Уроки валеологии профессора Лившица

     Мы не всегда верим тому, что нам другие люди говорят, да ведь? Ну, вот хорошо имярек говорит, а печёнкой чувствуешь: врёт, стервец! Ну, кто-то не печёнкой, а кожей чувствует, другие – сердцем или ещё каким другим органом. А вообще, мы не одним органом (глазами, ушами) мир воспринимаем, а – всем организмом. А у меня бывает, что ухо закладывает, когда фальшь у говорящего случается. С другой стороны, мир целостный и воспринимать его положено целостно: информации больше получаешь, да и ощущений к тому же. Как-то у меня нюх пропал: что-то сильно мир обеднел из-за этого. Видимо, обоняние в сочетании с другими органами чувств воспринимают такие вещи, которые в отдельности они воспринять не могут. И вот с этим восприятием иногда интересные вещи происходят: иной раз с кем-либо разговариваю – на рвоту тянет, а бывает – как из ямы выгребной пахнёт, хотя человек чист, опрятен и парфюмом опрыскан с ног до головы. Не бывало? – тренируйтесь. У нас у всех есть предпосылки к целостному чувствованию, только у одних они развились в процессе жизни проживания, а у других – нет, заглохли где-то, задохнулись от невнимания к ним.
     Служили мы в Советской ещё армии во времена Брежнева, председателем КГБ тогда был Андропов, Генеральным секретарём ЦК КПСС и Председателем Президиума Верховного Совета СССР – Брежнев, а министром обороны – Устинов. И, как и положено в тогдашней армии, были у нас политзанятия. Я до армии, когда слышал анекдоты об этом учреждении дополнительного образования, думал, что это чистой воды выдумка. Не-а.
    –  Болотов! – это фамилия бойца, а называет её офицер, ведущий занятие.
    –  Я! – названный Болотовым встаёт: положено так в армии.
    – Кто у нас является министром обороны? – задаёт вопрос ничего не подозревающий капитан.
     А у Вовы Болотова ни один мускул даже не дрогнул, который бы своим сокращением-дёрганием показал: думает человек. И сигнала отказа от вопроса не последовало: пожимание плечами, например. Нет – стоит и всё. И тогда кто-то шепнул: «Андропов».
   – Андропов, – говорит Вовец.
   – Хм, – сказал офицер, удивлённый, может даже и не ответом, а своей ошибкой в предположении, что он задаёт воинам-спортсменам очень лёгкий вопрос. – А Председатель Президиума Верховного Совета у нас кто? – видимо, решил, как он думал,  облегчить жизнь Вове.
       Последовало некоторое молчание, которое прервалось после того, как кто-то шепнул: «Андропов».
     –  Андропов, – ответил Вова.
     Тут, видимо, офицеру стало уже интересно. И он задаёт ещё вопрос:
     –  А Генеральный секретарь ЦК КПСС у нас кто?
     –  Андропов, – шепчут со всех сторон солдаты.
     –  Андропов, – отвечает Вова.
     – А кто…  – начал капитан следующий вопрос.
     – Андропов! – смехом взвыли солдаты. А Вовец даже и не обиделся: тупость у него такая – непробивная.
     И вот с этой непробивной особенностью своего организма он добрался до госэкзамена у нас на заочном отделении. А я был уже остепенённым преподавателем и входил в состав комиссии. А Вовец к этому времени превратился в настоящего Вована: пальцы веером, при пейджере: крут. Об этом-то я по-свойски, похлопав его, как однополчанина, по плечу и имел неосторожность ему сообщить, за что презрительно был брошен в кучу к нищим оборванцам и смешан с ними самыми последними и вонючими словами. О-па! Не ожидал.
     А рядом оказался Олег Давидович Лившиц – профессор института повышения квалификации, председатель нашей аттестационной комиссии. И, как мне показалось, даже и не смотрел в нашу сторону.
     Не ожидал, честно. И первая реакция: дать этому тУпику по голове. «Может, на экзамене срезать», – мысль мелькнула. Но, блин, служили вместе, пуд соли съели на погрузке-разгрузке поташа, цемента и заготовке банных веников. «Не буду, – решил, – но проучить бы… но как?».
     Когда мы заканчивали институт, Лившиц только начинал работать, и мы даже успели познакомиться с ним на занятиях по физиологии. Незаметно он защитил кандидатскую диссертацию, потом докторскую и перешёл работать в институт повышения квалификации, в котором стал заведовать кафедрой валеологии. Как председатель комиссии, был он человек понимающий, на многое закрывал глаза в пользу студентов, никого не валил, а даже наоборот: помогал сдающим выбираться из ситуаций, в которые они сами себя, по дурости своей, загоняли.
     И вот садится Вован отвечать свой билет и начинает гладко читать по написанному.
    – Можно, я посмотрю, – мило спрашивает председатель и протягивает руку к Вовановым записям. Тот передаёт листы Олегу Давидовичу и замолкает. Олег Давидович читает (или делает вид, что читает?). А Вован молчит.
   – Говорите-говорите, – подбадривает председатель студента и смотрит в его листы. А тот всё равно молчит.
   –  Это Вы писали?
   –  Я, – заговорил Вован, но продолжения не последовало.
   –  Вот и рассказывайте, что написали, – предлагает Олег Давидович.
   –  Я не могу, – заявляет спускающийся на глазах Вован.
   –  Почему?
   – Я болею, – Вован вмиг оказался маленьким Вовиком: жалким и беззащитным.
   – Чтобы не получить «неудовлетворительно» за экзамен, Вам нужно взять справку о Вашей болезни и тогда – на следующий год – Вам будет предоставлена  возможность пересдать экзамен, – сделал заключение Олег Давидович. – До свидания.
     И ни взглядом, ни словом мы с ним за весь экзамен не обменялись, но я чувствовал, что он чувствует мою обиду и понимает,  что мстить я не буду. И тогда он взял эту неприятную, но необходимую миссию на себя. При расставании я просто сильнее обычного пожал ему руку, а он – мне. Красиво у него получилось!
     Потом я стал работать в институте повышения квалификации, и мы стали частенько пересекаться в коридорах этого богоугодного заведения, но контакты были мимолётны: «Здрасьти-здрасьти-как-дела». Да слухи гуляли по тем же коридорам о чудачествах Олега Давидовича: мнение его часто расходилось с мнением начальства, то есть было основано на здравомыслии и благоразумии. В целях какой-то загадочной экономии, курсы часто устраивались по месту работы учителей, и преподавателям приходилось много ездить по области, вычитывая (экономия!) в день по 8 часов лекций. Это в день, а ездили и не на один. Как-то я работал («стоял у барьера» – местный жаргон) шесть дней подряд. К концу шестого у меня случились спазмы голосовых связок. Представляете судорогу в мышце: она сократилась, а расслабиться не может? Вот так и тут, только со связками: ощущение комка в горле, который звук выдавить не даёт. А преподаватели Олега Давыдовича всегда ездили вдвоём: полдня один читает, полдня другой. Вот с этим чудаком судьба не только свела нас вместе в командировке (этот раз он почему-то был один), а и поселила в одной комнате какого-то общежития. Заселившись, я тут же начал собираться на выход.
   – Ты куда? – удивился Олег Давидович.
   – Друзей здесь много, повидаться хочу.
   – После дороги надо перекусить, – сказал Лившиц. Не просил, не приказывал, просто сказал «надо перекусить», и у меня даже и мысли не возникло сопротивляться (что – я бы у друзей не перекусил бы, да?). Разложил привезённые с собой продукты, выставил бутылку шампанского.
   – Что за ужин без шампанского, – не вопросительно, не утвердительно высказался Олег Давидович, но вдруг – как открытие – пришло понимание, что ужин без шампанского – это какой-то дурацкий ужин. – Без шампанского, Саша,  это просто поглощение пищи получается, – продолжал Лившиц. – Вслушайся!
     Я сощурил глаза, вывернул голову вперёд-набок: прислушался.
     – «Ууужин», – произнёс Олег Давидович и, помолчав: – «поглощение пищи». Есть разница?
     – Да огромнейшая, Олег Давидович! Ужинать с радостью хочется, а пищу поглощать… как-то физиологично звучит. А «Ууужин» в Вашем исполнении – даже ещё и поэтично.
     – Да надоедает сплошная физиология, вот на поэзию и тянет. А потом, лекции ведь чем-то разбавлять надо. Особенно перед филологами что-нибудь процитируешь – и сразу становишься своим парнем. Ну:
          Что же сухо в чаше дно?
          Наливай мне, мальчик резвый,
          Только пьяное вино
          Раствори водою трезвой.
          Мы не скифы, не люблю,
          Други, пьянствовать бесчинно:
          Нет, за чашей я пою
          Иль беседую невинно.
     «Наливай мне,  мальчик резвый» я принял на свой счёт и разлил шампанское по стаканам.
     – Понимаешь, мальчик резвый…  Кстати, ты за сколько «сотню» бежал? – и, не дождавшись ответа, продолжал: – Поэты, они что-то такое чувствуют; бывает, что и предугадывают. Вот послушай:
          Бог весёлый винограда
          Позволяет нам три чаши
          Выпивать в пиру вечернем.
          Первую во имя граций,
          Обнажённых и стыдливых,
          Посвящается вторая
          Краснощёкому здоровью,
          Третья дружбе многолетной.
          Мудрый после третьей чаши
          Все венки с главы слагает
          И творит уж возлиянья
          Благодатному Морфею.
       – Ну? Это же сплошная валеология! А Пушкин, думаешь, такое слово знал? Он даже слова такого не знал, – сам себе ответил Олег Давидович. – Да я бы этот стих краеугольным камнем валеологии положил, а Пушкина бы назначил основателем науки валеологии. А про лень сколько у него написано! Кстати, ты во сколько завтра занятия начинаешь?
   –  В девять.
   –  А заканчиваешь?
   –  Как положено: в 16.30.
   – Саша, основной принцип валеологии гласит: работу надо начинать позднее, а заканчивать – раньше. А потом: кем положено?
   – Организаторами курсов.
   – У тебя часы на экзамены запланированы?
   – Нет.
   – И у меня нет. А кто-то их принимает! Кто? Ректор, проректоры. Часик-два попринимали – восемь записали. Есть разница: два часа слушать или восемь у барьера стоять? А деньги одни и те же. Справедливость, Саша, великий движитель в работе. А справедливо – я, доктор наук, получаю меньше нашей мусорщицы? Справедливость надо восстанавливать, иначе свихнуться можно. Мне нужно ощущать себя достойным человеком. Вот нужно, и всё. Поэтому я сам себе и повышаю зарплату уменьшением рабочих часов. Так что следующий раз организаторам так и заявляй: «Работаю с десяти часов. Заканчиваю в три! С перерывом на обед». Начинай прямо с завтрашнего дня. Начинай с девяти, коли договорились уже, – а уж в три часа! встречаемся здесь.
   – Рекламации могут быть от организаторов, – засомневался я.
   – Тебя это волнует?
   – Вообще-то да.
   – На меня ещё ни одной не было, им же главное – мероприятие провести. Да и понимают они всё. И не надо волноваться, для здоровья это не полезно; пусть враги наши волнуются: трепать себе нервы – это прерогатива дураков. Или ты себя к ним относишь? Пусть у них нервы горят, а мы их спокойствием и невозмутимостью задушим.
   – И осознанием чувства справедливости?
   – Правильно понимаешь.
     И мозги мои, метающиеся между долгом и справедливостью, сигналами от печёнок-селезёнок, от мышц, освободившихся от зажимов, и разлившимся теплом в области верхней части груди, постепенно пришли в состояние умиротворения и полного доверия к тому, что мне говорит этот человек. Я откинулся на кровать, закрыл глаза и открыл их только утром, чтобы осмотреть себя, лежащего в кровати одетым и обутым, но с чувством собственного достоинства.
     В тот день я решил обойти моего наставника и уже в два часа подходил к месту нашего пребывания. Но из окна нашей комнаты махал руками, приветствуя способного ученика, непревзойдённый учитель.

                Основные принципы здорового образа жизни.
                (по О.Д. Лившицу)

          Пускай волнуются враги,
          Свои подтачивая нервы.
          А мы с тобой не дураки
          И на отбой, как пух, легки.
          Морфей – наш друг по жизни первый.

          Ждём встречу с ним уже с утра.
          Работе нас не искурочить,
          И у накрытого стола
          Решаем с криками «Ура!»,
          Начав попозже, раньше кончить.

          Нам безмятежность дорога,
          Она предвестница здоровья.
          Позволим мять себе бока
          Постели… ну и всё, пока,
          Она лишь стоит славословья.

          Кровать, софа, диван, тахта –
          Её изменчивые лики,
          Их пресвятая простота
          Нас полонила навсегда,
          И прославлять её вериги –

          Подушку, простынь, одеяло –
          С тобою время нам настало,
          Но не у гласного барьера,
          А силой личного примера.

     Пути наши в дальнейшем разошлись, и я не знаю причин ухода Олега Давидовича из института, но государство Израиль на одного умного человека стало богаче.