Никто не услышит

Белый коридор. Я бреду по нему, зная, что в конце тупик. Выхода нет. Отсюда ещё никто не сбегал. «Закрыты двери, в них заперты звери», - неожиданно приходит на ум. Из-под дверей палат несет гнилью, землей и чем-то приторно-сладким. Меня выворачивает прямо на кафельный пол.
Я быстро оглядываюсь в поисках тряпки, чтобы убрать за собой. Поздно. На лестнице слышится позвякивание эмалированного ведра и чья-то скрипучая поступь. Я мечусь, не зная, куда скрыться. Все койки вдоль коридора заняты. Под белыми простынями кто-то лежит. Вот и большой палец ноги с биркой на нем виден.
Флуоресцентные лампы под потолком мигают, жалобно дзинькая. По стенам ползут длинные тени, укутывая во мрак все, что встречается на пути.
Шаркающие шаги по полу отдаются болью в висках. Я бессильно зажимаю рот, пытаясь удержать рвущийся из груди крик. Что-то с гулким чавканьем падает на пол и принимается там ворочаться, смачно булькая. Страх склизкими щупальцами пробирается под кожу, устремляется по венам и опутывает сердце.
Дышать тяжело. Удар. Еще удар. В горле комок, а в ушах звенит от глухих ударов затухающего сердца.
Я с ужасом жду того, кто идет ко мне, кряхтя и постанывая при каждом шаге. И не могу сойти с места. Зачем бежать вперед, если там тупик? Помощи ждать неоткуда.
А из вязкой черноты проступает сморщенное лицо, в обрамлении седых, нечесаных косм. На месте глаз – темные провалы. Рот – зияющая рана, с расходящимися швами. Нос… давно прогнил. Под розовато-серой кожей белеет кость. Губы существа расползаются в жуткой улыбке, и меня накрывает удушающим вихрем черных мух, комьев земли и ошметков чьей-то кожи. Нестерпимое, назойливое жужжание ввинчивается в мозг.
Я задыхаюсь, когда ощущаю на своей щеке влажный язык, а костистые руки притягивают к себе и до боли вжимают в мягкое тело, из разверстого нутра которого в меня тут же проникают сотни белых, жирных червей. Я кричу. Кричу так громко, как только могу, но голос тонет в темнеющем коридоре, теряется в клубах черного дыма, застилающего глаза. Кричать нет смысла. Никто не услышит. Никто не спасет. Слишком поздно...

- Ивановна, что это у тебя тут? – молодой врач спешит к техничке, застывшей с хрупкой девушкой в руках.
- Да… тут… это… мою я пол, значит, а тут эта выползает из палаты. И ведь как доползла? Ног-то нет. Вы ж ей ампутировали ноги-то? – подслеповато щурясь, вопрошает Ивановна. Врач кивает, подхватывая девушку, зовет санитаров, раздает указания.
- А чегось с ней произошло? За что вы её так?
Вопрос любопытной технички остается без ответа. Девушку уже увезли в реанимацию. Ошарашенная Ивановна опускается на скамейку рядом с пухлой женщиной с лихорадочным румянцем на щеках. Поверх зимней одежды у той наброшен медицинский халат.
- Это коаксил.
Ивановна вздрагивает от шепота соседки. А та невидящим взглядам сверлит дверь операционной.
- Чегось? – рискует обратиться техничка к странной женщине.
- Мою дочь сейчас оперируют. Она будет такая же. Ей ампутируют ноги. Коаксил. Она колола его в пах. Хотела скрыть от меня факт употребления наркотиков. На руках вены чистые были. А в паху… там сплошное гниющее мясо. Коаксил… Его продают как антидепрессант, а моя дочь… Наркоманы колют его внутривенно. Разводят эту гадость и пускают по вене. Потом тромб. Потом грязь в крови. Гниение, - женщина резко замолчала. Ивановна обеспокоенно заглянула той в глаза и поразилась: надо же, тут такое горе, а она сидит, белая, как стена, и ни одной слезинки не выдаст.
- А ты это… - замялась техничка, не зная, что сказать – ну, бросить наркотики она не пыталась?
- Бросить? Она не успела. Коаксил убивает быстрее, чем героин. Чем любой другой наркотик. Раз укололся и получил зависимость. Ломки… ломки страшнее, чем при героине. Она несколько раз вены резала. В окно шагнуть пыталась. И по врачам таскали. Выходит, и опять за старое. А потом… Потом исчезла на долгое время. Нам позвонили два дня назад из больницы. Спросили, не наша ли это дочь. Ее нашли в одном из наркопритонов. Она уже давно не ходила. Просто лежала и получала дозы. Она… Я в мельчайших деталях помню тот день, когда она появилась на свет. Как она кричала, прижавшись к моей груди. Как я радовалась тому, что у меня есть дочь, что есть человечек, которому я отдам всю свою любовь. Мне пришлось много работать, чтобы у моего ребенка было все, о чем она мечтала. Частые командировки, задержки на работе. Я ведь ее почти не видела. И не сразу заметила, когда все так изменилось. Когда… Когда это началось. Вы извините, вам, наверное, нужно идти, - прикрыв глаза, бесцветным голосом заключила женщина - А я тут посижу.
Ивановна все поняла. Она тактично поднялась. Подхватила звякнувшее ведро и пошла мыть палаты. Что она могла ей сказать? Что ее собственный сын умер прошлой зимой от передозировки? Нет смысла говорить там, где словом не поможешь.