Вернись в Сорренто

Был обычный воскресный день.  Райка до полудня хлопотала в кухне, потом отправилась в магазин с пятилетним Димой. Жили они в центре города в большом доме, и улица у них была длинная и широкая, заново строящаяся. Они любили ходить по ней в выходные, крепко держась за руки. Так шли и теперь, медленно, беспечно глядя по сторонам и радуясь, что зима сломилась, днём всё ярче разливалось солнышко, и сосульки, закоченевшие в жуткие морозы на крышах старых деревянных  домиков, вот-вот должны были  исхудать и рухнуть вниз. Сынишка задирал голову вверх и пытался считать их, и спотыкался при этом.
Райка завидовала сыну. Пожелает – может сорваться с места, завалиться в сугроб, захохотать. Она тоже чувствовала себя девчонкой, всегда, все годы, и каждую зиму ей нестерпимо хотелось бросаться снежками, по-дурацки смеяться и катиться на куске фанеры с горки. Но она давно была мамой и многого не могла себе позволить на людях.
В овощном магазинчике, где пахло влажной землёй и летом, они наполнили сетку картошкой, морковью и зелёным луком и так же медленно пошли назад. А солнце сияло, и душа томилась, и казалось, что сегодня произойдёт что-то очень важное. Рая расстегнула у шубы верхнюю пуговицу и ступала бережно, словно боясь расплескать себя, полную до краёв светом и жизнью.
Они не торопились. Муж ещё накануне уехал на рыбалку - у кого-то из его бригады мать жила в деревушке на берегу озера. У кого, где, Рая особенно не выпытывала, не запоминала – верила Михаилу. И когда он являлся с рыбалки навеселе,  тоже не выказывала своего недовольства. Мужчины есть мужчины, у них совсем иной мир и заботы. Михаил же не лезет со своими советами: сегодня ты постирай, а пошьёшь завтра! И правильно. Мало ли у кого какие причуды. Райка, например, если не взялась в выходные за спицы, – словно и не отдыхала.
Сын очень любил, когда мать вязала. Она сидела в кресле, он устраивался на скамеечке рядом и тихо, долго листал книжки с картинками. Но всё чаще замечала Рая, что с вопросами он нет-нет да и завернёт к отцу и слушает, глядя на него сосредоточенно, исподлобья, внимая каждому слову. И с работы поджидает его нетерпеливо, не замечая мать. Обидно бывало,  хотелось зачем-то, чтобы Димка лучше был девчонкой. Но она глушила в себе глупую ревность: разве они с Михаилом не одно?!
Вот и теперь во дворе сын заявил, что останется встречать папу. Райка перевязала ему шарф и постояла у подъезда до тех пор, пока он не забрался с ребятишками на деревянную горку.
Дома она выложила покупки и с наслаждением утонула в кресле. Ощущение необычности этого дня не уходило, а даже усиливалось оттого, что она, пусть ненадолго, одна в квартире и свободна от забот, словно в детстве. Райка закинула руки за голову и прикрыла глаза. Её запокачивало, как на волнах кораблик, а потом и солнечный лучик, забытый уже, как мамины руки, тепло устроился на лице, и душа у неё подтаяла.
Слабая мелодия то ли зазвучала вправду, то ли почудилась. Райка прислушалась, тая дыхание. Играло радио в кухне, пело тихо-тихо. И ей тоже захотелось вдруг спеть, пока никого нет рядом, спеть громко и свободно, не стыдясь своего плохого слуха. Но не было сил даже пошевелиться, дойти до кухни, чтобы прибавить звук. «Что-то хорошее передают», - подумала Рая, впадая в дрёму.
А когда очнулась с прыгнувшим сердцем, поняла, что не случайно.
- Мы часто получаем письма, - еле слышно говорил в кухне женский голос, - с просьбой рассказать о судьбе маленького итальянского певца Робертино Лоретти. - Рая мгновенно оказалась у репродуктора и включила полную громкость. - Прежде чем выполнить  ваши пожелания, предлагаем в его исполнении песню «Санта Лючия»…
Рая безвольно опустилась на стул у окна. Локти её нашли узкий кухонный подоконник, ладони прижались к вискам, а лоб – к холодному стеклу.

- Влюбилась! – орал Шарамет, несясь по школьному коридору и размахивая над головой фотографией. – Влюбила-ась! Костыгова влюбилась в Робертино!!
Райка, взлохмаченная и пунцовая, от бессилия и обиды застыла у лестницы и бесплодно пыталась понять, когда успел Шарамет вытащить фотографию из её кармана.
- Влюби-илась!!
Тогда все девчонки в классе начали влюбляться. У каждой появился избранник, и на переменках нужно было провожать его выразительным взглядом. Райка тоже оглядела всех парней по-новому, однако ничего не случилось – ребята как ребята, дурные, шумные. Ей любовь представлялась тихой, грустной, неожиданной. И она пришла – как раз такая! И стала Райкиной тайной. Никто поначалу не знал, что она носила в кармане передника фотографию  Робертино и на уроках скрытно поглядывала на неё: чёрные глаза, концертный костюм, огни прожекторов за спиной… Всплывали строчки выученных наизусть песен, и сердце стонало, и стоны эти текли по жилам, текли…Разве может такое понять Шарамет?! Ничего хорошего от него она не ждала и не спешила по звонку в класс, хотя был её любимый урок – пение.
- В чём дело, Костыгова? – спросил учитель, когда она робко отворила двери.
И тут же с задней парты к потолку взметнулась рука Шарамета с фотографией:
- Ххы-ы!
Класс, уже оповещённый о Райкиной тайне, готовно грохнул.
- Садитесь! – строго было велено Рае. – А вы, Шарамет, положите мне на стол то, что всех так рассмешило. И я посмеюсь.
Райка вспыхнула, но вместо того, чтобы спасти, схватить фотографию и исчезнуть, – исчезнуть отсюда навсегда! – вместо этого она упала лицом на парту и разрыдалась.
В тишине, которая вдруг повисла, властно раздался голос учителя:
- Успокойтесь и спрячьте это.
Райка судорожно схватила фотографию и на коленях под партой разглядела: она почти не помялась, потому что была наклеена на картонку, и только крылья кальки, двойной дверцей прикрывавшие дорогое ей лицо, были надорваны. Не видя никого вокруг, она огладила портрет дрожащими руками и бережно положила в карман.
- А теперь распоёмся, - сказал учитель. И аккордеон в его руках вздохнул и заплакал.
Никогда ещё Райке не было так горестно и сладко от музыки. «Среди долины ровныя, на гладкой высоте», - глотая слёзы, пела она со всеми, и оттого, что никто не способен был унять её боль, чудилась себе бедняжечкой, одинокой, как тот дуб.
- Спасибо, - произнёс учитель классу и снова отыскал взглядом Райку. – А теперь послушаем музыку.
С первых аккордов Райка опять вспыхнула и впилась глазами в преподавателя: он играл «Санта Лючию»! «Лодка моя легка, вёсла больши-ие…» Слёзы наворачивались на глаза, она смаргивала их, чтобы видеть, как просто даётся учителю это чудо: раз – на клавишу, два – на кнопочку. А звуки то усиливались, то гасли почти совсем… И вдруг в одно из таких затиший учитель проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Вот видите, какая музыка… Это итальянская мелодия. И она вам нравится, я вижу. И чувствую, что вы принимаете её, как нашу, русскую. Это потому, что музыка не знает ни языков, ни границ. И она сокращает расстояния. Особенно для тех, кому песня помогла полюбить… Я думаю, вы все понимаете, о чём я говорю. И не нужно ничего больше объяснять. Давайте просто помолчим под эту чудную мелодию…
«Радость безмерная, нет ей причины! Санта Лючия, Санта Лючия!»
Райка оторвала лоб от оконного стекла, но не сразу вернулась в сегодня. Ещё шумел класс, хлопали крышки парт и пальцы сжимали портрет Робертино…
- Вскоре запел взрослый юноша, - говорило радио. – Ничего страшного не случилось, голос не пропал, он вполне мог считаться хорошим. А чуда больше не было. И уже не хотелось плакать от счастья, забывая обо всём. Один шлягер, другой, милые лёгкие песенки… И как хорошо, что есть записи, которые навсегда сохранили для нас свежесть голоса маленького певца...
- Как хорошо, - повторила шёпотом Райка, - как хорошо! - И вместе с Робертино на корявом итальянском запела весёлую песенку про уточку и мак.
- Ау-у, Раюшка-а! – озорно окликнул от дверей Михаил. А Дима подбежал и обнял её сзади.
Райка встрепенулась, бросилась раздевать близких  и всё приговаривала, что они совсем замёрзли, что она их заждалась. Она говорила это искренне и горячо, но чувствовала однако непривычную напряжённость внутри. Словно её разбудили не вовремя, и она никак не может осознать действительность. Словно какая-то пружина сжалась внутри и никак не распрямится вольно и широко, не даёт дышать полной грудью.
Оттого, что часть её осталась где-то там, за годами совместной жизни, Райка ощутила вдруг чувство вины перед мужем. Оно засело занозой, томило, заставляла прятать глаза. Ничего страшного не произошло, ничего. А будто случилось. Будто познала она… измену, да-да, измену любимому супругу! Она ведь думала с тоской о другом человеке? Думала. Жалела о несвершившемся? Жалела. Хотя – что могло свершиться, что? Детские фантазии! Даже встретиться с Робертино она не мечтала. Она, какая-то Райка Костыгова, и – ОН. Да кто она рядом с ним?! Просто любительница песен… Но откуда ж тогда вина?
Если бы Михаил был тревожнее, тоньше, он уловил бы Райкину нервозность, краткие её взгляды на него. Казалось, она оценивает, сравнивает его с кем-то видимым только ей, и оценка эта выходит не в его пользу. Разбросал муж своё рыболовное хозяйство у порога, и полотенце испачкал – не отстирать… Но Михаил был спокоен и уверен в прочности их дома, ведь ничего необычного не случилось.  В кастрюле булькала ушица, а он, насвистывая, ходил вокруг плиты и добродушно потирал руки:
- Ай да Мишка, ай да молодец!
Набиралась в ванной вода, и Димка уже носил туда свои игрушки для купания. Наступал обычный воскресный вечер. За окном темнело быстро, подмораживало дневные лужицы – опять зима дохнула на город, и весна пугливо спряталась до лучших времён.
«Спят усталые игрушки, книжки спят», - уверил детишек телевизор, и Димка доверчиво прижался на диване к отцовскому плечу. Рая погладила сына по светлой голове и испытала вдруг к нему усиленную нежность. Ей подумалось, что из двух лежащих теперь рядышком близких ей существ вот это, несмышлёное, понимает её полнее и вернее, а если не понимает, то умеет обнять преданно и сильно, так, что всё в душе становится на свои места. А Михаил… Михаил спал уже, разомлевший в ванной после рыбалки. Рядом лежала книга, раскрытая на той же странице, что и неделю назад.
Раньше Рая, видя такую картину, жалела мужа, измотанного на стройке. Теперь же почувствовала  неясное раздражение и вышла из комнаты. В тёмной кухне она подошла к окну. Редкие прохожие, мелькнув в свете фонаря, таяли в снежной дали.
Пришло откуда-то воспоминание, как ездили они с Михаилом зимой в дом отдыха. Им не дали в тот год отпуск летом, и они взяли его в январе. Сына отправили к бабушке, а сами, как в первый совместный год, были вольны и бездумны. Михаил мчал её с гор на финских санях, и она визжала от восторга. Подолгу катались на лыжах в солнечные дни, когда сверкал нестерпимо и поскрипывал снег, целовались между ёлок… Пришло вдруг на память – и ушло. И снова стало пусто в свете фонаря, тревожно, словно что-то главное за день так и недоделано, недосказано. Но что?
Райка робко коснулась рукой репродуктора, будто умоляя вернуться вместе с нею на несколько часов назад. Но чуда не произошло. Радио равнодушно продолжало говорить о чём-то скучном. Не было больше песен.
И тут внезапно вспомнилось: где-то в старом чемоданчике  у неё хранится тетрадочка тех лет! Волнуясь, как будто решается её судьба, Райка перерыла всю кладовку и извлекла из-под вороха разной дребедени бесценную реликвию. На первой странице тетради послушной рукой отличницы были выведены строки из энциклопедии:
«Италия – капиталистическое государство на ю.Европы. Занимает юж.склоны Альп, Паданскую низменность, Апеннинский п-ов, о-ва Сицилию, Сардинию и ряд более мелких… И. омывается Адриатическим, Ионическим, Лигурийским и Тирренским морями, являющимися частями Средиземного м.».
Когда по географии стали изучать Италию, весь класс, Райка помнит, дружно и насмешливо обернулся к ней. Вот ведь что тогда натворил фотографией Шарамет!
«Население 47 млн. человек… В административном отношении…»
Оказались в тетрадке и статьи из разных изданий.
«Москва: Не предполагаешь ли ты включить в свои планы поездку в Советский Союз?
Робертино: Петь в Москве – моя мечта. Очень хочу лично встретиться с вашими добрыми слушателями, выступать по телевизору – я слышал так много хорошего о вашей стране».
А вот и Райкины глупые детские стихи!  «Я письмо написала тебе, Но не знаю, дождусь ли ответа. Его буду читать при луне, От подруг не скрывая секрета. И не глядя на взоры товарищей…»
Стало вдруг стыдно за те давние чувства и неловко, как если бы кто-то подглядывал и тоже читал из-за спины. Райка даже оглянулась: не встал ли Михаил? Но из комнаты раздавалось ровное дыхание спящих. И она опять поразилась, уставившись в тетрадь, как далеко, как  невозвратно далеко те дни! У неё была надежда, что вместе с тетрадью она выловит из прошлого тот источник, который грел её, который согреет и теперь. Но сидела, напротив, закоченевшая в недоумении перед тем, что всё вчерашнее потускнело, как кощеевы сокровища.
И самым наивным было то, что не писала она никакого письма в Италию, она и адрес-то уже после своего стихотворения узнала: Рим, улица Опито Оппио, Робертино Лоретти, Орландовичу, потому что отец – Орландо… Но она убедила себя тогда, что было, было письмо, и весь класс ждал ответ, и она ждала чего-то. Чего?! Разве не таким же пленительным было потом постоянное ожидание первого свидания – в десятом классе, в техникуме? Не было человека, с которым хотелось бы появиться у всех на виду, а ожидание – было. И ничуть оно не уменьшилось оттого, что газетами, да и ею подзабылось имя Робертино, что новое время принесло иных кумиров. Важно было ждать. И до сих пор она, оказывается, ждала. Чего же?
Обхватив голову руками, Райка долго вглядывалась в свои ученические буквы и безуспешно пыталась разглядеть за ними что-то очень нужное и бегущее теперь от неё. А на дворе была уже полночь. А в комнате сладко спали Михаил с Димкой: что им какие-то итальянские певцы! Им было и без того тепло и надёжно друг возле друга.
- Это ты? – сонно спросил Михаил, когда Рая взяла сынишку, чтобы перенести в детскую кровать. – Что долго так? Я уж выспался.
- Да читала, - уклончиво ответила она и умолкла, улёгшись рядом. Теснилась внутри так и не понятая тревога, одиноко было, постыло отчего-то. Хоть бы слово чьё-нибудь! Она вслушалась, и показалось, что муж уже успел заснуть опять. Небывалая обида жарким обручем сдавила горло.
- Чего ты? – ясно проговорил Михаил и нащупал ладонью её щеку. – Плачешь, что ли?
- Н-нет, - всхлипнула Райка и торопливо улыбнулась в темноте. – Нет!
- Смотри мне, - покладисто ответил муж и погладил её лоб. – Ты какая-то не такая сегодня…
От этих слов Рая пугливо прижалась к нему: заметил! Конечно, он всё, всё видит, только молчит, ждёт. А чего же она – зачем таится, зачем?!
- Ми-иш! А ты помнишь, - прошептала она с покаянно прыгнувшим сердцем, - помнишь, Робертино был, мальчик такой пел, когда мы в школе учились?
- Лоретти, что ли? Ну.
Райка подождала, словно после этого имени в устах мужа непременно должно что-то случиться. Ничего.
- Передавали сегодня по радио… три песни.
- А-а, - протянул Михаил, - ну и хорошо, славный парнишка был.
- А я ему в школе даже стихи посвятила! Первые…
- Ну?! – Михаил даже приподнялся на локте. – И чего тебе дался итальянец этот сегодня, а? - Он на мгновенье прижал Райку к себе и поцеловал в висок. – Ну и чудная ты у меня!
Они замолчали, глядя в темноте друг на друга. Наверное, в своём прошлом Михаил нашёл что-то подобное. Рая ревниво угадала это, видя в свете уличного фонаря, как сбежались на миг морщинки на лбу мужа. Что это было, с кем связано? Она хотела бы заглянуть туда, в его видения, чтобы больше узнать Михаила, чтобы и прошлое его сделать своим, общим. Но не властен над этим человек.  Ещё минуту назад ей хотелось поведать мужу, как часами сидела она у старенького патефона, как снова и снова переставляла иглу назад, чтобы разобрать и записать полуугаданные иноземные слова, как шептала их, заучивая… Она не стала этого делать. Она благодарно ощутила вдруг, что это воспоминание принадлежит и будет принадлежать только ей, и не нужно, нельзя извлекать его из потёмок памяти, делить на двоих. Слабый отзвук давнего чувства ещё жил в ней светлой печалью, и, вслушиваясь в него, Рая негаданно видела и вокруг многое из того, что скрывалось от неё прежде.
Она вздрогнула оттого, что Михаил тронул её за подбородок шершавыми пальцами, как трогают обиженно склонивших голову. Он тронул и поискал в темноте глазами её глаза.
- Ну, хочешь, на концерт какой-нибудь сходим? А то все ходят, певцы всякие приезжают, а мы никак не соберёмся. Давай?
Рая доверительно прижалась к его горячему телу, положила свою ладошку на грудь мужу и ничего больше не сказала. Да и что было говорить? Не всё можно и нужно определять словами. Не было ещё названия и тому, что только что произошло в ней, но неожиданно  явилось успокоение, а за ним  и тихая напевная радость.
Дыхание Михаила становилось ровнее, и оно  то вздымало Райкину ладонь, то увлекало вниз, словно лёгкую лодку качало на ласковых волнах далёкого-далёкого Средиземного моря. Солёные брызги безудержно стекали по её жарким щекам… И от внезапного осознания того, что долгожданное чудо – вот оно, рядом, Райка прошептала, как заклинание:
- Буоне  нотте, карино миа!
И неважно ей было, что не понимал муж по-итальянски, что он уже спал безмятежно под её горящим взором, что не слышал, как на всю квартиру плачет и звенит от слёз гаснущий вдали мальчишеский голос: «Не покидай меня, тебя я умоляю! Вернись в Сорренто, любовь моя!»  Райка этот голос слышала. И знала теперь, о чём он поёт.

1978 год.