Тематические зарисовки. Вранье, как стиль жизни

ВРАНЬЕ, КАК СТИЛЬ ЖИЗНИ


Вы, конечно, помните этот самый яркий сон из своего детства. Полет. Над головой облака. Внизу земля. Лечу! Руки — крылья. Внутри такое невыразимое чувство легкости. Перед взглядом проплывают дома, разноцветные крыши, деревья от ветра размахивают ветвями, переплетаются тропинки, дороги, озера, реки, моря... И над этим всем в стремительном парении совершенно невесомое тело.
А вот совсем другой сон, страшный, жуткий ночной кошмар. Вы падаете. Не важно откуда. Просто падаете. Стремительно вниз. Алиса, провалившаяся в колодец.
Два прямо противоположных друг другу ощущения.
Вам нравится летать в небе или падать?
                * * *
   
У меня была очень хорошая подруга детства. Дружили с первого класса, потом закончили школу, потом провалились на вступительных экзаменах в ВУЗ, потом год работали, потом поступили, и началась у нас новая студенческая, почти взрослая жизнь, у каждого своя. С последних классов у Ленки играли амбиции, которых у меня не появилось до сегодняшнего дня. Она должна была быть первой любой ценой и во всех начинаниях. Никто так не переживал свой провал на вступительных, как она. Потом никто так не был рад своему самостоятельному вопреки всему поступлению на экономический факультет МГУ. Эти перемены после школьной жизни нас несколько отдалили друг от друга. Свободного времени стало меньше, появились новые друзья, новые компании, новые интересы. Она прозябала над сложными науками, зубрила тексты до запятых, я же, напротив, училась с легкостью, ничего не зубрила, умудрялась прогуливать занудные лекции по анатомии и отказывалась препарировать крыс со словами «я грин пис». Но ничто и никто не мешал нам с ней почти с детской беззаботностью проводить вместе праздники. На одном из них я и познакомилась с ее университетской однокурсницей Олей. Девочка была совершенно никакая во всем широком смысле этого понятия. Ну никакая. Одета ужасно, безвкусно, волосы зализаны в хвост, косметики нет, за собой не следит. Такой ботаник восемнадцати лет под стать моей Ленке. Не знаю какие общие интересы у нас нашлись с Олей, но мы стали общаться. Созванивались, гуляли. Я даже умудрилась взять на себя не свойственную мне роль и вспомнить «Пигмалиона» дабы превратить гадкого утенка в прекрасного белого лебедя. Превратила. Олечка стала хорошо одеваться, посещать со мной косметические бутики в ГУМе, делать прически в салоне, красить волосы. Вот тут уже у нас появилось что-то общее, что нас, собственно, и сближало. Она мне стала интересна и получила статус моей первой безответной влюбленности.
В наше с ней общение неожиданно ворвалась ее бурная личная жизнь, которой у нее ранее не наблюдалось. У нее появился молодой человек. Его звали Александром, ему было тридцать два, он был кардиохирургом в Бакулевке. Оля влюбилась без памяти, подарила ему свою невинность, и они зажили счастливо  у нее, точнее, не у нее, а у ее бабушки и дедушки, где она и проживала на Фрунзенской, не желая жить с родителями и показывая свою почти самостоятельность и независимость. Ольга снабжала свои рассказы о личной жизни удивительными подробностями и умудрялась это делать постоянно. У меня не могло закрасться никаких сомнений в правдивости наличия Александра вообще. Она могла говорить о нем часами, делая это намеренно часто. Мы покупали новые одежки, а Сашке она между делом могла купить галстучек. Потом события понеслись одно за другим с такой быстротой, что их могло хватить не на одну Олю и одного Сашу, а человек на сто или даже многим больше.
Она позвонила мне поздно вечером. Сначала долго повторяла, что не может сказать, не знает как, потом горько плакала, когда я старательно вытягивала из нее каждое слово. Ей поставили какой-то диагноз. Слезы, слезы, слезы... Она не сможет никогда иметь детей. Хорошая моя! Моему горю нет предела. Конечно, мы поедем к самым лучшим врачам, благо, у меня уже много связей в медицине.
Центр Репродукции. Гинеколог. Анализы. УЗИ. Консультации.  Я рядом. Заключение врача не подтверждает страшного диагноза. Море радости и счастья.
Как-то неожиданно я оказалась на операционном столе, потом после операции восстановительный период, огромный перерыв в учебе. Она позвонила мне на третий день после операции. Она не рыдала, она выла в трубку. Я смогла разобрать только несколько слов: Саша... авария... машина не подлежит ремонту... Склиф... кома... Сейчас уже точно не вспомню, что тогда толкнуло меня через физическую боль после моей операции в течении часа обзвонить все экстренные отделения Склифа. Александра не оказалось ни в одном отделении. Он вообще в НИИ Склифасовского не поступал, и ДТП никакого не было по указанному Олей адресу.
Сашка быстро шел на поправку. Трепанация прошла удачно. Кома закончилась. Ногу починили. Одна беда. Ходить не будет. Инвалидная коляска. К черту карьера кардиохирурга. Бедная, бедная Оленька. Я буду рядом с ней. Она так измучилась за эти месяцы. Да, Шурика живьем я так и не видела. Раньше,  до ДТП, он слишком был занят работой, сейчас, после ДТП, он просто не мог предстать перед кем-то в кресле-каталке. Оля ухаживала за ним, он мотал ей нервы своим состоянием беспомощности, я переживала за нее. Шли недели. Ольга была печальнее обычного. Она переспала с другом Саши красавцем травматологом Николаем. Николай полюбил Олю, а Оля не могла бросить Сашу. Саша ничего не знал. Потом Саша сломал ногу, пытаясь встать, потом неудачно пытался покончить с собой, потом опять впал в кому, потом опять из комы вышел, потом начал ходить, потом начал оперировать, потом открыл свою клинику, потом ушел к бывшей жене, потом вернулся к Ольге, потом перенес острый лейкоз, чудесно исцелился, потом подрался с Николаем, узнав про отношения Оли и Коли, и засадил дружбану нож в печень, потом Коле печень пересадили... Эх, жаль, что мне нельзя было пересадить мой вынесенный враньем Ольги мозг...
                * * *
Она была врачом, как много в этом слове. У нее было много достижений в жизни и при всей своей личной безинтересности и блеклости она казалось интересной. Она была маленьким ураганом, который несся по жизни со скоростью света и непредсказуемостью погодно-климатических условий. Она к сегодняшним тридцати четырем годам прошла две чеченские компании, воевала доблестно и честно с врагом, получила орден, но от ордена отказалась, получила квартиру, но жить там не смогла. Она была, разумеется, снайпером. Женщина-снайпер. Романтика! Она завязала с войной потому, что угорошила из свей снайперской винтовки чеченского ребенка, потому, что устала лежать в укрытии и в снег, и в дождь, потому, что чудом выжила, вырвавшись из страшного чеченкого плена. Друзья мои, Вы знаете, что делают с пленной женщиной-снайпером? Правильно. Сначала все, о чем Вы подумали, потом убивают. Только так. Другого не дано. Но где наша не пропадала? Она доблестный Герой России. Еще, конечно же, у нее было столько женщин, сколько Вам и не снилось в самом фантазийном сне с элементами триллера. Она была почти крутой пацан, если бы при этом не оставалась просто бабой. Она с каждым следующим словом так хотела показать свое превосходство и с каждым рассказом о своем прошлом так хотела подчеркнуть свою индивидуальность, что становилось смешно, смешно до колик, до слез, до истерики. Я смотрела на ее замурзанную физиономию, понимая, что все, что вырывается из ее рта, есть вранье, ведь когда-то я уже точно так же попадалась на эту удочку, как золотая рыбка на червячка.  Но как она упивалась этим враньем. Она, разумеется, тоже не могла иметь детей. Этот факт должен был вызывать неимоверное и бесконечное сострадание. Все детородные органы она или отморозила, беря на мушку врага, или ей их отбили в плену. Я так ей и сказала, вернее, спросила, где именно она потеряла свою функцию к воспроизведению потомства. Она обиделась. Нет. Она смертельно обиделась, она была оскорблена моим хамством и неприкрытым недоверием. Ну про орден понятно. Если бы она от него не отказалась, то его, орден, пришлось бы показывать. Военный билет она выбросила, военную форму отправила за военным билетом... А еще, еще она очень мечтала о семье, в которой она будет мужем, о которой она будет заботиться так, как не заботились о ней в детстве, ведь ее дура-мать вышла замуж, а дурак-отчим подверг падчерицу акту насилия, после которого она, падчерица, и стала активной и неугомонной, ненавидящей всех мужиков лесбиянкой, чем и собственно очень гордится.
И еще... Все женщины одинаковы. Они не ценят ее заботы. Она ведь очень умная, работящая, с высшим образованием, а ее все обманывают.  Ага. Видимо по одной из каких-то вышеупомянутых причин она и избрала вранье стилем жизни и сама стала верить во все то, что взахлеб рассказывала другим. Да, меня, очевидно, после этого миролюбивого рассказа должны будут отыскать ее лихие друзья, братва с войны, чтобы наказать за длинный язык, но это уже совсем другая история...