Деревяшка

Осенью он улететь не сумел. Не случилось.
Так и остался стоять, упёршись тоскливым взглядом в тусклое серое небо и неловко поджав правую ногу, похожую на сломанную вязальную спицу.
Небо щедрилось то снегом, то дождём. Капли весело и льдинисто стучали по грязно-белому тулову. Свисали сосульками с клюва.
Смешное в своей нелепости зрелище – язык не поворачивался назвать этого чудика аистом. Так, не пойми что. Недоразумение.

- Девятьсот сорок рублей убытка, - ворчал каждый раз дядя Вася, затаскивая в конце рабочего дня голенастое недоразумение в помещение.
Бывший прапорщик для обитателей павильона «Райский сад» был и продавцом, и грузчиком, и отцом родным. Если бы не его роковая страсть, он бы далеко пошёл.
- Язви тя в душу. Тридцать капель, только тридцать капель, - то ли оправдывался, то ли уговаривал себя мученик.
В прошлом ноябре Гномыч, тогда ещё Третий, приложился любопытно к бутылке, забытой отцом родным. Всю ночь звучали залихватские лесные баллады. На рассвете же на Аиста вывалился целый ворох душевных откровений:
- Марианну видел? Не видел? Ах, да, я всё забываю, что ты деревяшка. Вот это нимфа! Наши ей в подмётки не годятся.
«Наши», две дебелые гипсовые девы, обиженно дёрнулись и отвернулись. 
Гномыч Третий, пытаясь сохранить равновесие, ухватился за ствол искусственной пальмы. Вкусно причмокнул красными вывернутыми губами.
- Какая грудь, какие ноги! Подкатил к ней. Иг-но-ри-ру-ет! – с трудом произнёс он длинное слово, а через минуту уже храпел, положив голову на керамический вазон.

Так в жизни Аиста появилась Марианна.
Принаряженная в невзрачный пуховичок и вязанный берет она зябко переступала босыми ногами по снежно-грязному месиву по соседству. Тонка, смешлива, говорлива. Портило её лишь одно – безучастность пластикового слепого лица.
Впрочем, когда они узнали друг друга ближе, эта внешняя особенность Марианны перестала замечаться.
Гномыч Третий ревниво фыркал:
- Дура! И что она нашла в деревяшке?
Аист и сам порой удивлялся – и, правда, что? Друг из него получался аховый. Молча слушал. Изредка вставлял слово-другое. Иногда выскакивали из него всяческие несуразности, которые не каждый аист стал бы и озвучивать. Но, как ни странно, Марианна понимала его.
- Небо, - как-то сказал Аист, грустно кося чёрным глазом вверх.
- Небо, - отозвалась Марианна. – А ты пробовал летать?
- Я же деревянный.
- Ты заколдованный.
- Как это?
- Очень просто. Один злой волшебник наслал на мир сонное забвение. Только одни догадываются об этом, а другие и не подозревают. 
- А можно, ну… расколдоваться?
- Можно. Но есть одно непременное условие. Нужно сильно-сильно этого захотеть.

Чудо случилось спустя неделю после их разговора. В тот день соседний павильон стоял закрытый. Аист томился нетерпением. Гномыч Третий ехидничал. Дядя Вася принимал своё лекарство чаще обычного.
- Не люди, суки, - разорялся он. – Грабанули подчистую. Нашли узурпаторов. Всё упёрли, даже манекен зачем-то прихватили!
«Расколдовалась! Удалось!» - ликовал Аист. Он поделился радостью с Гномычем Третьим.
Как тот смеялся. Нет, хохотал, согнувшись в три погибели и утирая выступившие слёзы.
- Каким же идиотом надо быть, чтобы поверить в этакую чушь, – он постучал себя по лбу. – Если уж уродился деревяшкой, так и помрёшь ею. Продать себя и то мозгов не хватает.

Весь год Аист скучал, мечтал и упражнялся.
Продавать себя он так и не сподобился. Зато научился переступать с ноги на ногу, поворачивать голову и поднимать крылья.
- Тренируешься? Ну, ну, - издевательски кривился Гномыч, уже Восьмой, левой половиной лица. Правая, повёрнутая к покупателям, лучилась улыбчивым задором.
Семейство Гномычей пользовалось спросом. Мужские покупательские сердца велись на дешевизну маленьких человечков. Женские умилялись на их детскую забавность.
В сентябре над городом показались стаи перелётных птиц. Аист неожиданно забеспокоился, растеряв всю свою прежнюю меланхолию. Вытянув шею, подолгу смотрел им вслед.
Припомнился давний разговор с Марианной.
- Надо уметь ждать, - сказала она тогда. – Всё решится в единый миг, ты сразу узнаешь его.
- И что я должен буду делать?
- Следовать порыву.
Аист прислушивался к себе, но ничего, кроме неуверенности и томления, не находил. Порыв забыл о нём. Колдовство продолжалось.

…В то утро Аист открыл один глаз и тут же закрыл его. Хмурое небо, начинающаяся метель, яростные завывания ветра. Нет, просыпаться явно не стоило.
Он заставил себя сделать зарядку. Три приседания, три подскока. Когда Аист попытался расправить крылья, сквозь мутное витринное стекло кто-то заглянул.
Не может быть! Он замер и разинул в изумлении клюв. Она. Марианна. Вместо тощего пуховичка её фигуру обтягивала розовая куртка, прикрывавшая капюшоном каштановые пряди. Синие брюки, заправленные в высокие сапоги, дополняли наряд.
Но самое главное – её лицо. Живое, настоящее, меняющееся. Не исключено, что ценитель женской красоты, такой как Гномыч, лучше бы описал его. Но Аист, обыкновенная деревяшка, смотрел и смотрел в восхищении, не в силах отвести взгляд.
Марианна ласково улыбнулась ему. Приглашающе махнула рукой. Сделала шаг в сторону и пропала в снежной круговерти.
Вот оно! Сегодня или никогда.

Подобравшись всем телом и напряжённо прислушиваясь к скрежету замка, он ждал. Сейчас, сейчас.
Дядя Вася едва успел приоткрыть дверь, как что-то непонятное бесстрашно бросилось ему в ноги.

Порыв! Он не подвёл. Подхватил, закружил, потащил вверх, прямо в мглистую манящую воронку.
Безусильно и размеренно поднимались и опускались крылья, словно Аист летал всю жизнь. Чувство, доселе ему незнакомое, распирало грудь, наполняя тело невесомостью и блаженством.
Так вот это каково – быть живым!
Аист поднимался выше и выше, пока тёмная точка павильона не растворилась внизу. Он оглянулся. Всюду, без конца и края, плыли облака, пронизанные золотым солнечным свечением. Попутный ветер, поддерживая и направляя, игриво трепал перья. А прошлая жизнь казалась сном. Заколдованным сном.

- Чтоб я пропал, - дядя Вася клятвенно прижал руки к груди. – Он сам, сам! Рванул прям к двери, чисто чокнутый!
Владелица «Райского сада» с презрением взглянула на дядю Васю.
- Я тебя предупреждала? Предупреждала. На рабочем месте ни грамма. Алкаш, с утра шары свои бессовестные залил!
- Да я… Разве ж не понимаю!
- Девятьсот сорок рублей убытка! Вот вычту из твоей зарплаты, посмотрю, что заблеешь.
Возле самого порога лежало грязно-белое тулово. Отломанная голова валялась чуть в стороне. У ног невозмутимого Гномыча Восьмого.