Без пяти минут жизнь

Немало нужно иметь мужества, чтобы в такую погоду выбраться на рыбалку. С утра, часов с четырех, ветер вдруг принялся рвать сосны на берегу с такой силой, что стон вековых стволов разносился по всей округе. На берегу стелилась завируха, по реке расползалась поземка, и эти, обещанные прогнозом терпимые двадцать ниже нуля превращались в стужу Юкона. Часам к трем к берегу подтянулась группа рыбаков, но уже через полчаса, перекурив и обсудив погоду скверную, Многие из них, закинув рыбацкие ящики за спину, повернули обратно.  Лишь трое простояли до четырех часов и, когда стало ясно, что ветер не стихнет, по очереди спустились вниз и разбрелись в стороны, чтобы пробурить отверстия. Видели они друг друга впервые, что на рыбалке явление неудивительное и даже обыденное. И как на рыбалке сошлись разговором быстро, словно знали друг друга сотню лет. Расположившись метрах в пятидесяти друг от друга, они просидели около двух часов. Видимо, у каждого из них были свои причины не торопиться домой.

Ни о каком клеве, разумеется, не могло идти и речи. В отличие от людей рыба в такую погоду на рыбалку не торопится. Предпочитая в условиях недостатка кислорода отлеживаться под корягами и, шевеля плавниками в сладкой психоделической дреме, рассуждать о принципах икрометания.
Блеснить в такую погоду – глупость несусветная, но трое сидели и словно ждали того момента, когда кто-то придет и объяснит им эту простую вещь. Так оно и случилось. Через два часа их противостояния с рекой показался снегоход. Одетый в такое количество разнообразной, совершенно неподходящей одежды, что был похож на японского самурая, инспектор рыбоохраны заглушил мотор и двинулся к упрямцам.

«Вам придется уйти с реки», - сказал он, приблизившись к одному из них и показывая рукой другим, чтобы приблизились.
Рыбак, мужчина лет шестидесяти на вид, послушно смотал удочку и принялся укладывать её в ящик. С другими двумя инспектору пришлось повозиться. Они оказались не столь покладистыми и требовали ответы на простые вопросы. Почему им нельзя мерзнуть в такую стужу? В каких законах прописано, что в на реке запрещено сидеть с удочкой в руках?
Один из спорщиков был ровесником покладистого рыбака, убиравшего удочку,  другому вот-вот, видимо, исполнилось сорок. Оба свои права знали хорошо, излагали их ясно, и по всему чувствовалось, что инспектор в своих притязаниях неправ. Однако и инспектор никуда не торопился. Сначала все трое над головой смиренно собиравшего снасти старика рассуждали о конституции, потом о местных обычаях, закончилось все же тем, чем обычно такие разговоры с представителями власти заканчиваются.

Инспектор обратился к своей памяти и привел по крайней мере два примера тому, как рыбаки, заплутавшие в буран, шли не к берегу, а, наоборот, к руслу, и тот довод, что до берега рукой подать как раз не довод, поскольку трупы находили именно рядом с берегом. Правда, противоположным. Инспектор сказал, что если бы инспекторами были эти двое, то нет никаких сомнений, что он на их месте подчинился бы безропотно.  Но сегодня как раз тот редкий случай, когда он инспектор, а эти двое – рыбаки. А потому с реки им убираться нужно немедленно, проявив элементарную сознательность. 

Поняв, что спорить бесполезно, особенно при отсутствии клева, двое строптивых рыбаков выбрали снасти и направились вслед за стариком.
На берегу случилось то, что случиться должно было за верное. Люди, не торопящиеся домой и убежденные в необходимости такой неторопливости, домой не пойдут ни при каких обстоятельствах. Едва ли не сам собой образовался костер, появился котелок, в нем зачем-то закипела вода.
Разговор завязался, конечно, об инспекторе. Но сначала всем пришлось, следуя древнейшей из традиций, познакомиться. Стариков звали по-стариковски, молодой запомнил только, что фамилия того, кто покинул реку без спора, была Фомичев, а другого – Кострецкий. Имена их спутник так и не запомнил, а потому, чтобы не выделяться,  назвался Белозеровым, а имя произнес таким же образом – невнятно. Для не предполагающей продолжения отношений встречи этого было вполне достаточно.

Тема была одна – осуждение инспектора, и двое активно её поддержали.
«Вы все не правы», - вдруг тихо произнес Фомичев, доселе молчавший и участия в разговоре не принимавший.

Белозеров осекся и побледнел. Ещё секунду назад он был уверен в том, что является эпицентром события.
«Значит, вы считаете, что прав был инспектор?»
«Без всяких сомнений», - и Фомичев пошевелил веткой угли.
«Почему же?».

Кострецкий молчал и слушал спутников. Под его телогрейкой расходилось тепло от выпитой водки, он, слушая разговор, мечтал сидеть так вечность. С давних пор спиртное даже в мизерных дозах вызывало у него опьянение, и он, пресытившись первой порцией, отказывался от последующих.

«Вы, что очевидно, грамотный человек, - сказал Фомичев, обращаясь к Белозерову. – И ваша порядочность, бесспорно, не отстает от образования. Но в силу ряда причин и, вероятно, молодого возраста, вы не в состоянии понять некоторые истины. Эти истины холодят кровь, они противоречивы, как добро и зло, они вмешиваются в нашу жизнь без спроса. Но именно они, а не писаные правила и общеизвестная мораль управляет людьми, подобным нам с вами».

«То есть, вы за самодурство?», – изумился Белозеров.
«Вы молоды, - проговорил Фомичев. – И это дает вам право судить категорически, разделяя весь свет на черное и белое. Я же благодарен инспектору за подсказку, от которой, быть может, зависела моя жизнь».
Приняв протянутый ему молодым спутником стаканчик, он медленно, как умеют пить старики, выпил и вытер ладонью губы.

Кострецкий подумал и выпил тоже. Ему было приятно сидеть меж двух умных людей, рассуждающих у костра не о размерах трофеев, а за жизнь, вообще. О понятиях ему близких и понятных.
А Фомичев между тем закурил и уселся поудобнее. Понимая, что от него ждут подтверждения таких необычных заявлений, прижал пальцы к ресницам, чтобы растопить лед.

«Двадцать пять лет назад, до того, как оказаться в 9-ом Управлении КГБ, я служил на Дальнем Востоке. Представьте себе поселок в пятнадцать домов. В царские времена это был острог для заключенных, перестроенный в середине восьмидесятых в место обитания приисковой партии. Там мыли золотишко и, понятно, его же и подворовывали. Мы с женой и трехлетним сыном жили в отдельном доме, мне тогда только-только исполнилось тридцать пять. Вертолет с продуктами и моими коллегами прилетал раз в неделю, забирал намытое, а в остальное время я был в поселке - и суд, и КГБ, и участковый в одном лице.
 
В один прекрасный день случилась беда. Двое братьев-негодяев вышли с карабинами из Николаевска-на-Амуре и добирались до моего прииска, расположенного между Гугой и Тугуром, четверо суток. Подстрелили одного вохровца, второго, и уже почти добрались до сейфа с песком, как караул был поднят в ружье и завязалась перестрелка. Через четверть часа я подстрелил одного и, когда мы их окружили, бандит умер. Второго охрана повязала и по моему распоряжению посадила в ледник, - Фомичев вынул сигареты и прикурил новую сигарету от окурка старой. – Время было серьезное, об амнистиях слыхом не слыхивали, а за вооруженные нападение на государственные организации расстреливали после суда недолгого и справедливого без лишних церемоний.

Задержанному вменили бы членство в банде, убийство, и за каждую из упомянутых в суде статей ему вырисовывалась «вышка». Я вызвал вертолет, но до его прибытия решил развлечь себя разговором со злодеем. Он ничего не таил и рассказал всё, как есть: да, они вооружились и следовали на прииск, чтобы похитить золото. По договоренности ими было заранее принято решение стрелять во всех, кто будет мешать им в этом предприятии. Люди знали, на что шли, и были к этому готовы. В тот момент я удивился, насколько спокоен и равнодушен к своему будущему мой собеседник. Сейчас я его, пожалуй, уже и не вспомню. Память запечатлела лишь разбитое от побоев, затекшее лицо, оторванный и висящий сбоку воротник фуфайки… Свет тусклой лампочки над входом проникал единственным лучом, этот луч бил в обнаженную грудь убийце, и с неё прямо на меня смотрел лик какого-то святого. Этот святой держал два пальца вот так… - Фомичев показал, как, на мгновение превратившись сам в святого. - Татуировка была выполнена столь мастерски, что я невольно залюбовался. Удовлетворенный разговором, я отправился домой, но на полпути меня встретил мальчишка из дома по соседству. Он бежал мне навстречу и кричал, что с сынишкой моим, Никиткой…

В общем, беда с ним приключилась. Это мой трехлетний сын, Никитка, - пояснил, глядя в костер, Фомичев. – Пацан оказался во дворе один, добрался до стоящей у сарая пилорамы и нажал кнопку. Он всегда делал то, что делал я… Почему я в тот день не обесточил пилораму, и почему жена именно в тот день направилась в дом укладывать бельё в стиральную машину, никто сказать не мог. Видимо, так было угодно богу. Хотя тогда я в бога не верил, в черта тоже, верил лишь в то, что в поселке найдется хотя бы один житель с четвертой группой крови и отрицательным резус-фактором…»

Помолчав немного, Фомичев несколько раз с вдохновением засветил огонек сигареты и бросил окурок в пламя.

«Странность таких поселков заключается в том, что живут и работают в них люди, так или иначе состоящие в родстве. При Николае-батюшке туда пригнали первых заключенных, они там переженились, нарожали детей, их дети осаживались, заводили свое потомство и тоже оставались. О революции там узнали лет через пять после взятия Зимнего, о войне – через месяц. А потом пришел в тайгу социализм, и людям Большая земля и вовсе ни к чему оказалась. Сначала по причине разницы в зарплате - на прииске рабочему платили в три раза больше, чем в инженеру в Москве, потом из-за накопленного груза привычек… В поселке не нашлось ни одного, кто не пожелал бы сдать кровь Никитке, но среди них не нашлось ни одного с самой редкой группой.  Поселковый врач мог бы собрать сотню литров первой и второй групп, но четвертую, да ещё и с отрицательным резус-фактором мог предоставить ему только я… Вертолет был возвращен в воздухе на полпути для приема на борт хирургов с оборудованием, а я слил все возможное – литр. Но нужно было ещё. Я приказал выкачивать из себя всё, что во мне есть, но врач отказался по той причине, что спасать одного, убивая другого, не станет. Литр или два красной жидкости – жалкая стеклянная банка из-под томатного сока – вот то, что нужно было моему сыну, чтобы выжить… Но крови не было больше ни капли… Вертушка была уже в воздухе, и через час эта жидкость влилась бы в вены Никитке, но ждать час он не мог. И тут ко мне прибежал начальник караула…».

Вероятно, Фомичев иногда впадал и в более неприятные воспоминания. Белозеров не мог судить об этом, поскольку видел его впервые, но и сейчас разговориться толком у них времени не было. Не желая бередить чужие воспоминания, столичный философ молчал, сидел на рыбацком стульчике и смотрел в тот же костер.

«Вас зовет убийца, - сказал он мне. Он так и назвал его – «убийца». - Он хочет с вами говорить». – «Потом», - ответил я, задыхаясь от безысходности. - «Он хочет говорить о вашем сыне», - тихо сказал начальник караула и потупил взгляд. «Беспроводное радио» распространяет в таких поселках последние известия быстрее, чем сейчас их доводит до сведения Интернет. Не знаю, почему я пошел в ледник, наверное, я искал выход везде, даже в месте для хранения мороженого мяса и рыбы…», - Фомичев вынул пачку и снова щелкнул зажигалкой. Зажигалка у него была хорошая, по-видимому, золотая, с какой-то плашкой и выгравированной надписью. – Он сидел с разбитым лицом в углу своего каземата и смотрел на меня затравленно, как смотрит узник на своего палача.

«Я слышал, с вашим сыном несчастье, - сказал он, - и оно заключается в том, что в поселке нет редкой группы крови. Как хорошо, что такая есть у меня, правда?».

Когда он произнес эти слова, я едва не потерял сознание.
«Вы готовы дать свою кровь сыну того, кто убил вашего брата?» - спросил я его. Он смотрел на меня достаточно долго.
«Я дам кровь вашему сыну. Литр, это, конечно, много, но рискнуть стоит. Кажется, скоро я потеряю всю, не так ли?».
Я догадался, что у него на уме, но в тот момент всё-таки надеялся, что дело примет другой оборот. И в ту минуту, пока он обдумывал, как правильно сделать офицеру КГБ свое предложение, я обдумывал, как ему отказать в этом и, одновременно, спасти жизнь сыну. У нас обоих ничего не получилось. Он рубанул мне в лоб:
«Я дам кровь, но ты отпустишь меня», - а я тут же ответил:
«Нет».

Через пять минут я снова вошел в ледник и сказал…».
Фомичев замолчал, уже надолго. Но вскоре он все же заговорил.

«Пять минут – и я сказал: «Да». Мы быстро составили план. Поселковый врач забирает у него кровь, я веду его обратно, и по дороге он от меня сбегает. Сделать это будет нетрудно – в моем организме не хватает литра крови. В убийце не хватает столько же, но тут уж, как говорится, кто крепче. И, не надо забывать, убегающий всегда имеет преимущество. Закон природы.

Он попросил у меня пять бутылок вермута из сельпо, чтобы восстанавливать в тайге гемоглобин и буханку хлеба. Я согласился и, когда привел убийцу в медпункт, велел жене купить вина и отнести на опушку леса. В эту сторону, по нашему замыслу, беглец должен был уходить».

Фомичев закончил с курением и озяб. Натягивая рукавицы, он смотрел на огонь уже сухим и спокойным взглядом.
«И что было дальше?», – тихо спросил Кострецкий.

«Дальше? Дальше врач провел экспресс-анализ его крови, убедился в том, что кровь и резус-фактор совпадают. Заручившись согласием убийцы, отобрал у него необходимое количество крови. Пленник оказался гораздо слабее, чем рассчитывал я и на что надеялся он. Мне пришлось тащить его на себе до самой опушки. Там он собрался последними силами, взвалил на спину сетку с вином и уполз. Вернувшись в медпункт, я упал на пол и сообщил врачу, что убийца бежал. Вскоре прилетел вертолет, и меня вернули к жизни. Но всё то время, пока я сквозь пелену сознания ждал гула винтов, передо мной стоял и смеялся мой сын, Никитка. Так смеялся он в тот день, когда я принес ему велосипед. Велосипед в тайге, скажу я вам, диковинная вещица…  Убийца вохровцев до сих пор не найден. Если его не задрал в тайге медведь, то, думается, ему уже не о чем беспокоиться. Срок давности по его преступлению истек».

Застегнув пуговицы на телогрейке, Фомичев снова принял невозмутимый вид. Подвинул к Белозерову стоящие на столике-раскладушке стаканчики, мягко улыбнулся:

«Поэтому и говорю вам: я уже давно не ставлю знак равенства между долгом и нравственным суждением. Поверьте мне, иногда в жизни происходят события, которые способны самого ответственного человека превратить в гада. Я оказался таким, когда отказал убийце в первый раз».

«Вы не рассказали, что сталось с вашим сыном», - хрипло напомнил Кострецкий.

Дотянувшись до наполненного стакана, Фомичев медленно выпил и, не морщась, пожевал губами.

«Никитка умер в ту минуту, когда врач вонзил ему в вену иглу с  кровью убийцы. А потом прилетели доктора с Большой земли. Никиту подключали к аппарату, били маленькое тельце током, вводили в сердце шприц с адреналином, но всё попусту. Не хватило каких-то пяти минут. Тех самых пяти минут. И последние тридцать лет я каждое утро просыпаюсь с одним и тем же вопросом... Писать буквы я его, конечно, научил бы и левой рукой, но вот эти ямочки… Остались бы на щеках сына ямочки, или нет, скажи я тридцать лет назад «да» сразу? – отвернувшись, он поискал свой чемоданчик. Найдя, успокоился. Пожилые люди теряют личные вещи каждые два часа. – И завтра я себя снова об этом спрошу».

Неловко похлопав себя по коленям, он встал, собрал вещи и молча ушел. Бутылку свою непочатую из вежливости решив не трогать.
Через пять минут засобирался и Белозеров. Под свист ветра он собрал вещи и вопросительно посмотрел на Кострецкого. Но тот, поймав этот взгляд, пробормотал: "Иди, я ещё посижу...".

Через полчаса он задрожал челюстью - видимо, мороз пробрал его до самых костей. Мотая головой из стороны в сторону, он стал хватать ветер ртом и рванул на себе ворот телогрейки. Ему не хватало воздуха. Качнувшись в сторону костра, он встал на колени, посмотрел в мутное небо, но тут же опустил взгляд. Он сидел так долго, и с груди его, подняв два пальца, печальным взглядом смотрел в тот же костер Николай-угодник.


Рецензии
прочитала сразу, как только ты опубликовал, Слава,
но пишу только после третьего прочтения...

Очень сильная вещь!
Её сила - в скупости слов и действий, но драматизм повествования захватывает с названия новеллы и не отпускает до самой последней точки.

Особенно сильны заключительные строки, где выясняется, кто такой Кострецкий.
И ты понимаешь, что даже в самом законченном подонке есть, хотя бы кроха, человека.

Понятно, что Кострецкий тогда поделился своей кровью не с целью спасения ребенка, а только собственной шкуры.
Но!
Где-то там, в глубине, он, при совершении очередной гнусности, не мог не тешить себя тем,
что зато он спас ребенку жизнь, и это ему зачтется
А тут оказалось, что ничего подобного
Нет ничего, что оправдывало бы его существование на этой земле
А возраст уже такой, что пора думать о душе.
И - вот-вот держать ответ...
Человек с другим психотипом в подобной ситуации мог бы и на углях костра сплясать, и в прорубь сигануть...
А этот всего-то и сделал, что рванул ворот телогрейки, да и то только тогда, когда остался один.

И состояние погоды описано в унисон с разворачивающимися событиями...

Очень понравилась новелла!

***

Какой же ты разный, Писатель Слава!
И, что самое поразительное, ВСЁ написанное тобою вызывает сильнейшие, подлинные, чистые эмоции.

!!!

Светлая Ночка   18.12.2012 01:45     Заявить о нарушении
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.