Миша

     Впервые я увидел его на берегу озера, рядом с нашим лесным лагерем в посёлке «Светлана», совхоза “Гражданский”, где мы, школьники 226 школы Фрунзенского р-на Ленинграда, организованные в Комсомольско-Молодёжный Лагерь (КМЛ)под моим началом, работали на полях, проводя пятую трудовую четверть.
     Пионерский лагерь, в котором он отдыхал в то лето, пришел на купание. Ребятишки гомонили, их взрослые, как обычно, старались навести порядок: кому идти в воду, кому выходить, обтираться,  переодеваться, загорать, не бегать, не шуметь, не, не, не.. обычная лагерная суета, особенно если большинству  ”взрослых” лет по 18-19 и они приехали пионервожатыми на педагогическую практику, и сейчас все теоретические знания по курсу педагогики, полученные в педвузе активно стремились применить на практике, командуя детишками, возбужденными летом, солнцем, водой и, относительно, свободой, вырвавшись из под опеки родителей.
     А я ехал на телеге из своего КМЛ, разгрузив возле продуктовой палатки что-то съедобное, полученное в совхозе в счёт заработной платы, или купленное в магазинчике Сельпо.
     От гомонящей пионерской братии отделился черноголовый мальчик и побежал ко мне, восхищённо глядя на нашу штатную, т.е. прикреплённую совхозом к нашему лагерю для разных разъездных нужд, кобылу средних лет, спокойного нрава, за невероятные проявления которого, прозванная ребятами “Идиотка”. Я даже не стал расспрашивать, чем она заслужила это имя, несомненно отличающееся от того, под которым состояла на учёте в своём деннике, только подивился меткости и остроте детского восприятия и оценке деяний данного существа.
     Видимо,  мальчик увидел впервые этого зверя так близко. Подбежав, он перевёл глаза на меня.
    - Дяденька, прокати... Ой, здравствуйте.  – Он узнал меня. Один раз в неделю я дежурил в вестибюле школы, утром встречая детей, наблюдая за порядком, а он в моей школе учился.
     Я тоже узнал его, хотя в начальных классах не работал, но не запомнить его было нельзя. Он был из таких мальчишек, которых называют “живчиками”. Вокруг него всегда было оживление. Мальчишеский круговорот клубился в месте его нахождения. То какие-то секреты рассказывали друг другу, таинственно сблизив головы в кружок, то забавное  что-то, судя по взрывам хохота, исторгавшимся из тесной группки, то, вдруг, срывались с места и бежали куда-то по своим, очень важным делам. Он всегда был в центре. И в вестибюле, где дети раздевались, надевая обувь для школы – “сменку”, пряча уличную обувь в специальный мешок и вешая его вместе с верхней одеждой на свой крючок в гардеробе, и во время перемен, когда мне случалось заходить на этаж малышей, я чаще других обращал на него внимание.
     И вот сейчас он робко подошёл к телеге, которую я остановил дожидаясь его.
    - Прокатите, пожалуйста... – Он улыбнулся, в полной уверенности, что я не откажу.
    - Пойди, спроси разрешения у старших и садись. – Мальчик побежал к берегу, быстро договорился с кем-то, оглядевшими меня издалека – можно ли доверять “деревенскому мужику” на кобыле, кратковременное путешествие, вверенных их попечению детей. Осмотр и оценка моего крестьянского облика были явно в мою пользу, потому что вместе с Мишей – он мне представился позднее – прибежали ещё пять-шесть его пионерских дружков. Подбежав к телеге, он полувопросительно-полуутвердительно спросил: - Можно они тоже? – И в ответ на мой кивок радостно завопил:
    - Ребята! Залезай! Аллё кататься! Это мой учитель! – Причем прозвучало это для них, да и для меня тоже, как будто он отрекомендовал меня, как своего кучера, водителя именной кареты.
Малыши набились в телегу, следуя указаниям распорядителя. Я тронул “Идиотку”, недовольно покосившуюся на лишних шумливых пассажиров, рассказавших мне по дороге, что они здесь отдыхают в пионерском лагере, что здесь "здоровско", только купаться мало дают, а они умеют уже по-всякому плавать, а заплывать не разрешают, что кормят хорошо, что днём заставляют спать на тихом часе, что старшие вон сколько танцуют вечером, а их «загоняют» спать рано. Самым говорливым был, конечно, Миша. На правах хозяина поездки и по складу характера. Он представился, залезая в телегу первым. Сел ближе к передку и ко мне, по-моему, чувствуя ответственность за ребят и желая направлять и контролировать действия «Своего учителя». Посыпались вопросы ко мне. – Что я здесь делаю?
    - Работаем с нашими с тобой школьниками в совхозе. – Во здорово,- восхитился Миша.
    - А что они делают? 
    - Убираем камни с полей, готовя их под обработку трактором. – Во, здорово! – реакция та же.
    - А живёте в лесу, откуда Вы едете? В палатках? – Во, здорово! - Миша исходил восторгами.
      Я не успевал отвечать на многочисленные вопросы, но ребята не ждали ответа, сыпали всё новые, возбужденные таким приключением,  - катанием на настоящей лошади,- а не каком-то пони, может быть, в младенчестве доставшемся кому-нибудь из них при посещении Зоопарка,- с  Мишиным учителем-личным кучером, после купания в прекрасную погоду, в тёплом озере.
     Перед тем, как высадить ребят у дороги, на которую мне надо было поворачивать на конный двор, а им возвращаться к своим, я ответил на главный Мишин вопрос, можно ли ему к нам в лагерь?
    -Подрасти, и я тебя возьму в школьный лагерь сюда. В лес. В палатки. С нашими ребятами.
    Ребята зачирикали благодарности. Миша попрощался последним и побежал догонять своих.
    Я не обманул. Опускаю годы, в которые наше общение с Мишей было на уроках физического воспитания /”физ-ра” в школьном расписании, потом я настоял, чтобы писалось только “физкультура”/, начиная с 7 класса, когда я пришёл работать в их класс. Он был крепким, подвижным, сильным, ловким подростком, потом юношей и, после окончания 9 класса, был одним из самых активных претендентов и организаторов состава Комсомольско-Молодёжного лагеря “Светлана “, назвать так предложили ребята первого выезда в те места, где Миша поймал меня с лошадью у пляжа. На организационном собрании уже определившегося состава, ребята, зная его давнее увлечение медициной, назначили его “лагерным врачом” и он со знанием дела, при помощи медсестры школы, собрал большую медицинскую сумку. Я не стал проверять, удовольствовавшись беседой с Тамарой Константиновной.
    - Ох, и дотошный он,- восхищенно говорила она,- составил список, от чего что нужно.Давайте и всё. Мне пришлось идти специально в аптеку, выписывать по его списку лекарства до полной комплектации. Предусмотрено было всё: простуды, ссадины, царапины, ожоги, желудочные расстройства и т.д. и т.п. Когда Миша начал мне рассказывать о своей подготовленности, я не стал вникать в подробности, видя полную его осведомлённость, сказал, что доверяю ему полностью и закрываю эту позицию. Очень важную, кстати, при подобном выезде с детьми в лесные условия. Слава Богу работы у нашего доктора было мало и он, в буквальном смысле слова гонялся за каждой ссадиной, царапиной или ожогом. Была, правда, один раз ситуация, когда он поставил нас, взрослых, в сложное положение.
     Заболела Марина, командир лагеря. То ли перекупалась, то ли перезагорала, или съела что-то не то, но к вечеру у неё поднялась температура. Девочка чувствовала себя плохо, Миша испугался, по-деловому, и решил подежурить около неё ночью для оказания неотложной помощи, если она потребуется. Случай был экстраординарный и Миша с девочками подошел ко мне за разрешением ночевать в палатке Марины. Я, полностью доверяя ребятам, разрешил. Алла Павловна, присутствовавшая при разговоре, отозвала меня в сторону и, сделав страшные глаза, зловещим шопотом, слышным на пол леса, стала мне выговаривать...
    - Как Вы могли позволить? А если что?
    - Что? – невинно поинтересовался я.
    - Ну, Вы сами понимаете!
    - Нет! Не понимаю. Девочка больна, а он – врач!
    - А что в школе скажут, если узнают?
    - То и скажут,- ответил я отходя. – Я уже позволил и перерешать не буду.
   – Миша,- обратился я к мальчику,- как ты думаешь, что это?
    - Не знаю. Может перегрелась...
     Он понимал для чего меня отзывала Алла Павловна. Всё-таки в школе она была, вроде, моей начальницей – завуч! Хоть “весёлый”, но по статусу так. А начальником КМЛ был я. Он понял и это. Тогда всё обошлось. Пришлось, как он утром доложил, обойтись таблетками, питьём и холодным компрессом. Утром Марина была здоровенькая и с новыми силами приступила к исполнению командирских обязанностей. Миша принимал поздравления, как-никак поднял на ноги и выходил “тяжелую больную”. Надо было видеть, как он раскланивался, сдерживая смех, пытаясь напустить на себя важный вид. Он был очень смешлив. Имея хорошее чувство юмора, часто реагировал на соответствующие ситуации молниеносно и своеобразно, быстрее ребят, находившихся рядом. Несколько эпизодов не могу не отметить.
     Однажды я приехал в лагерь на телеге с поля, куда я возил ребятам 2-й завтрак. Он включал в себя бидон с питьём: молоко, какао, кисель,- что-то оставшееся от завтрака и пожевать: хлеб, сыр, печенье – на выбор, кто что захочет, и в мешке набор кружек и бидончик с водой. Внутрь лагеря телега не проходила. Я привязал лошадь к дереву около входа, рядом с которым стояла личная, красивая, польская оранжевая палатка Аллы Павловны. /Так было задумано – наши палатки с двух сторон “охраняли” палатки, вверенных нам детей/. Я подошёл к очагу, около которого трудилась над приготовлением обеда дежурная бригада, в которую входил Миша. Ребята сходили к телеге, забрали остатки еды и кружки с пустыми бидонами и, когда всё принесли к нашей столовой, я услышал возмущенно-удивлённый голос Аллы Павловны:
    - Исаак Михайлович! Это что такое? – Мгновенный взгляд в её сторону позволил осознать и оценить происшедшее, вызвавшее её праведный гнев. Лошадь, носившая кличку “Идиотка” за попытку влезть на низкую крышу придорожного сарая, опускавшуюся почти до земли, с целью съесть цветочек, произраставший там. От скуки и пренебрежения к той лёгкой работе, которой мы её, колхозную трудягу, нагружали ежедневно, опростала кишечник прямо перед входом в палатку Аллы Павловны. Кормили “Идиотку” на конюшне хорошо, что-то ей перепадало и от благодарных ребят, наперебой совавших ей куски и лакомства при встрече, поэтому отдача была адекватной. В палатку было не попасть, и не только от размеров предложенного к рассмотрению. Злой умысел  в этом я не усматривал, т.к. “Идиотка” - я имею в виду лошадь, мало общалась с vis-a-vis /визави/ /см. франц. Словарь/.
     Поражённый в самое сердце прилюдным вопросом Аллы Павловны, таившим в интонации скрытое презрение, граничащее с обвинением, я чистосердечно ответил через весь лагерь:
    - Алла Павловна! Это не я! – Ребята грохнули. Миша попытался рухнуть на кипящую кастрюлю, но ребята его поймали. Я был серьёзен, что добавило комизма к ситуации, разгневавшей женщину ещё больше. Она понимала, что дети смеются над ней, но всё чаще и чаще создавала положения, в которых оправдывала в полной мере звание “весёлый завуч”, как называли в школах “завучей по внеклассной работе”, должность, придуманную каким-то головотяпом в недрах Народного образования. В задачи этой штатной единицы входило: организация весёлых мероприятий в школе с целью сплочения, образования, развития и воспитания школьников. Во как! За то время, что я написал этот пассаж, Алла Павловна подошла к хозяйственному уголку, где у нас хранились инструменты: пилы, топоры, молотки, лопаты, выбрала самую большую, совковую, и с ней на плече вернулась к палатке, по дороге замахнувшись на лошадь, мирно жующую охапку сена, которую я ей предложил, вернувшись в лагерь, в обмен на неволю.
     Алла Павловна набрала лопату навоза и сзади палатки понесла, чтобы бросить в ров, ограждающий наш лагерь. Сходила раз, сходила второй. Когда понесла третью, не последнюю порцию, Миша, обративший внимание на её работу, видевший только издалека, что она в плоскости скрывается за палаткой, как за ширмой, с недоумением спросил:
    - Куда это она носит?
    - В палатку к себе. Для тепла, наверное, - машинально предположил я. Миша согнулся пополам и побежал в лес. Так вызывающе хохотать над бедной женщиной в открытую он, интеллигентный мальчик, не мог себе позволить.
     Ещё один случай припомнился мне на нашем озере. Плотники пионерского лагеря построили на пляже две раздевалки из новенькой толстой фанеры. Для мальчиков и девочек, разнеся их по разные стороны. Надо сказать, что в выходные дни эти места любили посещать дикие туристы из Ленинграда. В полном смысле “дикие”. В первое же их посещение мне пришлось посетить их и вразумить, что детям, которые живут в лесу со мной, неинтересно, и даже вредно, слушать их пьяные вопли, выдаваемые за пение под гитару, тем более поздно ночью. Удалось убедить не появляться в наших местах в период пребывания лагеря. Они сдержали обещание, но вот о пляже я вопрос поднимать не стал, по забывчивости, наверное. Да они и не приходили купаться когда там были мы. Они сделали другое. В наше отсутствие. Обе раздевалки, чистенькие, фанерные, были сверху донизу разрисованы скабрёзными изображениями мужчин и женщин. В позах, лицезреть которые детям до 18 – 50 лет запрещается. Рисунки были нанесены уверенной рукой мастера, но, к сожалению, мы их обнаружили, идя с поля в субботу. Иначе я повёл бы детей в лагерь другой дорогой. Художники трудились, наверное, в ночь на субботу. Когда наша группа, во главе которой шёл я, приблизились к пляжу, то навстречу нам от него двинулись три молодые женщины. Одну я знал, старшую вожатую пионерского лагеря, с ней я познакомился когда она с вожатыми приводила своих пионеров купать, а две другие, оказалось, как я узнал позднее, были большие начальницы – они от Обкома Профсоюза работников просвещения Ленинграда и Области /ох, дайте дух перевести, еле выписалось, не говоря уж о выговорилось/ приехали в пионерский лагерь с проверкой работы по содержанию, оздоровлению, патриотическому и коммунистическому воспитанию пионеров, которые должны быть всегда готовы и подавать пример. А потом ещё: “Пионер! Не теряй ни минуты! Никогда-никогда не скучай! Пионерским салютом утра Солнце встречай!” - пели нечто такое. И когда юные дамы пришли проверять место купания, то наткнулись на наскальную живопись, способствующую подорвать морально-нравственные основы подрастающего поколения. Когда дамы стали вести следствие на предмет обнаружения злых растлителей, вожатая указала на возможных преступников - кого-то из нас, поскольку ближе всех находились именно мои дети. Ну, и я с Аллой Павловной. И тут являемся мы – преступника ведь всегда тянет на место преступления – даже Холмса можно не перечитывать. Версия высказана и я слышу, как вожатая,- старшая, извините,- показывает в нашу сторону и говорит: “Вот они!”
     Бежать поздно, хотя лес рядом, да и вины никакой за собой не чувствуя, продолжаем идти вперёд, навстречу неизвестности,- что значит: “Вот они!” Дама постарше, она и старшая, видимо, гневно отводя руку назад, обращается ко мне, показывая на изображение непристойностей на раздевалках:
    - Ваша работа!!!
     Деваться некуда. Пойман на месте, изобличен.
    - Моя! – скромно примазываюсь к чужому труду, надеясь, что чистосердечное признание  вины смягчит наказание. За спиной кто-то хрюкнул. Оглянувшись увидел, что Миша на четвереньках уползает в кусты. Ребята грохнули.  Дамы, осознав нелепость своего предположения, пытаются задом выползти из создавшейся ситуации:
    - Мы не говорим, что это Вы, лично.
    - Как Вы спросили, так я и ответил, - иду в атаку на начальственных дам. – А если Вы согласны, что это не я, то значит она. - Я показываю на самую маленькую девочку, нежную и хрупкую Н. Та не может понять абсурда происходящего, не понимая, что делать, кукситься от моего вероломства, подставившего её в виновницы, или смеяться, не принимая даже в шутку моего коварства.
    - Извини,- обнимаю я её за худенькие плечи. – Это я, как и тёти, неудачно пошутил.-Мы  пойдём, ладно?- обратился я к тётям, -  У нас обед стынет. А с художниками Вы разберитесь. Вон туристы в лесу резвятся. А эти картины придётся закрасить. Не Константин Сомов, всё же. – Хотя не думаю, что они о художнике Сомове слышали.
     Войдя в лагерь слышу, как Миша дежурной бригаде излагает только что виденное на пляже:
    - А  Исаак Михайлович так гордо говорит – Да! Это моя работа! – И ребята весело смеются. Представляю, в каких красках он нарисовал картинку, которая не показалась мне забавной. Величие, с которым дамы, облечённые крошечной властью инспектрис, могли вот так бросить подозрение, граничащее с обвинением ,  взрослому человеку, руководителю детского коллектива в присутствии детей, было непристойным. Я нашелся мгновенно и “посадил дам в лужу”, как они и заслуживали. Представляю , что я им сорвал  спектакль, заготовленный  для старшей вожатой.
В её присутствии начальницы собирались распустить перья, достойно провести следствие по, действительно мерзкому  делу, выслушать мои жалкие оправдания и обещания больше так не делать, в обмен на милостивое разрешение остаться /ладно уж/ на занимаемой территории и удовлетворение мольбы не сообщать моему начальству о совершённых бесчинствах. Не вышло. Мне осталось только посочувствовать тем, кто в силу подчинённости должен будет выполнять распоряжения этих чиновниц. Такие, обычно, не умнеют.
     Ещё одно приключение, связанное с ним, произошло через несколько дней.
     Миша и Анатолий подошли ко мне в поле, перед окончанием работ по сбору камней и попросили разрешения пойти в деревню. Хотели помыться в “настоящей” бане, с последующим обедом у тракториста, с которым они плотно работали весь день, загружая в кузов маленького тракторного прицепа большие булыжники, подносимые им ребятами. Молодой парень проникся к ним симпатией и позвал в баню, а потом  попробовать деревенского варева. Я позволил не приходить на обед в лагерь, по случаю торжественного визита, но поставил условие им и трактористу, чтобы ребята вернулись в лагерь к тихому часу.  Все трое восприняли с радостью перспективу продолжить общение в местных, деревенских условиях. Я не видел причин отказывать. Пусть посмотрят, как живут деревенские люди. Мальчишки уехали в тракторном прицепе в деревню, нарушая правила дорожного движения, на что в сельской местности не обращают внимания, систематически перевозя людей в прицепах,- на что и мне пришлось закрыть глаза,- а мы дружно пешочком отправились в лагерь. После купания и обеда все отправились спать, а я, беспокоясь за “отпускников”, подошёл к границе лагеря и стал смотреть в сторону деревни, откуда должны были появиться ребята. Через некоторое время увидел их силуэты между редких деревьев опушки. Почти не опоздав, по своему обещанию, они двигались к лагерю и я сам хотел отправиться соснуть часик с устатку, не дожидаясь, но  что-то показалось странным в передвижении мальчишек. Я стоял за деревом и они меня видеть не могли, тем не менее, перебегали от дерева к дереву, периодически залегая и переползая вперёд.
     Всё время ползти они не могли, так же, как и перемещаться на двух ногах /долго и неудобно/, поэтому они чередовали способы передвижения. Сперва я подумал, что ребятишки играют в разведчиков и крадутся к лагерю, прячась за деревьями, но присмотревшись понял, что они используют деревья не как прикрытие, а как опору, чтобы реже падать, т.к. они элементарно не держались на ногах. Я отвернулся, давая им возможность пробраться в свою палатку, понимая, что здесь не помогут, да просто и не нужны никакие вопли, что они позорят честь комсомольцев, напившись, злоупотребляют моим доверием, бросив пятно на здоровый, непьющий коллектив, вставший на трудовую вахту......, что непременно сделал бы высокоморальный чурбан, облечённый высоким политическим доверием и ответственностью. К тому же эти мальчишки мне нравились. Когда они, проспавшись к “часу дров”, весёлые от того, что всё прошло гладко и незаметно, вернулись из леса с хворостом и побросали его в общую кучу, я, улучив момент когда они отошли вдвоём в сторону, невинно спросил: - Что пили-то? – Они так мило смутились, что я невольно рассмеялся. Ребята опустили головы.
     - Так Вы всё видели?
     - Нет! Мне приснилось ваше появление в лагере,  после обеда у тракториста и бани,  в нормальном  невменяемом состоянии.  – Мальчишки, поняв, что никакого продолжения с моей стороны не будет, начали, перебивая друг друга, рассказывать, что тракторист попарил их в бане, потом угостил обедом, во время которого дал попить браги  – “Это вроде кваса, попробуйте холодненького!”    - После которого, по выражению ребят, голова была ясная, а вот ноги не слушались совершенно. Не держали даже. Поэтому они чередовали ходьбу с  переползанием, возвращаясь, как обещали, к “тихому часу”. Не знаю, что скажут маститые педагоги о моей реакции, в ситуации, которую я описал, но я сам – педагог-практик с 42 – летним стажем, тогда поступил так. И считаю это правильным. Им было стыдно за происшедшее не по их вине и, главное, по незнанию. 
     Вот так в трудах, отдыхе, приключениях и развлечениях пролетел месяц пребывания в КМЛ, расставаться с которым было грустно. За этот месяц почти круглосуточного совместного пребывания все сдружились так, что не представляли себе, как завтра проснутся в своей постели, а не в палатке, не надо идти на зарядку, на завтрак, на работу. Не увидят знакомых лиц, разве что позвонят по телефону и повспоминают только-только ушедшее в историю, в прошлое время. Может, я романтизирую и идеализирую отношения в лагерях, которым я посвятил много лет жизни, работая более четверти века в школе, ставшей мне родной. От этого лагеря у меня остались самые светлые воспоминания и фотоальбом, подаренный мне детьми. Все события жизни в лесу были отражены фотолетописью, исполненной несколькими фотокорами-любителями,  на весьма высоком уровне. Меня очень тронула надпись, уверен искренняя, на титульном листе: «Дорогому начальнику от участников КМЛ «Светлана» в 1973 г.».  И все “лагерники” поставили свои автографы. Как жаль, что этот альбом, оставленный на время, на ознакомление в кабинете директора, кому-то оказался нужнее, чем мне. И был безвозвратно утрачен.
     Пролетел последний год моих, тоже дорогих, лагерников. На выпускном вечере было много цветов, речей, воспоминаний, слёз. Я Мише, при его друзьях-приятелях рассказал основные эпизоды нашего с ним знакомства, начиная с катания на телеге: - Это мой учитель! Ребята весело смеялись. Миша от этого эпизода отказался. Видимо, от смущения, но улыбаясь.
     А потом жизнь развела всех по своим дорогам. Через много лет, оказавшись в Ленинграде, давно услышав от   кого-то, что Михаил Унеговский, закончив медицинский институт уехал в Израиль, я не искал его. Встретился с учителями, с несколькими учениками и, вдруг, перед самым отъездом узнал, что Миша никуда не уезжал. Найдя телефон, позвонил. Представился. Услышал в голосе радость от общения со мной. Сожалея, что не могу встретиться с ним сейчас, так как на следующий день должен был лететь домой,  рассказал, что пишу книгу о школе. Испросил у него разрешения написать его историю под настоящим именем. Он мне схематически поведал о своей жизни. Когда-то я разверну, надеюсь, свои заметки в подробный рассказ. А пока... Миша закончил Медицинский институт и 12 /двенадцать/ лет проработал на переднем крае медицины – на “Скорой помощи”. Потом условия жизни, работы, зарплаты, отношения с прямым начальством, всё вкупе, привело к логическому концу:
    - Я ушёл,- сказал он,- в никуда! Больше я так не мог. Чем заниматься? Даже не предполагал. Один друг пригласил делать общий бизнес  на пару. Сперва было трудно, прошли все этапы становления. Сейчас, слава Богу, всё в порядке. Медицину не бросил. Соседи в посёлке, ставшем моим местом проживания, знают, что я врач. Часто обращаются за медицинской помощью. И я никому никогда не отказываю. Лечу. Бесплатно.
     Когда я узнаю о его нынешней жизни хотя бы столько, сколько знал, видя его ежедневно в КМЛ «Светлана», я свои записки расширю, чтобы Вы полюбили его тоже.
     Так, как люблю его я. Спустя многие-многие годы.