Машка на Севере

К биологии у нас тянет почему-то все больше девочек. Безо всяких подсчетов видно, что они составляют большинство в школьных «живых уголках»,  юннатских кружках и среди студентов биологических ВУЗов. С одной стороны, тут, возможно, сказывается женская,  материнская сущность, ибо биология все-таки наука о жизни. С другой стороны, девочки чаще могут позволить себе не думать о зарплате – к сожалению, изучая жизнь, на жизнь много не заработаешь. Юные девочки с удовольствием бродят по лесам и морям, носят выцветшие штормовки и встают в 4 утра, чтобы послушать рассветное пение птиц. С возрастом энтузиазм неуклонно гаснет. Большинство девочек  расстаются с биологией навсегда, переквалифицируются, кто в матерей и домохозяек, кто – в секретарш и коммерсантш. Немногие оставшиеся оседают в лаборантках, аспирантках, диссертантках, так или иначе трудятся над изучением жизни в городах, в лабораториях и кабинетах. И уж совсем мизерная часть девочек оказывается настолько упорной, страстной или сумасшедшей, чтобы посвятить всю жизнь самой интересной и трудной области -  полевой биологии. Они рассеиваются по заповедникам, биологическим станциям, экспедициям и проживают свои жизни, как правило,  неведомым для «цивилизованных» людей образом. Привыкшим к бытовому комфорту эта жизнь может показаться кошмаром. Привыкшим к опоре на мужчину – проклятием.  И лишь немногие коллеги, такие же сумасшедшие, могут понять всю глубину несчастья и счастья жизни этих женщин.

Маша

В советские времена была такая популярная песня «Увезу тебя я в тундру». Мужчина, намеренный увезти туда любимую, с энтузиазмом описывал полярные красоты  и сулил: «Если ты полюбишь Север, не разлюбишь никогда!». В основе текста все же крылось предположение, что самостоятельно отправиться туда нормальная женщина не захочет. Мы привыкли, что сочетание «женщина – Север»  подразумевает элемент некоторой вынужденности. Если мужчины оказывались здесь по своей воле, совершая ли подвиги и открытия или просто отправляясь на заработки, то женщины   лишь смиренно шествовали вслед за мужьями и любимыми и, сжав зубы, сносили  трудности северного быта. Во имя женского долга. Во имя любви. Однако на самом деле существуют женщины, которые едут на Север совершенно самостоятельно. Они тоже делают это во имя любви, но вовсе не к мужчине (часто даже вопреки любви к мужчине). И никогда не ради заработков, подобно мужчинам. Они любят сам Север. Как и чем живут эти женщины,  я узнала, познакомившись с Машей.
Возможно, для тех, кто знает ее только по публикациям в солидных биологических журналах, она никакая не Маша.  Мария Владиславовна Гаврило живет в Санкт-Петербурге. Она - научный сотрудник отдела географии полярных стран Института Арктики и Антарктики, участник 13 экспедиций на Западный Шпицберген, Арктическое побережье Якутии, в Антарктику, член российско-норвежской рабочей группы по морским птицам Баренцевоморского региона. Но я-то познакомилась именно с Машей, даже – с Машкой. Веселой, озорной, обаятельной девчонкой, приехавшей во время отпуска поработать в Кандалакшский заповедник, где 15 лет назад, проходя студенческую практику, она впервые открыла для себя Север.
Все началось с довольно обычного школьного увлечения биологией. Маша прочитала книжку Дурова, и  тогда же заявила маме, что,  как только выучится и вырастет, немедленно уедет в Москву, работать в уголок имени Дурова. Мама всерьез расстроилась, как это дочка  ее бросит. Тогда она не знала, что в уголок Дурова Маша не уедет, зато будет уезжать постоянно в разные другие, гораздо более далекие и, с точки зрения мамы, более опасные места, на Север. Но это случилось гораздо позже. А в детстве Север просто постоянно присутствовал в доме неким фоном, потому что отец у Маши – полярник. Он часто и подолгу работал в Арктике. «Любительские фильмы, которые он там снимал, его рассказы я слышала, - говорит Маша, - наверное, с момента рождения. И с детства твердо усвоила, что Арктика – это вовсе не край холодный и безмолвный, а совершенно замечательное место».
Сама же она свой первый настоящий Север увидела гораздо позже, уже в Университете. Это была практика на Белом море, в Кандалакшском заповеднике. Сейчас эта практика вспоминается Маше как вспышка – краткая и совершенно блистательная. Была величественная природа, которая  сразу очень понравилась, был отличный коллектив сокурсников и преподавателей, но главным, что запомнилось и поразило, было другое. В этом, абсолютно новом для нее месте, Маша чувствовала  себя  на удивление легко и привычно. Так что, пока училась, продолжала ездить в Кандалакшский заповедник. И курсовые, и дипломную работу делала там.
А ко времени окончания Университета Маша уже ясно понимала, что работать хочет только на Севере. С распределением были проблемы, очень приветствовалось, когда люди сами подыскивали себе место работы. Пришлось воспользоваться семейными связями, пробраться в Институт Арктики и Антарктики, где работал отец. Первая должность была, естественно, лаборантской и никаких выездов не предполагала. Машина тема – орнитология отнюдь не входила в число приоритетных направлений института, к тому же женщин вообще не принято было брать в высокоширотные экспедиции. Посему исполняла Маша работу вполне абсурдную: писала инструкции по работе в Арктике, не будучи там сама. Но как только услышала, что готовится экспедиция на Северную Землю, тут же пошла к начальнику, стала просить, чтобы взяли и ее. Начальник энтузиазма не проявил, мягко дал понять, чтобы девочка не мешала работать. Но девочка оказалась настырной. Она ходила, и ходила, и просила. И, в конце концов, от нее не смогли  отвертеться. Так она попала в свою первую арктическую экспедицию.

Первая экспедиция

Маша сразу попала в очень высокие широты - в полярные пустыни Северной Земли, на 78-ой градус северной широты. Птичек там уже мало, зверюшек еще меньше. Поэтому Маша делала все, начиная от описания растительности и заканчивая учетами птиц на колонии. При этом отряд был географический, приоритетные исследования – ландшафтные, все маршруты и сроки были намечены исходя из этого, оставалось только подстраиваться. Сейчас Маша уже опытный полярник и рассказывает о той экспедиции вполне буднично. Я же невольно жду восторгов, открытий, какой-нибудь экзотики.
- Тебя чем-нибудь поразила первая встреча с таким далеким севером? Может быть, физической трудностью жизни и работы там?
- Физической трудностью  нет, это точно. Я человек достаточно неприхотливый к бытовым условиям и совершенно спокойно переживала нахождение в маршруте, проживание неделями в палатке…
- Думаю, для многих вообще непонятно, как можно где-то в этих ледяных пустынях жить, тем более женщине? В палатке – она что, на льду стоит? В ней холодно? Как в туалет ходят? Во что одеваются?
- Одеваются в казенное. В нашем институте заведено было исстари, что при выезде в сверхширотные экспедиции выдается набор специальной одежды, адаптированный к крайним суровым условиям севера и крайнего юга. Климатическая одежда специально разрабатывалась в отделе полярной медицины. Там были, например, замечательные куртки набитые верблюжьей шерстью. Были так называемые метеокостюмы – это очень грамотно сшитый ватник с разными резиночками, штучками-дрючками, так что не поддувало, и полный комбинезон.
- Но наверняка эта одежда разрабатывалась для мужчин?
- Конечно. Но замечательное свойство этого комбинезона состоит в том в том, что он был удобен и для женщин. Я до сих пор его очень люблю и всем рекомендую  этим комбинезоном не пренебрегать. Он вполне пригоден для отправления естественных надобностей даже женщинами в полевых условиях. У него с двух сторон  швы на талии не зашитые, а на пуговицах. То, что называется – штаны с отстегивающейся задницей. Чрезвычайно замечательное изобретение.
 А палатку мы все-таки не ставили на ледниках, хотя сам стационар, на котором базировалась экспедиция, действительно находился на верхушке небольшого ледника. Но там нормальные деревянные балки, соединенные в комплекс. Внутри условия совершенно цивилизованные. Ходишь в обычной одежде, в тапочках, в футболке, там нормальная температура.
На самом деле не я была сражена бытовыми условиями, а товарищи полярники, которые привыкли жить в замкнутом мужском обществе. Когда им эту девочку привезли (было мне тогда 23 года), они были в шоке. Долго не знали, как быть. Например, у них на туалетах, естественно никаких замков нет, и вообще они привыкли себя свободно чувствовать. Поэтому, посовещавшись полчаса, они решили меня селить не в комплексе, под одной крышей объединенном, а отдельно. Мне выделили индивидуальный домик на отшибе и даже прислали механика, чтобы он мне поставил замок изнутри на всякий случай.
А наша работа была внизу под ледником – в тундре, в полярной пустыне, там, где есть почва, есть озера, цветут цветы и вообще проистекает всякая жизнь. Мы дождались, когда можно будет спускаться вниз, когда сойдет снег, и небольшим отрядом - четыре молодых человека и я, начали работу. Нас вывозили на точку на вездеходе, а оттуда мы шли пешком. Вот в маршруте иногда приходилось ночевать в обычной палаточке без обогрева, стандартной, маленькой.
- Но все-таки физически это трудно было? Ты чувствовала, что тебе приходится сильно напрягаться по сравнению с мужиками? Или просто с опытными людьми?
- Сильно напрягаться? Нет. Обычный маршрут – это 20-25 километров в день с рюкзаком. Рюкзак – килограмм 15, от силы 20. Так что экстремальных физических нагрузок не было. Мне было гораздо тяжелее не то, что надо на спине в рюкзаке нести, а то, что у меня два фотоаппарата на шее, полевая сумка с определителем и бинокль двенадцатикратный. И  все это нельзя скинуть в рюкзак, надо, чтобы все было под рукой. Три вещи на шее висят. Так что самое большое впечатление физическое – шея болела.
- Но все эти мелочи не отбивали охоту к подобным приключениям?
- Абсолютно. Никакой конкуренции между желанием получить какие-то сведения, выполнить какую-то работу и преодолением физических трудностей не было. И ни разу не было мысли о том,  какого дьявола я сюда поехала, во все это ввязалась, ради чего.

Зачем все это нужно

- А и в самом деле - какого дьявола вообще всем этим заниматься? Да, выполнить работу, удовлетворить интерес, но зачем нужна эта работа, в чем интерес?
- Интерес к получению какого-то знания, к получению информации, тем более информации о любимом предмете, а для меня это зоология, по-моему, вполне самодостаточная цель. Для чего мне это нужно? Много для чего. Для планомерного и функционального использования природных ресурсов, например. Но, на самом деле я до сих пор не научилась объяснять людям, которые не хотят этого понять. Ведь даже среди людей совершенно далеких от науки есть те, которые готовы воспринять эту информацию. Для которых  экология и охрана природы не является пустым звуком, а науки не являются нахлебническими. А иногда пытаешься рассказать о положении человека в природе, что он вовсе не хозяин и не должен природой руководить, а должен стараться жить с ней в мире и гармонии, что все биологические науки  в конечном итоге именно на это направлены. И вдруг оказывается, что людям на это откровенно наплевать, они не видят в этом никакой ценности – в сохранении планеты Земля и ее биосферы в приемлемом состоянии. Если для них это не аргумент, то я до сих пор не знаю, как еще можно объяснить, честно говоря.
- А сделать карьеру в науке, защитить ту же диссертацию, создать себе имя – таких прозаических целей у тебя нет?
- Орнитология – специфическая штука, в ней довольно тяжело сделать карьеру. Да и нет у меня карьерных амбиций. Хотя во многих случаях называться кандидатом наук удобнее с формальной точки зрения. Но не делать же диссертацию только ради этого! По мне более благородная цель для написания диссертации – это переварить набранный материал. У меня он пока до конца не осмыслен. Однако научное имя, в узких кругах, все же образовалось. Но это вряд ли благодаря каким-то необыкновенным заслугам. Просто мне кажется,  что в биологических кругах сообщество достаточно ограниченное. Поэтому зоологи, полевые зоологи друг друга знают достаточно хорошо. А уж зоологи, работающие в приполярных областях – это совсем ограниченный круг людей.  Несколько метафизическое объяснение: меридианы-то к полюсу сходятся, и плотность исследователей тоже получается повышенной. Мы идем, идем по меридиану и раз – у полюсов встречаемся.

Чего это стоит

За эту физически трудную и не очень благоприятную для делания карьеры работу платят весьма неважно. Маше приходится тратить много времени и сил, чтобы заработать на жизнь. Случалось заниматься и вещами совсем далекими от науки – раскроем курток, например, для швейного кооператива. А что делать? Надо кормить себя и сына, с которым живут вдвоем. Но Маша ни о чем не жалеет. Хотя нет, вру, жалеет  только об одном, – что почти ни разу не удалось побывать дважды в одном месте, посмотреть межгодовые различия, потому что так и приходилось все время пристраиваться к каким-то экспедициям со своими программами.
- Со времени первой экспедиции прошло 15 лет. Ты молодая красивая женщина… Как удалось совмещать личную жизнь с такой специфической работой?
- После окончания университета и вскоре после поступления на работу я вышла замуж. После чего немедленно предприняла роковой для семейной  жизни шаг. Через четыре месяца после бракосочетания, уехала на четыре месяца в экспедицию. Уезжая, я не поняла,  сколь сильную травму  нанесла своему молодому супругу таким  резким отъездом.
- А разве тебе самой было не трудно уехать  от молодого супруга?
-  Нет, не очень трудно. Я же знала, что скоро приеду. В конце концов я ехала работать, а не в круиз в Средиземноморье. Но он был недоволен. А всю тяжесть травмы, которую я ему нанесла этим отъездом, я тогда не поняла. Я вернулась, потом  родился ребенок... А как только ребенку исполнилось почти два года, я уехала снова. И это был уже последний мой отъезд в качестве жены.
- Теперь, в более зрелом возрасте, не возникает желания зажить традиционной семейной жизнью? Вместо всех этих поездок и самостоятельной борьбы за существование устроиться под чьим-то надежным крылом?
- Нет, вот такого, чтобы поменять свои вольные разъезды на спокойную жизнь под крылом – такой мысли нет. Если бы я хотела это сделать, я бы, наверное, себя по-другому вела. Иногда, конечно, бывают периоды слабости, когда хочется, чтобы кто-то позаботился, а не самой о себе и еще о ста пятидесяти всяких людей заботится. Почувствовать себя слабой иногда хочется. Потом берешь себя в руки и думаешь, а  что ты за это будешь платить? Расстаться с тем образом жизни, к которому я привыкла, я категорически не готова еще. Найти мужчину, который бы это терпел и понимал,  дело сложное. Все-таки, к сожалению,  большинство мужчин, требует заботы о себе.
- А ты много знаешь женщин, которые работают в таких, как считается, неженских условиях?
- Есть такие женщины, хотя их немного. Причем, женщин, которые зарабатывают этим я не знаю. Зато знаю женщин, у которых,  сходное с моим восприятие Севера. Какие-то даже черты фанатизма, преданности Северу, некоторая почти наркотическая зависимость.
- Как у них с личной жизнью обстоит?
- Хреново. Это не миф. Есть женщины, которые все бросят, поедут, будут стремиться… А потом выясняется, что личная жизнь не устроена. На практике получается, что мужчине все-таки гораздо легче. Завести семью и уезжать на несколько месяцев в экспедиции – это в порядке вещей. А вот найти пример обратный, чтобы женщина позволяла себе заниматься как ей хочется и где ей хочется, а мужчина к этому уважительно и терпимо относился, я не могу. Редкий мужчина будет себя чувствовать комфортно по части своей реализации. Все-таки слишком сильно  мнение, что все должно быть наоборот.  Очень многие мои знакомые мужчины мною  восхищаются. Какая я замечательная, как я все успеваю, как я все делаю, примерно такие речи по случаю дня рождения или восьмого марта я выслушиваю. Но когда дело доходит до собственной жены: «Что такое? Жена должна быть дома! Вот Машка да, она молодец, но жена должна быть дома».

Зов Арктики

- Так и пройдет вся жизнь? Но ведь рано или поздно ты просто физически уже не сможешь скакать по скалам?
- В этой ситуации можно позавидовать зарубежным товарищам, которые, выйдя на пенсию, начинают приобщаться к далекой природе. У них достаточно денег в таком возрасте, в котором нам не снилось до дачи доехать, впервые отправиться в Антарктику. Хотелось бы, конечно, чтобы, когда я сама буду не в состоянии, иметь возможность заплатить, чтобы  меня довезли туда. Хотя, на самом деле, после того, как ты все это своими ногами проходил, чтобы тебя выносили на руках из резиновой лодки и ставили на льдину фотографироваться, это уже извращение какое-то получается. А с другой стороны я видела человека, который в начале 30-х годов был участником экспедиции пионеров-исследователей Антарктики, он описывал побережье доселе никем не посещенное. И сейчас, будучи глубоким пенсионером, достаточно физически уже слабым, но с вполне ясной головой, он пошел в туристский рейс в Антарктику и высадился 60 лет спустя на тот берег, который он описывал первый. Это, конечно, было сильное зрелище, смотреть на  его переживания. Чем он там занимался все это время? Но, когда  почувствовал, что век уже подходит к концу, он принял решение все-таки вернуться. Что лишний раз подтверждает существование некоего особого магнетизма этих мест.
- Чем же все-таки так  привлекает Север? Ты пробовала сама ответить себе на этот вопрос?
- Это очень трудно описать. Меня, например, привлекает то, что в этих краях, в Арктике и в Антарктике, в море, в горах чувствуется мощь природы. Ну, просто окоем там совсем другой. Такое впечатление, что я воспринимаю это не глазами, не ушами – шум того же самого прибоя, ветра, - а  всей поверхностью тела. Само пребывание на Северной Земле, когда стоишь на горке, смотришь вниз, и будто видишь картинку из учебника палеогеографии – все эти формы рельефа перед тобой, все эти огромные–огромные пространства. Кажется, что это энергетически тебя подпитывает… Избитое выражение, но действительно ощущаешь себя частицей Вселенной! Как космонавт, вышедший в открытый космос. Я могу пребывать там даже не занимаясь никакими научными исследованиями и получать огромное вдохновение, удовлетворение просто от того, что можно обернуться и все это почувствовать рядом.
- А тебе хочется, чтобы твой сын воспринимал так же, как ты? Может быть, ты пытаешься это как-то привить?
- Конечно, мне было бы приятнее, если бы я могла с ним разделить это чувство, это восприятие природы. Но думаю, что привить это невозможно. У меня такое впечатление, что это некая внутренняя частота организма. Если ты попадаешь в нее, то получаются резонансные колебания душевные. Они, видимо, возникают, когда такое окружает. А если  внутренняя частота организма другая, то прививай, не прививай… Конечно, объяснить что-то можно, но заставить это почувствовать нутром, я считаю, что нельзя. Или я не умею.
- Как при таком восприятии природы и такой завязке на природу удается жить в городе?
- Очень трудно. Сразу после экспедиции, когда приезжаешь в город – это дикость полная. «Как тут люди живут?!» – первую неделю себя так чувствуешь. А потом  так закручиваются все дела, что думать об этом некогда. Остаются, конечно, чувства. Но я стараюсь себе их просто не позволять. Потому что это совершенно разрушительно действует, а изменить ничего не можешь. Выбора-то нету, надо в этих условиях жить. Особенно трудно в начале весны. Тот самый цвет неба и та самая освещенность, которые характерны для высоких широт. Сидишь в тесной городской квартире, толкаешься в метро, что-то делаешь, куда-то спешишь, и сквозь все это будто слышишь, как зовет к себе Арктика.