Дедушка Додон

Рассказ.
Все мы вышли из детства и то, что почерпнули из него останется с нами на всю оставшуюся жизнь. Когда я произношу слова: „Дедушка Додон“ память воз-вращает меня в далёкое беззаботное пионерское детство. То время, когда деревья
были большими и мы дети, мечтавшие поскорее вырасти и стать взрослыми, не понимали, что всё то, что мы имеем сейчас, в эту минуту, никогда не будет у нас потом. Что в той, другой взрослой жизни- всё будет другое. Не такое!
Деревья, солнце, трава, луговые цветы, одуряющие запахи реки и чего-то незна-комого, пугающе пьянящего, что обязательно нужно узнать, потрогать, запом- нить и передать эту память другим - тем, кто придёт после нас.
    Кто же такой - этот дедушка Додон и почему он так мне запомнился?
Каждое лето меня отправляли в пионерский лагерь, который находился за горо-дом в сосновом лесу на берегу небольшой речки. Время было тяжёлое, послевоенные - 50е годы. Не хватало всего. Жили мы в брезентовых военных па-латках, спали на раскладушках. Хорошо помню пионерские линейки с обязатель-ным горнистом и поднятием флага, нашу военно-полевую кухню.
    Вот о кухне мне хотелось бы рассказать особо.
Это было такое сооружение, состоящее из печки, обмазанной со всех сторон гли-ной с большой трубой. На печке стояли большие котлы для варки еды.
Рядом с печкой сбитый из досок стол, пару лавочек -  из них же.. Кухня укрыта навесом. Навес – это крыша на опорах и пара щитов из фанеры укрывающих с боков печку и кухню. К кухне была пристроена столовая. Там стояли длинные столы, сбитые из тех же досок, их окружали лавки – всё это было укрыто таким же навесом. Продувалась наша столовая всеми ветрами, а когда шёл дождь на – вес мало помогал, крыша протекала и водой с крыши заливало столы и посуду.    Но природа была к нам милостива, дожди шли не часто и здесь, на юге Белорус-сии они были тёплыми.
    На кухне было очень интересно! Кухня жила своей, особой жизнью.
Поварихи что-то крошили большими кухонными ножами на импровизированных
столах из досок, на сковородах всегда что-то шипело и пригорало, а я знала что хозяин здесь – огонь. Мне нравилось сидеть где-нибудь в уголке, никому не ме-шая и заворожено слушать гудение огня в печке, а когда дверцу в печке открыва-ли из неё, как из плена, вырывался огонь, её пасть поспешно набивали дровами и печь, как живое существо, давилась ими, чихала дымом, словно она пыталась проглотить сразу то, что в неё запихнули. На какое-то время пламя исчезает и ка-
жется, что огонь умер. Но нет! Тоненькими струйками огонь пробивается наверх, как слабый росточек, кора дымится, съёживается, чернеет, затем вспыхивает ярким фейверком вверх, оставляя догорать голую незащищённую древесину. Но огонь уже набрал полную силу, он пожирает дрова, они стонут, трещат умирая и превращаясь в чёрные угли, которые если пошевелить кочергой вспыхивают как тысячи маленьких солнц, пока не угаснут совсем.
Печка перестаёт задыхаться и дышит теплом и покоем. Я смотрю на огонь, бла годатное тепло разливается по моему телу. Мне также тепло и хорошо, как и двум пятнистым кошкам, которые устроились у меня на коленях. Откинешься спиной  к  нагретому  печкой щиту, глаза закроешь и слушаешь звуки: дрова тре-
щат, печка гудит, поварихи между собой переговариваются, сосны скрипят на ветру.
– Добрый день у хату, гаспадыньки!- голос хриплый, надтреснутый, будто ветер между  сухими осинами пролетел.
– Здароў дзед, здароў, праходзь, кали ласка!- голоса поварих весёлые молодые, смешливые.
Я открываю глаза и вижу старичка маленького роста - совершенно седого. Наверное, он никогда не стригся и вряд-ли часто мылся, седые волосы грязными
прядями висели у него на плечах. Такая же длинная седая борода, руки похожи на сучья старого высохшего дерева, все в бородавках. На нём грязная домотканая
рубаха подпоясанная верёвкой, ноги обуты в лапти, штаны в заплатах в руках-длинный кнут, глаза глубоко спрятаны за густыми бровями. Маленькие, суетливо бегающие по сторонам, что в них - не поймёшь. Я такие глаза видела у домашних крыс. Глаза – бусинки. Крыса – животное любознательное, она в по-стоянном, поиске в процессе познания: может мимо пробежать, а может и за па-лец цапнуть. Что-то похожее было и в этом человеке. О нём говорили, что дедок
этот живёт один. Где живёт – никто не знает. На жизнь зарабатывает тем, что на-нимается пасти у людей коров. Никаких родственников у него нет. Стадо своё часто гонит мимо нашего лагеря, щелкает кнутом на своих коров и кричит:„До-мой! Домой!“- за это и прозвали его дети «Дедушка Додон».
А между тем, дедок по-хозяйски усаживается на лавку, кнут свой аккуратно за лавку поставил, дух от него такой, что поварихи стараются в его сторону не ды-шать. Они побаиваются Додона и жалеют его. Супу ему в миску нальют, каши какой, а он ест и никак наесться не может. Ест всегда только своей ложкой, она  у него деревянная была. Ложку оближет, о штаны вытрет, в котомку свою спрячет, хитро так поварихам подмигнёт: „Спасибо девоньки, уважили старика.         –  Ох, и женился бы я на вас!“ –
– Ты бы хоть в речке помылся, жених! – это голос самой молодой хохлушки Оксаны. Мне она всегда нравилась за высокий чистый голос, которым она пела свои украинские песни. Но старик её не слышит, он давно уже вытащил  из-под лавки кнут и созывает своих коров: „Домой! Домой!“ и уже через пару минут слышно щёлканье кнута, мычание коров и удаляющийся голос Додона: „Пора, родимые, поели и будет; Поварихи смеются: „Вот и женился бы на своих бурёнках!“ И долго что-то обсуждают тихонько между собой, что слышать мне не положено.
   Долгий летний день подошел к концу, мне пора уходить.
А ночью мне приснилась странная серая птичка с хитроватым прищуром чёрных бусинок глаз. Она раскачивалась на тонкой камышинке на ветру и выводила звон
кие трели: „Дзинь-додон, дзинь-додон!“