Звуки музыки

                «...Если ты не видишь, как по проводам 
                проходит электрический ток, то это не
                значит, что его там нет.»
                / Кто-то, из мудрых.../


...Смычок тягуче ёрзал по струнам виолончели, издавая глубокие пронзительные звуки, заполнявшие собой всё пространство комнаты. Казалось, что эти звуки пропитывают музыкой стены старого дома, отчего сам дом, сложенный из потемневших от времени массивных брёвен, как бы, пробуждался из глубокого летаргического сна.
Плавные линии рук, держащих смычок, и обнимающие тёмно-вишнёвое тулово виолончели, напоминали шеи белых лебедей, склонившихся друг к другу.
А принадлежали эти руки пятнадцатилетней девушке Симе, недавно закончившей  девять классов сельской школы.
Сима любила музыку, любила старинную дедушкину виолончель, которая оживала при малейшем прикосновении смычка, как бы вступая в задушевную беседу. Эту виолончель девочка впервые увидела в пять лет, когда дедушка подвёл её к инструменту, прислонённому  к креслу.
Виолончель, хотя и была на тоненькой ножке, своими выпуклыми боками, казалась Симе огромной, да она и на самом деле была выше и больше девочки. И когда дедушка, посадив внучку на колени, и, прихватив своей крепкой ладонью её маленькую ладошку, вместе со смычком, начал играть какую-то мелодию, Сима почувствовала, вдруг, волшебную, чарующую силу, исходившую изнутри этого красивого деревянного ящика, по форме напоминающего дубовый лист.
С тех пор, дедушка начал обучать внучку секретам музыки, и училась она с удовольствием, без принуждения.
Погуляв немного на улице с местной детворой, Симе становилось скучно, и она бежала домой, к дедушкиной виолончели, выводить гаммы.
К семи годам она уже прилично играла несложные произведения.
Дедушка учил внучку не просто играть, но думать над музыкой, которая своими образами вызывала в воображении всевозможные картины, и Сима привыкла с детства размышлять под музыку об окружающем мире и о себе.

...А мир был жесток.
Симе не было ещё и пяти, когда её родители погибли во время наводнения.
Вода, стремительно хлынувшая после разрушения дамбы, как языком, слизала половину посёлка, унеся с собой десятки человеческих жизней. Дедушкин дом, где в тот роковой день находилась Сима, стоял на высоком берегу реки, и потому, как и прочие дома этого берега, не пострадал.
По прошествии многих лет, Сима слабо помнила отца и мать; всё своё детство она провела под попечительством дедушки, и называла его папой. Он один заменил ей родителей, и его одного она считала самым близким и родным.
Дед провожал её в школу, по утрам, а после, встречал и помогал делать уроки.
Когда Сима болела, он не отходил от её постели, поил отварами разных трав, и кормил с ложечки.
И это его, большие, с выпуклыми венами, руки показывали, как следует правильно играть те или иные фрагменты произведений, как красивее и объёмней извлекать звуки из струн.
...О бабушке они говорили редко. Однажды, когда Сима, напрямую, спросила про неё, лицо деда сразу стало серьёзным. Он как-то сник, и глухим голосом рассказал, что бабушка в молодости была скрипачка, что познакомились они в Москве, во время учёбы в консерватории; потом, поженились, вместе играли в оркестре, а перед самой войной, по какому-то, доносу были высланы в Казахстан, на спецпоселение. Там и родился у них сын, будущий отец Симы.
И ещё сказал дед, что очень, уж, похожа Сима на свою бабушку в юности:  и лицом, и, особенно руками -  такие же кисти с длинными пальцами, такие же плавные линии предплечий. И музыкальный слух -  тоже бабушкин — абсолютный.
...Бабушка умерла рано, совсем не старой ещё: сказалась тяжёлая физическая работа на поселении. Сима видела её могилку, когда они с дедом посещали кладбище: почерневший от времени крест стоял на ней, вызывая уныние. Рядом были могилы родителей, с более свежими крестами, но, почему-то, печаль, исходившая от них, была светлой.
Потеря родителей, в раннем возрасте, не угнетала Симу. Для неё эта потеря была абстрактной. Ребёнок не мог осознать своим детским умом всю величину трагедии. И то, что дедушка заменил ей отца и мать, для неё было естественно. Да и у сверстников, в школе, далеко не у всех, были и отцы, и матери в семье. Особенно не хватало отцов, не хватало мужчин в посёлке. Многие подружки Симы жили с матерями-одиночками, поэтому, даже завидовали Симе, которая считала своего дедушку отцом, и гордилась тем, что он у неё есть.
В более старшем возрасте, особенно после дедушкиных рассказов о её родителях и бабушке, Сима начала задумываться над некоторыми вопросами, пытаясь найти им объяснение. Например, почему, с самого детства, когда она оставалась дома одна, появлялась какая-то женщина, в длинном светящимся платье, и, ничего не говоря, просто стояла где-нибудь в комнате? Волосы у женщины были распущены по плечам, и тоже светились, как-будто, частица солнца была спрятана в них. Пятилетняя девочка молча смотрела на эту тётю, та смотрела на неё, улыбалась, и ничего не говорила. Сима часто видела её, не боялась, привыкла к её присутствию, как к само собой разумеющемуся, и, впоследствии, увлечённая каким-нибудь делом, например, игрой на виолончели, попросту не обращала на неё никакого внимания.
Несколько раз девочка пыталась спросить про «светлую тётю» у дедушки, но он, не понимая о ком идёт речь, и, считая всё это детскими фантазиями, ничего толком ответить не мог, и Сима перестала его спрашивать. Ей было странно, что дед не видит «эту тётю».
Позже, Сима рассказала про неё своим подругам, и даже пыталась показать её в комнате, но те ничего не увидели, и только посмеялись над Симой. Зато, домашний пёсик Дружок всегда радостно повизгивал и вилял хвостом при появлении «светлой женщины», но подходить к тому месту, где она стояла, не решался.

...Когда наступала весна, и деревья в дедушкином саду — яблони, груши, вишни — начинали цвести, наполняя благоуханием всё вокруг, Сима стелила покрывало на траву, и по-долгу лежала там, с книжкой. А порой, устав от чтения, лёжа на спине, она смотрела в небо, где глубоко-глубоко проплывали рыбы-облака, скакали всадники на гигантских конях, или пролетали облака-драконы. Девочке казалось, что в ином облаке можно барахтаться, как в вате, по иному ходить, как по горе, или летать, отталкиваясь от облака ногами.
Сима смотрела на высоко летящих в небе птиц, и думала, что, вот, у всякой птицы есть какая-то своя цель: лететь, к примеру, в дальние края; а у жужжащих в саду шмелей и пчёл — найти нужный им цветок, а стремящемуся куда-то муравью — совершить важные для него дела. И весь мир движется, шевелится, вертится, летает, одним словом — живёт — по своему, строго определённому и составленному кем-то распорядку. А кем составленному? Кем определённому?..
И она, девочка Сима, тоже часть этого мира, и дедушка, и соседи, и все, все, все...
А, значит, и у неё, и у всех — тоже какое-то предназначение, общее, и своё, в отдельности... А какое?..
Сима смотрела на цветы, деревья и облака, на капельки росы, повисшие на паутине, и чувствовала, что предназначение это у всех очень важное для мира, и что миру сейчас будет плохо без каждого из них — без птиц, стрекоз, муравьёв. Без дедушки, без неё, Симы. Наверное, думала девочка, надо жить, как вот эта яблоня: сначала, она цветёт и отдаёт свой аромат и нектар цветков; затем, когда появляются плоды — угощает ими любого, кто захочет. То есть, яблоня живёт для ВСЕХ !
Так думала Сима, а неподалёку, возле куста сирени, стояла женщина, с сияющими волосами, в сияющем платье, и, с улыбкой смотрела на девочку.

...Особенно часто, почти всегда, светящаяся женщина появлялась, когда Сима играла на виолончели. Стоя у девочки за спиной, она ничуть не мешала ей, и даже, наоборот, в те редкие дни, когда женщины не было, Сима ощущала некий дискомфорт, дело не ладилось, смычок «валился» из рук, а сама она плохо слышала музыку.
Когда же, девочка, даже не глядя, ощущала присутствие светлой гостьи, всё получалось сразу, легко и быстро. Понимать это Сима начала по мере взросления. Да и в руках у неё, особенно в ладонях и кончиках пальцев, при появлении женщины начинало приятно покалывать, а за спиной ощущалось тепло, свет и, какая-то, особая энергия!..
...Как-то, после занятия музыкой, Сима, ощущая покалывание в пальцах, попыталась потереть ладошки друг о друга, но, невольно, ощутила меж ними некий невидимый сгусток-шар, как бы, из мягкой резины, упругий и приятный на ощупь. Девочку это позабавило, она подошла к дедушке с намерением рассказать о своих необычных ощущениях, но тот сказал, что сейчас у него сильно болит голова, и он хочет немного полежать. Тогда Сима положила на лоб лежащему деду свои ладони, потом — на виски, и слегка погладила их. Не прошло и нескольких минут, как дедушка поднялся, и, с удивлением, посмотрел на внучку: его головная боль прошла абсолютно!..
С тех пор, как только у деда начинала болеть голова, он тут же звал Симу, и она быстро снимала боль. Однажды, когда у него прихватило поясницу, и он, скрюченный, едва добрался до дивана, внучка попыталась справиться и с этим недугом. И у неё получилось, всего за несколько минут дед был на ногах! Главное, как ей казалось, она ничего особенного не делала: просто, держала руки над больным местом, или водила по нему, и боль быстро улетучивалась.
Дедушка не переставал удивляться, и, не удержавшись, рассказал о таких чудесах соседям. И пошло-поехало!.. Кто-то из них заболел, и, чтобы не ехать в райцентр, решил обратиться к Симе. Девочка помогла легко: от болезни не осталось и следа.
...Вскоре, о чудесных способностях Симы знал весь посёлок, и люди потянулись к ней. У всех что-нибудь болело: у кого — печень, у кого — желудок, у кого — почки, и маленькая целительница всем старалась помочь. И помогала! Народ удивлялся и радовался!
В благодарность, сельчане стали приносить ей пироги, конфеты и пряники,  разные недорогие украшения. Это очень смущало Симу, она стеснялась брать  эти подарки,  отказывалась от них, но люди, всё равно, несли и оставляли. 

...Но бывали дни, когда Сима сама не могла подняться с постели: силы оставляли её.
С утра до вечера она лежала в кровати, ничего не ела и не пила, чем очень пугала деда. Он не понимал, что с внучкой: не чихает, ни кашляет, горло — не красное, температура нормальная, а слабость такая, что голову с подушки поднять не может, и бледная, как полотно... Сима ничего не говорила, ни на что не жаловалась, а только смотрела куда-то, вглубь комнаты, и, едва заметно, улыбалась.
А дед, чуть не плакал; привозил фельдшера из райцентра, но тот только руками разводил: для него такое состояние девочки было не объяснимо...
...Пролежав сутки-двое в постели, Сима вставала, и, как ни в чём ни бывало, продолжала лечить людей, помогала деду по хозяйству, и играла на виолончели, в свободное время, которого у неё оставалось всё меньше и меньше: о целительских способностях девочки слух дошёл не только до соседних деревень, но и до областного центра.
Люди стали приезжать со всей округи, иной раз, по-нескольку машин сразу; установилась очередь, в которую начали записываться заранее, за несколько дней, а то и недель. Пациенты, особенно в летнее время, стали ночевать возле симиного дома, кто в машине, кто в палатке, а кто у соседей.
За лечение предлагали деньги, иногда немалые, чем очень смущали Симу, и если оставляли, то юная целительница чувствовала себя неловко, как-будто, взяла чужое.
А люди всё ехали и ехали каждый день, десятки, сотни человек, и Сима всё лечила и лечила их, всем стараясь помочь.
Приехали, однажды, и профессиональные врачи, учёные с большими степенями.
Присутствуя на сеансах исцеления, они с интересом, наблюдали за манипуляциями рук девушки, а после, видя результат, долго расспрашивали её, как она это делает, и что чувствует во время сеанса.
Сима отвечала, что, закрыв глаза, она как бы «видит» все внутренние органы человека, и по их окраске определяет, какие больны, а какие здоровы. Больные органы она просто «гладит» руками, добиваясь, иногда не за один сеанс, чтобы они снова «окрасились в нужный цвет». Вот и всё, ничего сложного нет.
Девушка не стала рассказывать учёным людям о присутствии на всех сеансах «светящейся женщины», зная, что ей, всё равно, не поверят, ведь и пациенты никогда никаких посторонних в комнате не видели.
Когда больной, которого едва приводили под руки, после сеанса уходил без посторонней помощи, городские врачи откровенно удивлялись, шептались между собой, спорили, и, наконец, пришли к выводу, что феномен Симы надо тщательно изучать, и что её надо пригласить, для начала, в областной лечебно-диагностический центр, а потом, может быть, и дальше, в Москву.
Но дни шли за днями, месяц за месяцем, поток пациентов к симиному дому увеличивался, и дедушка, уже с нескрываемой тревогой поглядывал на внучку: к концу каждого дня та, буквально, валилась с ног. Сима сильно похудела, на бледном лице выделялись только глаза, большие и серые.
Она давно уже не играла на виолончели: не было ни сил, ни времени.
     Раньше, тёплыми летними вечерами, перед сном, девушка обязательно ходила босиком по саду, по траве. Земля, с растениями вокруг, придавала ей силы, заряжала энергией, питала её. Теперь же, после приёма пациентов, Сима едва добиралась до кровати, и сразу же отключалась.
Дед, со слезами на глазах, умолял внучку прекратить приёмы пациентов, не перенапрягаться, но Сима и слышать не хотела об этом. Она знала, что нужна людям, что может и должна помогать им.
Она продолжала лечить. Женщин и мужчин, стариков и детей; с болезнями серьёзными и не очень. Кому-то помогала сразу, кого-то просила приехать ещё, через месяц, через два. Попадались, конечно, и пациенты неизлечимые. При виде таких, Сима грустнела, но, изо всех сил старалась не подавать повода для тревоги, а просто говорила, что для данной болезни нужен другой врач, и  что это не её профиль.
Привозили малолетних детей с тяжёлыми заболеваниями крови, и Сима, манипулируя над ними своими чудодейственными руками, в течение нескольких сеансов, буквально возвращала их с того света. В такие моменты она старалась вложить в свои руки всю энергию, какая была у неё, всю жизненную силу своего девичьего организма, и это не могло не сказаться на здоровье юной целительницы. С каждым днём, она таяла на глазах...
...В сентябре, когда урожай в садах и огородах был собран, а «бабье лето» было на исходе, Сима, совсем обессиленная, уже не поднималась с кровати.
Пациенты, видя, что целительница сама нуждается в лечении, постепенно перестали приезжать в посёлок. И только односельчане часто навещали девушку и её деда, предлагая свою посильную помощь.
...В один из последних тёплых дней, когда на небе не было ни облачка, а само небо было нежно-бирюзового оттенка, Сима попросила деда вынести её в сад.
 Дед, стараясь не разрыдаться, и пряча под густыми бровями готовые наполниться слезами глаза, взял на руки лёгкую, как пёрышко, внучку, и вынес на траву, возле яблони.
На верхушке дерева ещё оставалось несколько яблок, одно из которых — золотисто-румяное — упало и подкатилось прямо к Симе. Она взяла его своей слабой рукой, поднесла к лицу, и, вдыхая яблочный аромат, прошептала: - Спасибо!..
Девушка смотрела, сквозь редеющую листву, на стаю птиц, летящих высоко-высоко, и улыбалась. Она почувствовала, как возле неё появилась светящаяся женщина, которая нежно подхватила её, и, поднимая, понесла в заоблачную высь, вслед за птицами...
Полёт был плавным: медленно вниз уплывала земля и всё, что было на ней -  дедушкин сад, дом, и сам, дедушка, весь посёлок, река, лес — и всё это, сперва покрылось голубоватой дымкой, а затем и вовсе растаяло в струящихся потоках прозрачного воздуха...
А над миром в это время звучала прекрасная волнующая музыка: как-будто, кто-то невидимый, водил смычком по струнам старинной виолончели...