Под колено

Она была настолько бойка, что даже меня заграбастала в плен.
- Пойдём, пойдём! – бесцеремонно тянула за рукав. – Разве думно эдакой бабе да без мужика?! Счас мы это поправим, не упирайся! Всего две улицы отсюда.
И я сдалась. Чем куковать одной в гостинице, лучше пойти к людям на ужин и заодно испытать судьбу. Чем чёрт не шутит!
Был тёплый летний вечер. Был глухой северный городок, поросший акациями, сиренью и соснами. Солнце уже собиралось скатиться с чистого неба, тянуло дымками, и где-то вдалеке мычало спешащее домой стадо.
- У них и скотины цельный двор, - набивала цену сваха, - и огород двадцать соток. И дом новенькой, только после ремонту. А главное, - она остановилась, переходя на шёпот, и огляделась. – А главное, у него на книжке… знаешь, сколь?!
Я равнодушно пожала плечами:
- Главное, чтобы человек был хороший…
- Ой, а какой уж он хорошой, какой хорошой! – запела она вдохновенно. И я предпочла помолчать.

Целью путешествия оказался скрытый в зелени широкогрудый дом на возвышенности. С неё открывался чарующий вид на весь холмистый городок, и я невольно ахнула. Провожатая подождала, пока я оценю все красоты, и свернула к железной крашеной калитке.
Хозяйка, мелькнувшая в окне, встретила нас уже на крыльце.
- Матушки мои, Матвеевна… И кого это ты ведёшь? – всплеснула она руками и цепким взором окинула меня с головы до ног.
В отличие от Матвеевны, крепкой, высокой и быстрой, эта женщина была мала, как воробышек, зажата и неспешна. Хотя было ей за шестьдесят, волосы из-под платка выглядывали совсем чёрные, и глаза, мягкие, тёплые, все в морщинках вокруг, озорно улыбались из-под бровей.
Мне стало вдруг спокойно и уютно.
- Это надо же, гости у нас, а занавески снятые, - причитала крохотная Анна Павловна.
Повсюду, однако, было чистенько, как в больничке. Уже через пять минут – под командованием подруги – хозяйка водила меня по дому, предъявляя его достоинства. Он и впрямь был хорош, крепок и разумно спланирован. Два раза – на пути туда и обратно – открывали погреб.
- Да ты погляди, погляди! – почти пихала меня головой в подпол сваха. – Одних полочек… А банок с мясом! Чуешь?
По её приказу Анна Павловна открывала шкаф за шкафом, предъявляя платья и костюмы.
- Ты посчитай, посчитай! Одних рубах у него пятнадцать! А шуба! Аня, где шуба?
Достали новую шубу, надели на меня.
- Вот! Как барыня ходить будешь! – и отошли полюбоваться.
Я слегка повела плечами.
- Маловата…
- Ничего! – выставленной ладонью успокоила сваха. – Маловата – не беда, дочку твою приоденут. Так ведь? – сваха на всякий случай глянула на хозяйку. Та готовно покивала.
- А теперь, - опять таинственно прошептала Матвеевна, - ступай сюда, сюда! – Она потянула меня за собой, остановила возле сундука и заставила закрыть глаза. Я покорилась. – Открой! – торжественно воскликнула она, брякнув крышкой.
Я прозрела по приказу. И готова была увидеть по крайней мере гору бриллиантов.
Сундук оказался полон постельного белья.
- Три сундука таких! Гляди – под колено!!
Она прижала острой коленкой поклажу, и та ничуть не умялась.
Это добило меня окончательно.
- Всё! – объявила я. – Перекур! Пьём чай…
Это был мудрый ход. Вслед за мной притихшая Анна Павловна жадно выпила две чашки и освобождено вздохнула.
- Ну, как невеста? – возобновила работу сваха. – А?!
- А как век свой с нами жила! – честно сказала хозяйка и посмотрела на меня с надеждой. – Такая простая!
Сердце моё взныло.
- Вот и решайте! – с чувством исполненного долга Матвеевна сложила руки на коленях. – Я плохого не присоветую.
- Может, сначала жениха дождёмся? – робко вставила я. – Мне бы хоть разочек глянуть, а?
Тотчас подали альбом, уселись вокруг и с двух сторон стали пояснять снимки. Я запомнила лишь про Геннадия. Было ему сорок. Анна Павловна приходилась ему неродной матерью. Она взяла его из детдома вскоре после войны, оставшись одинокой. Вырастила послушным и хозяйственным. И вот потеряла надежду, что он женится сам.
- А мне ведь помирать скоро, - завсхлипывала она. – Я бы вам всё отдала – живите одни и делайте всё, как знаете! А сама бы в баню перебралась…
Мне захотелось обнять её и сказать, что не надо в баню, мы с ней прекрасно поладим и в доме. Но она скрестила руки на груди, как перед причастием, и добавила умоляюще:
- Только бы не пила и не курила…
Матвеевну как стегнули.
- Да она и не делает ничего такого! – сваха требовательно глянула на меня: подтверди!
- Ну что вы, - сказала мирно я и на миг положила свою ладонь на сухонькую, с выступающими венами руку Анны Павловны. Затем решительно поднялась и отвернулась к стене – разглядывать фотографии в рамках.
Вот Геннадий с гармошкой, улыбается широко, по-доброму. Вот он за рулём грузовика. Передовик! – гордилась мать. Вот он с нею… Скорей бы возвращался с работы, что ли!
- Вас бы пара была – чернобровых! – пропела над ухом сваха, и я вздрогнула.
- Пойдё-ём, - потянула её хозяйка, - не мешай. У нас дел полно.
Я видела в окошко, как они понесли к бане дрова, затем вёдра с водой, но не тронулась с места, чтобы помочь. Я была в ловушке, и оттого ещё более хотелось сохранить независимость. Уткнуться, например, с умным видом в свои блокноты. Матвеевна, конечно, успела доложить хозяйке про мою журналистскую профессию.
Хитрость подействовала. Вернувшись с улицы, женщины забегали по дому на цыпочках и прикрыли дверь ко мне в залу. Однако я слышала, как звонили какой-то Сергеевне, приглашая на смотрины, и велели зайти в магазин.
Я склонилась над столом и обхватила голову. Сбежать? Это надо было делать сразу, а теперь, обнадёжив, грешно. Значит, плыть по течению, надеясь на чудо? Значит, плыть.

Накануне мы с Матвеевной провели славный день. Я приехала к ней от областной газеты, и она рассказывала, как уходила добровольно на фронт со своим конём, как определили её в транспортную роту, как стригли девчонок перед отправкой.
- Надевали на войне брюки, гимнастёрочку. Ещё шапку надевали, а в руках – винтовочка! – выпевала она свои частушки. – Ленинград я защищала, северну столицу. Была похожая на парня, а не на девицу!
И «языка» приходилось ей брать, и хлеб бойцам печь, и под обстрелы попадать.
- Что гром? Мы его теперь и не слышим!
После войны и с мужем нажилась, и после него, овдовев. Но думать не думала, что вдруг потянет сочинять.
- Сплю-сплю, да вдруг как начнёт в голове складываться. Соскочу – и к столу. Сын стал потом пробки выворачивать. Дак я на стене в темноте карябала, на обоях… Я любила в лес ходить по жёлтую морошку. Я любила игрока за его гармошку!.. Вот какая непутёвая старуха сделалась… Прыгаю лягушкою, да и помру с частушкою. Прыгаю да квакаю, никогда не плакаю!
Когда Матвеевна обнаружила во мне невесту, я отшутилась. Однако силы свои не рассчитала. Она взяла меня, как «языка», и доставила по назначению.
Отсюда ясно,  что и  побег мой в любом случае обречён на неуспех. Поэтому, насидевшись над блокнотами без дела, я вышла к женщинам, не забыв изобразить на лице усталость.
Они копошились в кухне. На сковороде фырчало сало. Матвеевна дочищала картошку, а хозяйка выкладывала на тарелки содержимое банок из подполья.
- Вот и тут всё полно! – не преминула ткнуть меня в бок сваха. – И тарелки, и кастрюли, всё новёхонько!
 - Ну-ка, - перебивая её, ласково прикоснулась ко мне хозяйка, - порежь-ка вот это на салат, - и пододвинула огромное блюдо.
Я тут же вспотела от боязни накрошить овощи слишком крупно и тем не угодить. При этом едва не оттяпала себе палец. Затем, перенося посуду в залу, чуть не разбила хрустальную рюмку. Видел бы это жених!
- Там не Гена ли приехал? – повела головою хозяйка на звук проехавшей машины. – Не-ет… Что-то долго он сегодня. Кабы знал, кто его поджидает, поспешал бы…
- А ты бы, Аня, показала покуда  свои медали, - предложила Матвеевна. – Я-то уж своими бахвалилась.
Анна Павловна протянула мне коробочку, в которой вместе с грамотами на имя Дуровой А.П. хранились дорогие ей реликвии: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», «К 30-летию Победы» и «Ветеран труда».
Помогая разбирать медали, Матвеевна пояснила мне:
- Она у нас тоже пороху понюхала, санитарочкой была под Ленинградом. А как ранило, сюда вернулась.
Анна Павловна вытерла глаза и подхватила:
- А как одной жить? Решила в Череповец в детский дом ехать. Достала у дверей конфету и думаю: кто первый подойдёт, тот и мой будет…
- Он у тебя и теперь до сладостей, как девица. И по характеру.
- Да плохо ли это для жизни?  - Анна Павловна взыскующе глянула на меня. – Он и поросят накормит, и себе поесть сготовит, и постирает, и выгладит – всё может. Полы подметает и песни поёт – ну чисто девка!
Она таяла от любви к сыну.
- Ох, и правда что-то долго, - заёрзала Матвеевна.  - Хоть поиграл бы мне, а то ноги плясать чешутся!
- А ты попой! – сказала Анна Павловна, прибирая награды.
- Прямо так? – скокетничала Матвеевна и взмахнула рукой, взвеселяя себя. – Где же вы, мои подружки, фронтовые девушки? Раньше были ладушки, а теперь уж бабушки! И-эх!
Повисла тишина.
- Нет, не получается без музыки! – хлопнула себя по коленям сваха. – Хоть бы Сергеевна скорее шла!
- Да вон она, - спокойно молвила хозяйка, торчавшая у окна, и приветно кивнула во двор. – Ну, теперь и за стол садиться станем, всяко скоро  Геночка придёт.
Сердце моё застучало неровно. Я вновь поглядела на снимки на стене. Я верила в случай и хотела испытать его на себе. Тридцать с хвостиком – это не шуточки…
 - А у Сергеевны девочка тоже из детдома взятая, - зачем-то шепнула мне Матвеевна и шагнула к дверям.
Гостья оказалась моложе подруг, полная и пышногрудая, с низким голосом. Она выставила заказанные бутылки и улыбнулась мне ободряюще: дескать, я в курсе.
- Давайте, давайте-ко на диван! – с неожиданной решимостью стала загонять нас за стол хозяйка. -  Я уже слышу, что сыночкина машина гудит!
И она кинулась из дома. У меня сжалось внутри. Можно было подглядеть в окно… Но – дольше ждали!
Анна Павловна впорхнула на порог взъерошенная.
- Сейчас, мои гостечки! Сполоснётся Геночка! – мигом выбрала в шкафу бельё для сына и исчезла.
Прошло минут десять-пятнадцать, я заметила по настенным часам. Показалось – час. Коленки мои вздрагивали. Я прижала их ладонями.
Вошёл Геннадий. Ясный от умытости! Чернобровый! Открытый! И сразу направился к столу. Женщин подбросило – они скоренько освободили проход. И я встала…
Он был на голову ниже меня!! Я едва не закричала с досады.
Как потом наливали, ели, говорили, пели, помнится смутно. Чем они думали, чем, затевая это сватовство?! Хотелось напиться так, чтобы сразу всё кончилось. Но я помнила скрещенные на груди руки Анны Павловны и настойчиво закрывала ладонью стопку.
- Геночка тоже не любит это дело, - довольно соглашалась мать.
- Отчего не люблю? Люблю! – Геннадий был весел, в руках держал гармошку. – Просто нам перед выездом давление проверяют. Проблем не хочу, это да.
- Да вы ешьте, ешьте!
- Эй, Сергевна! – возбуждённо толкнула подругу сваха. И они выбрались на свободу, под гармонь задробили по блестящим от лака половицам.
- Ой-ё-ё-ё-ё-ё-ёй, скажите милушке моёй, чтобы шла венчалася, меня не дожидалася!
- Как артисты выступают, мои слёзы капают. Постарела я теперь, меня уже не сватают! – выдавали женщины тематический репертуар.
- Посидим, повечеряем, никому не досадим. По-хорошему любили, никому не отдадим!
Мы с Геннадием меж тем разговорились. Было легко и просто. Нащупали несколько общих тем, коснулись многих государственных бед.
А женщины судачили о бабьем и строили планы.
- Двумя-то ящиками не отделаешься на свадьбу! – уловила я.
- Да хва-атит, куда её?!
И настало время расходиться. За окном стемнело. Сергеевна вспотела и обмахивалась платочком. Матвеевна, поднявшись, вопросительно глянула на меня. Я встала. И вдруг ощутила, как хозяйка легонько тянет меня за пальцы:
- Оставайся у нас-то-о…
Я покорно осела на диван.
- А половики-то ещё не казали! Сколь наткано! – простодушная Матвеевна не теряла надежды вытащить меня из-за стола.
Но Анна Павловна подчёркнуто настойчиво подвела её к выходу.
- Милости просим завтра!
- Ой, нет! – враз отрезвела Матвеевна. – Завтра я буду ждать жениха. Вдовец, шестьдесят лет. Я ему сразу трёх невест подобрала.
- Ну-ну, - похлопала её по спине Анна Павловна, - ступай с Богом.
Дверь закрылась.
- Да-а! – восторженно произнёс в тишине Геннадий. – Талант у человека пропадает!
- Разве пропадает, сынок? – мать перекинула заискивающий взгляд с него на меня.
- Да я так… Давайте убирать.
И он стал носить в кухню тарелки. Я покорной супругой начала мыть посуду. Мать вытирала её.

Когда в дом вернулся порядок, Анна Павловна спросила тихонько:
- Вам где стелить-то, Геночка? Тут или в светёлке?
Он взглядом позволил решить мне. И вместо того, чтобы противиться, я буднично сказала:
- Только не здесь, здесь жарко!
Она кивнула и протянула мне мимоходом полотенце и сорочку.
- Ступай ополоснись в баньке. Гена проводит.

Мы сели вдвоём на крыльце. Деревья стояли вокруг тёмными стражами. В небе выступила звездная пыль. Пахло какими-то пряными цветами. В сердце моём колыхнулась волна счастья, смывая солёный налёт годов. Показалось, что чудо опять рядом, только протяни руку. От соседа веяло покоем, мудростью и прочностью. Разве не о таком мне мечталось: вдали от городской сутолоки приклонить голову к надёжному плечу и начать всё сначала? Подумаешь, рост!...
Геннадий молча курил, не отвечая на исходившую от меня женскую тревогу. Он был как друг, как брат. Как интересный собеседник. Но видеть отныне его - и только его… Нет, к этому я не была готова.
- У меня же работа, - оправдывалась я.
- Ну, газета есть и здесь, - не понимал он.
- Я только в большом городе могу работать и жить, - сочиняла я.
- Тогда я мог бы отсюда уехать. Но пока нельзя…
Я догадалась: пока жива мать. И обрадовалась, что есть у Геннадия причина держаться за дом, - иначе пришлось бы мне выкручиваться дальше. Однако легче не стало.  Представилось, как Анна Павловна притихла в своём уголке со счастливо бьющимся сердцем и молится о том, чтобы у нас всё сложилось. А у нас не складывалось, никак не вырисовывалось общее будущее!
Мы попытались ещё раз.
- А сколько лет твоей дочке?
Я не выказала желания продолжать эту тему.
- А ты про своих настоящих родителей что-нибудь знаешь?
Геннадий помолчал и обронил:
- Это грустная история, не стоит…
Больше говорить было не о чем. Да и спать пора. Мы поднялись.
Я нарочно встала ступенькой ниже. Теперь его глаза были вровень с моими, и в них отражалась круглая луна. Опять в душе моей плеснулось девчоночье ожидание счастья. Я изо всех сил немо прокричала: ну обними же меня, пожалуйста!
Геннадий по-братски положил мне руки на плечи и аккуратно коснулся моих губ своими. Они были бесстрастны, и душу мою лизнуло холодом отчаяния.
- Ну, - бодренько сказала я, - иди, я сейчас! – И пошагала к бане.

Кровать в светёлке оказалась широкая, на двоих. Мы улеглись на комсомольском расстоянии и молчали. Луна нагло подглядывала сквозь плотную штору. В тишине прошло минут пятнадцать. Жених не шевелился. Подумаешь! – вдруг обиделась я и отвернулась к стене. Ещё уговаривать его! Значит, есть зазноба, о которой мать не ведает! И слава Богу… Но я-то, тоже хороша!
Однако не спалось. Очень кстати в огороде истошно завопили коты – как намекали! И я затряслась о смеха, сначала тихонько, потом вслух, в голос.
- Ты чего?! – радостно отозвался Геннадий. – А?!
Господи! Ну не старики же мы, и оба холостые. Ну не смешно ли проваляться всю ночь в одной постели невинно? Кому от этого радость?
Я первой потянулась к Геннадию. Он не воспротивился.

Поднялась я небывало рано.
- Ну, хорошой ли мой сыночек? – отчаянно вскинула на меня глаза Анна Павловна.
Я прижала её к себе осторожно, как прижимают к груди птицу, и поцеловала в висок.
- О-очень!
И добавила, чтобы уж сразу:
- Только мне в обед надо на автобус…
- Ка-ак? – заозиралась она.
- Работа, мам, разве не понимаешь? – выручил вошедший Геннадий. – Я вот не могу не пойти, да? Так и другие.
Попили чаю, говоря о пустяках. Затем Геннадий облачился в робу и стал опять посторонний, незнакомый. Однако красивый, надёжный и уверенный в себе. Я вдруг пожалела, что нет у меня подруг маленького роста. Но куда же местные-то девки смотрят?!
- Мама, ведро сала не забудь подать, обязательно! – сказал Геннадий и уже от дверей по-дружески помахал мне. - Ну, я пошёл!
- Да как же так, как же так…. – растерянно бродила по дому хозяйка. – И когда же ты приедешь опять, а?
Что я могла сказать? От ведра отказалась наотрез. Чтобы загладить вину, до отвала наелась. Становилось тягостно. А она держала мою руку в своих!
-  Как же быть-то, как быть, - твердила Анна Павловна погружённо и вдруг придумала. – Погоди-ко, я твоей дочке хоть платочек подарю!
Она опустилась на колени и откинула  крышку набитого под колено сундука. Запахло чистым бельём, высохшим на солнечном ветру, и ещё чем-то далёким-далёким и тоскливым, из детства. Захотелось плакать, и я закрыла глаза. Привиделся желанный автобус, дорога…
Вывел меня из оцепенения хозяйкин голос:
- Вот, аленькой!
Она протягивала мне шерстяной платочек, и я приняла его, и поцеловала её во впалый висок. Потом записала почтовый адрес, чтобы купить и выслать ей домашние тапочки редкого тридцать третьего размера. И сбежала…

Ступают ли ещё по земле её ноги? Женился ли сын и счастлив ли? На его богатство в ту пору охотницы нашлись бы! Но сам он, похоже, дожидался любви.
Я свою встретила только в сорок. И сразу, как в омут. Оставила и ненаглядную работу, и даже город. Правда, суженый мой оказался на голову выше меня. Но разве в этом дело?
1997 год.