесятилетнем возрасте. Тогда же, в шестидесятом, такой поступок казался мне подвигом - всё в мире относительно...

Зимняя рыбалка. Её мы, офицеры, ждали с особенным нетерпением, так как рыба была существенной добавкой к нашему домашнему рациону. Уловы зимой были не очень богатыми. В данном случае приходилось рассчитывать на удачу, ставя сети на несколько суток в надежде, что рыба сама заплывет в них. Тут надо было иметь особое рыболовное чутьё, чтобы точно расставить сети. Неопытным рыболовам порой и за неделю ничего не попадалось.
Мы вытаскивали сети два раза в неделю, и каждый раз получали килограммов по пятьдесят-семьдесят морепродуктов. В основном, это была навага и корюшка. Но, бывало, попадались и здоровенные крабы. Я сам присутствовал однажды при такой удаче, когда вытащили сразу восемь штук. К сожалению, этого деликатеса мне тогда не досталось. Зато в рыбе отказа никогда не было. Особенно ждали мы субботнего улова, который осуществлялся в послеобеденное время, перед тем, как офицерский состав расходился по домам, на воскресный отдых. Я на воскресенье обычно отпрашивался у командира домой, однако бывали случаи, когда и не удосуживался командирской милости, оставаясь на воскресное дежурство в части. Правда, командир никогда не ставил меня дежурным офицером по отряду - с меня достаточно было и своих медицинских вопросов. (Другие же мои коллеги - врачи-стройбатовцы - частенько удостаивались и этой чести).

Так что, собираясь на отдых, я вначале забегал на место, где работали наши рыболовы, загружал чемодан свежей рыбёшкой и, салютуя своим сослуживцам, отправлялся совершать свой очередной ледовый пеший переход по маршруту - отряд - мыс Елена - Эгершельд - вокзал - Монтажная. И этот маршрут был тогда самым светлым маршрутом во всех моих русско-островных путешествиях.


До города и обратно

С тех пор, как мы получили во Владивостоке свою собственную квартиру, моим постоянным желанием было почаще наведываться туда, чтобы ощутить домашний уют и тепло семейного счастья. По идее, я должен был иметь возможность еженедельного суточного отдыха. Однако, командир был несколько иного мнения на этот счёт, требуя от подчиненного ему офицерского состава чуть ли не круглосуточного пребывания в отряде. Поэтому каждый свой выходной день мне приходилось вырывать у начальства с боем, отлавливая для разговора на эту тему то командира, то, в его отсутствие, Болтянского и получая далеко не всегда положительный ответ.
Но зато как приятны были поездки домой с субботы на воскресенье, как я каждый раз готовился к ним, как жаждал их, и как разрывалось моё сердце при невозможности встречи со своей любимой.

В тёплое время года, когда бухта была свободна ото льда, я добирался до города катером. Катер шёл с Подножья через канал (который вскоре был отремонтирован) к тридцать шестому причалу,  у Лазо. Оттуда уже не составляло труда доехать трамваем почти до самого дома. Бывали случаи, когда катер по каким-то причинам задерживался, и тогда наступало долгое томительное ожидание у пирса, и взоры жаждущих уехать домой с надеждой ловили каждый очередной силуэт судна, показывающегося со стороны канала, или Церковной.
В хорошую тёплую погоду ожидание было не таким томительным. Можно было прогуляться по берегу, или по пирсу, посмотреть на нырков, резвящихся в прозрачных водах, на медуз, косяками подымающихся к поверхности из глубины бухты; поискать глазами на глубине силуэты морских звёзд, ежей или просто следить за набегающими на берег лёгкими волнами, навевающими своим мерным шелестом покой и умиротворение.

Хуже было в холод и ветер, что чаще всего бывало в ноябре. Бухта уже начинала покрываться шугой - первым мелким ледком, который скапливался у берега, но ещё не мешал движению лёгкого катера. Высокие волны с шумом хлестали по пирсу. Ветер свистел, доставая тебя повсюду. Тут уже было не до созерцания, и все прятались в ветхую избушку, стоящую недалеко от пирса.

Сам переход до города в такую погоду тоже не сулил большого удовольствия. Маленький катер зарывался носом в волны, солёные брызги сплошным потоком летели на палубу. Ветер готов был сорвать с тебя головной убор, вырвать из рук чемоданчик. А бесконечные качания вверх-вниз, вправо-влево вызывали мучительный протест всего организма, который приходилось подавлять невероятными усилиями воли.

Бывалые моряки не страдали от "подобной чепухи". Они быстро оккупировали места за столиками в салоне и начинали беспрерывную игру "в козла" - на вылет, оглашая мощным стуком, комментариями и восторженными возгласами обычно до отказа забитый салон. Игра в козла была своего рода ритуалом таких поездок, которую любители ждали, пожалуй, не меньше, чем саму возможность поехать в город. Правда, многие офицеры совершали такие круизы, в отличие от меня, ежедневно, и поездка не представляла для них ничего необычного.

Самый неприятный период в плане поездок начинался во второй половине ноября - когда у берегов становился лёд, и катер не в состоянии был пробиться через его заслоны. В центральной же части бухты лёд был ещё недостаточно прочным и не позволял оборудовать пешеходные трассы к Эгершельду. В этот период приходилось ехать к посёлку Поспелово, находящемуся с противоположной стороны острова, где лёд становился позднее и куда причаливал паром, идущий в город. Добираться до Поспелова приходилось окружными дорогами, почти через весь остров, накручивая на спидометре километров под сорок. Туда ходил один из островных автобусов - как раз к подходу катера. Иногда выделялась и отрядовская машина - когда ехать надо было самому Болтянскому или ещё кому-либо по той или иной рабочей необходимости.

Этот период, к счастью, продолжался недолго - в среднем до середины декабря, и тогда можно было уже спокойно добираться до города пешком, идя по установившемуся льду прямо от нашего завода. Когда толщина льда по всей бухте достигала шестидесяти сантиметров, через канал прокладывалась и автомобильная трасса, дававшая возможность при случае прокатиться до Эгершельда и даже до самого железнодорожного вокзала.

Чаще всего зимой я не ждал случайного транспорта, а двигался в путь самостоятельно. Эти переходы по льду мне всегда были приятны, даже тогда, когда в лицо дул северняк. А в хорошую, тихую, солнечную погоду подобные прогулки были истинным удовольствием. Идёшь, душевно отдыхаешь, забываешь обо всех перипетиях минувшей недели; думаешь о домашней встрече, о завтрашнем свободном дне - целом дне отдыха дома, вместе с женой, которую не видел целых шесть дней! Как она там, как чувствует себя, как идут занятия в школе, как питается?.. Сам же идёшь нагруженный продовольствием, закупленным в военторговском магазине. Да ещё Андрюхеус не забывает каждый раз снабдить тебя пузырьком с благоухающим виноградным напитком собственного изготовления. Разве всё это не счастье? Как не радоваться всему происходящему! Солнышко светит. Лёд отливает приятной синевой; знакомая панорама окрестных сопок, мыса Елены, вдали Эгершельда... Лёд местами такой скользкий, что хоть на коньках катайся – настоящий каток. Бежишь и скользишь по нему на своих флотских ботиночках. За Еленой, ближе к городу всё чаще попадаются рыбаки. Уловы здесь обычно неплохие - корюшка, навага, зубатка. При необходимости можно и купить по дороге. Да ведь обычно сам загружаешь в чемоданчик несколько килограмм своего, отрядовского улова.

Сколько таких вот "ледовых" переходов было сделано мною за два зимних сезона? Туда - с огромной радостью; обратно - с каким-то внутренним напряжением, постоянным ожиданием чего-то непредвиденного, неприятного... Все они сейчас слились как бы воедино, с аналогичными чувствами, ощущениями, мыслями, переживаниями... Однако были и особенные, необычные, выделяющиеся из общей массы глубиной полученных впечатлений. Самым памятным для меня был поход где-то в середине февраля шестьдесят первого года субботним вечером, когда поначалу ничего, вроде, и не предвещало каких-либо неприятностей...


Ледовый переход

Рабочая неделя перед этим у нас со Шмидтом прошла относительно спокойно. Серьёзных неприятностей и ЧП не было. Правда, Хамза (наш постоянный пациент) новую болезнь себе выдумал, и как раз в субботу. Утром мы только закончили приём больных, как вдруг прибегает из роты солдат и в ужасе срочно врача требует. - Хамза, мол, помирает! Лежит, стонет, почти не дышит и всё за пузо держится! Даже до санчасти сам дойти не может. Говорит: "Насилку давай! Али на койке неси!"

Хватаю сумку неотложной помощи, даю Шмидту ряд указаний и бегу в роту. Смотрю, Хамза на койке, поверх одеяла лежит, от боли корчится, стонет на всю казарму, обеими руками за живот ухватился, ноги в коленях согнул, глаза закрыл. Рядом командир роты стоит, младшие командиры, дежурный по роте. Все в ужасе. - Что случилось? - спрашиваю. - Да вот видишь, доктор, - командир отвечает, - встать не может, животом мается! - Когда начались боли? - Да как на завод собираться стали, он уже стонал. Записали на приём в санчасть, а ему и вовсе невмоготу стало.

Хамзу спрашиваю, где болит, когда началось. Тот только стонет да рукой на пуп свой указывает... Живот у него и раньше неоднократно болел (когда все остальные болезни проходили), но серьёзного ничего обычно не было. Лишь однажды на камбузе во время дежурства объелся так, что промывать желудок пришлось. Шмидт, как всегда, промыл основательно, несмотря на яростное противодействие страдальца. После этого Хамза зарёкся приходить в санчасть с подобными жалобами. Но сейчас было нечто другое и, по-видимому, более серьёзное.
Смотрю на него, а у него и лицо какое-то неестественно красное (но не серое, как обычно бывает в серьёзных случаях с животом), и губы будто в крови. А сам уже и стонать не может, только извивается. Расстегиваю на нём куртку, брюки, а он руками за живот схватился и притронуться не даёт. Неужели "острый живот"? Неужели, прободение?! Силой отстраняю его руки от пупа и начинаю мягко пальпировать, пытаясь выявить болевые точки, живот напряжён, как камень, напряжён весь, сверху донизу! Пуп же, как всегда, грязен и даже больше обычного. Будто всю грязь с завода на себя собирает.

Продолжаю пальпировать, однако живот не поддаётся моим усилиям. Так и есть - прободение! Не усмотрел! ЧП на мою голову... Однако вчера у него только горло болело (это вечером), а утром коленка скрипела. - "Ходить трудна была"!.. Проверяю рукой температуру - жара нет. Пальпирую пульс - лишь немного учащён. Значит, не всё пока потеряно. Приглядываюсь ещё раз к лицу, к губам, в они будто на самом деле в свёкле измазаны...

Ну, Хамза! Всё время мне ребусы предъявляет. Разберись сразу с ним! Держу руку на животе и продолжаю надавливать ладонью внутрь. Хамза постанывает, но уже не так страдальчески. Нет, его общее состояние, весь внешний вид явно не соответствуют предполагаемому диагнозу.
- Чего ел, - спрашиваю.
- Не ел, дохтур! Пуза сильна балыт!
- Где болит, в каком месте?
- Тута балыт, кверху больше!
Надавливаю ладонью под ложечку и, кажется, начинаю преодолевать мышечный заслон. Пальпирую глубже. А он вдруг извиваться под рукой и похихикивать начал, и руками за руку мою схватился. - "Ой, дохтур! Щекотно больна - щекотка баюся!.." Я продолжаю пальпировать, пальцами уже чуть не до позвоночника достаю, а Хамза только хихикает да руку мою от живота отстраняет. - "Хватит, дохтур! Балит больше не стала, щекотать стала. Теперь ат щекотки лечить нада!"

- Сейчас тебя командир роты вылечит!.. - Работы ему сегодня на полную катушку! - обращаюсь я к капитану Курбанову. - Пусть живот свой как следует тренирует. А то моей ладони и минуты не выдержал!.. И в санчасть не записывайте - с ним с одним хлопот больше, чем со всей остальной ротой!..
И я поспешил к себе в санчасть завершать утренние дела. Но каков Хамза! Откуда он выискал все эти симптомы?! Явно у специалиста позаимствовал. ...Но со свёклой перестарался - уже от себя добавил, для большей убедительности. А ведь мог и на операционный стол попасть!.. Ладно, разберусь с ним на следующей неделе! Сегодня надо к выходному готовиться.

Сделав всю срочную работу и завершив затем предобеденный приём больных, я побежал на поиски командира отряда - получить добро на увольнение. Командир, как услышал меня, сразу возмущаться стал: "Чего ты всё за мной ходишь?! Домой захотел! Был же на той неделе. Вот и сиди в санчасти, больных принимай, отчет готовь, книги свои научные читай. Да гляди, чтобы по твоей линии ЧП каких не было.
- Да чуть не случилось сегодня, - говорю.
- Чего ещё?
- Хамза вот опять болеть вдруг вздумал. Да такое выкинул, что не сразу и разобрался. Чуть было здорового на операционный стол не отправил!
- А я что тебе говорил! Гляди за ними хорошенько! Не то такое тут устроят, что ввек не расквитаемся. Ну и чего с ним?
- Да на работу идти не хотел. Но отправить пришлось. Сегодня она ему особенно полезна будет.
- И правильно делаешь! Поменьше им освобождений давай... Вот до тебя, Горлов, он их через одного из санчасти пинком вышвыривал. Пинаться, конечно, незачем. Но ведь доведут так, что и самому поддать хочется... А как на камбузе?
- Там навели порядок. Воду прохлорировали. Меню на неделю согласовали.
- Шмидт у тебя молодец! Своё дело знает! Чего бы без него делал?.. Но и ему указания давать надо. Предупреди по всем вопросам. А сам смотри, не опаздывай в понедельник, чтобы к приёму больных был!.. Ну, иди, собирайся! Да продукты на складе захвати - свинью зарезали. А дома-то как?
- Да вот не знаю, Иван Иванович! Связи-то нет. Вот и волнуюсь сам.
- Ну, беги...

Говорю: "Есть!" И спешу на склад. Получаю килограмм пять неплохого мяса, ещё что-то, расплачиваюсь в бухгалтерии и мчусь в магазин за яблоками. В городе их сейчас не сыщешь - полное опустошение! А дома жена на пятом месяце, ей вот как витамины нужны!
Загрузился килограмм на двенадцать. Отдал последние указания санинструктору и часа в четыре тронулся в путь с расчётом засветло добраться до Эгершельда. Погода стояла чудесная: всего - градусов восемь-десять мороза, тихо, падает редкий снежок. Хорошо виден мыс Елена. Лёд крепкий, гладкий и ровный - хоть на коньках катайся. Лишь кое-где встречаются старые трещины, запорошенные снегом и не представляющие никакой опасности. Настроение прекрасное. Ещё бы! Впереди больше суток отдыха! Да и прогулка обещает быть чудесной - полтора часа хода по такой погоде одно удовольствие!

Прошёл с километр, оглянулся. Сквозь снежную пелену видны трубы завода, ближайшие здания, отрядовские казармы, уютно разместившиеся на южном склоне сопки. Стоит отклониться чуть в сторону Амурского залива, и обе заводские трубы встанут на одной линии, загораживая одна другую. Как-то во время подобного перехода из города кто-то из нашего начальства взглянул вдруг на завод и чуть не сел на месте! Всего одна труба стоит. Неуж-то вторая завалилась?! Вот это ЧП! Аж бегом побежал в свои-то годы. Метров через сто всё прояснилось. Но напереживался тогда крепко...

А я тороплюсь дальше. Снег сыплет всё сильнее. Как бы ориентиры не потерять. Елена уже еле видна, а до мыса ещё километра полтора осталось. Вот береговые очертания и совсем скрылись из виду. Снег идёт уже крупными хлопьями. Но ветра по-прежнему нет... Двигаюсь наугад, ориентируюсь по направлению ледовых трещин. Они почему-то обычно параллельно берегу здесь располагаются... Ба! Это уж и совсем некстати! Передо мной открылась полоса молодого льда, шириной метров в тридцать-сорок. Значит, недавно ледокол проходил, топливо в бухту Навиг доставлял. Как же мы об этом не знали?! Молодой лёд значительно более тонкий - тёмный, кажущийся почти прозрачным. Пощупал ногой - вроде, крепкий. Но насколько? Выдержит ли?! Кое-где в него небольшими айсбергами вкраплены старые, более прочные, льдины. Но до них ещё надо добраться!

С осторожностью ступаю на лёд одной ногой - ничего! Встаю обеими - у самой кромки "старого айсберга". Слышу неприятное потрескивание. - Срочно назад! Делаю обзор по сторонам: может, где поуже этот канал и старого льда побольше? А далеко уже и не видно: снег валит всё гуще и гуще, уже сплошными крупными хлопьями. Надо спешить! Ложусь животом на лёд и пробую прочность. Хруста нет. Прополз туда-сюда несколько метров около "ледового берега". Всё в порядке. Надо решиться! Выбираю место, где побольше обломков старого льда, и пускаю в их направлении мой чемоданчик. Тот спокойно добрался до ближайшей льдины и остановился у её основания. Вот так бы и мне прокатиться! Конечно, можно и разогнаться, но рискованно! Лучше всё же по-пластунски.

Вновь ложусь на лёд и, загребая руками, пускаюсь в плавание к своему чемодану. Треска не слышно. Я ускоряю темп и быстро достигаю первой крепкой льдины. Фу! Даже вспотел от напряжения. Теперь уже толкнул чемодан сильнее, и он, как метеор, понесся по скользкому льду, вращаясь волчком и перепрыгивая через небольшие неровности. Достиг противоположного берега, почти не снизив первоначальной скорости, грохнулся всей своей многокилограммовой массой о край льдины, перевернулся через неё и остановился уже на безопасном пространстве, рассыпая во все стороны яблоки и консервные банки... Не одна напасть, так другая!

Спешу на помощь потерпевшему, но быстро не получается - лёд скользит под руками. Наконец, набрал скорость и уже несусь к финишу. Только бы не рассыпаться, как мой чемодан! Вот и льдина! Быстро собираю потери, проверяю замки-защёлки, - вроде бы, держат. А теперь бегом по направлению к Елене. Мыс должен быть уже где-то поблизости. Не потерять бы направление в этой сплошной снежной пелене. Снег слепит глаза, залепил очки, набивается за шиворот. Я уже превратился в настоящего Деда Мороза!.. Бегу пока легко - своя ноша не в тягость, да и ветра нет... Но где же всё-таки Елена?!. Наконец, вижу долгожданную! Первый ориентир есть. Теперь предстоит самое главное - основной участок пути через пролив, отделяющий остров от материка - километра четыре. Только бы не сбиться с правильного направления. Если заберу вправо, то недолго и в чистую воду угодить у бухты Золотой Рог. Влево - не менее опасно: можно через весь Амурский залив бежать - аж до противоположного берега. Это километров сорок будет... Но как быстро темнеет! Уже сумерки. Неужели, я столько времени преодолевал ледовый канал.

По-прежнему бегу легкой трусцой. Огибаю мыс, и мне в лицо сразу ударяет сильный встречный ветер. Это он - знакомый северо-западный муссон. Теперь жди настоящей метели. Через несколько часов занесет всё, и транспорт остановится. Всё решает только скорость - успеть в город как можно быстрее... Однако бежать стало труднее. Ветер, к счастью, пока ещё не очень холодный, тугой стеной отталкивает тебя назад. Чемодан сразу отяжелел, будто его вместо яблок гирями утрамбовали. Но всё равно бегу – преодолеваю. Через десять минут уже насквозь мокрый, и вновь ничего вокруг не видно - сплошная белая пелена со всех сторон, пелена, наседающая на тебя, давящая, слепящая, оглушающая, будто выплывающая из темноты надвигающейся ночи, пугающая скрывающейся за ней неизвестностью.
Действительно, туда ли я бегу, не сбился ли с пути, не закружился ли в этом хаотичном вихре? На льду трещин уже почти не видно. Да и как они здесь идут, тоже неясно. Зато пошли сплошные торосы. Что-то раньше я их тут не замечал. Бегу через них, спотыкаюсь, скольжу. Ноги уже предательски трясутся от напряжения. Очки запотели, залеплены снегом - почти ничего не вижу...

Вдруг слышу какие-то гудки впереди. Да это же маяк! Оттуда идут сигналы. С самого Эгершельда! Ура! Теперь я спасён! Только бы не замолчал! Ещё бы с полчасика... Окрылённый уверенностью, продолжаю бежать прямо на сигналы. Через пятнадцать минут бега слышу их уже совсем рядом. Вот и силуэт маяка виднеется - прямо по курсу. Надо брать чуть левее, там выход на сопку... Хотя можно и справа обойти...

Иду параллельно искусственному перешейку, соединяющему маяк с берегом. Подхожу совсем близко к нему, и вдруг лёд трещит подо мной, и я проваливаюсь чуть ли не по пояс в снег и ледяную крошку. Ноги по колено сразу стали мокрыми. Хорошо, что выше воды не было - у берега она вымерзла, превратившись в лёд или испарившись. Однако и принятой ванны было вполне достаточно, чтобы испытать меня на прочность. До дома ещё ох как далеко! Теперь уже нельзя останавливаться. Выбираюсь на лёд и вновь бегу к берегу, разбрызгивая оставшуюся в ботинках и на брюках воду. Держусь уже подальше от насыпи - там лёд потолще.
Вот и берег. Вот и знакомая тропинка, виляющая по склону сопки... Навстречу движутся какие-то люди. Оказались наши, отрядовские старшины. Предупредил их об опасностях, лучше бы не ходили. Однако в городе ночевать им негде, да и в отряде ждут! К тому же, сигналы хорошо слышны - доберутся... Они же "обрадовали" меня сообщением, что не ходят автобусы. Значит, ещё пять километров придётся добираться до вокзала. А если и трамваи встанут! Тогда ещё десять! На это сил может и не хватить!

Вышел к конечной остановке автобуса "Маяк". Там несколько человек стоит в томительном ожидании - может, подъедет всё-таки? Я не стал искушать судьбу и поспешил дальше. Где трусцой, где шагом. Ноги вязнут в снегу, но встречаются и свободные от снега участки - там идти заметно легче. Двигаюсь, как заведенный. В пути уже два с половиной часа. Хорошо, что ветер здесь не так свирепствует и дует уже сбоку.

К половине восьмого добрался до вокзала. Ура! Трамваи ходят. И ждать очередного почти не пришлось! Однако двигался он с большими задержками и непредвиденными остановками. Так что до кольцевой добирался больше часа. Замёрз порядком. Ботинки с брюками сплошной коркой льда со снегом покрылись. Холод прохватил-таки до насквозь промокших рубашки и майки. Порой охватывала неуёмная дрожь. Максимально напрягал мышцы, чтобы согреться - в трамвае не попрыгаешь!

С остановки бегом помчался к дому. Ноги уже совсем не слушались - шатался, как пьяный. Наконец, вот она, моя долгожданная квартира! Маленькая, однокомнатная, но своя - наша собственная! И взволнованная жена у дверей встречает - она всегда в таких случаях волнуется. А как не волноваться? Хорошо, что пока молодой, и многое можно выдержать!
Вот и выдержал! И даже не простудился! Хотя ноги пришлось отогревать. Майка, рубашка и даже тужурка были насквозь мокрыми от пота. Хороша тренировочка! Таня по этому случаю титан затопила, воду для ванны согрела (в то время у нас в доме такая обогревательная система существовала). Потом горячим чаем с вареньем отпаивала. Яблоками закусили. А она, оказывается, и мандаринов сумела достать! Так что пир горой был. И рассказов на весь вечер хватило. Ведь целую неделю не виделись!.. Так вот у нас здесь жизнь супружеская начиналась... Но мы тогда не унывали и надеялись на лучшее.

В воскресенье отдыхали вместе дома. А в понедельник с утра уже ярко светило солнце, снежные заносы в городе частично убрали, и пошёл транспорт. Так что я утром уже без приключений добрался до Эгершельда, а там снова пешочком к своему отряду, к своим пациентам (с Хамзой во главе). Позавчерашней усталости уже как не бывало. Шёл весело и легко. Ледовый ландшафт практически не изменился - весь снег сдуло сильнейшим ветром. В бухте на льду устроились на своих рыбацких местах несколько десятков любителей подледной охоты. На лёд так и выскакивали серебристые корюшки, тёмные наваги, блюдцеподобные камбалы. Клёв был замечательный!.. Ветер дул мне в спину, и я быстро и легко двигался к острову. Миновал Елену. Посмотрел на трубы завода. Да, они почти слились воедино. Немудрено было взволноваться нашему начальнику...

В отряд прибыл часам к десяти. Доложил командиру. Спросил, как дошли наши сержанты. С ними всё было благополучно - закалённые ребята! А вот в соседней части без ЧП не обошлось. Ушла под лёд бортовая машина. Шофёр в метель сбился с ледяной трассы и укатил куда-то вдаль от острова... на свою же погибель.


Серьёзные вопросы

В конце года и в начале следующего нам предстояло провести два серьёзных мероприятия - серьёзных прежде всего потому, что осуществлялись мною впервые. Это - диспансеризация личного состава, прививки, а потом - составление годового отчёта, что издали казалось мне весьма и весьма сложной проблемой. Диспансеризация была тоже нелёгким делом, так как предстояло при этом осуществить записи в каждую медицинскую книжку. А их было далеко за четыре сотни.

Но, в общем, мероприятие прошло организованно - за неделю справились. Сложнее оказалось с прививками. Поливакцина против желудочно-кишечных заболеваний давала сильную температурную реакцию, уколы под лопатку были очень болезненные. Не все выдерживали эту процедуру. Были случаи обмороков. Приходилось отхаживать особенно слабых. Были и ретивые - дававшие из санчасти дёру от страха, и их потом приходилось отлавливать в окрестных сопках и экспортировать в святое заведение под восторженные реплики собратьев по несчастью. Особую прыть проявил, как и ожидалось, Хамза, и его даже не смогли отловить несколько посланных в погоню сослуживцев. Привели его к нам только на следующий день, уже под двойным конвоем младших командиров и самого командира роты - капитана Курбанова. Последний требовал всадить ему двойную дозу, и Шмидт даже сделал вид, что берёт вторую ампулу перед широко раскрытыми глазами страдальца. Но тот так завопил от ужаса, что нам стало уже не до шуток. В конце концов, и эта эпопея была завершена, и я надеялся на эффективность выданных нам препаратов, чтобы не очень волноваться потом за здоровье наших подопечных.

В первой декаде нового 1961 года я вплотную приступил к оформлению годового отчета. Прочитал, что было написано в этом плане ранее Горловым, познакомился с таблицами, которые необходимо было составить, и начал "подбивать бабки". Предстояло отчитаться по разделам заболеваемости, лечебно-профилактического, санитарно-гигиенического, противоэпидемиологического обеспече-ния, медицинского снабжения и составить очередную заявку на медицинское имущество на 1962 год (на 1961 год она уже была подана).
Большой сложности написание всех этих разделов не составляло - если были готовы таблицы. Можно было многое просто переписать из предыдущих отчётов, что, кстати, и делал мой предшественник, не затрудняя себя новыми мыслями и даже фразами. Я вначале тоже, было, последовал совету Шмидта и для экономии времени стал набрасывать черновик по той же схеме. Но вскоре такая работа показалась мне неинтересной, тем более, что некоторые мысли прежних авторов не в полной мере соответствовали создавшейся в отряде ситуации. В других случаях мыслей и вообще никаких не было - были только наличные факты в виде таблиц и цифр. Мне же самому почему-то вдруг захотелось поглубже проанализировать некоторые неясные для меня моменты.

Так, я не мог разобраться, почему в отряде много всевозможных гнойничковых заболеваний, в том числе и у тех солдат, которые не работают на заводе. Непонятны были причины длительного течения всех гнойных процессов, несмотря, казалось бы, на все предпринимаемые нами меры. О необходимости исследований в этом направлении говорили и хирурги нашего госпиталя. Беспокоило вялое, затяжное течение гнойных отитов, конъюнктивитов, фурункулёза. Каждый новый случай становился для нас со Шмидтом очередной проблемой. Ни витамины, ни аутогемотерапия, ни ежедневная местная обработка поражённых участков неделями не приносила облегчения. Что это, какая-то новая, сильно вирулентная форма микроорганизмов, или же потеря организмом способности сопротивляться инфекции? Чего ему тогда не хватает? Питание, конечно, не ахти. Но ведь у всех почти такое. А как в других частях? - Надо спросить. Спрашивал. Оказывается - всё то же самое, в том числе и на кораблях, где пайки более полноценные. Может, витаминов недостаточно? Но ведь мы проводим витаминизацию пищи - строго по инструкции. И поливитамины раздаём нуждающимся.
Задаю вопросы опытным врачам - в СЭЛ флота, в госпитале, в медицинской службе флота. Конкретно никто ответить не может. Но говорят в один голос - здесь особый климат. Это совершенно ясно! Капитан Матюхин этим как раз занимается. Да ещё капитан Федорец - в СЭЛ флота. Тот реактивность организма исследует, солнечную активность изучает. Да, надо бы и с ними поговорить. А пока все вопросы в отчёте поставлю. И скрывать заболеваемость не буду. Это и обоснованием к дополнительному отпуску лекарств будет.

Так и стал всё описывать. Составил дополнительные таблицы с гнойничковой заболеваемостью, обозначил затянутые сроки лечения, расход медикаментов. Пытался обосновать необходимость более длительных сроков лечения и освобождений от работ на заводе. Упомянул также и о непонятно низком уровне кровяного давления у многих молодых солдат (я ещё не был знаком с исследованиями Матюхина). Обосновал необходимость дополнительного количества лекарств, бинтов, ваты, марли, поливитаминов, дезинфицирующих средств, шприцов и даже микроскопа для проведения более глубоких исследований по изучению состояния здоровья личного состава. Писал не очень быстро - не было опыта, да и новые тезисы надо было осмысливать. Командир же торопит - время подачи отчёта подходит, заявки на медикаменты подавать надо. Всё он знает, во всё вникает, особенно за мной, молодым, следит. Часто замечания делает. Но не сильно ругает: "Ты молодой, неопытный. Учиться надо! Сиди по вечерам да книги свои учёные читай. А ты всё домой просишься! Говорил тебе, меняй квартиру на остров. Всё время бы с семьёй был. А то выдумал, город ему подавай!.."

Сдал я ему отчёт в срок. Хоть и скомкал последние разделы. Но, вроде, всё изложил, как думал. Командир сразу утверждать его не стал: "Оставь - читать буду". Я обрадовался - первый мой труд сам командир прочитает (другие-то вряд ли будут - мне говорили, как в медотделе с ними поступают). Может, оценит мои инициативы, поймет, что мыслящий ему "док" (доктор) попался. Хоть домой почаще отпускать будет.
Через день вызывает меня к себе в штаб. Иду, взволнованно-радостный - что-то он мне скажет?! Как оценит мои творческие старания? Вроде, гладко всё написал, логично. Да и по объёму отчёт больше прежних получился, и стиль совсем иной, не "прежне-стандартный", "одинаково-однообразный", а мой, особенный.

Стучусь в дверь, вхожу к командиру (он с Болтянским сидит, о чем-то разговаривает), докладываю: "Товарищ подполковник, по вашему приказанию при..."
- Ты чего это тут понаписал?! - перебивает меня командир. - Ты чего написал?!
- Как чего? - не понимаю я. - Отчёт годовой...
- Отчёт! А в отчёте чего? Из твоих выводов получается, что у нас весь отряд больной, и работать некому. Лечить по три недели выдумал! Да им только дай повод, сразу на шею сядут, и тебе самому проходу не дадут!
- Но ведь болеют же долго, товарищ командир…
- Болеют! Лечить лучше надо! Вот до тебя Горлов. Бездельник, правда, был, но лечил всех быстро. Знал, кого в госпиталь отправить, а кого за дверь выставить. Ты ещё молодой, неопытный! Посоветоваться надо, прежде чем свои "выводы" писать. Все бланки перепортил. Где новые брать будешь?!.
- Как новые?!.
- Заново пиши, без своих выводов. После твоего отчёта от комиссий не отобьёшься. Значит, всё у нас плохо. Значит, не только ты, но я командир, и все остальные не работают!..
- Так ведь болеют же…
- Болеют, болеют! Заладил своё. Сам знаю, что болеют. И что условия на заводе плохие, и что питание плохое! И что готовить твои повара ничего не умеют (это он уже к Болтянскому обращается), и нормы не всегда закладываются! Контролировать надо! (Это опять ко мне)... На то и витамины выписываем, и подсобное хозяйство держим, и рыбалкой занимаемся, и зелень по весне заготавливаем…
- А лекарств-то сколько повыписывал! - продолжает распекать меня Самуилов. - Ведь за всё отряд деньги платит, всё выкупать приходится. А одна твоя аскорбинка на сколько тысяч тянет!..
- А на что тебе микроскоп понадобился? - спрашивает.
И это узрел командир! Всё замечает, ничего никогда не упустит, всякую мелочь запомнит.
- Так ведь исследовать надо, иначе так и будем вслепую работать.
- Ну, чего разболтался! Пускай в медотделе исследуют. Из СЭЛ флотской только и знают, что к нам ездить. Совсем работать не дают. Чего они до сих пор не исследовали?.. Вычеркнул я твои микроскопы. И гляди, больше ничего не выдумывай. Не расхлебаем потом!.. Ну, иди, пиши, писатель, - уже более снисходительно отправляет меня Иван Иванович. - Завтра же, чтобы доработал. И мне на подпись снова неси. Да чтоб больше не переделывать - некогда мне твоими отчётами заниматься - себя подлечить времени не остаётся.

Действительно, командир частенько последнее время за сердце хватался. Обследовал я его - давление скачет, тахикардия постоянная… вспыльчивым стал… на желудок порой жалуется. Да на такой должности разве сохранишь себе здоровье! Да ещё с его-то характером, когда за всё и за всех душой болеет, себе покою не дает, всюду побывать успевает, во всё вникнуть. Даже в медицине многое знает - в организации медицинской помощи… И ни в госпиталь, ни даже в поликлинику на обследование его не отправишь! Отсидится у себя в кабинете после болевого приступа, глядишь, а через двадцать минут уже по заводу бегает, всё обо всем знать хочет… Мои советы, вроде бы, слушает, соглашается, таблетки и микстуры принимает. А всё своё делает, когда дело до работы доходит - и об отдыхе, и о лечении сразу и забывает.

Доработал я вечером отчёт, убрал лишнее, несколько сократил выводы, но многое всё же "свое" оставил. Оставил и повышенные заявки на медимущество (кроме микроскопа, конечно). Прочитал это командир, посмотрел на меня, покачал головой, - подписал: - Ладно, говорит. - Последний раз тебе такое подписываю.
Сколько денег на всё это уйдёт! Лечи только солдат хорошенько. Да освобождений поменьше давай… я один за всех не наработаю!..

А отчёт этот всё-таки принёс мне определённую пользу - прочитали всё же его в отделе медицинской службы. Обратили внимание на факты и на некоторые мысли... Но ругать не стали, и даже за то, что заболеваемость, согласно моим данным, за 1960-й год существенно "повысилась" в отряде. И проверяющие из СЭЛ флота потом как-то по-иному относиться к нашему отряду стали. Возможно, это мне и показалось тогда, но вот в 1962 году - всё-таки предложили мне перейти на службу в санэпидотряд флота… Но это будет ещё так нескоро!..




1961-й год

Сейчас, через 38 лет, я не помню, как прошёл у нас новогодний праздник, была ли у нас дома ёлка, сколько дней я был дома, и что в это время происходило в отряде. Да и вся зима промелькнула быстро. У нас работа шла по проторённой схеме; лечили больных, боролись с лентяями, сражались с дедом Кащеем на продпищеблоке, - в общем, выполняли все необходимые мероприятия по медицинскому обеспечению личного состава отряда. К зиме я снова переселился в отряд, не выдержав вечернего одиночества и необходимости поддерживать в комнате сносные условия "обитаемости". Так что вечерами мы со Шмидтом опять были вместе, занимались физической разминкой, но главное, работали каждый по своему плану. Андрей заканчивал восьмой класс вечерней школы, а я переключился с медицины на английский, с английского - на французский, в какой-то момент вдруг увлёкся математикой! (?). Но всё же главной для меня была медицина. Читая новую медицинскую литературу, я стал задумываться о перспективной научной работе.

Весна подошла как-то незаметно. Да и была какой-то необычной, непривычной для меня. Уже в феврале снега почти не было. Он выпадал, но его моментально сдувало сильнейшим северо-западным ветром, а тот, который задерживался в низинах и рытвинах, быстро таял под яркими лучами южного солнца. Действительно, Владивосток находится на широте Сочи, и если бы не сильнейшее влияние зимнего сибирского антициклона, то климатические условия здесь были бы совсем иными.

В связи с отсутствием снега зима казалась мне не зимой - с серыми, почти бесснежными сопками, пыльными дорогами и тропинками, сухостью и грязью. Небольшие участки слежавшегося снега на северных склонах сопок стали серыми от осевшей на них пыли. В такую зиму на лыжах не покатаешься. Да и на коньках покататься - тоже удовольствие маленькое, так как лёд постоянно покрывался тем же песком и пылью.
Март месяц характеризовался не ручейками и сосульками с крыш, а той же грязью, только кое-где мокрой от тающего льда и снега. Но всё равно весной уже пахло. Солнце всё сильнее согревало землю. Остатки снега на склонах сопок полностью испарились. Лёд в бухтах становился всё более хрупким, на поверхности - рыхлым. Уже закрыли автомобильную трассу через лёд. Пешеходы с опаской пересекали ледяную целину. Поговаривали о скором приходе в бухту Навиг ледокола, и тогда трасса в город вообще закроется. Опять придётся ездить через Поспелово...

Вот уже и апрель наступил. Стало совсем тепло. Залив почти полностью освободился ото льда. Засияла синей гладью вода нашей любимой бухты. И мы с Андреем стали задумываться о скором открытии купального сезона. Вновь началась еженедельная рыбалка, и снова Андрей жарил по вечерам пахнущую свежестью корюшку и навагу. К последней декаде апреля уже вовсю зеленела молодая травка, и начали распускаться почки на тополях у остановки Церковная.

Мы приступили к настоящим тренировкам, выходя к бухте, или на ближнюю сопку. Тренировался и личный состав отряда, готовясь к майской спартакиаде. Легкая атлетика, волейбол, футбол, городки и иные игры должны были разнообразить сухую размеренность отрядовской жизни. Я надеялся тоже принять в них участие. Однако произошло непредвиденное.

Примерно за неделю до праздника у меня неожиданно разболелся живот. Что могло случиться? В чём причина? Никаких изменений диеты у меня не было. Каких-либо нарушений гигиены и санитарии - тоже. В отряде никаких вспышек желудочно-кишечных заболеваний не наблюдается. Что же тогда?! Единственно необычное, что было, так это моё первое купанье в бухте с очень острыми ощущениями - когда всё тело жгло и немного чесалось после усиленного растирания. Сейчас тоже какой-то вегетативный дисбаланс - сильный красный дермографизм... Что ещё могло быть?.. А может, это корюшка тому причиной? Два дня назад я съел несколько сушёных, очень вкусных рыбин, которыми нас угостили с Андреем. Но ведь и все остальные ели, и у всех всё в порядке...

А состояние всё тяжелее и тяжелее. Правда, температуры нет и стул не очень жидкий... Но надо что-то делать. Терпеть невмоготу, да и опасно - вдруг какая инфекция! Надо обследоваться. Докладываю командиру. Он недоволен:
- Доктор не должен болеть! Тем более животом!.. Иди, обследуйся!..

Иду в местный госпиталь. Жалуюсь терапевту - был такой капитан N. Тот послушал, ни о чём не расспрашивал, но госпитализировать меня отказался. Что-то бубнил относительно отсутствия мест и ещё нечто непонятное. Потом-то я понял, что ему от меня надо было. Оказывается, он от военнослужащих денег требовал – за госпитализацию, за комиссование и пр. Ко мне, к врачу, правда, не знал, как подступиться - вот и бубнил что-то невнятное. Предпочел всё же отказать, чем положить бесплатно. А я, дурень, больше ни к кому и не обратился. Надо было бы хоть к дежурному по госпиталю подойти... А, может, всё получилось и к лучшему - как показали дальнейшие события…

Вернулся я в отряд, доложил командиру. Стал самостоятельно лечиться. Однако лучше не становилось. Тут как раз суббота подошла, и я домой отпросился. Думал вернуться в понедельник и всё же принять участие в спортивных играх (наивный человек, а ещё врач называется!). Приехал домой, а дома совсем плохо стало. Живот так крутило, что я мог только сидеть, скрючившись. Есть ничего не мог. Появилась слабость, во время болевых спазмов дело доходило чуть ли не до потери сознания, Однако держался. Тане тоже было неважно - последние дни дохаживала. Надо было решать, что будем делать. Мне можно было бы в инфекционный госпиталь обратиться, но я всё-таки надеялся, что это не инфекция и уповал на терапевтов.

Как уж там получилось, не помню, но мне удалось целую неделю пробыть дома. А седьмого мая у жены начались схватки. Вызвал я такси и отвез её в роддом, располагавшийся в районе Второй речки. Неказистое, двухэтажное деревянное здание. Но условия оказались там неплохими, и персонал - очень приветливым.

Оставил жену там, а сам домой вернулся. Вечером несколько раз позвонил по автомату - всё было на прежней стадии. Так устал от всех передряг и волнений, что заснул на диване, одетым, и с включённым телевизором. Проснулся среди ночи - горит свет, светится экран телевизора, на улице темнота кромешная - не сразу сообразил, в чём дело.
С утра сразу звонить принялся. Состояние прежнее. Сколько же это может продолжаться? И как выдержит жена такое испытание? Разговариваю с врачами - всё, по их словам, нормально. Идёт стимуляция. Наконец, свершилось - у нас сын!! С женой всё в порядке! Отлично, напряжение спало. Еду в роддом. Но увидеться удалось только на следующий день. Теперь и я могу подлечиться, пока святое семейство будет в роддоме. За них могу быть спокоен.

Возвращаюсь в отряд. Мне дают какие-то сутки в честь рождения первенца. А я сразу еду в госпиталь. Там через дежурного врача ложусь в инфекционное отделение. Неделю прохожу обследования - ничего не находят, ничего не высевают. Только раздражение (небольшое воспаление) толстого кишечника. Выписывают практически без диагноза. Прихожу в отряд, докладываю о прибытии командиру. Приступаю к работе. Живот периодически побаливает.
Но ведь что-то всё же произошло с кишечником! Стул-то был белый, боли сильнейшие. Может, какая неизвестная инфекция передалась с сушёной корюшкой? Может, с печенью, с желчным пузырём что произошло? Почему не нашли? Да многое ли могут в нашем "провинциальном" госпитале... Значит, могут не всё! Хорошо, что сам организм постепенно справляется с болезнью. Но приходится соблюдать диету.

На второй же день вырвался домой, получив положенные "сыновние" сутки. И только сейчас увидел впервые сына... всего разукрашенного зелёнкой. Ещё в роддоме появились какие-то гнойные пузырьки на головке. Сказали, что надо смазывать. Диагноз - предположительно "пузырчатка"! (?). Знаю, что это страшно. Очень тяжело излечивается, так, по крайней мере, нас учили в академии.

Начали бегать по детским больницам. Рядом с нами располагалась одна, другая - в районе Луговой. Диагноз подтверждается. Однако врачи не впадают в панику и даже госпитализацию не предлагают. "Ничего страшного. Ну и что, что пузырчатка? Поправится... Не волнуйтесь". И действительно, недели через две болячки стали исчезать, новые пузырьки не появлялись, сынище стал заметно веселее - к нашей несказанной радости...
Жаль, что виделся я с семьей по-прежнему редко. Использовал любую возможность, чтобы вырваться в город. Когда возил на консультацию в поликлинику больных, то хоть на полчасика забегал домой - на свой страх и риск, так как мои больные могли за это время натворить дел, убежав из поликлиники и попавшись на Луговой первому патрулю. Аналогичный случай произошёл однажды со старшим лейтенантом Рябкиным. Тот возил в город человек десять подчинённых для каких-то целей. Оставил их буквально на несколько минут, пока заходил в учреждение. Они же, черти, за эти минуты успели раздобыть водку, налакаться по горлышко и попасться на глаза патрулю. Так что Рябкину вместо запланированной работы пришлось срочно идти в комендатуру и вызволять своих нерадивых солдатушек...

Наступил июнь. Дома было всё в порядке. У меня тоже состояние стабилизировалось. На острове становилось всё лучше и лучше. Сопки ярко зазеленели кронами бесчисленных дубов, лип, ясеней, клёнов. Луга пестрели цветами. Мы с Андреем уже вовсю купались, хотя вода была ещё достаточно холодной. Пора было собираться на заготовки дикоросов. На острове обильно росли дикий лук и черемша - травка, наподобие ландышевых листьев с резким чесночным запахом и такими же фитонцидными свойствами. Болтянский со своей командой каждый год занимались такими заготовительными операциями. Снаряжалась машина, собиралась бригада заготовителей из шести-десяти человек, и ехали на поиски особенно богатых районов.

В ближайших окрестностях ни черемши, ни лука не было: или они вообще не росли здесь, или же за годы освоения этого района дикоросы были полностью выдраны жаждущими весенней зелени жителями. Приходилось ездить в необжитые места, которые местные старожилы, в том числе и Болтянский, знали досконально.
В одной из таких субботних поездок участвовали и мы со Шмидтом. В тот раз я впервые познакомился с полудикой местной природой и был очарован открывшимися передо мной картинами. По-моему, мы тогда за день исколесили все отдаленные районы острова. Останавливались на каких-то мысах, полуостровах, взбирались на высокие сопки, откуда открывался необозримый простор Уссурийского залива. Отлично был виден город, бухта Патрокл, Малый и Большой Улисс.

Поражало богатство и буйство растительности. Уже в июне трава стояла почти по пояс. Повсюду пестрели цветы. Целые букеты жёлтых и оранжевых саранок (местных лилий), пышные сине-фиолетовые ирисы, венерины башмачки то и дело попадались на нашем пути. Пологий склон сопки, спускавшийся к самому морю, был просто усыпан ими. Как хотелось побродить здесь, по этим нехоженым лугам, полюбоваться местными чудесами природы! Но черемши тут не было. Надо было снова и снова перебазироваться. И мы неслись по узким грунтовым дорогам, под воздушной аркой из ветвей растущих по краям дороги деревьев, непрерывно виляя то вправо, то влево, устремляясь в неизвестные дали.

В какой-то момент управление машиной взял на себя Шмидт (с разрешения старшего - Болтянского), и он продемонстрировал нам всю свою удаль и навыки, уже приобретенные в процессе подготовки к сдаче экзаменов на право вождения. Честно говоря, находясь в кузове грузовика, мне порой было немного жутковато, когда машина на полной скорости делала невероятные повороты, чуть не заезжая в кювет и чудом не опрокидываясь на ухабах. Пассажиры только подлетали кверху, уцепившись обеими руками за доски поручней... Нет, у меня сразу "отлегло", когда за руль сел стажированный водитель...

Да, все мы при этом немножко рисковали. Сколько раз в период службы на острове я видел аварии на наших ухабистых дорогах. То перевёрнутый автобус, то грузовик, залетевший в кювет. А однажды, уже позднее, довелось увидеть и эту бортовую машину, тоже в перевёрнутом виде, лежащую в кювете, у самой воды. Нежные волны бухты Навиг ласкали её борта, а двое наших бедолаг изо всех сил пытались поставить её на колеса.
Геркулесовой мощи им было не дано, и пришлось звать на подмогу иную технику во главе с Михаилом Дмитриевичем. Тот тогда сумел добавить потерпевшим дополнительные силы, и машина вскоре была возвращена в отряд - до приезда местной ГАИ, которая надолго бы лишила отряд и машины и водительских прав её шофера.

Черемши в ту поездку мы собрали не очень много, но вполне достаточно для добавки к обеденному рациону всему личному составу. Зато впечатлений было с избытком. В последующем я мечтал забраться в эти края в более спокойной обстановке, но нужна была машина, так как расстояния вокруг острова исчислялись десятками километров. В итоге эта поездка оказалась единственной  моей экскурсией в полузаповедные места нашего острова. Однако красоты хватало и в ближайших окрестностях отряда.

Радовала меня и наша сопка, на которой размещались казармы, и мокрый луг, расположенный перед бухтой Круглой. В июне он был весь усыпан крупными ирисами, из которых местные любители красоты составляли пышные букеты. Росли в ближайшей округе и другие ирисы - полевые - более мелкие и менее привлекательные. В последующие годы они здесь так разрослись, что сплошь покрывали сине-голубоватым ковром огромное пространство - вплоть до дальнего леса (за бухтой Круглой). Сам я цветы тогда не собирал, а вот женщины нашей бухгалтерии постоянно имели у себя в кабинете яркие сине-фиолетовые букеты.



Долгожданный отпуск

Летом произошли ещё два важных события в моей отрядовской жизни. Во-первых, мне было вовремя присвоено очередное воинское звание - старший лейтенант, а, во-вторых, мне разрешили летний отпуск - в конце июля, и это было великое счастье. И мы, уже втроём, отправились в далекое Иваново, в мои родные края. И этот месяц был переполнен счастьем – возможностью находиться рядом с женой и сыном, а также выезжать с ними в ближайшие окрестности города, в том числе в полузабытую всем миром деревню Болото, к знакомым старичкам Жуковым, которые всегда радостно встречали меня. Столь же приветливо они встретили сейчас и нашу семью.

Деревня эта была расположена километрах в восьми от автострады Иваново - Шуя, в самом центре огромного (по нашим меркам) болота. Когда-то здесь были торфоразработки, и хозяйка  ведала местной пекарней, обеспечивая хлебом около тысячи рабочих. Разработки торфа были прекращены лет двадцать назад. Деревня постепенно пустела, и теперь в ней оставалось всего-то два дома с одной семьей Жуковых: их детьми, многочисленными внуками и внучками. Жили они натуральным хозяйством, сажали овощи, картошку, имели лошадь, корову, козу, кур и уток. Для скотины и птицы пищи вокруг было с избытком. Дед ещё был в силе и успевал за лето заготовить и сено, и фураж для зимнего пропитания. За хлебом и иными продуктами приходилось ходить в соседнюю деревню, километров за шесть, вокруг болота. Окольной дорогой можно было туда добраться и на лошади. Зимой же ездили на санях, прямо через скованные льдом топи.

В зимние месяцы здесь, на отшибе, конечно, было тоскливо, хотя работы по дому и со скотиной всегда хватало. Подрастали внуки, им надо было ходить в школу. Ближайшая же школа была в поселке Китово, - это более чем за десять километров. Тоже лошадь выручала.
Зато летом наступало полное раздолье - лес, грибы, ягоды. Купаться можно было в двух довольно больших прудах. Один был расположен совсем рядом с домом, другой - метрах в трёхстах от него. Их не чистили целую вечность, но они были достаточно глубоки, хотя и заросли травой и заполнились илом. В них водились  караси, и старшие мальчишки порой устраивали рыбалку, принося на жарёху по нескольку десятков довольно крупных рыбин.
Я познакомился с этой деревушкой и её хозяевами два года назад, когда приезжал сюда на велосипеде за малиной. Малины в тот год здесь было так много, что за ней ходили не только из ближайших деревень, но и ездили из Шуи и Иванова. Один шуянин мне и показал дорогу, когда я собирал чернику в лесу, километрах в пяти от деревушки. Мне не составило труда проехать еще немного по удивительной тропинке - единственной дороге, ведущей через болото в деревню. Приехал, и был очарован своеобразной красотой и величием этого обширного болотистого пространства.

Во-первых, меня поразило какое-то спокойствие самого болота, раскинувшегося по обе стороны дамбы на несколько километров. Примыкающие к болоту сухие участки торфяника были тогда сплошь усыпаны цветущим иван-чаем. На самой дамбе в отдельных местах были заросли малинника, но ягод оставалось уже немного после прохождения по ним десятков сборщиков.
Перпендикулярно дамбе шли широкие (и, по-видимому, глубокие) канавы, заполненные жёлто-коричневой "торфяной" водой. Неширокие дамбы между ними заросли болотным кустарником и чахлыми сосёнками. В канавах, даже близко к дамбе, плавали стайки утят, подальше - виднелись утки и красавцы- елезни.
В самой деревушке (если эти два дома и несколько сараев можно было назвать деревней) было тихо и безлюдно. Невдалеке на лугу паслась корова. У одного из домов стояла лошадь, запряжённая в телегу. У дома в траве рылись куры. Петух гордо восседал на невысоком плетне, огораживающим огород. Увидев меня, он обеспокоенно захлопал крыльями и срочно слетел к своему гарему.

Мне навстречу выскочила небольшая дворняга и несколько раз приветственно тявкнула, желая познакомиться и получить вступительный взнос. На её лай из открытого окна, выходящего на улицу, выглянул старичок. Я поздоровался с ним и спросил о месте нахождения малинника. Тот показал дорогу к нему, но предупредил, что на машине туда трудно будет добраться, и посоветовал мне оставить велосипед у них - прямо на улице, рядом с домом: "Никто машину не возьмёт, да тут редко кто чужой и ходит-то. Только все свои - семейные".
Из окна высунулась бабуся - крупная, не в пример щуплому деду. Но тоже такая же, как и он, добродушная. Я поговорил немножко с хозяевами и пошёл за ягодой...
Вот с этой встречи и завязалось наше знакомство. Я ещё несколько раз приезжал в их тихие края - то за малиной, то за голубикой, то за грибами. Привозил им каждый раз сахар, соль, макароны, разные крупы. Они поили меня парным молоком. Снабжали творогом и сметаной.

Мне очень хотелось показать всю эту красоту Тане и нашему малому Жене. (Ему исполнилось уже три месяца). Да и пожить на природе для всех нас было бы большим удовольствием. Предварительно я съездил на велосипеде к старичкам, и они, мне показалось, даже с радостью ответили согласием на мою просьбу.

И вот мы собрались в дорогу. Запаслись продуктами, нагрузили сумки, сына усадили в коляску и сели на автобус, следующий в Шую. Сошли с автобуса у деревни Вятчинки. Водитель даже провёз нас дальше и высадил прямо у леса, у тропинки, ведущей к болоту (по нашей просьбе, конечно). И вот мы уже в глубине леса. Кругом - ни души! Только пичуги порхают вокруг нас, рассматривая необычную процессию с коляской и младенцем в панаме.
Погода стояла чудесная - солнце, тепло, временами дует легкий ветерок. Мы идём в тени деревьев и кустарника, лишь иногда выходя на освещённые участки. Тропинка довольно широкая, сплошь заросшая травой и цветами. Это фактически дамба, с обеих сторон окруженная довольно глубокими канавами, в которых стоит вода. Раньше по ней, по всей видимости, вывозили заготовленный торф. Сейчас же никаких следов узкоколейки уже не осталось.

Мы идем, не торопясь, и наслаждаемся окружающей нас красотой. Вот густые заросли орешника, в котором я в прошлом году собирал ещё не совсем зрелый урожай. Вот лес с черничником. Вот молодые посадки, в которых я, бывало, радовался обилию маслят и земляники! Это всего лишь полдороги. Впереди колхозное поле и болото.
Солнце уже высоко поднялось над лесом. Даже в тени становится жарко. Можно и умыться холодной водой из канавы. Сын ведёт себя хорошо. Немного поспал на свежем воздухе, убаюканный мерным покачиванием коляски. Теперь спокойно созерцает окружающий, незнакомый ему мир природы.

Вот и конец леса. Прошли километров шесть. Впереди широкое поле, покрытое цветущей гречихой. Аромат стоит кругом! Сколько пчёл, других насекомых летает над цветами. Здесь и огромные стрекозы - "коромыслы" - выслеживают свою добычу: то висят неподвижно на одном месте, то молниеносно устремляются в сторону. А вот один уже с добычей сидит. Устроился на сухой ветке и с удовольствием уплетает большущую синюю муху. Мощные челюсти так и ходят в разные стороны. Вот страшилище для маленьких насекомых!
Сделали небольшой привал. Перекусили. Аппетит у всех был отменный. Давно так на природе не обедали. Я сфотографировал "мадонну с младенцем" и одного младенца тоже. Надо же память о таком походе оставить. Когда ещё среди такой красоты побывать удастся? Поехали дальше.

На дамбе отведали первой в этом году малины. В канавах, как на показ, нас встретили утята во главе с их мамашей. Весело квакали лягушки. Рыжая водяная крыса (ондатра) устремилась в воду, не желая знакомиться с нами.
Наконец, мы преодолели и этот отрезок пути и вышли на широкое сухое поле, на котором и расположилась деревня. Миновали пруд, расположенный у самой дороги, и подошли к хорошо уже знакомым мне домам. На лужайке, перед домами резвились малые ребята. Завидев нас, они прекратили возню и все, как один, уставились в нашем направлении; поздоровались, когда мы поравнялись с ними - очевидно, уже знали, что мы к ним в гости едем. Впрочем, они и раньше каждый раз со мной здоровались - воспитали их бабка с дедом.
Старички встретили нас радостно. Усадили за стол, напоили чаем, топлёным молоком, накормили варёной картошкой со сметаной и всякой зеленью. Ну, а городские деликатесы в виде сахара, конфет, пряников - мы добавили. На всех захватили. Малыши уж больно рады были. Начались разговоры, рассказы. Этим больше Таня занималась. Я же сразу в свой любимый лес направился. Сходил бы за малиной, да не было её в этом году - на общую беду, сгорел осенью малинник - пожар был на болоте.

Зашёл я на прежнее место и не узнал его. Там, где были густущие заросли малинника, где я собирал ягоду целыми вёдрами, теперь серело и чернело огромное пустое пепелище выгоревшего торфяника. Валялись полуобгоревшие стволы деревьев, ветки, торчали чёрные, вывернутые с корнем пни. Виднелась широкая вспаханная полоса, огораживавшая обгоревший участок поля. Сколько же тут богатства пропало! Скольких семей обеспечивал этот ягодник! Кому потребовалось его спалить, для каких целей? Вернее всего, халатность курильщика, не затушившего сигарету. Да разве на торфянике можно курить, и даже зажигать спички! Всегда возможно непредвиденное несчастье. Ветер, искра - и всё, даже и не заметишь. А когда заметишь, уже поздно будет - огонь вглубь пойдет.

Что делать? Хорошо, что до деревни огонь не допустили, не так уж и далеко было. И на лес огонь не распространился. А он же совсем рядом с болотом - вокруг него. Только заброшенная объездная дорога и отгораживает.
Этот лес мне тоже знаком. Здесь я порой грибы собирал. Хороший лес: старый, довольно редкий. По краям ельник растет. В нём белые прячутся... Залез я под ёлки - и, правда, белые попадаться стали. На жарёху набрал. Дальше в глубь леса не пошёл - не очень хорошо знал эти края. Два года назад, правда, ходил в дальние леса. Первый раз с дедом. Там в сентябре столько груздей в молодом березняке было! Я наносил корзин десять хозяевам. Огромную кадушку заготовили. И меня соленьем снабдили. Я у них тоже тогда несколько дней гостил, с ночёвкой. Дед мне и прекрасную земляничную сечу в тех краях показал, правда, ягод в ту пору на ней уже не было...

Спать легли на полу, на какую-то мягкую подстилку. Одеял тоже на всех хватило. Удобно - свободно, уютно. Дома не жарко, и комары не кусают. Все скоро заснули, а я, хоть и был утомлён сегодняшними похождениями, долго ворочался с боку на бок. В комнате сначала было совсем темно. Потом синеватый лунный луч скользнул по стене, пролился на половицы, и я уже стал различать силуэты предметов... Снаружи раздавались таинственные звуки, пронзительные крики; порой слышалось какое-то шуршание, чавканье, посапывание. Временами дружно начинали квакать лягушки... Опять какие-то непонятные звуки... За окном мелькают неясные тени - наверное, от веток растущих рядом деревьев... Окажись вот так в одиночку в ночном лесу - не очень приятно будет.

Долго не засыпалось. Всё слушал и слушал голоса леса. Наконец, уснул, как в чёрную пустоту провалился. Проснулся только утром, вместе с женой и сыном. Хозяева уже давно встали. Хозяйством занялись. Нас не будили - дали выспаться. А стоило бы восход на болоте встретить. Краски должны быть потрясающие! Но и в семь часов тут было чудесно. Луг до самого леса был покрыт густым туманом. Из тумана выглядывали верхушки стогов сена и корова, которая уже паслась на своей плантации. Вершины деревьев чернели с трех сторон горизонта. Веяло свежестью и прохладой. Солнце только-только подымалось из-за леса. Семейство кур уже вовсю работало на навозной куче, не удовлетворенное утренним завтраком из хлеба вместе с какой-то крупой. Из-за садовой изгороди блеяла коза, требуя и к себе хозяйского внимания. Дед уже косил траву в ближней части луговины, звук косы хорошо слышался в утренней тишине. Хозяйка возилась у печки, готовя еду. Приветствовала нас вопросом "Как почивали" и повела показать, где находится умывальник. Я всё же предпочёл утреннее купанье в пруду и, освежённый, минут через десять вернулся к дому...
После завтрака начались наши деревенские будни. Ходили с женой в лес, на болото, правда, ненадолго - пока сынище отсыпался после очередного питания. Потом вместе со всеми ребятами катались на телеге, фотографировались (фотографии до сих пор сохранились). Купались в пруду. Отдыхали в тени огромного дуба, растущего неподалеку от дома. Вели беседы с хозяевами. Снова бродили с женой по лесу, по болотным дамбам в поисках грибов, голубики, начавшей поспевать брусники. Вечером любовались закатом, слушали лягушачьи концерты... И так в течение почти целой недели!

Однако всё хорошее всегда быстро проходит - настало время  возвращаться. С грустью расставались мы с гостеприимными хозяевами, с ребятами, с лесом, болотом, ставшими нам такими близкими. Когда ещё сумеем приехать сюда из своего теперь уже Приморья? Обменялись с хозяевами адресами, пожелали друг другу здоровья и счастья, и двинулись в обратный путь.
Обратная дорога не показалась нам уж очень длинной. По дороге прощались с гречишным полем, и со знакомыми лесами, и с неповторимой по красоте тропинкой, выводящей нас на автостраду. Ярко-красные бабочки и стрекозы непрерывно вились вокруг нас, будто провожая и прося не забывать о них, об этих чудесных местах и снова приезжать к ним в гости. Ветки орешника дугой склонились перед нами, усыпанные крупными гроздьями ещё зелёных орехов.

Сорвали несколько особенно крупных. Внутри - белая мякоть с уже довольно крупными ядрышками - в сентябре только поспеют. Насколько они приятнее наших (уже "наших"!) приморских. Те все в мельчайших колючках, да и ядрышки раза в два мельче…
Жарко! Напоследок умылся холодной и очень чистой водой из канавы. Всё - путь заканчивается. Вон и трасса впереди виднеется - за высоковольтной линией. Надо ждать автобуса...
Только дошли до дороги, а автобус уже мчится нам вдогонку. И снова шофёр взял нас, не доезжая до остановки - сжалился над самым маленьким путешественником. Да и нам легче - не ждать ещё целый час следующего. В последующие годы я здесь часами простаивал в ожидании редко ходившего тогда по этому маршруту транспорта. Значит, сейчас повезло. Повезло во всех отношениях: и с хозяевами, и с погодой, и с природой... и вообще с нашим отпуском. Всё было просто великолепно. Такой отдых запоминается надолго…


Снова отряд

Отпуск, как всегда, пролетел молниеносно, и вот мы уже во Владивостоке, а через день я уже и в отряде. Ничего особенного в отрядовской жизни за этот период не произошло, если не считать прибытия нового пополнения, в числе которых был и дипломированный фельдшер, которого я так добивался в предыдущие месяцы. Дело в том, что должность фельдшера была у нас по штатному расписанию, но командир всё предыдущее время отказывался ее заполнять под предлогом отсутствия подходящих кадров. Так что всё это время мы со Шмидтом работали за троих, и рабочая нагрузка у нас была весьма значительной, учитывая высокую заболеваемость строителей.

Я надеялся сразу же заняться подготовкой моего нового помощника, однако командир решил предварительно проверить его рабочие качества на самом тяжёлом участке завода - на выгрузке кирпича, и наш коллега мужественно включился в эту работу, прибегая к нам порой только в свободное время. Парнишка нам с Андреем понравился, прежде всего, своей простотой и непритязательностью. Ну, а некоторая мягкость характера с лихвой компенсировалась достаточно высокими знаниями в нашей области. Вениамин ("Витамин"), конечно, тяготился взваленной на него  ответственностью, но не роптал, а мужественно терпел и трудился в надежде скорее выработать отпущенный ему трёхмесячный срок. И даже работал у нас вторую смену, помогая Андрею оказывать помощь нашим извечным страдальцам.
Я неоднократно подходил к командиру с просьбами о его скорейшем переводе на работу по специальности, тем более что Шмидт собирался в скором времени в отпуск (это он вполне заслужил), и надо было подготовить ему смену. Однако командир был непреклонен, и здесь я не мог понять его логики.

Между тем наша жизнь шла своим чередом, но уже в более спокойном для меня русле - год работы в отряде дал мне хорошую жизненную закалку. Я уже свободно разбирался с больными (и здоровыми), существенно уменьшил число консультаций у специалистов, да и сами строители после серий фокусов с выискиванием у себя серьёзных болезней согласились, что, в общем-то, ничего серьёзного со здоровьем у них и в помине нет, и ходить к нам в связи с этим совершенно бесполезно. Один лишь Хамза забегал по старой памяти и уже с улыбкой предлагал "поглядеть его горло" и выдать порцию спирта для полоскания. Но как только Андрей брался за шприцы с предложением начать стимулирующее лечение (в виде аутогемотерапии), Хамза предлагал "его себе втыкать", а сам скорее выбегал на нейтральную лужайку.

Если у нас по медицинской линии всё шло довольно гладко, то производственный процесс в отряде начинал давать сбои. Основные показатели по выполнению плана всё снижались и снижались. Особенно страдало качество продукции. Соответственно снижались и расценки, и заработки строителей. Отсюда и отношение их к работе. И тут уж никакие беседы, никакие политинформации не могли исправить дела.

Причина была не столько в низкой технологии производства, сколько в ухудшающемся качестве сырья. Запасы глины иссякали, и экскаватор вычерпывал теперь всё больше какой-то суглинок, из которого лепить можно было только лепёшки на детских площадках... В офицерских кругах всё чаще поговаривали о закрытии завода и переводе отряда в город.
Однако официальных решений пока не принималось, а командир делал всё возможное, чтобы поддержать дисциплину и любыми путями давать план. Он не переставал беседовать с "нерадивыми" и в присутствии командиров рот и младших командиров часами распекал очередных лентяев. Порой он приглашал и меня на эту воспитательную работу, особенно, когда дело касалось болезней и медицины. Надо сказать, что это получалось у него отменно. Крику и шума было много, но до сквернословия командир никогда не опускался. Он мог стучать по столу, вытаскивать из кобуры пистолет (незаряженный, конечно), стучать им ещё громче, махать перед лицом виноватого, грозить ему и гауптвахтой, и дисциплинарной ротой, и даже письмом на родину. В конце концов, часа через полтора такой "беседы" измученный Иван Иванович хватался за сердце и выгонял, безмолвного "собеседника" на работу. А я бежал в санчасть за очередной порцией сердечного и успокоительного…
Был конец лета. Продолжались наши купания и рыбалка. В бухте шёл пеленгас - очень вкусная рыба, и рыбаки испытывали счастье в охоте на него. К нам в сети эта рыба ни разу не попадалась, да и вообще, поймать её сетью было почти невозможно, так как она сразу же перескакивала через все преграды. А "прыгала" она очень высоко - вылетая метра на полтора из воды. Эти прыжки мы частенько наблюдали по вечерам, когда рыба развлекалась в бухте. Величиной она была больше краснопёрки, и поймать её для рыбаков было делом престижа.

Охота на пеленгаса осуществлялась поздно вечером и ночью, когда рыба засыпала и стояла в глубине, мерно шевеля большущими плавниками. Рыбаки медленно плыли на лодках с зажжёнными фонарями. Заметив застывшую в воде рыбину, они пытались поразить её острогой, и, по-видимому, порой это им удавалось, иначе бы десятки лодок не бороздили ночные воды нашей бухты.
Я любил тёплыми тихими августовскими вечерами бродить по тропинкам вблизи отряда. Становилось совсем темно, и приходилось пользоваться фонариком, чтобы случайно не попасть в какую-либо западню в виде канавы или расположенного по соседству оврага. Несколько раз посещал я и берега ночной бухты. Однажды спустился к бухте Навиг, вблизи отряда и был очарован видом светящихся бесчисленных существ, сверкавших в воде. Вся бухта в этом месте светилась флюоресцирующим светом. И каждая лёгкая волна, будто светящийся вал, надвигалась на берег, на секунду освещая его, и затухала, разбившись о прибрежную гальку.

Я не упустил случая искупаться в этом волшебном сияющем море. Зажег фонарик, чтобы не потерять ориентиры к одежде и вошёл в воду. Каждое движение сопровождалось усилением светового эффекта. Голубовато-белое сияние окружало ноги, руки, всё тело. Интересно было бы посмотреть на купающегося со стороны! Особых ощущений при этом я не испытывал. Лишь непонятное чувство отрешённости от нашего мира охватывало меня и уносило в иные, сказочные просторы. Не хотелось думать ни о чём земном, обыденном. Куда-то исчезли сразу все заботы. Один во всём этом таинственном мире темноты - полнейший покой и уединение. Полная свобода тела. Удивительная легкость, приятные ощущения теплоты моря, никаких болей, полное слияние с окружающим тебя пространством.

Такое чувствуешь весьма редко. Возможно, потому, что я очень редко бывал на природе ночью. Возможно, и в лесу ощутил бы нечто подобное. Но для этого с природой надо быть наедине, чтобы никто и ничто не мешало тебе наслаждаться общением с нею...


Неделя вместе с семьей

Как ни хорошо было летом на острове, но отрыв от семьи, невозможность часто видеться с женой и сыном постоянно мучили меня. И даже для поездки домой на воскресенье мне приходилось каждый раз выпрашивать разрешения у командира. С какой завистью я смотрел на офицеров других частей, каждый вечер отправлявшихся с Подножья на домашний отдых. В их числе были не только майоры и подполковники, но и счастливые молодые лейтенанты. Мой командир о таком режиме работы своего доктора и слушать не желал. И каждый раз, когда я вылавливал его в субботу где-либо на заводе (в штабе последнее время он бывал всё реже и реже), он всегда встречал меня аналогичным вопросом:
- Чего ты всё бегаешь за мной? Опять домой захотел! Недавно же в отпуске был! Теперь вот работай, как мы все работаем.

Как-то он еще добавил:
- Перевез бы жену на остров, и бегать за мной не надо было бы!
Я сразу воспользовался его "предложением" и попросил пустующую квартиру в "красном" доме по соседству с отрядом. Комната там была южная, теплая. Сам дом находился на южном склоне сопки. А то, что там был хаос, это нам с Андреем было не страшно.
На мое удивление, командир согласился, и я в понедельник занялся официальным оформлением дел. Правда, как всегда, встала куча иных препон, но общими усилиями (при содействии Самуилова) вопрос был вскоре решён. Мы с Андреем и его друзьями за пару дней сделали текущий ремонт, проверили работу печки, электросети, вставили разбитые стёкла, и квартира к приёму гостей была готова.

Я съездил за семьей на следующий же день, совместив поездку с визитом в отдел медицинской службы. И вот мы вместе. Устроились, прибрались. В квартирке стало даже уютно. Сыну уже пять месяцев, ведёт себя спокойно. Много спит на свежем воздухе, аппетит хороший. Танюшка тоже довольна. Дома не холодно, еды достаточно, сквозняков нет. Вокруг полудикая природа. От дома - чудесный вид на нашу бухту, на окрестные сопки. Чуть выйдешь - перед тобой панорама Амурского залива. Стоит же забраться на сопку, как открывается круговая панорама - чуть не от корейской границы на западе - через залив на Эгершельд и на часть Владивостока, отлично видимую за мысом Елена.

Вечерами мы прогуливались, усадив Женьку в коляску, по ближайшим тропинкам. Доезжали до бухты, иногда я купался, доставал со дна трепангов, морских звёзд, ежей, даже отдельные гребешки, подплывшие близко к берегу. Всё это было в диковинку жене, а сын только пялил на них глаза и всё пытался ухватить и потянуть себе в рот.

В ближайший выходной мы все вместе с Андреем совершили послеобеденный поход через нашу сопку ещё не хоженными  тропами. Вроде, и невелика сопка, а сколько на ней оказалось  неизвестного нам и привлекательного. Во-первых, обнаружили заросли низкорослой калины. Ягода была уже красная, но пока ещё твёрдая и очень горькая. Много было кустов шиповника, покрытого  розовыми плодами. Да, уже поспевал урожай местных дикорастущих ягодников, в том числе и винограда - стояла вторая половина сентября. Однако винограда в этом году почти не было - где-где виднелись чахленькие кисточки (неурожайный выдался год). Следовало переключаться на другое. Мы наметили для себя калину, хотя можно было вполне заняться и шиповником, и дикими яблочками. По северо-западному склону сопки росла целая яблоневая роща, и мы намечали сегодня туда маршрут, намереваясь собрать этих миниатюрных плодов на обратном пути. А вначале решили пройти через всю сопку с востока на запад.

День был тёплый, солнечный - стояла местная золотая осень. Здесь это самое лучшее время года. Нет удручающей летней жары и влажности, когда ходишь насквозь мокрым, даже в одной рубашке. Нет и северо-западных холодных ветров, которые обрушиваются на всё Приморье в конце октября. Солнечно и тихо. Деревья стоят уже в осеннем наряде - намного более ярком, чем в западных районах. Здесь преобладают красно-коричневые и оранжевые тона, - особенно характерные для листвы дубов, которые, в основном, и покрывают все окрестные сопки. Среди них алеют единичные клёны, отливают ярким малиново-розовым оттенком листья винограда, кое-где желтеют кроны "чёртового дерева" - с очень большими, широкими листьями, наподобие нашего клёна, и острыми колючками на стволе и на ветках.

Мы идём через ковёр сине-жёлтых ромашек, каких-то метёлочек, сережек, осоки. На обрывистых склонах виднеются шапки ярко-розовых цветов, белеют и краснеют отдельные розетки низкорослого шиповника. Почему так поздно цветёт он здесь? Наверное, результат влияния северо-западных воздушных течений? В одном месте, на северном склоне попались заросли оранжевых "одуванчиков". Конечно, это были иные, но очень похожие на них, цветы. А дальше в траве укрылись голубенькие "колокольчики". И тоже не колокольчики, а что-то совсем иное, но очень красивое.

С севера начал поддувать свежий ветерок. Сын немного покашливает, так что надо скрываться на южном склоне. Так и не пройдя половины намеченного маршрута, мы поворачиваем в сторону солнца. С высоты сопки ещё раз обозреваем бескрайнюю панораму моря, уходящего к горизонту. Где-то там, за сопками скрывается остров Попов, заповедные острова архипелага Римского-Корсакова. Добраться бы до них как-нибудь!..
Ветер усиливается, но мы уже миновали верхнюю точку и спускаемся в залитый солнцем распадок, - точнее, котловину. Здесь и приютилась яблоневая роща. Деревья корявые, высотой метров пять-семь. Все усыпаны маленькими плодами. Вот не думал, что такая "мелюзга" может расти на деревьях! Пригодны ли они в пищу?
Залезаем с Андреем на соседние деревья. Срываем первые "грозди" (яблоки растут на самом деле сразу по нескольку штук из одной точки). На вкус кисловато-сладкие. Больше семечек и шелухи, чем чего-либо съедобного. Но есть можно. И, наверное, витаминов в них предостаточно!? Вот бы исследовать!.. А эти и совсем вкусные - мягкие, в пальцах так и мнутся.

Посидели мы, как обезьяны, на деревьях, набили оскомину яблочной мелкотнёй, немножко собрали в пакет и стали домой собираться. Время подходило к ужину - Шмидту пора было "снимать пробу" и давать оценку качеству приготовленной пищи. Так что он побежал вперёд, а мы потихоньку направились к своей квартире.
А ночью сын раскашлялся - явная простуда. Вроде, и одет был нормально, и от ветра мы сразу ушли, а всё равно простудился.
Даже температура поднялась до 37,3. Пришлось с утра лечением заниматься: микстуру откашливающую готовить (детскую), сульфаниламиды понемногу давать, лёгкие растирания делать. Но простуда затянулась, и через несколько дней мы решили возвращаться в городскую квартиру. Быстро же закончилось наше совместное пребывание на острове. Но впечатлений у Тани и об этих нескольких днях было предостаточно.


За калиной

Поскольку этот год на виноград выдался неурожайным, нам, за неимением лучшего, пришлось в этом сезоне переключиться на сбор этой ягоды - благо, вокруг нашей санчасти её было предостаточно. Хоть и горькая ягода, но неизвестно, какова будет настойка, особенно, если добавить побольше сахара. Можно было бы попробовать настоять и яблочки, и шиповник, но эти дикоросы очень быстро исчезли, особенно шиповник - видимо, местные, островные заготовители знали толк в этом чрезвычайно витаминном растении. Вполне возможно, что собирали шиповник здесь и на продажу - в городе на базаре зимой я встречал таких торговцев. Оставшиеся же в небольшом количестве яблочки уже не могли удовлетворить наши весьма значительные аппетиты.

Пошли за калиной в начале октября. Она была уже совсем красной, но довольно твёрдой - ещё не совсем зрелой. Мы не решились искушать судьбу и потерять наши последние надежды на очередную "tincturа amarаe". Взяли с собой пакеты, ведро и отправились на нашу сопку.
Заросли ягодника были на всём северо-восточном склоне. Невысокие кустики были сплошь усыпаны ягодами. Розово-красные крупные кисти свисали со всех сторон. Значит, повезло и на этот раз. Стали собирать сразу начисто, чтобы не делать лишней работы дома. Часа за два собрали и ведро, и пакеты, а ягод кругом оставалось - пруд пруди. При необходимости можно было ещё не один заход сюда сделать. Решили подождать до полной зрелости.


Собранного количества хватило на целую двадцатилитровую бутыль. Добавили килограмм десять сахара, наклеили соответствующую этикетку, опечатали - что-то теперь будет из этой горечи? Приготовили и вторую бутыль для более спелой ягоды. Но спелую опять-таки собрать не удалось. Уже через несколько дней вся ягода исчезла - будто её и не было. Кто за ней охотился, мы так и не узнали. По крайней мере, пролётных птиц пока видно не было.
Октябрь в этом году был чудесный, по-моему, даже теплее и солнечнее, чем в 1960-м. Не было ранних холодных ветров. Всё время светило солнце. Было тепло и сухо. Леса сверкали разноцветным нарядом, а осенние цветы ещё долго покрывали лужайки и, особенно, южные склоны сопок. Тихие, спокойные голубые бухты красиво смотрелись на фоне окаймляющих их красно-оранжевых рощ. Мы со Шмидтом продолжали утренние купания, а иногда и совершали более длительные прогулки на бухту в послеобеденное время. Вода постепенно становилась холоднее, но это не мешало нам наслаждаться красотой подводного мира. Я часто брал с собой маску и исследовал подводное царство в ближайших бухтах. Вода сейчас была такая прозрачная, что с поверхности порой отчетливо были видны морские обитатели на глубине трёх-четырёх метров и более. Я не пытался тогда гоняться за ними, по-прежнему не ведая удивительных вкусовых и тонизирующих качеств наших морепродуктов, особенно гребешков и трепангов. А хватать голыми руками больших крабов с грозными клешнями, сразу подымающимися кверху при моём приближении, я не решался.

Приятно было и погреться после купания на солнечном, покрытом галькой пляже, сидя за огромными валунами, защищавшими тебя от ветра, дующего порой со стороны моря. Легкая волна шуршит по песку и гальке у твоих ног, иногда и достаёт тебя "девятым валом", оставляет на берегу красивые, полированные камушки, ракушки, скелеты морских ежей. Иногда я вытаскивал на берег и ежей, и звёзд и смотрел, как они медленно, но настойчиво двигались по камням в сторону спасительной водной стихии.

Иных купающихся в этих безлюдных местах не было. Солдаты иногда заходили в воду вблизи отряда, но на дальние прогулки почему-то не отваживались. Среди же наших офицеров других любителей подобных морских ванн, к сожалению, не было. А наши гражданские служащие - дед Кащей и завскладом вообще не решались на такие подвиги. Завскладом даже пугал нас с Андреем огромными "восьминогами", обитающими в подводных пещерах, которые могут и утащить, если заметят. Предупреждал он и о кровожадном "кишалоте", который каждую осень заплывает в нашу бухту, промышляя здесь до самой зимы.
Я не очень верил его россказням, хотя и слышал об осьминогах, обитающих в дальневосточных морях. Однако вблизи побережья ни одного, ни разу не встретил. А вот "кишалот" действительно вскоре появился в поле зрения. Я несколько раз видел с сопки и с берега его огромную чёрную тушу, медленно перемещавшуюся вдоль бухты и, в конце концов, скрывавшуюся под водой. Возможно, это была и касатка, но, судя по скорости перемещения и по характеру плавания, всё-таки это существо смахивало на какого-то большого и ленивого кита. Близко к берегу это страшилище никогда не подплывало, и можно было не опасаться его вторжения в нашу стометровую плавательную зону.

В середине октября произошло ещё одно происшествие. На берег, возле самого отряда неожиданно выбросилась большая стая каких-то крупных рыб, наверное, общей массой не меньше центнера. Они были ещё живы, когда меня срочно привёл на распознание Болтянский. Рыба лежала и на берегу, и в воде, шевеля плавниками, раскрывая жабры и пытаясь куда-то двигаться, но обратно, в глубину почему-то не плыла. Болтянский, конечно, хотел срочно утилизировать этот "дармовой продукт", пустив его на корм свиньям. Однако целиком брать на себя ответственность всё же не решался. Поэтому он и решил получить у меня (специалиста - "дохтура") исчерпывающую консультацию на этот счёт.

А что я мог сказать? Такую рыбу я никогда в жизни не видел, и, естественно, ничего не знал относительно её пищевой ценности. А то, что она была почти дохлая, сомнений на этот счёт у меня не было. Отчего это могло произойти? Возможно, отравление косяка какими-то ядами - вон, сколько вокруг военных кораблей и гражданских судов стоит и ходит. Мало ли что в бухту могло попасть! Вот и отравилась рыбёшка. А если так, то употреблять её в пищу даже свиньям опасно! Возможно, и инфекция, паразиты какие тому причиной. И в этом случае свиней лучше поберечь от неприятностей. Да и нас самих тоже. Так что разочаровал я сильно Болтянского. Он, конечно, ни одному моему слову не поверил, но искушать судьбу не стал - где-то в глубине его материально-технического подсознания скрывалась доля сомнения. Подержал, повертел в руках толстую, отливающую жиром розовато-белого цвета рыбину и с сожалением бросил её в бухту: "Жаль, столько добра пропало! Ничего-то ты не знаешь, дохтур! А ещё медицине обучался!"
Ну, что ему на это ответишь! Вроде, высказал свои соображения убедительно. Значит, не в унисон наши мыслительные процессы работают - тут уж никаких аргументов не хватит.


Неожиданная болезнь

Случилось это с субботы на воскресенье, когда я вырвался на выходной день домой, во Владивосток. Только приехал, как меня стало трясти, температура поднялась до 40°! Тело ломило, сильно болела голова, побаливал живот. Я пребывал в полубредовом состоянии и не мог разобраться в самом себе. В бреду я перебирал возможные причины этой инфекции, и вдруг меня "осенило"! Так это же от нашей воды, которую мы, как мне казалось, забыли прохлорировать! Если это так, тогда ЧП!
Что делать? Ехать назад - и думать нельзя. Телефонной связи с отрядом нет. Остаётся почта. Диктую жене срочную телеграмму: "Зам. по МТО (Болтянскому): срочно прохлорировать воду в цистернах и сдать на бактериологический анализ. Использовать только кипяченую воду". На почте такие телеграммы не принимают, но супруге всё же удалось настоять - приняли. И я несколько успокоился.

Через несколько дней, немного очухавшись и сбив температуру, я  поспешил в часть. Прихожу в штаб, а там как раз собралось всё наше командование - командир, замполит, начальник штаба, зам. по МТО и другие. Смотрят на меня как-то странно и с явным интересом. Докладываю командиру, что был сильно болен. Сейчас получше стало. Думал, что от нашей воды. А он мне: "С каких это пор медицина командиру приказания отдавать стала?! Ты что, устав забыл?!"

- Да я Болтянскому, - говорю, - телеграмму отправлял. Боялся, что вода наша виновата. Тогда бы совсем плохо было... А что? А что в телеграмме сказано?
Показывает. Читаю: "Командиру 613 ВСО. Приказываю немедленно прохлорировать питьевые цистерны, и выдавать только в кипячёном виде. Бердышев"...(?!).
Да, действительно, это было феноменально! В бреду, что ли, я такое надиктовал? Или жена с перепугу всё перепутала? Или же наша почта, как бывает, по-своему сработала!
- Виноват, - говорю, - не то получилось. Наверное, на почте так отредактировали.
- Я тебе поредактирую! - начинает кипятиться командир. - Шмидт у тебя есть, чтобы указывать! Да самому обязанности свои исправно выполнять… А ты ещё в самоволки бегаешь - целых три дня в части не был. Да фокусы всякие вытворяешь!.. Уж чего-чего от вас, докторов, не видал, но такого ещё не бывало. Горлов уж, на что прохиндей был, но и то мне указывать не решался. (Часто командир вспоминал Горлова - допёк тот его за три года службы в отряде). Но и мои фокусы были ему хорошим подарочком. Правда, ругался в тот раз Иван Иванович не очень сильно - видно, болезненный вид мой был тому причиной. Отправил меня сразу в санчасть делом заниматься. Да, вот так ни с того ни с сего и с командованием отношения можно было испортить. И всё через мои извечные болезни!..


Без помощника

В начале ноября Андрея Анисимовича за отличную службу премировали краткосрочным отпуском, о чём он давно мечтал. Десять суток, в общем-то, немного, но учитывая дорогу туда и обратно до Алтайского края, выходило в итоге около двадцати пяти суток. И этот период мне предстояло управляться со всеми вопросами одному. Но ведь и Андрей в моё отсутствие справлялся один с целым отрядом больных и страждущих. Правда, он не писал отчёты, не слишком усердствовал с консультациями, в основном, решал все медицинские проблемы в санчасти, ставшей его родным домом.

У меня же, помимо чисто отрядовских, служебных, были ещё и семейные проблемы, и оставлять жену с сыном одних я был не намерен. И, несмотря на серьёзные противодействия командира, я настаивал на том, чтобы мне в помощники дали нашего фельдшера ("Витамина"). Командир вынужден был признать обоснованность моих аргументов - оставить санчасть без внутренней ночной охраны в окружении потенциальных пьяниц и взломщиков было бы равносильно стихийному бедствию - потопу или урагану, которые бы смели подчистую всё наше медицинское имущество вместе с самой санчастью. Поэтому он уступил моим настойчивым просьбам, но дал мне в помощники не Витамина, а одного из хронических больных, частенько проводящего время либо в госпитале, либо в казарме, находясь на амбулаторном лечении. Причем дал его уже после отъезда Шмидта, так что готовить из него санитара пришлось на скорую руку. А впрочем, его помощи мне особенно и не требовалось. Он был скорее просто уборщиком и сторожем, ночуя в санчасти. Топил печку, делал уборку; иногда, правда, на первых порах давал больным выписанные мною лекарства, делал элементарные физиопроцедуры, накладывал повязки. Однако вскоре я убедился, что всё-таки куда производительнее делать всё самому, так как зачастую после его вмешательств приходилось многое переделывать. Повязки за месяц пребывания в санчасти он делать так и не научился, и всё время путал лекарства, хотя и смотрел во все глаза на этикетку флаконов и коробок с порошками и таблетками. Поэтому во избежание "несчастных случаев" я вскоре полностью отстранил его от подобного рода деятельности, требуя от него единственного - чистоты помещения и сохранности нашего объекта.

Оставляя на воскресенье санчасть на его попечение, я, конечно, прежде всего, беспокоился за аптеку, где хранились (несмотря на конец года) достаточные запасы спирта и сильнодействующих препаратов, в том числе, и наркотиков. Стояла там и наша "канистра", содержимое которой было скрыто за гербовой печатью и таинственным названием. Андрей перед отъездом успел превратить содержимое в прозрачную жидкость ярко-розового цвета и даже захватил с собой "на пробу" несколько литров не совсем готового напитка. А для большей сохранности добавил и в бутыль и в свою емкость сильнодействующего консервирующего средства, которое срочно пришлось списать на иные аптечные нужды. Такие варианты порой допускаются аптечными работниками в целях общего блага, и никак ни наносят ущерба аптечному делопроизводству, да и процессу лечения.


Нет, со спиртом у нас всегда всё было в полном порядке. Каким-то образом нам удавалось обосновывать несколько большие потребности, чем было по норме (опять-таки в связи с моим первым годовым отчётом), и мы частенько получали эту жидкость по дополнительным заявкам. Ну, а что касалось бухгалтерии, то Андрей Анисимович был в этом весьма пунктуален и наизусть знал все нормы расходования высокоценного продукта. В целом же больших "посторонних" расходов его у нас не было. Иногда лишь я или Андрей отпускали это лечебное средство командиру для лечения больных детей (компрессы, растирания, уколы и т.д.) - и только. Уговоры и необоснованные просьбы иных просителей (в первую очередь, Миши Болтянского) на нас не действовали. Возможно, именно поэтому тот частенько придирался ко мне по всякому поводу, а, оставаясь за командира, изыскивал всякие предлоги, чтобы не отпустить меня на воскресный отдых.

Конечно, можно было бы порой и пойти ему на уступки, но какое-то внутреннее чувство не позволяло нам делать это. Да и для своих личных нужд спирт мы почти не использовали. Андрей не употреблял спиртное, я - тоже не переносил этого зелья. И лишь когда дома требовались уколы кому-либо из болящих, Шмидт вручал мне небольшой пузырек с кристально чистым содержимым. Но это всё было официально обосновано - лечение больных, членов семей офицерского состава тоже было нашей прямой обязанностью. Что же касается случая с калиной, то это было единственным исключением. Да и то "настой" шёл потом и на общие нужды.
Таким образом, опасаться было за что. И я тщательно запирал и опечатывал наше "главное" заведение и не допускал до него своего горе-помощника. "Витамин" иногда заходил ко мне и помогал, когда у него было свободное время. Не знаю уж, как он смотрел и на меня и на командира в данной ситуации, направляясь к нам в отряд по целевому назначению и будучи уверенным, что идёт работать по специальности.

Прошло две недели моей работы без помощников. Всё шло, вроде, нормально. ЧП не было, тяжёлых больных тоже. Я уже дважды побывал на отдыхе дома. Там всё было в порядке. Сыну шёл уже седьмой месяц, и он не доставлял нам особых волнений ни болезнями, ни поведением. Таня тоже привыкла к новым, материнским обязанностям. Да и хорошие соседи по подъезду помогали ей в случае необходимости.
Как-то раз в санчасть зашёл командир - проверить мою работу. Он и раньше частенько спрашивал меня - всё ли в порядке, как с больными. Это были обычные его вопросы, и удивительного в этом ничего не было. На этом всё и кончалось. Сегодня же он засиделся куда дольше обычного. Посмотрел, как я веду амбулаторный приём, как заполняю документацию, интересовался диагнозами больных, давал свои комментарии по поводу каждого. Всех солдат отряда, мне казалось, он знал по фамилии и по именам. Я же, к стыду своему, даже всех больных не мог запомнить (вообще не способен был запоминать фамилии и имена, хотя в лицо отлично знал каждого своего пациента и, конечно, все его диагнозы и жалобы).

После окончания приёма, когда я отправил старшину роты с журналом записи больных, командир вдруг захотел посмотреть аптеку. Подошел к ней, проверил наличие печати и попросил меня открыть это помещение. Это тоже было привычным делом. Бывало, он забегал сюда для проверки и при Шмидте и всегда оставался удовлетворенным царившим тут порядком. На самом деле порядок здесь был, и никаких ЧП в нашу бытность со стороны аптеки не было.
Командир посмотрел на ящики с ядами и наркотиками, проверил печати на них, спросил, чего и сколько здесь находится. Предостерёг на всякий случай, чтобы особо внимательно следил за этими средствами и лучше бы вообще их не выписывал больше: "Хлопот с ними не оберёшься! Вон в таком-то отряде украли половину морфия, а в другом - весь спирт за два квартала израсходовали!.. А ты вон, сколько спирту выписываешь. Где он у тебя хранится?"
Показываю наш остаток - литров семь ещё оставалось, должно было хватить на три месяца. Проверил гербовую печать, повертел бутыль:

- Мало чего-то! Куда только расходуете? Два раза дополнительно вам требования подписывал!..
Ну, всё помнит командир - точно два раза за год. Но ведь действительно не хватает с нашими-то больными.
- Всё расписано, товарищ подполковник, - всё строго по назначению идёт.
- Да знаю, чего ты мне рассказываешь! Только, неуж-то, нельзя без спирта обойтись?
- Разве что, если перекисью или хлоркой дезинфицировать. Тогда сильно вонять будет. Да кожа, того гляди, слезать начнёт...
- Ты мне мозги своей хлоркой не заговаривай! Видишь, разошёлся. Дело тебе говорю - экономить надо! С такими запросами вы со Шмидтом скоро весь аптечный склад растащите!.. А это чего ещё у тебя?! - показывает на бутыль с красной жидкостью. (Эх, не укрыли мы её с Андреем после последних манипуляций! Андрей не успел, а я не догадался).
- Так это "tincturа amarаe"- отвечаю. - Вот и этикетка и печать вдобавок.
- Опять у тебя эта "микстура"! На кой столько выписываете?
- Да ведь больных-то много - порой отпаивать приходится.

Ну, думаю, если глубже копать начнёт, раскрывать наши секреты придётся. Не очень бы хотелось, но оправдание есть - всем желудочникам полезно, офицерскому составу особенно... Но до этого не дошло. Не стал командир вникать в детали терапии желудочно-кишечных заболеваний. Удовлетворился услышанным. Побежал роты проверять. А я занялся "подчисткой" нашей документации.
Следующий день (пятница) начался как обычно. Мой "медицинский" помощник с утра сделал приборку, затопил печку. Затем обед, потом приём больных. После этого я стал ревизию лекарств делать - текущего пользования, а также рабочего инструмента - шприцов, шпателей, термометров и т.д. Беру инструменты, хранящиеся в спирту (это надёжнее, чем иные дезрастворы), вынимаю их для просмотра, а они и не пахнут спиртом! Что такое? Принюхиваюсь, - слабенький запах есть, но совсем не то, что нужно. Пробую на вкус - даже не щиплет язык. Пытаюсь зажечь, смочив ватку - никакого эффекта - вода, да и только! Проверяю вторую банку - то же самое!

Вот это уже ЧП! Мог ли я подумать, что такое может случиться! Но как он мог дойти до такого! - ведь всё равно же воровство должно было раскрыться. Да, прав, тысячу раз прав командир, предупреждая, что "с ними" надо держать ухо востро, иначе беды не миновать! Бегу к аптеке, проверяю печать, - печать в порядке. Вскрываю помещение, проверяю все печати на бутылях со спиртом, на сейфах с наркотиками – всё на месте. Вскрываю сейфы, смотрю по описи - всё в порядке. Ну, слава богу, хоть до этого не добрались!
Вызываю срочно своего "прохиндея", начинаю распекать по "самуиловскому методу", - стоит, молчит. Сказать ему нечего.
Правда, вначале разок пытался утверждать, что он ничего не знает и до спирта не дотрагивался, но быстро замолчал. А я его стыжу, корю, на совесть действую, - ведь если бы я этими нестерильными инструментами стал работать, что бы с больными было?!. Молчит.
- Ну, как тебя за это наказывать? Увольнение задержать? (Он вот-вот демобилизоваться должен был по болезни, документы уже готовы были).
Молчит, но знает, что не задержу, знает, что весь офицерский состав рад будет от него и других таких избавиться.

А на самом деле, что с ним делать? Командиру о ЧП докладывать. Но ведь я сам во всём виноват - что не доглядел, главное, - не предупредил нарушение; не смог воспитать этого бедолагу. После этого вообще сидеть круглосуточно в санчасти заставит, чтобы глядел за имуществом как следует. Да я и так за двадцать-то дней всего на двое суток домой уезжал - куда же меньше. Был бы на корабле, на лодке, - так другое дело. Здесь же берег и совсем близко от дома.
Нет, придётся самому с этим типом разбираться. Не так страшна сама потеря спирта, сколько возможные последствия этого. Выгнал я этого вора из санчасти, сказал, чтобы больше у меня не появлялся. Доложил об этом командиру роты, сказав, что таких разгильдяев мне от него не надо. Пошёл к командиру - Витамина требовать. В конце концов, трехмесячный срок уже заканчивался, а мне настоящий помощник нужен, а не "шалопаи разгильдяешные".
- Чего, говорит, не справился?! Я тебе всего одного на воспитание дал, и то не можешь. А у меня таких вот четыре сотни на воспитании находятся. Да ещё почище будут. Скоро вот молодое пополнение придёт, с ним вообще не скоро разберемся...

Но дал всё-таки мне Витамина. Через сутки тот прибыл в моё распоряжение, и был, конечно, счастлив завершением своей "кирпично-заводской" эпопеи. А еще через несколько дней и Шмидт вернулся - радостный, отдохнувший. Целый день рассказывал о своём отпуске. Я тоже рассказал ему о наших злоключениях, о том, каков помощничек оказался. Шмидт немедленно хотел идти за ним с целью проведения личного "дознания" - он умел по-своему разбираться с подобными прохиндеями. Но тут пришли его друзья, и разбор был отложен до завтрашнего дня. А на завтра ранним катером наш бедолага уже драпанул в город, получив все необходимые документы и не желая искушать здесь свою судьбу. "Чёрт с ним! - думаем, - переживём потерю - хорошо, что без особых последствий".
Наутро пошел Андрей в аптеку - надо было достать новые лекарства, и через минуту зовет меня: "Поглядите, товарищ старший лейтенант" - и на бутыль со спиртом показывает.
Смотрю и ничего не вижу. Печать на месте, притертая пробка на месте, в бутыли спирту - сколько и раньше было.

Андрей открывает бутыль и даёт мне понюхать - почти не пахнет! Целых шесть литров упёрли, изверги! Но как это им удалось?! - ни ключей от аптеки, ни печати у этого пройдохи не было. И печать была совершенно не тронутой, и держалась на бутыли крепко!
Побежал Шмидт срочно в роту, а того и след простыл! На вокзал за ним не поедешь!.. Хорошо ещё, что порядочный НЗ у нас в сейфе находился, выкрутились оставшиеся месяцы. Но каков паразит! Как тонко всё было сделано! Шмидт потом и так, и сяк пробовал с печатью и бутылкой, - ничего не получалось - всё заметно было. Значит, ещё одного "медвежатника" на волю выпустили...
Да, здорово этим "подарочком" порадовал меня Иван Иванович Самуилов. Интересно, чем он руководствовался, идя на это? Ведь знал же, что я домой на воскресенье уезжаю, что честного человека в санчасти держать следует. Сэкономил на честном (Витамине), а отряду могли бы быть серьёзные "убытки".


Конец года

Конец ноября и весь декабрь были весьма знаменательны событиями в нашей отрядовской жизни. Во-первых, активизировал процесс развода Миша Болтянский и вскоре добился отъезда с острова своей не очень почитаемой им супруги. Не прошло и полутора месяцев после этого примечательного события, как помолодевший сразу майор уже поговаривал о своей свадьбе на немолодой вдове с тремя дочерьми, оставшейся в одиновестве после внезапной кончины весьма известного работника одного из отделов Дальвоенморстроя.

Я был в последующем несколько раз в этой семье (Болтянский возил меня к больным девочкам) и поражался, как могла эта удивительно порядочная, культурная и красивая, несмотря на возраст, женщина согласиться на такой брак с человеком, совершенно иного миропредставления, иных интересов, иного уровня знаний. Человека, у которого, кроме плоских, сальных стройбатовских шуточек, особенно в отношении женщин, по-моему, ничего иного за душой и не было. Возможно, она решилась на этот тягостный шаг ради своих детей, от полной безысходности, не имея никакой возможности самостоятельно дать им дорогу в жизнь... Девочки у неё были скромные, воспитанные, начитанные (в этом я успел убедиться за недолгие часы пребывания у них "в гостях"). И мне вся эта семья сразу очень понравилась.

В комнате была скромная мебель, было много книг и, как помнится, стояло пианино! Значит, девочки учились играть. Всегда в квартире было чисто, светло и как-то радостно, несмотря на всю тяжесть их положения.
Мне было жалко и бедную женщину и её дочерей, поскольку я мог себе представить, какова будет у них жизнь и что может дать им этот недалёкий человек. Как мог, я помогал им в эти свои непродолжительные визиты. Больших разговоров с ними у меня не состоялось - будущий "хозяин" ревностно охранял покой святого семейства.
В последующем, когда наши служебные пути разошлись, я два раза встречал Болтянского - уже в конце шестидесятых или в начале семидесятых годов. Он был очень доволен своей семейной жизнью. Рассказывал, как хорошо учатся девочки, как он обеспечивает семью всем необходимым, как всегда хвастаясь своими недюжинными способностями в этом плане. А при последней нашей встрече (в конце семидесятых) он уже был демобилизован. Сумел получить  квартиру в каком-то южном курортном городе, а девочкам оставлял здесь трехкомнатную и ещё в придачу что-то поменьше.

Значит, неправ был я в своих предположениях, проснулись в нём семейные чувства, смог он сделать жизнь детей обеспеченной и, возможно, счастливой. Может быть, с ним обрела счастье и бедная вдова? Возможно, и такое бывает...
Следующим весьма важным событием было прибытие молодого пополнения. Прибыло более ста человек новобранцев, в основном, посланцев из Грузии и среднеазиатских республик. С ними, естественно, сразу началась интенсивная воспитательная работа: строевые занятия, политзанятия, информации, беседы. Работы нашей, теперь уже медицинской троице, заметно прибавилось: молодежь адаптировалась с трудом, прибыв из жарких краёв в наши ноябрьские холода и ветродуи. Вдобавок младший командный состав (а, возможно, и по рекомендациям старшего?!) устроил им серьёзное тренировочное испытание на выживаемость, направив пешим строем в баню.

Баня располагалась в районе Церковной, примерно за пять километров от отряда. И, чтобы грузинско-узбекская гвардия не окоченела на морозе, предводители этого марш-броска, сержанты и старшины, устроили им на обратном пути кросс да ещё с песнями для всеобщего вдохновения. Так что по возвращении в казармы добрая половина юных стройбатовцев уже не смогла дойти до столовой, чтобы принять положенный ужин. И это было уже ЧП в гарнизонном масштабе.

Данное событие произошло в субботу, и я в этот день отсутствовал в связи с выездом в город и последующим отдыхом дома. А когда прибыл в понедельник в отряд, то был удивлён столпотворением, творящимся у нас в санчасти. Несколько десятков юных больных распирали стены нашей небольшой прихожей, и даже Шмидт ничего не мог сделать против такого неожиданного и неурочного нашествия. А ещё больше страдальцев валялось в казармах на койках с температурой под тридцать девять!
Разобравшись с особо тяжёлыми больными и поняв, что это не только простуда, но и серьёзная инфекция, обострению которой послужили "закаливающе-тренировочные" эксперименты командного состава, я сразу пошёл докладывать командиру и предлагать целую систему карантинно-ограничительных мероприятий для всего отряда. Мыслимо ли дело - сорок пять больных в один день! Да и большинство остальных солдат чихает и кашляет. О такой вспышке в медотдел необходимо срочно докладывать. Вдруг серьёзные осложнения пойдут! Вон, с какой температурой лежат больные!

Дело на самом деле было серьёзное. И по нашей собственной дурости. А я ещё сгустил краски перед командиром, в конце запугав его возможными менингитами, отитами, нефритами и прочими страстями. Впервые командир разговаривал со мной в вопросительном и просительном тоне:
- А, может, не будем докладывать? Справитесь же - вас теперь трое. Горчичники, банки ставить будете. Мы всем освобождение дадим. Лекарства дополнительные подпишу - всё, что надо...
Мне тоже не хотелось связываться с отделом. Взял на себя всю ответственность за судьбу наших невинных страдальцев. Но потребовал от командира выполнения всех моих предписаний: и в плане соблюдения постельного режима, и дезинфекции, и уборки казарм, проветривания их, поддержания нормальной температуры в помещениях, и выдачи больным дополнительного калорийного питания (небывалый в практике случай!), и прекращения на этот период всех строевых занятий, и проверки качества верхнего и специального обмундирования у здоровых работающих и т.д. и т.п.

На всё согласен был командир. Не стал только оформлять всё это в виде приказа (опять же нарушение), но лично проверял выполнение по ротам всех рекомендованных мною мероприятий. И даже несколько раз вызывал к себе Болтянского, как всегда противившегося выдавать что-либо дополнительное личному составу, особенно, что касалось мясных продуктов, масла и сухофруктов.
Мы все выдержали неделю серьёзного напряжения. Потом вспышка быстро пошла на убыль. Новых больных, благодаря всеобщим заботам, не появлялось, а заболевшие стали приходить в норму без каких-либо осложнений. Слава богу, ЧП миновали. Но повозиться всем нам пришлось порядком - поработать и в санчасти, и в ротах. Скорее, больше непосредственно в ротах, чтобы не заставлять даже больных с лёгкими формами простуды бегать по холоду к нам и обратно. С этого момента вера командира в наш медицинский тандем ещё более окрепла...

А мы на время вспышки даже прекратили проведение собственных физкулътурно-закаливающих мероприятий: прогулки, пробежки и морские купания - не до этого было. Но как только напряжение спало, снова стали ходить на бухту и, несмотря на перерыв в занятиях, возобновили наши водные процедуры. Правда, они напоминали скорее моржевание, нежели обычное купание, так как температура воды, по данным собственных замеров, уже держалась у берега в пределах +5 +8°С! Поглубже, подальше от берега, она была повыше градуса на три-четыре, но заплывать на несколько десятков метров от спасительных прибрежных скал никто из нас уже не решался. Витамин тоже порой пытался следовать нашему примеру, но после первого погружения моментально пулей выскакивал на берег и срочно одевался во всё наличное. И только после этого проводил усиленную разминку. Мы же делали её в "разоблаченно-спортивной" форме.

Было бы дело, если бы кто-либо из нас последовал примеру наших подопечных. Но и тут нашей медицинско-оздоровительной команде повезло. И даже недельный непрерывный контакт с больными не привёл к неприятностям. Конечно, мы не только купаниями оздоравливали себя. В нашем распоряжении были и витамины и доп. (дополнительное) питание (благодаря всё тому же Шмидту, готовившему с Витамином по вечерам прекрасные блюда из доп. продуктов), была и тонизирующая "tincturа amarаe", так и не опробованная командиром, но лично нам доставлявшая дополнительную гамму удовольствий.


Действительно, настоечка получилась на славу! Немного, правда, горьковатая, но это даже придавало ей некую пикантность. А по горячительно-согревающим качествам она заметно превосходила ароматный виноградный бальзам прошлогоднего производства. И вечерние трапезы с возлиянием успокоительно-целительного напитка частенько были завершением нашей многотрудной дневной деятельности. Спали мы втроём в нашем лазарете, который чаще всего был свободен от больных. Исключением явилась только что пережитая всеми вспышка.
Однако самым важным декабрьским событием для всех военных и гражданских работников отряда явилось ожидавшееся всеми закрытие завода, ставшего совершенно нерентабельным. Разные чувства овладевали нами при этом. Предстояло ожидание решения командования относительно судьбы нашего отряда. Или его будут расформировывать, разбрасывая отдельные подразделения по другим отрядам, либо сохранят как "боевую" единицу для решения уже иных задач. Во всяком случае, отряд будет перебазирован с острова. Это не устраивало всех гражданских работников, живших на острове, которым уже некуда было податься в поисках работы. Не радовало и семьи офицеров, которым приходилось сниматься с обжитых уже мест.
Я же был рад предстоящим переменам, надеясь всё же, что буду находиться во Владивостоке, поближе к дому. Почему-то я тогда не думал о том, что отряд могут забросить вообще в тайгу - к чёрту на кулички. А тогда бы нашей молодой семейной жизни вообще грозила полная катастрофа.

Вскоре отдельные подразделения из отряда стали передислоцировать куда-то в город, работы стало заметно меньше, и я, пользуясь возможностью, стал почаще бывать дома. Командир уже не возражал изменению режима моей работы, видя, что это нисколько не отражается на качестве медицинского обеспечения. Другим тоже было до меня недосуг - каждый офицер решал сейчас свои собственные семейные проблемы.
Дома же у нас царила семейная идиллия. Сын уже хорошо узнавал меня, что-то лепетал при встрече, просился на руки и радовался более частому общению с представителем сильного пола. Конечно, ему доставляло удовольствие крутиться на вытянутых вверх руках, подлетать к потолку, кататься на бешеной скорости в коляске по комнате, да и просто сидеть у меня на коленях и заниматься своими делами в тесном общении с родным человеком, в общем, не столь уж часто бывающим дома. Ну, а каждый молодой родитель знает, что такое иметь сына и какие чувства овладевают тобой, когда ты рядом с ним - весёлым, улыбающимся, радующимся, здоровым и даже орущим во всю глотку в знак своего полного несогласия с поведением своих родителей. Тут уж чувствуется его характер. И чем громче и настырнее требования, тем увереннее можно смотреть в его будущее - такой в жизни не пропадёт, не поддастся трудностям... Наш, в общем, орал довольно сильно. Но мы с женой в ту пору не знали всех тонкостей психологии поведения столь малых ещё существ и считали рёв не совсем естественным состоянием, особенно в ночное время. Поэтому порой разными способами пытались умерить пыл формирующего свой характер младенца (иногда и не совсем гуманными). И удивлялись, что это вызывало у него ещё большее противодействие.

Такая, более-менее приемлемая, семейная жизнь продолжалась у нас уже около двух недель, как вдруг, как гром среди ясного дня, меня сразил на месте совершенно неожиданный приказ - отправляться врачом эшелона за молодым пополнением - куда-то на запад. Назавтра же мне надлежало явиться в экипаж для инструктажа и для представления начальнику эшелона.



ЭШЕЛОН!

В дорогу

На воинской службе всегда готов к неожиданностям, но меня лично они всегда выбивают из колеи - я с трудом адаптируюсь к новым условиям, и любая, новая, незнакомая работа всегда вызывает у меня значительное напряжение.
Иду в новую неизвестность с какой-то внутренней настороженностью. Представляюсь командиру эшелона, знакомлюсь с командирами рот, взводов. Командир - подполковник из какого-то ВСО - спокойный, не грубый, не вспыльчивый, на первый взгляд, даже несколько заторможенный. С такими всё-таки легче, чем с неврастениками, взрывающимися, как бомба, по каждому поводу. Замполит - подполковник Калина - добродушный, жизнерадостный, мягкий человек, с постоянной улыбкой на лице; невысокого роста, "кругленький", как "катышок". Впечатление от знакомства с ним весьма приятное. Вот такие люди и должны быть воспитателями в коллективах. Я сразу сблизился с двумя старшими лейтенантами - командирами будущих рот. Один - весёлый, бесшабашный грузин.  Фамилию его, конечно, не помню: то ли Джепаридзе, то ли Шенгелия, то ли ещё как-то в этом роде. Но это неважно. Важно то, что он был прекрасным парнем – жизнерадостным, остроумным и во многом скрасил нам эту поездку бесконечными рассказами, анекдотами, прибаутками. Другой - удивительно красивый парень - уравновешенный, внутренне собранный, хорошо сложенный, крепкий - настоящий русский мужчина и телом, и характером.

Никого из моих новых знакомых это назначение не волновало. Даже, наоборот, некоторые с удовольствием восприняли перемену обстановки и более чем недельный отдых - при следовании к месту назначения. А ехать предстояло в Среднюю Азию - в Кокандский район, расположенный где-то в Ферганской долине. Так что и для меня такое путешествие было весьма заманчивым и интересным. Некоторые из офицеров уже успели побывать в подобных "экскурсиях" и вполне положительно относились к предстоящей поездке.
На инструктаж собралось много народу - инструктировали офицерский состав сразу нескольких эшелонов. Вёл инструктаж незнакомый мне полковник, по-видимому, начальник экипажа – подразделения, куда прибывают новобранцы. Сразу напугал молодых и неопытных, вроде меня, всевозможными сложностями, огромной ответственностью, многочисленными задачами. И сразу начал спрашивать молодых об определении, назначении эшелона, согласно уставным положениям. Те, на моё удивление, весьма чётко отвечали на все его вопросы, и даже весёлый грузин здорово отрапортовал ему (по-русски) о своих задачах, как командира роты. Спросил бы меня, я вряд ли бы ему что-либо внятно ответил, кроме моих собственных пониманий своих обязанностей по организации медицинского обеспечения экипажа в походных условиях. В принципе, я и прибыл на инструктаж, чтобы получить здесь конкретные указания на этот счёт.
В конце концов, основной инструктаж по своей, медицинской части я получил от командира эшелона и замполита. Главное - требовалось получить аптечку на поход (обязательно проверив её содержимое!), запастись деньгами на поездку и быть готовым к отбытию такого-то к десяти ноль-ноль.

Оставалось ещё несколько дней на сборы. Я оформил командировку в отряде, получил необходимую аптечку с минимальным запасом лекарственных средств, несколькими шприцами и термометрами, и последний день даже провел дома. Не хотелось, конечно, покидать семью перед новогодними праздниками, но что поделаешь! Сколько мы пробудем в пути, как много времени потребуется на комплектование эшелона, что вообще нас ждёт при этом в дальних и незнакомых краях, - мы все об этом имели весьма смутное представление. Меня беспокоило и то, как останутся без меня на такое долгое время жена и сын, не случилось бы что непредвиденное, не заболели бы! Надежда была на хороших соседей, которые всегда готовы были прийти нам на помощь.
Утром в день отъезда встали пораньше, ещё раз обговорили все детали раздельного существования. В восемь тридцать обнялись, я поцеловал сына, покрутил его на прощание в комнатном поднебесье, пожелал обоим держаться и не болеть, и с тяжестью на душе отправился на перрон, к месту общего сбора.

После встречи с нашей веселой командой на душе посветлело, грустные мысли сами собой исчезли. Предстояла довольно приятная часть путешествия, фактически не грозившая нам никакими осложнениями. Строевых офицеров, правда, беспокоило наличие в команде старшинского состава, которые могли выкинуть в пути разные штучки. Но в моём подчинении пока никого не было, а помощников на обратный путь я надеялся получить на месте, из числа новобранцев. Из многих сотен человек всегда можно было найти одного-двух близких к медицине ребят.
Итак, в путь! Устроились в купейном вагоне, практически все вместе. Получили постельное бельё, разместились. Наше, уже сдружившееся трио, - вместе с понравившимися мне ребятами (грузином и старшим лейтенантом Толей Поляковым) расположилось в одном купе. Сразу начались разговоры, повествования бесчисленных историй из опыта военной жизни, анекдоты... А за окнами вагона мелькали картины зимнего Приморья, ещё не знакомые мне во всей своей сверкающей под декабрьским солнцем заснеженной красоте.

Дальняя дорога. Кто не любит её, кто не стремится к ней, кто не наслаждается радостью "быстрой езды", беспрерывно меняющейся панорамой несущегося назад пейзажа. Я уже не первый раз совершаю это транссибирское путешествие. Любовался бескрайними просторами страны осенью, летом. Теперь вот зимнее путешествие. Сибирская тайга с непролазными чащобами, замёрзшими болотами, извивающимися руслами покрытых льдом заснеженных рек; небольшие поля около редких деревушек, убогие дороги, стога сена - вот основные картины, общая панорама сибирской природы... Бескрайние дали, безлюдье, бездорожье, одиночество, дикая природа, уснувшая сейчас на долгие зимние месяцы, грусть и тоска, охватывающие тебя при виде этой унылой картины...
Но ребята наши не тужат. Разговоры, игры в шахматы, в домино; в соседнем купе организовали пульку - так время летит быстрее. Весёлый грузин рассказывает одну за другой бесконечные истории о своих любовных похождениях, о бесчисленных "жрицах любви", встретившихся ему на его жизненном пути, о томных часах, проведённых наедине с ними и о некоторых нежелательных последствиях такого рода знакомств. Показывает нам обязательные атрибуты теперешних любовных походов, в частности, шприцы и антибиотики, используемые им при каждой незапланированной встрече. Да, весьма опытный товарищ. Я - врач, но знаю далеко не всё из его богатого "профилактического арсенала".

Нам с Анатолием немного странно было обо всём этом слышать. Тоже женатый человек, тоже есть дети. Тоже любит и жену, и детей. Но, видно, бешеный грузинский темперамент не даёт ему покоя ни днём, ни ночью. А запасов юной внутренней энергии хватает не только на свою семью, на выполнение служебных обязанностей, но и на поиски иных приключений и всё новых радостей жизни. В этом смысл, в этом счастье, в этом блаженство - пока есть силы, пока кипит душа, пока не ушла в бесконечность молодость. Надо пользоваться этим счастьем. И он не видит в этом ничего плохого и ничего особенного. Так проходят по жизни многие, и ему странным кажется именно наша отчуждённость и некоторая неразговорчивость при обсуждении "таких обычных" житейских вопросов...
Нас же с Толей более волнуют иные темы: дом, жена, ребёнок. Как они там? Чего бы им привезти, чем порадовать. Жена у него оказалась моей коллегой. Правда, занимала весьма высокую должность в системе городского здравоохранения, возглавляя чуть ли не целое отделение в городской больнице! Я удивлялся этому - в таком-то молодом возрасте! Правда, о возрасте обоих не спрашивал. Анатолию было несколько больше моего - лет двадцать шесть - двадцать семь. Жаль, что у него не было большой увлечённости искусством, играми, спортом. Тогда тем для разговоров у нас было бы намного больше. Но и обсуждать с ним обычные текущие проблемы - о жизни, о службе, о возможном нашем будущем мне было весьма приятно. Было как-то легко находиться рядом с ним.

В нём было что-то из моего далёкого детства. Чем-то он очень походил на моего друга Стаську Сухова - уверенностью, обстоятельностью, знанием жизни, спокойным, уравновешенным характером, твёрдостью суждений, да и самой внешностью - какой-то внутренней красотой, силой и обаянием. Он с достоинством держался среди начальства, был желанным в любой компании, со всеми находил общий язык. Но тоже, как и я, не стремился завоевать авторитет и внимание окружающих рассказами и анекдотами, хотя порой мог вставить и меткое словцо в общую беседу и отпустить незлую шуточку по поводу того или иного события. Лексикон его пока ещё не обогатился обширной стройбатовской терминологией, или же он просто не воспринимал её, сохраняя чистоту своей речи, точно так же, как чистоту своих чувств и рассуждений. Не было у него грубости и жесткости в обращении с младшим составом, находившемся в подчинении у каждого командира роты.
Возможно ли, сохранить эти качества и в последующем, вращаясь совсем в иной сфере жизни, в иных коллективах, среди людей с иными запросами и потребностями? Скольких я видел в жизни ребят, с такими же первоначально душевными качествами, которые, не вынеся "тягот и лишений" воинской службы, становились через несколько лет совершенно иными людьми - грубыми, чёрствыми и даже жестокими, разражавшимися несусветной бранью по любому поводу и без повода - типичными неврастениками со всеми вытекающими для окружающих последствиями. Да, не у всех нервная система способна была противостоять мощнейшему, давящему служебному прессингу. Здесь оставалось либо полностью подчиниться воле сильных и ничего в конечном итоге не иметь в жизни, или самому стать волком среди волков, чтобы "прогрызать" себе дорогу в будущее...

Всё это было у нас ещё впереди. И мы пока не сильно задумывались о сохранности своего внутреннего "я", решая мелкие жизненные проблемы и компенсируя жизненные трудности ещё достаточной энергией молодости, некоторыми (пусть и небольшими) достигнутыми успехами, а главное - надеждами на светлое будущее, которое обязательно должно было вознаградить каждого из нас за лишения на первоначальном этапе воинской службы.
И сейчас мы радовались представившейся нам временной относительной свободе и пытались использовать её в полной мере. Однако с младшим составом всё же приходилось держать ухо востро, ибо они тоже почувствовали дыхание той же самой свободы и по-своему наслаждались ею. Уже на вторые сутки появились признаки некоторого затуманивания сознания у доброй половины сержантско-старшинской группы, и командир срочно ввёл офицерское дежурство с задачами не допустить морально-нравственного падения младшего звена нашего коллектива. И опытные в этих делах ротные командиры то и дело вылавливали прячущихся в тёмных закоулках вагонов подчинённых с некими пузырьками в руках, которые срочно прятались при приближении опасных свидетелей их братания с вакхом. А потом все мы были свидетелями того, как эти пузырьки с красивыми этикетками звонко бились о металлические части вагона, и кристально прозрачная жидкость с бульканьем выливалась в щели тамбура, вызывая мощные эмоции у их бывших владельцев.

По докладам командиру, за первые трое суток поездки было конфисковано и предано земле-матушке более десятка пол-литровых пузырьков, не считая ёмкостей иных размеров. Правда, чувствовалось, что уничтожалось далеко не всё, так как временами сержантско-старшинская команда устраивала у себя в вагоне несанкционированные "выступления" с серьёзными претензиями к своим соседям и административно-руководящему составу вагона в лице молоденьких проводниц. Те же не решались применять к ним всю полноту своей "вагонно-гарнизонной" власти и бежали звать на помощь нас, так что забот у дежурных порой хватало на круглые сутки.
Мне выпало дежурство на четвёртый день поездки. За день я несколько раз побывал на объекте наблюдения - в находящемся по соседству с нами вагоне. Там всё было спокойно. На остановках я внимательно наблюдал за маршрутами движения опекаемых мною младших командиров и тоже не заметил в них ничего необычного. Кто-то сбегал за хлебом. Кто-то на базаре купил картошки, кто-то молока - всё это были вполне разрешенные товары. Во второй же половине дня серьёзных остановок, на которых можно было при случае раздобыть запретный продукт, больше и не было.

К вечеру я вообще успокоился, сходив напоследок на вечернюю проверку вверенного мне на сегодня состава. Все были на местах, и всё было в полном порядке. Доложил командиру и решил немного поиграть в шахматы с партнёрами. Наши игроки в этот момент в купе замполита вчетвером забивали козла и от шахмат отказались. Тогда я решил сходить к одному перворазряднику, с которым уже несколько раз устраивал продолжительные баталии с часами в блиц. Он находился в купе через вагон от нас, и я пошёл туда, минуя и наших подопечных стройбатовцев.
Миновал переход, вошёл в тамбур и вижу картину: трое из их численного состава устроились на сиденье у окна и раскупоривают бутылки. Наготове уже пара стаканов и хлеб с луком (на закуску). Увидели меня и моментально дали дёру в противоположный конец вагона, я спешу за ними. На приказание остановиться те не реагируют. Открываю противоположный тамбур, а там всего один из трёх остался. Стоит и как можно быстрее старается влить в себя содержимое бутылки. Захлебывается, руки дрожат, видит меня, а остановиться не может. Кричу: "Прекратите лакать!" А он не останавливается. Вырываю у него из рук бутылку, смотрю ему в глаза, а в глазах слёзы: "Товарищ старший лейтенант! У меня день рождения сегодня..."

- Так что, по этому поводу напиваться на службе следует?! Идёмте к командиру!
- Товарищ старший лейтенант, дайте допить, иначе нельзя!.. Последний аргумент был особенно оригинален. И я потом долго рассуждал на этот счёт в беседе с замполитом. Отвёл бедолагу в старшинское купе. Приказал старшине немедленно собрать весь личный состав. Через пять минут все были на месте. Пьяных среди них не обнаружил. Значит, вовремя успел. Что же с этим дурнем делать? Спросил фамилию, сказал старшине, чтобы глаз с него не спускал. Предупредил о последствиях всего случившегося, а сам к командиру пошёл.
По дороге в купе замполита заглянул. Битва там ещё продолжалась. Рассказал ему о происшествии, отдал на три четверти заполненную бутылку - успел всё же не дать влить в себя бедолаге опасную дозу! Калина оставил окончательный разбор на завтра, тем более что основное мною было уже сделано. А сегодня пора было уже и спать ложиться - к десяти вечера подходило.
Слава богу, дежурство было у меня единственное, другим офицерам по два досталось. Мы сумели удержать подчиненных от серьёзного морального упадка и сохранить их боеспособность на основной, обратный участок пути.
Шесть дней пути до Новосибирска пролетели незаметно. В Новосибирске была пересадка. Отсюда прямой путь до Ташкента через пустынные казахские степи. Как ни странно, впечатлений от природы Сибири в этот раз у меня осталось немного. Не было ничего особо запоминающегося, или же прошедшие десятилетия стерли в памяти все детали. Зато отчётливо запечатлелись унылые картины степей на следующем этапе поездки. Но до этого был ещё Новосибирск и почти двое суток ожидания поезда.



Новосибирск. Дорога на юг.

Устроились в какой-то гостинице. Во второй половине дня совершили прогулку по городу и в завершение зашли в ресторан (на ужин). Не знаю уж, почему в ресторан, а не в столовую, но вся наша офицерская гвардия, в конце концов, сконцентрировалась именно здесь. Не было только командира и начпрода. Командиру положение не позволяло, а начпрод отпросился у него сделать крюк в родные края, расположенные где-то неподалеку.
Разместились на двух соседних столиках. Какую-то очень вкусную еду заказали (это точно помню). Были ли особые напитки - не помню. Но после ужина все были со светлыми головами. Для меня всё было в диковинку. Я до этого ни разу не посещал подобных заведений. И обстановка, и мебель, и музыка производили впечатление. Качества блюд тоже были на высоте - не то, что у нас в отряде. Большие мастера готовили - не в пример деду Кащею с его пищеблоковскими "старателями".

Молодёжь наша танцевать решилась. Особенно грузин отличился. На этой почве имел даже разногласия с местными гражданскими лицами и серьёзные предостережения на будущее. Но тому всё было нипочем - пистолет с полной обоймой являлся для этого весьма серьёзным аргументом.
Надо сказать, что оружие перед отъездом получил весь офицерский состав эшелона, за исключением меня (вполне мирного представителя медицинской службы). И уже это свидетельствовало о значимости возлагаемой на всех нас задачи. Заглядывая в будущее, я должен заметить, что использовать оружие, к счастью, никому не пришлось, а отдельные демонстративные попытки вытягивания его из кобуры, как оказалось, не давали ожидаемых результатов.

Не пришлось прибегать в демонстрации и нашему другу, хотя дискуссии и единоборства между другими оппонентами вокруг нас имели место. Несколько особенно ретивых было вынесено с поля боя милицией. Других - своими собутыльниками. Настоящая же битва гигантов произошла уже в раздевалке. Один верзила с перекошенной рожей и несколькими шрамами на лице (кстати, именно тот, который предъявлял час назад претензии и нашему другу) вдруг воспылал негодованием к другому парню - тоже крепко сбитому и, чувствовалось по всему, весьма уверенному в себе. Последний уже стал, было, надевать дорогое пальто на шёлковой подкладке, любезно подаваемое ему служителем, когда у дверей показался этот разъяренный тип в сопровождении двух своих дружков. Заметил одевающегося парня и с перекошенным от гнева лицом ринулся, как бык, сломя голову, в его направлении.

Но всё завершилось молниеносно. До большой потасовки дело не дошло. Одевавшийся парень успел вытащить руки из рукавов пальто, оставшегося в руках гардеробщика, и прямым правой встретил подбородок "быка" на противоходе. Раздался сухой удар, и "бык" с подкосившимися ногами стал опускаться на пол. Упасть, однако, ему не дали его телохранители-оруженосцы, успевшие подхватить побеждённого под руки и утащить с людских глаз куда-то в более укромное место. Победитель же спокойно завершил процедуру одевания дорогого пальто и, не спеша, покинул поле боя. Мы тоже поспешили удалиться, не зная всех законов местных полуночных заведений и опасаясь возможных неожиданных последствий своего позднего пребывания здесь в окружении любителей ночных потасовок. Быстро добрались до нашей гостиницы и только тогда почувствовали себя в безопасности.

Ночь и половина следующего дня прошли спокойно. Не было ЧП и со стороны младшего состава. А к вечеру через военного коменданта вокзала приобрели билеты на Ташкент. И вот мы уже в теплых купе пассажирского поезда движемся в южном направлении.
Уставшие за двое суток мытарств в Новосибирске, вскоре легли спать. А наутро были поражены резко изменившимся ландшафтом, открывшимся нашему взору из окон вагона. Голая заснеженная степь простиралась перед нами до самого горизонта. Чахлые деревца рядами вытянулись по обе стороны от железной дороги. На деревцах висело бесчисленное множество гнёзд, порой сплошь покрывавших развилки и ветви деревьев. Проводник объяснил, что это местные воробьи, которые приспособились вить гнёзда на деревьях, за неимением иных возможностей оборудования жилища. А так много их, якобы, потому, что в бытность китайской культурной революции они перелетели из пограничных районов Китая сюда, спасаясь от повсеместного преследования тамошних "хунвейбинов" и "дзяофуней".

Расселились по всей территории, и вот помогают теперь нам в борьбе за целинные урожаи.
Населённых пунктов по пути было мало. Поезд двигался с редкими и непродолжительными остановками. Нам попался очень весёлый проводник - казах по национальности. Бесконечными шутками и прибаутками он постоянно веселил и нашу, и соседние купейные компании. Уже с утра был слышен его дальний клич по поводу горячего чая с сахаром: "Чай горячий, чай густой - проводник ваш холостой!" Не знаю, на самом ли деле это было так, или просто  для красного словца, но он не прочь был пообщаться и с красивенькими молоденькими пассажирками, порой переключая на себя их внимание и симпатии, к явному неудовольствию нашего темпераментного "Гургенидзе", который в нашем купе уже и не появлялся, с утра и до вечера развлекая то одних, то других соседок, независимо от их национальности.
По-моему, в течение первых же суток он перезнакомился со всеми нашими спутницами по купейному вагону и, как само собой разумеющееся, сообщал нам о всё новых и новых приглашениях в гости в разные концы этой весьма обширной республики, а также и в ещё более южные районы, вплоть до отрогов Памира. Выше, в горы он взбираться просто не хотел, хотя предложение посетить один из далёких высокогорных аулов ему было сделано.
Надо же иметь такой талант общения! Другие ребята тоже пытались было последовать его примеру, но эффект был несравненно меньшим. То ли внешность у остальных была не подходящей, то ли темперамент не тот, но приглашений побывать в гостях от местных жителей почему-то никому больше не последовало. Правда, не очень стремился к общению с женскими компаниями Анатолий. И я уверен, что его истинно русская красота - красота былинного доброго молодца, безусловно, привлекла бы внимание юных собеседниц, если бы он захотел этого. И он вполне мог поспорить за обладание женскими сердцами с нашим "Джепаридзе".

Но всё же у юного кавказского донжуана нашёлся один соперник, совершенно неожиданно привлекший внимание хорошенькой, правда, не совсем молодой узбечки из соседнего купе, следовавшей, как и мы, до Ташкента. И этим соперником оказался не кто иной, как сам замполит - добродушный Калина! Он часами просиживал в компании миловидных соседок и, по всему, его задушевные беседы (неизвестно на какие только темы - но явно не политические) пришлись по вкусу его слушательницам. Порой и они доставляли ему удовольствие своими рассказами, и тогда слышался его добродушный смех, или ободряющие возгласы в адрес собеседниц.

Неоднократно в это открытое купе забегал и наш ценитель женских сердец. Но его не слишком сдержанные шуточки и довольно острые выражения не вызывали положительных эмоций у всей женской компании. Так что тот решил не терять здесь напрасно время, и переключился на другие, более доступные для его темперамента "объекты". Наш же главный воспитатель был оценен этим коллективом по достоинству и с удовольствием проводил у них всё дневное время суток. В конце концов, именно он получил от этих женщин реальное приглашение в гости (в самом Ташкенте!) и притом для всей нашей офицерской команды! "Дзердшинашвили" даже рот раскрыл, услышав об этом. Но тоже не преминул воспользоваться представившейся вдруг возможностью.


Ташкентские приключения

Старый Ташкент 1961-го года. Он открылся перед нами удивительной архитектурой старинных зданий, мечетей, колонн; ярчайшими красками, мозаичной облицовкой фасадов, чудесными фонтанами, бьющими на площадях, в центре города. Поразили нас и узенькие улочки, ведущие к окраинам, и ещё более тесные переулки, и одноэтажные домики, и глиняные строения. Какое своеобразие, какой контраст, какая оригинальность! И всюду зелень деревьев, кустарников, чуть ли не цветы в садах, за изгородями. Неужели, это сейчас, в такую-то пору! И неужели, всё это в нашей стране! Как она огромна, разнолика, противоречива в своих противоположностях... Печёт солнце. В шинелях невыносимо жарко и душно. Где бы их оставить на время прогулок?..
Наконец, мы в гостинице. Скидываем шинели, шапки - хоть вздохнуть можно спокойно. Поезда ждать почти двое суток - времени на знакомство с городом хватит. Да ещё вечером в гости приглашают: неудобно отказываться.

Решили с Анатолием вначале посетить местный восточный рынок. Сколько слышали о его богатствах, разнообразии товаров, о шумной торговле, непривычной для нас дешевизне продуктов. Может, что и купить удастся - задел был бы сделан. Неизвестно ведь, что дальше будет. О Фергане, конечном пункте нашего путешествия, мы фактически ничего и не знаем.
До базара шли пешком. Какими-то длинными, узенькими улочками, переулками, минуя длинные ряды одноэтажных неказистых домиков и садов за изгородями. Шли среди пестрой толпы, которая по мере приближения к базару становилась всё больше и больше. Наконец, вот он - шумящий, кричащий, пестрящий разноцветными одеждами, тканями, тюбетейками, изобилующий всевозможными свежими и сухими фруктами. Каждый продавец громко расхваливает свой товар, заманивает покупателей.
Нас интересуют, прежде всего, фрукты - огромные зелёные в полоску арбузы, длинные жёлтые дыни, различные сорта винограда, гранаты, персики, абрикосы, инжир, урюк, изюм. Спрашиваем у хозяина самых лучших на вид сортов винограда. - Ба! Дороже, чем во Владивостоке! Может, у других дешевле? - Оказывается, и у других почти столько же. То же и в отношении остальных фруктов, а также всевозможных восточных сладостей. Нет, здесь не разбежишься. Не зря говорили, что в больших городах на базары лучше не ходить - одно расстройство.

Проходим между рядами торговцев. Внимание привлекает лежащий на прилавке громадный арбуз - такой и не поднимешь! Спрашиваем у продавца: "Сколько?" Оказывается, сорок килограмм! Ценой даже и не интересуемся. Походили, попускали слюнки; в конце концов, всё же купили по ломтику сочной дыни, и на этом знакомство с восточной фруктовой экзотикой для нас было закончено. Осталась надежда на районы - там, говорили, всё намного дешевле.
К вечеру весь офицерский состав во главе с Калиной отправился по данному нам адресу. Долго крутились какими-то закоулками, наконец, нашли. Дом одноэтажный, добротный. Комнат много, по крайней мере, нас провели по трём, не считая прихожей. Разместили в самой большой. Там уже, помимо нас, собралось с десяток человек - родственников и знакомых. Поздоровались и тоже уселись на корточки на огромный мягкий ковер во всю комнату. Сидим, беседуем. Хозяева включили телевизор.

Вскоре накрыли большой, во всю центральную часть комнаты стол на низеньких ножках и начали разносить яства. В памяти остались многочисленные фрукты: яблоки, виноград, гранаты, персики, абрикосы, дыни - и плов по-узбекски таких удивительных вкусовых качеств, что мы чуть языки не проглотили. Ели плов руками, предварительно вымытыми, конечно. Пришлось и рукава рубашек засучить, чтобы не запачкать жиром, текущим по рукам, который приходилось слизывать языком, как - нам показали хозяева. С непривычки сразу и не получалось, и мы завидовали местным "специалистам", длинные языки которых так и ходили снизу вверх по голым предплечьям, вовремя успевая ухватить текущие от пальцев желтоватые струйки.

Были и какие-то напитки, но от них у меня не осталось особых впечатлений. Да и вообще в памяти осталось очень мало. Помню заполненную людьми комнату, яркие одежды, тихие разговоры, работающий телевизор, длительное сиденье в позе лотоса, затекшие ноги, жирные руки, которые я вытирал носовым платком, и чудесные фрукты, которые постоянно предлагали хозяева.
Застолье закончилось поздно вечером, и хозяева оставили нашу офицерскую гвардию ночевать у себя. Разместили в нескольких комнатах. Для всех нашлись и простыни и одеяла. Мы, молодые, улеглись в одной комнате. Старшему составу в лице Калины предоставили отдельные покои со всеми удобствами, как сказал потом наш счастливчик. Темпераментный "Джепаридзе" на этот раз держался довольно спокойно и не претендовал на нечто большее, чем предоставленная нам "коммунальная квартира".

Ночь прошла спокойно, если не считать могучего храпа, исходящего из двух точек нашей "каюты" и, кроме того, доносящегося с ещё большей силой откуда-то из-за легкой перегородки, где концентрировалась основная масса отдыхающих из числа хозяйской команды. Но, несмотря на эти небольшие осложнения, мы все быстро заснули, а на утро, после предложенного нам завтрака, от души отблагодарив приветливых, гостеприимных хозяев, мы, молодые, отправились в свои собственные гостиничные апартаменты.

Вскоре здесь появился и главный виновник нашего торжества - пора было готовиться к дороге - поезд должен был отправляться вскоре после полудня. Калина хоть и не выспался за ночь (от избытка впечатлений), был весел и, как всегда, добродушен. Начинаем собираться в дорогу. Вдруг видим, замполит наш что-то забеспокоился. То к тумбочке устремится, то к кровати, то к вешалке, то к шкафу.
- Что случилось? - спрашиваем.
Калина бледный, страшно взволнованный, даже сказать сразу не может:
- Не знаю, куда портупею с пистолетом сунул...
Ищем вместе - нет нигде! Да и искать-то негде - всё на виду… Значит, у гостей оставил!
- Вспоминайте, куда его положили, когда спать ложились? - спрашиваем.
- Да на подоконник, кажется… рядом с кроватью. (Ишь ты, у него ещё и кровать была!)
Но сейчас уже не до этого! Надо бежать вместе - спасать подполковника.
Побежали втроём - хорошо, что не очень далеко до гостей было. Откуда только прыти столько у замполита взялось! Не угнаться за ним молодым было...
Вбегаем в дом, хозяева спят - после гостей отдыхают. Пришлось разбудить хозяйку. Та даже испугалась, увидев наши физиономии. Сразу и не поймёт, в чём дело. Когда поняла, просветлела:
- А я испугалась, вдруг, что серьёзное случилось! Так там и лежит, где оставили - у нас ничего пропасть не может.

Что испытывал в душе счастливчик, когда взял в руки портупею с оружием, когда проверил наличие патронов и убедился в их полной сохранности? Сел на стул и встать не может! Это с его-то спокойным и полностью уравновешенным характером! Хозяева понять его не могут:
- Зачем так волноваться! Знали бы, что эта "оружия" здесь осталась, сами бы принесли к вам в гостиницу. Чего тут особенного? - забыл, с кем не бывает.
Да, далеки были эти сугубо гражданские люди от наших уставов и от самой военной службы. Знали бы они, чем грозила бедняге эта потеря! Смилостивилась над ним судьба - ведь и окно было приоткрыто, правда, во двор выходило. А во дворе и дети бегали! Всякое могло случиться!
Хозяева будто поняли наши мысли:
- Нет, у нас бы не взяли! Гостей у нас уважают.
Мы в этом и не сомневались! Прочувствовали на себе вчера их доброе отношение. Поблагодарили ещё раз хозяев и простились с ними уже окончательно. Надо было спешить на вокзал к отходу поезда.


Фергана

До Ферганы добирались недолго, кажется, на следующий день были уже на месте. Здесь был пункт формирования нашего эшелона, и призывники должны были направляться сюда со всех окрестных районов.
Вот она, эта благодатная, райская местность - огромная ровная долина, окружённая почти со всех сторон горами. Горы еле видны за многие десятки, если не за сотню километров. Тепло, солнце, безветренно. Зеленеют деревья, трава, кустарники. Разве подумаешь тут, что на дворе конец декабря! Такая погода у нас, в средней полосе, стоит в конце апреля, когда уже вовсю греет солнце и можно ходить в легкой одежде. Кругом неказистые на вид постройки - всё больше одноэтажные строения.

Здесь нас уже ждали. Устроили без каких-либо проблем - кажется, в самом экипаже. Первым делом пошли в столовую. Она находилась совсем рядом. Опять-таки поразили цены. Только здесь они были такими низкими, что и представить себе было невозможно. И, главное, - выбор блюд, которые нам во Владивостоке в последнее время и не мерещились (голодный период тогда переживали).
Налегли на молочные продукты, которые видели у себя особенно редко. Кефир, сметана, творог. Затем пельмени. Десерт из фруктов. Чудесный компот. А качество продуктов! Сметана уж совсем настоящая, - не разбавленная несколько раз на базе и в магазине, как у нас частенько бывало. По крайней мере, ложку поставишь, а она даже не колышется - не то, что в нашей "кефирной"! Масло сливочное - будто вологодское! В пельменях мясо настоящее - не булка какая-то. Виноград "дамские пальчики" свежайший - по сорок копеек килограмм! Вот где объесться можно! В буфете сухофрукты разные: чудесный урюк, изюм; всякие сладости... Живут же люди в этой райской долине! Ладно, хоть посмотрел на эту благодать, хоть что-то с собой привезти можно. По крайней мере, сухофрукты. Дети же без витаминов почти сидят.
Мы с Анатолием сразу закупили по нескольку килограммов урюка, яблок, изюма. Вдруг это всего счастливая случайность?! Тогда как жалко будет. Надо было ещё и "тару" для транспортировки искать - мешки какие-нибудь. Потом на почте достали.

Вскоре после завтрака командир собрал всех на инструктаж. Эшелон будет подан через трое суток. С завтрашнего дня должны прибывать новобранцы. Тогда и начнётся основная работа. Для меня в данный период особых забот не было. Всё было сделано медицинской комиссией. С внезапно заболевшими будут разбираться в медпункте. Моя задача организовать всестороннее медицинское обеспечение в эшелоне на пути следования. Единственное, что следует сделать, получить медикаменты - это не сложно. Сделаю это завтра. Но надо и на призывников посмотреть, может, и пообследовать их немного перед выездом. (Исследовательские замашки у меня уже начали проявляться, и я представлял себе, какую ценность могли бы иметь материалы подобного обследования для последующих наблюдений, уже в Приморье). Правда, при мне не было почти никакой аппаратуры, за исключением аппарата для измерения кровяного давления, часов с секундной стрелкой и нескольких градусников. Но и этого на первых порах было достаточно.

Пошёл в медпункт. Познакомился с местной военной медициной. Оказались наши, русские врачи, тоже выпускники академии. Дали мне много ценных советов - чего следует опасаться в дороге, как и в каких пунктах заказывать дополнительные лекарственные средства, как и где проводить санитарную обработку личного состава, какую вести документацию. Поговорили вообще о медицине, о нашей Alma Mater (академии). Договорились, что аптечку заберу у них в последний день, перед самым отправлением - всё уже было подготовлено. Я тут же познакомился с положенным мне "штатным" имуществом и медсредствами и был удивлен столь малым количеством лекарственных препаратов, выдаваемых на такую дорогу.

Коллеги посоветовали мне познакомиться также с некоторыми местными достопримечательностями, и, в первую очередь, с восточной баней - сильное впечатление производит. В баню нам и так следовало сходить - уже более недели не мылись, да притом была дорога с двумя пересадками. В тот же вечер собрались. Пришли. Снаружи - ничего особенного: какое-то не очень большое и довольно мрачное здание - и не подумаешь, что баня. Но внутри всё поражало. Моющиеся ходят, окутанные простынями. Вместо широкого банного зала с многочисленными скамейками для моющихся, тазами, сложенными в пирамиду, нашему взору предстали небольшие по объёму и невысокие "кельи" с арочными, полукруглыми потолками, с одной-двумя каменными скамеечками, с тусклыми лампадами, стоящими в небольших оконцах, типа амбразур и отбрасывающими тусклый свет в затуманенное паром помещение. В некоторых "кельях" огни были разноцветными - красными, синими, оранжевыми.
Ни жары, ни духоты особой не ощущалось. Откуда брался пар, было непонятно. В воздухе стоял нерезкий пряный аромат, очень приятный, не раздражающий, а, наоборот, успокаивающий. Что это был за запах, какого растения, или целого букета растений, выяснить нам не удалось... Ни парилки, ни душевых сеток нигде не было. Мыться пришлось обычным способом, набирая воду в тазы и растираясь мягкими мочалками. Их мы вместе с мылом взяли с собой заранее.

Прошлись по нескольким соседним "кельям". Посидели в каждой из них, подышали специфическим для каждой ароматом, получили своеобразное ощущение и от цветовой гаммы. Безусловно, и цветовое оформление и запахи являлись важными элементами "священно-действия" в период "омовения" и, бесспорно, оказывали сильное эмоционально-психологическое воздействие - вместе с уединен-ностью, полумраком, видом каменных стен, низких, будто нависающих над тобой арочных потолков. Пребывание здесь должно было явно способствовать не только внешнему, но и внутреннему очищению, раздумью, самоосмыслению, успокоению и входило, по-видимому, в общую систему культовых обрядов востока.
Правда, потом мы узнали из расспросов местных жителей, неплохо говорящих по-русски, что не везде у них так, и каждая баня заключает в себе специфическое своеобразие. И целью пребывания в них, как мы точно заметили, является не одно лишь внешнее очищение посредством смывания насевшей на тебя снаружи грязи. Избавление "от грязи внутренней" - куда более важная для человека задача, и пребывание в этих заведениях должно было как раз и служить этим целям.

С главной (второй) задачей у нас по неопытности с первого захода ничего, конечно, не получилось: тут система была нужна. Но с первой задачей справились прекрасно - оттёрли и отмыли всю насевшую на нас снаружи грязь. Правда, из белья сменить пришлось только трусы, носки и майку - стратегических запасов нижней и верхней одежды мы с собой не брали. Но и этого в данном случае нам было вполне достаточно. На этом знакомство с местными культурно-религиозными достопримечательностями у нас закончилось. На следующий день предстояла активная работа.
Утро для меня началось неожиданным вызовом командира. Вхожу, докладываю. Он спрашивает, чем занимаюсь сейчас, получил ли медикаменты.
- Нет, - отвечаю. - Заберу в последний день, они пока не нужны, да и надежнее им в санчасти находиться. А сегодня планирую с новобранцами знакомиться, с медицинской документацией...
- Вам предстоит ещё одним делом заняться - и не менее ответственным.
"Что ещё за дело, думаю. Неужели что-то упустил важное в своей работе?" Моментально перебираю мысленно свои задачи - нет, промахов пока что нет. Всё впереди еще... А командир продолжает:
- Необходимо сегодня же начать приём продовольствия для эшелона - начпрод задерживается, можно не успеть к сроку!(?!)


Вот это приказ! Такого я и предположить не мог! Как всегда, козла отпущения среди медицины находят. Нет бы, одному из командиров рот это поручил - ему всего одну роту принимать предстоит, на мне же весь эшелон висит в плане медицинского обеспечения. Сразу нахожу массу аргументов невозможности этого: проверка всех медицинских книжек, проверка на форму "О" (на вшивость), опрос жалоб с задачей оценки здоровья и выявления возможных инфекций, ещё задача начальника медицинской службы флота - по инструментальному обследованию контрольной группы новобранцев в местных условиях (последнюю я сходу придумал, хотя сам и планировал кое-что сделать в этом плане). Мне и без продовольствия все двое суток без сна и отдыха крутиться придётся. Да ещё задача - фельдшерский состав подобрать для помощи в организации медобеспечения. Не дай бог, проглядеть инфекцию - тогда в дороге ЧП будет! Здесь вместе с местной медициной работать придётся.
Смотрю, у подполковника на самом деле сомнения появились, больше не настаивает. А я бью дальше:

- Вот как раз и иду к ним сейчас, чтобы этими проблемами заниматься. Говорят, что в одном из ноябрьских эшелонов то ли дизентерия, то ли иная какая инфекция в дороге возникла. Так тогда всем досталось по прибытии... А тут уже двоих носителей выявили (придумываю дальше - всё равно не проверит, а страху нагнать на командира можно - вспышек они, командиры, тоже ох как боятся!).
- Товарищ подполковник! - продолжаю я. - Давайте подождём ещё немного. Должен же капитан вернуться к сроку. Нет, так кого-нибудь из командиров рот временно назначьте. А я тоже включусь - качество продовольствия проверить надо, ассортимент продуктов - это уже мои задачи.
Смотрю, подействовали мои аргументы, вроде убедил (напугал) командира. Ну, а как же иначе! Иначе бы вся моя работа кувырком пошла. Точнее, её бы и вовсе не было. А чуть что, - все шишки на меня бы свалились - и сверху (от медицинского командования), и снизу (от самого теперешнего командира).
- Идите, - говорит. - И докладывать в установленном порядке не забывайте!
Это была победа! Но я был полностью прав. Работать пришлось двое суток, правда, ночью я всё-таки спал. И на самом деле, выявили и отстранили от эшелона нескольких хронических больных и больных острыми респираторными заболеваниями, И вдобавок, я всё-таки успел обследовать около сотни новобранцев, использовав аппаратуру у начальника медпункта отряда. Так что работа была выполнена по максимуму, о чём я и доложил командиру.

Тот был удовлетворен моей деятельностью. Но ещё больше обрадовало его возвращение нашего пропавшего начпрода, загулявшего несколько дольше отпущенного ему времени. Но он сходу включился в работу и успел загрузить продвагон к положенному сроку.
Особых забот с продовольствием у меня, как врача, не было. Все продукты выдавались по разнарядке, в основном, в консервированном виде. Правда, здесь мы не учли одного обстоятельства - силы декабрьских сибирских морозов на фоне ненадежности нашей вагонно-локомативной техники. А техника, как всегда в экстремальных условиях, подвела. Уже при подъезде к Новосибирску вышла из строя обогревательная система в продвагоне, и температура там сразу упала до -30 -40°С! А такую температуру, как оказалось, не выдерживает наша стеклотара, и большинство банок с консервированной продукцией полопались. Конечно, такой вариант событий надо было предвидеть, но способностей "стратегического предвидения" ни у кого из всей нашей команды не оказалось. Правда, комендантские власти по пути следования не оставили на голодном пайке наш "колёсный батальон", однако волнений и хлопот в пути заметно прибавилось. Но это всё было впереди, а пока мы только собирались в дорогу.


На пути к дому. События в Коканде.

И вот, наконец, наступил час "X", и мы, запасшиеся в дорогу всем необходимым, тронулись в путь. Мне по штатному расписанию было выделено два купе: одно для лазарета, другое - для амбулатории. По идее, должно было хватить, так  как держать больных в поезде я не собирался.
Я разместил свой сильно увеличившийся багаж в свободном купе (лазаретном), там разместился и сам. Второе подготовил для приёма больных. Теперь о багаже. Несмотря на занятость работой, я сумел запастись в конечном пункте нашего пребывания возможно большим количеством витаминосодержащих продуктов - в виде урюка, изюма, сушёных яблок, смеси сухофруктов, чернослива - в общей сложности килограмм на двадцать по сравнительно дешёвой цене. А в последний момент прикупил ещё с десяток килограммов замороженного винограда "дамские пальчики" - удивительно вкусного и сладкого. Его я поместил в холодильник в продвагоне, так что сохранность его до конца пути должна была быть обеспечена. Из вещей для жены купил какие-то безделушки и яркое шёлковое платье. Покупать что-либо специально для сына было ещё рановато. Ему важнее всего были в наших условиях "продовольственные товары", дефицит которых у нас ощущался тогда довольно сильно.

В помощники себе я отобрал двух ребят с фельдшерским образованием. Один особенно мне понравился: спокойный, уравновешенный, весьма знающий в области профилактики и оказания медицинской помощи. Хорошо владеет русским. Как и большинство новобранцев, тоже житель Кокандского района. Второй из отобранных владел русским значительно хуже, да и знания его не внушали особого доверия. Взял его на всякий случай - пускай учится и помогает нам обоим. Других же призывников с медицинским образованием в эшелоне выявлено не было.
Путь эшелона проходил через Коканд - район основного призыва новобранцев. Там должна была быть непродолжительная остановка. Но ведь от призывников сейчас можно ждать чего угодно, особенно, если вдруг встретятся с родными и знакомыми. Командир, по-видимому, был предупреждён об этом, и он отдал строгий приказ - не открывать двери и никого не выпускать из вагонов. И даже, кажется, решил вообще не останавливать поезд на полустанке.
Минут за десять до прибытия на станцию в вагоне началось какое-то волнение. Я выглянул из купе, смотрю, бежит командир, бегут офицеры. А снаружи слышится непонятный гул. Выглянул в окно, а там огромная толпа народу. Все бегут и кричат. Разобрать ничего нельзя в этом орущем хоре, да и кричат по-узбекски. Бегут вдоль полотна дороги, хватаются за вагоны, стучат по стеклам палками, прутьями, руками. Поезд резко замедлил ход и вскоре вообще встал. Вроде, ещё не остановка. Какие-то плетни по одну сторону, небольшие домики; по другую - чистое поле, отдельные деревья.

Я вместе с командиром вбежал в соседний вагон. Там стоит вопль и стоны. Призывники кричат во весь голос, бьют руками в стёкла, пытаются выломать двери - настоящий стихийный бунт. Среди этой ревущей толпы в ватниках и тюбетейках носится бледный "Кантария" с пистолетом в руке, что-то кричит (тоже не по-русски), машет оружием, но на него не обращают ни малейшего внимания.
Вся толпа в состоянии аффекта. Новобранцы уже не подчиняются указаниям и приказам, больше того - они никого здесь не слышат и не видят. Видят только то, что за окном - своих близких, родственников, свои родные края, от которых они уже отделены стеклами вагонов. Вой сотен голосов разрывает душу. Командир что-то кричит, тоже выхватывает пистолет, оттаскивает от окон бьющихся в стёкла парней. Но те все лезут и лезут. Льнут к стёклам и снаружи: старики, молодые, парни, девушки. Все с перекошенными от страданий лицами, некоторые с окровавленными руками. Слышится звон разбитых стёкол, ещё, ещё. Это наши обезумевшие парни бьют их прямо руками. Уже льётся кровь, уже я вижу окровавленные руки и пальцы.
Всё! Это уже безумие! Ещё немного и толпа на нас, офицеров, набросится. Их уже ничем не остановить. Продираюсь сквозь толпу орущих и ничего не видящих и не слышащих парней к командиру. Кричу ему на ухо: надо открывать двери, иначе всё, что угодно, может случиться! Одних калек повезём на службу! Тот и сам видит положение дел. Но оценивает ли он ситуацию? На нём вся ответственность. Он бледен, рука с пистолетом дрожит. Что будет, если все разбегутся!.. А если покалечат себя и офицеров растерзают?! Это вполне реально... Тут и "Джинашвили" к нам продрался.

- Не удержать, товарищ подполковник! - кричит. - Уже четверо раненых. Три стекла наполовину разбили!
Командир решился:
- Открываем двери! Остановка на тридцать минут.
Комроты продирается к тамбуру, что-то кричит по-грузински, - будто это понятнее, чем по-русски! Сам, наверное, в шоке от всего происходящего. В этом состоянии на родной язык переходишь, или только русский жаргон спасает. Но наши подопечные и его пока ещё не понимают!..
Открыли дверь. Толпа кубарем сыпется вниз; все бегут - кто вправо, кто влево, кто прямо - находят своих, обнимаются, женщины плачут. Бегут из других вагонов. Беготня стала уже во всех направлениях, крику, кажется, ещё больше. Все ищут своих, кричат, носятся взад-вперед, подлезают под вагонами на противоположную сторону.
К командиру подходят несколько пожилых узбеков. О чём-то разговаривают с ним. Потом отходят. Командир созывает офицеров, даёт инструктаж. Стоять придётся часа два. Ничего не поделаешь. Старики попросили. Просят дать людям попрощаться с сыновьями. Обещают, что всё будет в полном порядке.
Меня волнуют мои порезанные. Сколько их всего в эшелоне, если в одном только "грузинском" вагоне сразу трое?! Иду в свою санчасть. У дверей уже стоят двое со своими родственниками. Сильные порезы пальцев, кисти. Одного придётся оставлять: швы накладывать надо. Обрабатываю раны, накладываю повязки. Все уходят на улицу.

Прибегает мой помощник (фельдшер). Зовет меня познакомиться со своими родителями. Пока больше пострадавших не видно, выхожу на лужайку. Кругом уже дымят костры, жарятся шашлыки, готовится плов. Разложили фрукты, миски, чашки. Нет больше ни криков, ни шума. Все успокоились, нашли друг друга: сидят, тихо беседуют.
Подошли к бивуаку моего фельдшера. Родители немолодые, очень приятные на вид люди. Хорошо говорят по-русски. Из интеллигенции. Мама врач, отец из служащих. Беспокоятся за сына. Просят не оставить его там, помочь в хорошую часть устроиться. Я объяснил, что вряд ли что реальное могу сделать, но поговорю в экипаже с медицинской службой - они-то могут повлиять на распределение. А, в общем, успокоил родителей. Такие ребята, с медицинским образованием очень нужны в каждой части. И работы для него всегда найдётся по специальности. Дали свой адрес, чтобы я написал им о судьбе сына. Попросили и мой - на всякий случай.
Мне надо было идти на свой объект. Чтобы не обидеть хозяев, настойчиво приглашавших меня посидеть с ними, я взял несколько яблок, поблагодарил за гостеприимство и пошёл искать командование.
Офицерско-старшинский состав был среди людей. Кто уже сидел у костра в качестве почетного гостя, кто ходил от одного костра к другому. Командир с замполитом что-то обсуждали у командирского вагона. У моего купе пациентов пока не было. Потом появятся, когда в путь тронемся...


Проходит час, другой, третий - ситуация не меняется. На бивуаке мирно пьют чай из больших пиал, едят плов, закусывают фруктами, ведут спокойные беседы. Командир волнуется - что же будет? Ищет местных "старейшин", но их нигде не видно. Пора отправляться – и так из графика вышли - нагонять придётся... Дал команду офицерам собирать людей. Те пошли "в народ", предупреждая, что время вышло и пора ехать. Паровоз даёт протяжные гудки. У костров начинается движение. Отдельные группы направляются в сторону вагонов. Теперь задача собрать всех воедино, не допустить отставания. Ещё около часа потребовалось на сборы.
Наконец, собрались. Отсутствуют всего двое. Но ждать и искать уже совершенно некогда. Потом местная комендатура разберётся. Трогаемся. Всё происходит тихо и спокойно. Ни криков, ни шума, ни слёз - полное умиротворение со всех сторон. У нас тоже спало напряжение, наступила какая-то внутренняя опустошенность. Лечь бы сейчас да спать до утра. Даже "Чехохбили" не острословит – ему  досталось, пожалуй, даже больше, чем остальным.
Анатолий спокойнее всех. У него всё прошло без потерь и без эксцессов. Удалось как-то найти общий язык с ребятами. Таких спокойных и уравновешенных командиров уважают солдаты, им верят и их слушают. И, как оказалось, даже в таких вот экстремальных ситуациях. Проверив свою команду, он зашёл ко мне поделиться впечатлениями. Я как раз с пострадавшим разбирался. Пришли ещё человек десять, уже из других вагонов. Работы на целый час хватило. У двоих оказались сильные, глубокие порезы. Придётся давать телеграмму и высаживать на следующей остановке.


С Толей много поговорить не пришлось - уже поздно было, да и устали оба. Рассказал он, как со своими "юнцами" справился - прежде всего, спокоен и уверен в себе был. И ещё - вовремя сориентировался, когда поезд тормозить стал, - сказал, что будет остановка. А почему торможение началось, - так встречающие на рельсы легли! Здесь свои порядки...
Лег спать. Перипетии сегодняшнего дня всё крутились перед глазами. Психология поведения толпы, её неуправляемость. Охват эмоциями. Почему так происходит? И ведь ни одного спокойного лица, ни одного с адекватными реакциями. Что это - восточный фанатизм, или нечто иное, присущее всему человечеству? Тогда как быстро можно подчинить толпу власти эмоций. Но как с этим бороться? Сегодня никто из офицерского состава не смог подчинить людей своей власти. Пожалуй, один Анатолий смог. Да и то потому, что был отгорожен со своими подчиненными от остальных, уже разбушевавшихся. И ведь всё это - почти в обычной ситуации. Ну, а если совсем серьёзное случится. Тогда настоящая паника со всеми последствиями.

Толпа становится похожей на дикое стадо, несущееся невесть куда и совершенно не соображающее, что делает. Там ею движет, в основном, страх и неопределённость ситуации. А здесь? Вид бегущих и кричащих родственников? Но почему эмоции так захлестывают разум, мешают рассудочным действиям. И что за биологический закон передачи их друг другу?.. Чтобы остановить толпу, находящуюся в таком состоянии, нужно нечто совершенно неординарное... Нужно быть Чапаевым. - "Заманивай, их, заманивай их, ребята!" А потом вперёд!.. Нет, здесь иная ситуация, и решение могло быть только одно - остановка. Неужели, командира не предупредили о такой вот возможности?.. Что ещё впереди ждёт нас с этими ребятами, сумеем ли наладить дисциплину и доехать без ЧП?.. Скоро Сибирь. Там особенно не разбегутся... А, может, ещё до нового года добраться до дома успеем! Как бы здорово было!..
Но эти последние иллюзии рассеялись у меня уже на следующий день. Поезд шёл медленно, часто останавливался, подолгу стоял на полустанках. Возможно, этому способствовало и то, что мы вышли из графика движения со своей четырёхчасовой задержкой. Вдобавок ко всему, со второго дня пути стали появляться больные с температурой. И мне приходилось разбираться, не инфекция ли какая серьёзная у них - это было бы самое неприятное.
Почему-то много было простуженных. Уж не вспышка ли ОРЗ какая у нас? На всякий случай особенно подозрительных стал помещать в лазарет. Запасы лекарств тают прямо на глазах. Ближайшая точка, где можно пополнить запасы, это Новосибирск. Там уже своя территория начинается, и помощь консультативную оказать смогут. Однако ещё столько до него ехать! Дня четыре, не меньше. Ещё Алма-Ата - впереди.

Этот город я хотел посмотреть - хотя бы из окон вагона. На пути в Ташкент проезжали его ночью. Говорили, что здесь всегда продают чудесные алма-атинские яблоки "Апорт" и по сносной цене. Правда, денег почти не оставалось, в Фергане я Анатолию одолжил: тому на подарки не хватило. Однако и в этот раз не повезло - снова прибыли в тёмное время. На перроне были закрыты все киоски, на вокзале работал только буфет-ресторан, и цены там были соответствующие. Ничего не поделаешь - "парность случаев" (есть такой подлый закон в медицине).
В голых степях Казахстана стало значительно холоднее. Но в вагонах было тепло, и удавалось избавиться от сильных: сквозняков. Я по нескольку раз в день обходил в составе командирской бригады (командир, замполит, врач) весь эшелон: проверяли порядок и санитарное состояние вагонов. Обязательным был и контроль за продпищеблоком. Начпрод подобрал себе знающих кулинарию новобранцев и сумел до отхода обследовать их и снабдить соответствующими документами. Точнее, это сделали мои коллеги в экипаже, заранее отобрав и обследовав соответствующий персонал.
С меню особых забот не было - щи да каша, и компот на третье. Калорийности хватало - консервов было достаточно. Наши юные бойцы, правда, ещё не привыкли к такой пище и на первых порах отвергали её, пользуясь домашними продпайками, занимавшими добрую половину их объёмистых рюкзаков и сумок. На остановках бегали в киоски за хлебом, сахаром. С утра и до вечера готовили себе зелёный чай. Слава аллаху, что иных, более крепких напитков у них обнаружено не было: спасал строгий запрет на это зелье.

Из наших флотско-солдатских кулинарных шедевров им нравился только борщ. Поэтому они всегда с нетерпением ждали обеда, многократно повторяя на наши вопросы о качестве готовой продукции: "Ботщ, ботщ, ботщ, ботщ".
Наконец, доползли до Новосибирска. Ко мне прибыли два врача из экипажа (или из карантинной службы), принесли кое-какие лекарства (процентов сорок от всего заказанного), подсказали, в каких пунктах на пути следования можно будет ещё разжиться медикаментами. Обошли со мной вагоны, выборочно проверили на форму "20" (на вшивость) и (на их удивление!) ни одной не нашли. Но меня утешили:
- Ничего, мол, скоро появятся! Не забудь санобработку в пути провести - в Слюдянке карантинный пункт оборудован.
На том и простились.
У меня лекарств опять на пару дней. Но уже сразу готовлю заявки на следующие большие станции - Иркутск, Красноярск, Чита, Улан-Удэ, Хабаровск, до самого Владивостока. Знаю, что лишнего не передадут! Да так и было! Порой приходилось больше психотерапией заниматься и обычной водой вместо микстуры "отпаивать" (Что сделаешь - таковы нормы снабжения: совсем одинаковые для летних и зимних условий).

С Новосибирска начались сильные морозы - доходили за все сорок! В таких условиях сильно на остановках не разбегаешься. А молодые всё равно бежали - без шапок, в тюбетейках. Бегут изо всех вагонов за хлебом, сахаром, чаем (свой у многих уже кончился). Командиры, конечно, за своих волновались. И не напрасно. Несколько человек всё же отстало. Но догнали потом - комендатура быстро их нам вслед отправляла на пассажирских поездах. Хуже пришлось тем, кто пытался вскочить на ходу в уже мчащийся поезд. Двое таких вот сильно резвых запрыгнули так на подножку, ухватились за железные скобы голыми руками, а двери-то уже закрыты! Стали стучать в тамбурное стекло - и, счастье, что там сержант оказался - через двадцать секунд отпер дверь и втащил наполовину окоченевших бедолаг с полуотмороженными руками в спасительное помещение. Опять же мне ими пришлось заниматься.
А вскоре очередное ЧП - уже по линии пищеблока, то, о чём я уже говорил: затрещали наши стеклянные банки с борщом, капустой, солянкой и иными продуктами, то, чего мы не в состоянии были предвидеть - после выхода из строя отопления в хранилище. Вроде, и жидкости в банках не было, а всё равно растрескались. Пришлось начпроду выходить из положения - временную замену борщу готовить. Выкрутился - опытный уже капитан был. Быстро и дополнительный паёк выбил. С этим тогда строго было - не дай бог, голодными новобранцев оставить - ЧП на весь флот будет! Не то, что с моими лекарствами, – лечи, как хочешь.

Наконец, Слюдянка. Надо делать длительную остановку для санобработки. Правда, у офицерского состава ещё теплилась надежда на празднование Нового года в домашних условиях, и были мнения, чтобы проскочить этот пункт без остановок, но решение медицинской службы было окончательным - "обработка необходима!" Уже более недели в пути, грязи на всех накопилось порядком, да и ползучие паразиты стали появляться на моих подопечных - в одиночку со всеми не справишься.
Управились за полдня. Помыли молодых, продезинфицировали всё верхнее обмундирование, сменили нижнее; сделали генеральную уборку в вагонах (с хлоркой), затем проветрили помещения. Теперь будет надёжнее, хотя до всех паразитов разве доберёшься! Но уже немного пути осталось... Однако как медленно преодолеваем последние тысячи километров. Опять часто простаиваем. Нас обгоняют и обгоняют. И не только скорые, пассажирские поезда, но и грузовые составы...
Вот и канун Нового года. Вот и сам Новый год подошёл. Стоим среди лесов, на каком-то маленьком полустанке. Поздравляем новобранцев. В честь праздника соответствующий ужин устроили. Поздравили и друг друга (без горячительного, естественно). А на душе тоскливо. Как там дома, без нас, в одиночестве жёны с сыновьями встречают? Ведь планировали, надеялись до Нового года встретиться... Выскочили на мороз, добрались по сугробам до ближайших ёлок, подержались за их колючие, игольчатые лапы, дух ёлочный хоть вдохнули. Ну, дай бог, чтобы дома такие стояли, и чтобы нашим светлый праздник был, а мы скоро приедем...

Наконец, поехали. Я не ложусь спать. Сижу и смотрю в окно. Яркая, полная луна освещает тусклым светом бесконечные леса и долины. Ели, сосны, лиственница - в основном, только хвойная тайга. Деревья здесь не кажутся особенно большими. Лапы елей покрыты снежным покрывалом. Порой, деревья подходят почти к самому полотну, непрерывно, одно за другим выплывая из голубоватой пелены далей, стремительно надвигаясь на состав и так же быстро убегая в противоположном направлении. Снег на еловых ветках искрится голубыми, жёлтыми, оранжевыми бликами, горит бесчисленными, но не очень яркими бенгальскими огнями. Порой сверкающие снежинки-пушинки летят с ветвей вниз, сдуваемые движением состава, и тогда целый фейерверк светящихся искр окутывает вагоны. Будто едешь сквозь таинственное спящее волшебное царство. Проезжаем через какие-то небольшие речки, пересекаем глубокие овраги. Железнодорожная насыпь круто поднимается метров на сто, если не больше. Вот где на лыжах бы покататься! Как в детстве, у нас в Шуе, сразу за городом, у Буровского завода. Но там горки поменьше.
Дальние леса вырисовываются почти чёрной зубчатой стеной. Перед ними сверкающей синевой отливают заснеженные поляны. По ним расползаются синие тени от ближайших деревьев. А вверху, над всем этим царством снега и льда темнеет небо, на котором мерцают слабым светом звёзды. Пригляделся, но не нашёл ни одного знакомого созвездия... Вокруг полной луны сияет радужный ореол, вблизи не видно ни единого облачка.
Вот она морозная новогодняя ночь - холодная и прекрасная. Но не позавидуешь тем, кто вздумает в эту пору насладиться красотой волшебного леса. И местным таёжным обитателям сейчас нелегко... В лесу, наверно, совсем тихо. Только ветки похрустывают от мороза, да порой слышится шорох падающего с деревьев снега. Мне же слышен только мерный перестук колёс да резкие дальние гудки локомотива при подходе к небольшим полустанкам. Пора спать. Уже около двух ночи...

Последующие дни ползли, будто в каком-то тумане. Особых впечатлений от поездки уже не было. Лечил больных, проверял санитарное состояние, требовал новые лекарства, почти ничего не получал. Снова лечил "пустыми" таблетками. Хорошо, что серьёзных больных не было. Даже лазарет мой последние дни пустовал. Общений с офицерами было мало - каждый занимался своими делами и томился больше в одиночестве. Один лишь неутомимый "Шангишвили" порой шумно проходил по вагонам в неудержимом стремлении поделиться очередными новостями...
Вот и Хабаровск. Серьёзная проверка карантинной службы. Всё же узрели у меня скрытые от постороннего глаза недостатки: и хлоркой слабо пахнет, и чистоты надлежащей нет, и документация нечётко ведётся. И даже эту злосчастную "форму 20" обнаружить сумели. Записали в протокол замечания, но утешили, что порой куда хуже бывает, даже на дополнительную обработку останавливать эшелоны приходится. Нас же пропустили, к тому же снабдили меня порядочным запасом лекарств, чтобы "не мучился" на последнем этапе. И на том коллегам спасибо.


Родные края

До Владивостока доехали быстро - день, ночь, а наутро уже родные края показались. Как радостна была встреча с ними, и как торопили мы движение, чтобы скорей-скорей очутиться дома. Но предстояла ещё передача людей, сдача имущества, и всё это заняло почти целый день. Выгружались где-то недалеко от экипажа. Потом состав отправили на запасные пути в районе Первой речки. Я быстро рассчитался с медициной. Хотел, правда, прихватить для отряда шприц (их у нас всегда не хватало), да не тут-то было! Местные ребята шустрее меня оказались - сразу за шприцы схватились, - пришлось из своего "НЗ" вытаскивать.
Потом с кем-то из офицеров долго состав наш искали. Нашли. В вагоне дежурный оставался. Сказал, чтобы ждали, командира. Да без его разрешения и не уйдёшь! Ждали часа три, пока он с Калиной все организационные вопросы не решил. Пришёл, собрал всех, поблагодарил за службу, отдал отмеченные командировочные и отпустил всех на все четыре стороны. Я взвалил на себя сумки с восточными деликатесами и на перекладных (двумя трамваями) стал добираться до дома.
Приехал уже к вечеру - темнело-то рано! Стучу. Открывает взволнованная, заждавшаяся и ничего не ведующая обо мне Таня, и сразу со слезами радости бросается на меня - о, груз разлуки! Как он тяжёл порой, особенно в начале совместного жизненного пути! Какими долгими кажутся эти недели, и даже дни, проведённые вдали друг от друга. Как томительно ожидание встречи, и как радостны эти объятия!
А из комнаты слышится призывный тоненький голосок сына. Танюшка влечёт меня скорее туда, к нему. Я бросаю свои сумки, спешно скидываю шинель и шапку и прямо в ботинках устремляюсь за ней, к нашему ненаглядному. Сын стоит в своей кроватке, ухватился ручонками за верхнюю перекладинку и отплясывает радостный танец встречи: "Па-па! па-па!" Уже говорит! Не забыл отца за эти три недели!
- Сразу всё понял, когда стук услышал, - мама говорит. - Вскочил на ножки и запрыгал - я его как раз спать укладывала.

Теперь и сын, и жена в моих объятиях. Мы снова вместе! Какое это великое счастье! И снова Женька взлетает к потолку на моих руках, снова визжит от удовольствия, чего-то лопочет (ещё по-своему), но отчётливо и часто слышится "па-па" "па-па". - А где же мама, - спрашиваю. Сын смотрит на неё и лепечет: "ма-ма, па-па"... И опять он летает, и крутится, и жмётся ко мне, и показывает мне на что-то, произнося нечто непонятное. Это же ёлка! Её я и не заметил за всеми волнениями нашей встречи. Вся в игрушках, блестит, сверкает. (Только была ли она тогда? Может, впечатление от неё осталось во время какой другой встречи? Но всё равно - пусть будет тогда. Ёлка тоже придаёт настроение). Мы с сыном танцуем и пляшем рядом с нею, на нас с умилением смотрит любящая жена и мать, и на душе у каждого из нас удивительно тепло и радостно. Радостно от возможности быть рядом друг с другом, видеть счастье твоих близких, ощущать душевное тепло и биение счастливых сердец, от уверенности, что это счастье будет продолжаться долго-долго, и вместе с тем от понимания огромной ответственности, лежащей на твоих плечах за настоящее и будущее этих столь дорогих и близких тебе людей.
1999 год
 

Послесловие

Следующий, тысяча девятьсот шестьдесят второй год, оказался для меня не менее впечатляющим, чем предыдущие. Началось всё с закрытия завода и частичного расформирования отряда. Остатки его были перебазированы во Владивосток и вскоре дополнены новым контингентом строителей. Сменилось командование отряда. На отряд были возложены совершенно новые задачи по строительству военных объектов. Подразделения его были разбросаны чуть ли не в десяти точках края. Значительно усложнились мои задачи по вопросам медицинского обеспечения личного состава. Приходилось добрую половину времени проводить в командировках, посещая наши отдалённые гарнизоны. Вместе с тем, подобные поездки позволили мне ближе познакомиться с неповторимой красотой Приморья, в том числе, таёжных районов и не посещаемых никем уголков побережья с уникальной растительностью…

 
В том же году  я резко активизировал научные исследования в плане изучения адаптации человека в местных условиях. Познакомился с рядом специалистов медицинской службы, изучавших эту и аналогичные ей проблемы. Осенью неожиданно попал на курсы усовершенствования врачей при госпитале флота, а в ноябре, уже совершенно неожиданно, был приглашён на должность физиолога в гигиеническую лабораторию санэпидотряда флота. И это была уже ни с чем не сравнимая удача, определившая дальнейшую судьбу моей военно-врачебной деятельности…

Такие перипетии судьбы заслуживают куда более подробной, возможно, и художественной оценки. Но насколько это будет интересно читателям? – Это покажет публикация первой части повествования.