Почитаем

О книгах нейских авторов


  Передо мною четыре книги местных авторов, совсем недавно отпечатанные нашей типографией: Л.Лец «Сторона ты моя несравненная», Валерий Херувимов «Дорогая, уйдем в катакомбы…», Фома Кудыкин «Кузькина мать» и Н.М. Лебедев «Исповедь неверующего».
  Как все-таки изменились времена! Мыслимо ли было прежде самому, без редакторов и издательств, выпустить в свет собственные сочинения? А нынче – пожалуйста,  расплатись, и – вот оно, пахнущее краской твое детище: хочешь – продавай,  хочешь – раздаривай.
  А ты, читатель, читай да размышляй: зачем писателям надо, чтобы мы удивлялись, смеялись, плакали, задумывались над их строками? Почему не страшатся они этой встречи с нами, которая так похожа на исповедь? Ведь они выкладывают из своей души на всеобщее обозрение самое сокровенное, самое больное…
  «Исповедь – жизненная необходимость, утверждает в своей книге Н.Лебедев, - и тяга к исповеди – лучшее доказательство, что человек создан Творцом».
  Надо полагать, что в минуты вдохновения именно с Ним, со Всевышним вели свой диалог пишущие, перед Ним каялись в ошибках и от Него ждали одобрения за душевные подвиги. После этого наш земной суд человеческий уже не так страшен. Вот почему я надеюсь, что мое мнение о прочитанном никому из авторов не причинит боль и не возвеличит понапрасну, - ведь оно никак не истина в последней инстанции. Простая случайность: одновременно ко мне на стол попали сразу четыре новых книжечки, и все их я прочитала сразу и залпом, и от неизбежного сравнения родились размышления, которые трудно удержать при себе. И потому, что я в некотором роде профессионал в области рецензирования, и потому, что все авторы, как и я, люди уже преклонного возраста, и мне особенно понятна их потребность оценивать пройденный путь и обо всем в жизни делать собственные выводы. Так что давайте вместе перелистаем названные сборники и поразмыслим над ними.

ЖИЗНЕННЫЙ УТЁС

    Книга Любови Лец «Сторона ты моя несравненная» почти целиком посвящена воспеванию родного края. И несомненно, что со многими стихами из нее наши школьники будут участвовать в различных конкурсах. Правда, для отбора лучших произведений в сборничке придется всерьез покопаться. Вот где сказывается отсутствие редактора при издании: стихи Л.Лец слишком неравноценны по исполнению. И то, что по соседству с прекрасной пейзажной лирикой мы то и дело обнаруживаем многословные воздыхания, свойственные перу неопытному, вызывает досаду и усталость.
  Вот, к примеру, первые строки лишь нескольких сочинений: Здравствуй, лес! Ах, вы, ландыши! Россия, милая Россия! Деревенька моя, уголочек России! Здравствуй, реченька, чистая, звонкая! Родина! Единственная, милая! Родина! Тихая, милая! Ах, печка! Родная моя! Здравствуй, отчий край мой костромской! Родная сторона! Лесистое раздолье! И так далее. Согласитесь, что в искусстве поэзии, как и в жизни, любовь и восхищение нам приятнее угадывать сквозь затаенность чувств, сквозь полунамеки и недосказанность. А уж если мы и принимаем открытость, то, как редкий и счастливый миг. Строки же, подобные указанным, рождаются во многих искренних и всесторонних душах из-за неумения адекватно называть и проявлять свои чувства. И это свидетельствует не об отсутствии таланта, а об отсутствии литературного наставника, который вовремя предостерег бы от неверного пути.
Возможно, именно такого человека не хватило в свое время рядом и Любови Лец. Ведь человек она явно одаренный и вполне владеющий техникой  стихосложения: нет у нее ритмических сбоев, неплохо чувствует она и рифму. Однако – нет рифм оригинальных, сложных, неожиданных, чаще простейшее: струю-мою, сиротливо-молчаливо; излишне часто встречается рифма глагольная: вьется-смеется, покорила-сохранила.
Если подходить к прочитанному строго, как делается на серьезных литературных семинарах, то последнее замечание почти тянет на «смертный грех» в поэзии. Равно как и «березки» во всей их фантастической красе! На воспевание этого дерева попросту наложен запрет, ибо это та подготовительная ступень, которая должна быть пройдена до поступления в поэтическую школу.
В книге же, увы, мы то и дело натыкаемся на неуверенные прописи, которые обычно не выставляют напоказ: «Люблю березку, дерево святое, Ее милее в целом мире нет. Она светла, как солнце золотое, И льет на всех свой лучезарный свет. Весной стоит с улыбкою веселой И шелком листьев тихо шелестит…» Спросим себя: открыл ли нам поэт в этих строках что-то новое, неожиданное? Нарисовал ли перед нами хотя бы облик конкретного дерева? Поразило ли нас своей меткостью, сочностью хоть одно слово?
Привычные, банальные эпитеты – частая беда в подобных случаях: если росы – то серебристые, если утро – прекрасное, ребята – озорные, усмешка – добрая, ручей – холодный, пенье – сладостное. Это примеры из одного лишь стиха Л.Лец, но подобным недугом страдают многие ее сочинения. Другой помехой для восприятия у нее являются эпитеты сказочно-сверкающие, такие, как – драгоценный, алмазный, изумрудный, лучезарный, пламенный, пленительный, диковинный, прелестный и прочие.
Повторюсь, что хочу быть понятой правильно: большинство авторов проходят на этапе становления через подобные неудачные строки и образные средства, и здесь я останавливаюсь на них лишь для того, чтобы заострить взгляд читателей и начинающих авторов. Хвала же тем, кто все-таки умудряется самостоятельно выбраться на непроторенную дорогу и обрести свой уверенный шаг.
Достаточно часто это удается и Любови Лец. Причем успех поджидает ее явно там, где не собственно восторги льются из души, а описывается хоть какое-то событие: «Всю ночь мело, и ветер выл, И хлопья снежные летели, И плыл к земле лохматый дым, Сливаясь с вихрями метели. Как в белом море, утонуло В снегу притихшее село, Кусты черемухи пригнуло, И все дороги замело. А я – на лыжи и на волю…»
Согласитесь, что без выспренных слов, без нагнетания чувств мы, тем не менее, начинаем эти самые чувства испытывать и благодарны автору за них. Ведь у каждого из нас есть подобный жизненный опыт, и он пробуждается в ответ, поднимая наши собственные пласты переживаний.
Многим неопытным авторам ошибочно кажется, что обязательно следует походить на кого-то в самовыражении. А весь секрет в том, что нужно не бояться оставаться самим собой, не стыдиться собственного опыта – потому что только при обращении к нему возможно найти правдивые чувства и правдивые слова для их обозначения.
Там, где Л.Лец поступает именно так, она и достигает наибольшей силы воздействия. Взять хотя бы строки воспоминаний о деревенском детстве: «У мамы руки коченеют В воде холодной, ключевой. Белье от стужи лубенеет, Берется коркой ледяной. И стук валька так домовито Несется звонко над рекой! С небес угрюмых деловито Нам светит месяц молодой. Идем домой по тропке узкой, Спеша в домашнее тепло, И лампа нам великодушно Звездой мерцает сквозь стекло». В этой картине, памятной многим, есть и ощущение морозца, и звуки и цвета окружающего мира, и значит, есть сама жизнь!
Проблески истинной поэзии чаще всего мелькают в третьем разделе книги, посвященном любви. Возраст ли сказался, интуитивно ли стали находиться нужные слова, но вдруг проглянула та истинная Любовь Лец, которая могла бы претендовать на звание поэта. Судите сами: «Вьюга плакала вместе со мною, И снежинки, порхая, летели. И внимала я с горькой тоскою Этой жалобной песне метели». Или: «Ведь в чувствах мы порой слепы. Хотим увидеть розы счастья, А достаются нам шипы». Или: «И долго я не понимала, Что счастье, словно солнца луч: Блеснет заманчиво, лукаво И пропадет во мраке туч».
Не ахти какие истины венчают эти стихи, но – в мире вообще нет ничего нового! Однако каждый из нас хочет и имеет право формулировать свои маленькие открытия по-своему. Дело лишь за открытиями.
Мне кажется, что пишущему удается вырваться из тенет банальностей лишь тогда, когда он мысленным взором поднимается над землей и оглядывает мир обыденности сверху, и улавливает прежде не видимые ему связи, и видит концы и начала всего. Именно таким прозрением пишутся лучшие строки и у Любови Лец: «И даже яблони с тоской Уныло ветками качали. Они так буйно разрослись! Их посадила наша мама. К концу подходит наша жизнь. А вот они растут упрямо. И будут памятником ей…»
Очень, очень жаль, что автору вовремя не помогли отшлифовать талант, расширить кругозор, приобрести какой-то иной жизненный опыт – ведь именно он рождает в нас новые ассоциации и позволяет находить свежие образные средства. Почетная же профессия педагога начальных классов, мне кажется, вынуждала автора вновь и вновь возвращаться к уже пройденному материалу, к уже отработанным сюжетам и уже пережитым чувствам. Отсюда и недостатки большинства ее стихов.
И все-таки я рада, что изучила вдоль и поперек ее сборник. Я словно побывала на огромной выставке акварельных пейзажей несравненной нашей стороны, и провела меня по ней очень добрая и чуткая женщина. Сердце ее преисполнено любви и жалости к большой и малой родине. И лишь душа, захлестнутая чувствами, растерянно взывает: «И что же со мной приключилось, Никак я понять не могу. Залив переплыть не решилась…» Что это за залив? И откуда это – «Заблудившись в себе, как в лесу»?
Мне чудится, что именно сейчас, когда Любови Лец хочется сделать окончательные выводы о судьбе своей земной и творческой, именно сейчас она входит в пору истинной духовной зрелости, в которой нет места унынию и отчаянию. Да она и сама это угадывает, говоря с надеждой об иных мирах: «…быть может, там душа моя Достигнет счастья и покоя?» Только миры эти не там, за чертой, а рядом, в нашей многострадальной жизни, которую нужно не уставать оглядывать с высоты птичьего полета, так, как автор уже и умеет: «Мне быть хотелось белой птицей, Меня надежды ветер нес, Но не учла я, что разбиться Могу о жизненный утес. И в дни тяжелых испытаний, По-человечески любя, Вы тяжкий груз моих страданий Переложили на себя. Меня вы словно воскресили и вознесли на высоту, Духовным светом озарили Безумной жизни пустоту».
Хочется верить, что ворвавшийся в душу автора духовный свет поможет ей еще не раз разглядеть во мраке истинные вершины человеческих переживаний и отобразить их в стихах.

ОТ СЫТОСТИ ДО СВЯТОСТИ

Внутренний посыл своего издания отец Валерий Херувимов открыто вынес на обложку. «Дорогая, уйдем в катакомбы»,- призывает он свою спутницу жизни, обозначая тем самым полное отрицание материального мира, в котором правят страдания и несовершенства.
Однако ему и самому ясно, что уход этот невозможен целиком,- люди обречены существовать одновременно в двух мирах, земном и духовном, и пытаться примирить их в себе, найти золотую середину. Да и земная деятельность автора книги, священника по  профессии, принуждает его к двоякому положению: для своих прихожан он – проводник между материальным и невидимым, он – повитуха при их духовном рождении, пастух того маленького стада, которое вверено ему по долгу службы. Он – пастырь.
И вместе с тем он – обыкновенный земной человек, распятый теми же проблемами, какие мучают каждого из нас. Таков и его лирический герой, явленный нам в обозреваемой книге. Он находится в постоянном внутреннем
споре то с невидимым противником по взглядам, то – с собой прошлым или сегодняшним, вновь оступившимся. Тяжек путь «от сытости до святости» для каждого. Но – нет у нас иного пути.
Вполне изведавший это на себе, В.Херувимов стремится помочь своими советами-выводами каждому, кто к нему обратится, - в книге ли, в жизни ли. «Воспарите над миром, Чтобы не поскользнуться», - вот один из постулатов, уже на первой странице. И – заверение для нас, чтобы не сомневались: «Я знаю выход из тоннеля!» Но – ой ли?! Не ради ли красного словца такие утверждения, ведь почти следом – «А я воображаю, Что я соображаю». То и дело лирического героя охватывает безудержное отчаяние: «Но видеть больше невтерпеж, Что суть твою и всю основу, Как нож, пронизывает ложь». Это – о Руси нашей матушке. «Ведь она нас ждет, больных и сирых… Ждет и тает, и теряет силы» - это о позабытой государством деревне.
Очень трудно автору вытравить из души тот неприглядный жизненный опыт, что за плечами: «безбожное прошлое гложет». Но с собою проще: «И прошу я: Прости мне, Боже, То, что я так безбожно жил». С собою ясно: «Буду молиться в тиши, Смутно надеясь на тайну И на бессмертье души». И хоть то и дело «разочарован и побит, И привкус горечи во рту», и нередко «вылить надо Желчь и горечь, и досаду» на мир, - в душе автора живет надежда, что придет новый день, и – «взвалю опять свой тяжкий крест», и в ответ на это «Всевышний чудесно и мудро Все устроит и все разрешит». Блажен кто верует!
В жизни все оказывается намного сложнее. И ох как трудно бывает даже служителю культа усмирять в себе те человеческие порывы, которые никому не делают чести. «За то, что нищий и ничтожный, За то, что грубый…Извини», - кается он перед матерью. И тут же сознает, что снова может не сдержаться, ведь «хоть чем глаза залей – тяжелей слеза и злей». Злей от непонимания окружающих, от кривотолков и сплетен, от упреков за «попытку из грязи в князи», от тяжести выбора «между «хочу» и «надо»».
Однако понимая и принимая называемые чувства, не хочется соглашаться с той формой, в которую они облечены. Очень часто это не поэзия, а всего лишь умозрительные рассуждения о несовершенствах человеческих и государственных: «Я огорчен и озабочен Зигзагами ее обочин, Ее столичными понтами И неприличными финтами» или «По утрам нападает хандра… Может, просто вставать неохота? Может, выпить вина полведра? Или сделать полезное что-то?» Вряд ли подобные строки могут претендовать на «духовную поэзию», как значится на обложке книги. В них Херувимов безоружен и как человек, и как автор, потому что монологи ума лишают его силы. Можно догадываться, почему ему «твердят – не балаболь, Пыхтят, гундят – отстань, уволь». Кому понравятся в лицо бросаемые упреки: «Только что же вы не едете в деревню? Что ж вы так не любите Россию?»?
И это вместе с тем, что сам-то он о своей любви к родине рассказать умеет очень тонко и самобытно, как мы увидим дальше. В состоянии же открытой борьбы с окружающими бедами лирический герой и сам едва жив: «И я бледнею, словно моль, И леденею, словно смоль». Но как же быть, если «По теченью – не хочу, Против – больше не могу»?
А надо ли «против», вот в чем вопрос. И как служителю, и как человеку, и как поэту, Валерию Херувимову ведомо иное состояние духа, блаженство умиротворенности, в котором главенствует не ум, а сердце. И вот оно-то готово принять покорно любой поворот судьбы, любые обстоятельства, ибо нет ничего надежнее, чем целиком ввериться Господу: Он знает, какие испытания и зачем нам посылает.
Именно в покое душевном, в гармонии с самим собой и с миром и пишутся у Херувимова его лучшие стихи, такие, как «Пахнет бардой и навозом», «Предзимье, милый друг, всегда», «Запах ладана, тихое пение», «Жарко. По локоть засучены», «Когда совсем невмоготу», «Молочные струи, как струны», «Автопортрет», «От сытости до святости», «Господи! Какая благодать». Они вполне могли бы составить честь профессиональному поэту. Впрочем, Валерий Херувимов и без членского писательского билета поэт вполне профессиональный, ибо он живет поэзией, она – суть его души и его спасение в минуты отчаяния: «Найду стихи в озябшем теле, Все, что там есть, развороша Перевернув и сокруша».
Эти попытки разворошить все в душе чаще всего являют миру тонкость, трепетность и ранимость авторской души. Мы видим человека слегка неловкого («По локоть засучены Робы моей рукава, Руки торчат, как уключины, Как из-под снега дрова»), истово честного («Но ничего не выгадывал, Не пресмыкался»), растерянного («Храня осколки бытия… Бреду искать спасенья я»), не слишком красивого («Я с лицом багровым и с узлами в венах»). Его душа тоскует по гармонии, до которой в нашей жизни так еще далеко («Куда ни глянь, и вкривь, и вдоль Повсюду крик, повсюду голь, Повсюду хлещут алкоголь»).
Что же дает автору силы жить в этом мире, где «ненасытна – плоть, И пучина страсти бесконечна», где так «убого к Богу мы течем»? Наверное, вера в светлое начало в человеке, в то, что оно непременно победит, пусть и не завтра. И потому-то лебеди кажутся поэту херувимами, а в ворковании голубя он слышит «что-то про ковчег». Он не завидует чужому богатству, не мечтает о загранице – «как-никак мы все-таки Россея», и «все у нас будет, как надо, Ведь Русь – это все-таки Русь!»
Негромкая прочная нерушимая любовь к Родине и ее деревенскому быту окрашивает лучшие стихи поэта: «Я ругаюсь крепко с мужиками матом И цепляюсь крепко за горшок ухватом, За кусок России под моим окошком». Оттого и язык его здесь сочен, ярок, образен. Он видит, что «молочные струи, как струги, плывут, в небеса ударяясь», что «срубы в деревне, как струги, плывут, в небеса удаляясь». Одним-единственным словом про то, как «кто-то терзает гармонь», он способен нарисовать и облик, и характер, и даже думы человека.
И что бы вот так-то – на протяжении всей книги! Однако рядом с чудными образами и наблюдениями то и дело натыкаешься на слова посторонние, строки необязательные, сложившиеся в столбик от случайного жонглирования рифмой: «Потому что эти мухи Нагло лезут прямо в рот. А еще фурункул в ухе И забот невпроворот». Или: «Наверно, я сейчас умру, А может быть, умру к утру. И это мне не по нутру, И я слезу рукой утру». Но если в стихотворении «Я был врачом» автору удается продержаться на одной рифме очень долго и не потерять, а напротив, усилить мысль, то в процитированных выше сочинениях ни виртуозности исполнения, ни глубины смысла даже при множественном прочтении обнаружить не удастся. Причем именно в подобных виршах Валерию Херувимову частенько изменяет и вкус, и автор, нежный и трепетный на соседней странице, вдруг становится легкомыслен и грубоват: согласитесь, что слова быдло, рожи, гад, клозет, обалдели – не из поэтического лексикона.
Если бы книга готовилась к печати с помощью редактора, вряд ли бы автор отказался исправить указанные оплошности. Тем более, что он постоянно работает над своими стихами, уточняет их смысл, переписывает концовки. Я обнаружила это, сравнивая книжные публикации с публикациями в районной газете. Удивило, что в данную книжицу, невеликую по размеру, не были включены многие другие стихи, иногда не только не уступающие, но и превосходящие по уровню исполнения те, что представлены в «катакомбах». Да и оформление книги, мягко говоря, оставляет желать лучшего. А лучшего пожелать автору очень хочется.




КОЛОДЕЦ МОЙ

Автор сборника «Кузькина мать» Николай Смирнов, мне кажется, напрасно спрятался за псевдонимом Фома Кудыкин – ему можно не только не скрывать свое отцовство-авторство, но и по достоинству гордиться им. Книжка, конечно, тоже не без заусенцев, но о них – позже. Вначале же хочется искренне порадоваться этому изданию. Оно получилось достаточно объемным и позволяющим в полной мере составить представление о сочинителе.
А он, этот самый Николай-Фома, оказывается, личность очень неординарная, многоликая и даже магнетическая. Одолев весь сборник, хочется вновь и вновь к нему возвращаться, чтобы все более открывать для себя человека и поэта и радоваться-не нарадоваться этому открытию. Вот ведь как бывает! В чем же секрет?
Начнем с того, что у Николая Смирнова очень легкий, прямо-таки воздушный стиль изложения. Строка у него короткая,  динамичная, ясная, наполненная поступательным движением мысли, за которой хочется поспешать, даже бежать вприпрыжку. И это потому, что автор не вяжется к вам со своими проблемами, не льет слезы над  несовершенствами мира и не машет патриотическими флагами. Вместе с тем душа его исполнена боли личной и государственной, любви мужской и общечеловеческой. Но прописано это все с такой сдержанностью и достоинством, с такой доброй улыбкой и, главное, с беспощадной иронией к самому себе, что нигде, почти нигде не царапает слух. А ведь могло бы -  ведь темы Смирнов выбирает для своих сочинений не самые поэтические.
Вот хотя бы стихотворение «Оптимист», обыгрывающее вечно злободневную тему взаимоотношений тещи и зятя. Плоские шуточки и намеки с первых же строк могли бы угробить банальный замысел, однако… «Новый год, судьбою мне отмеренный, По снегам рассыпал жемчуга, - начинает автор, и мы сразу понимаем, что человек перед нами не пустяшный: есть в его голове благодарность судьбе за то, что жизнь пошла на новый виток, что еще сколько-то отмерено пожить на этом свете, а значит, чего бы не радоваться. Вот он и радуется. – Значит, я для жизни не потерянный…»
Все вокруг в предновогоднем сиянии, все в радости, а у него почему-то на душе смутная тревога. И он начинает копаться в себе: «Никому плохого я не делаю, Лишь домой не вовремя иду. А проблема вся в старушке тощенькой…» Вот оно что! Тёщенька. «Признаюсь – я этого боюсь!» Ну и плюнуть бы, не идти, раз не хочется, продлить себе праздник или – нарычать на предмет нелюбви, разругаться…
Все это мы прокручиваем в голове сами, - но с подачи сдержанного на эмоции автора. Он как бы приостановился – хмельной наверняка, добренький – и молча сам себе отвечает: «Новый год! А день хороший все-таки…» Зачем же портить его себе и другим? Разве нет другого решения? И вот тут в незатейливом стихотворении мы получаем первый урок доброты: «Заберу в заначке две-три сотенки И куплю подарок для «врага»!
Знаменательным мне кажется, что последнее слово здесь взято в кавычки. В самом деле – какие мы враги друг другу? Не только теща с зятем, но и все-то люди вообще. Скорее мы братья, родственники, позабывшие в суматохе будней о своей кровной и духовной близости, привыкшие на зло отвечать злом, а потом удивляться тоске и болячкам. Лирический герой Николая Смирнова не таков, потому, наверное,  рядом с ним так спокойно и уютно и так хочется дальше и дальше слушать-читать его заманчивые рассказы о жизни. Он, как хитрый дедок на завалинке, готов поведать нам о самом обыкновенном событии таинственно и захватывающе: «В погреб я поставил пиво, Логушок на три ведра… В летний зной залезу в погреб, Отоварю кружек пять…» Или: «Эти дачные шесть соток Прямо нож в печенку мне… Подсчитаю все затраты – Семена, навоз, налог. Вот тебе и результат – отрицательный итог».
А чуть дальше он уже посерьезнел и приглашает нас помочь сделать молодому человеку профессиональный выбор: «Видишь, как гнездятся воры На родимой стороне? – чешет в затылке дед и решает. – Двигай, внучек, в прокуроры, Прокурор всегда в цене». Хотя – это «философская задача… Прокуроры тоже плачут. – Почему? – Потом поймешь!»
Ко всему прочему наш лирический герой отнюдь не лентяй – он сам, добровольно пошел к своему свату копать огород. «Сват того – нога в железе. Суетится да скрипит… Раз, другой перекурили… Свечерело, и уж вот Всю картошку посадили. Слава Богу! Пусть растет…» Удивительно, как здесь без использования прямой речи вместе с тем создается реальная картина жизни, в которой герои говорят – мы как будто слышим это! – ярким сочным языком, думают вслух думы о жизни и идут по ней с достоинством и без нытья!
Огромная любовь к людям – в этом секрет? «Я уж пьяненький сидел. Я пришел сажать картошку… Шибко выпить захотел». Проза жизни, вроде бы, ничего необычного. Но только на первый взгляд. При повторном чтении за непритязательностью чувств и событий обнаруживаешь  вдруг большую и чуткую неприкаянную душу, которая полна света и доверия к жизни, но очень боится быть раненной.
Не потому ли лирический герой постоянно разыгрывает из себя шута, этакого дамского угодника, для которого слова – всего лишь слова? «О! Вера, время жизни миг, После дождя ручей. Возьми меня, ведь я старик, Уже почти ничей». А еще была «Маруся, милая Марусенька, Споткнулся я о твой порог. Стучало сердце, пела душенька, И кровь играла – видит Бог». И другая зазнобушка мучила: «Что ты, Мара, хмуришь брови, А из уст звучит укор». Балагур? Но вы не верьте. Прочитайте стих «Где же, любимая, гдеженьки вы?», полное прощальный интонаций и любви ко всему живому: «Я еще долго от вас не уйду. Сил не имея ни петь, ни плясать, Буду я мир на заре созерцать…» И, наверное, благодарно перебирать в памяти все, что было. «Настя – розовые губы! Настя – синие глаза!» Но что же делает с нами жизнь?! – «Через тридцать встретил Настю… Боже мой! Квашня с клюкой». Однако – «Насте низко поклонился» - и сам ведь такой, никого время не щадит. Но поди-ка скажи об этом вот так, играючи, с усмешкой! Не каждому дано.
Да и природа под пером автора неизменно обретает душу, очеловечивается, но не натужно, не по-школярски, а как-то воздушно, естественно и живописно. Именно в стихах о природе язык автора становится более образным и индивидуальным. Вот у него «мороз танцует с вьюгою… обняв метель за талию», вот «сосульки за окном Босые ноги свесили», а во дворе «через слезы лает пес», а «дымы вонзились в небеса». Весь зимний цикл, несмотря на ординарность темы, дышит прямо-таки морозной свежестью и зовет выйти поскрипеть снежком. Секрет в легкой, разговорной речи, в умении заманить читателя внутрь рисуемой картинки прямым к нему обращением: «Скрипят под звездами шаги… Ты, братец, быстро не беги… Сижу – в окно гляжу с тоской… А печь такая нежная!»
Впрочем, нам явно рисуют облик не только зимы: « Видишь, милая, как смачно Под ножом скрипит арбуз… Осень к жизни вкус имеет, Наливай по рюмке, сват. На окошке дыня зреет – По  квартире аромат». Или - вон ведь что творится по осени в лесу: «Тополь сбросил свой камзол. Клен с себя жупан снимает и бросает в суходол». Да и в городе не лучше: «Что это? Как это? С крыши закапало Небо упало на мокрый бульвар»,  а потом «Дождичек гладит осеннюю рань… Да на душе, как в лесу, глухомань…»
Безнадежное дело – цитатами пытаться убедить, что стоит заиметь эту книгу в доме. Кроме названных сторон личности ( «Мне присущи различные качества»), вы обнаружите в книге не просто поэта, но человека-деятеля, способного своей искренностью и негорделивостью повести за собой многих, - вон ведь как убежденно машет он метлой, добровольно убирая мусор за прохожими: «А я ведь улицу мету За просто так – для радости. Приятно видеть чистоту, Здоровый лик нарядности». Слабо нам встать с героем вряд и очистить нашу планету? «А ведь пути другого нет, Чтобы спасти Отечество». Вот так вот, без громких слов, Всего лишь «с метлою говоря», делаются большие и важные дела.
Думается, что подобное отношение к миру – я отвечаю за все! – приходит к человеку лишь с обнаружением в душе своей Бога. И тогда он со слезами взывает: «Прости меня, что не помог Сойти тебе с креста». И тогда он не печалится и не злобится на мир, потому что «В нашей жизни – зло с добром, Счастье с карой, Как невеста с женихом, Ходят парой!» И тогда к нему приходит великое прозрение: « Плоть можно пулей усмирить, Но Дух бессмертный – Нет!» Значит, можно и нужно смиренно принимать все, ибо – «Свою Голгофу стороной Не обойти! Не обойти».
Не миновать автору ее и в этой рецензии, потому как в хорошей книге недостатки особенно заметны и досадны. Не станем цепляться к нарочитому использованию в окончаниях слов ЕВО вместо ЕГО – вряд ли этому есть убедительное объяснение. Гораздо печальнее, что – опять же без редакторской руки! – в тексте встречаются явные неграмотности, вроде ТВЕРДЫНЬ вместо ТВЕРДЫНЯ, МЕЧЬ вместо МЕТАТЬ, рифма, привязанная к неправильному ударению ПОЛоЖУ и НАЛоЖИЛ, употребляется просторечная форма глагола НЕ ЗНАЙ вместо НЕ ЗНАЮ. Не красят текст и выражения вроде «козла поганого». Дважды напечатано стихотворение «Глаза – душа человека», но под разными заголовками, а вот названия «Настя» и «Оптимист», повторенные в сборнике, предваряют тексты совершенно разные. Моя бы воля, я убрала бы из книги стихи, написанные «на тему» - «Милые женщины», «Жди меня», «Победа», «Солдатское счастье», «Память сердца», «Не верю», «Ступени», «Гимн спорту», «В поликлинике» и т.п. Выполненные технически неплохо, они все-таки ближе к стенгазете, нежели к поэзии.
Что же касается собственно «Кузькиной матери», то стрелять старушку я бы не советовала, а потому и называть книгу ее именем – тоже. Веселая тональность этого стиха никак не соответствует его драматическому содержанию и даже переворачивает замысел с ног на голову. Да и весь-то сборник говорит с нами совсем о другом. Хотя – явно не о том, о чем пишет автор в предисловии. Глобализация, религиозные распри – быть может, об этом и возможно написать хорошие стихи, но это будет уже другая книга. В том же, что у Николая Смирнова есть для этого силы, сомневаться не приходится, ибо «Завтра снова жизнью бренной Просто так – само собой – Мощный пласт воды подземной Напоит колодец мой».

ТЕСНЫЕ ВРАТА

И наконец – проза, публицистическая книжка Николая Лебедева «Исповедь неверующего». Еще в ту пору, когда ее главы печатались в газете, они привлекали всеобщее внимание. Думается, что, собранные в отдельном издании, они становятся более доступными для размышлений каждому, кто хочет и умеет думать.
Прежде всего автор обращается со своими мыслями к молодым, к тем, кому, как он пишет, «скоро сила будет нужна, а там и до потребности в уме близко». Видно, что в свои почти 80 лет он беспрестанно осмысляет пройденный им и его страной нелегкий путь и стремится докопаться до сути, до корней наших сегодняшних страданий. Удается ли ему это сделать, каждый будет оценивать самостоятельно. Наша же задача – проследить, насколько убедителен автор в своих изысканиях и сколь грамотен литературно.
Нельзя не признать, что общение с ним через печатное слово доставляет истинное удовольствие. Не каждый день можно встретить человека такого возраста, который сохраняет интерес к жизни и столь зорко в нее вглядывается. Любая информация из мутного потока СМИ, которая большинством бездумно заглатывается, им перелопачивается, перемалывается и проходит тщательный отсев. В результате остаются те золотые крупицы чужого опыта, которые помогают составить верную мозаику истинно человеческой жизни.
Листая страницы, мы видим, кто по воле автора участвовал в наполнении общей копилки познания. Это капитан-лейтенант Саблин, поднявший на бунт экипаж большого военного корабля, это известный ученый медик Норбеков, спортсмен Сергей Якунин, мореплаватель Федор Конюхов. Среди его собеседников граф Игнатьев и философ Бердяев, царь Соломон и старец Паисий, Исайя и Иисус Христос. Всегда готовы придти на помощь и Пушкин, Некрасов, Маяковский, Высоцкий и другие. Все это не профессорские наработки в закрытых фондах больших библиотек – все это общедоступные вещи, готовые служить каждому ищущему. Единственное, что требуется, - это не просто растением присутствовать в этой действительности, а пытаться ее осмысливать и улучшать по мере собственных сил.
Кстати, вопрос о силе человеческой, и прежде всего силе духа, один из самых обсуждаемых в этой книге. Автору, как и многим из его поколения, непонятны и неприятны буйно расцветшие в нашем обществе нытье и потребительство. Обращаясь к собственному далекому опыту, он на множестве примеров подтверждает, что человек способен вынести любые невзгоды, не теряя при этом, а напротив, наращивая эту самую силу духа. Так, в труднейшие военные годы деревенские ребятишки работали в деревнях наравне со взрослыми и при этом не унывали, радовались жизни и вырастали здоровыми. А нынче? Разнеженные, закормленные, не знающие, что такое трудовой пот, взрослые и их отпрыски при малейшем недомогании обращают свои вопли к медицине и пичкают себя лекарствами. Но всегда ли способны помочь медикаменты?
«Организм человека – это великолепная самообновляющаяся система», - приводит автор мнение геронтолога Джустины Глас. Да и многие другие источники свидетельствуют об этом же – не случайно Христос всем обращавшимся к нему за исцелением отвечал: «По вере вашей будет вам». Значит, телесно страдает лишь тот, кто не верит в разумность высших сил и в нашу прямую связь с ними. Кто предпочитает собственную ответственность за свою жизнь переложить на кого угодно, лишь бы не напрягаться думать и чувствовать. «Человек раб, ибо рабство легко, а свобода трудна» - подтверждается эта мысль и цитатой из Бердяева.
Цепкая детская память рисует автору картины прежней сельской жизни, в которой было много талантливых трудолюбивых и самодостаточных людей, специалистов своего дела. Однако коммунистический эксперимент по мгновенному воцарению райской жизни уничтожил их как отдельный феномен, и вместо новых ремесленников народились неумехи, готовые заниматься чем угодно, лишь бы не попасть в опалу и не дрожать за кусок хлеба. Так ушла из жизни большинства радость существования, которая только и возможна при делании именно тебе предписанного свыше дела. Ведь Бог судит нас по делам нашим и возблагодаряет именно за стойкость и верность себе, а значит, самому Богу.
Нужно ли говорить, что организованные массы, не исполнявшие в труде своего божественного предназначения, были безынициативны, равнодушны и ленивы, и понуждать их к труду властям приходилось разными льготами и наградами. Труд как песня, как основа счастья становился редкостью. Уловившие, что их покорность выгодна властям, массы стали требовать все больше привилегий. Родилось и закрепилось представление, что обеспечивать тебя всем необходимым обязано именно общество. Вывелась «новая порода людей» - потребителей. Родник творчества иссяк.
Что проку теперь вспоминать, что подачки для прежнего крестьянства были неприемлемы и всячески порицались. Это было не выражением гордыни, а прямым следствием того, что большие родовые гнезда были способны сами себя обеспечить всем необходимым. Но – «подтолкнули крестьян, они и свалились со своей собственнической кочки в пролетарскую ямку. Подняться наверх, о-го-го. Теперь даже та кочка кажется высокой горой. Возродить патриархальную семью?.. У природы нет заднего хода».
 И что? Сложить руки и покорно вымирать, как нам предрекают? Тому, кто сам ищет несвободы, наверное, это будет милее, бесхлопотнее. Вольному же вольно и думать, и предлагать. Этим своим правом и пользуется Николай Лебедев, излагая нам свои представления о действительно светлом будущем.
  Да, для его воплощения необходимо восстановить связь времен, прочную связь между поколениями. «Будущему же нужно на чем-то расти, нужны корни. Не бывает будущего без прошлого». Теперь все чаще говорят о необходимости этой связи, о возрождении утраченного мастерства наших предков. Однако огромный багаж за плечами автора не дает ему полностью ввериться посулам властей. «Но где гарантия, - спрашивает он, - что новая партия власти не восхочет опять вывести новую породу трудящихся или еще кого-то?»
    Самым разумным, по его мнению, было бы принять в нашей стране Кодекс семьи, то бишь Конституцию, с тем, чтобы она была «приоритетом перед всеми прочими законами». В ней нужно предусмотреть то, что «семья объединяется только на основе своего семейного дела», что «бунтари» из нее «могут уйти только без имущества, лишь с выходным пособием» и так далее. Наверное, уже эти пункты кому-то покажутся спорными, но речь сейчас не о конкретных предложениях, заключающих книгу Н.Лебедева.
    Речь о гражданской позиции человека, которого в его возрасте никто не вынуждает «ввязываться в драку», ломать голову над тем, о чем по праву и окладу должны болеть чиновничьи  головы. Однако тот, кому суждено было прозрение великих истин, не может и не имеет права молчать. И он во весь голос заявляет: одна из главных заповедей для человека – необходимость беспрестанного вдохновенного богоугодного дела. Собственно, в этом, на взгляд автора, и заключается истинная Вера. Та самая, которая позволяет пройти в жизнь вечную «тесными вратами».
 Можно было бы  привести множество примеров того, как образная грамотная речь автора, наполненная пословицами, поговорками, притчами, живыми примерами из собственного детства постепенно делает читателя сторонником раскрываемых взглядов. Как динамичный слог, многообразие стилистических приемов поддерживают интерес, не дают ни заскучать, ни расслабиться, ни отвлечься. Как обилие размышлений, фактов, доказательств буквально распирает текст. Иногда он кажется лишь конспектом, тезисами к чему-то большему, нежели явленная свету эта книжица.
  И вряд ли последнее – случайность. Перед нами автор зрелый, вполне владеющий и слогом, и материалом, с которым он работает. Остается лишь надеяться, что работа его в документальном жанре, столь важном и нужном во все времена, будет продолжена.