Коровин

     1991 год. В то время, я снимал мастерскую в универмаге «Русь».
     Я что-то писал. Зазвонил внутренний телефон.
     – Олег, вас хочет видеть какой-то человек, не могли бы, спуститься?
На лифте я спустился на первый этаж. У вахты меня ждал мужик лет тридцати пяти. Он отвел меня в сторону.
     – Слушай, мне сказали, что ты художник. Выручи, купи у меня краски.
Он раскрыл целлофановый пакет наполненный тюбиками с масляной краской разных цветов.
     – Я сейчас в такой ситуации, ну… понимаешь?
Конечно, я его понимал. Было видно, что он в запое. Помятое лицо. Плохо одет, хотя кто тогда был хорошо одет?
     – Сколько?
     – Мне б на пару флаконов розовой воды. Здесь продают в парфюме.
Водка тогда продавалась по талонам. Как и колбаса и сигареты и даже мыло.
     – Хорошо.
Я отсчитал деньги.
     – Слушай, как тебя зовут? – спросил он.
     – Олег.
     – Олег, нельзя ли мне у тебя выпить? Где ж мне тут? Боюсь – сдохну.
Не хотелось терять на него время. Но видно было, что ему плохо, очень плохо.
     – Ну, хорошо, иди за водой. Я тебя здесь буду ждать.
     – Вот спасибо. Я – мигом.

     Мы поднялись ко мне в мастерскую, он подошел к раковине, открыл воду, пошарил глазами, ища из чего выпить. Я протянул ему кружку.
     – Нет, не отмоешь,– сказал он.– Можно эту? – и, показал на банку, в которой стояли кисти.
     – Бери.
Вытащив кисти и сполоснув банку водой, он вылил в неё двухсотграммовый флакон розовой воды, перекрестился как старовер двумя пальцами:
     – Господи прости.
Залпом выпил, запил водой.
     – У тебя можно курить?
     – Кури.
Я приоткрыл окно. Он достал «Беломор», закурил, выпустил дым, и протянул мне руку:
     – Александр,– сделал паузу,– Коровин.

      Второй флакон Коровин пил долго, часа два, рассказывая о себе. Я уже не жалел потраченного на него времени. Рассказчик он был удивительно интересный.
За четыре года до этого он жил на Урале в Свердловске. Работал художником-оформителем. Когда началась перестройка и появились первые художественные салоны, Коровин решил делать деньги. На картинах. При этом писать картины он считал занятием утомительным и ненужным.
     – Сколько ты можешь написать картин в день? – спросил он меня. Я пожал плечами.
     – Десять можешь написать?
     – Шутишь?
     – Нет. Не шучу.
     – Как это возможно? – удивился я.
     – Возможно. Рассказываю.– Он отхлебнул «розовой» воды и затянулся папиросой.
     – Берёшь большой подрамник, чем больше – тем лучше, натягиваешь чистый холст, проклеиваешь и один раз грунтуешь. Холст должен быть грубым, фактурным. Снимаешь его с подрамника. Таких холстов должно быть много.– Он снова затянулся папиросой и выпустил дым маленькими колечками. Я с интересом наблюдал за ним. Он преображался: лицо его порозовело, глаза весело блестели.
     – Покупаешь репродукции на ткани, лучше голландские натюрморты, пейзажи передвижников, они же копейки стоят,– он усмехнулся. Репродукции тогда продавались на подрамниках и в рамах, и действительно стоили копейки.
     – Аккуратно срезаешь репродукцию с подрамника,– продолжал Коровин,– и, наклеиваешь на тот самый подготовленный холст. Прокатываешь бутылкой, чтобы стала видна фактура настоящего холста. Сечёшь?
     – Секу,– ответил я.
     – И так сразу десяток. Затем,– он закинул ногу на ногу и потянулся,– наклеенные на холст репродукции натягиваешь на подрамники. Подгрунтовываешь края, чтобы не было видно среза и всё, дальше только мастерство художника.
     – Не понимаю, зачем всё это? – спросил я.
     – Объясняю,– Коровин улыбнулся,– это была сторона техническая, её делал мой помощник. А я превращал эти репродукции в картины. Проходишь репродукцию красками, в основном светлую её часть, чтобы было видно живую краску – настоящую. В самых светлых местах делаешь фактурные мазки. И все. На каждую полчаса не больше. Когда краски высохнут, покрываешь работу лаком. Иллюзия что это настоящая, написанная работа – полная.
Он усмехнулся, перекрестился и отпил из кружки.
     – Мы с напарником за месяц – двести штук, таких работ делали. Не только в Свердловске продавали, но и в Питер возили. Представляешь, сколько мы за год бабок срубили? Днем работаешь – ночь в кабаке.
     – А что потом?
     – Потом? – тюрьма потом,– Коровин засмеялся.– Наебать  наше государство можно, и нужно, но нельзя быть излишне жадным.
Он встал.
     – Приятелю дали – два года, ну а мне три. Но это же – восьмидесятые. Сейчас, что хочешь, делай, за такие шалости уже не сажают.
     – А как ты в Новгород попал с Урала?
     – Тогда модно было письма зеков в газетах печатать. Делать не хрен, вот и я написал: так мол, и так, талантливый парень, золотые руки, художник, немного не повезло в жизни, хочу встретить умную, интересную и т.д. Пачка писем пришла в ответ. Мне до освобождения месяц оставался. Лежу, читаю, думаю: где я ещё не был? Выбрал этот город. Да и дамочка, – разведённая, детей нет, обожает искусство; папа – заместитель председателя райкома партии (теперь уже бывший). Второй год здесь кантуюсь.
Коровин подошел к мольберту, посмотрел на то, что я делал:
     – Трудоёмко, а деньги между тем под ногами валяются.
     – Чего же ты за ними не нагнешься?
     – Нагибаюсь Олег, нагибаюсь. Алкоголь – враг мой. Надо подшиваться – иначе крякну.

     С тех пор Коровин стал ко мне заходить. Выглядел он печально. Через какое-то время, он показал мне маленькие панно, похожие на керамику.
     – Технология проста, делаю много, но продавать нужно на Арбате. Здесь дешево и долго. Олег, займи денег, мне в Москву нужно. Поездом с таким грузом до Москвы не добраться. И он назвал крупную сумму. Я почему-то был уверен, что Коровин не обманет и деньги вернёт. Но, таких денег у меня с собой не было.
     – Подожди, я сейчас приду.
У заведующей одного из отделов я занял деньги и вернулся. Коровин стоял у окна.
     – Возьми.
Коровин пожал мне руку и вышел.
   
     Через две недели я услышал его радостный голос в телефонной трубке:
     – Меня к тебе не пропускают. Успокой барышню, скажи, что я не вор, а вполне добропорядочный гражданин. Я попросил, чтобы его пропустили. Через минуту дверь мастерской открылась, и я увидел Коровина. Длинный кожаный плащ, отличный костюм, лакированные туфли, дипломат в руке.
     – Шурик, ты за две недели успел закончить МГУ? – с неподдельным удивлением спросил я.
     – Уличный университет – Арбат-Обуй-Туриста,– засмеялся он.– Всё замечательно, Олег, всё замечательно. Но! Две недели на сухом пайке! Выпить хочу! Хочу выпить. Пятьдесят грамм коньяку за две недели, а?
     – Тебе идет не пить. Узнать нельзя, помолодел лет на десять.
     – Не понять тебе алкоголика. Завидую. Не пей, Олег. Никогда не пей. Разве что сегодня в виде исключения.
     Он открыл дипломат. Я удивился еще раз. Кроме двух бутылок водки и нескольких банок с икрой и консервами, в нём было полно денег.
     – Кого ты ограбил, Коровин?
     – Три месяца работы, Олег. Три месяца. Но хрен с ними, и с работой и с деньгами, давай посуду.
     Я поставил стаканы. Он налил.
     – С возвращением,– сказал я.
Коровин, перекрестился двумя пальцами:
     – Господи прости.

     Вечером я провожал его домой.
     – Зайдем ко мне,– просил он,– я же её две недели не видел. Один приду, пьяный, скандал будет. А?
     – Хорошо пошли.
Коровин долго звонил в дверь. Никто не открывал, ключей у него не было.
     – Дома нет.
Мы вышли на улицу. Коровин снял плащ:
     – Подержи,– протянул мне. Я взял плащ.
     – Держи пиджак.– Он протянул мне пиджак.
     – Ты, что хочешь делать? – спросил я его.
     – Сейчас увидишь.
Он ловко влез на козырек подъезда, по газовой трубе дошел до форточки квартиры второго этажа и залез внутрь. Через минуту вышел из подъезда.
     – Пошли.
На стенах квартиры висели его картины. Портреты, пейзажи. Я остановился перед портретом Высоцкого.
     – Мои впечатления от его песен,– Коровин держал в руках рюмки и бутылку ликёра.
Через полчаса пришла жена. Марина, так, кажется, её звали, – расстроилась, увидев его пьяным.
     – Олег,– шептал мне очень пьяный Коровин,– Олег, скажи ей, что ты известный художник. Скажи, что Союз художников предлагает мне сделать выставку. Пожалуйста.
     – Саня, ты обалдел? Какой известный художник, какой союз?
     – Олег, пожалуйста, пожалуйста. Я хочу, чтобы она в меня верила, слышишь – верила!
И я сказал. Думаю, она, конечно, не поверила в этот пьяный бред. Мне было стыдно.
 
     В следующий раз он пришел месяца через три. Была уже зима. Выглядел он печально. Грязная куртка, полопавшиеся кроссовки, за плечами рюкзак.
     – Уезжаю Олег.
     –  Куда?
     – К матери в Свердловск. Тесть сказал: не уедешь – посажу.
     – Чем же ты его так достал?
     – Дачу его сжёг, двухэтажную. Привел подругу, затопил камин. Выпивка. Проснулись, когда со второго этажа стали балки падать.
     Я провожал его на поезд. По дороге он заходил во все встречающиеся кафе. Везде его знали. Он выпивал «полтинничек», и мы шли дальше.
     – Удачи Шурик! – сказал я ему, когда он садился в поезд.
     – И тебе. Прости нас господи.
Коровин пожал мне руку и вошёл в вагон.