Paradise. Пазл

Сейчас модно складывать пазлы  из маленьких деталек. Вот они перед тобой рассыпаны, и кажется сначала, что никогда не разберешься, как сложить картинку из этих маленьких кусочков мозаики. Начинаешь складывать рисунок: вот появилась  одна частичка пазла, о! – вот к ней присоединилась вторая, и ты уже понял логику «притяжения» друг к другу маленьких деталек. А вот и справился. «Ай, да я, ай, да молодец», - хвалишь ты себя за терпение, настойчивость, любуясь своей работой.
Сейчас перед тобой окажутся как раз такие «детальки пазла», из которых надо будет сложить историю. Я останавливаю себя: «Имею ли я право обрекать читателя на то, чтобы он складывал историю из кусочков мозаики?». Я пробую рассказать эту историю по-другому: что-то объяснить, разложить по полочкам, чтобы сразу всё было понятно, чтобы не мучить читателя - не получается. Что-то теряется. Искренность, ненадуманность, что ли. Ведь всё, о чем я пишу – это правда. Для меня, во всяком случае. И я-то вспоминаю эту историю именно так, такой мозаикой она всплывает в моих воспоминаниях.
Да и складывать эти детальки в стройную картину и не надо. Надо просто окунуться в этот калейдоскоп, а пазл – он  сам  собой сложится, в конце концов.






                Ты спрашиваешь, что такое рай?
                - Это уголок в каком-то, неизвестном
                мне  мире, в котором рядом будет он...

                (Просто из разговора).





                ПАЗЛ. СОН.


«Нет! Нет!»
- мне хочется кричать, как будто своим криком я могу заставить исчезнуть этот кошмар.
 Как ужасно, что во сне  теряешь способность кричать, не можешь заставить себя проснуться, как только поймешь, что тебе предстоит еще увидеть в этом кошмаре.
Я знаю – сейчас этот кошмар я переживу ещё раз. Хорошо. Обычный кошмар. Надо подождать, и он закончится. Надо набраться терпения.
 «Ай, да я, ай, да молодец! Что за умница! Как хорошо ты держишься – не жалуешься, не хнычешь. Нет, ничего не скажешь, одно слово – умница!»
Но как бы я не хвалила себя -  после того, как проходит  боль, накатывается  волной  новая. Я теряю сознание, и во сне испытываю чувство, почти похожее на счастье, оттого что боль уходит. Мне дается несколько минут «почти счастья».  Но я знаю – боль рядом. Она всегда рядом.  Даже во сне  я не могу больше  выдержать. И я кричу. Теперь кричу, почему-то вдруг во сне появилась эта возможность:
 - Ты меня прости, но я не могу больше, - кричу я кому-то (кому – я не вижу во сне).  Не могу! Ну, почему всё на меня, почему? Я терпела, ты же видел. Но почему теперь ещё и это? – я кричу, не могу не кричать. Кричу от боли, от страха, от бессилия... . От безнадёжности... .
Слезы душат меня. Потом меня просто колотит от рыданий. Успокоиться? Никак. Я не могу с собой справиться.
После всяких валерьянок и ещё чего-то
(не помню, чего) немножко прихожу в себя.

Я не хочу видеть этот сон, не хочу видеть, как во сне я не могу пошевелиться, как мне больно, какая я несчастная и измученная. Я не хочу быть несчастной. Надо заставить себя открыть глаза. Но – я не могу открыть глаза. «Ну, же, ну, постарайся» - говорю я сама себе.
Делаю еще одно усилие и сбрасываю с себя этот сон ужасный.

Откуда этот сон? Почему он снится мне  не первый раз? Каждый раз с какими-то новыми подробностями. Потом я забываю об этом сне. Нет, неправда. Не забываю. Как будто что-то заставляет меня всё время возвращаться к нему.
- Не думай – говорю сама себе. Это просто сон.
Я не думаю. День, два, три…. 
Потом возвращается эта ужасная боль, которая не оставляет меня ни на минуту, я не могу пошевелиться (как это страшно!), не могу  крикнуть, даже  словечко прошептать не могу.
Это сон снова возвращается.


                ПАЗЛ. ОН.

Он как будто застыл. Внутри – не паника, хотя именно паника должна была бы сейчас начаться (что делать, что придумать). Внутри – холод и ужас. Почему-то очень долго – как при ускоренной съемке -

(обычно говорят – в замедленной съемке, хотя это неправильно: если хотят показать замедленный процесс, снимают, наоборот, с большей скоростью, а когда прокручивают пленку в обычном режиме, с обычной скоростью, видится всё так,  как будто время растянулось, видишь все подробности)
 
- стакан, его любимый стакан из тонкого чистого стекла вдруг выскальзывает из его руки (да нет же, совсем не вдруг!), брызги холодного  - он ещё чувствует приятный горьковатый холод грейпфрутового  напитка во рту  - сока медленно разлетаются, попадают на столик, на пол, на брюки (почему так долго падает стакан?). Он не может удержать стакан, сейчас стакан упадет на пол, и произойдет что-то страшное, чего он всё время ждал.
Он чувствовал, почти знал, что этот момент настанет, отгонял мысль об этом от себя, заставлял себя думать, что уже всё самое страшное произошло. Старался не обращать внимания на какие-то почти незаметные мелочи (странности?)  в её поведении,  в её словах (зачем? – остерегало в такие моменты его «подсознание», - зачем,  она с тобой, тебе ведь больше ничего не надо?).

Несколько минут назад он решил просмотреть свою почту. Сразу бросилось в глаза письмо с незнакомым адресом. «Что-то новенькое", -  усмехнулся он, решив удалить письмо. Но сработала привычка – и он пробежал глазами страницу. Смешно, но он даже руку отдернул от «мышки», чтобы случайно не щелкнуть. Он сразу увидел – это писала она
(конечно, она  - кто ещё так шутливо хвалит себя, когда справляется с каким-то трудным делом – «ай, да я, ай, да умница…»)?
  Заставил себя прочитать страничку ещё раз. Он закрыл глаза. Он застыл. Руки, сердце – просто – холодный камень.

«Бедная, бедная моя. Я не знал, что ты так страдаешь. Если бы я мог быть с тобой там, в твоих «снах»…. Я бы сумел помочь тебе справиться с этой болью. Я бы взял твои руки легко-легко,  чтобы не потревожить тебя. Осторожно прикоснулся бы губами к твоим пальчикам. Я сумел бы заставить эту боль отступить от тебя.  Я  точно знаю, что сумел бы это сделать.  И ты это знаешь, правда?».
 
Одно чувство, одно желание – сделать всё, чтобы она не страдала.
И только где-то глубоко-глубоко в подсознании – «я опять могу её потерять».  Даже не мысль – просто укол холодного страха.

  Сколько ещё времени осталось до того мгновения, когда раздастся звон, оглушительный звон разбитого стекла, и ...

- Илюша, что случилось? – раздастся её голос, она войдет на веранду, снимая перчатки, в которых занималась своими цветами.  Она не любила цветы в букетах, но обожала клумбы, какая-то интуиция подсказывала ей, как заполнить пространство клумбы этим разноцветьем  красок, линий, которым можно любоваться, не замечая времени.  А он не будет готов ответить на этот простой вопрос.
Он давно должен был сказать ей то важное, единственно важное, что не позволит разрушиться его (и её?) миру, его и её счастью.
Сколько раз он представлял этот момент, думая, как он подойдет к ней, когда она будет вечером (или днем?) сидеть с книжкой на диване, или за компьютером, или….  Придумывал слова, которые не напугают её, которыми  можно будет всё объяснить.

Она появилась в его жизни после долгих лет разлуки. Так внезапно, так неожиданно.  Он знал, что такое случается. Но не позволял себе надеяться, что она снова будет с ним. Об этом можно было мечтать, но надеяться?

Он помнит тот день  - это было весной, её любимая сирень только-только начинала расцветать. К концу дня стало жарко, но, войдя на веранду, он почувствовал приятную свежесть прохлады,  удивился: он помнил, что утром забыл включить кондиционер.

Она спала, уютно устроившись на диване в его кабинете. Что он испытал, увидев её? Удивление, радость? Нет-нет, не совсем так. Ну, конечно же, и то, и другое. Главное, всё-таки не это. Как-то вдруг стало спокойно-спокойно на душе, как будто он всё-таки знал, что они снова будут вместе, и что всё будет именно так: он войдет в комнату и увидит её.

С чем можно было бы сравнить это чувство? Представьте  пловца,  который попал  во внезапно налетевший шторм   (такое  бывает на море). Вот и берег недалеко. Но волна увлекает его на дно, протаскивает по камням  – раз, два – он борется, выплывает. Его опять накрывает волна. Он – борец. Но и его силы иссякли. Он почти не верит, что справится с этой волной, он (вернее - не он, а то физическое, материальное - что тоже - он) почти смирился... . И вдруг, как-то в один миг море успокаивается. Он лежит на спине в теплой спокойной волне. Так хорошо, так спокойно. Да-да. Такое спокойное широкое счастье он ощутил в тот момент, когда увидел её. И - грусть и нежность. Да – грусть и нежность.

Так началась их новая жизнь. Его не пугало, что она не помнит их разлуки, как будто её и не было. Как будто они никогда не расставались. Иногда будто тень каких-то «других» воспоминаний набегала на её лицо, например, когда она вдруг говорила: «А помнишь...?» И тут же замолкала, просто-напросто забывая, что о чём-то  хотела спросить.

Но он не был готов к тому, что узнал, что понял только сейчас.
 
Стоп. Ничего не случилось. Просто упал стакан. Так, не поворачивайся к двери, поднимай осколки. Так она не увидит твои глаза. Руки...  Не дрожат? Конечно, нет. И не в таких переделках бывали, правда? 

- Ну и жара началась. На сегодня хватит. Хорошо, что я успела пересадить эти розовые кустики. Я подумала, что они будут неплохо смотреться рядом с  цинниями, как ты думаешь? Конечно, ты скажешь, что, как всегда, я принимаю просто гениальное решение, да? Но ведь это действительно гениально – кустики миниатюрной розы, усыпанные маленькими аккуратненькими бутончиками, рядом с  цинниями.

(Она произнесла этот «монолог»  чуть-чуть – совсем немножко – приподнятым  тоном, подчеркивая нарочитость налёта высокопарности фразы.)

Это будет так (задумалась  на мгновение, подбирая слово)
экстравагантно, (подняла на него глаза – оценил, как она сама над собой  как бы немножко иронизирует?), правда? 
Ну, не могла же она идти через всю веранду к нему, чтобы поцеловать его в висок или в щёку (как получится), и молчать. Поэтому говорила, что в голову придет,  в таком якобы серьёзном – на самом деле – шутливом тоне.
- Как здесь прохладно, приятно. (Это уже серьёзно сказала.)
Он успел придти в себя.

Значит, она не знает, что он прочитал её «сон». Она что-то поняла? Как и что она узнала?  (Внутри холод и ужас). И снова где-то глубоко-глубоко - страх, боль – «я не могу снова её потерять».

- О! Ты стакан разбил? Свой любимый стакан? Ничего, есть ещё один. Мы же тогда в Испа….
Она оборвала фразу, как-то растерянно оглянулась, не зная, куда положить перчатки. Вышла в сад.   


                ПАЗЛ. НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НАЗАД.

- Илья? Ты? Как... Что случилось?   
О, господи, что я говорю?  Ты меня просто очень напугал, я ещё не совсем проснулась, не услышала, как ты подошел. Ну, вот, проснулась окончательно, а то сама не понимала, где я? Нет-нет, нельзя спать днём...
Она подставила ему щёку для поцелуя, взяла его руку, прижала к щеке. На минутку закрыла глаза, довольно зажмурилась, улыбнулась, повернула его руку ладонью  к губам, легко поцеловала.
- Кто-то обещал чай с заварными булочками. А чай - с бергамотом? Ура-ура! На веранде?

До чего же приятно смотреть, как он ловко разливает чай, поправляет на столике посуду. Как красиво у него всё получается. Ей доставляет  просто эстетическое удовольствие вот так наблюдать за ним, любоваться его движениями. Так было всегда.
(«Всегда? – мелькнул какой-то «чужой» вопрос.  Такое иногда случалось. Она просто забывала о таких моментах. Забывала – и всё.)

Эти чаепития давно уже стали для них каким-то волшебным ритуалом – пока они продолжаются, продолжается их счастье. Счастье быть вместе, просто наслаждаться присутствием, близостью друг друга.
 Им везде хорошо вместе. С друзьями на вечеринках,  в театре, на прогулках. Лишь бы знать, что, болтая с приятелем или подругой, в любой момент отыщешь глазами того, без кого жизнь теряет смысл.  Или хотя бы  точно быть уверенным, что через какое-то время, вернувшись домой, крикнув с порога: «А  вот и я!», услышишь любимый голос: «Наконец-то,  а то без тебя так тоскливо».

Таких счастливых пар немного встретишь. Поговаривали, что им пришлось надолго расстаться, поэтому они так дорожат друг другом. Когда она услышала это, искренне рассмеялась: «Кто-то рассказал вам сказку».
 
Он появился в этом  городке с архитектурой в готическом стиле, чудесными доброжелательными людьми не так давно. Поселился на окраине города в небольшом домике с садом. Потом появилась она. Чувствовалось, что одиночество вдвоём, если можно так сказать, им не надоедает никогда. Хотя у них появилось немало друзей. В городке обосновалось довольно много выходцев из России. Как-то сразу всем понравились и высокий темноволосый мужчина с уже седеющими висками, и его жена - хрупкая  женщина с русыми вьющимися волосами и выразительными

(ну да, сколько раз она слышала эту фразу: "Какие у тебя выразительные глаза")

серыми глазами.
Они очень любили приглашать к себе гостей, но после их ухода он говорил: «Ура-ура, наконец-то мы одни», поднимал её на руки, кружился с ней по комнате. Потом они  сидели на веранде, любуясь закатом. 
Он смотрел на неё и думал, что если бы был художником, мог бы рисовать её постоянно.

Вот она сидит у компьютера, повернула свою милую головку, чтобы ответить ему на какой-то вопрос.
Непослушная прядка волос упала на лоб, она привычным жестом отбрасывает её. Ему всегда нравился этот жест, только у неё обыкновенное движение руки получалось таким  грациозным, в нём столько….  Стоит ли продолжать: ведь, что бы она ни делала, для него было совершенством...

 Вот утром, ещё сонная, с чашкой кофе стоит у окна. Солнечные лучики «запутались» в завитках её волос.

«Какая же она красивая, - думает он».
 
«Самая красивая в мире», - он действительно так считал.
Вчера они стояли на веранде, разговаривали о чём-то. Он вдруг наклонился к ней, прижал  её ладони к губам: «Ты не понимаешь, какое это счастье - вот так чувствовать твои тоненькие пальчики, и добавил, смущенно улыбаясь, - я всю жизнь мечтал об этом».
Она прижалась к нему, рассмеялась: «Илья, о чём ты говоришь, мои пальчики должны были тебе уже надоесть за столько лет. Выдумщик ты мой».
 Они не часто говорили друг другу о любви. Ведь для них это было само собой разумеющимся. Зачем повторять, к примеру, что солнце всходит на востоке, да? Правда, в письмах…

Но письма – это другая история. О них я ещё расскажу вам. Скажу пока, что после окончания школы он четыре года учился в другом городе, и только письма связывали их. Привычка сказать что-то важное в письме сохранилась с тех пор.
Вот и в этот раз ему на почту она потом напишет:

«Илюшенька, милый!  Помнишь, мы стояли на веранде? Я побоялась вчера сказать эти слова, они прозвучали бы банально, что ли.  Мне очень хотелось сказать тебе о том, что так рядом с тобой можно было бы стоять вечность».

Прочитав это, он закрыл лицо руками и долго сидел так, откинувшись на спинку кресла.


                ПАЗЛ. ОДИН ДЕНЬ: КОТИКИ, КОФЕ, ПРОГУЛКА...

Что-то не спалось. Накинула халатик, вышла в сад. Вставало солнце. На ноги попадали капельки росы, лежащей на траве. Интересно, часа через два уже всё будет сухо, а сейчас росинки, как драгоценные камушки, сияли в первых лучиках солнца. Прелесть какая – прозрачные камушки всех цветов радуги. Было тихо-тихо. Даже птицы почему-то молчали. Ещё не совсем рассеялся туман, и вот в этом почти прозрачном тумане, как будто пронизанном тонкими лучами, в  этой тишине по дорожке бежал кот, дымчатый, большой пушистый кот. Он бежал за бабочкой. Бабочка летела не очень высоко. Кот подпрыгивал, как в замедленной (?) съёмке, взлетал вверх, пытаясь дотянуться до неё лапой, и почему-то медленно, грузно, но с какой-то мягкой кошачьей грацией приземлялся на свои шёлковые лапки. Это было так забавно. Бабочка улетела.

- Ричи, Ричи! – позвала она кота. 
Кот сел, посмотрел на неё, мяукнул, будто поприветствовав её, и начал намывать лапкой мордочку. Тут же появилась кошечка, маленькая простенькая кисонька. «О, и Алиска здесь, – подумала она, - Лисонька, Лиса, иди сюда». Кошечка подбежала к ней, муркнула - «мур-мур», потёрлась влажным от росы боком об её ноги. Подошёл и пушистый красавец
Алисонька лизнула его ушко, будто убирая никому невидимую соринку – такая заботливая подружка.
 Подняв свою красивую мордочку, кот "поддержал" разговор:
- Как дела, Ричи?
- Мяу.
- Ты всё толстеешь, кот? Ой, Ричи, пора тебе на диету.
- Мяу-мяу.
- Ну, бегите, котики, ловите бабочек, пока они не спрятались.
- Мяу-мяу. Пока-пока.
Коты убежали.

Смешные котики… Так, стоп. Откуда я знаю их имена? Я же никогда раньше их не видела. Наверное, я сейчас придумала им имена. Но почему они отзываются на них? Странно. Ладно, потом вспомню.
Она вернулась в дом. Приготовила себе сок.  Подумала, скоро ли проснется Илья. Почему-то его все время «не хватает».

Он варил кофе (у него был какой-то свой, только ему известный "рецепт", и получался бесподобно вкусный кофе), а она, смеясь, рассказывала про утреннюю сценку с кошками:
- Ты бы видел, какие они смешные: кот такой большущий, а кошечка маленькая, обыкновенная такая, полосатенькая….  Но - очень миленькая. Интересно, откуда котики прибежали? Да, представляешь, я знаю их имена. Мы же их никогда не видели, правда?
Звякнула чашка. (Он как раз наливал кофе в её любимые чашки.)
- Пролил немного кофе, хорошо, что на блюдце...
Достал чистое блюдце...
- Попробуй. Я сегодня немного изменил рецепт. По-моему, неплохо получилось. Знаешь, если ещё попробовать добавить…
Он ещё что-то говорил, говорил….

«Он никогда не был так многословен. Ему не понравилась эта тема – про кошек» - подумала она.

- Ну-ка, поработаю я дегустатором. Интересно, а у «оценщиков» кофе тоже есть «название» специальное? («Переключила» разговор на другую тему).

Они пили кофе.   (Какое наслаждение, что он рядом).  Вот он встаёт, чтобы взять сливки из холодильника. Добавляет сливки и сахар в кофе. Ставит на стол блюдо с заварными булочками – она вчера решила сама заняться «выпечкой».

 Булочки получились отличные. Правда,  умудрилась руку обжечь довольно  сильно. Илья так напугался, когда увидел, что у неё рука завязана:
- Что случилось, что с тобой? Тебе больно?
Пришлось ей его успокаивать:
- Пустяки, дело житейское, как говаривал Карлсон. Просто потеряла бдительность, когда булочки из духовки доставала. И надо же - ведь всё делала по правилам: рукавичку надела, хваталочку приготовила, и - раз - выше рукавички и обожгла. И что я за растяпа такая...

Полчаса он еще убеждал её, что надо обязательно съездить к врачу: "Ну, что же ты меня не слушаешь, ведь есть же какие-то мази, чтобы снять боль от ожога, чтобы заживало быстрее...". Потом увидел, что она уже смеётся над ним, сам улыбнулся:
"Не пугай меня так больше. Я тебя очень прошу, будь осторожнее. И, вообще, не подходи к духовке - ни с "варежками", ни с "хваталками" - разве - в защитном костюме. Повторил, шутливо покачав головой: "Растяпа...".

- Ну, дегустатор, как кофе? – он улыбается ей той самой улыбкой, в которую были влюблены все девочки в школе.
Когда он смотрит на неё, она просто («Ах!»), тает от одного взгляда его тёмных глаз. Так на женщину может смотреть только мужчина, для которого она - его мир, его счастье. Он смотрит на неё – и она просто физически ощущает, как его любовь теплыми, какими-то неземными волнами окутывает её.

Может быть, правда, существуют какие-то волны, ещё неизвестные физике? Он говорит: «Сейчас всё будет готово», а в глазах – «Люблю». И она слышит это.

«Ах!» - это всё внутри. Внешне она всегда держится почти холодно. Только во взгляде - нежность....
   
- Кофе чудесен. Но вот не слышу восторгов по поводу моих булочек.
- Да я ещё и не попробовал. Сейчас «попробую» - штучек десять - и начну восторгаться. Итак, дамы и господа, внимание! - дегустация начинается. С видом несказанного блаженства он надкусывает булочку, зажмуривает глаза, качая одобрительно головой:
- Да, пожалуй, придется признать - булочки заслуживают похвалы. Правда, очень вкусные. Ты, оказывается, – лучший кондитер в мире и его окрестностях.

Вечером перед чаем, они решили пойти на озеро. Возвращались по дороге старого с вековыми деревьями и валунами парка. Дальше надо было подниматься в гору. Она легко поднималась по тропинке, о чём-то  весело рассказывая ему. Он не слышал слов, он только видел её смеющиеся губы, разрумянившиеся от ветра и ходьбы щеки, глаза....
- Постой, -  он повернул её к себе,  приподнял лёгкую, как пёрышко.

(«Запах твоих волос – это мой воздух.  Я им дышу, без него я не смогу жить. Понимаешь, без воздуха люди не живут. Вот и я без тебя не смогу жить».)

Вслух он произнес только: «Я такой счастливый сейчас».
Он  не отпустил её руку до самого дома.

Они пили чай на веранде, сидя друг против друга, зажгли большую люстру. Как будто был праздник. Он протянул руку, она положила свою руку на его ладонь, он нежно и крепко сжал её пальцы. Ей казалось, что от счастья, от любви у неё закружилась голова. В самом деле – от этого «кружения» даже немножко подташнивало – как на качелях. Она посмотрела на него.
- У меня голова кружится, – вдруг сказал он. 


                ПАЗЛ. СОН.

В этом сне я попадаю в прошлое. В то прошлое, в котором были живы мама с папой и мои  любимые  сестрёнки. Некоторые боятся таких снов. А я рада снова видеть, пусть даже во сне,  их такие родные лица. Мне так их не хватает. Я пришла к ним в гости.  Мы пьём чай с мамиными «воздушными» пирожками. У меня такие пирожки никогда не получаются. Вот «наполеон» я научилась делать. Такой же вкусный и красивый, как у мамы получался. Булочки с кремом тоже все всегда нахваливают. Мы шутим, смеёмся. Обсуждаем новости разные. Потом вдруг  разговор начинается о том, что мне нужна новая квартира. Всё время какая-то суета из-за этой квартиры. Почему-то мои родные  решили, что у меня должна быть новая  квартира. Большая удобная красивая квартира. Хороший ремонт, большая кухня,  красивая мебель. Я никогда не умела и не любила заниматься тем, что называют уют, интерьер, называйте, как  хотите. Поэтому они хотят избавить меня от этих забот. Суета, суета, суета…. Все суетятся, предлагают мне разные варианты:
-  Тебе больше нравятся многоэтажные дома? А, может быть, маленький коттеджик?
Потом, «прокручивая» этот сон, вспоминаю, как улыбнулась про себя: «Коттеджик….  Вот «замахнулись» – в лотерею выиграли, что ли?».
"Мы тебе всё сделаем: сами пригласим дизайнера, закажем мебель, даже перевезём тебя на новую квартиру".
С чего все это вдруг? Зачем?
Мне всё равно. Мне нравится жить так, как я сейчас живу (правда, честно говоря, во сне я не задумываюсь, где мой дом - это же сон). Приходить к ним в гости. Пить вечером чай за большим круглым столом. Мама, папа, сестрёнки.
Ну, почему все разговоры всё равно заканчиваются тем, что мне говорят - я должна определиться (они так и говорят – определиться), где я хочу жить? Я должна определиться…. Я их не понимаю. Почему вдруг всё закрутилось вокруг этой проблемы?
Вот такой сон мне снится. Потом ещё и ещё раз – немножко по-другому, но  в этих снах я должна решить ("определиться" – слово-то какое  «корявое»  подобрали), где я буду жить. Что-то в них странное, в этих снах. Какая-то настойчивость – ты должна определиться, где ты будешь жить. Где я буду жить? Где… я… буду… жить... .

Что-то очень тревожное в этом сне. Мне так плохо.  Вроде бы ничего особенного, не «кошмар» никакой. Обычный сон.
Я просыпаюсь и не могу понять, где я.  Я не люблю спать при свете. Но сейчас я просто ощущаю темноту, которая меня окружает, давит на меня. Нет, правда, такое чувство, что меня (как в фильмах ужасов) закрыли в склепе (о, господи, если честно - даже не в склепе - я просто лежу в каком-то глубоком самодельном ящике, на самом дне), и мне будет из него не выбраться. Я даже чуть-чуть задыхаться начинаю. Так, свет надо включить. Ну вот, всё в порядке. Илья открывает глаза:
-Что случилось, сон плохой? Он наклоняется надо мной:
- Ты не заболела, ничего не болит? Что за сон, расскажешь?
Я качаю головой:
Да, нет, Илюша, я его уже забыла. Может быть, утром вспомню, расскажу.
Он видит – я вру. Но согласно кивает.
- Хорошо.
Он у меня – лучший. Ничего объяснять никогда не надо.
Я беру его руку, прижимаю к щеке и так засыпаю. С ним мне всегда так спокойно.
Но о том, что мне снится, я ему рассказывать не буду.
Не хочу, чтобы он нервничал. Какой-то «нехороший» сон.


                ПАЗЛ. ОЧЕНЬ ДАВНО.

Когда он потерял её? В тот момент (страшный момент, когда остановилось время, остановилась жизнь – а зачем ей продолжаться, если в этой жизни больше не будет её?), когда она сказала, что они не будут вместе?
Это произошло в первый день отпуска, которого он так ждал, перед самым окончанием училища. С вокзала он позвонил ей: «Здравствуй. Я приехал. Сейчас заеду домой, переоденусь – и к тебе. Я так соскучился». Бросив вещи дома, он просто «летел» к ней. Почему он сразу ничего не почувствовал? Он был так счастлив, что скоро увидит её, что даже не заметил, каким напряженным был её ответ. Нет, конечно, не ответ, а голос, тон,  которым она разговаривала по телефону: «Да-да. Я жду тебя».
 
Ничего он не почувствовал и потом, у неё дома. Ее мама, Ирина Антоновна, пыталась накормить его чем-то «вкусненьким»:  «Илюша, но ты же с дороги, и я уверена, что ты не пообедал дома. Попробуй, пожалуйста».
Он что-то пробовал, говорил, что всё очень вкусно, но даже не понимал, что он только что-то «попробовал». Ему хотелось только одного – смотреть, смотреть на неё, чувствовать, что она рядом, что впереди его ждет целый месяц (ура!) счастья. Но приходилось заставлять себя не смотреть на неё, неудобно было перед Ириной  Антоновной. Он отвечал на вопросы, и радовался, когда ОНА его о чём-нибудь спрашивала – ведь тогда он, отвечая, мог  не заставлять себя не смотреть на неё.
 
Потом Ирина Антоновна  засобиралась: «Всё, ребята, я опаздываю, у меня важная встреча, бросаю вас». Они остались одни. Илья встал, шёл к ней, видя только её глаза.
 
Почему он даже в этот момент не заметил, какие «чужие» у неё были глаза, «чужие» и несчастные какие-то? Во взгляде была какая-то обречённость, как у человека, который должен сделать что-то, на что ему очень тяжело решиться.

Он обнял её, она прижалась к нему, как ребенок, уткнулась лицом в его свитер,  вдруг заплакала (горько-горько, тихо-тихо – что случилось?) и, подняв лицо, глядя на него, сказала: «Илюшенька, я люблю Олега».
Её легкие руки обвивают его шею, запрокинутое лицо всё в слезах. Это был не просто удар. Обычно говорят – «земля ушла из-под ног». Да, что-то вроде этого. Мир рушился, поэтому и земля уходила из-под ног, и он падал в какую-то пропасть (образовавшуюся от землетрясения, наверное). Какое-то мгновение он ещё пытался удержаться на обломке скалы, падающей в пропасть, но уже понимал, что это – конец.

В этот момент он её потерял? Или позже, когда отказался от неё, от борьбы за её любовь, убедив себя, что все кончено, что надо учиться жить по-новому. Без неё, без ощущения, что жизнь это радость, счастье, что можно хотеть просыпаться утром.
Надо было учиться жить как-то совсем по-другому.
После училища – служба в Германии. Смена обстановки, новые люди, впечатления не могли «вытащить» его из ощущения безнадёжности и какой-то бессмысленности всего, что он делает. Он не писал писем, не звонил старым друзьям, одноклассникам. Не позволял себе вспоминать то, что было в прошлом. И никогда не проходило чувство, что где-то около сердца лежит маленький холодный-холодный кусочек льда (или это всё его сердце так больно "заледенело"?). Он хотел, он должен был всё забыть. Иногда он думал, что сам себе напоминает Кая в царстве Снежной Королевы.  Кая, пытающегося сложить из льдинок слово «вечность». Правда, он не знал, какое слово он должен «сложить». Просто его жизнь разбилась вот на такие льдинки, и он точно знал, что собрать их ему не удастся никогда.

«Ты предал свою любовь» – так  сказал через много лет Вовка. (Вовка… Владимир Петрович, бывший одноклассник; теперь он известный нейрохирург). Они случайно встретились в Москве. Просидели всю ночь. Но даже во время встречи Илья не захотел обменяться адресами:
– Прости, Володя, не могу пока. Может быть, потом, позже, я разыщу вас всех. Не сейчас.

«Ты предал свою любовь» - Вовка сказал это в обычной своей манере, не осуждая никого, так по-философски спокойно. Немножко даже с улыбкой. И всё-таки с какой-то долей высокомерия. Только он так умел, и только ему это прощалось. Уж очень у него были высокие требования к поступкам. Прежде всего – к своим. Но и к поступкам других тоже. И у него было совсем другое отношение к тому, какой выход нашёл тогда для себя Илья.
 

                ПАЗЛ. ПИСЬМА...

«Маленькая моя, любимая!
Скоро я увижу тебя, твое  личико, твои глаза. Скоро смогу обнять тебя. Скоро смогу целовать твои милые  пальчики. Я так люблю тебя. Последнее время я  считал дни до отпуска. Засыпал  и думал: «Как хорошо, что ещё один день прошел. На один день я стал ближе к тебе». Ну, вот через два дня мы будем вместе.
Жалко, что ты не смогла приехать ко мне на каникулах. Если бы всё получилось так, как мы планировали, ты была бы уже моей женой.
Но ничего, правда, я приеду, и мы в первый же день отпуска пойдем в ЗАГС, да? Неужели моя мечта скоро сбудется? Родная моя, я так жду этого дня. Это будет самый счастливый день в моей жизни.
Ни о чём больше не могу думать. Представляю, как мы будем жить вместе. Ведь нам уже никогда не придется расставаться. Ты все время будешь рядом. А мне больше ничего не надо. Лишь бы знать, что ты всегда со мной. Я так люблю тебя.
Почему-то от тебя давно не было писем.  Но ничего, скоро я увижу тебя, и ты мне всё расскажешь.

До свидания, моя маленькая. Целую тебя нежно-нежно. Так, как люблю тебя.
                Твой Илья».

Таких писем – и коротких, как это, и длинных – на нескольких листах – у неё много. Однажды ей пришло письмо без адреса, только с её именем на конверте. Такими знакомыми были эти письма для почтовых работников. (Представляю, как улыбались эти женщины, которые сортировали письма: «Ну, надо же, вот это любовь: он этой девушке пишет каждый день... счастливая...», – по-доброму завидовали они ей).  Все четыре года, пока он учился  в другом городе,  далеко от неё, он писал письма почти каждый день. Это письмо было последним. Он написал его перед последним отпуском.


                ПАЗЛ. ДЕВЯТЫЙ КЛАСС.

Девятый класс…. Да, она появилась в нашей школе в девятом классе. Сначала он даже не обратил внимания на новенькую. Обыкновенная девчонка: худенькая, светлые косички – обыкновенная. Однажды на уроке истории её вызвали к доске. И она громко (никто в их классе не отвечал у доски так громко) и как-то по-особому, с задором каким-то, что ли,  слово в слово пересказала главу из учебника.  «Вот «зубрила» - подумал он, - наверное, весь вечер по строчкам заучивала».
 
Когда они вспоминали этот случай, всегда смеялись.
- Ах, я «зубрила», да? А ты…», - она пыталась подобрать какое-нибудь слово, чтобы задеть его. Ничего не получалось.
- Ну, правда же, правда, я так и подумал. Да видела бы ты себя тогда. Такая… –  он запнулся и опять повторил -  «зубрила». И они снова начинали смеяться.

Да просто у неё была  хорошая память. И училась она раньше в школе, где были большие классы, и ребят просили говорить громче. Когда раздавали тетради с контрольными – «пятёрка» - он говорил про себя: «Воображуля». Но, оказалось, она совсем не воображала.  Как-то очень просто она объясняла трудные задачки ребятам из класса. У неё всегда можно было «списать» домашнее задание, да и контрольную – ради бога. (Надо сказать, он ни разу не воспользовался такой возможностью).

Она всё больше и больше нравилась ему. Первая из девочек она появилась в школе с новой прической  – с короткой стрижкой.  («Как у артисток из французских фильмов» – подумал он тогда).  Потом он  стал замечать, что, входя  в класс, первым делом ищет глазами её.
В классе она сидит со своей подружкой Ленкой Станкевич прямо перед ним. Всё-таки, какие смешные девчонки – о чём-то "шушукаются", что-то пишут друг другу на уроках. Он ловит себя на том, что смотрит не на доску, не на учителя, а на неё. А ещё бывает -  у неё падает на пол тетрадь или ручка, и он  как бы небрежно поднимает ручку. А, когда передаёт ручку ей - так здорово – дотрагивается случайно до её руки.  На переменах  он  тоже старается оказаться где-то рядом с ней. Ему всё в ней нравится: походка, смех, то, что рядом с ней никогда не бывает скучно.
Какими-то тоскливыми стали уроки сольфеджио, гармонии.
(Класс делится на две группы, она – в другой группе). Скорей бы прошли эти два часа.


                ПАЗЛ. ОПЯТЬ К ПИСЬМАМ. ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ.

Это всё в его письмах.  «Помнишь?» - он всё время возвращает её в прошлое. Не забывай, не забывай….  Ты тоже должна помнить, как мы с тобой ходили в Ботанический сад.  А потом качались на больших плотах (их почему-то было много прямо у берега на Неве рядом с Ботаническим, это было недалеко от твоего дома, и мы часто ходили туда), ты была капитаном, а я матросом, и я должен был выполнять твои команды. 

Ты должна помнить тот вечер в конце августа. Мы встретились после летних каникул перед десятым классом.  Тёплый темный вечер (такие вечера бывают только в августе). Мы идем по бульвару, усаженному липами и кустами, откуда-то из раскрытого окна льется мелодия - «Маленький цветок». Ты идёшь рядом, и я понимаю, что всё лето  мечтал о таком вечере: идти с тобой рядом  и  держать в руке твою руку.  Я считал дни до нашей встречи.  И эта мелодия – как рассказ  о том, как хорошо мне рядом с тобой.
Помнишь, в тот вечер ты поцеловала меня? Мне показалось, что я неудачно пошутил и очень испугался, что ты обидишься на меня. Как-то бестолково стал пытаться что-то тебе объяснить. Ты рассмеялась: «Честное слово, мне не за что на тебя обижаться, правда-правда. Ну, какой же ты смешной, ну, посмотри на меня». Я посмотрел на тебя, ты смеялась, и вдруг,  привстав на носочки, поцеловала меня в щёку, сама испугалась: «Ну, веришь теперь, что я не обижаюсь на тебя?».
 
Я возвращался домой и все ещё чувствовал это легкое прикосновение к моей щеке. Такое легкое прикосновение – и такое огромное счастье.
Дома посмотрел на себя в зеркало. И удивился. Я такой же, как раньше. Странно – мне казалось, что я и внешне должен был измениться.
Таким  был наш первый поцелуй. Я его помнил всю жизнь.


                ПАЗЛ. ОТСТУПЛЕНИЕ.

До сих пор от этой мелодии у него замирает дыхание – нежность, бесконечность, огромность  его любви к этой девочке, любви, которую он пронес через все годы, - в этой удивительной,  вроде бы простой, безыскусной, но такой пронизывающей  мелодии. У него и сейчас есть эта запись – Сидней Беше, «Petite fleur». Хотите узнать, как он жил  все эти долгие годы, о чем мечтал, что чувствовал? Что было самым важным в жизни? Послушайте  эту мелодию (Беше написал «Маленький цветок» для саксофона, но Илье больше нравилось переложение для кларнета: ведь тогда вечером звучал кларнет – мягко, чисто, искренне, с какой-то нежной тоской) – и вы всё поймете. Слышите, о чём говорит музыка?

"Милая, единственная! Моя любовь к тебе так огромна, она вырвалась наружу и заполнила весь мир. Я хочу, чтобы ты почувствовала, ты не можешь не чувствовать – она рядом с тобой, вокруг тебя.  Лёгким ветром коснулась твоей щеки, маленькими снежинками упала на твои волосы, тёплой морской волной ласкает твои маленькие ножки. Ты пробежала по берегу, чтобы окунуться в эту волну. А я  готов целовать маленькие следочки, которые оставили твои ножки на прибрежном песке.  Если бы ты знала, как мне плохо без тебя: без твоих глаз, без твоих милых пальчиков, без твоего смеха".

Такие письма он писал ей всю жизнь. Писал, когда не мог больше молчать. Писал, зная, что она никогда не прочитает эти письма.  Много позже письма эти ей передаст Верочка, сестра Ильи,
 
Конечно, обязательно найдется кто-то,  рассудительный и прагматичный, и скажет, что такая любовь – это в книгах. Скажет не потому, что такое не случается в жизни. Просто кому-то  любить так искренне, самоотверженно не дано (я говорю это не в укор таким людям: ведь способность любить это талант; способность так любить дается не каждому). Тот, кто сам любил, поспорит с сомневающимся.

Присмотритесь к тем, кто вас окружает. Сколько счастливых (или несчастных  - если любовь безответна, или предана тем, кому ты верил) людей вокруг. Пережить счастливые мгновения или страдать их заставляет любовь. И поверьте в историю, которую я вам рассказываю. Это правдивая история.


                ПАЗЛ. СОН.

Я ничего не вижу. Нет, не потому, что – я сплю (во сне я знаю, что не сплю). Просто вокруг меня темнота. Я только слышу стук колес и понимаю, что я еду в вагоне электрички. Я думаю: «Почему же так темно? Ведь хоть какие-то пятна света, блики я должна видеть». Тут я понимаю, что это, наверное, оттого, что мне надо просто-напросто открыть глаза. Ну, конечно. О, господи, как же я сразу не догадалась. Открываю глаза (не на самом деле, а во сне).  Ну, да, я в вагоне электрички. Правда, всё равно, как-то темновато в вагоне.
В этот момент (во сне) я вдруг становлюсь как бы свидетелем, вернее, зрителем – как будто смотрю кино. Вижу себя в этом вагоне. Чтобы не «запутаться» - буду называть себя (ту, которую вижу во сне) – она.
В вагоне всё так же темно. Что-то «режиссёр» не додумал. Смотреть тяжеловато.  Стараюсь разглядеть вагон: народу мало – человек пять-шесть, но почему-то я знаю (и она это знает), что следующая станция – большой завод, как раз конец рабочего дня, многие возвращаются в город на электричке – всего-то пятнадцать минут, народу будет полный вагон.

Она придумывает рассказ (она всегда так делает в дороге или в очередях: время пролетает  незаметно). Рассказ она назвала «Счастье». Ну, да, она была в гостях у подруги, у подруги  замечательный «Mulbach», она играла на этом чудесном пианино. Муж подруги, дочки, внуки – все собрались вокруг неё, получился такой чудесный концерт. Конечно – счастье – она вспоминает звучание этого инструмента, необыкновенное туше – просто волшебный сон – и улыбается. Счастье...

Вдруг я вижу, как изменилось её лицо. Она смотрит на темноволосого парня, который сидит через проход чуть-чуть впереди. (Странно, еще минуту назад его не было в вагоне.)
Я даже чувствую, как у неё «защемило» сердце, я-то знаю:  так всегда бывает, когда она вспоминает Илью. Сначала ей кажется, что он смотрит на неё, ей становится неудобно, она отворачивается. Но не выдерживает, снова  поднимает глаза на него. И понимает: «Он совсем не похож на Илью, что я выдумываю. Глаза «пустые». Да и смотрит он вовсе не на меня. Он никуда не смотрит. То есть, точнее, смотрит «в никуда». Почему-то вдруг мелькнула мысль: "Сколько минут до остановки?".
Я вижу, как она резко встаёт и просто стремительно направляется к этому парню. И в этот момент неожиданно яркий-яркий свет заливает вагон.
В голове у неё проносится одна короткая фраза: «Как глупо…». И пустота. Для неё. Для меня - просто - опять темнота.


                ПАЗЛ. ДЕВЯТЫЙ КЛАСС. ОНА.

«Помнишь» в его письмах - как ниточка связывало их четыре года, пока он был далеко от неё. Это «помнишь» - заклинание: не забывай меня, я люблю тебя, помни об этом.

Конечно, она всё помнила. Помнила, как весной (это было в девятом классе, перед летними каникулами) они гуляли в парке недалеко от школы (безобразие, конечно, но они решили просто сбежать с последних уроков). Честно говоря, решила-то она. Хотела "подбить" на это приключение Ленку, оказалось, у той был последний шанс исправить оценку за четверть. На перемене решила позвать Илью: "В парк пойдем?" - таким тоном, будто ничего особого в этом предложении не было: подумаешь, с уроков сбежать. "Всегда готов". - с видом заправского "прогульщика" согласился Илья. Был такой жаркий  день (такие дни случаются в мае), они сели прямо на траву, разговаривали о чём-то (неважно было, о чём разговаривать, главное – так здорово, что можно  вот так просто – взять и «прогулять» уроки, ну, вы понимаете, правда?). Он смотрел на неё, и вдруг она где-то внутри себя, в подсознании поняла, что… что он…  влюблён в нее? Нет-нет, не то,  не это слово произнесла она «про себя». Сейчас постараюсь вспомнить, что она почувствовала. Она ощутила вдруг какую-то необъяснимую власть над ним. Она поняла, что он готов сделать для нее всё. Всё, что ей (буквально) «взбредёт» в голову.

«Ну, не надо так на меня смотреть.  Господи, а вдруг я ему скажу, чтобы он прыгнул с пятого этажа?» – пронеслось в голове. Просто вспомнилась история с Петей Науменко (он был старше их, в прошлом году закончил школу). Все в школе знали  историю о том, как он ещё в 7-ом классе поспорил с кем-то, что прыгнет с крыши школы – и, что вы думаете? – прыгнул (но – самое главное, «отделался» только переломом руки – представляете, повезло – три месяца не надо было делать ни одной письменной работы, вот это да!). История эта  стала  школьной  легендой. Почему-то она и вспомнилась ей в этот момент.

И вдруг (всё это вдруг) она откусила кусочек травинки, которую держала в руке и, глядя ему в глаза, тихонько, аккуратно - он должен понять, что она это сделала не случайно - плюнула травинку в его сторону. Нет-нет, не просто в его сторону, а прямо ему в лицо, понимаете? Что это было? (Потом она со стыдом вспоминала этот момент.) Она хотела посмотреть, насколько сильна эта её непонятная «власть» над ним, как далеко она может пойти?  Нет, конечно, нет. На это она была не способна. Ей бы и в голову такое не пришло.
Я думаю, её так напугало неожиданное открытие, что она просто хотела что-то сделать, чтобы он не смотрел на неё такими «влюблёнными» глазами. Она испугалась. Ведь как всё хорошо было до этого момента – у них подобралась такая дружная «компания» - она, её подруга Лена Станкевич, Илья, Володька Бородин, Валера Кузьмин. А теперь... теперь всё будет по-другому?

А он....  Что он сделал? Ничего. Травинка с его щеки упала ему на руку. Он просто сжал травинку  в ладони. Он даже взгляда не отвел от её глаз. Почему? Ведь он был очень гордый мальчишка. Никто в школе не решился бы чем-то задеть его. Он, по-моему,  просто понял её.  (Им не нужны были слова, они понимали друг друга как-то без слов, значит, уже тогда, в девятом).

Но и она поняла в этот момент, что он давно уже очень ей нравится. Она позволила себе понять это. Что ей тоже приятно, когда он поднимает её тетрадь, которую она уронила, и чуть-чуть касается пальцами её руки. Что ей тоже не хватает его взгляда на переменках. И утром она так же, войдя в класс, смотрит, пришёл ли он.

Она на секундочку чуть-чуть, совсем чуть-чуть нахмурилась, опустила голову. Потом посмотрела на него, как будто забыв о том, что только что было («я тоже забыл» - глазами ответил он ей).
- Илья, у тебя же специальность через пятнадцать минут, что же мы сидим, идём быстрее.
Он  взял её за руку, помогая ей встать. Несколько шагов он ещё не отпускал её руку. Потом тихонько, как бы случайно (ведь  надо же было отряхнуть травинки, приставшие к юбочке), её пальцы «выскользнули» из его ладони.
Девятый класс….

Они возвращались в школу, как будто ничего не случилось. Но с того дня он встречал её по утрам у метро, и они вместе ехали в школу. После школы он провожал её до дома. Так до окончания школы. 

Всем классом ездили они кататься на лыжах, весной ходили в походы на озера, ездили с концертами в областные города и посёлки. Тогда это называлось почему-то агитбригада. Вовсе они ни за что не агитировали. Им просто нравилось, что  рабочие из шахт, где добывают сланец, или обыкновенные работники с фермы так внимательно слушают их выступления. А они ведь играют серьёзную музыку. На этих концертах она играла с Володей  Бородиным «Мелодию» Глюка  из «Орфея». У них был прекрасный ансамбль. Нежная грустная мелодия флейты и чистый прозрачный аккомпанемент рояля. Она уже тогда была хорошим концертмейстером. 
А Володька через несколько лет уйдет из консерватории, посчитав, что недостаточно талантлив, что занимает чужое место. Зря он это сделал, ведь он был талантливым музыкантом.
А в электричках Илья брал гитару, и они с Ленкой  - самой красивой, кстати, в школе девочкой - запевали "Ромалэ".

 И у Ильи, и у Лены были очень красивые голоса. Они то сливались в дуэте, то, как будто уступая  красоте голоса партнерши, Илюха уходил на второй план; потом Лена вела втору, как бы поддерживая «выход» Ильи.
А припев, конечно,  пели все. Все они уже не новички в музыке. И тут уж хор их просто удивлял своим многоголосием:

Ой, ромалэ, ой, чавалэ!
Они сами наслаждались тем, что у них получалось, переглядывались оценивающе, услышав чей-то новый необычный подголосок (пять баллов!). Все пассажиры подходили ближе к их купе, окружая большой толпой. Однажды, какой-то мужчина, протиснулся вперед: «Ой, я думал,  цыгане».
Когда пели песню «Любимые глаза» (так, по-моему, она называлась, уже не вспомню сейчас), Илья так смотрел на неё, что всем становилось завидно: девочкам - что это не на них смотрят с таким восхищением, ребятам - что им ещё не встретилась та, на которую захочется так смотреть.

Их дружба стала как бы достопримечательностью всей школы. Ещё в девятом классе один из учителей, попробовал предупредить её:
 - Илья парень горячий. Мало ли, что может получиться из-за какой-нибудь глупой шутки. Понимаешь?
Ничего она не поняла. О чем это Алексей Викторович?
И глупых шуток не было. Илью в школе уважали. Его право не скрывать своего отношения к этой девочке ребята признали сразу. Ну, а девчонки….
Им оставалось только завидовать, что самый красивый мальчик в школе влюбился именно в неё.
Конечно, она всё помнила.

Три школьных года. Весёлых, счастливых. Это была их  Вселенная. Но центр Вселенной для них двоих – это они. Для него – невозможность не думать о ней, когда засыпаешь, и даже во сне улыбаться счастливой улыбкой - от уверенности, что утром опять увидишь её глаза, её улыбку. Улыбнуться ей в ответ, а в глазах – "я люблю тебя, я очень люблю тебя". И увидеть в её улыбке, в её глазах – "с добрым утром, с добрым твоим и моим днем".

Я вспоминаю эти школьные годы и думаю, как же это никто не замечал этого? Нет, конечно, все знали об их «дружбе». Но вот их глаза, то, как они смотрели друг на друга, о чем говорили глаза – никто кроме меня не замечал. Наверное, потому что это были  мгновения. Они очень редко оставались вдвоём, не помню такого.  Когда мы всем классом бывали на концертах, в театре или в кино – они ни разу не сидели рядом. Никто не видел, не замечал  какой-то свет, что ли, который освещал их двоих, как бы соединяя их. Я видел этот свет.  Хотя  тоже не называл тогда этот свет его настоящим именем. Потом только я понял, что у этого света есть имя.

Потом четыре года его учебы в лётном училище. Небо –  его мечта с детства.  Письма.  Письма, в которых они рассказывали друг другу обо всём, что происходило с ними.  Раз в год он приезжал в отпуск. Радость, счастье, которое приносили эти встречи. Если выпадал день, когда они не смогли побыть вместе (ну, например, он должен был навестить родственников) – этот день был совершенно пустой, его как будто не было в календаре.
Потом снова разлука. Но – всё время – письма. Они как будто и не расставались.

               
                ПАЗЛ. СОН.

Бывают сны, в которых хочется оставаться подольше. Светлые сны. Когда просыпаешься, хочется закрыть глаза и оказаться опять в этом сне.  Ждёшь его продолжения.

В этом сне я играю с маленьким мальчиком. Он сел на подушки, положенные друг на друга. Наверху – самая красивая подушечка – сиреневая с маками.
– О! Ты посмотри: у нас получился трон. Значит,  ты король, да?
Придворными стали мягкие игрушки. У них такие смешные имена – Бегемоша Катя, Собачка Жу-Жу, Лось большой и Лосик, Лошадка-в-зипуне (ее так и зовут  - Лошадка-в-зипуне – нормальное ия, правда?), свинка Нюша, кролик Кроль. Их много, утром они все здороваются с Королем, сначала отвешивая поклон, как полагается по дворцовому этикету, задают ему вопросы.

Случаются казусы: однажды Мишутка забыл поклониться и сразу задал вопрос: «Как Вы спали, Ваше величество?» Все переглянулись - как поступать в таких случаях? Выручил Король – он мягко улыбнулся и подсказал тихонько (одними губами): «Поклон...».

А потом Король в латах и с мечом будет защищать своих друзей-зверюшек от злых медведей-колдунов.
- Откуда у тебя такие красивые латы и меч?
- Ты не помнишь разве, как мы вместе их покупали?

Потом он учит со зверюшками буквы, учит их читать (правда, пока простые слова – «Они же еще маленькие», – объясняет он). «Правда, Пчёла?» - наклоняется к Пчёлке, заглядывая ей в глаза. Она лучше всех читает и помогает другим зверюшкам.
Он такой умница. Так рассуждает серьезно.

Прощаясь, прижимается ко мне, потом смотрит на меня:
- Мы же не доиграли эту игру, как насовсем прогоним злых медведей из леса. Обещай, что доиграем.
- Непременно доиграем, мой хороший.
- А что значит - непременно?
- Непременно - значит обязательно. Что бы ни случилось, мы прогоним медведей, чтобы маленькие зверюшки жили без страха. Я тебе обещаю.

Я просыпаюсь. Ещё слышу его звонкий голосок: «Я буду ждать тебя».

 Кто этот мальчик? Я не знаю.  Но знаю, что очень люблю его. Хочу, чтобы такой сон, в котором будет он, ещё приснился мне.


                ПАЗЛ. ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР.

Вечером они отправляются в театр. Они ещё не знают, что это последний вечер, который  проведут вместе.
Как хорошо, что они успели ещё месяц назад заказать билеты. Гастроли известного театра, прекрасные певцы, дирижёр. Всего два спектакля. Они захотели  послушать «Риголетто».
Накануне она, подбирая платье к завтрашнему «походу» в театр,  вздохнула:
- Жалко, хотела надеть это платье. Но у платья короткие рукава, будет бросаться в глаза ожог. Жалко-жалко. Пробовала браслет надеть, но у меня нет  подходящего к этому платью.
- Подожди – Илья вышел и вернулся с коробочкой в руке. – Я давно хотел подарить тебе эту вещицу. Давно….  Посмотри.
Она открыла коробочку. И на мгновение зажмурилась. Открыла глаза. Нет, ей не показалось....

Она редко надевала украшения. Если честно, они никогда её и не интересовали. Тот браслет она увидела в ювелирном небольшом магазинчике. После лекций они с подругой  решили погулять по городу. И Наташка (вот уж была любительница всяких перстенёчков, кулончиков) затащила её в этот магазинчик.  Наташка так искренне ахала и охала, восторженно разглядывая витрины. А она вдруг поняла, что смотрит («Что-то подозрительно долго я рассматриваю эту безделушку» - подумала она про себя) на браслет.  Вроде ничего особенного – небольшие изумрудные кабошоны в оправе в форме вытянутых капель. Но – «глаз не отвести», так удачно найдена гармония цвета камней и формы этих «капель». Она не думала об этом браслете, как об украшении. Она просто видела  удивительную работу ювелира. Даже Илье в письме о своем «открытии» написала: «Надо же, я и подумать не могла, что мне так может понравиться браслет, смешно самой. Но браслет и, правда, необыкновенный».
- Наташ, смотри, просто шедевр, да? – оторвала она подругу от витрин.
- «Хм, у тебя хороший вкус» - ехидно сказала Наташка, взглянув на цену.

Ну, да. Это такой же браслет, как тот, который так понравился ей тогда. Значит, Илья запомнил такую мелочь.

- Илюша, это не браслет….
- Почему? – встрепенулся Илья, - я сказал, что мне нужен браслет, ну, и.... Сказал, какой примерно....
Илья выглядел таким расстроенным, что она рассмеялась:
- А я тебе говорю, что это не браслет. Знаешь, как называется то, что ты подарил мне? - Меч-та, – почти по буквам произнесла она.
Илья вздохнул облегчённо.
- Значит, тебе нравится?
- Ещё как нравится. Смотри, (она успела надеть браслет на руку) – он же просто на мою руку сделан. И к платью подходит.
Она приложила к себе платье.
- Ой, как хорошо. Итак, леди и джентльмены, прошу внимания. Завтра в театре перед вами предстанет самая элегантная женщина в мире.
Она бросила платье на кресло, подбежала к Илье, обняла его.
- А заслуженный поцелуй рыцарю? – смеялся Илья.
Она подняла глаза, погладила его по щеке. На мгновение задумалась, глядя на него, как будто вспомнила что-то очень светлое, привстав на носочки, поцеловала его.
Илья мягко улыбнулся.
Ни он, ни она не забыли, как она поцеловала его в первый раз. Сейчас поцелуй был таким же лёгким и нежным.


                ПАЗЛ. ДЕЖАВЮ?

Их места в ложе. Он заказал лишние два билета, чтобы сидеть рядом с ней: он должен видеть её все время.

Есть мужчины, которые не замечают у своих жен ни новую прическу, ни новый макияж, ни даже новое платье.
Илья замечал даже мелочи: «Тебе идёт этот шарф; в этом костюме ты - как королева; как мило сегодня у тебя прядка упала на лоб». 

- Ты красивее всех в этом зале, правда. Видела бы ты себя со стороны. Плохо только, что все на тебя смотрят. Я ревную.

Он мог вот так сказать: «Я ревную». Но она никогда не чувствовала этой ревности. Она не знала, знакомо ли ему это чувство. Ни разу он не сказал об этом всерьёз. Ни разу не было сцен ревности, даже каких-то намёков, хотя она  знала, что другие мужчины способны на это.
Действительно, какая разница, с кем она разговаривает, кому улыбнулась, с кем танцевала. Главное в том, что она существует в этом  мире. Она есть у него. Он просто любил её. Вот и всё.

Взял её руку, поцеловал.  Руку не отпустил.
Спектакль действительно замечательный. Великая музыка, замечательный вокал. Оркестр, хор – не придерешься ни к одной фразе, ни к одной нотке.

Второй акт. Риголетто  на коленях умоляет придворных, укравших у него дочь, вернуть её. Его сначала небрежное «ля-ля, ля-ля, ля-ля» перерастает в необыкновенной  силы мольбу. Пожалуй, одна из самых ярких сцен в опере. Потрясающая деталь, найденная оформителем спектакля: яркий красный плащ Риголетто, на коленях умоляющего придворных вернуть ему Джильду, – контрастом настроению этой сцены – чувству убитого горем отца, потерявшего дочь. И  это яркое пятно подчеркивает, усиливает драматизм происходящего на сцене. Равнодушным эта сцена  не может оставить никого в зале. Мне даже холодно стало – «мороз по коже». Илья, почувствовав, как я вздрогнула, накинул мне на плечи предусмотрительно захваченный шарф (в театре всегда бывает так - либо жарко, либо сквозняки - заранее не знаешь). Снова взял мою руку. Вдруг я понимаю: вздрогнула я не оттого, что стало прохладно – я же, точно, видела эту сцену, поставленную именно так. Такое дежавю? Наклоняюсь к Илье: «Илюша, мы с тобой не слушали раньше «Риголетто» именно в такой постановке?».
Илья покачал головой – нет, нет -  но почему его пальцы дрогнули, и он крепче сжал мою руку?  Но я видела, видела эту постановку. Где, когда? Почему-то мне становится тревожно.

 Дома, за чаем обсуждают спектакль.
- Сейчас точно не заснуть, поиграй мне – просит он, открывая крышку рояля. Специально для неё несколько месяцев назад он нашёл на сайте какого-то мастера  «Mulbach», о котором она мечтала. Было столько радости:

- Нет, ты только послушай эти басы – это же просто маленькие органчики. Боже, какое чудо! А туше... Настройщик,  который приехал проверить инструмент после «путешествия», хитро улыбался, слушая её игру: «Ну, что, пальчики сами бегают?»

Она играет произведения, которые не играла очень давно, ещё с окончания школы. Когда  она вдруг останавливается, забыв последние строчки пьесы, он нетерпеливо напевает мелодию: «Ну же, ну!»
- Не могу вспомнить, надо завтра ноты найти. Что-то я очень устала сегодня. Спать, спать, спать....

Он приводит в порядок веранду, моет посуду, пока она в ванной. Когда входит в спальню, она уже спит. Он тихо ложится рядом, чтобы её не потревожить, но она, ещё не совсем проснувшись, мягким гибким движением
(каким знакомым и родным это движение стало для него за эти несколько месяцев) прижимается к нему....

Потом, когда она засыпает, он долго-долго смотрит на неё, как будто хочет запомнить её лицо,  завитки русых волос, упавшие на щеку, ощущение приятной тяжести её милой головки на своем  плече. 
  «Спи, моя родная. Я так люблю тебя». Он счастлив.
 

                ПАЗЛ. СОН.

Кто эти люди? Столько любви в их глазах. Любви, тревоги и надежды. Милые, удивительно приятные лица. Они кажутся почему-то такими знакомыми. Но почему они здесь? Я не знаю, что делать. Спросить, что они здесь делают? Можно, конечно, но что-то останавливает меня. Какой-то красивый мужчина хочет взять мою руку. Я отдёргиваю руку. Люди улыбаются, но почему на глазах  у них слезы? У них такие приятные голоса.  Их голоса тоже мне знакомы, где-то я их точно слышала. 
И  вдруг меня охватывает страх, я так хочу сбросить с себя этот сон. Не получается. Я начинаю понимать – они хотят, чтобы я была с ними. Может быть, это «пришельцы», мы же все слышали эти истории. Значит, это правда, такое бывает. А я не верила никогда: «Выдумки». Они не хотят причинить мне зла, я это чувствую, но почему я должна остаться  с ними? Я не хочу. Не хочу!
Надо позвать Илью. Он поможет. Я зову его. Но во сне понимаю, что у меня даже губы не шевелятся, позвать его громко, крикнуть – не получится (во сне так бывает, кстати, от этого страшные сны еще страшнее – ощущение бессилия перед чем-то неизвестным пугает).
Я хочу разбудить его, протягиваю руку к его подушке. И вот тут-то настоящий ужас охватывает меня.  «Где ты? – мне кажется, что я кричу, но звука нет (да-да, так и  бывает во сне), это кричит всё во мне, внутри, вся я – один крик, один крик.  – Не бросай меня, не оставляй одну». Вся я – одна мольба,  мольба....
 – Ну, я же не смогу без тебя, – всё кричу я (как мне кажется), на самом деле уже просто обречённо повторяю про себя, про себя,  уже поняв, что наш мир, наш мир – мой и его – разрушен,
(наш мир – мой и его – боже! разрушен?),
его больше не существует. 

И тут я вижу его. Он стоит у окна. Мне уже страшно не за себя, а за него. Он что-то говорит, я не слышу. Только вижу его глаза – боль, боль….
Они хотят разлучить нас? Нельзя этого делать. Нельзя нам друг без друга!
Господи, какой ужасный сон. Как же его сбросить с себя? Надо заставить себя открыть глаза. Ну же, постарайся.

Вдруг вижу маленького мальчика - из того, моего светлого сна. В глазах его ожидание. Он что-то шепчет.
"Да-да, милый, я помню своё обещание", - тоже шепчу я, протягиваю ему руку.
 
И открываю глаза.
 
Где я?


                ПАЗЛ. ВОЗВРАЩЕНИЕ.

В кабинет профессора ворвалась – не вошла,  вежливо постучав,  - а просто бесцеремонно ворвалась, распахнув дверь настежь, ординатор:
- Владимир Петрович! Она вышла из комы.
- Спасибо, Юлия Сергеевна. Я сейчас приду.
- Извините... -  молоденькая ординаторша вышла, уже аккуратно прикрыв дверь, но он  услышал, как тут же застучали её каблучки по больничному коридору – она бежала в палату.

«Она вернулась, - только сейчас он понял, в каком напряжении  провел эти долгие месяцы, сколько было сделано для того, чтобы сейчас услышать эту радостную новость.
Прооперировав женщину, которую привезли к ним  в клинику всю изувеченную после взрыва на железной дороге, он увидел её лицо только после операции и остолбенел. ("Что-то не так?" - встревоженно спросил ассистент).

Столько лет прошло после окончания школы, сейчас они стали реже  встречаться, а были годы, когда почти все выходные он проводил у неё. Знал её семью, её мальчишек. Она была для него ближе, чем сестра. Он никогда не позволял себе думать о том, что до сих пор влюблён в неё. Именно влюблён. То, что он испытывал к ней, нельзя было назвать – любовью. Это была влюблённость. Всю жизнь она оставалась для него той девочкой из школы, от которой, как он говорил, исходил какой-то удивительный свет.

Увидев её после операции, он сразу дал себе слово, что сделает всё, чтобы "вытащить" её из комы. У профессора не было семьи, поэтому он буквально жил в своем кабинете все эти месяцы.
Днём у нее в палате были её сыновья, приезжала Лена, читала ей. А вечером приходил он. И вечером, как он шутил, – музыкотерапия – Рахманинов, Верди, Шопен….
«Все это поможет ей справиться с болью  и страхом, заставит её бороться за свою жизнь, – считал он, - она вернется к нам, я уверен».

Надо было поторопиться к ней в палату. Работы ещё очень немало.


                ПАЗЛ. ИЛЬЯ.

Он долго не мог понять, что же произошло тогда, много-много лет назад. Он только помнил её заплаканное милое (такое близкое, такое любимое) личико и эти непонятные (зачем она тогда это сказала, зачем?) слова: «Илюшенька, я люблю Олега».  Потом, через много лет он поймет, почему она так плакала, когда говорила, что любит Олега. Она говорила неправду. Просто она сказала сама себе, что больше нужна Олегу.

Всю жизнь он помнил всё, что было связано с ней: номер её телефона, её день рождения. Он мог напеть мелодии пьес, которые она играла. Смешно, но он помнил даже все её платья, костюмы, пальто, туфельки. И всю жизнь он мечтал об одном: снова увидеть её, коснуться её руки, прижать её к себе. Он столько лет жил мечтой о том, что это будет, не может не быть в его жизни.

Он приезжал в отпуск и останавливался у сестры. У неё он когда-то, решив оставить прошлое в прошлом (тавтология, да?), хранил письма, фотографии.
И каждый раз в отпуске он не нходил себе места, стараясь занять себя походами в театры, музеи, просто прогулками по городу, по знакомым и незнакомым улицам.
В его последний отпуск сестра сказала ему: «Илья, ну что ты так мучаешься каждый раз? Не могу больше смотреть на тебя – ты весь серый. Хочешь, я её разыщу?»
Когда его самолет падал вниз, в ущелье, весь в огне, последней его мыслью было: «Всё. Я так и не увидел её».


                ПАЗЛ. ОНА.

"Милый, родной Илюшенька!
Прости, прости еще раз. Когда-то я заставила тебя так страдать. Я не могу заставить теперь страдать моих  близких. Я должна была вернуться к ним.

Знаешь, это всё кошки (помнишь, то утро, когда я их встретила в нашем саду), они заставили меня задуматься (хотя я не сразу и не всё поняла), что происходит, как я оказалась  с тобой.
 
(Когда-то очень давно у меня были котики – Ричи и Алиса. Ричи очень хорошо разговаривал с людьми, отвечал так смешно на все вопросы своим «мяу», а маленькая Алисонька была очень умная. Нам всем так их не хватало, когда они умерли)

Правда, я не знала, что нам с тобой опять придётся расстаться.  Жаль, что мы не успели об этом поговорить. Ты ведь, по-моему, догадался, что  мы можем опять потерять друг друга. Бедный мой, что ты пережил. Прости меня за всё. Ты просто знай, что однажды ты войдешь в комнату и увидишь меня. И я попрошу тебя приготовить чай. Я обязательно (обязательно!) попрошу тебя приготовить чай. Ты жди меня.
До свидания, мой любимый. Тысячу раз целую. И ещё, знаешь, сколько раз? – десять – целую твою ладошку. Вот поверну к себе твою ладонь и поцелую десять (хватит?) раз. Ну, ладно,  ещё раз.
Всегда твоя, всегда….

P.S.  Да, и, пожалуйста, не забудь – чай я люблю с бергамотом. А, если к чаю - да ещё булочки с заварным кремом, это будет просто сказочно.
Люблю тебя".

Такое обыкновенное вроде, почти «светское» письмо.  Письмо?  Скорее – страничка из дневника, когда пишешь, потому, что невозможно молчать. Пишешь не кому-то – пишешь для себя.
Нестерпимо больно....

Сегодня она достала его письма. Вынула одно – это было его последнее письмо -  из конверта – и не смогла заставить себя перечитать. Хотела положить письмо в конверт, но увидела этот знакомый почерк – и не выдержала.
Вдруг просто сползла на пол. Не потому, что «ноги подкосились» (бывает такое), не потому, что стало плохо. Просто ничего не хотелось – ни сидеть, ни идти… Ни-че-го.
А что можно желать, когда вспоминаешь о том, как жестоко поступил с человеком,  который любил тебя, который совсем-совсем, ни на капелюшечку, не заслуживал такой жестокости.

Ты меня оставишь в грусти и тревоге,
Орошу слезами след твой на дороге.
Камни-самоцветы разбросаю в пыль я...
Ты с моей любовью так же поступила.

Она сидела на полу, раскачиваясь в такт этим словам, которые бились у нее в голове. 
«Прости, прости, прости. Прости за то, что я с тобой сделала, прости за то, что я сделала с твоей жизнью».

Чувство жуткой безнадёжности от невозможности исправить то, что она сделала когда-то (безнадёжности, от которой хотелось  кричать), и волна ненависти к себе самой  всегда накатывали, когда она видела его старые фотографии и письма, когда не могла больше заставить себя не думать о нём.

Она не могла понять, всю жизнь не могла простить себе тот поступок, который просто – раз – и сломал их жизни. Не могла простить, не хотела сделать скидку на возраст, незнание жизни. Продолжая раскачиваться (прости – прости – прости), она сидела на полу, закрыв лицо ладонями, мокрыми от слёз.

Все эти годы она жила с воспоминаниями о том ужасном дне, когда – плача – сказала ему, что любит Олега.
Какую непонятную силу она должна благодарить сейчас за то, что ей были подарены эти месяцы счастья, эта возможность хоть немного исправить то, что она сделала  давно-давно? Какое провидение она должна умолять подарить еще раз  шанс быть с ним снова? Был ли этот шанс или всё это она «выдумала»? Ведь  не бывает же такого, не бывает.
(Она повернула руку – посмотрела на небольшой шрам от ожога).
Нет, это было, было! И она же была, была с ним!

Перед выпиской из больницы Владимир Петрович (Вовка...) долго ещё пытался ей что-то объяснять, делал какие-то последние «наставления». Вдруг она его остановила:
- Вов, постой.  Скажи, откуда у меня этот шрам на руке? Шрам от ожога?
Он ответил почти сразу, как  будто был готов к её вопросу:
- Ожог появился уже здесь, в больнице.  Да ты и не об этом хотела спросить, да? Я ни о чём тебя не спрашиваю. Когда захочешь – расскажешь. Я только знаю, что мы узнаём что-то новое о мире и удивляемся: «Надо же! - и  в голову не приходило, что это может быть на самом деле».
- Пойдём, я тебя провожу. Там тебя ребята заждались. И договорились – что-то не так, сразу звони».

Как маленький ребёнок, всхлипывая, уже не вытирая слёзы (что толку их вытирать – они ручьём текут – откуда их столько берётся?) она всё продолжала молить кого-то, говорила какие-то глупые с точки зрения здравого смысла слова:
- Не ради меня, нет-нет, я виновата, моей жестокости нет прощения. Дай мне возможность подарить ему столько счастливых минут, сколько я могу ему дать.  Он ведь заслуживает этого. Я понимаю, я слишком много прошу. Но как я хочу, чтобы он был счастлив. Накажи меня, как угодно, накажи. Но не наказывай его за то, в чём виновата только я.

Конверт, из которого она вынула письмо, соскользнул на пол. Она подняла его и вдруг увидела, что в конверте лежит ещё один листок. Как же она его не увидела тогда, много лет назад? Пожелтевший тетрадный листок «в клеточку», такой знакомый почерк. Это было продолжение того последнего письма, которое он написал перед тем, как они навсегда расстались.

PS.  Маленькая моя! Я знаю, знаю точно, что мы всегда будем вместе.  Люблю тебя так, как никто никого на свете не любил никогда. Просто потому, что – это ты.  И больше никто для меня не существует.
 Всё, о чём я мечтаю – быть рядом с тобой.  Одним словом – быть самым счастливым человеком на свете.
               
                Твой Илья.


                ПАЗЛ. АВТОР.

Однажды я приехал к ней, и мы просидели целый вечер, вспоминая Илью, разговаривая о том, что с ней произошло. Она разрешила мне прочитать письма Ильи. И те, что он писал ей, когда учился, и неотправленные, которые передала ей Вера, сестра Ильи.

Верочка разыскала её - уже после того, как Ильи не стало. Мы с Ильёй дружили  в школе (за одной партой несколько лет - что-то значит!), и я подумал, что он, если бы мог, сам рассказал бы о том, как всю жизнь жил мечтой о встрече с ней. Я читал эти письма и думал, что обязательно расскажу их историю. Вот я и сделал это.



                ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ.

На показах фильма «Привидение» в мексиканском городе Монтеррей зрительницам выдавались специальные конверты, в которых находились...  носовые платки.
Конечно, слёзы вызывал финал фильма. Только по-настоящему любящий человек может понять, какую невыносимую боль приносит гибель любимого. И почему-то (по-моему, даже не надо много говорить, почему - все, кому дано счастье любить, понимают это) в эти минуты, дни так хочется  ещё хотя бы раз увидеться с любимым человеком, дотронуться до него,  в последний раз сказать о том, как любишь его, сказать то, что не успел сказать....

Герой фильма, погибающий в начале захватывающей истории, продолжает жить на земле.  Ему это необходимо, чтобы спасти любимую, которой угрожает опасность. И как же понятно зрителю его желание ещё хоть минуту побыть рядом с ней, обнять её. Но это, конечно, невозможно: он может оставаться на земле только в форме бесплотного призрака. В финале фильма судьба, Провидение всё-таки дарит любящим  возможность ещё раз увидеть и обнять друг друга.
Надо отдать должное и режиссёру, и оператору, и актёрам: сцена последней встречи  героев фильма сделана с такой силой правдивости, что как раз носовые платки оказывались очень кстати.

Идея победы  любви даже над силами природы так трогательна, поэтична и притягательна.... Мы многого не знаем.  Может быть, не случайно родилась эта красивая мечта. Столько ещё  неизведанного....

               
               
Зима-весна 2011 г.