Путь наверх

Хлопанье черных крыльев слышалось отовсюду, равно как и деловитое карканье. Вороны не торопились, они знали, что эта добыча от них никуда не уйдет. Но на равнине, всего несколько часов назад бывшей полем боя, сновало не только воронье, крутились здесь и люди. Алчные и опасные люди, кого зовут мародерами и сторонятся даже «честные» воры и грабители. Говорят, у мародеров нет сердца, и понятия морали им чужды. И это правда. Говорят также, что они и не люди вовсе, и что души свои давным-давно продали демонам Нижнего Мира. Может, и это было правдой, но Гэльм Ищейка, относившийся к вышеупомянутым личностям, считал иначе.
Оно, конечно, на большаках добыча больше, да и лазить среди трупов приятного мало. Да только на большаках можно и мечом или вилами в брюхо получить, а покойнички они хоть и смердят, но, по крайней мере, не сопротивляются, когда им пальцы рубишь и золотые зубы выбиваешь. А к запаху привыкаешь со временем.
Гэльм занимался мародерством вот уже полтора десятка лет. Не нажил ничего, кроме ранней седины, устойчивости к резким запахам и виду крови, да россыпи шрамов на теле. Правда, в основном потому, что львиную долю добычи спускал в тавернах на вино и распутных девок, до которых был особо охоч и меры, в отличие от вина, не знал.
Еще Ищейка научился спать без снов и за это умение не уставал благодарить богов или демонов, в зависимости от того, кто ему его послал. В самом начале его «карьеры» сны стали настоящим проклятьем. Мертвые являлись Гэльму, тянули к нему окровавленные руки и проклинали его на разных языках. Ищейка не боялся мертвецов. Он не боялся даже гхоллов, монстров-падальщиков, с которыми ему, бывало приходилось, драться за тела погибших. Но во сне страх овладевал им, лишал способности двигаться. И каждый сон заканчивался одинаково: низкое серое небо над головой, многоголосый крик воронья и безликая тень, что склоняется над ним, чтобы в лучших традициях мародеров вырвать из уха золотую серьгу.
Как бы там ни было Гэльму нравилось его ремесло, а разменяв третий десяток, он даже стал находить в нем некий философский смысл. Жизнь питает Смерть, и Смерть дает силу Жизни. Воеводы и конунги убивают друг друга на полях сражений ради лишнего куска земли на котором можно будет растить хлеб, а то и вовсе ради эфемерной славы и чести. Он, Ищейка, словно землепашец, собирает урожай с этих полей, чтобы жить. Причем жить весьма неплохо, если добыча была богатой, а она, зачастую, такой и была. За выдающуюся способность отыскивать среди мертвых тел ценности Гэльм и получил свое прозвище.
Но в этот раз удача повернулась к нему задом. Тело ярла, приведшего на поле боя свою дружину и нашедшего здесь свой конец, отыскали другие мародеры, а в остальном поживиться было нечем. Единственным прибытком можно было считать лишь невзрачное серебряное кольцо грубой работы с неизвестным Ищейке тускло-серым камнем. Повертев находку в руках, мародер, со вздохом, надел его на палец, решив не позориться перед знакомым скупщиком. Можно было подождать пока явятся женщины из ближайших селений, искать своих мужей-братьев-сыновей и за определенную плату показывать им где лежат их родные. Но они явятся не раньше, чем на следующий день, да и какой с них доход? Одни только сопли да бабские причитания.
Только врожденное упорство и, вероятно, то самое знаменитое чутье, не позволили Гэльму плюнуть в сердцах и отправиться в ближайший кабак. После продолжительных блужданий по полю остывшей брани его внимание привлек один из воинов – могучий мужчина-северянин, в добротной кольчуге, которая вполне могла бы сойти за добычу, если бы не древко копья, торчащее из груди мертвеца и сводившее на нет всякую возможность снять броню. Мужчина полулежал, упершись спиной в груду мертвых тел, появившаяся здесь, без сомнений, благодаря его мечу, который до сих пор сжимала жилистая ладонь. Но внимание Ищейки привлек не воин и не его меч, а золотой медальон, висевший на шее мужчины. Украшение было покрыто затейливыми гравировками, а тонкая щель на торце говорила о том, что это редкий по нынешним временам медальон-ракушка, раскрывающийся на манер морской устрицы.
Обрадовавшийся добытчик уже протянул руку, чтобы снять медальон, но тут убитый издал слабый стон, приоткрыл глаза и что-то прохрипел. Гэльм и глазом не моргнул, он не раз сталкивался с подобным и знал как поступать. Рука мародера потянулась к висевшему на поясе кинжалу.
– А ты живучий, северянин, – проворковал Ищейка, не отрывая глаз от медальона. – Ну ничего, сейчас мы это исправим.
Гэльм мародерствовал уже пятнадцать лет и до сих пор был жив именно потому, что никогда не терял бдительности. Впоследствии он не раз будет удивляться тому, что, завороженный блеском золота, забыл о том, что надо смотреть по сторонам. И потому пропустил тот миг, когда непрекращающаяся перекличка воронья и низкие взрыкивания трупоедов вдруг стихли. И в наступившей тишине…
– Отойди.
Ищейка подскочил на месте, резко развернулся и упал, запнувшись о чью-то ногу. А то, что он увидел поразило его настолько, что он едва удержался, чтобы не протереть глаза.
Медленным чеканным шагом среди трупов шла высокая женщина-воин. Белоснежные волосы ниспадали из-под крылатого шлема, искрились на покрытых вороненой кольчугой плечах. На остром, неожиданно смуглом для столь яркой блондинки, лице выделялись плотно сжатые губы и светло-голубые, почти прозрачные глаза, неотрывно глядевшие на умирающего северянина. А за спиной женщины раскинулись ослепительно белые, едва заметно светящиеся крылья.
Не обратив ни малейшего внимания на изумленного Гэльма, беловолосая прошла мимо и остановилась напротив викинга. Улыбнулась ему и протянула руку.
– Идем, сын Харальда.
На глазах вконец ошалевшего Ищейки северянин широко раскрыл глаза и улыбнулся девице в ответ. А потом легко и непринужденно поднялся на ноги… целый и невредимый. Гэльм судорожно сглотнул, перед ним стоял самый настоящий призрак. Потому что тело викинга осталось на земле, как и раньше пронзенное копьем.
– Рад видеть тебя, Дева Битвы, – прогудел воин.
Дева Битвы… Гэльм слышал эти истории. Про посланников древних богов – валькирий, что спускаются с небес, чтобы забирать души храбрейших из воинов и унести их в Вальгаллу, где они будут пировать и оттачивать свое воинское мастерство покуда не грянет конец света – Рагнарек. Сам мародер всегда считал подобные легенды глупыми сказками. Кому, как ни ему знать, что к погибшим на поле боя являются не прекрасные девы-воительницы, а неприятные типы вроде Гэльма Ищейки? И вот на тебе…
Валькирия кивнула и молча взяла воина за руку, словно мать – маленького мальчика.
– Постой, – смутился викинг. – Могу я…
Он обернулся. Гэльм проследил за его взглядом и понял, что воин смотрит на золотой медальон-ракушку, оставшийся на трупе.
– Могу я забрать его? Моя жена… я…
Блондинка задумчиво взглянула на украшение, поджала губы, но потом тряхнула волосами.
– Да, конечно. Мы – это наша память.
Ищейка досадливо скрипнул зубами, глядя как уплывает из-под носа его добыча. Валькирия тем временем вновь взяла викинга за руку и повела прочь. Проходя мимо Гэльма, Дева смерила его презрительным взглядом, положила руку на рукоять меча.
– Сколько ни подсматривай, этой участи тебе не видать, ничтожество, – резанул слух ее холодный надменный голос. – Идем, эйнхерий.
Но какое бы презрение не сквозило в ее тоне, сколь бы неприятными не были ее слова, Гэльм только и смог, что восхищенно вздохнуть. Она не была ослепительной красавицей, о нет. Лицо слишком острое и угловатое, глаза чересчур холодные, плечи излишне широкие, а бедра – узкие. Но было в девице нечто такое… неуловимое, неосязаемое, что сердце Гэльма учащенно забилось, а в штанах стало несколько тесно. Он знал многих женщин. И жилистых, неутомимых северянок, и томных, гибких как лоза, жительниц Эллины, горячих и неистовых женщин из восточных степей. Была даже одна эльфийка, за ночь с которой Гэльм выложил баснословную кучу денег, и не пожалел – эльфка, несмотря на холодность и отстраненность (и вопреки слухам), оказалась чрезвычайно темпераментной штучкой. Но ни одна из них не вызывала у него таких чувств. Ему вдруг остро, до боли, захотелось, чтобы беловолосая дева точно так пришла к нему, взяла за руку и повела за собой.
– Постой… – горло сдавило спазмом, словно что-то мешало ему говорить. Кольцо на пальце вдруг стало нестерпимо горячим. – Постой! Скажи, как тебя зовут!
Поздно, валькирия и воин-северянин уже поднимались прямиком в небо. Туда, где в разрыве туч ярким золотом горело солнце.
«Эта судьба не для тебя, – прошептал на ухо проснувшийся ветер. – И никогда твоей не станет».
В этот вечер Гэльм был необычно немногословен и задумчив. От компании девиц отказался, сидел один в углу, пил вино и думал, подсчитывал, решался. А на следующий день ушел из поселка и больше его здесь не видели. Кто-то решил, что на старости лет у Ищейки проснулась совесть, и он не нашел ничего лучшего чем повеситься в ближайшей роще. Слух оброс выдумками, и вот уже появилась легенда, будто черный демон явился ночью за душой Гэльма и забрал его в Нижний мир, откуда он раз в месяц будет выходить на охоту за теми, кому пришла пора умирать. Впрочем, это уже совсем другая история.
На самом деле мародер отправился в Винланд, ближайший крупный город, зашел в мастеровой квартал и на остатки своих сбережений купил себе воинскую справу. После чего направился прямиком к ярлу и изъявил желание вступить в дружину. Ярл посмеялся над ним, потому что на могучего воина Гэльм не тянул, и велел выгнать его взашей. Тогда Ищейка заявил, что если ярл не хочет принять его меч, то вскоре этот меч обратится против ярла. Над ним только посмеялись.
А зря. После того как его выдворили из города, Гэльм отправился по окрестным селам и вскоре сколотил приличных размеров разбойничью шайку. «Духи», как они себя называли, появлялись из ниоткуда, нападали молниеносно, брали только самое ценное и исчезали. Их боялись пуще набегов морских разбойников, а именем их вожака, молчаливого и бесстрастного воина в вороненом шлеме с крыльями, пугали детей. Со временем банда обнаглела настолько, что стала налетать на воинские разъезды ярла. Потребовалось вмешательство соседних владетелей, чтобы отловить и разгромить «духов». Когда же Гэльм предстал перед судом тинга, ярл Винланда узнал его.
– Ты…
– Да, ярл, это я, – усмехнулся Гэльм. – Я ведь предупреждал тебя. Но сейчас я готов повторить свое предложение.
– В уме ли ты? – вскричал ярл. – Ты стоишь перед нашим судом как разбойник и смеешь ставить условия?!
– Я храбро дрался против вас, – ответил Ищейка. – Также храбро буду драться за вас. Решайте.
Правитель Винланда уговорил тинг отпустить Гэльма под его поручительство. Так Ищейка попал в дружину ярла с твердым намерением проявить себя на войне. И эта возможность не заставила себя долго ждать. Большое войско тойтонов пришло с запада из-за Арнгенских гор, огнем и кровью разлилось по предгорным долинам. Конунг собрал всеобщее ополчение. После долгих недель марша, воины Рун-Фьорда наконец столкнулись с врагом. Противник оказался хитер и коварен. Не вступая в генеральное сражение, изматывал войско конунга Теодорика неожиданными конными вылазками и ночными засадами, цеплялся небольшими группками за каждую деревню или укрепленный форт. Растягивал линию фронта, а потом внезапно контратаковал, в общем, вел войну в манере совершенно непривычной королевству Рун-Фьорд. Зато очень похожей на ту, которой пользовался в свое время Гэльм и его «духи».
В эти долгие кровопролитные дни Ищейка (хотя теперь его прозвище звучало гораздо поэтичнее – «Чернокрылый») не знал отдыха. Во главе сотенного отряда он играл роль «пожарной команды», останавливая прорывы тойтонов, а порой и сам совершал дерзкие рейды в тыл врага. Он не знал страха и жалости, бросался в бой при малейшем шансе на победу и бился до последней капли крови. И не знал поражений. Пока однажды в жестокой кавалерийской рубке его не настигла вражеская стрела.
Истекающего кровью Чернокрылого принесли на носилках в тыл, где его тут же отдали на попечительство знахарей. Стрелу удалось извлечь, но легкое было пробито, воин захлебывался кровью.
– Не жилец, – вздохнул старший знахарь, ополаскивая руки. – Осталось только помолиться богам за его спасение.
– Чу, слышишь? – младший покосился на хрипящего на столе мужчину. – Словно зовет кого…
Умирающий, действительно, шевелил губами, словно пытаясь что-то сказать, но склонившиеся над ним лекари разобрали только:
– Где же ты…
Рука воина поднялась, бессильно хватая воздух, и упала. По щеке скатилась одинокая слезинка.
На следующее утро Гэльм пошел на поправку. Легкие очистились, рана заживала будто по волшебству. И уже спустя две недели неистовый викинг в вороненом шлеме с черными крыльями вернулся в строй. И бился еще яростнее и отважнее. Давно погиб ярл, которому он присягнул, нарвавшись на лесную засаду, сложил голову конунг во время штурма городских стен Кронбурга, менялись военачальники и ярлы, а Чернокрылый продолжал сражаться. Его солдаты боготворили его, но боялись, считая одержимым демоном, его враги бледнели и роняли мечи, едва завидев среди строя противника черный крылатый шлем. Гэльму было все равно. Война и битва стали единственным смыслом его жизни, и он бросался в каждую стычку, будто девиз или молитву шепча три коротких слова: «Явись ко мне…».
Он так и не дождался. Война закончилась, тойтоны ушли обратно за перевал, огрызаясь и зализывая раны. Дружины ярлов и танов отправились по домам, и Гэльму волей-неволей пришлось вернуться в Винланд, чтобы принести на родину весть о гибели ярла. Но земли опустошенные войной – опасное место. Разбойники налетели на деревню как раз в тот вечер, когда в ней остановились остатки некогда ярловой, а теперь Гэльмовой дружины. Их было больше и они были куда лучше вооружены, но Чернокрылый не привык сдаваться. Не сдался и сейчас, и сумел продержаться до тех пор, пока селяне не покинули поселок.
Один за другим падали его храбрые воины и вскоре Гэльм остался один. Он стоял посреди озаренной пожаром улицы, в длинной вороненой кольчуге и плаще подбитом волчьим мехом, высокий, черный, страшный.
– Я, Гэльм Чернокрылый! – взревел викинг, высоко воздев окровавленный меч. – Кто пойдет против меня?!
Разбойники попятились было, но их вожак протолкался вперед и взмахнул топором:
– Что вы стоите? Он ведь один, всего лишь один! Бейте его все разом!
Бандиты навалились скопом, замелькал меч Чернокрылого, зазвенела холодная сталь, вновь окрашиваясь кровью. С окраины деревни послышались крики и гвалт, это селяне вернулись и накинулись на разбойников, но было поздно. Троих успел сразить Гэльм, прежде чем его самого настиг удар вражьего меча. Темнота подступающей ночи и зарево пожара смешались перед глазами в безумном водовороте.
Он с трудом открыл глаза и закашлялся. По подбородку потекло что-то тягучее и липкое, рядом кто-то тихо выругался. Присмотревшись, Гэльм понял, что над ним склонился какой-то мерзкий тип, от которого дико воняло чесноком. Лица Чернокрылый не видел, мешала взошедшая луна.
– Какое у тебя колечко знатное, воин, – хихикнул мерзкий. – Не против, если я его одолжу?
Гэльм был против, очень против. Но тело не слушалось, все, на что хватало сил – с трудом дышать.
«Кретинские шуточки богов… – зло подумал он, бессильно наблюдая, как мародер стаскивает кольцо с его пальца. То самое кольцо. – Все, как в давно забытых снах. Судьбу не обманешь, Ищейка, и сколько ни рядись воином, а сдохнешь ты как паршивый мародер…»
– Милое колечко. А что еще у тебя в кошеле есть, а?
– Отойди, мразь.
Мерзкий вскрикнул и исчез из поля зрения, а вместо этого залитую кровью улицу озарил яркий и теплый свет. Его тепло коснулось лица Гэльма, и воин почувствовал как исчезает боль и тяжесть подступающей смерти. Он легко и непринужденно рассмеялся и протянул руку навстречу крылатой женщине в вороненой кольчуге и белыми как снег волосами.
– Ты пришла, пришла, пришла…
Она отрывисто кивнула, но в ее глазах, Гэльм не заметил неприязни.
– Я всегда прихожу к достойным.
– Но почему только сейчас? Я… так ждал тебя…
– Потому что раньше ты сражался ради себя, – усмехнулась валькирия. – Сегодня – ради других. А это важнее славных побед. Идем, сын Хакона, Вальгалла ждет тебя.