proof of youth

после двух недель в Париже она ушла.
И больше мы не виделись.


Зато появилась другая.
Я шел по набережной, кашлял всем, чем мог и увидел такое маленькое создание.
Длиннющие розовые волосы, светлые на корнях. Милое детское лицо, с шикарными толстыми бровями.
Голубые глаза.
Она стояла в темно-синем реглане с какой-то надписью. Вроде бы Tough Times или что-то вроде.
Разорванные и раскуроченные во все стороны джинсовые шорты.
Под ними тлели темноватые, но не совсем, колготки.
На ногах ботинки с большой платформой. Сантиметра три с половиной. Кожаные. Черного цвета.
Ростом может быть на голову меньше меня. Это только примерно.
Я редко обращаю внимание на рост, после того случая с роялем.

Я таял.
Видят боги, я таял.
Мы трепались обо всем. Мы делали все. Я любил себя в ней, а она меня в себе.
Это как маленький ребенок в маленьком теле, но который знает как хотеть тебя. Такой ребенок, который сам лезет за твоим членом в брюки. И целует его.
Жадно.
Будто никогда не видел больше такого в своих руках, и вряд ли когда увидит.

Она не знала, кто такая миссис Даутфайр. Не знала Дэвида Боуи, и слыхом не слыхивала о Гуддини.
В свою очередь, я не знал кто ее отец.

Мы встречались холодными вечерами, когда я только просыпался и едва успевал чистить зубы. Она к тому времени, уже возвращалась с учебы, и с загадочной улыбкой ждала меня. Каждый раз на набережной.
В этот раз вино мы пили вместе.
Она приучила меня к белому, полусладкому.
Я приучил ее плеваться и харкать на улице.
Это все равно никоим образом не отражалось, на ее невинном облике. Даже придавало шарма.

Когда она не бывала у меня, я улыбался. Потому что улыбка у меня будто застывала каждый раз, когда я думал о ней. А я думал о ней всегда, когда ее не было рядом.
И еще о книге.

Вот я - сижу и редактирую написанное в книге.
Вот она - лежит рядом на диване и перечитывает томик Проспера Мериме.

Я не могу писать.
У меня что-то колотится между ребер. Оно бьется, как антилопа, отравленная веселящим газом. Закинутое в одну из темниц моего тела, и сваренное в своей же блевотине. Я становлюсь милым и добрым. Я говорю что все будет великолепно и я увезу её. Увезу прочь от этого дерьма, когда встану на ноги. Когда позволят врачи. Увезу ее на Тибет.
Постригусь в монахи, научусь тантрическому сексу и мы будем жить в маленькой хижине, рядом с монастырем. Мы будем есть козий сыр и целоваться. Я буду изучать какое-нибудь ушу, а она будет просто смотреть на меня и восторгаться мной.
Моими рассказами.
Хотя, они ей не нравятся.

- Ты слишком жестоко пишешь. Рабле бы расстроился.
- Откуда ты знаешь, что сказал бы Рабле ? Ты что, его внучка что ли ?
- Нет, конечно. Если бы я да, то я бы и нет, но и как бы не совсем.
- Чего !? Ты разучилась разговаривать ?
- Я просто еще не знаю, что имела в виду.

Она любознательна.
Любопытна. Не в меру.
Она смотрит на мой старый и уставший хер,(который с ее появлением в моей жизни, стал работать гораздо лучше) и как будто пытается узнать - что там внутри ?
Она старается.
Не выспрашивает каждый раз, что и как делать. Не понятно откуда, мог взяться у нее опыт в этом, но она уверенна. Смела. В каждом движении чувствуется такая прямая направленность. Язык ее не колеблется, и не знает пощады.
Я кончаю ей в рот и мне становится стыдно от этого.
Первый раз в жизни, мне становится стыдно от этого.
Я вытираю ее губы, своими шершавыми грубыми пальцами. Она улыбается и проглатывает моих маленьких малышей. Ненавязчиво трется щекой об него и слизывает с головки остатки.
Поднимается с колен и как маленькое дитя, смотрит на меня исподлобья, с косой, но безумно красивой улыбкой.
Я целую ее и обнимаю за плечи. Обхватываю ее полностью своими руками, чтобы она никуда не испарилась и не исчезла.
Я сжимаю ее так крепко, что представляю, как сдавливаются ее маленькие, еще не окрепшие органы.
Аккуратно глажу ее маленькую грудь и живот.
Наверное, моя нога весит больше чем она.

Врачи говорят, что мне осталось полтора года.
Синяки на глазах, уже и не синяки вовсе, а покрывала. Мой цвет лица стал неестественно желтым.
Но я больше не чувствую никакой боли. Нигде.
Я спокойно хожу в туалет. У меня не болят ни спина, ни ноги.
Я перестал задыхаться, после подъема на свой этаж.

Книга почти закончена.
Осталось только пересмотреть все абзацы, отредактировать все заново и додумать некоторые моменты. Я воодушевлен и рад.
Рад буквально всему.
Меня уже не раздражает пение хора, звучащее в моих окнах воскресным утром. Меня не раздражает мой старый, потрепанный халат. Меня даже перестало волновать отсутствие переднего зуба.
Теперь я свищу песни Дина Мартина, сквозь эту дыру, или мелодии Гершвина.
Все замечательно.

Я прихожу в постель и вижу там длинные розовые волосы. Прямо на моей подушке. Это как попасть на Эверест, без кислородной маски. Как сорвать золотое яблоко в саду Гесперид, пользуясь мухобойкой. Как доказать теорию струн, используя труп Эйнштейна.

Каждый раз, когда я вижу ее, внутри своего мозга я в превращаюсь в жирного и беспомощного кота.
При этом не подаю даже малейшего вида.
Но внутри, все трясется, как у маленького человечка, повстречавшего Смога.

Она напоминает мне заботливую львицу.
Ласковую.
И нежную.