Карусель

- Девочка моя,ну ты что?! Зачем ты только понеслась на эту карусель?! Что там на ней может быть интересного?! 27 лет уже, а всё ,как стрекоза скачешь... - завершил укоряющую тираду Стас и продолжил осмотр ее коленки, которую она пыталась прикрыть   ладошкой. Так, ничего страшного, широкая царапина, три дня и пройдет вовсе. Он медленно и осторожно разогнулся, отпуская Ленкину ногу.
- Лена, Лена... На каруселях катаются  детки и их мамашки-папашки, охраняют типа. А ты чего туда полезла?! Опять  малышню снимать?! Дались тебе эти дети! Нам и без них хорошо, ведь так?!- Стас морщился и растирал спину. Один затяжной навсегда отменил его право склоняться к любимым коленкам без боли. Лена еще раз прижала к разбитой в кровь ноге бумажный носовой платок, потом с отвращением выкинула его в  сторону до отказа забитой урны, потом решительно встала с парковой скамейки и молча пошла в сторону выхода из парка. Стас потянулся за ней, на ходу пряча фотоаппарат в большой и тяжелый кофр. Сам фотик был не крупный, да и примочками профи он еще пока не пользовался, хотя кофр выбирал большой, чтобы использовать его еще и как  удобную вместительную сумку.
  Они шли друг за другом по направлению к ажурной кованной арке входа в центральный городской парк. Оба привлекали к себе внимание. Каждый - по-своему. Он был высок, светловолос, умудрен жизнью, и уже давно прятал свои пронзительно голубые глаза под глянцевой чернотой каплевидных стекол очков. Стасу казалось, что так он может беспрепятственно наблюдать на ней всегда и везде, потому что она была смыслом его жизни. Его Женщина, его Любовь, его Лена.
   Лена принадлежала к тому типу женщин, которые не имеют возраста, принадлежности к веку, эпохе... Они - есть, и их нельзя не заметить. Классика пропорций тела вкупе с природной белизной волос, сумасшедшая раскосинка в глазах - штрих несовершенства, делающий ее взгляд неотразимым и загадочным, исходящий от тела запах Женщины - это лишь часть того, что он мог бы рассказать о ней. Но он никому не рассказывал, потому что разница в возрасте в целых 20 лет заставляла его быть осторожным, мудрым и уметь прогнозировать  события. Как сейчас...
   Лена шла впереди него, а он всем своим искореженным и залитым цементом позвоночником ощущал, что  именно сейчас она уходит от него, вместе со своей  разбитой коленкой, унося из его жизни то, единственно важное для него - его Любовь к ней. Он не ошибался.
   Она уже вышла за ограду парка, и вместо  того, чтобы пойти к большой и обжитой ими машине, направилась в сторону остановки трамвая, слегка прихрамывая на поврежденную ногу.
- Лена, ты куда?! - крикнул ей вслед Стас, все еще продолжая укладывать фотоаппарат в кофр. Внутренности сумки были набиты всячиной, не имеющей отношения к фотографии: бутылка с водой, какие то непонятные косметические штучки, платочки, словом всем тем, что Ленка сложила к нему, чтобы не тащить свою дамскую сумку. Видите ли, неуместна она была рядом с ее кроссовками, облегающими стройные ноги короткими лосинами и простой белой майкой. С собой у нее была только маленькая сумочка на предплечье для мобильника, и все! Он матюкнулся, снова попытался засунуть фотик внутрь, что-то там хрустнуло-звякнуло, и кофр наконец-то закрылся. Но пока суетился с техникой, он упустил из вида Лену.  Он не увидел, как она взошла на трамвайную подножку и уехала  в дребезжащем чуде техники начала 20 столетия от него навсегда.
Стас огляделся по сторонам,и , не найдя Лену глазами, забеспокоился, засуетился, уронил ключи от машины и вынужден был тяжело и болезненно за ними нагибаться к земле, блякая и сукая и ключи, и машину, и чертову карусель, с которой началось его омертвение Души.
Сидя в машине он  прислонился головой к рулю, ища в нем опоры и помощи. Руль тихо маякнул о своем понимании клаксонным бибиканьем, но не более того. Машина послушно ждала сигнала к старту, чтобы сорваться с места и унести Хозяина куда он прикажет. А ему вдруг стало некуда ехать и идти. Он закрыл глаза, но продолжал видеть ее точеную спину, удаляющуюся от него в неизвестность.
Затренькал обычным зуммером мобильник. Текст сообщения был коротким, сухим и информативным. "Ухожу. Совсем. Навсегда.Не ищи. Жаль." И ни смайлика, которыми она так часто его награждала раньше к месту и не к месту, ни восклицательных знаков, ни глупых и неприличных картинок, которые так его возбуждали и умиляли одновременно...Ничего такого личного. Только 5 слов, каруселью повторяющихся у него в мозгу друг за другом...
   Он газанул, сорвался с места, едва не вылетев на мощеный тротуар, яростно развернулся и вырулив на широкую трассу проспекта, позволил себе грязный, похабный , уничтожающий остатки жалости к себе монолог. В непечатность слов он вкладывал  такой сокровенный  смысл, что ангелы вслушивались в этот поток брани понимающе, и сочувственно качали головами, но ничего не могли изменить.
Стало немного легче, вернее просто руль перестал выскальзывать из вспотевших рук, и нога  уже не топила педаль газа до упора. Ярость прошла, он просто следил за дорогой и не позволял себе думать, как скороговорку продолжая повторять про себя: "Ухожу. Совсем. Навсегда.Не ищи. Жаль."
Заходя в дом, Стас все еще лелеял в себе искру надежды, что все случившееся - фарс, трагикомедия, и сейчас она будет валяться на диване в неизбежно-розовых тапках-собачках, протянет к нему руки и, протяжно сказав:"Ну прости, ми-и-и-и-лый", восстановит картину его мира в прежней нерушимости. Но дома было пусто. Мир вещей не изменился, не скукожился и не рассыпался. Все было как прежде. Вот только Он сам уже был другой.
Пара звонков в клининговую компанию решила  вопрос с ее вещами, уборкой дома, всем тем, что ему самому делать не хотелось, не умелось, не моглось.
Освобожденный от ее присутствия дом стал просторнее, по-мужски сексуальнее, светлее, выхолощеннее,  и холоднее. Возвращаться туда одному ему не нравилось. И визиты ночных гостей становились достаточно регулярными. Чаще это были гостьи, ухоженные и недешевые, несмотря на кризис в стране и в секс-индустрии, в частности. Они не требовали внимания, заботы, ласки. Зато в избытке награждали его вожделением, умением делать свое дело качественно и безболезненно для его больной спины. Дорогие ночные бабочки  в свете профессиональных софитов позировали его технике, и иногда ему удавалось  в радужном  сиянии их эфемерных крылышек поймать отблеск того внутреннего света Любви, который он всегда видел в Ленке. Хотя он даже проституток с таким именем не брал намеренно. Чтоб не напоминало и не отсвечивало...
 Однажды одна из его визитерш, будучи изрядно под шафе, в раскрасивейшем неглиже, выперлась на его скромный балкон, чтобы полюбоваться видом: блестящие в свете фонарей купола собора, тающая в небесной черноте речка...Офигела от боголепности картинки, размякла, разнюнилась, и вместо интенсивного и экспериментального секса выдала ему свою историю жизни. Про такой же балкон, только совсем в другом районе  этого нелюбимого ею города, про свою малышовую радость от сыпавшихся на них с прочей мелкотой двора, с балкона пятого этажа конфет, которые щедрой рукой сыпал и сыпал пьяненький молоденький жених, так похожий на него, только без этого холода  в глазах. Про то, как и сколько она именно его ждала и искала... Было жутко смотреть на ее хорошенькое личико, слышать нелепые  и трудные слова о ее любви к нему. Они казались ему самой нелепой ложью, и потому могли быть правдой. Все это было ужасно. Ему не нужна была ее любовь, как и ничья другая. Он мечтал любить сам, чтобы снова наполнять Душу Светом, и тайком от всех ставить свечки в малюсенькой пригородной церквушке за такое счастье - ЛЮБИТЬ.
  Он выпроводил ее за дверь, засунув деньги в неплотно зажатую ладонь, набулькал в кружку водки и выпил залпом. Потом еще одну кружку. Потом в голове спасительно зашумело. Он с облегчением лег и закрыл глаза.
...На яркой и залитой солнцем карусели, верхом на розовом, отвратной краски, слоне, ехала Ленка, счастливо улыбалась ему и строила рожи...Он улыбался и думал:пусть катается, лишь бы сон не кончался..."