Полюбите нас чёрненькими

                ПОЛЮБИТЕ НАС ЧЁРНЕНЬКИМИ      

       В одном старинном, славном русском городе когда-то любили устраивать ежегодный шумный, яркий праздник под названием «В начале было Слово и Слово было Бог». Чиновники от культуры на этот праздник приглашали целые толпы гостей – со всех волостей. Но кроме тех, кто приезжал официально, «по протоколу» – много было и других, приезжающих по зову сердца. И вот однажды среди «других» оказался некто Иванов – назовём его так, чтоб он потом не обижался, не конфузился.
     Тихий, скромный Иванов был добротным прозаиком. Он пахал не на страх, а на совесть, только мало печатался. Его совестливые, не громкоголосые книги, наполненные светом и теплом простого человеческого чувства, оказались не нужны родной стране, заваленной всевозможными бульварными романами, «дефективам», боевиками и триллерами. Жил писатель скромно, перебивался с хлеба на квас, и потому на праздник он приехал в будничной, серенькой одежде, кое-где заштопанной грубой холостяцкою рукой.
        И вот такая сцена произошла  в гостинице.
        Энергичная, властная  дамочка «от культуры» подошла к писателю и сделала резкое замечание: что вы, дескать, так небрежно оделись по случаю такого большого торжества? Опустив глаза, седой писатель покраснел, как школьник,  промолчал, скрипя зубами, и достал дешевенькую пачку папирос. Потом он куда-то ушёл из гостиницы и минут через двадцать вернулся – совершенно другим человеком.
        Это был какой-то странный, бледный господин в широкополой новой шляпе, в белых туфлях, надетых на босу ногу. В руках у господина болтался новый галстук, похожий на блестящую, засаленную вожжу.
        -Курва! - загрохотал он в просторном холле, где собирались праздничные гости. - Да, я не Рубцов! Я ни Шукшин! Я это очень трезво сознаю! Но как же тут не вспомнить их? Как тут не вспомнить? Коля при жизни всегда был одет в затрапезное. Так он был  одет, бедняга, что друзья его, когда Коля прикатил на Алтай,   костюмчик ему купили! А ежели вам рассказать про бесконечные Колины пьяные  выходки, из-за которых он, в конце концов, и нашёл свою печальную погибель? Зато теперь, когда он в бронзе, когда  в Вологде устаивают «Рубцовскую осень» – теперь-то Колю можно любить!.. Ах вы, твари! Культурные курвы!.. А может, рассказать вам про Васю Шукшина? Про его смазные сапоги, про галифе и про жуткий выхлоп от «Беломора» – он же был насквозь прокурен! От него же за версту разило как от табачной фабрики! Можно представить, как бы эта тётя нос воротила от Шукшина!.. А сколько раз Есенин был в ментовке?

Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали в тигулёвке. …

        А как бы вам,  культурным, понравился бы Федя  Достоевский с его кошмарными припадками эпилепсии, во время которых матёрый мужик превращается в беспомощного ребёнка, страдающего недержанием мочи и даже, извините, кала?.. А как вы ненавидели Высоцкого за его бесконечные пьянки, за наркоту и просто за то, что «хрипатый»? Вы это забыли? Вы теперь все эти имена и образы подняли на божничку! Хвала вам и слава, культурные дяди и тёти! Только я вот что хочу вам сказать: полюбите нас чёрненькими, когда мы в поту как рабочие лошади, когда мы из плоти и крови! А когда мы беленькие – из мрамора или из бронзы – нас легко любить, жалеть, цветочечки к подножью приносить и поливать слезами умиления…
       Надо сказать, что скромный писатель Иванов – после стакана водки и хвоста селёдки – становился красноречивым как Цицерон. Так что он мог бы ещё много чего интересного  рассказать народу как по поводу «чёрненьких», так и по поводу «беленьких». Но кто-то успел уже вызвать милицию – прилетели, подхватили под микитки, и всё своё хмельное красноречие  «Цицерон» растрачивал уже  в холодной камере старинного русского города N, где любили когда-то устраивать ежегодный шумный, яркий праздник под названием «В начале было Слово и Слово было Бог».