Азазель правнучка Азазель

Анатолий Мельник


               
                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

          Глава 1

       Явление народу

    Наступило еще одно утро. Вода в реке была холодной и прозрачной. В этом месте река широко разлилась и стала мелководной, поэтому вода бугрилась, натыкаясь на камни. Свое каменистое дно река показывала искривленным. Но подобное искажение не было подобно искажению плохого зеркала, которое портит все, что в него попадет, делая отражение уродливым и смешным, а иногда и страшным. Нет, дно реки было красиво и уж не сравнить его, конечно, с тем, если бы вдруг вода исчезла и позволила увидеть каменистое дно таким, какое оно есть. Странно, а главное, неприятно стало бы тогда смотреть на каменную реку протянувшуюся от одного изгиба до другого.
    Изгибы эти скрывались бы, как сейчас река, за горами, покрытыми густой яркой зеленью и цветами. Впрочем, эти горы можно назвать и холмами. А холмы эти не уступали по своей красоте самой реке. Хотя, кажется, что здесь может быть красивого? Холмы и холмы, и все же. Река эта называлась — Бирюса, а холмы — Саянские горы.
    Но исчезнуть вода из реки не могла, не могло подобного случиться. Во всяком случае, двое мужчин, сидевших на берегу реки и занятых рыбалкой, такого себе не могли представить. Да и странно им было бы заниматься такой глупостью, как представлять что-то. Они этого и не представляли. Не до того им было, да и не до красоты тоже.
    Рыбалка была делом более интересным, чем представления о том, что вдруг вот возьмет и случится что-то такое, чего и вообразить невозможно. А напрасно.
    Так вот, двое мужчин сидели на берегу и занимались рыбалкой.
    Некоторые считают, что рыбалка требует знания, опыта, что это чуть ли не искусство и даже конкурсы рыболовов устраивают, но это где-то там, где нет ни Саянских гор, ни Бирюсы. А конкурсы (или соревнования) там устраивают такие — кто больше рыбы поймает вообще и кто бо;льшую рыбину в частности.
    Двое мужчин, возраст их можно было определить с большой погрешностью, каждому из них можно было дать и тридцать лет и пятьдесят. Оба в телогрейках и кирзовых сапогах, в которые заправлены мятые брюки, не стиранные со дня их приобретения. Отличались мужчины только тем, что на голове одного была серая кепка, на голове другого серая мягкая войлочная шляпа. Так вот, двое этих мужчин, расположившихся на берегу реки, не считали, что рыбалка что-то такое сложное и требующее особых знаний, а уж назвать ее искусством им бы и в голову не пришло. Рыбалка для них была делом простым и привычным и заключалась, главным образом, в двух основных действиях — наливай и пей. Именно первым действием они сейчас и занимались.
    Один из мужчин занимался этим. Он наливал. Впрочем, судя по не очень верным движениям его, оба действия мужчины успели проделать уже не один раз, хотя и было, как и было сказано, утро.
— Ну, Петруха, — сказал мужчина, который в кепке, поднимая налитый стакан одной рукой, другой он взял с расстеленной газеты небольшой зеленый пупырчатый огурец, — выпьем за народ.
— За какой народ? — не понял Петруха (тот, что в войлочной шляпе), но стакан поднял, другой рукой он тоже взял, только не огурец, а красный блестящий в лучах восходящего солнца помидор.
— За тот, который здесь, как говорится, имеет место быть.
— Ты чё, Лех, — удивился Петруха. — Здесь кроме нас нет никого.
— А мы с тобой чё, не народ? — так же удивленно, но вопросительно, ответил Леха.
    Петруха подумал немного, потом согласился.
— Точно, — сказал он, — мы с тобой самый что ни на есть народ и есть. Без нас, никуда.
— Значит, за нас, за народ.
    Леха и Петруха ударили друг о друга зажатыми в кулаках стаканами, стекло глухо звякнуло. Петруха поднес свой стакан ко рту, даже нижней губой края его коснулся... Но так и замер, уставившись чуть выше головы Лехи.
    Леха тоже поднял свой стакан выше, но перед тем, как выпить, резко выдохнул, собираясь с духом, что задержало его на несколько секунд.
    А у Пеструхи за эти несколько секунд глаза так широко раскрылись, что можно сказать, он уже не смотрел, а вылупился на что-то, что было над головой Лехи. Так что из удивленных его глаза превратились в испуганные.
    Не сомневаясь нисколько, что за его спиной стоит медведь, Леха медленно обернулся. Но никакого медведя он за своей спиной не увидел. Тут взгляд его сам собой устремился чуть выше, потому что не посмотреть чуть выше на вершину горы, у подножия которой и сидел народ в количестве двух человек, было невозможно.
    Странное что-то происходило на этой вершине. Огненный смерч кружился там. Петруха видел, как этот смерч прилетел откуда-то издалека. Полет его был таким быстрым, что от момента, когда Петруха заметил маленькую огненную точку и до того, как она, превратившись в раскаленный смерч, который, не прекращая своего огненного вращения, остановился на вершине зеленой горы, можно было разве что успеть стакан поднять и к губам поднести.
    А потом огненный смерч вдруг исчез. Вместо него Леха и Петруха увидели, словно бы весь закутанный в длинный, до земли плащ, человеческий силуэт с наброшенным на голову капюшоном, скрывавшим лицо.
    Плащ блестел словно полированное серебро, но был таким тонким и мягким, что едва заметный ветерок с легкостью колыхал эту не виданную раньше ни Лехой, ни Петрухой ткань. Впрочем, им было не до ткани, хотя и запомнилась она им, в память врезалась.
    Еще им запомнилось, что вокруг силуэта в плаще из серебряной ткани образовался лучистый ореол, лучи были и не слишком яркими, но зато всех цветов радуги.
    Но это позже, когда Леха и Петруха рассказывали всем, что они увидели на вершине горы, а в тот момент оба и слова сказать не могли.
    Ореол быстро растворился в воздухе, а вот видение в серебряном плаще осталось.
    Некоторое время серебряный силуэт был совершенно неподвижен. Только складки плаща слегка колыхались под легким ветерком. Потом силуэт пошевелился, двинулся с места. Сделав несколько шагов, остановился. Из складок плаща появилась нога, так, что стало видно ее колено и даже чуть больше. Нога без какой-либо обуви или чего-то еще вроде чулка. Нет, нога была голая.
    Петруха, как только увидел это, мгновенно протрезвел. Он тут же ткнулся лбом в землю. Это было нетрудно, так как он стоял на коленях, когда собирался выпить. Только перед ним была не совсем земля, а земля на которой лежала газета с разложенной на ней закуской. Так что Петруха ткнулся лбом в красивый красный помидор. Тот лопнул с легким чмокающим звуком и брызнул во все стороны красными брызгами. Но Петруха не обратил на такую мелочь внимания и так и остался стоять на коленях и уткнувшись лбом в раздавленный помидор.
    Леха, который сидел, обернувшись назад, ничего не соображал от страха, но бессознательно мысль его отметила, что нога эта скорее женская, чем мужская, поэтому он и подумал о чулке. Не он подумал, а та часть его сознания, которая не отключилась, а так бы он давно упал в обморок. Но настоящие мужики в обморок не падают, тем более, при видел женской ноги. А Леха был настоящим мужиком, он на спор один ходил на медведя.
    Нога (скорее женская, чем мужская), еще немного освободилась из-под плаща, ступня ее вытянулась вперед, словно у балерины, когда та становится на пуанты и пальцы ее коснулись округлого камня величиной с крупное яблоко. Потом пальцы чуть толкнули этот камень и он перекатился, улегшись в траве на другой бок.
    И тут Леха и Петруха — Петр хоть перепугался сильнее Лехи, но чувства его от этого стали острее, услышали не то слабый стон, не то всхлип, словно явление возникшее перед ними боролось с желанием разрыдаться.
    Петруха поднял голову от этого чуть слышного звука и снова осмелился посмотреть на то, что было сначала огненным смерчем, а потом стало похожим на человека.
    Сначала услышав странный стон, а потом увидев вполне человеческую ногу, не прикрытую теперь плащом, Петруха не только не успокоился, но еще больше впал в панический страх, к которому, правда, примешивалось, какое-то блаженное чувство, как если бы он давно не пил, а потом взял и выпил пред обедом рюмочку холодной водки. Но Петруха не пил рюмочками и, значит, чувство это было едва ощутимо у него внутри, почти совсем незаметно.
    Петруха не выдержал и тоже всхлипнул. А может не всхлипнул, а икнул от страха.
    Но каким тихим не было проявление его эмоций, существо в плаще, у которого была вполне женская нога, услышало это. Нога тут же спряталась обратно под плащ. Но через секунду из-под плаща показались две тонкие, тоже, похоже, женские руки с длинными красивыми как у скрипачки пальцами. Они поднялись вверх и сбросили с головы призрака (или еще кого-то) капюшон.
    Капюшон упал на спину явлению в серебряном плаще и Леха с Петрухой увидели женское лицо, а правильнее сказать лицо молодой, лет двадцати девушки. Она смотрела на Леху и Петруху.
    Леха, зрение которого было таким острыми, что он без напряжения видел тросы башенного крана, находящегося в нескольких километрах от него, не мог не разглядеть лица существа находящегося всего в полусотне метрах. И лицо это было красивым. Это первое, что отметило подсознание Лехи. Впрочем, и Петрухи тоже. Так же они отметили бессознательно, что волосы явления темно-каштанового цвета, а в отблесках солнца они отливают легкой медной краснотой, как, в общем-то и положено волосам каштанового цвета. Но больше всего Лехино и Петрухино подсознание поразили глаза. Они были зеленого цвета. И главное, когда девушка только взглянула на них (а почему бы явлению и не быть девушкой?), глаза ее были зеленые, но с голубоватым отливом. Но почти сразу они изменили цвет. Оставаясь все так же зеленым, оттенок глаз изменился на желтоватый. Видно, этому явлению с женскими ногами руками и лицом не понравилось, что кто-то наблюдает за ним.
    А дальше случилось такое, что поразило приятелей не меньше чем само появление этого явления. Руки с тонкими длинными пальцами снова приподнялись, но теперь только до ворота плаща и резко распахнули его. Петруха и Леха рты разинули. Когда плащ перестал скрывать то, что находилось под ним, друзья увидели полностью, целиком девушку. И девушка эта была почти обнажена, лишь две повязки скрывали небольшую часть ее тела, на бедрах и на груди. Если принять во внимание, что девушка не где-то там на пляже находилась, а на вершине холма, то в таком виде — голая почти, она должна была испытывать неловкость. Но в ее глазах было застенчивости не больше, как если бы она обнажилась перед парой обезьян. Лехино подсознание несколько задело такое к нему, к мужскому подсознанию отношение.
    Но какая у нее была фигура! Можно Венеру с нее рисовать. Только современный вариант, хотя не совсем. Венера на картинах и скульптурах, стоит она или лежит, но все равно, в ней чувствуется вялость и расслабленность, а тело девушки казалось сильным и упругим, что, впрочем, делало ее еще привлекательней. Девушка стояла немного боком, так что были видны ее каштановые волосы, откинутые за спину. Густые и тяжелые, они доходили ей до того места, которое чуть ниже поясницы.
    А явление в виде прекрасной девушки не стояло просто и не смотрело на Леху и Петруху, и уж, конечно, не для того скинуло плащ, чтобы продемонстрировать свое тело. Оно, явление, или она, девушка, вывернула плащ на изнанку, там, с внутренней стороны он оказался темно-фиолетовым. Девушка снова накинула плащ на себя, так что серебро теперь стало подкладкой, капюшон со спины набросила на голову и полностью запахнула плащ.
    Темно-фиолетового цвета лучи словно разлетелись во все стороны от явления пришедшему к народу в лице Лехи и Петрухи. И чем дальше разлетались лучи, тем незаметнее, прозрачней становилось явление. А потом исчезло совсем, будто его и не было. Все это произошло в секунду, но Лехе и Петрухе показалось, что времени прошло намного больше.
    Ученые, конечно, тут же объяснили бы все происшедшее, подогнав под законы физики. Но сколько этих физических законов мы, люди знаем? Одну миллионную, одну биллионную от физических законов вселенной? Меньше. Так что пусть ученые сидят и изобретают лучше вечный двигатель, это проще, чем объяснить что-то, не зная ничего.
    И так же неизвестно отчего и почему исчезновение явления в виде прекрасной незнакомки привело в чувство двух приятелей.
    Первым очнулся от гипнотического зрелища Леха.
— Пришелец, — хрипло прошептал он. — Гуманоид.
    И вдруг, вскочив на ноги, Леха понесся подальше от этого места, крича: "Гуманоид, гуманоид". Некоторое время он бежал вдоль реки, потом резко повернул и побежал через реку вброд, не переставая кричать. Добравшись до другого берега, он остановился, в один глоток выпил содержимое стакана, который он так и не выпустил из руки и если и пролил, то всего несколько капель, отгрыз кусочек огурца и побежал дальше, продолжая кричать о гуманоиде и не выпуская из рук пустого стакана, надкушенный огурец он почему-то отбросил в сторону.
    А потом Леха всем рассказывал, что они с Петрухой видели пришельца.
    Петруха же остался на месте. Стоя на коленях, он вознес взгляд свой и руки к небу и забормотал:
— Царица Небесная, Матушка Заступница, Пресвятая Богородица, Дева Пречистая, благодарю тебя, что удостоила меня блага великого и узреть позволила посланца твоего небесного.
    И Петруха потом рассказывал всем, что видели они с Лехой ангела небесного.
    Надо сказать, что Петруха был гораздо ближе к истине. У него даже мелькнула мысль, а не сама ли это Богородица была? Но силой воли Петр (теперь он не позволял называть себя Петрухой) отогнал эту крамольную мысль. Не могла Пречистая Дева являться кому бы то ни было в обнаженном виде. Нет, с него достаточно и того, что Небесная Царица послала к нему своего ангела в образе прекрасной девы.
    Лишь некоторые люди способны видеть недоступное остальным. О чем и говорил Эйнштейн, а говорил он, что врачи часто ошибаются навешивая ярлык "шизофрения" всем, кто видит то, чего не видят другие, а ведь некоторые люди — говорил Эйнштейн — действительно способны видеть аномальные явления.
    Но в большинстве случаев и эти люди видят разве что обычных призраков (этого Эйнштейн уже не говорил), то есть души неприкаянные. А вот посланцы, ангелы приходят лишь к избранным.
    Леха и Петруха (теперь Петр) увидели такого посланца. Но не к ним он был послан. А то, что видели они его, всего лишь случайность, неосторожность ангела. Но неосторожности этой, впрочем, была причина. О ней, этой причине и будет рассказано, она и есть главное во всем.
    Но Петруха не сомневался, что посланец этот явился именно ему. А раз так, то теперь он должен знать и понимать больше всех остальных и все должны слушать его, верить ему без сомнений и поступать, как он велит, тоже без сомнений.
    А вот Леха, который решил, что они видели инопланетянина, тот решил, что раз так, то теперь у него должны проявиться необыкновенные способности и силы и что теперь он и лечить может одним прикосновением руки и вещи передвигать одним только взглядом.

Глава 2

Будущий ангел

    Саша не первый раз уже приезжала в Тайшетский район Иркутской области в деревню Патриха. Это была родина ее отца Андрея Семеновича, в то время просто Андрея. Отсюда он уехал в Москву, поступил в текстильный институт, закончил его, а лет через десять стал директором магазина рабочей одежды. Ну, а после девяносто первого года уже и его хозяином. Мужик он был умный и смелый, так что рейдерский налет предпринятый одним его конкурентом окончился для этого самого конкурента неудачей и неприятностями.
    Андрей Семенович сменил имидж своего магазина и название, и теперь там продавалась не рабочая одежда, а просто одежда, мужская и женская. Не самая дорогая, но и не дешевая. Так что Саша в средствах не была стеснена. На восемнадцатилетие, например, отец подарил ей "Пежо-307".
    Отец любил свою Сашеньку и даже баловал ее, но если в чем-то он решал настоять  своем, мало что могло заставить его сменить это решение.
    Так одним из его решений было отвести свою, тогда еще двенадцатилетнюю дочь на свою родину. И как Сашенька не сопротивлялась и не плакала, а они сели в самолет и через пять часов были уже в Иркутске.
    Отец знал, что делал или знал свою, тогда еще малолетнюю дочь. Оказавшись в тех краях, где родился и вырос ее отец, Сашенька изменилась, как говорится, на глазах. Природа Саян так повлияла на нее, что в первый же день она написала свое первое стихотворение. Впрочем, почти все девочки в этом возрасте пишут свои первые стихи, но для большинства эта потребность связана с гормонами, которые в этом возрасте начинают выделяться в огромном количестве. Для Сашеньки это было чем-то другим, не с физиологией это было связано, а была это духовная потребность. Впрочем, и гормоны тоже, без них никто не стал бы заниматься творчеством, но причина все же была не нагловатом взгляде симпатичного старшеклассника, а в природа того места, где она оказалась по воле отца.
    И с тех пор Саша почти каждый год ездила на родину отца. С шестнадцати лет уже одна. Но одна она, конечно, не была. Уже сойдя с самолета Саша оказывалась в толпе родственников и знакомых отца. Они все любили ее, как, впрочем, любили и ее отца.
    А в этот раз Сашу встретил мэр, и на своей машине, сам сидя за рулем, довез ее до отцовского дома. Впрочем, это не удивительно, мэр и отец Саши дружили еще с первого класса.
    А еще у Саши была мать и брат. Мать звали Надеждой Васильевной, но она не любила, если кто-то ее вдруг так называл, а любила, когда называли ее просто Надей. Впрочем, она и выглядела так, что Надеждой Васильевной ее не назовешь.
    Брат, Игорь на два года старше Саши.
    Но о них позже, тем более, и мать и брат были для Саши не лучшей темой для разговора, если кто-то заводил о них этот самый разговор.
    И еще об Саше нужно сказать, в этом году она закончила первый курс Щукинского училища. А еще, в училище Саша увлекалась акробатикой, у нее была врожденная способность владеть своим телом, словно она кошка, и ей нравилось это умение, уже после первого полугодия она с легкостью делала сальто вперед без помощи рук.
    Вначале, когда Саша приехала на отцовскую родину, все было, как и всегда. Ее встретили, как сказано уже, сам мэр ее отвез на своей машине. Сашу встретили, приезд отмели, назначили кое-какие мероприятия в связи с ее приездом. Все это не важно, а вот важным и уж совсем не похожим на прошлые ее приезды было то, что Саша познакомилась с парнем, которого раньше не видела, но который здесь родился и жил.
    Парня звали Антон. Ему было двадцать четыре года. Но это не так уж и важно, а вот важным оказалось то, что в первый же вечер их знакомства Саша и Антон нашли столько общего, их интересы так совпадали, а главное им было так весело и легко вместе, что Саше показалось они знакомы уже целую вечность. А еще ей показалось, что она влюбилась в этого Антона.
    Антон собирался на следующий год тоже ехать в Москву. Ему нравилась техника и точные науки. В Москве он собирался поступать в МВТУ или другой технический университет.
    Кажется, что общего у будущей актрисы и будущего конструктора и ученого? Но общее было. Творчество. А то, что один из них будет заниматься этим на сцене, а другой в конструкторском бюро, не важно.
    Расставаясь ненадолго, они уже думали о том, когда снова встретятся. Почему их так тянуло друг к другу с первого же дня знакомства, никто не объяснит. Можно привести как пример, такую мелочь, которая тоже ничего не объяснит, но все же — на следующий день после вечера их знакомства, когда они встретились, Антон случайно, а может не случайно, да, все же не случайно коснулся ее руки, Саша от этого прикосновения почувствовала сильный укол, даже руку отдернула и тихо вскрикнула: "Ой", и вначале подумала, что Антон зачем-то уколол ее булавной но никакой булавки не было, а был удар электрическим током. И такое повторялось каждый раз, когда они встречались. И их это удивляло и веселило.
    Кто-то, возможно, испытывал подобное и знает, такое бывает не от вида круглой попы и упругой груди, тут что-то другое, никому непонятное. И мы этого не видим, не знаем не понимаем, потому что не способны даже свою душу разглядеть, а не то, чтобы чужую увидеть в этом нашем трехмерном мире.
    Саша должна была вернуться в Москву через месяц. Но когда месяц прошел, она позвонила отцу и сказала, что остается еще на один месяц. А когда и второй месяц прошел, то Саша решила отложить возвращение домой еще на две недели, потому что больше было нельзя, через две недели начинался новый учебный год.
    А за день до ее отъезда случилось страшное.
    Собралась компания парней и девушек. Это было что-то вроде проводов Саши. А вот Антон прийти на эту вечеринку не смог. Он работал и у него было дежурство в эту ночь. Он еще за неделю договорился с коллегой, что тот его подменит, но у этого самого коллеги Антона заболела жена, что-то с почками, какой-то острый приступ, и он повез жену в больницу, где ее, возможно, тут же положат на операционный стол, так что о подмене не могло быть и речи. Саша, конечно, расстроилась, но успокаивала себя и Антона, у них ведь будет еще целый день и почти половина ночи, чтобы побыть вдвоем. Самолет улетал в три часа следующей ночи.
    Веселились, танцевали, пили. Саша не пила, она вообще никогда не пила спиртного. Да и вообще, настроение у нее было не очень хорошим, ей было скучно без Антона.
    Но около часа ночи настроение Саши очень изменилось. И не в лучшею сторону.
    Одна девушка, которая считалась Сашиной подругой, во всяком случае, она очень в подруги к Саше набивалась, подошла к ней, когда Саша на какое-то время осталась одна и загадочно, и серьезно, и с сожалением сообщила шепотом, что должна сказать одну вещь, очень важную. Дом, в котором собралась молодежь, был огромный, комнат десять, не считая кухни ванной и всяких других помещений. И эта подруга Саши, ее звали Оля, повела Сашу в небольшую уютную и пустую комнату, судя по большой кровати, спальню, там никого не было.
— Знаешь, — начала говорить Оля, как бы раздумывая, нужно ли сказать, что она хочет сказать Саше или все же не расстраивать подругу, но потом решилась. — Я все думала, говорить тебе или не надо, но я считаю, что лучше знать о таких вещах, чтобы потом не было еще хуже. Или вообще, ты узнаешь, что я знала и не сказала тебе и обидишься.
    Саша смотрела на Олю молча и она поняла уже, что Оля хочет сказать ей что-то нехорошее.
— Нет, наверное, не надо. Лучше пойдем. — Оля даже направилась к двери.
    Но Саша ее остановила.
— Если начала, договаривай. Или я теперь вообще не успокоюсь и буду думать, что ты мне хотела сказать.
— Да нет, правда, лучше не надо, лучше пойдем.
— Оля, так не делают. Начала говорить, говори.
— Ну, я не знаю даже, как сказать тебе.
— Просто скажи и все.
— Хорошо. Только ты не растаивай очень. Мужики они же такие скоты, ты же знаешь.
    Саша вдруг почувствовала, что у нее почему-то стали холодными руки. Она уже начала догадываться, что ей хочет сказать Оля.
— В общем, — продолжила Оля. — Антон не на какой не на работе сейчас.
— А где он.
— У него есть другая девушка. Он с ней сейчас. И вообще он с ней часто встречался, когда ты думала, что он работе в ночь. — Чуть помолчав, Оля добавила. — Я давно хотела сказать тебе, но как-то не могла решиться. Может и не надо было, ты все равно завтра уезжаешь. Ну, наверное поэтому я и сказала, что ты уезжаешь и тебе все равно.
    Саша села на кровать. Она была растеряна, как никогда и ей было больно.
— Ну, не расстраивайся, Саш, — стала успокаивать ее Оля. — Ну ты же знаешь, какие мужики сволочи. Пойдем лучше выпьем.
— Я не пью, — ответила Саша. — Иди я сейчас.
— Мне уйти, да? — переспросила Оля.
— Да, — Саша ответила резко, даже со злостью.
    Саша сидела на кровати и не знала, что ей делать. Сейчас ей хотелось уйти отсюда из этого дома, где всем хорошо и весело. Потом она подумала, что надо спросить у Оли, где сейчас Антон, с той, другой девушкой, и пойти туда, и сказать ему все, что она о нем думает. А потом подумала, что вдруг это не правда. Но тут же подумала, а зачем Оле говорить такую неправду. Нет и ходить и говорить Антону, что-то тоже не надо, потому что тогда еще больше унизит себя.
    Дверь в комнату открылась. Это был Вадик. Красавчик по которому все девушки сходили с ума. Ну, если и не все, то половина точно, или полвина половины уж наверняка.
    Вадик был не только красавчик, он умел развеселить рассмешить любую девушку, хоть и не отличался особым умом, но талант у него такой был. И весь вечер он не отходил от Саши.
    Саша не была против, что он крутиться около нее и развлекает. Ей это было даже приятно. Но сейчас она ощутила неприязнь к этому красавчику. Сейчас не только Вадик, сейчас все люди в мире ей были неприятны.
    Вадик сел рядом с Сашей на кровать.
— Вадик, уйди пожалуйста, я хочу побыть одна, — попросил его Саша.
    Но Вадик не ушел. И вообще, он  был какой-то необычный. Сосредоточенный. Не болтал о первом, что приходило в голову.
— Саш, — заговорил Вадик, — я давно хотел тебе сказать, только как-то случая не было. Ты одна никогда не бываешь.
— Я бываю одна, — сказала Саша резко. — И сейчас я тоже одна. Точнее, я хочу, чтобы ты оставил меня одну.
— Саша, — Вадик обнял ее за плечо.
— Отстань, — Саша убрала его руку с плеча, потом сказала мягче. — Отстань, пожалуйста, уйди.
— Саш, ты мне очень нравишься. Даже больше, я люблю тебя. Я никому этого не говорил, честное слово. — И Вадик снова обнял ее.
    Она хотела сбросить его руку, но он держал ее крепко.
— Я же сказала, отстань, — проговорила Саша и попыталась оттолкнуть Вадика.
    Но тот еще сильнее сжал Сашино плечо, потом обхватил ее другой рукой и повалил на кровать.
    Саша отбивалась изо всех сил и этих сил ей хватало. Если женщина не захочет, то у мужчины не получится.
    А Вадик, придавливая своим телом Сашу к кровати, торопливо расстегивал на себе брюки, а потом стащил их к коленям. Теперь он пытался сорвать с Саши трусики. Это у него не получалось. Тогда он сильно рванул их и трусики разорвались. Только это ничего не значило, все равно у него ничего не получится.
    И не получилось бы ничего у Вадика, если бы он не сделал так, как сделал.
    Он схватил Сашу за ноги и сначала поднял их вверх, а потом плечами прижал к кровати. Пальцы его вцепились в Сашины волосы и Вадик стал подтягивать свое тело выше.
    Саша схватила руками Вадика за волосы. И тут в ее памяти возникла картина, которую она видел в детстве. Вот точно так же какой-то мужчина, прижимая ноги Сашиной матери держал ее за волосы и дергал волосатым задом вбивая тело ее матери в матрас.
    Эта картина возникла в Сашином воображении и она на какие-то мгновенья забылась. Детское воспоминание вдруг расслабило ее. Всего секунды и Саша снова напрягла пальцы. Она вцепилась в волосы Вадика, чтобы сбросить с себя. Но Вадик был уже в ней.
    Саша чуть не застонала, потому что не хотела этого и ей стало больно. Но сдержала себя из-за мелькнувшей мысли, что Вадик расценит ее стон по-другому.
    А Вадик суетливо заерзал на ней, торопливо дергая задом и с каждым движением он хрипло выкрикивал: "моя, моя, моя".
    Саше стало противно. Она только подумала: "Ну и пусть, если Антон такой. Только бы скорей кончилось это".

*   *   *
    А теперь самое время рассказать о матери и брате Александры.
    Об Игоре, брате Александры особенно рассказывать нечего. В свои двадцать два года он был законченный наркоман. До этого в семье считали, что он станет неплохим художником. Первый раз он взял в руки шприц в семнадцать лет. К двадцати он и одного дня уже не мог обходиться без наркотиков.
    Андрей Семенович три раза пытался избавить его от этой привычки, а правильнее от зависимости. Но избавить можно того, кто сам хочет избавиться. Игорь не хотел, он боялся жить. Он не видел смысла в жизни. И когда лучшие врачи, которых мог найти Андрей Семенович приводили на какое-то время Игоря в относительно нормальное состояние, у него сразу появлялась страхи, потому что он не знал, почему он живет и зачем живет на этом свете. А вслед за страхами или одновременно с ними появлялись суицидальные мысли. Вот и все, что можно рассказать об Игоре.
    Нет, разве еще то, что Саша любила своего брата и до его семнадцати лет они жили очень дружно. Иногда только Игорь становился очень задумчивым и мог даже не услышать, когда к нему обращались. В такие моменты на лице его появлялось мучительное выражение, словно он боялся чего-то или кого-то. Сашу это пугало. Она все хотела узнать, о чем он думает, когда перестает всех замечать. Он не отвечал. Рассказал только когда уже стал наркоманом.
    Надежда Васильевна или, как она хотела чтобы ее называли, просто Надя вышла замуж за Андрея Семеновича, когда ей было восемнадцать. Вышла замуж не потому что любила его, а потому что забеременела. Сейчас ей был сорок один год. Выглядела она на тридцать. Ее жизнь состояла из трех основных занятий: фитнес клубы, рестораны и секс. Последнее было самым любимым. Впрочем, ради этого и фитнес клуб и рестораны, потому что в ресторане можно познакомиться с кем-то, с кем можно заняться любимым делом, самым серьезным в ее жизни. Она так и говорила, что секс это очень серьезно для нее. Не дочери или мужу она это говорила, а подругам и мужчинам, с которыми предполагала у нее может состояться это серьезное дело.
    Надя — раз ей хочется, чтобы так ее называли, пусть так и будет — была женщиной умной и хитрой одновременно, так что Андрей Семенович узнал о постоянных и регулярных изменах жены только через десять лет после их свадьбы. Вначале он хотел развестись, но потом решил, что пусть живет как хочет. Она будет жить сама по себе, а он сам по себе.
    Саша узнала немного раньше об этом. Ей тогда было семь лет. Отец был на работе, Игорь в школе, а Саша в школу не пошла, потому что заболела. Надя или забыла о том, что дочь дома или вообще не знала.
    Сашенька лежала в кровати и болела себе потихоньку. Она включила телевизор, звук убрала почти полностью, потому что мама могла услышать и раздражиться, поводом для раздражения могла быть любая мелочь. Правда, никогда такие мелочи не проявляли себя когда отец был дома, только в его отсутствии.
    Кто-то позвонил по телефону, Сашенька слышала, как мама вязла трубку, поговорила совсем немного. А через минуту кто-то тихо постучал во входную дверь. Сашу это удивило. Почему кто-то не позвонил, как это всегда все делают, а постучал.
    Потом она услышала мужской голос, мужчина, кажется был веселым. Мама ответила, тоже смеясь. Оба, и мама и гость ушли в комнату матери. Некоторое время Сашенька продолжала смотреть телевизор.
    А потом Сашенька услышала странные звуки. Она прислушалась. Кажется ее мама плакала и стонала, и даже иногда вскрикивала, как вскрикивают от боли.
    Сашенька испугалась. Но она поднялась с кровати и потихоньку вышла в коридор. Стоны и вскрики стали слышнее. Сашенька осторожно подошла к двери маминой комнаты. Ей было очень страшно и она бы убежала и спряталась куда-нибудь, где ее не найдут, под кровать. Но она не могла оставить маму в беде. Некоторое время она стояла и не решалась открыть дверь. Но решилась. Потихоньку, так, что появилась только маленькая щелочка, она приоткрыла эту дверь. А сама в это время думала, что если увидит, что-то страшное, то сразу позвонит отцу, чтобы он приехал и выручил маму, если пришедший мужчина, голос которого она слышала, делает ей плохо, больно.
    То, что Сашенька увидела в маленькую щелку приоткрытой двери было еще страшнее, чем она могла представить.
    Тот дядя, веселый голос которого она слышала, который не позвонил в дверь, как все это делают, а постучал, издевался над ее мамой и бил ее. Он повалил маму на кровать, и сам навалился на нее. Ноги мамы он прижал к кровати и вывернул так, что кажется они должны были сломаться, и бил ее своим животом, низом живота, а руками схватил ее за волосы. А мама, запрокинув голову, стонала и вскрикивала и тоже держала дяденьку за волосы и дергала за них одновременно с дяденькой, когда он бил ее низом своего живота. И оба они и мама и этот дяденька были совсем голые. И у дяденьки был противный голый зад, обросший редкими черными волосами.
    Сашенька забыла, что нужно позвонить папе, потому что над мамой издеваются. Она уже хотела вбежать в комнату, закричать, вцепиться ногтями в этого противного дядьку и искусать его, чтобы он отпустил маму, не мучил ее. Но в это самое мгновенье она услышала мамин голос.
    "Сильней хочу. Еще. Давай. Да. Так". Мама выкрикивала еще что-то. А Сашенька вдруг поняла, что происходит. Она однажды видела, как старшие девочки из третьего класса рассматривали в туалете что-то. Что-то очень интересное и секретное, потому что разговаривали они шепотом, но при этом глупо хихикали. Сашенька тогда осторожно протиснулась, ее тоже заинтересовало, что такое интересное и таинственное принесли в школу старшие девочки. Это были картинки. И на некоторых из этих картинок Сашенька успела увидеть вот точно такое же, что сейчас делали мама и дяденька с волосатой попой. А еще старшие девочки говорили слово секс. Этим словом они называли то, что было на картинках. Это слово Сашенька слышала не в первый раз. И ее подружки тоже говорили что-то про секс. И даже спорили, одни говорили, что это очень приятно, а другие говорили, что никогда в жизни не станут таким заниматься. И еще вспомнила Сашенька, что видела маленький кусочек фильма, даже запомнила название — "Эммануэль", там тоже тетенька такая же красивая, как ее мама делала похожее, только немного по-другому. И там, в кино она так сильно не кричала.
    Сашенька все поняла. Она ушла обратно к себе в комнату и снова легла в кровать. Но чтобы не слышать маминых криков, она надела наушники и уже с наушниками стала смотреть телевизор.
    Саша всегда почему-то любила отца больше, а маму меньше. После этого случая, она стала любить маму еще меньше. Она знала, что папе нельзя рассказывать о том, что она видела, но все же посоветовалась с подругами и те тоже ей сказала, что не надо никому, а особенно папе рассказывать про маму. И Сашенька не рассказала.
    Были и другие случаи, которые убедили Сашу, что мама все время занимается этим с разными мужчинами. Однажды, Саше было уже лет четырнадцать и она теперь все хорошо знала про секс, тем более, большинство ее подруг уже пробовали заниматься этим, так вот однажды, Саша увидела опять же в маминой комнате включенный компьютер. Мама на минуту выбежала, чтобы о чем-то посоветоваться с соседкой по лестничной клетке. Та была ровесница ее матери, но выглядела чуть старше, чем Сашина мама, но все равно очень хорошо выглядела, они иногда вместе ходили по всяким фитнес-клубам.
    Саша не стала бы заходить в комнату матери, но ей нужна была массажная щетка для волос. Надя ее схватила, когда спешила куда-то, потому что не могла найти своей точно такой же. А Саша привыкла именно к этой щетке, потому что она почти совсем не выдирала волосы, когда ей расчесываешься. Саша вошла взять эту самую щетку, она лежала на столике с косметикой, парфюмерией и всяким другим. И не хотела она, но так само собой получилось, что посмотрела Саша на монитор компьютера. А потом уже не могла не прочесть письма, которое мама почти уже закончила писать. Это был сайт знакомств, но таких, где знакомятся, чтобы встретиться один только раз. А Игорь, которому было только пятнадцать лет называл все эти сайты знакомств сводническими сайтами, очень серьезный и правильный какой-то был Игорь. Возможно, он тоже все знал по маму, поэтому и был таким. А в письме мама назначала какому-то Алику свидание и там был адрес, куда тому нужно прийти.
    Массажную щетку Саша не взяла, а адрес запомнила. Не нарочно запомнила, просто у нее память была такая. Прочтет один раз и все запоминает.
    Но потом Саше стало интересно и она как-то съездила туда, где мама назначала какому-то Алику свидание. Консьержка сначала ничего не хотела говорить, но Саша дала ей денег и та рассказала, что комнату, которая интересует девушку, снимает очень красивая женщина лет тридцати, и описала ее внешность. Саша в описании узнала свою мать. Впрочем, она и не сомневалась в этом.
    Но именно этот случай, а точнее то, что ее мать на деньги отца снимает себе квартиру, в которой встречается с разными мужчинами, заставил Сашу обо всем таком сильно задуматься. И в конце всех своих размышлений Саша пришла к одному очень важному для себя решению. Она дала себе слово, даже клятву, что никогда не станет изменять мужу. Лучше уж развестись, если мужчина больше не нужен, чем обманывать, как будто воруешь что-то. А ничего ведь не воруешь, человек сам себе принадлежит. Разонравился муж, возьми и уйди от него, разведись, а не прячься, а потом выдумывай, где ты была и что делала.

*   *   *
    Саша возненавидела Вадика. А вот Антона она теперь полюбила так, что невозможно было представить, что так можно любить. У нее в груди в солнечном сплетении все ныло болело от того чувства, которое она испытывала к нему.
    Но что делать, она не знала. Как она теперь с ним встретится, как будет разговаривать, как будет смеяться его шуткам, как сама будет шутить. Как это можно после того, что она сделала.
    А через час Антон будет ждать ее на их холме. У нее с Антоном был свой холм, где они оставались вдвоем, только они и больше никого. На этом холме, с противоположной от реки стороны лежал огромный валун с трещиной на боку.

*   *   *
    Антон ждал уже целый час, Саша не появлялась. Правда, она и раньше опаздывала, но не на час. Самое больше минут на двадцать.
    Наверное всю ночь танцевала, а теперь спит, — подумал Антон.
    Но только он подумал это, как увидел Сашу, идущую с другой стороны холма, не оттуда откуда он ее ждал.
    Антон улыбнулся и махнул рукой.
    Саша не ответила на его приветствие. Она шла как-то вяло, неохотно. Потом все же слабо махнула рукой ему в ответ.
— Устала? — улыбнулся Антон, когда Саша подошла и остановилась возле него.
    Она не ответила, отвернулась и стала смотреть на реку. Но только казалось, что она смотрела, она думала, как сказать Антону, что она натворила. Страшней всего было то, что она чувствовала такую нежность и такаю любовь к нему, что не сомневалась, никогда и никого она так любить не сможет, если вообще сможет кого-то любить.
    Женщины часто перекладывают свою вину на других, особенно, когда это касается мужчин. Это вроде инстинкта самосохранения, только что он сохраняет непонятно. Мужчины всегда во всем виноваты. И даже если жена изменила, то виноват в этом все равно муж. И только в одном случае все по-другому. Когда женщина влюблена. Влюблена не в секс с каким-то мужчиной, а влюблена по-настоящему, когда влюблена ее душа, а не тело. Тогда все наоборот. Женщина начинает винить себя и тогда, когда виноват мужчина, она готова на любое самопожертвование, готова простить все и всю вину взять на себя. Готова умереть за любимого мужчину или вместо него.
    Еще полчаса назад Саша лежала на диване и думала, что Антон уже там на их холме, ждет ее, а она не пойдет туда. Ей было трудно туда прийти. Потом неожиданно для себя вскочила и почти бегом направилась в сторону холма. Но вдруг остановилась и повернула обратно. Но, дойдя до дома, снова развернулась и снова пошла, но теперь уже медленно, все еще думая, идти или не нет.
    А потом Саша стала думать о другом. Вот она скажет ему, что он подлец и что она ему за это так же точно отомстила. А если он скажет, что ничего подобного не было, что он был на работе.
    И тут Саша испугалась. А если Оля обманула ее? Ведь правда, почему она раньше ничего не говорила ей. И почему Вадик вдруг сразу оказался около нее, как будто что-то знал? И вел он себя так, как будто знал, что именно Оля ей рассказала.
    Но зачем Оле устраивать такую подлость? Если только Вадик ее подговорил.
    А Антон повернется и уйдет и еще назовет ее как-нибудь. Нет, обзывать он ее никак не станет, он уйдет молча, потому что Антон такой. Но если он уйдет, то зачем тогда говорить. Вот если бы он простил ее, пусть даже ударил, дал пощечину, пусть очень сильно и очень больно, она заслужила и большего, но после этого простил бы, забыл бы все и больше никогда не вспоминал. И все бы тогда стало как прежде.
    Саша почему-то уже не думала, что Антон обманывал ее. Она забыла, что ей говорила Оля, не думала уже об этом, а только помнила Вадика и его хриплые противные вскрики, "моя, моя, моя".
    Нет, по прежнему все не будет. Антон не простит. Отец как-то сказал, Саша уже не помнила по какому поводу, но это не важно, а важно, что он сказал. Он сказал, что простить может тот, кто не верит, не доверяет, а когда один человек доверяет другому полностью, до конца, без сомнений, тогда если другой обманет его, то тот, кто верил не простит обмана.
    А Антон ей верил. Саша это знала. Он вообще был очень доверчивый и его так легко можно было обмануть. Но если человек такой доверчивый, тон и сам тогда не может обманывать. И Саша снова вспомнила, что ей рассказала Оля. И теперь она еще больше стала сомневаться, что Оля сказал ей правду. А вот она обманула Антона. Только не на словах, а еще хуже. Или что, сказать Антону, что она не хотела, но только этот Вадик такой, что ему легче дать, чем отказать. Что он насильно ее заставил. Какой дурак поверит в такое, ведь Вадик не бил ее, не угрожал, а только говорил, что  любит. Чтоб он подавился своей любовью.
    И снова подумала, что если он уйдет, то зачем тогда говорить? Он тогда всю жизнь будет вспоминать ее и думать всегда будет плохое. Но если не сказать и они останутся вместе, тогда еще хуже, тогда она всю жизнь будет помнить это и сама будет думать о себе плохое. Сама себе будет противна.
    Потом Саша подумала, что может ничего не говорить. Она уже скоро улетит в Москву. И почти год пройдет прежде чем они встретятся снова. Но ведь можно и не встречаться. Просто не отвечать на его звонки или говорить по телефону, что занята и не может встретиться.
    Нет, у нее так не получится, у нее не хватит воли не встретиться с ним, потому что слишком сильно она его любит. А если даже и хватит, он ведь может к ней домой зайти, он знает ее московский адрес.
— Знаешь, — повернувшись к Антону заговорила Саша и голос ее был спокойный и ровный и она смогла даже грустно улыбнуться, не зря же она была актрисой, — я должна сказать тебе одну вещь. Только ты не расстраивайся, ладно. Я давно хотела сказать тебе это, но как-то все не получалось.
— Говори, — сказал Антон и тоже улыбнулся, только не грустно, как Саша, а очень по-доброму.
    И от этой его улыбки у Саши чуть слезы не покатились из глаз. Но она сумела сдержать себя, не расплакаться.
— Понимаешь, я не говорила тебе этого, думала, не обязательно. Но сейчас я понимаю, что глупо поступала.
    Антон смотрел на нее, ждал, что она скажет, а Саша видела в его взгляде любовь. Да и взгляда не надо было, она чувствовала это всем своим телом. Всей собой, всем, что она есть.
— Ну, в общем, понимаешь... У меня есть жених. Мы с ним решили пожениться, когда я вернусь.
    Антон смотрел на нее и, кажется, не понимал, что она сказала.
— Сегодня ночью я улечу, а когда уже буду в Москве, — Саша с трудом подбирала слова. — В общем, мы уже давно договорились, когда я еще сюда улетала. Мы договорились, что на следующий день, как я вернусь, мы пойдем в загс и подадим заявление.
    Зачем, почему она сказал это, Саша сама не понимала, еще за секунду до того, как она начала говорить, она и не думал такое сказать, а хотела сказать правду. И у нее было такое чувство, что это не она сказала, а кто-то другой, за нее.
    До Антона постепенно стало доходить, что именно Саша сказала ему.
— Ты выходишь замуж? — наконец смог выговорить он.
    Саша кивнула головой и тихо сказал: "Да".
— Ну да, я понимаю, — заговорил Антон, словно застеснялся чего-то.
— Ты не обижаешься? — зачем-то спросила Саша.
— Что? Я? Не знаю, то есть я хотел другое сказать, — Антон тоже теперь заговорил сбиваясь, словно не знал, что сказать, да он и на самом деле не знал, но потом вдруг заговорил быстро торопливо. — Я тебя поздравляю. Это не правильно, заранее не принято поздравлять. Но я же тебя не увижу, поэтому вот, поздравляю заранее. Знаешь, мне нужно идти, у меня там дела есть, сразу не сказал. Но в общем, я пойду.
    Он шагнул к ней, наверное, хотел поцеловать ее, как это принято, когда поздравляют, а может хотел, как часто они делали, обнять ее, прижать к себе и тогда они чувствовали себя не двумя людьми, а одним и у Саши всегда в такие секунды появлялось в груди нежная ноющая теплая боль, которая доставляла ей такое наслаждение, какое редко кто мог испытать. Но Антон понял, что делает сейчас не то и остановился.
    Он повернулся и пошел по холму, от Саши.
    Антон шел все быстрее и быстрее, а потом он побежал.
    Саша смотрела ему вслед и ощущала, как в нее входит непонятный болезненный холод. Ей хотелось закричать, разрыдаться, хотелось позвать Антона и сказать правду, вдруг он бы простил ее. Но не разрыдаться не закричать она не могла, ей стало не хватать воздуха и слез в ней почему-то не было. И Саша только стояла и смотрела, как Антон убегает от нее. Навсегда.
    Вдруг нога Антона подвернулась, Саша хорошо это видела, потому что не отрывала от него взгляда. Он, наверное, бежал и не смотрел под ноги и наступил на камень, который вывернулся из-под ноги. И еще Саше показалось, что за мгновенье перед этим, какая-то тень промелькнула перед ним. Но мало ли что может показаться. А Антон покатился вниз по крутому сторону холма, которая опускалась к реке.
    Склон был крутой, Антон катился все быстрее и быстрее. Но Саша бессознательно успела подумать, что он все равно смог бы остановиться, Антон был сильным и очень ловким. Но он катился по склону и Саша видела, что тело его совсем безвольное, словно ватное, словно кукла катиться по этому склону, а не человек.
    Разлетелись небольшие брызги, когда Антон упал в воду. Саша стояла и смотрела и ждала, когда он поднимется. А он лежал и не шевелился.
    Саша вдруг поняла, что-то очень плохое случилось с Антоном. Она побежала к нему.
    Антон лежал на спине и прозрачная вода переливалась через него, через его лицо. Но он не закрывал глаз, он смотрел куда-то вверх, на небо и лицо его было спокойным, только немного грустным.
    Саша схватила его за рубашку обеими руками и вытащила из воды.
— Антон, — Саша взяла его за руку. — Вставай, пожалуйста.
    Антон не отвечал и рука его упала, когда Саша разжала свою.
    Тут только она заметила совсем небольшую треугольную ранку около уха, на виске. Антон, когда упал, видимо, ударился об острый камень. Вода смыла кровь с раны, и больше кровь не шла.
    Покажется странным, но Саше даже мысль не пришла, чтобы бежать, позвать на помощь, врача. Она знала, что Антон мертв, она знала это еще когда только бежала к нему по склону. Как она это поняла? Откуда она это знала? Саша не смогла бы объяснить, но она знала. И она была права. Антон уже мертвым катился с откоса холма.
    Саша встала на колени около Антона, провела рукой по лбу, поправив волосы, потом села, поджав ноги под себя. Внутри нее была пустота, какой она не ощущала никогда. Даже боли не было. Что-то черное, холодное и пустое вселилось в нее. Черная и холодная космическая пустота. И это было страшно, хотя самого страха не было. Не было ни одного желания, даже самого маленького. Ни кричать, ни плакать, даже двигаться не хотелось.
    Почему-то вспомнила брата, Игоря, который говорил, что не знает зачем живет, не видит в жизни смысла. И она сейчас не понимала зачем живет и как брат, не видела смысла в жизни.
    В какой-то момент Саша ощутила, как легкий ветерок погладил ее по волосам и щеке. Это было странным, непонятным ощущением, да и ветра не было. И странным еще было, что этот ветерок дул сверху вниз, как не бывает и не может быть, сначала он коснулся и погладил ее волосы, а потом опустился и погладил по щеке.
    Словно маленькая искорка появилась внутри Саши. Одно чувство вернулось к ней, оно было совсем слабым, но хоть что-то в ней появилось. Но и это чувство было чувством потери, чувством того, что случилось такое, что ничем никогда никак уже не исправишь, никогда не вернешь.
— Я обманула тебя, — сказала Саша Антону. — Нет никакого жениха и никто мне кроме тебя не нужен.
    Голос ее был тихим, почти не слышным.
    Сколько так Саша просидела около мертвого тела Антона она не знала. Кто-то увидел ее с другого берега реки. Пришли люди и забрали тело Антона и ее отвели домой.
    Ночью ее посадили в самолет и через пять часов она была в Москве. Сашу встретил отец. Но она не почувствовала радости, как прежде, когда увидела его.

*   *   *
    Саша вернулась в Москву первого сентября. Но она не пошла в училище ни в этот день ни на следующий ни на третий, она оставалась дома и почти не выходила из своей комнаты.
    Она знала, что она виновата в смерти того, кого она любила больше всех на этом свете.
    Саша не хотела никого видеть и ни с кем разговаривать. Только иногда с отцом. И те несколько слов, которые ей приходилось сказать, вызывали в ней тяжелое чувство ненужности этих слов.
    Было странным, что несмотря на боль Саша спала спокойно, без кошмаров. Видимо срабатывал какой-то защитный механизм. И просыпалась всегда с каким-то радостным счастливым чувством. Но это длилось секунды. Тут же вспоминала все и боль словно ударяла изнутри. Потом начинала жечь холодом. Это было страшно. Саша не думала, что могут быть такие мучения.
    Прошла неделя, прежде чем Саша вышла на улицу.
    День был солнечный и теплый, а до этого все время шли дожди. Саша смотрела на людей на улице, видела, как некоторые разговаривают и улыбаются и даже смеются, а кто-то шел один, не разговаривал не смеялся, но у него тоже было счастливое выражение лица. Раньше Саша не замечала счастливых лиц, а точнее, не обращала на это внимания, возможно потому что сама была такой же и считала, что быть счастливой это нормально. Нет, не всегда она и раньше была счастливой, была и грустной и расстроенной, могла быть недовольной и даже раздраженной, могла даже плакать, но это редко, но лица людей на улице тогда для нее сливались какое-то одно обычное лицо. Но и когда Саша сама была чем-то расстроена, она не считала, что это ненормально, что есть другие люди, радостные и счастливые. А сейчас это ей казалось неестественным, неправильным, казалось эти люди чего-то не понимают, поэтому они и счастливы и довольны.
    Сашу удивляло, как они могут радоваться чему-то, быть почему-то довольными, разве они не знают, что все равно они все умрут. Так зачем тогда живут, чему радуются. Ее это удивляло, но без всяких эмоций, в этом удивлении было безразличия.
    А вот умереть... в этом, наверное есть что-то хорошее. Может люди этому и радуются, что когда-то, но все равно умрут.
    Эта мысль показалась Саше интересной.
    И вдруг она увидела Антона!
    Антон шел по другой стороне улицы в одном с ней направлении, чуть впереди нее.
    Саша на мгновенье остановилась, не веря себе, а потом сорвалась с места и побежала через дорогу.
    Сигналы машин, скрип тормозов, а потом и ругань водителей ей вслед, этого ничего Саша не замечал, не слышала, не обращала внимания.
    И вот она уже рядом Антоном. Еще секунда и она бы обняла его и стала целовать на улице при всех и пусть все видят, какая она счастливая.
    Но Саша не стала его целовать и не обняла и даже не прикоснулась к нему. Потому что это был не Антон. Это был совершенно незнакомый парень. И он даже похож не был на Антона, вообще ничего общего. Нет, что-то общее было. Этот парень был приблизительно такого же роста и плечи у него были такие же широкие, крепкие. Ну, и цвет волос похожий. Но все равно, ничего общего не было. Как ей могло показаться, что это Антон?
    Когда она повернулась и пошла в другую сторону, ей стало еще хуже, еще тяжелей. Мгновения надежды отняли у нее последние силы. И еще она подумала, что это у нее нервное заболевание начинается, потому что даже если бы этот человек был похож на Антона, разве Саша не знает, что Антон умер.
    Пошел мелкий дождь, но солнце не переставало светить. Теплый, не осенний дождь.
    Саша вспомнила, что какая-то мысль показалась ей необычной и интересной, перед тем, как ей почудилось, что она увидела Антона.
    Саша не сразу вспомнила эту мысль. Все умрут. Да. И она умрет. И это будет счастьем. Настроение Саши изменилось. Она поняла, что все равно умрет, но и еще поняла, что может умереть в любое время, когда ей захочется.
    С этой мыслью боль внутри нее ослабла. И теперь Саша знала, что она должна сделать.
    Она быстро, почти бегом направилась обратно домой. Она спешила, потому что боялась, что Игорь вернется. Когда она уходила из дома, его не было, он куда-то ушел. Надо успеть прийти домой до того, как он вернется.
    Саша знала, где Игорь прячет то, что ей нужно. От сестры он не скрывал своего тайника. Правда, он не знал, что и для отца его тайник не секретное место. Как-то Андрей Семенович сказал Саше, что заставлять Игоря силой отказаться от наркотиков бессмысленно, так пусть уж лучше дома, чем по притонам.
    Когда Саша пришла домой, там никого не было. Она обрадовалась, что ей никто не помешает.
    Игорь не только не скрывало Саши, где он прячет героин, но и пару раз при ней кололся. Даже не при ней, а она помогала ему, когда он был в таком состоянии, что не мог сам приготовить себе "дозу", как он называл.
    Саша плакала, когда он ей объяснял, что и как нужно делать.
    Почему Саша это делала? Да все просто. Можно, как поступили бы многие, отвернуться и уйти, сказав: "Делай что хочешь, я помогать тебе не стану". Саша считала это примитивным лицемерием. Вот и все объяснение.
    Потом, когда наркотик был уже в крови, Игорь говорил:
— Прости, я знаю, что я сволочь, что заставляю тебя делать это.
    Саша обнимала его и сквозь слезы отвечала:
— Ты не сволочь, ты просто мой несчастный брат.
— Нет, я сволочь, — повторял Игорь. — Если бы не был сволочью, давно бы уже освободил вас от себя.
    Потом он уходил в себя, свои видения, мечты.
    Саша достала из тайника, который ни для кого тайником не был, небольшой пакетик с белым порошком. Там же в тайнике была почерневшая ложка, зажигалка, шприц, жгут. В общем, все необходимое.
    Саша отсыпала порошка раза в три больше, чем когда делала это для брата, хотя и знала, что для непривыкшего человека хватило бы и одной дозы. Но так будет надежней, решила она.
    Она все приготовила, как это делала для Игоря.
    Саша долго не могла попасть иглой в вену. Пришлось туже перетягивать руку жгутом и долго сжимать и разжимать кисть. Наконец, в шприце появилась ее кровь, когда она слегка потянула поршень в обратную сторону. Тогда Саша медленно ввела содержимое шприца в вену.
    Сашина боль сразу прошла. Стало безразлично-хорошо. Потом все исчезло.
    Мать в то время, когда Саша вернулась, была дома. Надя была занята макияжем. А первым увидел, что случилось с Сашей Игорь. Он опоздал минут на десять. Он и позвонил отцу и вызвал "скорую". "Скорая" приехала через минут через сорок.

*   *   *
    ... Какие странные образы, прекрасное в них перемешано с ужасным и холод и тепло одновременно, тоже перемешаны, их видно. И видно, что холод не становится теплее соприкасаясь с теплом, а тепло не становится холоднее. Но вот все расплывается в каком-то странном незнакомом свете и исчезает.
    Дождь где-то уже далеко теперь и в проеме окна видна радуга. Удивительная радуга, в которой не семь цветов, а так много, что не сосчитать. И эти цвета в радуге так необычны, те, что за красным, просвечивают даже сквозь стены, но особенно красивы после фиолетового, всю жизнь можно любоваться. Но откуда они взялись неизвестные невиданные цвета? "Всю жизнь можно любоваться"? Какую жизнь?
    Люди. Знакомые лица. Игорек, отец, мать. Но есть и незнакомые, они в белых халатах. Это врачи. Все ведут себя как-то странно, нервно. Не все, врачи спокойны и сосредоточены.
    А на диване лежит красивая девушка. Глаза ее почему-то закрыты. Ее лицо так знакомо. Даже привычно.
    "Знакомо... Привычно... Где видела ее? Ну конечно... ЭТО ЖЕ Я!
    Что это значит?.. Не понимаю... Или... Мое тело перестало жить?!
    Да, это так."
    И получается, ничего неестественного в их поведенье нет. Отец переживает так сильно, как этого с ним никогда не было. Странно, но сейчас Саше его нисколько не жаль.
    "Я все же красивая. Была. Но тоже странно, нет любви к своему телу, как это было прежде. Наоборот, чувство облегчения, что освободилась от него. Теперь не будет боли".
    Не успела Саша так подумать, вспомнить, как закричала от вернувшейся боли.
    Точно так же было в последнее время, когда она просыпалась утром. Сначала радостная счастливая, через мгновенье вспоминала все. И снова боль.
    Боль такая же, как и прежде. Нет, не совсем такая. Что-то изменилось в Сашиной боли. Да изменилось. Теперь боль не внутри нее. Теперь она окружала Сашу. Такое чувство словно ее засунули в какой-то большой контейнер наполненный кусочками сухого льда, замерзшей углекислоты, потому что боль такая, будто обжигает холодом. И этот контейнер — вселенная, потому что Александра чувствует сейчас, боль приходит именно оттуда.
    Она не сдержалась и снова застонала, стон превратился в крик, пронзительный и громкий. И тут же замолчала, испугалась, что крик услышат.
    Да что-то все же изменилось, раньше боль не давала ей даже застонать. Конечно, раньше боль была зажата в ее теле, и тело давило на эту рану, как если бы ее сдавили обручем. И может быть усиливалась болью тела, нервами и нервными узлами. Теперь та боль, которая передавалась телу, исчезла. Теперь ее боль — открытая рана.
    И раньше Сашины стоны не слышны были даже ей самой, их заглушала оболочка, ее тело.
    Слышал ли кто-то кроме нее этот крик? Нет, никто не слышал. Но по лицам тех, кто был в комнате, Саша видела, что всем стало не по себе. От крика ее стакан с водой упал с края стола и разбился. Люстра стала чуть покачиваться.
    Но обратив внимание на людей в комнате, стараясь понять, слышат ли они ее крик или нет, Саша сама стала слышать, о чем они говорят.
— Все, — сказал человек в белом халате.
— Что значит "всё"? — спросил отец Александры и голос его дрожал.
— Мы уже ничем помочь не сможем, — ответил врач.
— Так что вы стоите, везите ее туда, где ей смогут помочь. Везите ее в реанимацию. Что-нибудь же можно еще сделать.
    Никогда прежде отца не видела Саша таким, в его голосе сейчас слышалась истеричность.
    "Глупо. Зачем что-то делать со мной? — думала Саша. — Тело мое перестало двигаться, ну и что. Я есть, я осталась, только стала другой, сбросила ненужное тело, как змея старую шкуру".
    Пока для Саши мало что изменилось. Но она понимала, что скоро все станет совсем, совсем другим. Она знала, слышала, самоубийство — страшный грех. Но почему? Она только хотела избавиться от боли. Разве это ненормально, разве это не естественно для любого существа? И если у человека болит зуб и он пошел и удалил его, избавился от части себя, теперь давайте судить его за это?
— Простите, — сказал врач, — но ей уже ничто не поможет.
— Что значит "ничто"? — сорвался на крик отец, чего с ним, сколько Саша знала его, не было никогда. — Я заплачу любые деньги. Только сделайте что-то. Спасите ее.
    И именно в это время Саша поняла, а потом и увидела, что в комнате есть кого-то еще. Этот кто-то тихо стоял в стороне и наблюдал за происходящим. Удивительно, почему никто не замечал его, тем более, что он так странно одет. На нем темно-фиолетовый до пола плащ с большим капюшоном, который полностью скрывал его лицо.
    В тот момент, когда Сашин отец закричал на врачей, требуя, чтобы они еще что-то сделали, незнакомый в плаще, откинул капюшон за спину. Саша увидела лицо красивого мужчины лет тридцати, может чуть больше.
    Он посмотрел на нее и сказал:
— Идем. Пора.
    Мужчина как бы сказал это и как бы не говорил и слова его Саша слово бы услышала в себе.
— Куда? — спросила она и тоже будто бы ничего не сказала, но и все же она сказала это слово.
— Не удивляйся, — заметил ее удивление мужчина, — привыкнешь очень быстро.
— Куда мы пойдем?
— Все увидишь сама. Идем.
    Возможно, Саше стало бы страшно. Но не сейчас. Боль заглушала все. Ни страха, ни интереса, ни просто любопытства. Когда-то она видела по телевизору, такого нельзя показывать, считала она, но это показали: волки отогнали от стада антилопу и набросились на нее, не убили, а сразу стали есть, наверное, голодные слишком были. А антилопа лежала на земле и молча смотрела, как ее едят и, кажется, плакала.
    "Ей все же лучше, — вспомнив ту антилопу, подумала Саша. — Я плакать не могу. Хотя не правда, теперь могу кричать от боли и никто не слышит. Нет, этот, что пришел за мной, в плаще, он слышит, я это знаю".
    Мужчина достал откуда-то, Саша не поняла откуда, такой же, как у него плащ. Протянул его ей. Нет, тот плащ, который мужчина протянул Саше все же отличался, от того, что был на нем. У мужчины плащ с внутренней стороны блестел как полированное серебро, а тот, который он дал Саше, был с обеих сторон одинаковый, темно-фиолетовый.
    Она взяла протянутый плащ и только когда накинула его на плечи увидела себя. Бессознательно запахнула плащ, хоть и не чувствовала неловкости или стыда. Но капюшоном голову не стала покрывать.
— Моя боль не прошла, — сказала Саша мужчине, как будто бы он должен знать о ее боли.
    Оказалось знал.
— Твоя боль не в твоем теле была, а в тебе самой.
— Я хочу от нее избавиться.
— Ты убила свое тело, не выполнив того, что должна была выполнить. Твоя боль останется с тобой навсегда.
— Нет, — в Александре появился страх, что она никогда не избавится от этой боли, лучше еще раз умереть, но, как себя убить теперь, этого она не знала.
— Опять ты думаешь о смерти, — сказал мужчина.
— Как ты узнал?
— Ты не научилась скрывать свои мысли. Но этому быстро научишься, — объяснил он. — Ты заслужила свою боль. Но главное не это.
— Что тогда?
— Ты не знаешь настоящей боли. Когда была ты в плоти, плоть ограничивала возможности страданий, она не выдержала бы и тысячной доли тех мучений, которыми могут наказать тебя теперь, когда от тела ты освободилась.
— Почему?
— У плоти есть предел и когда его переходишь, то разрывается связь тела и тебя самой. И называют это сумасшествием.
— Я хочу увидеть Антона.
    Саша сказала это и в ней появилась надежда, что она его увидит. Ну, конечно увидит, ведь теперь она такая же, как и он, без этого ненужного неуклюжего тела, которое только ограничивало ее возможности, способности, как скафандр. Саша видела по телевизору космонавтов в скафандрах. Разве потанцуешь в скафандре. Даже ходить и то трудно. А теперь она свободна.
    Но не это для Александры главное, теперь она сможет увидеть Антона. Она подумала об этом и боль ее ослабла. Саша почувствовала себя свободней.
— Его ты не увидишь никогда.
    Боль снова сдавила ее. Но уже не так сильно, как прежде. Наверное, надежда все же осталась. А говорят надежда умирает последней. Но получается надежда совсем не умирает, а остается вместе с тобой, хоть и нет глупого ненужного тела.
— Тогда я не пойду никуда, потому что мне все равно.
— Остаться хочешь в этом трехмерном мире? — спросил мужчина и в голосе почудилась насмешка. — Тогда уж точно навек останешься ты с этой болью. Озлобишься от боли. И будешь призраком ходить. Вредить всем людям станешь.
— Я не хочу никому зла.
— А Вадик с Олей?
    Он спросил, назвал их имена и Александра поняла, он прав. Но почему сказал он и про Олю?
— Останешься здесь, станешь злой, захочешь делать зло, — продолжил он. — В тебе есть сила, которая есть мало в ком. Вспомни стакан разбитый, как закачалась люстра вспомни, когда ты закричала.
— Есть сила? Я сильней тебя?
— Не сейчас. Сейчас ты как младенец.
— Ты сказал: "Тогда уж точно останешься навеки с этой болью". Так значит, она может уйти моя боль?
— Я сказал больше, чем мне разрешено. И говорю с тобой дольше, чем мне разрешено.
— Почему ты говоришь дольше? Можешь приказать. Ведь я еще слабей тебя. Ты сам сказал.
— Приказывать тебе я не могу, могу только сказать, что ты должна делать. И делать, как я говорю, для тебя лучше, чем не делать. Идем.
    Александра не стала спрашивать, почему он не может приказывать ей. Она пошла с ним, оставив своих близких со своим телом, с бывшим ее телом. Пусть делают, что захотят с ним, теперь ей до него нет дела. И странно, близкие ей раньше люди, чем дальше уходила она от них, тем безразличнее становились ей.
    Они шли, но как-то странно это было. Александра и пальцем не шевелила, а они как будто бы и правда шли. И, кажется не быстро шли, но двигались так быстро, что Александра не успевала рассмотреть, где они.
    Мужчина ей сказал, что не увидит она Антона никогда. Но Александра не поверила ему, и еще не поверила, потому что он сказал, что если не пойдет с ним, то навсегда останется со своей болью. Значит, она может от нее избавиться. И сознание этого делало боль не такой сильной, как прежде. Боль не прошла совсем, но стала тише, потому что появилась надежда.
    Это как если человеку сказать, что он смертельно болен, он сильно испугается. А потом сказать, что есть новое лекарство и может быть он останется жив. И страх у человека станет меньше, потому что появится надежда.
    Александра увидела перед собой огромную гору. Казалось на нее подняться невозможно. Но несколько мгновений и они были наверху. Огромный кратер. И когда Александра заглянула внутрь, увидела огонь и огненную жижу.
    Она посмотрела вокруг. Неприятное зрелище. Пустыня заваленная камнями. Некоторые камни даже перекатывались, такой сильный был внизу ветер. А здесь, у кратера вулкана совсем тихо. И тихо было, когда они внизу стояли у этой горы, на вершине которой огненный кратер. И вокруг ничего кроме камней, до самого горизонта во все стороны. И дальше темнота. И вверху темнота. Но почему-то видно каменную пустыню как днем, как в пасмурный день, когда небо закрыто тучами. Но небо было черным.
— Ну вот, почти пришли, — сказал провожатый. — Прыгай.
— В огонь? — удивилась Саша.
— Он тебе не страшен.
— Я не боюсь. Просто странно. Все говорят о каком-то туннеле, в конце которого свет. А тут кратер вулкана и лава.
— Есть и туннель, но он не для тебя. Он не ведет туда, где быть тебе положено.
— Самоубийцам гиена огненная предназначена, а не свет в конце туннеля. Да?
— И свет в конце туннеля не только для святых. И что такое святость... Впрочем, — прервал мужчина сам себя, — узнаешь, если посчитают, что должна узнать.
    Александра не стала больше спрашивать, она прыгнула в огонь.
    Заметила только, как мужчина тут же прыгнул вслед за ней. Словно боялся, что она убежит от него. Куда она могла убежать, интересно?
    Огонь обволакивал всю ее, как вода, когда ныряешь в воду. Но не жег и уж не охлаждал, конечно.
    Провожатого своего Александра не видела, но опускалась сквозь вязкий огонь все ниже. Хотя, кто знает, где низ там, а где верх.
    И вот, в какое-то мгновенье огонь исчез. И Александра уже стояла на чем-то твердом. Хотя с того момента, как умерла, не ощущала, что под ногами что-то есть. А вот сейчас стояла.
    Это был огромный зал, освещенный тысячами факелов. Нет, не зал, скорее коридор. Но такой огромный, что до боковых стен его пришлось бы долго идти, если бы такой был на Земле.
    Александра проговорила мысленно: "если бы был такой на Земле" и подумала: "А почему я решила, что я не Земле?". Но странно, но почему-то она уверена была, что уже не на Земле, а где-то в другом месте.
    И здесь еще в этом зале, который, скорее, коридор, квадратные колонны были, в них тоже факелы горели. А стояла Александра на полу похожем на мраморный. Как будто под ней черный мрамор. И колонны и боковые стены такие же, из мрамора. Хотя уверенной в этом она быть не могла. Александра посмотрела вверх, думала увидеть ту огненную дыру, через которую сюда попала. Но потолка не увидела, только черная пустота.
    И в обе стороны в длину этого коридора, тоже уходила черная пустота, освещенная факелами, свет которых растворялся вдали.
    Мрачным был и страшным тот коридор.

Глава 3

Три смертных греха

    И тут в ней в Александре появилась мысль, которая испугала ее еще сильней. А вслед за ней другая.
    Другая мысль была такой: теперь она может бояться, а раньше, Там, она не боялась, но теперь, когда появилась надежда, боль немного ушла и она снова начала уметь бояться. Почему?
    А первой мыслью, которая испугала, ее была такая мысль: огромный коридор без начала и конца, быть может это и есть ее наказание, и теперь она пойдет в любую сторону по этому коридору и так будет идти вечно, всегда-всегда и совсем одна и это никогда не кончится. Это страшно, любой согласится.
    Но все же самое страшное, — думала она, — это не боль, а когда нет надежды. Страшнее этого нет ничего. Когда нет надежды, как бы нет и тебя самого. И напрасно говорят, что надежда умирает последней, бывает и по-другому, и тогда человек уже не только не хочет, но и не может жить. И вот если этот коридор бесконечность, по которой она должна идти одна, то это и есть потеря всякой надежды, пустота, бессмыслие, и не захочешь больше существовать, но не сможешь не существовать.
    Но в этот момент Александра обратила внимание, что стены коридора не гладкие и ровные, а кажется, там что-то изображено. Это уже разнообразие. А если есть разнообразие, то нет бессмыслия и пустоты.
    Она пошла к одной из стен. Странно показалось вначале, но стены, которые были так далеко от нее, оказались совсем рядом. Она направилась к одной из стен, а она будто сама к ней приблизилась.
    Александра увидела рисунки, барельефы на той стене, к которой подошла или которая сама приблизилась к ней. Но это безразлично.
    Она стала их рассматривать эти рисунки, ей показались они знакомыми. Александра постаралась вспомнить и вспомнила. Если не такое же точно, то очень похожее она видела, когда еще не умерла, когда была между жизнью и смертью, до того момента, когда увидела свое тело на диване. Она видела какие-то картины, где прекрасное было перемешано с ужасным. Там не было ни людей, ни деревьев ни строений, а только непонятные образы, но именно они и вызывали чувство прекрасного и ужасного одновременно. И еще, она словно бы их слышала, как слышат музыку, хоть музыки и не было никакой, и все же она слышала ее в этих образах. Но Александра уже начала привыкать не удивляться.
— Прекрасное творение, — раздался голос внутри нее, но тут же Александра поняла, то это ее провожатый.
    Она обернулась. Тот стоял за ее спиной.
— Такого не создать Там, — продолжил он, — откуда ты ушла без разрешенья, не выполнив того, что выполнить должна была.
— Что это? — спросила Александра.
— Ты знаешь, архитектуру в трехмерном мире называют застывшей музыкой, — стал объяснять он, — но это только образ. А то, что видишь ты сейчас и есть настоящая застывшая музыка.
— Зачем музыку делать твердой? Чтоб сохранилась лучше? — спросила Александра.
— Такого даже мне не приходило в голову, — ответил ее провожатый и сделал вид, что удивился. — Нет, просто это бездарные творения, поэтому их и прилепили сюда, на эти двери. Из-за ненадобности.
— На двери?
— Да, это двери, — подтвердил он.
— А что за ними?
— То, что, возможно, ждет тебя.
— Меня? Можно посмотреть.
— Конечно, — согласился провожатый. — Увидеть сможешь ты частицу из многих миллиардов. За этой дверью, у которой мы стоим, те, кто наказан за один из семи смертных грехов. Но ты увидишь самые легкие наказания.
    И он открыл большую, как ворота дверь.
    И сразу Александра услышала крики, стоны, вопли. Она увидела перед собой большой клубок каких-то тел. И вокруг такие же сплетенья тел. И дальше, дальше в бесконечность уходили тела сплетенные в клубки. Что делали они Саша не поняла вначале, но постепенно стала понимать. Они рвали друг друга истязали и слышались крики: "На, сука, получи" и другие: "Ну разорви же, разорви меня на части".
— Хоть сколько-то членораздельно говорят те, кто недавно здесь, — стал пояснять провожатый. — Которые давно, уже не могут что-то говорить, только кричать способны и визжать. А те, что еще дольше, те неспособны даже застонать.
— Кто это? — спросила Александра.
— Распутники, распутницы, сластолюбцы. А проще говоря, грех похоти на них.
— И они здесь тоже... — начала она, но не закончила свою мысль, потому что и так понято, что хотела сказать, а договаривать такое не обязательно.
— Конечно, они пытаются здесь тоже заниматься любимым занятием, — подтвердил ее провожатый и продолжил объяснение. — Но нет их тел, где нервы и нервные узлы им доставляли наслажденье. Да и всего нет остального. И с каждым мигом их возбужденье и желанье все сильнее, но нет возможности его удовлетворить. Прогнившие насквозь тела, которые вы Там душою называли. Смотри какие язвы и гниенье в них. Ведь после каждого случайного партнера, в них отмирала часть их самих, отмершее гнить начинало. И вот они терзают и на части рвут друг друга, пытаясь получить желанное. Но тщетно. Оторванные части ползут друг к другу и продолжают начатое целым. И разрывают еще больше себя на меньшие частицы. И так до бесконечно малого. А бесконечно малого не существует, всегда есть что-то меньше. Мученья их желания ужасны, и, как уже сказал, усиливаются каждый миг. И каждая частица страдает как целое и муки неудовлетворенного желания каждой частицы собирается в целое и этим еще больше усиливает их мученья.
— Закрой, — попросила Александра. — Я не могу смотреть на это.
    Ее провожатый закрыл дверь.
— Почему ты сказал, что подобное, возможно, ждет и меня? — спросила она со страхом.
— Подобное, — ответил он, — но не это и не за это.
    Он подошел к другой двери. Александра не просила, но он открыл и вторую дверь, а можно сказать, что и ворота.
    Послышалось мычание, как от сдерживаемой боли, вскрик разочарованья, стон неудовлетворения, но не такого, что было за первой доверью.
— Здесь ты увидишь только одного. На самом деле их здесь не меньше, чем за предыдущей дверью. Но все они по своим каморкам разбрелись, попрятались, от любопытных глаз. Они не любят, чтоб кто-то видел их, застал врасплох за их занятием, хотя со временем они перестают что-либо замечать, как тот, что здесь.
— А те, что за первой дверью, разве не любят уединяться?
— Похотливцам нравится, когда за ними наблюдают. Похоть и бесстыдство как одно целое. К тому им теперь все равно уже. А вот которые за этой дверью, бояться лишних глаз.
— А им не все равно?
— Вначале нет. Но позже тоже все равно, как уже сказал, они перестают что-либо замечать.
    Александра посмотрела в приоткрытую дверь. Действительно только один там был. Он стоял на коленях перед раскрытым сундуком. А в сундуке, не сразу поняла Саша, но, услышав звон монет, догадалась, в сундуке золото.
— Здесь скупость, алчность, — пояснил ее провожатый. — От сундуков своих не могут отойти и все мечтают пересчитать свои богатства, которых нет давно у них. Как говориться, с собой не унесешь. Но эти пытаются и здесь скопить и приумножить.
    Тот, который сидел перед сундуком, сунул руки в набитый до краев золотом сундук и попытался на ладонях поднять монеты. Но золото скользило сквозь ладони и оставалось на месте. Но звон слышался.
— Звон слышится, — стал объяснять провожатый, — в воображении его, он слишком явно представляет это, потому и мы звон денег слышим. Как видишь, весь он в язвах и гниенье, как и те. Там, в трехмерном мире, такие все бессмертья ищут, не хотят расстаться со своим добром. Но нет бессмертья тела, что из праха. Как говориться, из праха в прах. Смотри, он снова руки запускает в воображаемое золото свое. А когда их вынет и снова на ладонях ничего, почувствует, что будто потерял, то что в ладони захватить не смог. И словно крыса изнутри его когтями драть начнет и грызть зубами, от жадности и боли от потери, потому что не окажется в ладонях ничего, а для него, как будто потерял он эти деньги или украли их. И язва новая появиться на нем. Чем чаще опускает руки в золото, тем больше чувствует потерь и тем сильней его страданья. В конце концов он превратиться с сплошную язву. Все потому, что Там не он распоряжался деньгами, а деньги властвовали над ним. Он делал все, что золото ему прикажет. Он сделал деньги божеством своим.
    Провожатый закрыл дверь и тут же направился к третьей. Александра хотела сказать, что не надо, но провожатый уже открыл и третью дверь. За этой дверью, как и за первой, до бесконечности сидели. Здесь был песок, пустыня. И все, кто был здесь, молчали. Лишь изредка вздыхали, но так болезненно и тяжело, что кажется, что вздохом порвут себя на части.
— Уныние, отчаянье и тоска, — сказал провожатый. — Они себя калечат молча и беззлобно. Есть, правда и такие и немало, кто с упреком обращается то к Господу, то к Сатане, за то что никто из них ему не помогает.
    Александра увидела, как ближний из сидевших оторвал от себя кусочек, посмотрел на него и отбросил в сторону. От него исходила невыносимая тоска, безысходность, мученье.
— Тут объяснять не надо, — сказала Александра. — Я поняла все.
— Еще бы, тебе и не понять, — согласился провожатый. — Ты сама такая и сейчас немногим отличаешься от них.
— Так значит эта дверь для меня? — спросила Александра и снова страх почувствовала.
— Нет. Я сказал немногим отличаешься, но все же не такая, хоть ты недалеко ушла и даже дальше.
— Что значит недалеко, но дальше?
— Избавиться от тела раньше срока от тоски, отчаянья, то же самое, что перед боем убежать от страха. Дезертировать. Так это называют в Том мире. И здесь, примерно, так же.
— Спросить хотела.
— Спроси.
— Тем, кого обвиняют в похоти, алчности, уныние, всем такие наказания?
— Их никто не обвинял, — ответил провожатый. — А наказанья разные. Я говорил, что покажу тебе лишь легкие страданья. Есть мучения, которые страшней намного. Но и должен заметить, что никто их не наказывает, а наказывают они сами себя.
— И нет прощенья?
— Прощенье в них самих. Им стоит только очень пожелать и отказаться от своих пороков и они освободятся.
— Такие есть?
— Один на миллиард. Ну, например, скупцы. Как я сказал уже их деньги стали божеством для них, а отказаться от божества, тогда весь смысл жизни пропадает. И остается лишь одно — самоубийство.
— Не понимаю, — сказала Александра.
— Чего не понимаешь? Как может быть, что смысла в жизни не находишь больше? Как пропадает он, не понимаешь?
— Нет, это понимаю. Когда нет смыла, нет надежды, жизнь прекращается. Не понимаю другого. Ты словно хочешь объяснить мне, в чем я не права. Зачем? Или так со всеми поступают? Сначала объясняют их вину, а уж потом...
— Почти ни с кем.
— Так почему же для меня такое исключенье?
— Узнаешь скоро. И если честно, я и сам не знаю до конца. Я только выполняю, что мне сказали выполнить.
— И показать велели?
— Да.
— Чтоб поняла я, как глупа? Но разве любовь это глупость? И если тот, кого ты любишь погиб из-за тебя? По твоей вине?
— Никто из-за тебя не погибал, могу сказать лишь это. И еще могу сказать, нам пора идти, нас ждут.
— Кто?
— Увидишь.
— Еще один вопрос.
— Спрашивай, — согласился он.
— Это и есть ад? И это, — она указала на двери, — и есть врата ада?
— Ад? — переспросил провожатый и голосе послышалась насмешка. — Ад каждый создает себе сам. Разве кто-то заставлял тех, кого ты видела становиться такими, какими они стали?
    Он сказал это и снова открыл дверь, которую открывал только что. И Александра не увидела пустыни и уныния духовного, которое здесь было только что и в даль уходило до бесконечности. А теперь за этой дверью чудесную красивую долину она увидела, горы поросшие лесами, и озеро с зеркальной поверхностью воды. И птицы здесь щебетали и пели.
— Так все ненастоящим было, что ты показывал? — спросила Александра.
— Все было самым настоящим и сейчас тоже все самое настоящее. Просто надо хорошо знать, куда ты хочешь попасть.
    Александра прошла в эту дверь. Да, все было настоящим. Только непонятно откуда здесь свет, потому что когда она посмотрела вверх, там не только не было солнца, но самого неба не было, а полная, черней которой не бывает, темнота.
— Ты сказал, что нужно знать, куда хочешь попасть и попадешь через любую дверь. Давай здесь пойдем туда, куда ты ведешь меня. Ведь мне, возможно, никогда больше не придется увидеть ни леса, ни травы, ни озера.
— Попасть можно туда, куда разрешено входить. А в то место, куда мы идем, есть только один путь. Во всяком случае, для нас.
    Александра вернулась назад. Ее провожатый закрыл дверь. И снова она оказалась в освещенном факелами коридоре, который теперь, после того, что она только что видела, показался ей еще более мрачным и страшным.
— Ну, идем, — сказала Александра.
— Идем, — кивнул ее провожатый.
— В какую сторону? — спросила Александра, потому что он стоял.
— В любую, хоть направо, хоть налево.
    Саша не стала спорить. Повернула направо и пошла. Ее провожатый шел сбоку, на полшага отставая.
    Саша не могла понять, определить сколько они шли. Но неожиданно для нее, в какой-то момент все изменилось мгновенно. Только что перед ней была темнота, освещенная факелами. И вдруг Саша сделала шаг и вокруг нее свет.
    Она стояла удивленная. Они оказались в том самом месте, где Саша некоторое время назад стояла, когда прошла в дверь, за которой перед тем было уныние и отчаянье. Зеленая долина, горы, поросшие лесом, озеро с зеркальной поверхностью воды. И птицы так же щебетали и пели.
    Но теперь это место не было пустынным. Невдалеке, у озера стоял кто-то. Их было больше десяти. Все в таких же плащах, какой был на ней. Нет, не в таких, приглядевшись поняла Александра, а как у ее провожатого, потому что она заметила, что внутренняя сторона их плащей иногда сверкала серебром.
— Ты сказал, что через долину эту мы не попадем, куда нам нужно. А нам эта долина и нужна? Или эта не та, а просто похожа на ту, как капли воды? — спросила Александра.
— Нет, та же самая, — ответил провожатый.
— Так зачем мы шли через коридор?
— Но ты же видела, там никого не было.
— Почему там не было никого?
— Мы там слишком рано оказались.
— Могли бы подождать.
— Долго нам пришлось бы ждать.
— Почему?
— Когда нет дня и ночи, к которым ты привыкла, нет движения Луны, а значит ни приливов ни отливов, и не по чему замечать, что что-то изменяется в природе, то время измерялось бы делами, а не часами. Чтобы попасть куда нам нужно в то время, в которое нам нужно, должны мы были пройти тем путем, которым и прошли. Не замечала, поставила ты чайник и ждешь, когда вода в нем закипит, и долго кажется, и кажется, что времени прошло не меньше часа, а вода не закипает. А стоит только каким-то делом заняться, и кажется прошла минута, а обернулась, а чайник чуть весь не выкипел уже. Думаешь только так кажется? Нет, не  кажется. На самом деле время по разному идет для того, кто ждет и того, кто опаздывает. Для того, кто спешит на свидание и того, кто ждет, когда придет, кого он ждет.
— А мы спешим? — спросила Александра.
— Нет, — ответил ее провожатый. — Мы пришли вовремя, не позже и не раньше.
— Значит для тех, кто нас ждал, время не тянулось? — снова спросила она.
— Ты быстро начинаешь понимать, — ответил провожатый и как бы этим похвалил Александру.
    Их тоже увидели. Александра это поняла по тому, что стоявшие посмотрели в их сторону.
— Дальше иди одна, — сказал провожатый и еще сказал: — Только запомни, ты еще не очень хорошо можешь скрывать свои мысли.
    Александра обернулась к нему. Хотела она что-то сказать или нет, сама не знала, может попрощаться хотела, но только когда она обернулась того уже не стало.
    Их было двенадцать или тринадцать, стояли невдалеке от озера. Александра направилась в их сторону.
    Когда она прошла уже половину пути, все стали расходиться. Все, кроме одного. Он остался, он стоял и ждал, когда Александра подойдет.

Глава 4

Что есть истина

    Чем ближе подходила Александра к тому, кто ждал ее у озера, тем больше ее удивляли ее же собственные чувства. Никакого страха не было, а правильнее сказать, страх уходил, он словно испарялся, но появилось непонятное волненье. Но боль осталась.
    Она подошла совсем близко и остановилась.
— Сбрось плащ, — сказал тот, кто ждал ее, — я хочу на тебя посмотреть.
    У него был приятный низкий голос, по-настоящему мужской.
    Саша только собралась выполнить его приказанье, но вдруг ощутила неловкость. Она подумала, что под плащом совсем голая. И стояла, не зная, что делать.
— Не волнуйся, — сказал он, — ты не совсем раздета.
    Александра сразу поверила, сняла плащ. На ней оказалась набедренная повязка и на груди тоже повязка, и та и другая из кожи или чего-то похожего. Подумала, как мужчина узнал, что она стеснялась его? Но вспомнила слова того, кто провожал ее сюда, что она еще не умеет срывать свои мысли. И решила, что будет стараться скрывать их, но только не знала как это делается. Придумала так, будет стараться, чтобы мысли не разлетались в разные стороны, как испуганные воробьи.
    А потом другая мысль появилась. Почему ее тело, которое осталось там, которое умерло, сейчас опять ее. Такого не должно быть, но Александра была такой же, как Там.
    Он снова услышал ее мысли и сказал:
— Ты привыкла. Ты не можешь представить себя без тела, и очень явно представляешь себя, такой, какой была. А то, во что ты веришь не сомневаясь, становится реальным. Как и твои повязки, которые я на тебя надел.
    Подумалось: так значит это он нее одел, хорошо, хоть не в бикини, интересно, он тоже под плащом в набедренной повязке? Здесь принято, наверно, так.
    Не успела Александра все это подумать, он развязал тесемки наверху плаща, где начинался капюшон, снял плащ с себя. Опустил руку вниз и разжал пальцы. Плащ упал на траву.
    Александра ошиблась, никакой повязки на нем не было. А были на нем доспехи похожие на те, какие носили римские воины, цвет их был темный, но не черный и они не блестели, а как бы матовыми были. Только на голове шлема не было. А вот лицо притягивало взгляд, волевое и еще в нем мужское обаянье необыкновенной силы. В общем, он был такой, с таким не каждый другой мужчина захочет ссориться.
    Саша не удержалась от глупого вопроса.
— Как это можно? — спросила она.
— Мысль, как известно даже на Земле, материальна, нужно только уметь из мысли создать что-то, — объяснил он. — Здесь это просто. Но и в неизменяемом трехмерном мире, откуда ты ушла без разрешения, не сделав того, что должна была сделать, тоже возможно создание материальных вещей, но для этого нужны умение и сила и еще материя, вещество, из которого что-то создать хочешь. Вспомни как разбился стакан и закачалась люстра от твоего крика, но не было не движения воздуха ни звука, только твои чувства. Мысль может даже создать себе тело в том трехмерном мире. Но для подобного нужно иметь много сил и много воли, ну и умение.
    Саша ничего не поняла. Но не совсем ничего не поняла, потому что спросила:
— Почему же скупцы не создадут себе здесь настоящие деньги, как ты доспехи?
— Доспехи я себе не создавал. Их сделали другие мастера. А что касается скупцов. Какая же воля у рабов. А они продали себя в рабство золоту. Но это все тебе уже сказал тот, кого я за тобою посылал.
— Ты за всеми кого-то посылаешь? — спросила Саша.
— Я ни за кем. Но сказано: много званных, но мало избранных.
— Ты цитируешь Евангелие? — Не то, чтоб Александра удивилась, но это показалось ей странным.
— А почему нет, если то, что говориться в Евангелие — правда. Разве не было у тебя такого, что не нравился какой-то человек, но нравилась его игра на сцене. Ты говорить бы стала, что он плохой артист?
— Нет.
— Вот и ответ. Наши симпатии и антипатии не должны влиять на оценку способностей и духовных качеств.
— Понятно. Непонятно только к чему ты это сказал.
— Ты была избранной.
— Я?
— Да. И поэтому твой поступок во множество раз большее преступление, чем уход просто званного. Даже я не смог бы спасти тебя. Но есть то, что вину твою смягчает.
— Что значит, быть избранным? — спросила Саша.
— Как пример, возьмем лекарство, — стал объяснять мужчина. — В какой-нибудь таблетке самого лекарства сотая, а то и тысячная доля, она и лечит, а остальное просто наполнитель, от которого ни пользы ни вреда. Так и избранный, он должен что-то в мире том изменить, в отличии от большинства, чья жизнь ничто не изменяет и не влияет ни на что.
— Моя вина — самоубийство?
— Да. А правильнее — бегство.
— Так значит то, что должна была я сделать, останется не сделанными?
— Почти всегда есть кто-то еще, кто сделает то, что ты не сделала. Но о тебе не думал я, что ты такой слабой окажешься. Но об этом позже.
— Не думал? — удивилась Александра. — Вот уж не знала, что кто-то думал обо мне. Но скажи, что же вину мою смягчает?
— Но все же не слабая, — не сразу ответил он на ее вопрос, а продолжил свою мысль. — Мало кто так смело держится и честно признает свою вину.
— Я еще не признала своей вины, я только уточнила, — не стала сразу соглашаться Александра, потом спросила: — А как другие держатся?
— Никак. Почти все ушедшие из жизни по своей воле, оправдываются, стонут, винят других, прощенья просят и готовы хоть собакой, хоть крысой вернуться, откуда убежали, чтоб искупить свою вину.
— И возвращаются?
— Некоторые, да.
— Нет, крысой не хочу, — сказала Саша. — Так все же, что вину мою смягчает?
    Ей действительно было это интересно, а правильней не интересно, а важно знать. Но почему это было так важно для нее, этого Александра и сама не смогла бы объяснить.
— По своей воле из жизни той уходят по разным причинам. Потеря денег или долги. Страх перед расплатой за подлость, или трусость. Страх перед наказаньем за совершенное. Бессмысленность, которой кажется им жизнь. И много есть других причин, которые сама ты знаешь и названия которым — слабодушие и трусость. Но есть одна причина, которая вину смягчает.
— Что это за причина?
— Любовь. Когда мужчина любит женщину или женщина мужчину, или любовь родителей к ребенку. Говорят, что Господь не посылает испытаний, которые не вынес бы человек. Неправда, посылает. Каждая ли мать может вынести, когда ее ребенок у нее на глазах погибнет, утонет, например. Сходят с ума. А сумасшествие не испытанье. Сумасшествие то, когда рвется связь между физическим телом и тем, кто им управляет. Какое может быть испытанье, когда человек перестает осознавать действительность свою, не видит мир, в котором живет, таким, какой он есть. Как можно ездить на автомобиле, у которого ни руля ни тормозов?
— Но и любовь, — продолжил он, — не каждая достойна снисхожденья. Если любовь основана на чувственности тела, когда физическая близость главное в любви, такой любовник вгорячах с собой покончив, начинают скоро ненавидеть того, из-за кого ушел из жизни. И это потому, что чувства их начало брали от чувственности тела. Твоя любовь была другой. Не тело о мужчине тосковало, а ты сама, та, что здесь сейчас стоишь. И продолжаешь и сейчас страдать и мучиться. И уже это наказанье по себе само. Но и не искупленье.
— Я не хочу об этом говорить.
— Я тоже, ты сама спросила, я ответил.
    Он прав, — согласилась мысленно Александра, — сама спросила и теперь мучения усилились мои.
    Она постаралась сдерживать себя. И, кажется, у нее это получалось. Но непонятно почему вспомнила отчаявшихся.
— Скажи, почему отчаянье считается смертным грехом? Согласна, есть те, кто перестает бороться и все клянет и плачет, что не везет. Но ведь так бывает, что человек годами добивается своего. А все не получается, постоянно что-то мешает и разрушает его замыслы. И не его вина. Он долго довивался своего, иногда ленился, но часто работал до изнеможенья. Бывали минуты отчаянья, но их он побеждал и продолжал трудиться. Но в последний миг, когда казалось, что вот, наконец добился своего, все рушилось. Он впадал в отчаянье, но побеждал себя и начинал все снова. И снова, как и много раз до этого, казалось победа близко, он добился, но опять случалось что-то, что не зависело от него и все рушилось. Как  быть с подобным?
— Такое у него предназначение в том мире.
— А как же то, что талант нельзя зарывать? А если он талантлив, или даже гениален, но все складывается так, что не может он проявить себя. Ему мешает кто-то, в последний миг, как уже сказала, все рушится. И вот он уже почти старик, ему под шестьдесят, у него талант, который в землю зарывать нельзя. Он гений. А кто-то талант его зарывает. И как уже сказала, не просто талантлив он, он гениален. Но кто-то губит гениальность. И вот он старый. И понимает, что ничего добиться не сможет теперь. Как не отчаяться, когда он столько сил приложил, а все впустую и талант его впустую был дан. А может и не дан, не чей-то дар, а гениальность в нем самом заложена была. Кто виноват, что он отчаялся, когда талант его зарыли и погубили смысл всей жизни. Он так и не сделал ничего, хоть был способен на многое и добивался, но так и не добился. По чьей вине?
    Он долго не отвечал. Александра ждала. Но он так и не ответил.
— Я поняла, мой вопрос похож на тот, а может быть и тот же самый, который задал Пилат Христу: что есть истина? И на этот вопрос никто мне не ответит так же. Еще один вопрос. Можно? — спросила Александра. — Нет, не один, два.
— Спрашивай.
— А разве ты не слышишь мои мысли?
    Он усмехнулся.
— Ты быстро учишься. Твоих мыслей почти уже не слышно. Пришлось бы прислушиваться, чтоб услышать. А подслушивать я не привык. Так что хотела ты спросить?
— Ты сказал, что даже ты не смог бы меня спасти. Почему тебе нужно спасать меня и кто ты?
    Он некоторое время стоял задумчиво глядя в пустоту. Но Александра понимала, он думает о прошлом. Жаль, что она не могла услышать его мысли. Она хоть и сама считала, что нельзя подслушивать, но сейчас не отказалась бы узнать о чем мужчина этот думает. Наверное, много интересного узнала бы.
    Он долго так стоял и думал и молчал. Александра тоже ничего не говорила, не хотела мешать ему. Наконец, он посмотрел на нее и заговорил.
— Я один из тех, кто взял себе в жены земную женщину. Кто научил людей делать оружие и украшения, и женщин быть красивыми. Кто научил людей искусствам, что сделало их более людьми, чем красивое тело и хитрость, какой нет у животных. За это все, но главное за то, что женщину земную взял в жены, я и был наказан Господом. Но и сейчас считаю, я прав. И это тоже мне вменяется в вину и называется гордыней. Но это не важно. А доказательство моей правоты просто и понятно — не говорят ли сейчас о талантливом артисте или ювелире или художнике или хотя бы о том, кто женщин делает еще прекрасней, о визажисте, что его талант от Бога. Говорят. И теперь Господь не против. И даже больше, сам стал раздавать таланты, по моему примеру.
— Мне кажется, я поняла кто ты.
— Интересно. И кто же я?
— Ты Азазель. Я угадала?
    Он наклонил голову, подтвердив догадку Александры.
    А ей стало немного не по себе. Она разговаривала с одним из первых приближенных Сатаны или одним из самых близких друзей его. Но Александра поборола в себе чувство волнения и даже страха, но не трепета, какого-нибудь блаженного, как это называют, подобного Александра не испытывала никогда, будь он кто угодно, потому что, чем она хуже, чтоб перед кем-то трепетать блаженно?
    Александра задала второй вопрос:
— Зачем тебе спасать меня от наказанья?
    Он снова задумался. Саше показалось, он не знал, как ответить. Вот уж не думала она, что тот, в ком столько власти, мог быть нерешительным.
— Уже сказал я, да и сама ты знаешь, что когда-то я в жены взял земную женщину.
— Да, — подтвердила Александра.
— Ты знаешь, что мать твоя не праведница. И отцу она еще до свадьбы изменяла. И так уж получилось, что оба вы и ты и брат твой не родные дети того отца, кого отцом считаете. Он и теперь не знает этого, но даже если б знал, не стал тебе отцом он хуже.
— Игорь не брат мне? — спросила Александра, не сразу поняв, что сказал ей мужчина.
— Он тебе сводный брат. Только по матери.
— Значит, у нас разные отцы.
— Да. И оба вы на них похожи. Отец твоего брата был слабый и безвольный человек, хотя красавец и женщины его любили.
— А мой отец? — спросила Александра.
— Как говорят теперь, биологический? Я думаю, что лучше по-порядку все рассказать. Когда я в жены взял земную женщину, которую любил, за это изгнан был. Впрочем, не только за это, еще и за гордыню, но я бы назвал просто гордость. Я, как и ты, не считаю, что подчинятся должен кому-то без оглядки и перед кем-то трепетать.
    "Значит, услышал мои мысли, — поняла Александра, — если сказал, что как и я, не считает, что должен перед кем-то трепетать".
— Так вот, — продолжил друг Сатаны, — я в жены взял земную женщину и не жалею. Я с ней был счастлив. Но женщины земные смертны.
— Там смертны, но не здесь, — сказала Александра.
— Я понимаю, что хочешь ты сказать. Почему бы нам здесь не жить. Но мы с ней решили по-другому сделать. Вы женщины такие, однообразие вам невыносимо, даже с любимым мужчиной. Поэтому мы решили, что будем вместе с ней то здесь, то Там. И когда там, в трехмерном мире срок ее кончался, мы здесь какое-то время жили. Потом она рождалась снова на Земле. Когда она взрослела, я приходил к ней и она, хоть и не узнавала меня глазами, но узнавала всем существом своим. И влюблялась снова. Я знал ее, она меня не знала и для нее все новым было. Хотя, иногда какие-то воспоминания мелькали в ней. В последний раз, когда мы жили на Земле, она в Италии родилась. Была актрисой известной всему миру. Муж был у нее. И даже не один. А я был, как говорили тогда, беспутный парень. Одним из первых испытателем машин был и автогонщиком. Мы любовниками стали. Она влюбилась снова в меня, как в первый раз. А я ее всегда любил. Но дальше можно  коротко. У нас дочь родилась. У дочери родился сын. И он в Россию приезжал. Там и познакомился с твоей матерью. И после этого знакомства ты родилась.
    Александра была так растеряна, что не сразу смогла заговорить. А потом только сказала:
— Значит, ты мой прадед?
— Теперь ты знаешь достаточно, чтобы узнать главное. Но прежде тебя нужно подготовить.
— К чему подготовить? — спросила Александра.
    Но Азазель ей не ответил.

Глава 5

Ангел Азазель

    Те, кто стоял рядом с Азазель и ушли, когда Александра только подходила, теперь они вернулись и стояли рядом с Азазель, ее прадедом. Странно и неуютно было Александре называть его так даже мысленно, а проще было думать о нем, как об Азазель.
    Вместе с ним их было тринадцать.
    Александра стояла одна перед ними.
    Сейчас все тринадцать были уже не в плащах, как когда Александра их только увидела и они сразу ушли. Сейчас они были одеты по-разному. Кто-то, как и Азазель в легких, похожих на римские, доспехах. На ком-то была тога. Один был в набедренной повязке как и Александра, но к ней в придачу шкура леопарда свисала с его плеча, кто-то в рыцарских доспехах, но без шлема, другой в кольчуге, каждое кольцо которой блестело полированным металлом.
    Но больше всех ее заинтересовала женщина, единственная среди них. Своей прической и одеждой она напоминала Клеопатру. Но едва ли она подражала ей, скорее, Клеопатра стала б ей подражать, хотя бы потому, что эта была такая красавица, каких в прежней жизни Саша не встречала.
    И вдруг Александра поняла кто это. Она сама не знала как, но поняла. Возможно, именно из-за того, что Александра больше, чем на других обратила на нее внимание, эта женщина дала понять ей, кто она. Это Лилит. Первая жена Адама, которой пробыла она недолго и убежала к Сатане, его подругой стала.
    Не только все были по-разному одеты, но и внешне отличались, выглядели они от двадцати до сорока. Александра уже знала, что каждый выглядит таким, каким себя видит в своем воображении. А сколько лет им по земным годам, к которым она привыкла, они, быть может и не знали. Ведь сказал ей провожатый, которого ее прадед Азазель за ней послал, что время исчисляется здесь не часами, а делами. А еще вспомнила, где-то прочитала или слышала случайно, "Парадокс Эйнштейна" называется. Кто стоит на месте, тот старится во много раз быстрее, чем тот, кто летит со скоростью света. Техническая сторона Александру не интересовала, как и любую женщину не заинтересовала бы, и ей бы наплевать на этот парадокс, но вот что старится быстрее, кто стоит на месте, а не движется вперед, над этим Саша задумалась. Какой девушке не интересно, как дольше молодой остаться?
    Все тринадцать смотрели на нее. И это было очень нелегко, как если бы на Александру навесили мешки с тяжелой ношей.
    Первой заговорила с ней, та, кто больше всех ее заинтересовала. Лилит. И не было заметно, что Лилит была излишне доброжелательно настроена в отношении Александры.
— Можно ли полагаться на того, кто испугался трудностей существования и боли, и предпочел не жить, и так от неприятностей избавиться? — Это она сказала всем, а потом подошла к Александре ближе и сказала уже только ей: — Ведь ты из-за мужчины не захотела жить?
    Сейчас Александра уже смелее была, возможно оттого, что знала теперь о родстве с Азазель. Но и до этого, кто скажет, что она слишком трусливо вела себя? Позже Александра видела, как ведут себя другие, попав туда. У них от страха все мысли так бывают перепутаны, как клубок ниток, с которым поиграл котенок. Кажется, тех мыслей вовек не распутать, не разобрать. Так бывают перепуганы, кто попадал туда.
    Александра ответила, стараясь говорить и думать так, чтоб не услышал никто, кроме той, которая насмешливо смотрела на Александру. Потому что, хоть и насмешливо она смотрела, но была женщиной, а то что Александра сказала, может сказать только женщина женщине.
— Не из-за мужчины. Из-за любви к мужчине, — ответила ей Александра.
    И, кажется, у нее получилось, что не услышал никто, кроме Лилит.
    А вот, что в ней Александру еще удивило. Необыкновенной силы женское обаяние. А Александра всегда считала, почему-то, что Лилит что-то вроде феминистки, ведь от мужа ушла именно по этой причине — потребовала равенства с мужчиной. Но, быть может, Сатана оказался тем мужчиной, равенства с которым ей уже не захотелось?
    А потом Александра еще сказала, но так, чтобы услышали и остальные:
— И разве я просила хоть кого-то, полагаться на меня?
— Ты не просила, — ответила Лилит, — но нам, возможно, придется.
— Вот уж не думаю, что чем-то, могу помочь тебе. Насколько мне известно, ты сама за себя можешь постоять.
    Глаза Лилит чуть изменились, Александра увидела, а правильно сказать, почувствовала в них чуть больший интерес к себе.
— И это не лесть, — проговорила Лилит и Александре и остальным. — И не скрытая насмешка. Она сказала, что думала всегда. Мне это нравится.
    Лилит отошла от Александры и снова встала вместе с остальными.
— Кто высказаться хочет, пусть говорит, — сказал Азазель.
    Оказалось достаточно одной Лилит. Все остальные просто смотрели на Александру, по-видимому, доверяя Азазель.
    Тогда он спросил ее:
— Ты готова?
    Александра не знала, к чему должна быть готова, но ответила:
— Да.
    И вдруг, она даже не поняла как это произошло, Александра оказалась в центре круга, который составляли тринадцать. Все закружилось. И снова непонятно было, она кружилась или они вокруг нее. И словно тринадцать острых копий вонзилось и Александра перестала что-либо сознавать, а только чувствовала, как вся наполняется жесткими волнами и эти волны не уходят, а остаются в ней. И словно разрывают всю ее изнутри и это больно. И только мысль одна все повторялась и повторялась в ней, это была ее мысль, что надо не упасть, а устоять. Александра не знала почему, но хотела устоять. Хотя здесь в этом мире устоять, не значило упасть, а означало просто выдержать и не крикнуть: "Хватит. Не могу".
    Потом Александра перестала думать и об этом.
    Чувства к ней возвращались постепенно. Сначала бледный свет увидела. Потом вернулся слух. Она это поняла, услышав легкий плеск волн озера о берег. Свет ярче стал и Александра начала различать предметы. Хотя их было здесь не так уж много. Наконец увидела и узнала Азазель. Он снова был один. Остальные куда-то исчезли. Нет, Азазель был не один. Чуть в стороне стояла Лилит.
— Ну вот, — услышала Александра голос Азазель, — теперь ты готова.
— К чему? — спросила она, как и незадолго до этого, только тогда ее нужно было еще подготовить, а теперь она готова, но к чему, все еще не знала, хотя сейчас ей это было совсем неинтересно, она все еще не очнулась полностью от боли.
    Боль не такой была, как от мучительных переживаний, она была другой, как будто бы ее избили плетьми и палками. Но как ни странно, переносилась эта боль легче и быстро проходила.
— Чтобы узнать главное, — сказал Азазель.
— А что главное?
— То, что ты должна вернутся.
— Куда вернуться? — не поняла Александра.
— Туда, откуда недавно убежала, — это сказала Лилит.
— Зачем? — спросила Александра.
— Ты снова избрана, — сказал Азазель. — И это будет искупленьем за первый твой побег.
— Но в этот раз ты убежать не сможешь, — это сказал Лилит и она подошла чуть ближе.
— Почему? — задала Александра нарочно глупый вопрос.
— Потому что от тебя будет зависеть судьба всего, что существует, а не одна лишь твоя, — объяснила Лилит непонятно.
— От меня будет зависеть судьба всего? — удивилась Александра и от волнения даже боль перестала чувствовать, ту боль, которая была такой, как будто бы ее избили.
— Тебе страшно? — спросила Лилит.
— Разве по мне не видно, страшно мне или нет? — спросила и Александра ее.
— Теперь уже нет. Теперь ты не проявляешь свои чувства. Так страшно или нет? — продолжала Лилит задавать ей вопросы.
— Я пока не знаю, чего бояться, поэтому могу лишь волноваться, но не бояться. Но кое-что я поняла. Поэтому скажите: почему я? Почему не кто-то другой, кто опытней и больше знает и умеет.
— Именно поэтому. Ты была как чистый лист, как пустой сосуд, который легко наполнить знаниями и способностями. Каждый из нас дал тебе что-то от себя, от своих способностей. Я — умение воевать, Лилит — способность перевоплощаться и не только внешне или в другую женщину, но и в животное, если понадобится, и умение обольщать мужчин, влюблять в себя безумно. Тебе будет дана сила которая повелевает земными стихиями. Ты будешь уметь лечить болезни. Взглядом ты сможешь переносить предметы и живые существа, не здесь, здесь это просто, на Земле ты смоешь это делать. И голосом своим ты сможешь заставлять людей смеяться или плакать, любить и ненавидеть.
— Это от Орфея? — спросила Александра зачем-то.
— Да, — подтвердил Азазель. — И многое еще ты получила от каждого из нас.
— Но одного уменья мало, — сказала Лилит.
— Да, все эти способности можно было другому передать, такому же неопытному чистому, как ты, — как бы согласился с ней Азазель. — Но есть главное. Ты не отступишь ни перед трудностями, ни перед невозможным.
— Но я убила себя, потому что не могла вынести свою боль.
— Не боль тебя заставила убить себя, а болезнь.
— Болезнь?
— Которую любовью называют. Ты была больна.
— Но значит я слабая, если не смогла перенести болезнь.
— Есть то, в чем ты сама себе не признавалась, — это Лилит сказала. — Да и сейчас не хочешь признаться.
— Скажи мне что это?
— Антона ты надеялась увидеть и вслед за ним пошла.
    Да, это было правдой, в которой Александра себе не признавалась. Где-то глубоко-глубоко в себе она надеялась на это. Но только сейчас, когда Лилит сказала ей, она призналась себе, что убила себя не из слабости. А из желания увидеть кого любит.
— А я его увижу? — спросила Александра.
— Мы не знаем, — ответил Азазель.
— Ты не знаешь? — удивилась и растерялась Александра, а растерялась, потому что надеялась, что он скажет "да".
— Есть многое, что не зависит от меня. Есть даже то, что не зависит от Господа.
— Что например?
— Мое послушание, — засмеялась Лилит.
    Азазель улыбнулся ее шутке и продолжил:
— Сначала о другом скажу, — стал говорить он. — Когда-то все богами были. И люди верили не в бога, а в богов. И вера та звалась языческой. Но тот, кого сейчас зовут Господь единый, он сам из тех же, из языческих богов, но власть он захватил над всеми. И стали остальные боги подчиняться и зваться Ангелами. Я был не просто Ангел, я был херувим. А вот до этого я был одним из самых почитаемых богов. И сейчас отмечают мою связь, связь Азазель с Марсом. Но никому не приходит в голову, что Азазель и есть римский бог, которого называли Марс, а греки Арес.
— Значит свое воинское искусство передал мне один из лучших, нет не один из лучших, а лучший воин, — сказала Александра.
— Конечно у тебя нет опыта и сила не мужчины и реакция, ведь ты хоть ангел, но женщина. И все же ты одна из лучших в боевых искусствах.
— Так значит ангелы Господни это те, кто прежде были языческими богами? — переспросила Александра о том, что не очень хорошо поняла.
— Когда один из нас, тогда языческих богов, власть захватил и, уничтожив язычество, создал христианство с единым богом, я стал к нему одним из самых близких. А самый близкий к Господу был Сатана. Но были разногласия и Сатана решил уйти. За ним ушла треть ангелов, которые прежде были, как правильно ты поняла, языческими богами. Господь сказал, чтоб люди называли и считали Сатану и нас, его товарищей — нечистой силой, злом. А он, Господь, защитник ото зла. Так выгодно и Господу и людям — чем больше в него вера людская, тем он сильней, а людям есть кому молиться и не думать, что правда, а что нет. Так легче, когда не думаешь, не сомневаешься, а просто веришь и считаешь, что ты неуязвим под сильной властью.
— Как простой пример, — продолжил Азазель. — В Иисуса не поверили в Назарете и потерял он свою силу, не смог сделать даже самого простенького чуда. Вера — основа всего. Господь считает — разделяй и властвуй. И так и делает. Поэтому враждуют разные религии, бог у которых он один, но только называют его по-разному. И даже одной веры, но разных традиций и такое разделение Господу на пользу. Так враждовали католики и протестанты. И чем сильней вражда, тем крепче вера. Тем больше сил у Господа.
— Но самым мудрым изобретеньем Господа, — продолжил Азазель далее, — было разделение ангелов на злых и добрых. Любой правитель знает, чтобы народ не был им недоволен, чтобы не враждовать со своим народом — нужен общий враг, с которым тот правитель заодно с народом бороться станет. Тогда народ правителя такого будет прославлять, а не ругать, как бы плохо ему не жилось. Все станут обвинять в несчастьях общего врага.
— Когда ушел и Сатана и мы с ним, — далее продолжил Азазель, — Господь все силы приложил, чтоб Сатану стали считать злом. Чтоб это стало истиной непререкаемой. Было много сожжено на кострах людей. Да и простым людям, которым ни политика не власть не интересны, кто хочет просто жить спокойно, это тоже нужно. Люди должны кого-то бояться, а у кого-то просить защиты от страхов. Тогда вера и надежда в доброго Господа будет сильней. Вот и бояться Сатану, и просят Господа защиты от него. Страх должен в людях быть или начнут они творить бесчинства без повода, без сомнений.
— Но на самом деле, — заговорила Лилит, — не Сатану боятся больше, а Господа, поэтому и молятся ему и просят: защити. Боялись бы больше Сатану, у него защиты просили. Кого боятся больше, тому и поклоняются сильней. Точно так же люди у земных царей защиты просят, не понимая, что царь потребует за свою защиту гораздо большего, чем тот, от кого он защитит. Но и внушили им, заставили поверить, что Господь добрый, а Сатана злой. То же говорят и обо мне. Но была б я злой, простила б я, например, царице Савской, ее ложь, когда она переспала с пастухом, а потом, чтобы обелить себя, сказала, что это я, Лилит в нее превратилась и с пастухом тем переспала. Разве нужно мне скрывать свое лицо, чтобы переспать с пастухом? Я просто посмеялась, пусть говорит, мне от этого не хуже, а ей позор и униженье были бы не солги она и не направь всю вину на меня. Вот зло мое.
— Ни в нас ни в слугах Господа не зло или добро, а есть плохое и хорошее. И в ком-то больше одного, а в ком-то другого, — продолжил мысль Лилит Азазель. — Но все же есть и зло. Оно может быть и там и там. Мало разве монахи, которые называют себя слугами Господа на Земле, убили ни в чем неповинных людей, объявляя их еретиками или колдунами. А убивали многих лишь затем, чтобы отнять у них богатства. Или маньяки, как принято сейчас подобных называть, это те монахи, которым если почудиться в ком-то колдовское, не спать не есть не могут. Они близки бывают к сумасшествию, и успокоятся, когда лишь уничтожат человека. Или желанье сексуальное влечет монаха к красивой женщине, и чтоб избавиться от нестерпимого желанья, святоша объявлял ту женщину, к которой его влекло желанье плотское, ведьмой и убивал ее, и так он избавлялся от мучений плоти. Такие люди страшное зло. Не о них сейчас хочу сказать. Они не истинное зло, хоть зла немало натворили. Но все же это маленькое зло. А о том хочу сказать сейчас, что все же истинное Зло существует. Зло настоящее. Зло по себе само. И это Зло уже недалеко. Его тебе найти и нужно. Его посланцы на Земле. Что дальше, я не знаю. Ты выяснить должна, что Злом задумано. Но все склоняются к тому, что полное уничтоженье ему нужно.
— Но как? — не поняла Александра. — Все разве не бессмертны вы? Как это Зло вас уничтожить может?
— Не так уж и бессмертны. Не умирать самим, не значит быть бессмертным. Мы то, что примитивно можно назвать разумной энергией, сгустком разумной энергии, мыслящей. И в ком больше разумной энергии, тот и сильнее и способен на большее. А истинное Зло, как черная дыра, о которой ученые на Земле говорят и ничего не знают. Что будет, если черная дыра галактику поглотит? Так и истинное Зло, неизвестно на что оно похоже. И на что способно, никто не знает. Возможно, что оно способно разрушать энергию или забирать ее себе и становиться от этого еще сильнее. Не знаем. Но нет сомненья, что на многое способно. Возможно, оно непобедимо.
— Тогда зачем бы оно пряталось? — спросила Александра, — если непобедимо.
— Ты права, — сказал Азазель. — Вероятнее всего, Зло не всесильно, иначе напало бы не сомневаясь, не боясь. Но сомневается, и прежде хочет убедиться, что сила на стороне его.
— Это страшно.
— Но посланцев его обнаружили, — продолжил Азазель.
— Но что же я смогу сделать? — удивилась Александра.
— Возможно ничего, возможно многое, — сказала Лилит. — И мы предупредить тебя должны, ты не первая. Были и другие до тебя. Но страшное в том, что почти все, кто послан, исчезли бесследно. А такое невозможно. Но так есть. Мы слышали об этом Зле, но что оно такое, не знаем. Оно не оставляет следов.
— И это не может быть чем-то неразумным, — подумала Александра вслух. — Неразумное Зло давно бы обнаружили.
— Все правильно, — согласился Азазель. — Глупость не спрячешь, тем более, безумие.
— И я должна узнать? Найти его?
— Да. Для этого в тебя и вложено так много знаний и уменья, — сказала Лилит.
— А нельзя, — спросила Александра и голос ее был нерешительным, — чтобы кто-то из вас со мной там был?
— Неужели ты думаешь, мы стали бы так рисковать всем и посылать тебя, если б можно было самим отправиться? — спросила Лилит насмешливо и грустно. — Но любого из нас посланцы Зла почувствуют, узнают в тот же миг, как там окажемся. Уже проверено.
— Это плохо, что никого из вас там не будет, — сказала Александра грустно, хоть и не хотела, показать, что испугалась немного, а может и много.
— У тебя будет помощник, — сказал Азазель. — Он там уже, и ждет тебя.
— Еще одно, — сказала Лилит. — Как звать тебя?
— Александра.
— Но будет и второе имя. — Лилит посмотрела на Азазель, прадеда Александры. — Твое второе имя будет Азазель.
— Но как же? Ведь Азазель... — Александра не договорила, потому что Азазель стоял передо ней, так что сказать было нечего.
— Он падший ангел, бывший херувим и демон Азазель. Ты будешь просто ангел Азазель. — Лилит внимательно смотрела на Александру. — Имя не беспричинно дается. Вместе с именем и часть силы перейдет в тебя.
    Александра промолчала, но ей понравилось, что она тоже будет Азазель. А то, что силы ей понадобится много, она это поняла уже сама.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 6

Ангел мести Азазель


    Было утро. Вода в реке прозрачная, как воздух. Здесь река разливалась и становилась мелководной и потому вода натыкалась на камни и бурлила. Каменистое дно вода искривляла, но это не было подобно искажению плохого зеркала, которое все делает уродливым и смешным, а иногда и страшным. Нет, дно реки было красиво и не сравнить его с тем, если б вода исчезла. Неприятно стало бы тогда смотреть на каменную реку.
    И горы, которые можно назвать и холмами, покрыты густой яркой зеленью и цветами. И холмы эти не уступали в своей красоте реке. И кажется, что здесь красивого? Холмы и река, и все же.
    Река эта называлась — Бирюса, а холмы — Саянские горы.
    Александра, а теперь ангел Азазель, так была занята с того момента, как ушла из этого мира незаконно, по собственной воле, что ей казалось прошло не больше двух дней, как она вернулась снова сюда. Но на Земле прошел почти год.
    Александра была на том самом месте, где случилось самое нехорошее в ее жизни, на вершине того холма, где произошло несчастье, которое она никогда теперь не забудет и которое никогда не даст ей покоя. Она увидела тот самый камень, на который наступил Антон и упал. Александра ногой, пальцами ноги потрогала его и оттолкнула.
    Камни случайно на голову не падают и под ноги не попадают, и если бывает такое, то не случайно, это Александра уже знала. Но вот чего не знала, почему такое случилось с Антоном, кто подложил под его ногу этот камень. И знала теперь, что нет в его смерти ее вины. Легче от этого не становилось. Она знала, кто стал орудием. А орудие, если это человек, а не камень, не просто так попадает под руку. А ищут подходящее.
    Александра была неосторожна и ее увидели двое мужчин, они смотрели на нее как на пришельца с Того Света, которым, впрочем, она и была.
    Потом она совершила еще одну глупость. Можно было просто исчезнуть и сделать, чтобы те двое забыли о ней, но захотелось пошутить. Александре было так грустно и тоскливо, как только может быть, но это и было причиной ее неосторожности и ее глупой шутки. Это было чем-то вроде черного юмора, с которым могильщики хоронят покойников или врачи препарируют трупы. Александра вывернула плащ (как уже сказано, можно было не применять плащ, для человеческих глаз она могла стать невидимой и не прибегая к его помощи, плащ для другого, точней, для других, от кого не спрятаться, не защититься легко, от тех кто не люди или не просто люди) и она надела плащ фиолетовой стороной наружу. И исчезла. Это двоих мужчин напугало еще больше. Один убежал, а второй стал молиться, посчитав, что виденье послано ему Богородицей. Потом, когда намолился, убежал и второй.
    Александра упала на вершине холма и так осталась лежать. Плащ она с себя сбросила, сейчас он был не нужен. Если бы она могла плакать, то выплакала бы себя до последней капли и от нее ничего не осталось. Но она не могла плакать и лежала на земле, на прохладной траве и слушала свою боль. А боль от этого только усиливалась. Но вдруг она поняла, что разрушает себя. Александра вскочила на ноги и ей самой захотелось что-то разрушить.
    Была уже ночь теплая и тихая. И всем хорошо сейчас. Ей одной только плохо, страшно и больно, думала Александра. И силой данной ей тринадцатью она исправила эту несправедливость.
    И Александра стала исчезать и стала появляться ангел Азазель. Это выражалось не в видимом, она оставалась тем же ангелом-девушкой, но этот ангел-девушка почувствовала силу, какой не знала в себе, не ожидала.
    Сначала был ветер, он превратился в ураган и это было так быстро, что люди в ненавистной Азазель Патрихе, которую Александра так любила раньше, едва успели проснуться и выбежать из домов. Ураган ломал деревья и сносил крыши. Но Азазель этого показалось мало. И она заставила ураган пригнать воду с верховья Бирюсы.
    Все случилось быстро. Вода размыла берег и дома стали рушиться и, увлекаемые потоком, уносились, разбиваясь о камни. И деревья, вырванные с корнем, тоже уносил поток, грязный, впитавший в себя глину и землю. И снова Азазель показалось этого мало и она, закружившись в воздушном потоке, смерчем прошла по берегу, где оставались еще полуразрушенные дома. И последних домов не стало. Не стало больше деревни Патриха, которую так любила Александра и которую теперь так ненавидела Азазель.
    Но тут она увидела в воде человека. Он почти обессилел. Он держался за звено из трех-четырех бревен, но забраться на них уже не мог. И тут же она услышала слабый визг и увидела в воде рыжего щенка, уносимого потоком. И, тонущий сам, человек схватил щенка. Тот визжа отбивался и даже укусил человека от страха. Человек из последних сил выхватил щенка из воды и бросил его на бревна. А у самого не хватало сил уже просто держаться за бревна. И рука человека соскользнула.
    Азазель вытащила и человека и щенка из воды, словно их выбросила на берег волна. Только в это мгновенье Азазель поняла, что она сделала. Это было зло над невинными. Она стала смотреть, не натворила ли непоправимого.
    И оказалось, что погибло четыре человека. Те, кто от страза забрался на крыши, спасаясь от наводнения. Азазель не хотела этого не хотела гибели людей. Тогда почему они погибли? На этот вопрос Азазель отвеять не могла, не знала.
    Ураган, которого Азазель больше не хотела, утих. А она, снова в чувствах своих став Александрой, сидела на мокром скользком бревне, которое когда-то было частью дома и думала о том, что она только что сделала.
    Но глупая злость не прошла. Чувство вины перед теми, кто ни в чем не виноват только усилило желание отомстить тому, кто стал орудием ее несчастья, потому что просто так орудие не выбирают. Орудие должно подходить, соответствовать той задаче, которую ему поручают выполнить.

*   *   *
— Я бы на вашем месте, сеньорита, голову прикрыл, — раздался вдруг скрипучий голос.
    Азазель обернулась и увидела небольшое существо. Ростом оно было вдвое меньше Александры, во всем похоже на человека, но только полностью заросшее мягкими волосами, черными вперемешку с белыми, поэтому существо казалось серым.
— Ты кто? — спросила Александра.
— Я ваш помощник, сеньорита, — ответило существо. — Вам говорили, что у вас будет помощник.
— Да, говорили, — кивнула Александра. — Но в чем ты будешь помогать, сказать забыли, а я спросить забыла.
— Во всем, — ответило серое существо.
— А что ты можешь?
— Все.
— Всего никто не может.
— Может. Но просто кто-то что-то делает хорошо, а кто-то что-то плохо.
— А что ты делаешь хорошо?
— Я? Ничего. Я все делаю плохо.
— Зачем мне такой помощник?
— Чтоб помогать.
— Ты мне не нужен.
— Подумайте, кто меня послал в помощники вам, тогда и говорите, нужен или нет.
— Как тебя зовут?
— Да никак. Как назовете, так и будет.
— Кто ты такой?
— Так, мелкий чертик, в общем, домовой. Бездомный домовой.
— Почему бездомный?
— Есть люди, которые не любят сидеть на месте, которым нравится бродяжничать. Почему же таким же домовым не быть?
— Еще раз спрашиваю, что ты можешь?
— В собаку, в кошку превратиться, в змею или таракана. Подслушивать, подсматривать. Могу выведывать чужие тайны. Мешаться под ногами, отводить глаза. Что-то украсть или наоборот, что-то подбросить. Могу хоть медведя из леса привести и в дом впустить.
— Мы здесь недолго будем. А в городах медведей нет.
— Есть. В зоопарках. Могу из зоопарка медведя выпустить или тигра.
— Этого не понадобится. Почему ты сказал, что мне нужно голову прикрыть? — спросила Азазель.
— Все по-порядку рассказать? — спросило существо.
— Рассказывай.
— Днем, когда вы появились, одновременно с вами появилось и еще кое-что, чего вы не заметили, потому что сосредоточились на своих чувствах. Но это простительно для первого дня.
— Ты мне прощаешь? — насмешливо сказала Азазель.
— Не я. Те, кто вас послал, надеюсь, простят.
— Так что еще появилось вместе со мной?
— Почти, а не вместе. И это видел не только я, но и один из мясных жителей, дед Дромадер. Его вы знаете.
— Так что же вы с ним видели?
— Разное. Он видел летающую тарелку. И он всем стал говорить, что надвигается беда. Но ему никто не поверил. Я же видел другое, хоть это было одно и то же.
— Ты видишь лучше Дромадера. Что это было?
— Черный шар. Чернее сажи он был, а чернее сажи я ничего не видел. И этот шар он словно вывернут был наизнанку.
— Как это может быть?
— Не знаю. Но знаю, что ураган снесший Патриху, устроил этот шар, но пользуясь вашей силой, синьорина. И это удача для вас.
— Объясни.
— В своих страданиях...
— Замолкни, — перебила его Азазель. — Нет никаких моих страданий. Запомни это.
— Запомнил, — согласилось существо. — Так вот, в своих желаниях вы захотели уничтожить это место, где было вам когда так хорошо. Да, — как бы самому себе сказало существо, — известно всем, не надо возвращаться в те места, где тебе было хорошо.
— Ты разве не понял, о чем не надо говорить? — раздражилась Азазель.
— Понял и усвоил. Так вот, в своих простых и безмятежных желаниях и безразличии своем, вы пожелали уничтожить место, где было вам ни хорошо ни плохо, ни холодно ни жарко, ни скучно и не весело.
— Остановись и продолжай, — сказала Азазель.
— Но вы не сделали бы этого. Но черный шар, так уж получилось, дал вам команду Патриху снести. Я так предполагаю, — сказало существо. — Но не только предполагаю. Я видел, темные лучи, которые от шара протянулись к вам. Ведь вы лежали на горе, отбросив плащ и беззащитны была для черного шара. Сначала я не понял, что значили те черные лучи. Но понял потом, когда начался ураган. И это, повторю, везение для вас. Ваши мысли совпали с командой черного шара и вы выполнила ее. Вы бы этого, не сделали, если бы мысленно не пожелали сделать. Или были бы защищены плащом. Хотя нет, если бы вы не сбросили плащ, возможно вас совсем не увидели бы, во всяком случае, не смогли б так просто приказать вам. И это хорошо. Но ваша злость, как я сказал уже, совпала с желанием черного шара и это решило судьбу Патрихи.
— Почему для меня это хорошо? — спросила Азазель.
— Такое вы и сами должны понимать. И понимаете. Но сомневаетесь пока. Но я развею сомнения. Соединилась глупая фантазия ваша с приказом черного шара. Если бы вы не думали о злом, то его сигналы не подействовали бы на вас. А если бы они не подействовала, то черный шар понял бы, что вы посланница, которую им нужно опасаться, а может и бояться. И тогда ваша миссия была б раскрыта. Но вы исполнила волю шара и, значит, у вы слабая и не способны сопротивляться их приказам, так они решили, а значит не опасна для них. Поэтому, когда вы начали все крушить, шар растворился в небе, вы ему не интересны стали. И вот это и есть то хорошее, о котором вы спросили. А я заметил, и это тоже хорошо, что я заметил, куда черный шар направился прежде, чем успел совсем раствориться.
— Куда?
— На запад.
— Ты полагаешь черный шар?.. — полувопросом спросила Азазель.
— Да, полагаю, что это и есть частица того, что вы должны найти. И если получится, обезвредить. Но это вы едва ли сможете одна, хоть вы и правнучка Азазель и вас наделили огромной силой.
— Ты много знаешь.
— Я не молодой, — согласилось существо с Азазель. — Мне уже много тысяч лет, тех, которые я на Земле живу, а сколько вообще не знаю. А про вас я знаю то, что мне положено знать, как вашему помощнику.
— Хорошо. Ну а пока, ты мне не нужен.
— И пока нужен.
— Зачем?
— Во-первых снова посоветую набросить капюшон. Хоть черный шар и улетел, но, как говориться: береженого бог бережет.
    Александра не была из тех, кто из упрямства не станет слушать правильного совета, от кого бы он не исходил. Став Азазель, она не изменилась своим характером. Поэтому, закинув руки за голову, взяла за края капюшон и набросила на голову.
    В этот плащ — серебряный, а с оборотной стороны темно-фиолетовый — заложено многое было, одно уже известно, он мог скрывать, еще одна способность, он мог скрывать не только зрительно, но и мысли.
    "Я глупо поступила, что лежала на холме незащищенной, — подумала Азазель, но потом подумала еще: — Нет, этот мой помощник прав, все вышло хорошо, удачно вышло, что мои злые фантазии совпали с желанием черного шара".
— Зачем ты мне еще нужен, кроме совета защититься капюшоном от тех, кто, возможно, следит за мной.
— Сейчас, уверен, никто не следит, — сказало существо, — но ваша злость так велика, что трудно ее не заметить даже на большом расстоянии, поэтому и плащ и капюшон не помешают.
— Но ты считаешь, что еще зачем-то нужен здесь мне? — спросила Азазель.
— Прежде, чем уйти отсюда вы хотите отомстить, — ответил помощник.
— Не твое дело.
— Мое, раз я ваш слуга, а вы моя госпожа.
— Ты мне не слуга.
— Вы прогоняете меня?
— Нет. Но слуги мне не нужны.
— А мне нужен хозяин или хозяйка.
— Тебе приятно быть слугой? Рабом? Я знаю, многие хотят рабами быть, даже наслажденье находят в рабстве. Не слышал разве, как часто говорят, что им нужна сильная рука, которая бы ими управляла?
— Да, я такой как большинство созданий и в этом мире и в другом и в третьем. Что с этим сделаешь. А тяжелее в любом из всех миров тому, кто без хозяина, сам по себе. Или над всеми кто хозяин. Тот одинок и неприкаян, кто властвует над всеми, а над ним никто. Таким быть очень трудно. Одиночество его удел.
— Все, хватит. Ни философия ни психология мне не интересны.
— Вы женского рода, синьорина, поэтому вам неинтересна философия. Но и поэтому же, вы чувствовать должны, что прав я. Вы женщина. А женщине, когда она одна, во много раз труднее, чем одинокому мужчине. Женщине нужен хозяин господин защитник. Но такой хозяин и господин ей нужен, который каждое ее желание исполнит. Женщины всегда хотят несовместимого, но вот что странно для меня, хотят и часто получают это.
— Все, мне надоело, уходи.
— Прежде, чем прогонять, — совсем не обиделось существо, — вспомните, кто сказал вам, что у вас помощник будет.
— Значит ты знаешь все? Раз так и знаешь ты зачем я здесь, скажи еще что знаешь.
— Уточнить могу детали некоторые.
— Например? — спросила Азазель.
— Я без примеров, я прямо могу сказать. Считаете вы во всем виновен Вадик.
— В чем я считаю он виновен?
— В том, что с вами случилось при жизни в оболочке человека.
    Александра почувствовала простую женскую стыдливость, что этот ее помощник знает о Вадике и знает, что у нее с ним произошло. Но спросила все же.
— Ты знаешь больше?
— Конечно знаю.
— Рассказывай, — Александра сказала это, а боль ее сдавила с такой силой, что она едва сдержала стон.
— Подруга ваша, Оля не меньшая участница во всем.
— Зачем ей это? — удивилась Александра.
— Из-за чего одна женщина вредит другой женщине? — спросил помощник и ответил сам: — Из-за мужчины.
— Из-за мужчины? — удивилась Александра.
— Антон ей нравился. Она сама хотела с ним вместе быть. Но если бы вы с ним расстались мирно, он ждал бы, когда снова вас увидит и вы ждали бы, когда его увидите. Поэтому ей нужно было вас рассорить. Вот она и сказала, что у него есть другая женщина. Это они все с Вадиком придумали и сговорились, что она, ваша подруга Оля, уведет вас, все скажет и уйдет. А потом Вадик придет и с вами останется. А она, подруга ваша Оля, посторожит и никого в комнату не пустит, где вы с ним будете. И еще говорила она Вадику, что после того, что она скажет вам, вы станете такой, что будет все равно, что бы с вами ни делали. И даже наоборот, что вы захотите отомстить Антону. Теперь все понятно?
    Александра молчала долго. Потом спросила своего помощника:
— Откуда ты все знаешь?
— Я уже сказал вам, что подслушивать, подглядывать, выведывать чужие тайны мало кто может лучше меня.
— Шпионить одним словом?
— Нет, — не согласился ее помощник. — Разведывать.
— Какая разница?
— Шпионят ради выгоды. Разведывают ради правды, бескорыстно.
— Так ты бескорыстный помощник?
— Если вы будете моей госпожой, то бескорыстный.
— И ничего за помощь не получишь?
— Мне ничего не предлагали. Я ничего не просил. А если скажут, что я достоин похвалы, не откажусь в любом ее виде и проявлении. Пусть хоть из простых чертей до ангела меня повысят, не расстроюсь. Эх, вот раньше были времена, — размечтался помощник Александры, — особенно когда языческие боги были в почете. Я бы те времена ни на что не променял. Я ведь в доме был хозяин. А уж после меня самый старший мужчина. Тогда все справедливо было. И люди подлостей друг другу не устраивали. Хотя нет, бабы всегда были такими. Девки из-за парней вечно подлости друг другу устраивали. Парни-то подерутся и все, ну синяков наставят да ребра поломают, тут нет беды. А девки такое накрутят, что другие в петлю лезли. Только тогда это грехом не было. Велес, он для простых людей был главным, он понимал все. Хотя, конечно, не хвалил. Покончить с земным существованием по собственной воле всегда считалось неправильным и нехорошим делом. Вот пережить, хоть тяжело тебе, хоть жить невмоготу...
— Все, хватит, — резко остановила своего помощника Азазель.
— Но язычество забыли, — послушно сменил тему на прежнюю помощник и слуга, — и я странствовать пошел. Потому что гордый. При язычестве мне преподносили, а христиане подачки стали подавать. Лучше в холодной бочке жить, как Диоген, чем за теплой печкой, но как кошка.
    С чуть заметной усмешкой Азазель сказала:
— Я буду звать тебя Философ.
— Мне все равно. Хоть горшком назовите. Я, если надо, могу и в печь залезть.

Глава 7

Месть Азазель

    Село Сереброво находилось километрах в десяти-двенадцати от теперь уже бывшей деревни Патриха. Туда, да еще в другое село Соляная переселились некоторые из тех, кто жил в Патрихе. К родственникам к друзьям к знакомым. Но большинство вырыли землянки или построили шалаши. Районная администрация выдала пострадавшим по пятьсот рублей. Что можно сделать на пятьсот рублей? Напиться, разве, с горя. Так многие и поступили.
    Вадик теперь жил в Сереброве, а Оля в Соляном, это село считалось районным центром.
    И хоть Соляное находилось чуть дальше Сереброва, но Александра и ее помощник Философ, как стала Александра называть его теперь, отправились сначала в Соляное.
— Мне кажется, тебе нравится, то, что я задумала? — спросила Философа Александра.
— И нравится, потому что я веселый и люблю хорошую шутку...
— После которой человек становится заикой на всю жизнь, — подсказала Александра.
— Но есть и другое, — продолжил свою мысль Философ. — Пока не отомстите вы, не станете полноценно выполнять свое задание.
— Почему? — спросила Александра.
— Потому что все время думать будете о мести и мысленно возвращаться сюда. А это плохо, как сами вы понимаете, и как сами вы говорили, хорошо можно делать только одну работу.
— Женщины, как известно, могут заниматься сразу несколькими делами, — не согласилась Александра.
— Поэтому толком и не делают ничего. Кроме разве секса. Но когда женщина занимается сексом, то только и думает о нем, поэтому и делает это лучше всего остального.
— Много ты о женщинах знаешь, — чуть обозлилась Александра.
— Я все знаю о женщинах, — сказал Философ. — За тысячи лет я столько слышал женских тайных разговоров, что женщин знаю лучше, чем сам себя. И уж конечно лучше, я чем женщины себя знают. И женщины вообще все лицемерны. И даже себе не признаются в своих грехах, а все стараются свалить на мужчин.
— Ты не забылся, Философ. Я ведь женщина.
— Вы ангел. Впрочем, и женщина тоже.
— Тогда и держи свои знания при себе, — сказала Александра.
— Вот здесь ваша верная подруга и живет, — указал на один из домов Философ.
— Я знаю, — кивнула Александра. — Нам нужно все сделать быстро, а значит постараться надо. Мне покоя не дает черный шар, о котором ты рассказал.
— Это может быть совсем не то, для чего вы здесь, — решил засомневаться Философ.
— Вот и надо убедиться, что не то.
— Вы очень хорошо скрывать умеете злость свою, — заметил Философ.
— Не трогай мои чувства, — и вместо Александры сразу появилась Азазель. — Мои чувства не твое дело.
— Ошибся, раскаялся, исправлюсь, — быстро проговорил Философ. — уже исправился.
    И как раз в это время из дома вышла Оля. Она огляделась быстро, и, спустившись по ступенькам с крыльца деревянного дома, быстро пошла по дорожке к калитке.
    Оля прошла в полуметре от Александры и Философа и не заметила их. Впрочем, она могла пройти даже сквозь них и не заметить. И Александра и Философ сейчас были бесплотны и невидимы.
— На свидание спешит, — сказал Философ. — Сразу видно.
— Не на свидание, — сказала Александра и в голосе ее мелькнула злость.
— Ну, — не согласился Философ, — сейчас это так называется. Это когда-то, свиданием называлось, когда мужчина ухаживал за женщиной, цветы дарил, в кино водил, а покультурней и в театр. А сейчас свидание, такое: прибежала в назначенное место и сразу в койку, через полчаса вскочила и убежала и забыла, потому что в голове уже мелькают мысли о другом свидании таком же.
— Ты циник, а не философ, — сказала Александра.
— Философы все циники. А вы не хуже меня знаете, что я прав.
— Вот что, — заговорила Азазель, прищурив глаза. — Ты должен будешь всех ее любовников собрать в одном месте. Их сколько у нее сейчас?
— Штук пять или шесть. Они ведь не постоянные, учет их сложен.
— Неважно. Но пять или шесть много, может вправду испугаться. Хватит троих. А как ты это сделаешь? — стало интересно Азазель, которая еще не знала способности бездомного домового.
— Что может быть проще, — как бы удивился бездомный домовой, — Трое, кто именно пока не знаю, окажутся, совсем случайно, в одном и том же месте и в разговоре всем троим, как будто бы ветерок нашепчет одну и ту же забавную мысль. Какое место вы хотите, чтобы они выбрали для своих забав?
— Не важно. Где тебе удобней. Ты ведь и Вадика к ним привести должен.
— Мне везде удобно. Главная моя забота, чтоб им было хорошо. А вы, синьорина, значит, к Вадику? — сказал помощник.
— Почему ты меня называешь синьориной? — спросила Александра.
— Ну а как же? Отец ваш, ведь, итальянец.
    Азазель ничего не ответила. Она так быстро исчезла, что от затраченной энергии бродяга отлетел на несколько шагов, как человек отброшенный взрывной волной и ударился бы о стену дома, если б не проскочил сквозь нее. А вот сама стена и дом весь вздрогнули и в старом серванте зазвенела посуда. И, сидя под круглым столом и играя с Котенков, в который раз философ домовой подумал: "Да, плохи дела у того, кто против нее захочет выступить. Сил и уменья в ней не меньше, чем у Архангела какого, а то и Херувима".
    Не знал бродяга домовой о всех способностях Азазель, которые ей дали тринадцать, а то бы так не удивлялся он, или наоборот, удивился бы еще не так.

*   *   *
    Вадик и Оля сидели рядом на диване и Вадик не понимал, что с ним происходит. Для него было таким непривычным, что он чуть ли не полчала сидит с девчонкой, а не то что не повалил ее уже на диван и не залез под лифчик и в трусики, а даже не обнял за плечо. Он только пару раз решился рукой коснуться ее руки. И эта его робость была так непривычка Вадику, что он злился на себя. Но ничего поделать с собой не мог.
    И ладно бы была, например, дочка местного крутого бизнесмена, который лес продавал составами. Та красавица была каких мало. И на своем джипе за сотню тысяч баксов гоняла, и давила кур, и среди ночи людей сигналом своей машины будила, когда выпьет и разрезвится. Нет. Рядом с Вадиком сидела Оля. Она и пригодилась-то ему всего один раз, когда сговорились они, что Оля заманит московскую сучку, которая выпендривалась больше, чем та самая дочка бизнесмена или племянница мера, что заманит Оля Александру в комнату и станет сторожить, чтобы Вадику никто не помешал с этой Александрой сделать, что ему давно хотелось сделать с ней.
    А Оля подшучивала над ним, смеялась и поддразнивала. Но в какие-то мгновенья, опытный Вадик видел, как вдруг заглядывала она ему в глаза и взгляд ее такой обещающий был... но одновременно и недоступность была в этом взгляде. Вадик совсем терялся и, казалось растворялся в ее глазах, которые в такие моменты становились огромными и кроме них он больше ничего уже не видел. Но чувствовал, как от этого взгляда словно какие-то лучи в него входят. Эти лучи были и теплыми и нежными, и одновременно и жесткими и доставляющими боль. Но боль приятную, какой он никогда еще не испытывал и боль эта застревала в его груди и тогда он не мог уже дышать спокойно. Несколько раз он даже незаметно трогал свою грудь и не понимал, отчего такое с ним.
    А объяснялось все просто. Вадик влюблялся в Олю. С каждой минутой, с каждой улыбкой, с каждым словом, с каждой ее шуткой, а особенно с каждым ее взглядом, он начинал все сильнее испытывать чувство, которого никогда не испытывал, и о котором представления не имел, потому что никогда в жизни никого не любил, ну, разве что кроме себя самого. Но даже от любви к себе, он не чувствовал такой блаженной боли в груди.
    А потом Оля прикоснулась своей рукой к его руке. И не образное выражение, а в самом прямом смысле Вадика ударило электрическим током. Это было последним, что Вадика превратило в тряпку, которую Оля могла использовать как хотела.
— Мне пора, — сказала Оля, нежно глядя в глаза Вадика.
    Только вот небольшая неточность. Не в Олю влюбился Вадик, а влюбился он в Александру, а еще точнее, в ангела Азазель, которой дала силу влюблять в себя мужчин Лилит. Но Азазель выдавала сейчас себя за Олю, приняв ее внешность. Так что Вадик не мог сомневаться, что влюбился он именно в Олю.
— Ты уходишь? — испугался Вадик. — Давай еще посидим. Хочешь пойдем погуляем. Или еще чего-нибудь.
— Чего-нибудь, это что? — сделала Оля удивленные глаза. — Ты мне предлагаешь...
    Оля не стала договаривать, Вадик и так понял, что она хотела сказать. Но он совсем не то имел в виду. Он просто не знал, что предложить Оле, чем остановить ее, чтобы она еще какие-т время побыла с ним, здесь, рядом.
— За кого ты меня принимаешь, Вадик? — с грустной обидой сказала Оля. — я что такая, которую можно сразу так вот взять и уложить в постель. Ты за такую меня принимаешь, да? Скажи, за такую. Тебе ведь рассказывали друзья обо мне всякое? Признайся. Рассказывали? Только все они врали тебе, потому что злые на меня были, потому что у меня ни с кем ничего не было. А ты верил. Ты ведь верил?
— Нет, правда, нет. Я никогда не верил, что про тебя говорят.
    Вадик говорил это и говорил он сейчас правду. Нет, не совсем. Раньше он верил, да и в чем было сомневаться. Но вот сейчас, когда Оля сказала, что ничего у нее с теми, кто говорил обо всем таком не было, Вадик не сомневался, что все, что говорили знакомые парни вранье. И он возненавидел своих друзей, которые рассказывали об Оле такое, что можно увидеть только в самой примитивной порнографии.
— Ты правда веришь мне? — спрашивала Оля, а рука ее в это время едва касалась пальцами руки Вадика и почти неощутимо поглаживала его руку.
— Я клянусь тебе, — чуть не закричал Вадик. — Клянусь чем хочешь, что только тебе верю.
— Я тебе тоже верю, — сказала Оля и поднялась. — Но я пойду. Уже поздно.
— Нет. — Вадик хотел удержать ее за руку, но тут же словно обжегся, отпустил, он побоялся, что Оля неправильно поймет его, ведь он схватил ее не зачем-то там, а просто бессознательно получилось, потому что  не хотел, чтобы она уходила.
— Все, я пошла.
    Оля направилась к двери. Вадик шел около нее, как послушная собачка.
— Когда я тебя увижу? — задал он самый глупый вопрос всех влюбленных.
— Ну-у, — протянула Оля и засмеялась. — когда захочешь, тогда и увидишь.
    И Оля выбежала в дверь. Вадик выскочил сразу вслед за ней. Но удивительно, Оли нигде не было. Он даже обежал вокруг дома. Нет, Оля пропала, как пропадают во сне. Только во сне это кажется нормальным и естественным, а вот сейчас это казалось чем-то нереальным.
    Полчаса спустя, после того, что случилось с Вадиком, Оля шла (настоящая Оля, а не та, которая была с Вадиком) и настроение ее было прекрасным. К ней прибегал брат Вити и сказал, что будет ждать в клубе, в зале, где тренируются борцы. Зал этот всегда пустовал, как и весь клуб, потому что в основном молодежи увлекалась другим видом спорта — добыванием самогона и употреблением его.
    Витя был лучшим из тех Олиных знакомых, с которыми у нее были близкие отношения, очень близкие. Возможно, это было потому, что Витя почти не пил и уже одно только это делало его лучшим любовником по мнению многих девушек. Поэтому когда Витин младший брат прибежал к дому, где сейчас жила Оля и сказал ей, что Витя будет ждать ее и сказал где, Оля сразу почувствовал, как дыхание ее участилось, хоть Вити еще и не было рядом, а в низу животика появилась приятная теплая боль.
    Оля подошла к входу клуба. У входа, как обычно, никого не было. Но внутри должен быть сторож. Но, подумал Оля, Витя с ним наверняка договорился.
    Со сторожем действительно договорился, но не Витя. И вообще, по правде говоря, со сторожем никто не договаривался, потому что сторожу так повезло, как редко бывает. Проходя мимо гардероба, он увидел, как что-то блеснуло в углу. Сторож обязан посмотреть, не только кто и где ходит по доверенной ему территории, но и должен знать, что и где блестит. Как оказалось, блестела полная, нераспечатанная бутылка водки. Да еще какой! Сторож такую в жизни не пробовал. Это только кто-то из богатеньких мог себе такую водочку позволить.
    Сторож не стал долго рассуждать, как такая дорогая водка попала в гардероб. Через полчаса от восьмисот грамм водки не осталось ни одного, ну, разве, несколько капель на донышке. А сторож, принявший все восемьсот грамм на голодный желудок и закусив только бутербродом из кусочка черного хлеба с порезанным пластинками и посоленным сверху репчатым луком, спал, улегшись на полу за перегородкой раздевалки.
    Оля открыла довольно потрепанную дверь клуба. Она сразу поняла, почему Витя будет ждать ее именно в борцовском зале. Там много матов и эти маты очень удобные, потому что они не то чтобы твердые, но и не мягкие, как раз то, что нужно, в общем, очень удобная эта вещь спортивные маты.
    А кроме того, ее занятия с мужчинами на матах, тоже очень походили на борьбу и сознание этого, почему-то всегда еще больше возбуждало Олю.
    Оля поднялась на второй этаж и подошла к двери, где когда-то висела табличка "Борцовский зал", теперь от таблички осталось только прямоугольное не закрашенное пятно с двумя небольшими дырками от шурупов.
    Оля открыла дверь и вошла в темное помещение.
— Витя, — негромко позвала Оля. — Вить.
    Ей никто не ответил.
    Оле стало немного страшно. Но Она снова позвала:
— Витя, ты здесь?
— Да, — хоть и тихо, но как-то неожиданно ответил Витин голос.
    Оля сразу успокоилась, а то она уже собиралась убегать отсюда.
— Иди сюда, — позвал Витин голос.
    Оля осторожно пошла в направлении голоса.
— Где ты? — спросила она, осторожно переставляя ноги в темноте.
— Здесь, — ответил Витя.
    Оля сделала еще несколько шагов.
    И вдруг загорелся яркий свет. Оля глаза зажмурила, потому что на стене висел софит и он светил Оле прямо в глаза.
    И тут же она почувствовала, как ее схватило несколько рук. Оля вскрикнула от страха. А в ответ на ее крик, раздался хохот нескольких мужских голосов.
    Оля пришла в себя и увидела троих парней. Все они были ей знакомы. Так что Оля сразу перестала бояться. Но она перестала бояться неизвестного, но немного испугалась того, что увидела — все трое были абсолютно голые. Оля, конечно всех троих видела в таком наряде, а точнее совсем без наряда. Но видела она их всех по одному. А тут трое сразу.
    И не успела Оля опомниться, как оказалась лежащей на тех самых матах, которые ей очень нравились и возбуждали. А три пары рук стали быстро стаскивать с нее одежду, которой, в общем-то, не так уж много и было, одно только платьице, ну еще и туфли и все, даже трусиков на ней не было.
    Оля отбивалась как могла и все просила:
— Ну, ребята, ну что вы делаете. Ну, пожалуйста, не надо. Ну зачем вы. Ну Витя, ну пожалуйста. Ну Леша...
    Оля отбивалась и знала, что отбиться от троих не сможет и просила и тоже знала, что просить бесполезно. Но она не могла не отбиваться и не просить, потому что потом сказали бы, что она сама разделась. А так можно будет сказать, что ее изнасиловали. Не в милиции, конечно, она же не дура идти в милицию. А потом, этим же самым ребятам, которые, кстати говоря, уже и платье и туфли с нее сняли и теперь каждый выбрал себе что-то, что ему больше нравилось и гладил и мял руками или кусал и лизал языком, но это относилось только к ее небольшим, но упругим грудкам, хотя Оля не была бы против и других мест.
    Сколько раз в своих фантазиях Оля представляла, как ее насилуют трое мужчин. Заниматься сексом с двумя сразу, это у нее было. Но вот чтобы ее изнасиловали и сразу трое, это пока случалось только в ее воображении, когда ласкала сама себя или занималась с кем-то сексом, который не приносил нужного ей удовольствия, тогда и возбуждала она себя фантазиями о трех мужчинах, которые ее насилуют. И вот теперь ее мечта сбылась.
    Оля перестала отбиваться и просить не делать ничего с ней, когда один из парней оказался внутри ее тела. Она только застонала протяжно и болезненно. И только подумала: лишь бы не стали делать это по-очереди. Подумала так, потому что в ее фантазиях насильники терзали ее тело все трое одновременно. И что-то вроде легкой радости мелькнуло в ней вместе с еще большим возбуждением, когда ощутила, что через сейчас она будет владеть уже двумя мужчинами одновременно, или они ей будут владеть, это не имело значения. Нет, конечно же они, мелькнуло в голове Оли, потому что ее насилуют. И Оля сказала себе, что ее насилуют. Но так и было. И не успела она об этом подумать, как невольно резко вдохнула, забилась между двумя парнями, слово пыталась вырваться, закрыв глаза, замотала из стороны в сторону головой. И, не сдерживаясь уже, закричала от наступившего оргазма...
    Вадик не мог сидеть дома. Его чувство к Оле было таким сильным, что ждать до следующего дня, чтобы снова увидеть ее, он не мог. И он направился к ней, туда, где Оля сейчас жила.
    Но странно, он так замечтался, что пошел не в ту сторону. Он понял это на полдороги и, выругав себя, но беззлобно, он повернул.
    Вдруг, откуда она вязалась, прямо ему навстречу выскочила собака. Собака оскалилась и так грозно зарычала, что Вадик сразу понял, мирных переговоров с этим псом быть не может. И не местная собака, не лайка, а какая-то лохматая и в репьях вся, это тоже удивило Вадика и добавило страха, потому что подумал, вдруг бешенная. Но если и бешенная, то не совсем еще взбесилась, а то бы напала не рыча и не лая. Убегать от собаки нельзя, это все знают, поэтому Вадик повернулся и медленно направился в противоположенную сторону.
    Собака некоторое время шла за ним и не переставала рычать. Потом вроде бы отстала. Тут ему на дороге попалась очень хорошая вещь — бейсбольная бита. Как она могла оказаться на дороге, Вадик не представлял. Хотя, чего удивительного, какой-нибудь пьяный велосипедист уронил или из машины выпала. Да мало ли как она могла здесь оказаться. Не имеет значения. Главное, вещь хорошая и нужная. И не только от собак может пригодиться.
    Но хоть у Вадика в руке было сейчас довольно надежное оружие, назад идти Вадик не решился. Лучше пойти другой дорогой.
    И, свернув в накатанный машинами грунтовый проезд между домами, Вадик пошел другой дорогой.
    И в этот раз он заблудился, хотя дорогу знал. Но всякое бывает, показалось, что идет туда, а на самом деле шел совсем в другую сторону.
    Вадик снова повернул, теперь в какой-то узкий проход между двумя заборами и быстро направился по узкой дорожке. И опять не туда вышел. Но, зато, недалеко увидел клуб. От этого самого клуба Вадик точно знал, как дойти до Олиного дома.
    Несколько окон клуба на втором этаже светились. Но это Вадику было неинтересно. Он только собрался уйти, как снова появилась рычащая собака.
    Вадик посмотрел на свое оружие. Надежно, но не очень. Даже если собака только начинает заболевать бешенством, все равно, достаточно небольшого укуса.
    Вдруг Вадик увидел, как дверь клуба взяла да и открылась сама. Но это понятно, это ее сквозняком открыло.
    Из двух зол Вадик выбрал меньшее. Решил переждать немного, пока собака убежит. А потом уже к Оле пойдет. И от одной этой мысли, что скоро он увидит Олю у него внутри все заныло.
    Вадик прошел в открытую дверь и захлопнул ее понадежней за собой.
    Собака тут же перестала быть собакой, вместо нее появилось небольшого роста существо, похожее на человека, только все волосатое.
    Философ не стал больше пугать Вадика и снова открывать дверь, пугать его сейчас было нельзя. Поэтому бездомный домовой прошел сквозь дверь, как сквозь дымовую завесу.
    Вадик подождал немного, хотел уже вернуться к двери и посмотреть, не ушла ли собака. Но в это время он увидел на полу очень подозрительную бумажку. Вадик шагнул и поднял ее. Это была сторублевая купюра.
    Повезло, — подумал Вадик и собрался пойти к выходу.
    Но тут словно бы сверху лестницы кто-то окликнул его.
— Эй, — услышал Вадик тихий голос.
    Вадик посмотрел на лестницу. Там никого не было.
    Просто послышалось, — решил Вадик, но внимательней посмотрел на лестницу, чтобы убедиться, что там действительно никого нет.
    Никого и не было. Но на четвертой или пятой ступени лестницы он увидел еще одну бумажку.
    Снова повезло, — второй раз обрадовался Вадик, — можно будет позвать Олю погулять и в купить ей в магазине мороженое.
    Но если валялись на полу две сторублевые бумажки, то почему и третьей не валяться где-то поблизости.
    И Вадик стал подниматься по лестнице. На всякий случай он поудобней взял в руку бейсбольную биту.
    Больше сторублевок Вадик не обнаружил. Но, поднявшись на второй этаж, увидел приоткрытую дверь спортзала. И оттуда доносились какие-то странные звуки. Даже женские крики.
    Это девчонки занимаются борьбой, подумал Вадик и решил взглянуть на это, потому что как женщины борются и дерутся это всегда интересно.
    В первое мгновенье ему так и показалось, что в зале идет тренировка.
    Но это только в первое мгновенье. Во второе он понял, что именно происходит в зале. Но его это не касалось. Когда человек влюблен так сильно, как это было сейчас с Вадиком, он мало на что обращает внимание, даже не такое, что происходило сейчас в ярко освещенном зале.
    Еще секунда и Вадик отвернулся бы и ушел. Но именно в эту секунду он увидел лицо девушки, главной участницы происходящего. Это была Оля!
    Руки и ноги Вадика стали деревянными.
    Через сколько Вадик пришел в себя, через пару секунд или несколько минут, не имеет значения. Но очнулся он от мужского грубого голоса, который сообщал Оле, причем называл вещи своими именами, теми словами, которые называются нецензурными, что именно он сейчас с ней сделает и как это сделает, и самым невинным словом в его тексте было слово "сучка". Но Оля, видимо, не была против такого обращенья, кажется, ей даже нравились слова и обещания, что именно с ней сделают, потому что Вадик услышал, как она с болью в голосе простонала: "Да, сделай ".
    Дальше в памяти Вадика были одни только фрагменты, как бы фотографии происходящего: он толкает дверь, так, что она чуть не срывается с петель; удар по чему-то мягкому; сломанная кость руки двумя кровавыми обломками вылезшая наружу; снова бита ударят по голому телу с хлипким звуком и от вспотевшего тела и от крови на бите; помнится чей-то крик, кажется женский; снова удары битой куда попало, по голому телу, по рукам, ногам, голове; болезненные крики и среди них выделяется женский визг.
    Возможно, все закончилось бы хуже. Но младший брат Вити, который и позвал Олю в клуб, подглядывал за всем. И он побежал в ближайший дом и позвал взрослых. Те вызвали милицию. А милиция "скорую помощь".
    Когда Вадика волокли к милицейской машине, он истерично рыдал. Пострадавших пришлось везти в больницу на двух машинах, которые подогнали местные жители. А на "скорой помощи" увезли одну только Олю. И врач "скорой" почти не сомневался, что у девушки сломан позвоночник. Но насколько серьезна эта травма, он не мог сказать, но больше шансов было за то, что Оля уже никогда не сможет ходить.

*   *   *
— Сделано с фантазией и не без остроумия, — услышала Азазель знакомый голос.
    Она обернулась. Рядом стоял тот самый провожатый, которой приходил за ней в день ее самоубийства.
— Но дело в том, что у вас наказывать нет права, — добавил он к первой фразе.
— Но у меня есть право мстить, — сказала Азазель. — А месть не наказание.
— Довод убедительный, — согласился посланник. — Главное его достоинство в том, что он спорный. И адвокату лучше не придумать.
— Что дальше с ними будет, ты знаешь? — спросила Азазель.
— С Олей и Вадиком? Он получит небольшой срок, всего пять лет, так как совершил преступление в состоянии аффекта. Но отсидит и того меньше, три года. За примерное поведение, другими словами, за то, что будет активистом, "стукачом" на "зоне", его отпустят раньше.
— Пять лет за то, что сломал несколько ребер? — удивилась Александра.
— Несколько ребер несколько рук и одни позвоночник. Оля всю жизнь будет передвигаться в коляске. Ее ноги парализованы. Но Вадик, его любовь к вам так изменила его, что вернувшись, они женится на Оле.
— При чем здесь любовь ко мне?
— Он любит не ее, он любит вас, но в ее обличье. А вот главное наказание, которое вы ему уготовили, не тюрьма и лагерь, его наказанье начнется позже, когда вернется он. Как и сказал, он жениться на Оле. Она согласится стать его женой. Не для того выйдет замуж, чтобы отравлять ему жизнь, она порадуется вначале, ведь нужен муж — мужская помощь и мужские ласки, которых лишена она теперь надолго. Но ненависть от месяца к месяцу станет проявляться сильней, и Оля вымещать на нем, на муже начнет всю злость свою. Жизнь Вадика превратится, как говорят здесь, в ад на Земле. И захочет ее убить, потому что тюрьма лучше, но и убить не сможет, по слабости своей, безволию. А вот кого действительно он любит, он узнает после того, как расстанется с земной своей оболочкой.
— Достаточно, я не хочу об этом говорить.
— Вам жалко их? — удивился посланец. — Или кого из них?
— Нет. Они получили и получат, что заслужили.
— И я так считаю, — согласился с Азазель посланник и продолжил. — Но этого всего, их свадьбы, их ненависти друг к другу может и не быть. И вот для того, чтобы все шло, как и положено всему идти, вы, синьорина, здесь.
— Понятно. Хочу спросить, как смог ты так незаметно оказаться рядом? — спросила Азазель.
— Именно по этому я здесь, синьорина. И еще по одному вопросу, — ответил бывший провожатый.
— Почему ты тоже называешь меня синьориной?
— Так все теперь вас будут называть.
— А я подумала, что мой помощник подшучивает надо мной.
— Нет. И, кстати, как он вам?
— Пока что я им довольна. Надеюсь, что и дальше он меня не разочарует.
— Я тоже надеюсь. Тем более, выбирал помощника для вас ваш прадед.
— Вот как. Тогда уверена, что Философ лучшее, что я могла получить. Так по каким же вопросам ты здесь?
— Как вы сами заметили, синьорина Азазель, я смог приблизится к вам незаметно для вас. Это плохо. Но еще хуже, что по той же причине вы не заметили Черный шар, который смог воспользоваться вашим нездоровьем и подтолкнуть вас к ненужному, бесполезному поступку.
— Я здорова.
— Постарайтесь справиться со своей болью. Именно она причина вашего недостаточного внимания.
— Я постараюсь, — чуть кивнув, ответила Азазель.
— Но в вашем промахе есть и польза. Теперь мы знаем кое-что о том, кто угрожает нам.
— И что мы о нем знаем? — спросила Азазель.
— Неутешительное. Он может управлять нашими чувствами и эмоциями. И еще, плохое, свои силы, свою энергию он получает, скажем так, питаясь разумной энергией.
— То есть, нами?! — почти испуганно, но больше удивленно спросила Азазель.
— Да. Это стало понятно, когда мы узнали, что те четверо, кто погиб во время урагана, который снес деревню Патриху, исчезли.
— Но их похоронили.
— Тела их. Да. Они остались и их похоронили. Но сами они пропали, исчезли, испарились. Но не совсем. Успели все же заметить, что их впитал в себя тот самой черный шар.
— Меня утешает, что я не одна должна во всем этом разобраться, раз ты так много знаешь.
— Смешно было бы подумать, что для борьбы с абсолютным злом отправили б одну лишь женщину. А все остальные, по-вашему, продолжают заниматься привычными делами и даже развлекаться?
— Теперь так не считаю. Но так думала и удивлялась.
— Теперь знаете, что не одна. Но нужно быть готовой к тому, что временами мы будем терять связь, ведь мы не знаем всех возможностей того, кто угрожает нам. Но это не главное зачем он появился здесь, — продолжил посланник.
— А что же главное?
— Вот этого мы и не знаем. И это самое плохое, что мы не знаем главного.
— Но значит тот черный шар, который подтолкнул меня к тому, чтобы разрушить Патриху и есть наш противник?
— Нет. Тот черный шар, который вы не заметили, можно назвать капсулой, маленькой частицей абсолютного зла. И даже про эту маленькую частицу мы не знаем, находится кто-то в ней и управляет, или управляли ей на расстоянии, или она сама по себе что-то разумное, а значит и живое.
— Философ сказал, что шар был таким черным, какого он не видел и не представлял.
— Он абсолютно черным кажется оттого, что поглощает все: энергию, свет, звук, время, чувства и так далее. Все, что известно нам. Не только здесь, в трехмерном мире, но и дальше. Важно узнать, сколько измерений в нем или по-другому из какого он измеренья: седьмого, девятого, пятнадцатого. Чем более количество измерений в нем, тем сложней задача, тем меньше у нас шансов с ним справиться.
— Но уже говорила и мне кажется моя мысль правильной, если бы он был уверен в своем превосходстве над нами, он не раздумывая напал бы.
— Да, так считают многие. Но есть мнение...
— Знаю, — перебила Азазель, — что он или оно или она просто играет с нами. Но если это зло абсолютно, логично предположить, что оно не способно к развлечениям, даже самым жестоким.
— Да, в ваших рассужденьях рациональное есть и логичное. Но наша логика может быть совершенно противоположенной логике того, что нам неизвестно. Но я передам ваше мнение.
— А мне, что еще ты должен передать?
— Черный шар смогли проследить до самого крупного мегаполиса Восточной Европы, там он пропал.
— То есть, он исчез где-то над Москвой? — уточнила Азазель.
— Да. Так что, со своими личными делами, надеюсь, вы покончили, а значит пора приступать к обязанностям, которые важнее личного.
— Меня осуждают, за то, что я сделала?
— В разрушении населенного пункта вашей вины нет. Месть Оле и Вадику, справедлива. Так не только я считаю. Так что, никто пока вас ни за что не осуждает.
— Еще хотела спросить. Мне казалось, я должна увидеть много, как люди выражаются, неприкаянных душ, которые бродят по Земле. Почему я ни одной не видела. Ну, если не считать, конечно, Философа?
— Те, что здесь находятся, прячутся от вас.
— Почему?
— Женщина Азазель. Никто не знает, чего можно ждать от женщины с такими возможностями. Тем более, вы начали с того, что разрушили деревню и наказали пятерых людей. А им не известно за что.
— Двоих, — поправила Азазель.
— А трое любовников Оли с поломанными ребрами и руками? — улыбнувшись, спросил посланец.
— Понятно, — кивнула Азазель. — Другими словами, считают, что я могу оказаться дурой и только мое собственное мнение для меня единственно правильно и бесспорно.
— Именно так.
— Я бы сказала, что это немного обидно. Но не стану этого говорить.
— Все. Мне пора. Не говорю, до встречи, она может не состояться.
— Удачи, — пожелала Азазель.
— И вам, синьорина Азазель, удачи.
    И посланник растворился, лишь мгновенье Азазель видны были слабые лучи, а правильнее, волны, которые разошлись и исчезли, как на воде круги.
— Философ, нам пора, — сказала Азазель.
— Я знаю, — услышала Азазель голос своего помощника, но самого его она не видела.
— Ты зачем спрятался?
— Я не спрятался. Я запутался в какой-то паутине.
    Азазель взглядом стала искать, где Философа, но заметила только слабое марево, парившее невысоко над землей.
    Азазель шагнула в ту сторону, где колыхалось марево.
— Не походите, — послышался голос Философа. — Можете тоже запутаться.
    Азазель остановилась. Она достала из-под плаща небольшой невидимый простому глазу предмет, который сразу замерцал маленькими бело-голубыми молниями, направила на колыхавшееся марево. Голубая вспышка осветила все вокруг. Стал различим силуэт Философа. И видно было, как он пытается выбраться из чего-то похожего на сеть из черных волокон.
    По самой Азазель не было видно, что немного волнуется. Она, держа в одной руке тот сверкавший маленькими молниями предмет, другой рукой вынула из-под плаща меч, он был не больше метра длинной вместе с рукояткой и с узким, чуть шире чем у шпаги, клинком. Используя первый прибор, если это так можно назвать, как фонарь, Азазель протянула руку с мечом к барахтавшемуся в черной сети Философу.
— Только учтите, я отрицательно заряжен там, где ноги, а положительно, где голова, — заговорил Философ, — поэтому, если меч ваш положительно заряжен и вы коснетесь моих ног, то неизвестно что произойдет, могут во мне силы прибавиться, а могут и убавится. И если головы коснетесь, то тоже неизвестно что произойдет, может ничего, а может в ней замыкание случится.
— Ты что на батарейках работаешь? — пошутила Азазель, но голос ее был серьезным.
— Если б я сам знал на чем работаю, — пробормотал Философ.
    Азазель хотела попытаться разрезать черную сеть мечом. Но лишь коснулась ее, как сеть исчезла и Философ появился видимый теперь полностью для Азазель.
— Интересно, что это было? — тут же заговорил помощник Азазель и стал осматриваться вокруг, ища ту самую черную сеть, в которой он только что барахтался, как кролик в ловчей сети.
    Философ подумал об этом и тут же ему в голову пришла мысль, которую он и высказал.
— Возможно это ловчая сеть черного шара. Наверное они ее потеряли. А так бы я давно уже был в том самом шаре, или меня вообще нигде не было.
— Может быть. Только куда она делась? — согласившись с Философом, спросила Азазель. — И почему исчезла, когда к ней прикоснулась мечом?
— Можно предположить самое простое. Эта сеть самоуничтожилась. Если предположение, что она случайно потеряна, правильно, то у нее должна быть защита от того, чтобы ее случайно не нашли. Когда она меня поймала, она делала свою работу, но как только вы коснулись ее мечом, сработал механизм самоуничтожения, чтобы даже самая маленькая тайна их не могла быть раскрыта.
— Но если они или оно боится, что их небольшое приспособление может быть найдено и изучено. То получается, что и что-то большее может быть найдено, поймано и изучено или уничтожено. А оно может быть уничтожено, раз сеть самоуничтожилась.
— Но это не факт, что она самоуничтожилась, — не согласился Философ. — может она уже в том черном шаре.
— Почему тогда ты не там вместе с ней? — спросила Азазель, убирая меч и тот предмет, который она использовала как фонарь.
— Не знаю.
— Но сеть испугалась меча, — сказала Азазель. — В меня вложили многое, но только не технические знания. Я и здесь, на Земле, в школе, не очень разбиралась в физике, не было у меня мечты стать Марией Кюри. Знаю только, что меч сделан из чего-то меньшего, что известно людям, меньшего, чем какие-то элементарные частицы.
— Не знаю, испугалась сеть меча или нет, но меня она отпустила, и это очень важно. Для меня, во всяком случае.
— Почему ты не позвал на помощь раньше? — спросила Азазель.
— Не хотел мешать вашему разговору.
— Но с тобой могло случиться неизвестно что.
— Могло случится, а могло и не случиться, — рассудил Философ.
— Еще плохо, что сеть сделала тебя почти невидимым.
— Да, это плохо, госпожа, что стал невидимым, — согласился Философ. — Так вы могли наткнуться на меня. А в мою задачу не входит мешаться вам под ногами. Ну хорошо, с сетью все понятно.
— Что тебе понятно? — спросила Азазель.
— Что непонятно ничего. Но как говорится, отрицательный результат, тоже результат. — Но тут же Философ добавил: — Парада, хоть и тоже результат, но отрицательный. Что делаем дальше?
— Черный шар исчез где-то в Восточной Европе.
— Да. Над Москвой, — подтвердил Философ. — Я слышал ваш разговор.
— Значит, туда и отправляемся.
— Ох, не люблю я этих городов. Люди так и прыгают, так и скачут, как блохи по бездомной собаке. Вечно сквозь тебя проходят. И машины тоже.
— А ты считай, что не люди сквозь тебя проходят, а ты сквозь них, — посоветовала Александра.
— Это мысль неплохая, с философской точки зрения очень разумная, — согласился Философ. — Но одновременно она согласуется с теорией относительности Эйнштейна, а вот тут я не совсем согласен с ним. Если говорить об относительности движения, то, все же, движется тот предмет, на который затрачена энергия, а вот на который энергия не затрачена, тот движется только относительно того, на который затрачена энергия и с этой точки зрения Парадокс Эйнштейна перестает быть парадоксом, а становится...
— Если встретишь Эйнштейна, то и расскажешь ему, — остановила научное красноречие Философа Азазель.
— Ну, если он в чем и ошибался, то теперь без меня понял.
— Вот и чудесно. Значит, тебе не нужно тратить время на разговоры с ним. Или ему с тобой.
— Мне бы туда попасть, — мечтательно сказал Философ.
— Куда? — не поняла Азазель.
— Откуда вы сюда явились. А то в моей голове столько мудрых мыслей. А что толку? Все до чего я здесь дошел своим умом, там все известно любому. А я бы может что новое открыл, узнав, как там все устроено. Возможно, я стал бы так же знаменит в том мире, как Эйнштейн в этом. Или как Диоген. Интересно, есть там бочки?
— Если захочешь, чтоб была, то будет, — думая о своем, бессознательно ответила Азазель. — У меня здесь еще есть дело.

*   *   *
    Леха, тот самый, который вместе с Петром увидели на вершине горы Александру, был расстроен и искал, кто бы его угостил самогоном. Утвердившись вначале, что он видел инопланетянина и теперь у него появятся необыкновенные способности целителя, теперь разочаровался в инопланетянах и их возможностях.
    Раз не дали они ему способности лечить людей, то какого черта они здесь крутятся? — мысленно ругался Леха. — Прилетели посмотреть, как мы тут живем, пожалуйста, покажем. Только чё тут где смотреть. Хреново живем. А раз вы летаете на тарелках, которая стоит по миллиарду каждая, то могли бы и помочь. А то прилетают смотреть на чужую нищету полюбоваться. Чё мы негры что ли в джунглях или вообще обезьяны какие, чтобы нас тут рассматривать и фотографировать. А наверняка ведь фотографируют и потом показывают друг другу и вздыхают, как же они так жить могут.
    У Петра все было по-другому. Он стал всем проповедовать свои идеи, которых у него было не много и все сводились к одному — верь в Господа и Богородицу и все будет хорошо. Только эту простую мысль он натренировался говорить разными словами и получалось очень-очень длинно и очень-очень глупо.
    Но глупость в любом виде воспринимается гораздо проще, чем умное и мудрое. И, так как мысли Петра путались в его голове и никто ничего не понимал, то его стали считать мудрецом. Правда, слушали Петра, в основном старушки и женщины, уставшие от всегда пьяных мужей и тяжелой работы. На проповедях Петра они отдыхали, для них это было что-то вроде клуба. Но и от старух и уставших от тяжелой работы женщин, польза может быть. Всем скопом они в день могли насобирать Петру на пол-литра, а то и на два пол-литра. И когда удавалось Петру своими проповедями получить пару поллитровок, он шел к другу своему Лехе и они вместе обсуждали виденное ими чудо. Не соглашались и дрались, но снова мирились за очередной пол-литровкой и снова обсуждали. Только к общему мнению прийти не могли, а потому снова разбивали друг другу носы и ставили синяки под глазами и расходились, чтобы в следующий раз снова поспорить и подраться.
    Леха спал, когда в его доме, где он жил один, появились Александра и Философ.
    Александра подошла к нему. Некоторое время она рассматривала Леху. Как будто бы убедилась в чем-то. Положила на лоб руку.
    Леха открыл глаза, но понять спит или нет, не мог. Он уставился на призрак в темном плаще. Не видел лица Александры Леха, но сразу понял, кто перед ним. Хотел что-то сказать, да язык не шевелился. И руки и ноги отнялись. Даже пальцем пошевелить не мог, а только смотрел на инопланетянина (а точнее, на инопланетянку) испуганными глазами и молчал. А по во всему телу его иголками покалывало, как будто ток пропустили, но не сильный, терпеть можно. А еще Леха думал, что конец ему настал, парализовала его девка инопланетная, а теперь утащит к себе на тарелку, гуманоид проклятый. Как назвать гуманоида по-женски, Леха не знал, может гуманоидиха, но это было как-то некрасиво и не стал он даже мысленно так называть ее, а то еще обидится и начнет на нем опыты всякие делать. И от слова «проклятый» тоже отказался, даже прощения мысленно попросил.
    Но тут инопланетная девка убрала с его лба руку, отошла на шаг, кажется собралась уходить.
— У меня есть условие, — услышал Леха еще чей-то голос. — Позволите, синьорина?
    Услышал сначала Леха чей-то голос, а потом и увидел чей голос это. Маленькое существо какое-то и, кажется, все оно покрыто шерстью.
    Инопланетянка, которая оказывается была синьориной, согласилась, потому что, видел Леха, кивнула.
    Тогда лохматый обратился к Лехе.
— Как во времена языческие у славян было. Не должен ты никому назначать цену за лечение, а сколько дадут, столько и хватит, и еще, никогда ни за какие деньги никаких уступок богатым и тем, кто у власти. А всех лечить по очереди, по порядку. Не выполнишь условие, пропадет дар, которым моя хозяйка тебя одарила.
    Леха только глазами захлопал, не утратил он, оказывается, единственную способность открывать и закрывать глаза.
— Ну, а теперь спи, — сказал лохматый.
    И Леха уснул.
    А утром, когда проснулся, то вспомнил сон ночной так отчетливо, будто наяву все было. И помнил даже, что говорил во сне ему лохматый инопланетянин слово в слово.
    Долго Леха сомневался, а потом решился.
    Пошел он к Наталье. Ровесницей она ему была, с первого класса вместе учились. И Наталя всегда Лехе больше всех девчонок нравилась. И сейчас Наталья ему нравилась. Вот только болела она и говорили врачи, что больше года не протянет, а то и меньше.
    Пришел Леха к Наталье, она тоже жила одна, мужа ее медведь задрал лет шесть или семь назад.
— Предложение у меня к тебе есть, Натах, — сказал Леха.
— Какое еще предложение? — тихо спросила Наталья.
    От болезни она состарилась. Ей сейчас можно было дать лет пятьдесят, а на самом деле ей только тридцать восемь было.
    Но для Лехи Наталья осталась такой же, какой была, когда еще в школе учились, и оттого, что видел ее часто и оттого еще, что не влюблялся он больше никогда ни в кого.
— Предложение такое, — быстро, чтобы не испугаться и не заговорить о чем-то другом, начала Леха. — Если я тебя вылечу, ты будешь со мной жить. Хочешь, даже расписаться можем.
    Сказал Леха и перевел дух, потому что сказано было самое трудное, на что раньше никогда не осмеливался.
— Уходи, — сказала Наталья.
    И она стала прогонять Леху, решила, что с утра уже выпил он.
    Но Леха сказал главное и теперь уже не отставал. И только чтобы отвязаться от него, Наталья сказала.
— Хорошо. Только сразу уходи.
    Не знал Леха, как надо делать и что, поэтому для начала положил он свою руку на лоб Натальи, как во сне это с ним инопланетянка сделала. Потом стал водить рукой по телу ее, но к запретным местам не прикасался, разве что на расстоянии проведет рукой.
    А Наталя лежала на диване и удивлялась. Все ее тело от прикосновений Лехиной руки стало покалывать, словно тысячи булавок в нее воткнули. Но не сильно, не больно.
    Поводил Леха руками, поводил, а потом поднялся с табуретки и молча вышел.
    Двое суток поле этого Леха из дома не выходил, почти ничего не ел и почти не спал, только забывался иногда в полусне и представлялись ему всякие видения. Чаще инопланетянка ему чудилась, только с лицом Натальи почему-то. А когда видений не было, ждал Наталью. То боялся, что ей хуже станет. Тогда начинал надеяться, что ничего не будет, останется все как есть. А потом начинал бояться, что все останется как есть и начинал надеяться, что станет лучше.
    К полудню следующего дня Леха снова решился пойти к Наталье. Подумал, вдруг одного раза мало, может так не один день делать надо, а может, вообще неправильно делал все. Только вот как правильно? Не знал этого Леха. И не прогонит ли Наталья его совсем. Этого больше всего боялся. Но решился. И дал слово по дороге не передумывать. И в тот самый момент, когда уже поднялся и направился к двери, кто-то в дверь постучал.
    Леха подскочил к двери, открыл ее. Женщина на пороге стояла незнакомая. Но только в первый момент казалась она незнакомой. А потом узнал. Нет, скорее, понял, Наталья это.
    И удивился, как она изменилась. Из старухи за эти двое суток Наталья превратилась в прежнюю красавицу. Ей сейчас не то что тридцать восемь лет, а не скажешь, что и тридцать.
— Ну, ты даешь, Натаха, — только и сказал растерянный Леха.
— Это не я, Леш, это ты. Ты это сделал. Я вот пришла, обещала ведь, что жить с тобой стану. А если хочешь и распишемся.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 8

Семья

    Александре не хотелось видеть ни мать ни брата ни отца. Не оттого что отец не родной, она не думала об этом, не оттого, что брат наркоман, и мать, не оттого ей не хотелось видеть, что никогда ее не любила, но и неприязни к матери не испытывала, а просто безразличие. Сейчас такое же безразличие было у нее и в отношении отца и брата. Она поняла, что духовной связи ни с кем из них у нее не было, даже с отцом, хотя, ей казалось, она его любила.
    Но все же небольшой интерес к их жизни был. Правильнее сказать, легкое любопытство.
    Ни Андрея Семеновича, ни Надежды Васильевны (или просто Нади, как она хотела, чтобы ее называли) дома не было. Но брат был дома и не один, Александра сразу это поняла. Но и поняла, что те, кто был в его комнате не друзья его. Впрочем, какие могут быть друзья у наркомана.
    Кроме Игоря в комнате было еще с десяток наркоманов. Но как людей их можно было назвать бывшими наркоманами, хотя они и сейчас оставались такими, после смерти — в комнате брата было не меньше десятка тех, кто давно умер от наркотиков — призраки, оставшиеся между мирами, у которых не хватало воли расстаться хотя бы с иллюзией получить наркотическое опьянение.
    Но "ломка" или как в медицине это называют "абстинентный синдром" стал вечным их мученьем, без физического тела в трехмерном мире невозможно получить наркотического опьяненья, забытья. И корчились безвольные существа в муках, снова и снова пытаясь подобраться к порошку и шприцам. Никто ни на кого не обращал внимания. Не обратили внимания и на Александру. Она для них никто, такая же, как они.
    Александра подошла к Игорю, сидевшему, откинувшись, на спинку дивана с закрытыми глазами.
— Посмотри на меня, — сказала Александра.
    Игорь открыл глаза и посмотрел на нее.
    Ни только страха, даже легкого удивленья в глазах его не появилось.
— Саша, — сказал Игорь и улыбнулся. — Зачем ты здесь?
— Не знаю. Я не хотела приходить. Но все-таки зашла. Давно здесь эти? — Александра взглядом показала на стонущие, корчащиеся существа.
    Игорь посмотрел на тех, на кого указала Александра.
— Давно, — ответил он. — Еще когда ты была живая они здесь были. Сначала думал это галлюцинации. Потом понял кто они. Я привык и не обращаю на них внимания. Наркотики часто открывают у людей необычные способности. Ты слышала, наверное.
— Раньше слышала, а теперь знаю.
— Стала знать после того, как умерла?
— Да.
— Расскажи, что там.
— Сам увидишь.
— Не увижу. Я стану таким же, как они, — указал Игорь на призраков наркоманов. — Но я не такой.
— Я знаю, — сказал Александра, хоть так не думала.
— Я прятал ото всех, — стал объяснять Игорь, — Даже от тебя. Нет, тебе я все время хотел рассказать, но боялся, что посмеешься. Теперь можно.
    Александра вдруг поняла, о чем он говорит. Почему она не догадывалась раньше. Не верила, что наркоман способен на такое?
    Она подошла к письменному столу, открыла правую дверцу, выдвинула нижний ящик. Под ним, казалось ничего нет. Но сейчас Александра знала, что есть. Она приподняла фанеру, которая казалась дном стола. Под ней лежали листы плотной бумаги.
    Александра взяла их. Это были рисунки Игоря.
    Сейчас Александре не нужно было быть художником или специалистом, чтобы понять, талантливо то, что она видит или нет. Она всей сущностью своей почувствовала исходящую от картин Игоря силу. Он был бы не просто хорошим художник, он стал бы, если не наркотики, художником гениально талантливым.
    В картинах Игоря была сила и теперь Александра знала, почему многие талантливые люди слабовольны — всю свою духовную силу они отдают своему творчеству.
    Александра пожила рисунки на стол.
    Пока она читала и не обращала внимания, что несколько существ внимательно за ней наблюдают, ее это не тревожило. Но тут, один из тех, кто обратил внимание, как легко Александра смогла открыть стол и достать оттуда рисунки, стал к ней подходить. В его походке была и просьба и угроза.
— Ты сможешь сделать, — сказал он.
— Что? — не поняла Александра.
— Ты так просто открываешь ящики берешь все в руки. Я, смори, не могу даже шприц поднять, я даже небольшой клочок бумаги не подниму. А ты все делаешь, как будто у тебя ест плоть.
    Александра поняла. Это призрак наркоман хочет, чтобы она сделала ему укол, вколола дозу героина.
— Ты забыл, — сказала Александра, — у тебя ни крови нет, ни нервов, ничего нет. Забыл, что твое тело давно исчезло, разложилось.
    Но призрак от мучений уже не понимал простых вещей. Ему казалось, если такой же призрак, как и он, может вещи брать в руки, перекладывать, владеть материальными предметами, то сможет и уколоть его, избавить от мучений.
    Больной, в котором энергия едва тлела и оставалось одно желание получить дозу и от этого почувствовать себя счастливым, стал подходить к Александре и сумасшедшая угроза была в его глазах.
    Три шага оставалось между ними. Александра почувствовала, что от сознания, что он может получить желанное, к призраку наркоману вернулись силы и энергия.
    Все остальные смотрели и Александра чувствовала, даже видела, как силы всех передавались одному, чтоб он мог от Александры добиться, заставить ее сделать то, чего она не могла для них сделать. Но они этого не понимали и ждали, что их товарищ по несчастью получит, чего они все так долго добивались.
    Почувствовав в себе так много силы, призрак наркоман рванулся вперед. Но Александра вытянула руку перед собой и не коснувшись ее руки, нападавший призрак вдруг отскочил, как волейбольный мяч от встречного удара. Он пролетел сквозь стену и исчез.
— Все уходите вон отсюда и никогда не возвращайтесь, — приказала Азазель оставшемся в комнате. — Вы слышали меня?
— Помоги нам, — простонал кто-то жалобно.
— Помочь можно тем, кто этого хочет.
— Так помоги. Мы хотим. Здесь много порошка, на всех хватит.
    Азазель надоело с ними спорить. Она взяла ближайшего призрака за плечо и вышвырнула его сквозь стену вслед за напавшим на нее. Прошли секунды и остальные исчезли сами, растворились.
    Александра сразу забыла о них и снова повернулась к брату.
— Какая ты сильная, — сказал Игорь. — Ты призрак, а сильней меня.
— Я не призрак, — сказала Александра.
— А кто? Ты же умерла.
— Когда-нибудь узнаешь, — не стал объяснять Александра, да и не могла этого делать. — Поговорим о тебе. Ты сказал, что не видишь смысла в жизни. Но такого не мог создать тот, кто не видит смысла.
    Александра указала на картины.
— Я обманывал. Я слабовольный. Мне было стыдно за свое слабоволие, я не хотел, чтобы об этом догадались. Я все равно не смогу никогда отвыкнуть.
— Сможешь, — сказала Александра уверенно. — Но главное не это. Тебе дан талант. Ты стал наркоманом. Как ты мог, Игорек.
    Игорь не сразу стал рассказывать, казалось ему трудно это сделать. Но все же он переборол свой трах. А это был страх, Александра чувствовала.
— Я написал картину. Это было совсем не то, что я обычно рисовал, что нравилось мне рисовать. Когда я закончил ее и посмотрел на готовый рисунок, со мной случилось что-то непонятное. Я почувствовал такой страх, какого никогда не мог даже представить. Сначала мое тело все стало будто деревянным. Но страх все больше в меня входил, он разрывал меня. Мне показалось, что голова взорвется. Я чувствовал еще минута-две и я сойду с ума. Я в тот момент уже наполовину был сумасшедшим. Я заметался по комнате. Кажется, даже стонал и кричал. Хорошо, что не было никого дома. Но главное, я не сразу понял, что дело именно в картине. Но вдруг подумал об этом. Я схватил нож и начал резать картину. Я разрезал ее на мелкие клочки. Мне становилось легче. Потом случайно увидел, что во дворе мальчишки подожгли мусор в контейнере. Я собрал все куски картины и побежал к этому мусорному баку. Только когда клочки картины загорелись, напряжение ушло. Но не совсем. А мне хотелось освободиться полностью, потому что я боялся, что это повторится. Поэтому я сказал себе, что никогда больше не буду рисовать. А потом я позвонил одному парню из нашего класса. Я знал, он продавал наркотики. Только когда покурил травы, мне стало легче. Но он, этот парень, Колька его звали, он дал мне траву обработанную героином. На следующий день я снова позвонил ему. В общем, через неделю я уже подсел на героин.
— Что это была за картина? — спросил Александра.
— Там не было ни людей ни деревьев ни зверей. Ничего там не было. Только космос и из космоса надвигается что-то черное и страшное. Сам не знаю, как мне пришло такое в голову, ведь я всегда любил портреты и пейзажи рисовать. Ты же смотрела картины, видела. Но больше мне все же нравилось писать портреты. Я когда рисовал чей-то портрет, так начинал чувствовать человека... я чувствовал людей, когда писал портреты лучше, чем сам себя, наверняка лучше чувствовал и знал в тот момент тех чьи портреты пишу, чем они знали себя и чувствовали.
— У той картины было название, ты тогда уже назвал ее как-нибудь.
— Да. Она называлась "Абсолютное Зло".
    Александра почувствовала, как по ней прошла горячая покалывающая миллионами иголок волна.
    Послышалось как отрывается входная дверь. Потом она захлопнулась, щелкнув замком. Затем, звук мужских шагов. Это пришел Андрей Семенович.
— Ты еще станешь художником, — сказала Александра Игорю.
    Игорь невесело улыбнулся.
    "Будешь, — уже подумала Александра, — если не помешает то, что ты нарисовал".
    Андрей Семенович сидел в комнате на диване. Он не включил свет и комната освещалась только светом уличных фонарей.
    Александра увидела, что он, по крайней мере, дня два не брился и выглядел постаревшим лет на пять.
    Александра подошла к дивану, на котором ее отец сидел и села рядом с ним. Андрей Семенович словно почувствовал что-то. Он удивленно прислушался и даже посмотрел по сторонам.
— Ты человек не суеверный и смелый. А значит, сейчас ты подумаешь, что у тебя начались галлюцинации, — тихо заговорила Александра.
    Андрей Семенович вскочил с дивана и включил свет. Он осмотрел всю комнату. Испуганным он не казался, разве совсем немного, больше в его лице было удивления.
— Я знаю, ты любил меня, — продолжила так же тихо Александра, — поэтому каждый день вспоминал. И поэтому тебе и сейчас тяжело.
— Кто здесь? — неуверенным голосом спросил Андрей Семенович, словно ему стыдно было задать этот глупый вопрос с пустой комнате.
— Папа, лучше, если ты снова выключишь свет, так будет удобней разговаривать.
— Это нехорошие и недобрые шутки, — сказал Андрей Семенович.
— Ты думаешь, что кто-то пошутил. Установил в комнате какой-то передатчик и теперь смеется где-то над твоим испугом и растерянностью. А если я докажу, что это я, Саша, ты сильно испугаешься?
— Кого любят, того не боятся.
— Тогда расскажу, чего никто не знает, кроме тебя и меня. Один раз, мне было семнадцать лет тогда, ты, как бы случайно, но это не было случайно, дотронулся до моей груди. Ты тогда так испугался... ты испугался самого себя, так что с тех пор вообще не прикасался ко мне. Даже к плечу моему прикоснуться боялся. Я это заметила. И именно поэтому, что ты заставил себя относиться ко мне только как к дочери, я еще больше стала любить тебя.
— Но если это не чья-то шутка и если твой голос не  галлюцинация, то кто ты?
— Ты не набожный человек, папа, но и не отрицаешь, что может быть и другой мир, потому что как сам говорил, нет доказательств, что он не существует, и есть другая жизнь. А если так, значит есть возможность не только из этого мира в тот попасть, а и наоборот, оттуда прийти сюда. Выключи свет, мне электричество мешает говорить с тобой.
    Андрей Семенович выключил свет, но остался стоять неподвижно с прижатой к выключателю рукой.
— Я доказала, что я не чья-то злая шутка, но не доказала, что не твоя галлюцинация. Если я покажусь тебе, ты станешь верить, что это я, а не твое воображение.
— Не знаю. Зрительные галлюцинации тоже бывают.
— Но не по заказу.
— Да, по заказу, едва ли могут быть галлюцинации.
    Андрей Семенович сказал это, а через несколько секунд увидел темный силуэт. Кто-то сидел на диване.
    Силуэт зашевелился, поднялся с дивана. Потом он, словно сбросил с себя темный длинный плащ, который с изнанки сверкнул металлическим блеском. И появилась девушка. На ней была набедренная повязка, другая закрывала грудь. Такой наряд не вызывал ассоциаций девушек и пляжа, а приходило сравнение другое — девушки воительницы, как амазонки или подобное что-то.
    Андрей Семенович сделал несколько шагов в направлении женской фигуры. И когда оказался рядом он узнал ее. Это была Саша. Его дочь. Которую он любил больше всего на свете, и которой не стало. Но которая снова вдруг появилась.
— Заказ выполнен, — сказала Александра, — теперь ты веришь, что я не галлюцинация.
— От такого можно с ума сойти, — проговорил Андрей Семенович.
— Да, можно, если не поверишь своим глазам и испугаешься. И я бы не пришла к тебе, если бы не была уверена, что ты поверишь.
— Приходится верить.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказала Александра. — А скоро придет мать, Надя. И с ней мне тоже нужно будет поговорить.
— Откуда ты знаешь, что она скоро придет?
— Знаю.
— Ну да. Еще бы тебе не знать, — согласился Андрей Семенович. — Только тогда ты знаешь и многое другое.
— Ты чувствуешь неловкость из-за этого?
— Смотря о чем ты говоришь.
— О том, что ты любил меня не только как дочь.
— Да, мне стыдно, что ты это знаешь. Но в таких вещих себе невозможно приказывать. Можно только заставить не проявляться им, себя заставить не сделать чего-то глупого неосторожного, чтоб не поняли другие.
— Когда-нибудь ты узнаешь, что ничего запретного в твоей любви ко мне не было.
— В каком смысле, я не понимаю?
— Поймешь, — голос Александры стал шутливо-насмешливым, — но, как сказала, не сейчас.
— Не буду настаивать.
— А я, за то, что ты был мне очень хорошим отцом, я ведь знаю, такими отцами, как ты, не часто бывают. Я за это награжу тебя.
— Увидеть тебя снова... — начал говорить Андрей Семенович.
— Ты хочешь сказать, — перебила его Александра, — что это уже награда. Нет, это лишняя мука для тебя. Но это скоро пройдет и постепенно станет восприниматься как сон.
— Мне не хотелось бы забыть, что ты была здесь снова.
— Так нужно. Но сейчас я вот что хочу сказать. Точнее, я хочу сказать, что ты должен сделать. И это очень важно.
— Я слушаю.
— Ты постараешься, как можно скорее, лучше завтра, поехать к себе на родину, куда меня ты привозил так часто.
— Каждый год. А потом ты одна уже стала ездить.
— Ты там найдешь одного человека, его зовут Алексей, вообще-то, все его зовут просто Леха.
— Не Игнатьев его фамилия? — немного удивленно спросил Андрей Семенович.
— Да, это он. Ты придешь к нему и скажешь, не смейся только...
— Если бы кто знал, насколько мне сейчас не до смеха.
— Да, ты прав, забылась, — с улыбкой в голосе сказала Александра. — Так вот, ты скажешь ему, что ты от инопланетного гуманоида.
— От гуманоида? — удивился Андрей Семенович.
— Не обращай внимания, так надо. Потом все поймешь. Когда ты это ему скажешь, он для тебя все сделает, о чем попросишь.
— О чем я должен его просить?
— Вылечить Игоря от наркомании.
— Игнатьева Леху? Он сам не наркоман, конечно, но алкоголик.
— Уже нет. Но это еще не все. Ты поедешь не только с Игорем, но и с Надей, с моей матерью с твоей женой.
— Если только ее связать и багажом отправить. По-другому она не согласится.
— Ты уже шутишь. Мне это очень приятно слышать. Она поедет с вами, поверь мне.
— Кажется, пришла Надежда, — сказал Андрей Семенович.
— Да, я слышала, — кивнула Александра. — и чтобы у тебя не оставалось сомнения, еще одно доказательство, что я не галлюцинация твоя.
    Андрей Семенович почувствовал, как к его щеке прижалось что-то горячее. Он понял, это губы Александры. Она поцеловала его в щеку на прощанье.
    Позже, на следующий день, когда он посмотрел в зеркало, собираясь побриться, увидел след словно от помады после поцелуя, только бледный, чуть заметный немного болезненный, как легкий ожег. Постепенно ожег сходил и Андрей Семенович все больше начинал воспринимать все происшедшее, как сон.
    С матерью Александра говорила совсем недолго, тем более, Надя была немного пьяная. Александра лишь внушила ей то, что хотела и ушла. Надя уснула. А утором проснулась совсем другой. Она не изменилась внешне и веселой осталась, как и прежде. Но стала вдруг послушной, не совсем, но все же, десяти минут мужу хватило, чтобы уговорить ее поехать с ним и с сыном на его родину. А раньше она просто посмеялась над такой глупостью и поскорей ушла, чтобы не слышать бредовых предложений, о каких-то там поездках. И ладно бы с любовником очередным, а то ведь с мужем.

*   *   *
    Когда Александра вернулась туда, где ждал ее Философ, спросила:
— Все слышал?
— Кто я? — удивленно возмутился Философ.
— Не я же.
— Мне за тобой никто не приказывал следить.
— Вот именно.
— Да хоть хвост отрежьте мне, госпожа, если я...
— А где у тебя хвост?
— Что, разве нету? И правда, кажется, уже до вас отрезали.
— Будешь еще за мной шпионить, я тебе одно ухо отрежу.
— Уж лучше два, чтоб симметрично было.
— Ладно говори.
— Тогда не скажу, тогда спрошу. Почему вы сама не вылечите брата?
— Все должно быть естественно. Никаких чудес. Игорь может оказаться очень важным в том деле, ради которого я здесь. У него, возможно, есть связь с Абсолютным Злом. Вот почему чудес быть не должно. А, если его вылечит народный целитель, то в этом никого чуда не будет.
— Ну, что касается чудес, они только для людей чудеса. Я и сам могу, например, ну если не из воды вино сделать, то из вина уксус сделаю легко. Или накормить тысячу человек. Что проще, когда каждый взял с собой запас еды и только прячет от других его, чтобы ни с кем не делиться. А по воде ходить? Да я и по воздуху могу пройти.
— Уж не с Христом ли хочешь сравнить себя? — усмехнулась Азазель.
— Ну уж нет. Не стану же я с бесами бороться, то есть сам с собой.
— Тут ты прав. Если зло станет бороться со злом, то само себя и уничтожит.
— Вот именно. Так что мне самому с собой бороть ни к чему, — согласился Философ. — А какую награду вы отцу пообещали, но не сказали о ней? Если, конечно, не секрет большой.
— Надя, моя мать, влюбится в моего отца в дороге. И он в нее. А на обратном пути их любовь укрепиться и останется на всю жизнь. И уж больше она ему не станет изменять. Ну, разве что раз или два, случайно. Но это же не считается.
— Конечно, изменить один раз это не в счет, а уж два, тем более. Но я другое хочу сказать. Раздаривать любовь большая роскошь. Тем более, такую, что на всю жизнь. Это вообще невиданная редкость, какой и не бывает.
— Они мои отец и мать.
— Тогда конечно. Только все равно.
— К тому же им недолго осталось жить, четыре года всего. Они погибнут вместе, в автомобильной катастрофе.
— Счастливые, — сказал Философ вполне серьезно. — А я уж удивился, что такая сила у вас, госпожа, что на всю жизнь любовь можете дать, до старости глубокой. Такой ведь не бывает? Я не ошибаюсь.
— Да, — грустно согласилась Александра. — Не бывает, когда люди вместе.
— Когда не вместе, это другое дело. Когда всю жизнь любят свой идеал, то есть, мечту, такое слышал. Такое бывает, конечно.

Глава 9

Призрак бывшего священника

— Мы можем так ходить и искать сто лет и не встретим того, кто нам нужен, — сказала Александра и села на капот припаркованной машины.
— Почему вы время от времени садитесь, когда вам предоставляется возможность сесть? — заинтересовался Философ. — Вам ведь все равно сидеть или стоять.
— Привычка, — ответила Александра и продолжила свою мысль. — А ста лет нет у нас. Возможно, у нас нет даже же месяца, а может и недели.
— А два дня у вас ушло на разрушенье, месть и добрые дела, — отметил Философ, но тут же понял, что сказал лишнее. — Впрочем нет, эти два дня у вас ушли на адаптацию.
— Игорь с родителями вернется через три дня, — сказала Азазель, не обратив внимания на замечания Философа.
— Но мы не можем ждать три дня и просто отдыхать. Хотя, если по мне...
— Ты бы лежал всю жизнь на печке и слушал сказки какой-нибудь старушки о себе самом, — без улыбки пошутила Александра. — Но дело еще в том, что нет уверенности, что Игорь сможет помочь. А если сможет, то его помощь слишком опасна для него.
— Я понимаю, синьорина, он ваш брат. Но есть вещи, которые важнее родства и других привязанностей.
— Ты же знаешь. В том мире только связь духовная и духовное родство сближает. А физическое не важно.
— Не совсем. Вы судите по себе. Я там не был, но знаю, что духовная близость и родство духовное важно лишь для тех, в ком много этого самого духовного. У тех же, кто попроще, физическая близость, я не о сексе, а схожести ДНК их тел: о братьях, сестрах, матерях, отцах и родственниках вообще, те, кто здесь были родными, стараются и там поближе быть друг к другу.
— Да, родственники, — задумчиво сказала Азазель. — Хоть здесь и город, но твоей родни немало.
— О ком вы, синьорина?
— О домовых и остальных твоих собратьях.
— Уже понял, — сказал догадливый Философ. — Хотите, чтобы я их убедил помочь нам?
— Именно.
— Они пошлют меня к чертям собачьим или собакам чертовым. Во-первых, они мне просто не поверят, что может наступить конец всему.
— Но ты же веришь и помогаешь.
— Я другое дело. Я просвещенный черт. А все, кто по домам сидит, им лишь бы поближе к батарее, спину греть и с кошкой поболтать о смысле жизни, а смысл жизни у них, опять же, быть поближе к теплой батарее.
— И все же попробуй. Пообещай, что если кто-то видел, слышал, знает что-то, ты выполнишь любое желание его. А я с призраками поговорю.
— А может лучше пообещать, что если кто-то не захочет помогать, то наказан будет, к примеру инфра-или ультразвуком или электрическим разрядом или легкой направленной атомной реакцией.
— Пообещай, — согласилась Азазель. — Пообещай и то и это.
— И кнут и пряник, значит. Тогда просьба. Нельзя ли мне для наглядности, что спорить со мной плохо, с собой взять ту вещь, фонарик тот, который вы использовали, когда меня освобождали из черной сети.
— Это не фонарик.
— Я знаю. Но название его для меня слишком сложно, мне проще назвать его фонарик.
— Не умея обращаться с этим фонариком, можно натворить столько бед, что и Зло искать не надо.
— Не беспокойтесь, госпожа, я знаю, как нужно обращаться с такими вещами. Все-таки не одну тысячу лет живу и путешествую, чего только ни видел и ни знаю.
— Возьми, — Азазель вынула из-под плаща и протянула Философу тот самый предмет, которым осветила его, когда Философ попал в черную сеть.
    Александра разжала руку. Почти невидимый, а для людей, которые изредка проходили по ночной улице, невидимый совсем, предмет словно в воздухе остался висеть. Философ протянул руку (возможно лапу) и взял этот предмет. Потом как бы задумался. По предмету, который Философ назвал "фонариком", как маленькие молнии пробежали голубые искорки.
— Немного жестковат в управлении, — сказал Философ, слишком мысль напрягать приходится, чтобы включить его.
— Ты просто не привык, сказала Александра.
— Эх, — вздохнул Философ, хотя дышать ему и не нужно было, вздыхать по разным поводам он научился у людей. — Дело не в привычке, а дело в том, что ваши силы не сравнить с моими, все равно, что сравнивать муравья и тигра, а правильней тигрицу.
— Лесть отвратительная вещь, Философ, — сказал недовольно Александра.
— Это не лесть, госпожа синьорина, это мои сожаления о своих возможностях.
— Не грусти, ты будешь самым сильным из домовых. Если, конечно, все закончится удачно, — утешила Философа Александра. — Но будь осторожен. Если придется пользоваться этим фонариком, как ты его назвал, то пользуйся самой слабой из его возможностей. А то устроишь Апокалипсис в Москве.
— Я не так глуп, как кажусь, — сказал Философ и протянул фонарик в сторону стоявшей неподалеку машины.
— Я не сказала, что ты...
    Александра начала говорить, но не досказала фразы. Во всему автомобилю вдруг пробежали голубые искры, как и по самому фонарику. Крошечные молнии как будто бы соединись, мягкое свечение словно окутало автомобиль. И тут же он исчез.
— Ты что наделал? — вскочила с капота машины, на которой сидела, Азазель. — Зачем ты уничтожил машину?
— Фактически она осталась, только в разобранном виде, распалась на атомы.
— Я спрашиваю зачем ты это сделал?
— Испытывал фонарик на силу, с которой могу им пользоваться. Теперь знаю, такой вариант немного сильней, чем нужно.
— Но почему на автомобиле надо было испытывать и на самом дорогом, который оказался здесь?
— Но не на тех же "Жигулях", — указал Философ на старенькую машину. — Ведь если бы распалась на атомы та старенькая машина, то представляете, госпожа, какой вред я нанес бы ее хозяину. Он уже никогда бы не купил себе новой машины. Потому что, раз у него такая старая, то денег на новую нет. А дорогой "Мерседес" не жалко. Если хозяин покупает себе такую дорогую машину, значит, он не бедный и завтра сможет купить другую.
— Да, твоя философия безупречна, — с улыбкой согласилась Александра.
— Зато теперь я знаю, что слишком сильно заставил работать фонарик. Надо приказывать ему работать в три тысячи двести двадцать пять раз слабее, тогда он для моих сородичей как электрошок для человека будет.
— Ну хорошо, — сказала Азазель. — Сейчас мы расстанемся на время. Ты знаешь, где своих сородичей найти. А вот я не представляю, где призраков искать. По одному их выискивать, слишком много времени уйдет. Ты не знаешь, где они могут собираться?
— Где у них что-то вроде клуба? Нет, не знаю. Да и едва ли такое место есть. Призраки все одиночки.
    Философ сказал это и, посмотрев внимательно за спину Азазель, прибавил:
— О волке речь, как говорится.
    Азазель обернулась и, действительно, увидела призрака. Склонив голову, тот двигался едва переставляя ноги.
    Когда призрак поравнялся с Философом и Азазель, Философ окликнул его:
— Эй, уважаемый, не уделите нам минуту или две из бесконечности ваших минут.
    Призрак не обратил внимания на слова Философа и продолжал так же плестись. От призрака исходила такая тоска, что Азазель внутренне поежилась.
— К вам обратились, — снова заговорил с призраком Философ. — Вы что, глухой? А если и глухой, то все равно не можете не чувствовать, что обратились к вам.
    Но призрак снова даже на миллиметр не отклонился от своего пути.
    Азазель было жалко этого съедающего себя своей тоской призрака. Но не для жалости ее вернули на Землю. Она взглянула на призрака и мысленно приказала ему подойти. Тот повиновался, но не удивился, что его так легко заставили делать то, что не хотел, видимо, он знал, что слаб совсем и с ним справится любой.
— Я понимаю, уважаемый, что вам нелегко, — снова заговорил Философ. — Но дело не во мне и не в тебе. Поэтому ответь на несколько вопросов.
— Пошел к черту, — сказал призрак и было видно, что для него рубаться непривычно.
— К черту черта посылать, — продолжил Философ. — Это глупо. Хоть, правда, я и не совсем черт, а только домовой. Но так как я бездомный домовой, то ближе все же к черту...
— Перестань болтать, — остановила Философа Азазель и сама обратилась к призраку. — Ответь всего на несколько вопросов и ты свободен.
— А если не отвечу? — без самой маленькой эмоции спросил призрак.
— Тогда останешься на этом месте навсегда. Не двинешься до Странного Суда. — пообещала Азазель и прибавила: — Впрочем, его, возможно, не долго ждать.
— Кто ты? — спросил призрак.
— Меня зовут Александра, — не стала называть она себя правнучкой Азазель, потому что совсем ни к чему было, чтобы слишком рано узнали о ее приходе на Землю.
— Что тебе нужно? — спросил призрак, он понимал уже, что эта девушка, которая сказала, что она Александра, не шутит и может сделать так, что он навсегда останется прикованным к одному месту.
— Первый вопрос такой, не встречали ты людей, а может быть и призраков, в которых нет ни чувств, ни мыслей, ни желаний, ничего, таких, от которых исходит пустота?
— Нет, не встречал.
— Где можно найти тех, кто встречал?
— Не знаю.
— Где можно найти призраков, чтоб было их сразу много, а не по одному искать?
— На атомных станциях, там те, кто желает на атомы распасться и не мучиться.
— И распадаются? — спросил Философ.
— Нет. Силы не хватает сделать последний шаг.
— Еще где? — спросила Азазель.
— Где сильные магнитные поля. Это те, кто считают, что такой способ избавит от навязчивых желаний и тогда они смогут убраться из этого мира. Но ни к тем ни другим обращаться нет смысла. От них ни слова не добьетесь, они не способны не думать ни слышать.
— Как ты разговорился, — сказал Философ слегка удивленно. — А ведь минуту назад и в сторону нашу не хотел посмотреть. Так страшно остаться на месте?
— Не только. В ней столько энергии и силы, — призрак посмотрел на Азазель, — что маленькая часть ее и мне передалась.
— Вот, а еще не хотел с нами разговаривать, — сказал с укоризной Философ.
— Если б вы мне, как вы назвали себя, Александра, добавили еще немного сил, я бы с обидчиком своим мог рассчитаться и стать свободным.
— Кто твой обидчик? — спросила Азазель.
— Человек один. Он сорок лет назад, изнасиловал и убил дочь восьмилетнюю мою. Убивал жестоко и мучительно. А после так все устроил, что на меня подумали. Меня судили и убили, расстреляли. А все родные и друзья кой-как зарыли мое тело в землю и наплевали на могилу. И анафему пропели, от церкви отлучили.
— Но твой обидчик уже умер, скорей всего, — сказала Азазель.
— Да, умер. Десять лет назад.
— А дочь твоя невинное созданье еще было, — заговорил Философ. — Наверняка, она сейчас гуляет и веселиться с ангелами или с кем-то там еще, не знаю.
— А злодей наказан, — прибавила Азазель.
— Он там наказан, а я здесь.
— Так что ты сделать можешь?
— Его жена еще жива. И если бы у меня были силы, заставил бы ее все рассказать. Она все знала. А его я вынул бы из могилы и разбросал где попало.
— Как ты жену врага заставишь рассказать все?
— Она видит меня, когда я к ней прихожу. Ей совесть нечистая не дает покоя.
— С женой понятно. Но что толку от разбросанных костей? — спросила Азазель.
— Ты, Александра, видно избранной была при жизни, поэтому тебя и не волнует, что стало с твоим прахом. А для таких как я, это важно.
— Почему?
— На примере объясню. Есть люди, которым нужно ходить в церковь и молиться там и свечки ставить и запах ладана вдыхать и просить заступников святых, чтобы послал им что хотят, здоровье или удачу или еще что. Потому что только там они чувствуют присутствие бога в себе. А есть такие люди, которым не нужны ни символы ни атрибуты, потому что бог в них, в душе.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я был священником. И много читал и много думал и многое понял. Смешно, в суеверие обвинял тех, кто верит в призраков. А вот теперь сам... — бывший священник не договорил.
— Был священник и просишь силы у меня? Разве ты не понял, кто я?
— Не понял, но догадываюсь.
— Многое читал, думал и многое понял. Но священником был, видно, не слишком прилежным. Разве не помнишь ты, что не единый волос не упадет с головы человека без воли Господа?
— Все знаю и все помню, это и угнетает. За что? И прилежным был священником, пока со мной не поступили, как того не заслужил. Сейчас я знаю, нет вражды, о которой говорят, между Господом и Сатаной. А просто нужно так, чтобы считали, что есть эта вражда.
— Хорошо, я дам тебе силы. Но ты не сказал мне, где я могу найти тех призраков, которые помогут мне.
— Я покажу. Помогут или нет, не знаю. То место недоброе.
— Но я же оттуда, откуда зло приходит на Землю, что мне его бояться? — насмешливо спросила Азазель.
— Я сказал уже, что мнение мое давно изменилось, тем более, после смерти я многое узнал, чего не знал при жизни.
— Не такое ли это место, где сильный призрак заставляет быть рабами тех, кто слабей? — спросила Азазель.
— Именно так, — ответил призрак бывшего священника. — Но только еще хуже. И еще, у одного, кто самый сильный, есть помощники и те уже правят рабами.
— Философ, ты иди к своим сородичам, — сказала Азазель. — А я пойду с бывшем священником. Ты или я, хоть что-то, но узнаем.
— Хочу предупредить, — стал снова говорить призрак бывшего священника, — наверное, напрасно я сказал об этом месте. Одной тебе не справиться.
— Ты сказал, что место то недоброе, именно такое мне и нужно.
    Азазель сказала это, а сама подумала, что черный шар ищет злость на Земле, это на себе она испытала. Значит, то место может быть именно тем, которое ей нужно.

Глава 10

Пантера-призрак

    Место, куда призрак отлученного священника привел Александру, находилось недалеко от Москвы.
    Это было несколько строений обнесенных кирпичной стеной, среди которых выделялся большой двухэтажный дом.
    Александра не разбиралась в архитектуре, но в этом случае и разбираться было не в чем. На смешение стилей было трудно не обратить внимание. В целом, насколько позволяли очень скромные знания Александры понять хоть что-то, дом был построен в ложнорусском стиле. Но высокие и узкие словно острия копий  башни откровенно эмитировали готику, а центральный вход был точной копией так же центрального входа дома Пашкова, то есть построен был в классическом стиле.
— Лет двести назад построил усадьбу эту купец Никадимова, — стал рассказывать бывший священник. — За что-то он получил дворянский чин и решил поместье должно быть у него теперь. Тогда еще, при жизни его, заметили, в усадьбе этой творится что-то недоброе. Так что пустовала она большую часть времени. Но ничего страшного еще не было. А уже при Советской власти, после гражданской войны, решили здесь коммуну организовать. Недолго она просуществовала, перебили коммунары друг друга и даже женщин своих, по-коммунарски свободных и равноправных не пожалели. Власти посчитали тогда, это и стало причиной такой страшной вражды коммунаров, что бабы спали подряд с кем хотели. А через сколько-то лет решили открыть здесь психиатрическую больницу. Уже в первый год стали ходить нехорошие слухи о той больнице. Сначала о врачах и санитарах, что бесчеловечно обращаются с душевнобольными. Потом вообще стали говорить, что уж нет врачей, а больные стали вроде как врачи и сами сморят за другими, и что больных ночами выпускают и те страшные вещи творят. Но и правда, в округе творилось иногда ужасное. Но на бандитов и врагов Советской Власти все списывали. Но все же назначили комиссию. И тогда уж совсем случилось невероятное — комиссия пропала. Один только вернулся и тот не в себе и рассказывал, что которые тихими помешанными были, те стали буйными, а уж буйные совсем взбесились. Какая-то часть разбежалась, потому что и персонал: и врачи, и медсестры, и санитары почти все сами давно посходили с ума. Так оно и было. И чтобы усмирить оставшихся, пришлось роту вооруженных солдат вызывать. Засекреченной эта операция стала, но шила не утаишь, и известно, что всех оставшихся, и персонал и больных, перестреляли. А успевших убежать долго еще по округе конные группы милиции ловили. После этого много лет пустовала усадьба. Но потом догадались устроить здесь хранилище ядохимикатов, которые по полям распыляли с самолетов, чтобы насекомых-вредителей уничтожать. Но только часто химикаты не только на поля, но на районы, где люди жили распылялись. Нескольких летчиков даже под суд отдали, а склад уж неизвестно почему, коммунисты ведь ни в бога ни в черта не верят, но склад все же перенесли в другое место. И снова усадьба пустовала. А потом уже, в девяностых годах, стали покупать усадьбу эту новые русские. Отсюда и такое уродство. Один купит, начнет пристраивать к псевдорусскому стилю готический. Но не достроит, а скорее продает. Другой, который после него купит, к классицизму неравнодушен, хоть и не знает, что это такое. Вон террасу какую отгрохал ни к селу ни к городу. Да тоже скоро продал. Последний, кто купил эту усадьбу, тот начал со стен. Стены как крепостные возвел. Но дальше стен не двинулось. Тоже захотел продать. Да только вот много лет уже никто не покупает. Уже и новым русским перестал называться, а стал серьезным бизнесменом, а только все равно никто у него эту усадьбу покупать не хочет. Потому что уже молва пошла, что нечисто тут. Так и стоит.
— Понятно, — сказала Александра. — Наверное, непросто будет с хозяином этой усадьбы договориться.
— Ты о том, хозяине, который сейчас там хозяйничает?
— Но ни о бизнесмене же.
    Они остановились недалеко от проема в каменной стене, где должны были быть ворота, но которых не было.
— Я дальше не пойду, — сказал бывший священник. — Я знаю, что будет со мной, если пойду туда.
    И действительно, уже раньше почувствовала Азазель, что злое что-то от усадьбы исходит и даже страшное. А здесь у самых ворот и совсем жутко становилось. А что тогда чувствует бывший священник ничем не защищенный. Даже удивилась немного Азазель, что он так смело держится.
— Мы так и договаривались, — сказала Азазель. — Я большего от тебя не прошу. А то, что ты просил, ты получил уже.
— Да, я знаю, чувствую. Хотелось бы мне знать, кто ты взаправду.
— Я та, святой отец, с кем ты воевал всю жизнь.
    Бывший священник чуть задумчиво кивнул.
— Это я понял, уже говорил. Хотелось бы знать больше о тебе, но понимаю, не можешь сказать. И святым отцом не надо называть меня.
— Ты снова скоро будешь им, когда жена того, кто твою дочь убил, расскажет все. Еще и святым мучеником станешь.
— Не надо смяться, хотя, кому и ни смеяться, как не тебе. Да могут и восстановить. И не спросят. Давно ведь я покойник.
    Бывший священник повернулся, сделал шаг и скрылся. Азазель осталась одна.
    Она решала, как пойти. Можно пройти так, чтоб не заметили ее. А можно и открыто. Наверняка, тот, кто хозяйничает здесь, устроил всякие ловушки. Не для живых людей. Для призраков, чтоб кто-то от него не убежал. Но в ловушку может попасть не только, кто убегает, но и кто приходит.
    А если стать животным? Каким-то непривычным здесь, чтоб удивились? Пантерой, например. Но не такой, в которой плоть и кровь, а пантерой-призраком? Такое будет непонятно и врасплох застанет. К тому же при животном-призраке призраки люди не станут ничего скрывать. У животных своя жизнь и свои интересы и заботы людей их не волнуют, пусть это даже призраки. Вот только неизвестно, бывают призраки животных или нет?
    Александра не знала этого и Азазель не знает. Но если не бывает такого? Пусть не бывает, улыбнулась Азазель, теперь будет.
    Азазель представила себя пантерой, ясно отчетливо представила. Заколыхался воздух, словно горячим стал там, где стояла Азазель и вместо девушки вдруг появилась черная пантера.
    Пантера вначале прошла вдоль открытых ворот сначала на расстоянии приличном. Осмотрела стены. Высокие, но перепрыгнуть можно, еще проще сквозь них пройти. Вернулась к проему ворот. Теперь уже ближе подошла. И тут почувствовала, будто ее притягивает что-то, заставляет войти в ворота, но и одновременно лапы ее тоже притягивает к земле, словно магнитом.
    Все правильно, поняла пантера Азазель, магнит и есть. Точнее, электричество и довольно сильный ток по земле идет. Это может значить только одно — в том месте, где проем ворот неглубоко под землей провода проложены и они под высоким напряжением. Вот и ловушка.
    Пантера отошла от ворот и снова приблизилась к стене, теперь поближе, почти вплотную. И здесь почувствовала тоже самое, будто магнит тянул ее к стене. Значит, с той стороны вдоль стены проложены провода. Вот почему нельзя пройти ни сквозь открытые створы ворот ни сквозь стену. А если перепрыгнуть, возможно и там, по верху стены провода положены.
    Не выйдет призрак отсюда, магнитные волны от электричества его притянут, тем более, если он слабый и безвольный. И если кто захочет войти, тоже застрянет посреди ворот. А если человек, то может током и убить. И тогда он тоже призраком в этой усадьбе станет.
    Провода, конечно, проложил последний владелец усадьбы, который в то время новым русским назывался. Они и не такое еще устраивали, новые русские — деревенские ребята, разбогатевшие внезапно на рэкете и грабежах. И сами боявшиеся, чтоб к ним не пришли незваные гости внезапно.
    Но если дом сейчас пустой и даже не достроен, точнее, не восстановлен, зачем так охранять его, рискуя кого-либо убить из случайных любопытных людей или бездомных, кто ночью решит переночевать здесь.
    Значит, электричество включил не тот хозяин, который купил усадьбу и стену построил, а электричество включил тот, кто давно обосновался здесь и всех людей отсюда прогоняет, чтоб не мешали чувствовать себя владыкой этого куска земли.
    Для призраков электромагнит хорошая защита, точнее не защита, а ловушка, от тех, кто захочет убежать. Слабый и безвольный призрак не справится с препятствием таким.
    Но как он это сделал, как он мог электричество включить?
    Ну ладно, — решила Азазель, — в этом разберусь, если нужно будет.
    А пока, как перебраться ей?
    Конечно, Азазель могла через мгновенье оказаться на крыше дома или в доме. И это самое простое. Но не для призрака, тем более, пантеры. Пантера обычный призрак, только пантеры.
    Но тут же Азазель рассмеялась мысленно над собой. Она вспомнила, что пантера может прыгать на десять, даже на двенадцать метров. И это обычная пантера, она же пантера-призрак.
    Пантера чуть разбежалась, в два прыжка, третьим прыгнула в проем ворот. Коснулась лапами земли уже у самой террасы, пролетев метров двадцать. "Не надо было так прыгать далеко", подумала Азазель. Она поднялась по ступеням террасы и лапой толкнула дверь. Дверь была закрыта. Тогда пантера просто прошла сквозь нее. За дверью большой зал с колонами.
    Рядом кто-то есть, почувствовала пантера. Такой же призрак, как она. Нет, не такой, тот призрак человека.
    Вдруг камень ударил пантеру в бок. Ударил бы, не будь пантера, пантерой-призраком, а так он пролетел сквозь нее.
— Я говорил, что это призрак, — услышала Азазель чей-то голос.
— Как будто и так не видно. Не обязательно и камни кидать, — сказал другой голос. — Вот только я не знал, что есть пантеры-призраки.
— Нет идеального ни здесь не там. Что-то не так получилось и убитая пантера или умершая от старости осталась в этом мире. Я слышал о таких животных.
— Тем лучше, — сказал третий голос. — У нас будет своя пантера. Я приручу ее и сделаю такой же сильной, как сам. И она сможет убивать людей и исчезать бесследно. О такой удаче можно только мечтать.
    "А вот это наверняка сказал тот, кто нужен мне", — поняла Азазель.
    Как поступить ей? Наброситься как будто по привычке на врагов, которые, тем более, камнем в нее бросили. Или притвориться ручной пантерой, которую с детства воспитали среди людей в цирке, а может даже у кого-то дома жила.
    И решила Азазель, что выдаст себя за ручную пантеру. Так правильней всего. К тому же в дом сама пришла. А то с чего бы дикой кошке к кому-то в дом идти?
    Пантера стала подниматься по лестнице, где слышались голоса. Когда поднялась на второй этаж, увидела трех призраков. Один из них держал в руке два провода в резиновой оплетке, но с оголенными концами. Азазель сразу поняла, что он и есть здесь главный, но и убедилась в другом, этот главный может использовать материальные предметы, силой своей воли их поднимать и держать. Примерно, то же самое, что люди называют телекинезом.
    Пантера, когда увидела призраков, а призраки ее, легла на живот и поползла к ним. Но этого ей показалось мало. Она перевернулась на спину, поджала лапы, как бы говоря, что беззащитна, что доверяет тем, кто перед ней и будет слушаться.
— Да ее и приручать не надо, — сказал, который держал в руке провода, — она ручная.
— Точно, — согласился другой.
— Ну правильно, — подтвердил и третий. — Откуда под Москвой взяться дикой пантере?

*   *   *
    Пантера развлекала призраков. Троих, которых увидела первыми. Но были здесь не только трое, еще здесь больше двух десятков тех, кого можно назвать рабами. Азазель поняла, зачем нужны здесь эти два с лишним десятка призраков-рабов. Не они нужны были, их сила, которую у них те трое отбирали постоянно, как только рабы снова накапливали отобранные силы. Для этого заставляли стоять их днем и ночью, чтобы брали они силы днем от солнца, а ночью силы космоса входили в них. А трое были призраки-вампиры. Большую часть силы забирал себе главный.
    Тот, главным, кто здесь был, жил в этом доме с самого начала. У купца, построившего дом приказчиком был и колдуном, по фамилии Шанин. Злой и хитрый был приказчик и колдун. Но приказчикам и положено быть хитрыми. Гадал купцу, предсказывал и ворожил. Но не только в пользу купца, себя не забывал и воровал так много у купца, сколько можно было своровать, чтобы не заметно было. А наворованное менял на золото и в подвале прятал.
    Но купец узнал, что приказчик его обворовывает. Стал спрашивать купец у приказчика-колдуна, куда он деньги наворованные спрятал. Но только добиться ничего не смог, дороже жизни для приказчика деньги были.
    А получилось так оттого, что ему внушили с детства, что власть и сила вся в деньгах, и так в этом уверился с годами приказчик, что даже после смерти думать по-другому не мог.
    Купец со злости ударил приказчика головой о камин. А приказчик-колдун взял и умер.
    Купец испугался, зарыл труп в подвале. И получилось, что рядышком с деньгами зарыл заворовавшегося приказчика, но спрятанное золото не нашел, немного в стороне, всего на четверть шага стал бы рыть, тогда нашел бы.
    Всем купец сказал, что отправил своего приказчика назад, в деревню. С тех пор и началось. И чем дальше, тем больше умерший приказчик расходился. Вот только одно было плохо для него, мог сильным быть он и командовать другими только в пределах усадьбы. Где деньги его зарыты были рядом с ним.
    Вот если б золото наворованное он мог унести.
    И стал тогда он в себе силы развивать, чтобы силой воли предметы поднимать. Тогда бы смог он и из этого поместья уйти. И многому уже научился. Но силы все золото поднять еще не набрал. А оставить часть золота не мог, не то что часть, одну монету не смог бы оставить, на это не хватало воли. И довериться никому не мог из страха и из жадности. Если бы спросить его, зачем оно ему это золото, не смог бы ответить. Но это он не может, а другие могут. Всего себя он в золото вложил, когда был человек еще, душу он в золото вложил и стало золото его божеством, стало властвовать над ним. Как над теми, кого Александра видела за одной из дверей в огромном темном коридоре.
    Но тут, в поместье, золото было реальным и еще сильней притягивало и власть имело над бывшим приказчиком Шаниным полную и абсолютную. Впрочем, таких как он, немало.
    Сначала развлекаться стал призрак Шанина с пантерой. Бросит небольшой мячик (настоящий, не воображаемый) и требует, чтобы принесла его ему. Пантера пробует зубами мячик взять и не может, пустоту кусает. А призрак Шанина наказывал ее за это. Два провода, которые с собой носил в бок ей ткнет и пантера от этого, как от боли подскакивала и каталась по полу.
    И в Азазель, которая была пантерой все больше злость появлялась и от боли и от обиды, что хоть и для дела, но приходится делать вид, что подчиняется такой ничтожной твари, Шанину.
    Но делать нечего. Потом Азазель решила, что для пользы нужно начать хитрить. И стала она хватать зубами воображаемый мяч и приносить призраку Шанину. А настоящий мяч на месте оставался.
    Шанин веселился, что умная такая пантера ему досталась. Но все равно наказывал, чтоб не хитрила.
    Азазель вначале не понимала, почему призрак Шанин держит провода и они никак на него не влияют. Потом поняла. Тренируя способности к телекинезу, одновременно у Шанина росла сопротивляемость к тому, чего боялись простые призраки. Это было плохо, но не слишком. Далеко было призраку приказчика Шанина до способностей Азазель. Так далеко, что просуществуй он миллион лет, а и сотой части силы Азазель не смог бы он набрать.
    Постепенно у пантеры стало получаться с мячом. Сначала носом она его научилась толкать. Шанин веселился. А потом и зубами осторожно стала брать и приносить мяч Шанину.
    И тут пришла Шанину такая мысль, что будь он человеком, а не призраком, то задохнулся б от восторга. Понял Шанин, как может он носить свое золото. Не он его носить будет, а пантера. Раз всего за одну ночь научилась она брать в зубы мяч, то не пройдет и недели, как она сможет носить на себе, как вьючная лошадь, мешки с золотом, ведь пантера намного сильнее Шанина. И она не украдет и не обманет.
    И тут же стал Шанин учить пантеру носить на себе тяжести. И удивлялся еще Шанин, что такая послушная пантера. Собак таких послушных и умных и способных к дрессировке не бывает. И даже мысленно сказал: "Сам Сатана ее послал мне, не иначе".
    Азазель услышала эти мысли и усмехнулась, если бы знал приказчик бывший, как он прав. Только напрасно он себя считает Сатаны союзником. Напрасно. Много есть таких, кто зло творит и думает, что Сатана их наградит за это.
    Но почти сутки прошли, как Азазель жила в усадьбе, а ничего нужного ей пока не услышала, не узнала.
    Призрак Шанин пытался положить на спину пантере две сумки связанные ремнем. Обе сумки были пустые, потому что бывший приказчик не смог бы сам поднять сумки, в которые положено что-то тяжелое, например, пара кирпичей. Сумки падали, потому что ремень проскальзывал сквозь пантеру, будто ее и не было. Приказчик разозлился и ткнул пантере в бок проводами. Пантера от боли отскочила.
    "Все хватит, — подумала Азазель, — надо начинать по-другому все узнавать".
    Но только успела Азазель так подумать, как появился один из помощников приказчика.
— Повелитель, — заговорил помощник, — я снова к небе Черный Шар увидел и посылает он сигнал, что б мы ему отдали еще одного из слуг ваших.
— А людей живых здоровых заманили в окрестности усадьбы?
— Не знаю, — ответил помощник. — Кажется нет.
— Тогда что, я ему чью-то душу отдам, а взамен ничего не получу? Был договор, за призрака двух человек живых к усадьбе подманить. Ему ведь просто это, каких-то дураков, которые гоняются за летающими тарелками, заманить в лес около усадьбы. А здесь мы сами с ними разберемся.
    Пока призрак Шанина спорил с помощником, пантера незаметно отошла от них и побежала к призраку, которого приготовили в жертву черному шару. Тот призрак едва тускло светился от страха. Азазель уже знала, как люди одни от волненья и страха или краснеют или бледнеют, так и призраки, могут бледно светиться или наоборот, становиться темнее.
— Зачем тебя хотят отдать черному шару? — спросила Азазель.
    Но от страха призрак говорить не мог.
— Не можешь говорить хоть думай, — приказала ему Азазель.
    Не осознав приказа, призрак все же выполнил его, стал думать и Азазель услышала его мысли.
    Зачем он нужен черному шару, признак не знал. Но от того, что с ним хотят сделать, чувствовал призрак ужас в себе, какого никогда не испытывал. А люди бывшему приказчику Шанину нужны были, чтобы из живых людей делать призраков. Шанин заманивал людей в усадьбу и дальше в подвал и закрывал в подвале. А после этого начинал пугать и мучить этих людей, которые выбраться из подвала не могли, потому что на дверях подвала был засов, который призрак Шанина уже давно научился закрывать. Подолгу издевался и мучил людей призрак-приказчик, по много дней. И до такого доводил мучениями и страхами людей, что те не выдерживали и убивали себя. Для этого в подвале специально были веревки приготовлены с петлями и прикреплены к потолку. И покончивших с собой, призрак Шанин уже не выпускал, а делал их своими рабами. Светившийся от страха призрак, на себе это испытал.
    Поняла теперь все Азазель. Она вернулась к тому месту, где все еще ругался на помощника призрак Шанина.
— Вот черт, — со злости Шанин даже провода бросил на землю. — Был договор, что за одного ушедшего из жизни двух живых. А теперь уже за просто так давай ему раба. А где я наберусь их. Не так уж просто их ловить.
— Видно у черного шара что-то изменилось в планах, — предположил помощник.
— Изменилось, изменилось, — зло повторил призрак Шанина. — Какие у них планы?
— Откуда же мне знать.
    А Азазель узнала часть того, что ей нужно. Черный шар появляется здесь, как она и предполагала. Зло приказчика притягивает его. Но главное, черный шар мог здесь получать души умерших, а не искать их и ловить. Вот только зачем они ему, это главный вопрос, Азазель не знала.
    В этот момент появился второй помощник Шанина.
— В лесу неподалеку бродят трое. В небо смотрят, тарелку ищут.
— А. Ну это другой дело, — обрадовался призрак Шанина. — Будет чем развлечься.
    И Азазель увидела, как от предвкушения садистских развлечений стал туманным бывший приказчик Шанин.
— Смотрите-ка, повелитель, — сказал вдруг помощник Шанина, который пришел первым и сообщил о черном шаре и указал на пантеру. — Смотрите, как сморит на нас. Она все понимает как будто.
— Конечно понимает, — не осознав еще полностью, что сказал ему помощник, заругался на него Шанин. — Она больше тебя понимает, потому что умнее тебя.
    Но в этот момент он взглянул на пантеру и увидел ее глаза. Это были глаза человека, который внимательно слушает.
— Ты что уставилась на меня? — разозлился Шанин, но и испуг почувствовал, потому что был трусливым.
    И, сказав это, Шанин поднял брошенные провода и протянул руку, хотел ткнуть проводами с током пантеру в бок.
    Но пантера мгновенно отскочила, не дожидаясь, когда ее ударит током.
— Ты что, не слушаться? — еще больше разозлился Шанин. — Не хочешь наказание законное принять.
    И Шанин, привыкший к послушанию пантеры и нисколько ее не боявшийся, шагнул к ней и снова протянул к ее боку провода. Но пантера отскочила снова.
    И тут случилось такое, что даже призрак не поверил сразу. Вокруг пантеры воздух заходил горячими волнами, пантера исчезла и на ее месте появился кто-то в темно-фиолетовом плаще и капюшоне, полностью закрывавшем лицо.
    Из-под плаща показались две тонкие руки и сбросили с головы капюшон. Шанин увидел девушку.
— Ты кто такая? — спросил бывший приказчик Шанин и если бы он был человеком, то спросил бы заикаясь, потому что от природы был трусом.
— Мой повелитель, — заговорила жалобно Азазель. — Я бедная черная кошка, только большая. Но послушная и безобидная для своего повелителя. Вы догадались правильно, меня к вам послал Сатана. Он решил, что вы достойны награды и сделал так, что я могу превращаться из призрака в живую девушку, чтобы вы, когда вам захочется мучили меня и издевались, и я от страшных мучений тогда покончу с собой и превратиться в призрака. Но из призрака я через некоторое время снова превращусь в живую и вы снова сможете мучить меня и издеваться надо мной. Такое наказанье мне, а вам награда. И вот я, ручная пантера ваша, теперь стала вашей ручной девушкой.
— Сатана? Послал тебя ко мне?
— Да, повелитель, — кивнула Азазель. — и еще он велел вас спросить, что вы знаете о Черном Шаре, который так бесчестно вас грабит, одного из его, Сатаны вернейших слуг. Ведь одного двоих или троих живых людей за одного призрака, это так мало. Ведь для Сатаны нет большего удовольствия, чем видеть того, кто так жаден, труслив, кто так подл и низок, так лицемерен и гадок, кто так жесток и так любит наслаждаться безумным страхом и невыносимой болью.
    Шанин смотрел на девушку в плаще и не понимал, шутит она или говорит правду, он не понимал, потому что был слишком глуп.
— Так что вы знаете о Черном Шаре?
— Ничего, — неуверенно ответил бывший приказчик Шанин.
— А как же вы с этим Черным Шаром могли договориться?
— Он прислал одного призрака, который и рассказал о желании Черного Шара. А потом снова забрал его.
— И больше ничего о нем не знаете?
— Ничего, — ответил бывший приказчик и Азазель видела, что он говорит правду.
    Не знает бывший приказчик Шанин ничего о Черном Шаре. Это плохо.
    Азазель изменилась, в ее голосе появились недобрые нотки. Уже без издевки, которую глупый приказчик так и не понял, заговорила жестко и зло от ненависти к тому, кто получает наслаждение от чужих страданий.
— Ну, раз ты ничего не знаешь, то ты не нужен Сатане. А развлеченья для тебя я с удовольствием придумаю сама. И ты получишь такое наслаждение от боли о от страха, какого не испытывал никто. Но боль и страх будут твои.
    Только сейчас призрак Шанина понял, что над ним насмехались. И он испугался, как никогда еще не боялся и потемнел от страха.
    Но у трусливых людей иногда случается такое, что от страха они теряют голову и в такой момент могут что угодно сделать, убить кого-то или себя или по гладкой стене на крышу дома влезть.
    С бывшим приказчиком Шаниным случилось первое. Он схватил валявшиеся на земле провода и бросился на Азазель, проводами он хотел ее ударить по лицу.
    В руке Азазель мгновенно появился меч. Она, казалось, нехотя им повела по воздуху, в том месте, где была рука Шанина с проводами. Рука отвалилась и, все еще держа обрезанные мечом куски проводов, упала на землю.
    Меч был создан из частиц гораздо меньших тех, которые ученые зовут элементарными и потому мог разрушать не только здесь в трехмерном мире, но и в других мирах где измерений больше.
    Разрубить на части призрака таким мечом было так же просто, как обычным стальным разрезать шерстяную нитку или дрожащее желе.
    Азазель могла разрубить Шанина на части. Правда, части эти не умерли бы, как умирает человек, которого на части разрубили, но жить остались бы сами по себе, отдельно каждая. Сейчас сама по себе осталась кисть руки призрака Шанина.
    Теперь Шанин завыл от страха и схватил отрубленную руку. Он стал приставлять ее к обрубку руки. Пальцы отрубленной кисти хватались за ладонь оставшейся руки, но стоило им разжаться, как кисть снова упала и, цепляясь за траву, ползла к призраку Шанина.
— Не старайся, не получится, — сказала Азазель, когда призрак Шанина хотел снова подобрать отрубленную кисть. — Пока вот что сделаешь. Двух своих помощников вампиров, отдашь Черному Шару вместо твоего раба, который уже не раб тебе.
    Азазель указала мечом на помощников Шанина, которые стояли рядом и не шевелились и, как и их хозяин от страха потемнели. О том, чтоб испариться и исчезнуть, убежать, они не думали, оба поняли, что девушка не просто призрак, а ангел, а убегать простому призраку от ангела бессмысленно.
    Услышав распоряжение девушки, которая без сомненья ангел, оба помощника стали умолять не делать этого. Но Азазель не обращала на них внимания.
— Ты слышал, что я сказала? — спросила она бывшего приказчика и голос ее так звучал, что Шанин не смог не услышать, но и выполнить приказ не мог, потому что от страха теперь не мог он шевелиться.
    Призрак Шанина после короткой вспышки агрессивности, вызванной отчаяньем и страхом, теперь не был способен ни на что. И Азазель сама сказала двум его помощникам:
— Туда идите, где находится тот, кого вы приготовили на закланье Черному Шару. Его отпустите, когда уйдет дадите знак, что Черный Шар может забрать то, что ему нужно, то есть вас. Я все сказала вам. Выполняйте.
    Помощники бывшего приказчика отправились выполнять приказ, не думая ни о чем, кроме того, что должны выполнить все, что им приказали.
— А точно не убегут? — раздался неожиданно знакомый Азазель голос. — Лично я бы убежал.
    Это был Философ. Азазель обрадовалась ему. Спросила:
— Ты как здесь оказался?
— Я здесь уже с вечера, — ответил Философ. — Сидел на дереве невдалеке и наблюдал, что происходит. Мне понравилось, как вы играли с мячиком, синьорина, туда-сюда его таскали. У вас хорошо получается. Вас можно на кубок Стэнли посылать, подавать мячи теннисистам.
— Как ты пробрался сюда? — спросил Азазель. — Вокруг все в проводах под током.
— Я открыл одну функцию фонарика, — стал объяснять Философ. — Оказывается он может отключать магнитное поле. Даже магнитное поле Земли. Правда, на небольшом участке, но все же. Представляете, госпожа Азазель...
— Азазель? — услышав это имя, очнулся призрак Шанина.
— Не мешай, — отмахнулся от него Философ. — Так вот, представляете, вам, допустим, придется принять образ человека в плоти. И в вдруг берете этот фонарик и включаете на эту самую функцию отключения гравитации и начинаете парить над землей. Что будет! Одни разинув рты, глазам не верят, другие в обмороке лежат, у третьих инфаркт, а у четвертых, самых нервных, приступ шизофрении и их в психушку отправляют. Получше будет, чем "Мерседес" исчезнувший. Кстати, не так все и весело, за этот "Мерседес" хозяин получит страховую премию, потому что считается, что машину украли. Я вот думаю вернуться туда и пока новая машина не застрахована, еще раз провести подобный опыт. Потому что хозяин ее мне очень не понравился. Он не только вор, но и крысятничает, как это называют, своих хороших знакомых обманывает и обворовывает.
— Помолчи, — сказала Азазель. — Лучше проследи, чтобы все выполнено было. И вот еще. В лесу трое специалистов по летающим тарелкам бродят. Их нужно увести подальше, если хочешь, развлекись и напугай, но не слишком сильно, чтоб не лишились рассудка.
— Уже сделано, — сказал Философ. — Они бегут отсюда без оглядки. А завтра будут рассказывать, что их хотел похитить инопланетянин, но они бросили в него бутылкой "Пепси-колы", которая так понравилась инопланетянину, что он про все забыл. И все трое ловцов тарелок смогли удачно убежать.
— И еще. В подвале в земле зарыто золото. Ты должен сделать так, чтобы его никто и никогда не нашел. Лучше всего разбросать монеты так далеко, как только можно.
— У меня есть идея получше, — сказал Философ. — Скоро утро, как только начнет светать, я соберу сюда столько ворон, сколько смогу и каждой дам по золотой монете. Они-то уж так спрячут, что сам черт, то есть я, не найдет.
— Нет, только не это, — закричал призрак бывшего приказчика.
    Азазель словно и не слышала этого крика, в котором было больше боли, чем если б бывшему приказчику еще при жизни какой-то коновал нерв удалял из зуба вязальной спицей. И эту боль он будет чувствовать теперь всегда.
— Так и сделай, — согласилась Азазель с Философом. — Отдай воронам. А пока иди и проследи за теми двумя, которых Черный Шар должен забрать. Смотри внимательно, как он это будет делать. Только осторожен будь, чтоб тебя не обнаружили, а то опять окажешься в сети.
— Не попадусь, не беспокойтесь, я теперь ученый.
— Нужно отключить электричество, чтобы все могли уйти отсюда.
— Я знаю, как это сделать, — сказал Философ. — Есть две кнопки, черная включает, красная отключает электричество. Я пойду нажму красную.
— Что ж, — Азазель посмотрела на бывшего приказчика. — Идем в подвал, я прикую тебя к твоим костям, будешь там до тех пор, пока мы не решим, что пора тебе отправляться на суд Господний.
    Бывший приказчик послушно потащился в дом, в подвал, где были зарыты его кости. Рука приказчика, цепляясь за траву, поползла вслед за ним.
    И вдруг бывший приказчик заговорил как в полусне:
— На суд Господний тебе придется меня отправить, хочешь или не хочешь. А Господь он добрый и справедливый. Он золото мое мне вернет. А тебя накажет за то, что золото отобрала.
    Когда Азазель вернулась, оставив приказчика, прикованным к его костям, Философ обратился к ней и было видно, что доволен он тому, какая мысль ему пришла.
— Я вот что подумал, — заговорил Философ. — Может, сказать воронам, чтобы вместо того золота, которое мы им отдадим, они насобирали медяков. С одной стороны для бывшего приказчика разнообразие: он мучатся болью, потом от боли забывает, что потерял все, видит медяки, хватает их и понимает снова, что золота нет и тогда злость и бешенство его охватят на время, пока опять не превратятся в боль. И так по кругу, постоянно. И есть другое в этом...
— Я поняла тебя. Ты прав. Тогда и Черный Шар будет видеть злость и бешенство приказчика и прилетать сюда. А значит, мы всегда сможем его найти.
— Я это и хотел сказать. Да, синьорина, — словно вспомнил что-то, заговорил Философ перед тем как уйти выполнять распоряжения Азазель, — Вы мне потом напомните, я ведь тоже кое что узнал.
— Можно подумать, ты забудешь рассказать, — усмехнулась Азазель.
— Может и не забуду, но мне будет приятно, если вы мне напомните об этом.
— Хорошо, — согласилась Александра. — Напомню.
— Нет, я сейчас скажу, — не сдержался Философ. — Я нашел человека без мыслей, без чувств, без желаний.

Глава 11

Мысли и чувства

    Было жарко. Вдоль ярко-зеленого забора шел мужчина в ярко-зеленом пальто и ярко-зеленой шляпе. Во всяком случае, таким он виделся мохнатой собачонке, которая за ним следила. Кроме этой мохнатой собачонки, вокруг не было ни души. Время было ближе к вечеру, чем к полудню.
    Но тут неизвестно откуда появилась женщина лет пятидесяти. Вид у женщины был траурный. На ней было черное платье, черная шляпка с вуалью и черные перчатки. Женщина быстро пошла за мужчиной. За женщиной кралась рыжая кошка. У кошки уши были ярко-зелеными. Когда до мужчины осталось несколько шагов, женщина подняла с земли половинку кирпича, которые кое-где валялись, за зеленым забором строился кирпичный дом.
    Мужчина услышал шаги за спиной и обернулся. Женщина ударила мужчину кирпичом по голове. Мужчина упал. Женщина наклонилась и еще несколько раз ударила мужчину половинкой кирпича по голове.
    Потом женщина отбросила обломок кирпича в сторону и собралась уходить. Но в это время рыжая кошка с зелеными ушами, которая кралась за женщиной, поступила так, как обычно кошки не поступают, но эта кошка поступила именно так — она схватила шляпу зубами и стала убегать.
    Удивленная женщина, видимо, узнала кошку и стала звать ее:
— Мурка, Мурка. Мурка, иди ко мне.
    Кошка не обращала внимания. Но кошки часто не обращают внимания, когда хозяева зовут их к себе.
    Но тут из-за кучи мусора выскочила мохнатая собачонка и погналась за кошкой.
    Кошка вместе со шляпой не могла убежать от собаки даже небольшой и постаралась, как кошки обычно и поступают, забраться на забор. Но на забор вместе со шляпой она тоже не могла забраться. Так что, она бросила шляпу и забралась на забор без нее.
    Не обращая больше внимания на кошку, собачонка схватила шляпу и быстро побежала с ней куда-то. Через несколько секунд, как внимательно кошка ни наблюдала за собакой, ни собаки ни шляпы она уже не видела, хоть и сидела на высоком заборе.
    Женщина в траурном платье повернулась и быстро ушла с места, где только что убила мужчину, рассудив, что дольше ей здесь задерживаться нельзя, а кошка сама придет домой. Тем более, собачонка, которая хотела обидеть ее кошку, убежала.
    Цепляясь когтями за покрашенные, но не оструганные доски, кошка с трудом спустилась с забора. Быстро осмотревшись по сторонам, кошка побежала в ту сторону, куда ушла женщина.
    Мужчину нашли через несколько часов, уже вечером. К тому времени на нем не было не только шляпы ядовито-зеленого цвета, которую известно кто утащил, но и пальто того же цвета на мужчине тоже не было. Но никто этому не удивился. Никто даже не подумал, что на мужчине могло быть пальто, так как вечер был теплый, даже душный (видимо, ночью собирался пойти дождь), а уж днем вообще было жарко. Так что куда, девались пальто и шляпа, такой вопрос никому из людей, толпившихся вокруг убитого, в голову не пришел.
    Но вопрос, куда делось пальто, пришел в голову мохнатой собачонке, которая снова была здесь и вертелась неподалеку от полиции и людей в халатах, затаскивавших труп в машину с красным крестом.
    Полицейские очень расстроились смерти мужчины, так как понимали, что убийство им не раскрыть. Убийства вообще раскрываются редко, разве только в тех случаях, когда убийца в стельку пьяный спит в обнимку с убитым собутыльником. Но не убийство, которое они не раскроют, было главной причиной плохого настроения полицейских. Простой убитый мужчина портит показатели и вызывает недовольство начальства. Но убитый, как высинилось, был не простым мужчиной, а крупным чиновником. А это уже не недовольство, это уже серьезные проблемы. Полицейские, возможно, еще больше расстроились, если б узнали, что на крупном чиновнике в летнюю жару было надето пальто и совсем не летняя из плотного фетра шляпа. А уж совсем расстроились бы полицейские, узнав, что пальто, как и шляпа были странного ярко-зеленого цвета. Но на их счастье они этого никогда не узнают.
    Мохнатая собачонка могла рассказать полицейским о шляпе и пальто. Но заботы полицейских ее не волновали. Ее волновало исчезнувшее пальто, которое, она, собачонка знала наверняка, рыжая кошка утащить не могла.
    Полицейские долго крутились и долго топтались на месте убийства. Но наконец, убрались все. Тогда топтаться и крутиться на месте убийства стала лохматая собачонка. И собачонке повезло больше. Возможно оттого, что зрение у нее было лучше, чем у любого полицейского, а нюх тем более.
    Мохнатая собачонка на месте преступления нашла черную шпильку, которой можно прикреплять женскую шляпку к волосам. Шпилька валялась в траве, рядом с забором. Довольная собачонка еще немного осмотрела все вокруг и обнюхала, потом вильнула хвостом и убежала, понимая, что все, что могла она сделала.

*   *   *
    Женщина лет пятидесяти, сидела в серо-зеленом кресле в своей однокомнатной квартире, которую ей купил муж после развода, чтобы не делить пятикомнатную квартиру, которая полностью досталась ему. На женщине был домашний халат, желтый с красными большими цветами и домашние тапочки, красные с желтыми маленькими цветами. На руках женщины сидела рыжая кошка с зелеными ушами.
    Женщина смотрела телевизор. Шла передача, которая должна была быть смешной. Но смешной передача не была, потому что была бездарно поставлена, как почти все на телевиденье, потому что поставлена была передача бездарными людьми, которых назначили ставить передачу другие бездарные люди. А талантливых там не было, потому что, если по недосмотру на телевиденье приходили работать талантливые люди, то их быстренько увольняли под предлогом того, что они бездарные.
    Женщина собралась выключить телевизор, она даже наклонилась чуть вперед, чтобы подняться с кресла и взяла руками кошку, чтобы, встав с кресла, посадить ее на свое место. Но внезапно женщина схватилась за голову обеими руками, сжала виски и застонала протяжно и болезненно. Кошка свалилась женщине на колени, а с колен прыгнула на пол.
    И неизвестно, что стало бы с женщиной, возможно, она так и умерла бы, не выключив телевизор, но в это самое время в комнате появились двое: один маленького роста лохматый, похожий на человека, а еще кто-то укрытый плащом темно-фиолетового цвета, капюшон закрывал голову второго полностью, так, что лица не было видно.
    Но лица того, кто был в плаще не было видно недолго. Из-под плаща показались тонкие женские руки и сбросили с головы капюшон, открыв лицо молодой девушки.
    Девушка быстро шагнула к стонавшей женщине, которая от нестерпимой боли, казалось, даже не заметила появления посторонних в ее квартире. Положив руку на голову женщине, девушка замерла на несколько секунд. Когда она убрала руку, женщина уже могла осмысленно смотреть на появившихся в ее квартире гостей.
— Ей так плохо было? — спросило мохнатое существо девушку, удивившись, что девушке пришлось даже руку на голову женщине положить, чтобы женщина перестала чувствовать боль.
— Она была мертва наполовину, — ответила девушка.
    Женщина смотрела на двоих, неизвестно как попавших в ее квартиру, но, кажется, не очень удивлялась.
    И все-таки она спросила:
— Кто вы?
— Меня зовут Александра, — не стала называть девушка своего нового имени.
— А меня Философ, — ответило мохнатое существо, назвав свое новое имя. — А вы Наталья Ивановна, медиум и прорицательница.
— Домовых я видела, не раз и разных, — сказала Наталья Ивановна, без особого любопытства взглянув на Философа. — А вот...
    Наталья Ивановна не договорила, за нее досказал Философ.
— А ангелов встречаете впервые, — сказал он.
— Да, — согласилась Наталья Ивановна.
— Я бы на вашем месте, — снова заговорил Философ, — кошку утопил в ванной или повесил.
— Что?! — изумленно посмотрела на него Наталья Ивановна.
— Это она вас сейчас чуть не убила, — объяснил Философ свое предложение. — Если быть точным, не она сама, а при ее посредничестве. Я еще днем, когда вы убили вашего бывшего мужа, заметил, что кошка ведет себя не совсем по-кошачьи. Не говоря уж о ее зеленых ушах.
— Да. Но я не обратила на это особого внимания. Я привыкла к ее странным выходкам. А уши... Я думала мальчишки нахулиганили, покрасили ей уши зеленкой.
— Вот именно. А кому бы, как ни вам заинтересоваться странным поведением вашей кошки и ее ушами. Впрочем, действительно, очень похоже, что уши будто бы испачканы зеленкой. Но это не так. Хотите, я займусь этим существом, которое вы считаете кошкой?
— Вы хотите...
— Не надо никем заниматься, — перебила диалог Натальи Ивановны и Философа Александра. — Кошка выпрыгнула в окно, как только нас увидела. И никогда не вернется. Давайте, Наталя Ивановна, поговорим о вашем бывшем муже и о вас.
— Но это же седьмой этаж, — забеспокоилась Наталья Ивановна совсем не о муже. — Она же разобьется.
— Не разобьется, — сказала Александра.
— Вот святая душа, — удивился Философ, — жалеет того, кто ее чуть не убил только что.
    Философ подошел к окну и посмотрел вниз.
— Да убежала. Но она не выполнила свое задание, не смогла вас убить.
— Зачем моей кошке убивать меня? Как она могла это сделать и почему вы спасли меня? — задала сразу три вопроса Наталья Ивановна.
— Можно начать с того, — стал объяснять Философ, — что ваша кошка давно уже не ваша кошка. Настоящую подменили на ту, которая сейчас убежала, после вашего развода с вашем же мужем. А ваш развод с вашим мужем произошел именно из-за того, что вы заметили, что ваш муж, как только получил довольно высокий пост в мэрии, стал совсем другим человеком и к нему начал тянутся всякие темные личности, которых вы называете сущности. Впрочем, надо уточнить, ваш муж изменился раньше, поэтому и получил свой высокий пост. Он сам хотел того, что получил, он притянул желанием своим то, что вы заметили давно, то черное и страшное.
— Но кошку подменили и я этого не заметила? — задав вопрос, не согласилась Наталья Ивановна.
— Можно сказать по-другому, — снова начал объяснять Философ. — Кошку не подменили, а изменили ее суть. Вы кошку любили больше, чем мужа, что естественно, поэтому не хотели замечать, что кошка изменилась в своем поведении. Честно говоря, мужа вы вообще не любили и перемены в худшую сторону замечали только за ним. Это психология. Перефразируя одно высказывание, можно так сказать: когда кого-то любишь, то бревно в его глазу не замечаешь, а когда кого-то ненавидишь, со соломинку в его глазу видишь как бревно. Поэтому, как вы могли заметить перемены в вашей кошке, когда готовы были за не хоть глаза лишиться.
    Александре надоело слушать болтовню Философа.
— Замолчи и говори по делу, — приказала она ему.
— Как прикажет господа синьорина, — не стал спорить Философ и заговорил по делу. — Нам нужен был ваш бывший муж. Для нас очень важен был разговор с ним. Но вы поторопились, правильнее сказать, вас поторопили и вы раньше положенного срока отправили его в другой мир. Но совсем не тот, в который отправляются обычно. А правильнее сказать, совсем не в тот. Так же, то, что ваш муж окончил жизнь не в срок предначертанный ему, говорит уже о том, что это был совсем другой человек, если вообще человек. Я не слишком путано объясняю?
— В основном я понимаю, — чуть кивнула головой Наталя Ивановна. — Но кто мог меня поторопить?
— Вы заметили в вашем муже сильные перемены, но не заметили, что это уже не ваш муж. Вы заметили, что его стали окружать всякие темные личности, которые видели только вы и никто другой, так, как вам дана способность видеть больше других. Но вы женщина набожная и привыкли считать, что темные силы от Сатаны и этот штамп заслонил от вас реальность. Существуют по-настоящему темные силы, другими словами Абсолютное Зло, которое и управляло тем существом, которым заменили вашего мужа. У человека есть то, что называют судьбой, то есть, путь, который он должен пройти от рождения до смерти. Это программа, но жизненная, а как уж он ее пройдет, зависит от него, всегда есть выбор и даже несколько. А можно лечь на диван и ничего не делать. А можно вообще с собой покончить. У двойника вашего мужа, в отличии от человека, выбора не было, его программа была строго настроена на определенные действия, без отклонений, метаний, страданий, сомнений и выбора. Но в какой-то момент программа дала сбой. О человеке в подобной ситуации говорят, что у него с головой не все в порядке, то есть слегка свихнулся. С двойником вашего мужа произошло приблизительно то же. Правда, хочу заметить, он не совсем двойник, тело осталось прежним, а вот он сам уже другой. И вот ваше невольное влияние на мужа в прошлом, осталось крошечной частицей в его теле, возможно, она застряла в каком-то нерве. А после, как оторвавшийся тромб закупоривает сердечный клапан, эта частица доброго прошла по нервам и что-то где-то перекрыла. Отсюда сбой программы. Именно это и есть причина, по которой вас заставили убить вашего мужа, точнее того, кого вы считали вашим бывшим мужем. Внушила вам эту мысль ваша кошка, которая давно уже тоже была не вашей кошкой, а ее двойником.
— Почему я должна всему этому верить?
— Здесь неподалеку прогуливается ангел, который послан Господом, — сказала Александра, — Я несколько его опередила, а встречаться со мной он не считает приемлемым для себя. Я считаю, что это глупо, но это его выбор. Он, когда мы уйдем, скажет вам то же самое и задаст те же вопросы.
— Значит, предчувствие меня не обмануло. Ты посланница Сатаны? — спросила Наталия Ивановна и в голосе ее появился страх, но и прозвучала непримиримость и жесткость.
— Да, — кивнула Александра.
— Господи праведный, избави меня... — начала молится Наталья Ивановна и подняла руку, чтобы перекреститься.
— Не надо, не делайте этого, — приказала ей Александра. — Это отнимет у меня какую-то часть сил, а они мне очень пригодятся в скором времени.
    Наталя Ивановна застыла с щепотью приложенной ко лбу.
— Я не хочу заставлять вас, но вспомните, хотя бы, что я вам спасла жизнь.
    Наталя Ивановна убрала руку ото лба. Но сказала:
— Я не стану разговаривать с посланцем Сатаны. Я не могу верить ангелам темной стороны.
— Вы несколько часов назад убили человека, — напомнила Александра. — Во всяком случае, вы так считали, что убиваете человека. Считали вы себя когда-либо способной на подобное?
— Нет, — подумав ответила Наталья Ивановна.
— Распоряжается ли Сатана жизнью и смертью людей? — задала Александра новый вопрос.
— Мне это не известно.
— Вам известно, что ни один волос не упадет с головы человека без воли Божьей, — напомнила Александра.
— Да, — согласилась Наталя Ивановна.
— Значит жизнь и смерть не во власти Сатаны. Но вы убили. Разве, когда вы это решили сделать, не чувствовали, кто толкает вас на этот поступок.
— Да, — решил поддержать Александру Философ. — Кто вложил в вашу длань половинку кирпича? Господь или кто-то еще?
— И тогда и сейчас чувствую, что не Господа распоряжение выполнила, — призналась Наталья Ивановна.
— Зачем же тогда выполняли? — хлопнул себя по ногам Философ.
— Затмение какое-то. Как только в себя пришла, хотела пойти в милицию. Но не пускало что-то, решила до завтра подождать.
— А к завтраму вас самой не стало бы в живых, — напомнил Философ. — Хотя не понимаю, почему вас удерживали от чистосердечного признанья. Все равно бы никто не поверил и вас отправили бы в психиатрическую больницу.
— Не знаю, что мне делать, — растеряно проговорила Наталья Ивановна.
— Вот уж эти святые души, — возмущенно вздохнул Философ, — вечно и шагу не могут ступить без совета с Господом. А когда он вам последний раз что-то толковое советовал? Как говорится, на бога надейся...
— Не знаю, вы меня совсем запутали, — все так же растерянно сказала Наталья Ивановна.
— Загляните в себя, почувствуйте, можно ли мне верить? — сказала Александра.
— Дьявол коварен.
— А Господь простодушен, — не удержался Философ. — Знаете, давайте так, пусть у вас отнимется язык на веки вечные, если Господь против того, чтоб вы нам рассказали, что знаете.
— У меня? Язык отнимется?
— Ну не у меня же, — удивился Философ.
    Наталья Ивановна некоторое время с сомнением смотрела то на девушку, но на домового. Вдруг решилась.
— Согласна. Если Господь не хочет, чтоб вы узнали от что-то от меня, пусть я лишусь дара речи.
— Женская самоотверженность в вере меня всегда удивляла, — сказал Философ. — Мужчина никогда б не согласился.
— Но прежде я хочу знать, — сказала Наталья Ивановна и видно было, пытается почувствовать, владеет ли она своим языком, как прежде.
— Что сможем, объясним, — сказал Философ.
— Вы сказали, что тело моего бывшего мужа осталось прежним, но сам он стал другим. Вы этим хотели сказать, что его душа куда-то делась и ее заменили на неизвестно что. Куда его душа девалась?
— Это нам самим хотелось бы узнать, — сказала Александра.
— Предположенье есть, — добавил Философ. — Скорей всего, ее похитил Черный Шар. Но дальше мы не знаем.
— Что за черный шар? — удивилась Наталья Ивановна.
— Как нам известно, он послан Абсолютным Злом, — объяснил Философ. — Но главные намеренья его нам непонятны.
— Еще один вопрос, — сказала Наталья Ивановна. — Зачем вам нужна шляпа. Ведь это ты украл ее?
    Наталья Ивановна посмотрела на Философа.
— К чему скрывать очевидное. Да, я, — признался Философ. — Я подумал, мысли не уходят бесследно. Часть их должна была сохраниться в шляпе. Но шляпа нам ничем не помогла. По двум причинам. Первая, она была пробита кирпичом, а это все равно, что гвоздем поцарапать гибкий диск компьютера. А вторая и основанная причина, мы все же смогли кое-что прочесть, но там была такая мешанина бессмыслицы и бреда вперемешку, что легче мозаику из блох собрать, которые все время скачут, чем мысли вашего бывшего мужа во что-то осмысленное соединить. Так что ни шляпа ни пальто помочь ни чем не смогут.
— Нам важно знать, — заговорила Александра, — что именно, какие мысли внушались вашему мужу, тем темным, что приходило к нему.
— Муж мне не верил, смеялся над моими способностями медиума. Я не спорила и не убеждала. Поэтому первое время, когда к нему стали являться темные силы, я кое-что узнала. Потом я перестала слышать их разговоры. Видимо, они поняли, что я что-то улавливаю и стали отгораживаться.
— Что вы узнали? — спросила Александра.
— Я ничего не поняла. Но две вещи были основными в тех первых разговорах. Пирамиды и кристалл.
    Когда Азазель и Философ покинули квартиру Натальи Ивановны, Философ заметил между делом:
— А пальто, не сомневаюсь, умыкнул ангел Господень, пока я со шляпой разбирался.
— Почему ты так думаешь? — спросила Азазель.
— Видел я принца на белом коне, — стал рассказывать Философ. — Но если быть точным, не принц он был, а рыцарь. Весь в латы закован зеркальные. А за ним плащ красный развевается. Видел я его, когда шляпу бежал прятать, он надо мной совсем низко пронесся.
— Ты прав. Едва ли пальто что-то им даст понять. Жаль.
— Я тоже так считаю, — согласился Философ. — Другое дело человек живой. А тут черт знает что. Да черт и тот не знает, что там внутри у этих двойников. А вы заметили, госпожа, Черный Шар выбирает людишек самых гаденьких.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 12

Пирамида

    По раскаленному песку шел двугорбый верблюд. Между его горбами, которые укрывал персидский ковер, устроилась женщина. Она сидела, свесив ноги на одну сторону и откинувшись и облокотившись на один из горбов, как на спинку кресла. Судя по всему, богатая иностранка, туристка. Одета она была во все светлое: светлая соломенная шляпка с довольно широкими полями, светлая льняная кофта, светлые брюки и босоножки с тонкими светлыми ремешками, застегнутые выше щиколоток. Но если бы кто из встречных разбирался в туалетах и шляпках, то узнал в них творения лучших итальянских кутюрье и дизайнеров. Темными у девушки были только солнечные очки. Да, еще волосы. Волосы были темно-каштанового цвета.
    Рядом с верблюдом тащился худой мужчина в пестром халате и наброшенной на голову белой тряпкой. Мужчина этот время от времени наклонялся и пытался схватить ртом верблюжью колючку, но тут же отдергивал голову и мотал ею недовольно.
    То, что иностранка путешествует одна, редким встречным, которые попадались на ее пути, говорило о ее неопытности и глупости, но, возможно и излишней доверчивости. Впрочем, это и понятно, иностранке было не больше двадцати лет.
— В пирамиде отображен принцип устройства нашего мира, — говорил верблюд. — Стороны его — треугольники — символизируют трехмерный мир, жестокий и неизменяемый, как и сам треугольник. Но основание пирамиды — четырехугольник, квадрат. А квадрат уже изменяем, как и четырехмерный мир. Вот это четырехмерное основание и есть, образно говоря, дверь в мир четырех измерений и обратно.
— Так что пирамида, — констатировал верблюд, — не только схема устройства нашего мира. Это и вход в четырехмерный мир. Но то место откуда можно попасть в другой мир не найти простому человеку.
— Это место в самом центре пирамиды, — стал верблюд объяснять. — Чтобы понять это можно провести несложный опыт. Сделать свою собственную пирамиду. Не обязательно такую же большую, как пирамида Хеопса или Хефрена или даже Микерина. В самый центр пирамиды поместить котенка или щенка. А лет через двадцать посмотреть, что с ним будет.
— А с ним ничего, — продолжал верблюд. — Котенок, как был котенком, так и останется котенком, как и щенок. В том месте время недвижимо. Или движется едва-едва. Впрочем, может произойти и обратное, и щенок или котенок в пять минут превратится во взрослую кошку или собаку, а то и умрет от старости, а скорей от голода, потому что время там, наоборот, может начать двигаться с огромной скоростью. Тут уж как повезет. И еще, если в этом самом месте, в центре пирамиды, положить свежий кусок мяса, оно очень долго не испортится. Впрочем, не исключено и обратное.
— Правда, небольшая заминка будет с центром пирамиды, — продолжил дальше свои объяснения верблюд, — потому как неизвестно, по каким признакам находить его, то ли по гипотенузам, то ли по катетам, то ли по биссектрисам, то ли по тригонометрическим функциям. Но скорее всего, по золотому сечению.
— Три самые известные пирамиды находятся на плато Гиза, — чуть изменил направление в теме о пирамидах верблюд. — Но есть и самая неизвестная пирамида, гораздо большего размера, чем пирамида Хеопса, находится на дне океана, на глубине двухсот метров, в самом центре Бермудского Треугольника. Обнаружена эта пирамида недавно в самом конце двадцатого века. Ее грани словно из стекла, прозрачны. Но что внутри простому человеку не увидеть. И этот объект как и всегда в подобных случаях засекречен военными. Только что толку, что ползают они вокруг него. Это все равно, что обезьяны в джунглях найдут гранату. Будут обсуждать и рассматривать и самая умная станет объяснять другим и показывать, как этой гранатой можно разбивать кокосовые орехи. Так и будут орехи разбивать, пока не дернут случайно за колечко и тогда и настанет во всей обезьяньей стае мир и покой...
    Это монолог, сказанный верблюдом, голос которого сильно напоминал голос Философа, остановила женщина, сидевшая между его горбами.
— Достаточно, я устала от твоих мудрых речей. К тому же, непонятно, кому ты все это объясняешь.
— Синьорина, — повернув голову и посмотрев на женщину одним глазом, ответил верблюд, — я говорю все это не кому-то, а себе. Потому что посмотрите на этого, с позволения сказать, человека, который постоянно пытается съесть хотя бы веточку верблюжьей колючки. Он совсем не умеет говорить. Даже по-арабски, хоть и прожил всю жизнь здесь на Востоке. И у меня возникают сомнения, а вдруг я, пробыв верблюдом еще час, а именно столько нам еще тащиться до пирамиды, которую вы выбрали для своих исследований и проверок, тоже разучусь говорить.
— Не волнуйся, я прекрасно могу понимать твои мысли, — ответила Александра, потому что на верблюде сидела именно она.
— И вообще, вам не кажется, этот глупый верблюд, которого вы, госпожа, сделали временно человеком, уже достаточно наказан.
— Вообще-то, я наказала тебя, — сказала Александра. — Ты должен был понять, что не такое уж легкое занятие, возить на себе любого, кому это вздумается.
— Нет, синьорина, вы, хоть и никогда не ошибаетесь, но на этот раз все же ошибаетесь. Наказан не я, а этот глупый верблюд, потому что маленькое удовольствие идти по раскаленному песку, пытаться откусить и разжевать колючку, которую разве что мельничные жернова да верблюжьи зубы могут перемолоть. А я спокойно и даже с удовольствием иду себе и ни о чем не грущу. Даже больше того, мне доставляет удовольствие везти на себе мою госпожу и об одном жалею, что скоро вам придется все же меня и этого тощего господина в халате поменять местами.
    Александра задумалась над словами Философа. Он прав, страдает верблюд, который сейчас идет в непривычном ему человеческом обличии, а Философ, спокойно шагает, словно прогуливается по городскому тротуару.
— И вообще, — продолжил Философ, — что я, собственно говоря, такого сделал? Ну, укусил за ногу этого верблюда.
    И Философ-верблюд указал головой в сторону верблюда-человека.
— А его и следовало укусить, — продолжил Философ. — Потому что вы сами были недовольны, когда он начал вставать с земли, то есть, с песка задом, так что вы чуть не свалились с него.
    Некоторое время помолчав, обдумывая сказанное Философом, Александра решила.
— Действительно, — сказала она, — наказала я не тебя, а ни в чем неповинное животное.
    Оттолкнувшись рукой от горба верблюда, Александра легко спрыгнула на песок. Прошла еще пара секунд и вместо верблюда, на котором сидела Александра стоял уже Философ в своем обычном виде. А на месте худого испуганного человека стоял теперь гордый верблюд.
— Знаешь что, — сказала Александра Философу, — не думаю, что снова стоит превращаться тебе в болонку. Давай просто оденем тебя в паранджу. Ты будешь местной женщиной, которая сопровождает меня.
— Согласен, — не стал протестовать Философ и тут же оказался закутанным в черное одеяние с волосяной сеткой закрывавшей его лицо от нескромных взглядов.
    Александра и Философ устроились вдвоем на верблюде и снова двинулись в сторону пирамиды, которая была уже совсем рядом.
    Александра с подозрением посмотрела на Философа.
— А по-моему, — сказала она, — тебе все же удобней ехать верхом на верблюде, чем самому быть верблюдом.
— Ну, если по-правде сказать, я что, верблюд, чтоб быть верблюдом? — признался Философ и перевел разговор на другую тему. — А вот чего я не понимаю, так это то, почему мы сразу не могли оказаться внутри пирамиды, а целых несколько километров добираемся до нее под палящим солнцем пустыни.
— Не надо быть и философом и поэтом одновременно, а то мне совесть не позволит не то что приказывать тебе, а даже просить о чем-то.
— Хорошо. Но все же, поэтом я могу не быть, но правду знать обязан.
— Меня удивляет, что ты разбираешься в сложных вещах, а простых иногда не понимаешь. Сейчас я туристка, каких здесь сотни. А окажись я в лабиринтах пирамиды вдруг, ниоткуда, любой призрак, которых там за тысячи лет собралось немало, увидел бы меня и тут же эту новость распространил повсюду.
— Да, — согласился Философ. — И почему я сам не догадался, не пойму. Но и на старуху, которой я сейчас и имею счастье быть, бывает проруха. Но почему вы сказали, что вы окажетесь внутри пирамиды, а не мы?
— Потому что ты будешь ждать меня снаружи. Заблудиться в ее лабиринтах может не только человек, но и домовой, даже если он философ и поэт. Конечно, когда-нибудь ты выберешься, но сколько времени может пройти.
    Философ только вздохнул. Он знал, что Азазель права. Может случиться что угодно. Например, можно провалиться в колодец и дно колодца этого окажется гораздо ниже уровня земли. Так что способность проходит сквозь стены не поможет. Да и не сквозь каждую стену пирамиды можно пройти. Есть такие места, где не только домовой, а и призрак пройти не сможет. А есть места, где можно просто потерять ориентацию и начать ходить по кругу, не понимая этого. Или вообще исчезнуть и оказаться неизвестно где. В другой галактике, например. А то и вообще нигде. Хотя, конечно, кристалл, который может аккумулировать в себе энергию солнца, звезд и космоса и который по своей мощности во много раз превосходит мощность всех атомных и водородных бомб Земли, давно перенесли в другое место, в подводную пирамиду, а скоро, наверняка и оттуда переместят куда-то, так как подводную пирамиду люди обнаружили. Но все же и здесь, в пирамиде небольшие кристаллики могли остаться кое-где, а то и осколки кристалла. Философ слышал, правда или нет не знает, но слухи были, что один небольшой кристалл разбился. Как это произошло неизвестно и насколько правда неизвестно, но только просто так болтать не станут, что-то такое, значит, было. А разбитый кристалл куда опасней целого, потому что кто знает, в какую сторону направлен будет отраженны луч, когда кристалл разбит. И ладно один луч, а если несколько лучей одновременно создаст осколок?
    Да, только Азазель с ее способностью и силой, которые дали ей тринадцать, может относительно спокойно войти в лабиринт. И то, все же относительно спокойно.

*   *   *
    Азазель, впрочем, сейчас она была Александрой, девушкой из плоти и крови, так далеко ушла по бесконечным ходам лабиринта, что даже эха голосов не слышала, а слух у нее был исключительный. Наверняка, сюда и служащие не заходили. Разве только заблудившиеся в лабиринте пирамиды искатели сокровищ. Нескольких Александра уже видела. Точнее, кости их. Кто-то сходил с ума и умирал от голода, а чаще от жажды. Кто-то, не надеясь выбраться, кончал с собой.
    Голоса призраков Александра едва улавливала, скорее, догадывалась о них, ощущала. Призраки пирамиды излучали энергию самую разную. Недобрую, злую, холодную, отчаянье, страх. Но и другое было, в последние минуты, когда человек забывался перед смертью, и отчаянье и страх переставали мучить, их души начинали излучат тепло и доброту. Такое чаще проявлялось в воспоминаньях и мечтах, когда сознание уходило или переставало сознавать реальность. И не всех жадность погнала искать сокровища. Но просто деньги всем нужны. Только одни живут ради денег, а другим деньги нужны, чтобы жить.
    Философа Александра оставила снаружи. Пусть следит за тем, что происходит вокруг. Да и неизвестно, что с ним может случиться здесь. По сути Философ обычный домовой и если бы они потеряли друг друга в лабиринте, он мог и не выбраться отсюда сам. И сколько тогда бы времени ушло, чтобы найти его.
    Почувствовав, что рядом нет никого, Александра преобразилась в призрака. Теперь ей стало проще. Фонарь не нужен стал, она отбросила его. Свои способности и силу приходилось прятать. Но это не сложно. Трудней найти то, что ей нужно без этих качеств. Но проявлять свои умения данные тринадцатью, она не хотела. Во всяком случае, сейчас.
    Еще когда только они с Философом ушли от Натальи Ивановны, Азазель почувствовала, что кто-то за ними наблюдает, следит. И было странным, что она не могла определить, кто это и где находится тот, кто шпионил за ними. Именно по этой причине, переместившись в Египет, им с Философом пришлось несколько километров ехать на верблюде, выдавая себя за обычных людей. Точнее, она была обычным человеком, а Философ стал болонкой богатой путешественницы, дочки миллионера, убежавшей от родных и телохранителей, чтобы никто не мешал ей чувствовать себя свободной и независимой. Во всяком случае, так она себе это представила.
    Азазель прислушалась к тем чувствам, которыми обладают призраки. Она по-прежнему не улавливала, что кто-либо следит за ней. Разве что, неподалеку появился такой же призрак, который заинтересовался ей. Азазель чувствовала его интерес и любопытство. Видимо, он понял, что она недавно здесь. Но в этом ничего плохого. И если Черный Шар, а точнее его посланцы были там, она это поймет. И это будет значить, что ее догадка верна.
    Призрак, которого заинтересовала Азазель, оказался ближе. Это был призрак мужчины лет тридцати пяти.
— Приветствую, сударыня, — с насмешкой, но в которой можно было уловить нотки тоски, окликнул призрак Азазель.
— Какое счастье, — заговорила призрак-девушка, которую изображала Азазель, радостным счастливым голосом. — А я так испугалась. Я думала, что никогда уже не выберусь отсюда. Скорее, покажите мне выход.
— Я так и думал, — сказал призрак мужчины.
— Думали, что я заблудилась? — сказала девушка. — Ну правильно, а что еще можно подумать.
— Я подумал о другом.
— О другом, о чем? — спросила девушка.
— Что вы здесь совсем недавно.
— Не знаю, недавно я здесь или давно, но у меня такое чувство, что я здесь годы провела. Пожалуйста, скорее проводите меня к выходу.
— Нет, не годы, — снова заговорил мужчина, не торопясь выполнить просьбу девушки и вывести ее из лабиринта. — Это я здесь годы. А вы всего недели две, а то и меньше, насколько я могу судить. И умерли, скорей всего, от жажды и страха.
— Я умерла? — спросила Азазель и посмотрела на мужчину удивленно и испуганно, как на сумасшедшего.
— Вам не кажется, что вы больше не чувствуете усталости, голода, жажды? — спросил мужчина.
— Да, — как бы удивленно прислушиваясь к своим чувствам, ответила девушка.
— У вас нет фонаря, вы в полной темноте, а видите, как днем — продолжил спрашивать мужчина. — Это не странно?
— Что это значит? — спросила девушка испуганно.
— Это значит, — стал объяснять мужчина, — что ваше тело умерло и уверен, что оно лежит в нескольких сотнях ярдов отсюда.
— Как умерло? — не поняла девушка, но видно было, что испугалась еще сильней.
— А знаете, что самое плохое? — спросил мужчина вместо ответа. — Что часто из пирамиды не могут выйти и попасть куда и следует попадать человеческой сущности даже те, кто очень хочет этого.
— Я не понимаю о чем мы говорите.
— Вы призрак, как и я, — сказал мужчина. — Вот о чем я говорю.
— Вы сумасшедший, а не призрак.
— Вы, вероятно, очень любили жизнь и были очень счастливы.
— Почему любила и почему была?
— Так же не ошибусь, — продолжил мужчина, — если скажу, что вы были дочкой богатых родителей, которую избаловали и которая получала все, что хотела. И к тому же не верили, точнее не думали, что есть другая жизнь именно потому, что вас устраивала та жизнь, которую вы вели. Вы были счастливы в той жизни. Именно поэтому не хотите, а значит и не можете поверить, что все земное для вас теперь в прошлом.
— Что значит в прошлом?
    Еще некоторое время мужчина объяснял Азазель то, что она знала лучше его.
    Но время шло и терять его было нельзя. Так что девушка-призрак, которую изображала Азазель, оказалась более волевой и понятливой, чем ожидал призрак мужчины. И скоро она начала сознавать, что случилось.
    Но и потерянным это время не было, у Азазель проявилась мысль, которая могла помочь ей оставаться незаметной для посланцев Черного Шара, если они здесь сейчас есть.
— Но если все так, — сказала девушка-призрак, когда успокоилась, насколько могла, — то оставаться здесь навечно я не хочу.
— Вас скоро найдут, — сказал призрак мужчины. — И вы отправитесь, куда вам и положено. Как называют это, на суд божий.
— Кто меня найдет? — начала спрашивать девушка, но тут же поняла и спросила другое. — А если не найдут? Ведь вы сказали, что здесь, в пирамиде такое может быть, что не находят и тогда я здесь останусь навсегда?
— А может быть и к лучшему, что не найдут.
— Ну нет. Навечно остаться в этом каменном склепе... Это не для меня. Уж лучше гореть в аду, чем вечность здесь. Это все равно, что навечно быть посаженным в тюрьму.
— Попали в точку. Лично я и был приговорен к пожизненному заключению, причем на два срока. И здесь, поверьте, намного лучше, чем в тюрьме.
— При жизни вы были приговорены на два пожизненных срока? — удивилась девушка.
— Да. Я ограбил банк, но неудачно, пришлось стрелять, убил охранника и полицейского. За это первый пожизненный срок, а второй, сидел уже, не захотел подчиняться тюремной банде и снова убил двоих. За это второй пожизненный срок. Хотя, если по справедливости, второй раз я больше лет пятидесяти не заслужил. Но начальник тюрьмы меня не любил.
— Но это же не честно. Вы себя защищали, — слегка возмутилась девушка, несправедливости.
— Очень удачно получилось, — не стал призрак мужчины обсуждать справедливость и несправедливость человеческих законов. — Смог бежать. А то бы приятели тех, кого убил в тюрьме, мне не простили этого и долго мне не протянуть там было. Но из страны тоже пришлось бежать. Оказался в Египте. Пришла в голову глупая мысль. А почему бы не попробовать найти сокровища. Вот и нашел.
— Значит, вы тоже здесь недавно, — расстроилась девушка.
— Да, я говорил, всего несколько лет.
— Как жаль. Значит, вы мне не поможете.
— В чем я не могу помочь?
— Я где-то слышала, а может быть читала, что центре пирамиды есть место, откуда можно попасть куда угодно. То есть живому человеку куда угодно. Но я хотела бы все же выбраться отсюда. Так вот я и подумала, что вы знаете, где это и покажете и я тогда смогу избавиться от этой пирамиды, а правильней от этой тюрьмы. Уж я-то точно ее не заслужила. Зачем я только пошла сюда, зачем вообще поехала в Египет.
— А вы я вижу, считаете себя безгрешной. Поверьте, ошибаетесь. Многие считают себя безгрешными. На самом деле грехов на каждом человеке гораздо больше, чем блох на бездомном псе. Тем более, дочь богатых родителей, которой в жизни все легко и просто доставалось.
— И все же, грешна я или нет, оставаться здесь я не хочу. Поможете вы мне или не поможете, но я пойду искать то место, откуда можно попасть в другое. Лишь не оставаться в этой пирамиде.
— Ну почему бы не помочь, — согласился призрак мужчины. — Когда в запасе вечность, которую не знаешь куда девать, любое занятие как праздник. Хотя, все не вечно. Когда-нибудь Земля исчезнет и тогда мы тоже попадем куда нам и положено попасть. Хотя, кто знает, возможно, мы просто рассыплемся на атомы или нейтроны или на что-то еще, на то, из чего все состоит.
— Так знаете дорогу к центру пирамиды?
— Немного знаю, а дальше как-нибудь найдем.
    Во время всего разговора Азазель пыталась понять, что представляет из себя этот призрак? Каким был при жизни? Она не ощутила, чтоб холод исходил от нового знакомого. А позже почувствовала даже чуть уловимое тепло. Это ей понравилось. Он хоть и грабитель банков и убийца, но не холодный и расчетливый подлец. Ему можно доверять и, значит, идея, которая пришла к ней чуть раньше вполне приемлема. А идея в том заключалась, что какое-то время, пока мужчина-призрак будет сопровождать ее и показывать дорогу к центру пирамиды, Азазель может оставаться просто девушкой-призраком, не становиться Азазель даже на время и, значит, посланцы Черного Шара, если они здесь есть, ее не обнаружат.

Глава 13

Путешествие по лабиринту

   Мужчина-признак исчез, растворившись в стерне. Через несколько мгновений появился снова.
— Ну что стоишь? — сказал он. — Идем.
— Через стену? — сделал вид, что удивилась Азазель.
— Иди и не отставай. И точно выполняй все, что скажу.
— А если не выполню? — спросила призрак-девушка.
— Тогда, скорей всего, не попадешь куда хочешь. Здесь есть ловушки. Они не специально сделаны. Я точно не знаю, но, думаю, сами появились.
— Что за ловушки? — спросила призрак-девушка.
— Статические поля, магнитные вихри, пустоты, в которые есть вход, но из которых нет выхода. Некоторые ловушки опасны для нас. Другие для людей, какими и мы недавно были. В третьи лучше не попадать ни тем, ни другим. Но, хочу дать совет, прошлая жизнь тебя не должна волновать. Постарайся скорей забыть ее. Теперь для тебя важна другая жизнь, особенно, если твои надежды оправдаются и сможешь выбраться отсюда.
— Очень надеюсь.
— И если уж какое-то время нам придется быть вместе, давай называть друг друга по именам. Меня тридцать с лишним лет называли Тони, я к этому привык, поэтому меня так можешь называть.
— Меня Александра, я тоже к этому привыкла.
    Мужчина-призрак кивнул.
— Идем Александра.
    Они разговаривали и двигались куда-то, куда, Александра сейчас понять не могла. Но чувства ее говорили, что этому мужчине можно верить, хоть мыслей его и не знала.
    Мыслей его она не могла услышать. Он научился их скрывать. Но странного в этом ничего не было, со временем у всех появляется это умение скрывать свои мысли.
    Тони вдруг остановился.
— Слышишь? — спросил он Александру.
    Она прислушалась. Действительно, неподалеку кто-то был. И не один. К тому же прятался. Это чувствовалось сразу.
— Кто это? — спросила Александра.
— Кто здесь может быть? — сначала ответил на вопрос вопросом Тони, но потом просто ответил. — Такие же как мы.
— Почему мы их тогда боимся?
— Потому что они прячутся. Нам лучше обойти.
    Они прошли сквозь стену к другому ходу лабиринта.
    Но скоро впереди снова появились те же, кто ждал их в предыдущем коридоре.
— Это плохо, — сказал мужчина-призрак. — Они от нас уже не отстанут. Попробуем договориться.
— Что вам нужно? — спросил он прятавшихся призраков. — Скажите. Может у нас есть и нам не жалко отдать.
— Что у нас есть? — спросила Александра. — Что можем мы им отдать?
— Ну, может быть, ты им нужна. Так почему бы не отдать тебя? — ответил Тони.
— Меня? — удивилась Александра. — Но зачем я им?
— Сейчас узнаем, — с усмешкой ответил мужчина-призрак и снова громко спросил: — Так что вам нужно, говорите?
    Невдалеке, где ход лабиринта пересекался под прямым углом таким же ходом, появились двое.
— А ты как думаешь? — спросил один.
— Золото, драгоценные камни, даже бумажные деньги. Мы все берем, — изображая хохот, сказал второй.
— Понятно, — проговорил Тони сам себе и обратился к Александре. — Если увидишь, что они сильней, что побеждают меня, убегай. Хотя, едва ли тебе это удастся. Видела, как нас нашли. Можно сказать, что и не искали, а знали, где мы окажемся, когда мы перешли в другой тоннель. Они здесь все знают очень хорошо, каждый ход. Но все же попробуй убежать, вдруг получится. Но все же не убегай, пока не убедишься, что они сильней меня.
    Мужчина-призрак сказал все это Александре и направился к двоим, которые не спешили, будто уверены были, что призракам, мужчине с девушкой, от них не уйти.
    Александра стояла и смотрела. Мужчина подошел совсем близко к двоим. И те вдруг оба, не сговариваясь, точно делали подобное много раз, напали на него.
    Все трое превратились в один комок, который закружился как облако мимо которого пронесся смерч. И это облако, то поднималось, то катилось, то вдруг скрывалось в каменной стене, то снова появлялось. Александра почувствовала даже легкое дуновение ветерка, оттуда, где все происходило.
    Но неожиданно она ощутила за своей спиной легкий холодок. Александра резко обернулась. Около нее стоял еще один призрак и ухмылялся, оскалившись.
    Не трудно было догадаться, что этот третий из компании тех, с которыми сейчас боролся или дрался или как это назвать, Александра не знала, ее попутчик или провожатый.
    Кто это такие Александра уже поняла. И когда этот третий, который подобрался сзади шагнул к ней и потянул к ней руки, она мгновенно превратилась в Азазель.
    Третий призрак замер, не замечая даже, что продолжает улыбаться — вместо призрака девушки в кофточке, шляпе и брюках, стояла похожая, но другая девушка. На ней было надето лишь две повязки, набедренная и та, что зарывает грудь. Но не мгновенная смена одежды вызвала в призраке в ужас, на это многие способны, а то, что была она как бы из плоти и крови, во всяком случае, такой казалась. И все же не из плоти. Но главное, что призрак ощутил — силу девушки и власть над ним.
    В руке девушки появилась веревка, скорее, тонкий шнур. Она повела кистью, шнур закружился в ее руке и стал похожим на спираль. Потом еще одно едва заметное движение рукой и тонкий шнур мгновенно обвил призрака, крепко стянув его, а тот от удивления и испуга продолжал стоять оскалившись улыбкой сильного над слабым.
    Азазель выпустила шнур из руки, сделав последний виток вокруг улыбавшегося призрака, шнур словно прилип к нему. Призрак наконец перестал улыбаться. Он оказался крепко связанным от щиколоток до шеи. И развязаться он уже не сможет. Таким шнуром, можно связать кого угодно, хоть призрака, хоть человека, а можно при желании и ангела.
    Азазель сделала движение, словно толкнула связанного, но не коснулась его. И все же тот свалился на спину.
— У меня нет права наказывать, — сказала Азазель лежавшему на спине призраку. — Но у меня есть право сделать так, чтобы ты больше никому не навредил.
    И Азазель наступила ногой на связанного призрака. Тот, словно в болотный ил вдавился в камни пола лабиринта.
    Но из пола показалась голова и призрак наконец заговорил.
— Прости меня, — стал умолять он. — Я больше никогда не буду. Клянусь, я никогда...
    Он не договорил. Азазель наступила ногой ему на лоб и голова скрылась в камнях.
— Я знаю, — сказала Азазель, — теперь уже, конечно, никогда.
    А через мгновенье, вместо Азазель снова стояла призрак-девушка.
    Там, где шла драка, все успокоилось. Мужчина-призрак, который Александру провожал, стоял над шевелящейся и издающей скулящие звуки бесформенной массой.
    Он обернулся, посмотрела на Александру, потом медленно с трудом направился к ней. Было заметно, что энергии своей истратил он много.
— Как ты смог? — спросила Александра, когда мужчина остановился около нее.
— Как мы прежде могли тренировать мышцы, развивать их, делать сильнее, так теперь можем тренировать свою волю. Это я так называю, на самом деле я не знаю, что я тренирую, то из чего сейчас создан, в общем. Но с первых дней, после смерти, я стал тренировать в себе эту способность поднимать, передвигать, бросать, ну и все остальное делать с предметами, которые называются в этом мире материальными. Если б ты была не призраком, а все еще живой девушкой, я бы смог поднять тебя. Ну а с призраками еще проще. Правда, эти двое оказались тоже не слабыми.
— Но ты все-таки победил, — похвалила его Александра.
    Они подошли к двум призракам валявшимся на каменном полу. Смотреть на них было немного смешно. Но и вызывало неприятную жалость. Два призрака были связаны между собой своими же руками и ногами.
— Надеюсь они долго не освободятся. А может быть и никогда. Пойдем, — сказал мужчина-призрак.
    Когда они направились дальше по лабиринту, сзади раздались скулящие голоса. Они просили простить их и освободить. Не оборачиваясь, Тони сказал:
— Не обращай внимания. Таких нельзя прощать.
— Почему? — спросила Александра.
— Они займутся прежним.
— А чем они занимались? Кто они такие?
— Вампиры. Они отбирали силы у других. Сейчас они могут поклясться чем угодно, что не станут больше этим заниматься. Но стоит им освободится и свою клятву они забудут мгновенно.
    Александра это знала. Кто эти призраки, которые ни них напали, она поняла, как только снова стала Азазель, а Азазель знала, что вампиров не переделать, поэтому и похоронила третьего в каменном полу.
    Но только сейчас вдруг подумала: "Такое я уже видела в усадьбе купца Никадимова, который получил за что-то дворянский чин, только в этих меньше злости, но жадности не меньше".
    А девушка-призрак, которой она снова сейчас была, спросила. Спросила просто потому, что девушка-призрак должна была так спросить.
— Почему ты сказал, что хочешь им отдать меня?
— Ты испугалась?
— Нет.
— Почему?
— Я знаю, что ты бы так не поступил.
— Откуда ты это можешь знать?
— Я это чувствую.
— Ты права. Я глупо иногда шучу, — ответил мужчина. — В той жизни у меня из-за этого часто были неприятности. Но ты не так проста, как кажешься.
— Возможно, — согласилась Александра. — Ведь я себя еще не знаю. И не знаю всего на что способна.
    И она не обманывала, ведь Азазель, не знала всех своих возможностей.

*   *   *
    Они шли дальше. Теперь Александра полностью доверяла сопровождавшему ее мужчине-призраку. Он рисковал собой, чтоб защитить ее, а ведь он мог спокойно убежать от призраков-вампиров. Бросить ее и убежать.
    "Какою странной, — думала она, — бывает иногда человеческая сущность. Грабитель и убийца, а защищает незнакомку. Об этом стоит подумать. Но потом".
    Они шли то коридорами лабиринта, то сокращали путь и проходили через стены. Но постоянно поднимались выше.
    Пару раз им встречались другие призраки, но безобидные и сами старались скорее скрыться от Александры и ее провожатого.
— Все же я не понимаю, — обратилась Александра к мужчине. — Ты сказал, что, хоть пирамида такое сооружение, что не все здесь поддается законам природы...
— Я не так говорил, — перебил Александру мужчина, — но по существу, так и есть. Здесь не все и не всегда поддается земным законам физики.
— Это не важно. Главное, что ты сказал, что меня когда-нибудь но все-таки найдут. Значит, точно так же когда-нибудь и всех остальных, кто здесь находится должны найти. Так почему же они здесь?
— По разным причинам. Самая простая и понятная причина, это маньяки, которые хотят найти сокровища. Этим предложи хоть царствовать над миром, им наплевать, главное для них богатства пирамиды. Они сами в себе создали такую программу, которая ими и управляет. По сути это сумасшедшие, но безобидные.
— Как и те люди, которые хотят все больше и больше денег делать, когда живы, а когда лишаются физического тела, только об этом и продолжают мечтать и бредить только этим.
— Именно. Только те не так безобидны.
— А еще кто здесь навечно? — спросила Александра.
— Сказать "навечно", это перебор. Ведь и сами пирамиды не вечны, как и Земля.
— Но все же?
— Те, кто боится наказанья большего, чем скитание по пирамиде. Прячется здесь.
— Такие как ты? — наивно спросила Александра.
— Как я? — сначала как бы удивился мужчина, но потом, вспомнил, что говорил о себе и согласился. — Да, есть и такие.
— А еще?
— Такие, как те два вампира, которые нам встретились.
   Александра чуть не сказала, что их было трое, но вовремя себя сдержала. Ее провожатый сразу стал бы о чем-то догадываться или подозревать Александру в чем-то нехорошем, раз она не та, за кого выдает себя.
— Ну с вампирами понятно, — сказала Александра. — И наказание жестокое их ждет и забирать чужую силу уже так пристрастились, что без этого не могут. Как наркоманы.
    Сказав о наркоманах, Александра вспомнила брата. Но думать об Игоре ей не хотелось, ведь, возможно, придется поручить ему не очень приятное задание, для него, для Игоря. Не просто неприятное, а страшное. Но это если подтвердится ее догадка.
— Кого-то наказали блужданьем по лабиринтам пирамиды, — продолжил перечислять обитателей пирамиды мужчина-призрак.
— Напоминает наказание Сизифа.
— Да, что-то общее есть, — согласился призрак мужчины.
— А ты так сам наказал себя, — сказала Александра и тут же пожалела сказанном.
— Я спрашиваю тебя, кто ты? Зачем забралась в лабиринт так далеко, что умерла? Почему так стремишься отсюда выбраться? — заговорил мужчина чуть раздраженно. — Вообще, хоть о чем-то личном я спросил тебя?
— Нет, — ответила Александра.
— Давай и ты не будешь копаться во мне и моих чувствах, и моих желаньях.
— Извини. Больше не буду. Просто не идти же молча.
— А почему бы и не молча?
— Хорошо, согласна. Только не злись и не бросай меня.
    Александру немного удивило и заинтересовало. Новый ее знакомый легко рассказывал о себе вещи довольно нехорошие, и ничего. А невинная фраза, что он сам себя наказал, вдруг вывела его из себя.
— Я и не собирался тебя бросать. Раз обещал, то постараюсь выполнить обещание, даже если поругаемся.
— Из-за чего нам ссориться?
— Хотя бы из-за твоих дурацких вопросов.
— Обещаю, дурацких больше не задавать. Только умные. Но так, как сама я не умна, то, значит, никаких вопросов задавать не стану.
    Тони посмотрел на нее с иронией, но и немного удивленно. Но ничего не сказал. А может не успел сказать, так как в это время они вышли из узкого коридора лабиринта в квадратную комнату или небольшой квадратный зал. По диагонали он был не более пятнадцати шагов. В каждой его стене был узкий вход, всего четыре, через один из которых они и попали сюда. А в центре комнаты квадратная дыра со сторонами около полутора метра. Они остановились.
— Вот черт, — выругался Тони, — заболтался и прошел нужный поворот.
— Я виновата, извини, — сказала Александра. — Я разозлила тебя своими дурацкими вопросами.
— Нет, ты здесь ни при чем, — задумчиво сказал мужчина. — Мне кажется того поворота, куда я хотел свернуть, не было. Или, правильней сказать, не стало.
— Как это не стало? — не поняла Александра.
— Исчез, перестал существовать, невидим сделался для призраков, то есть, для нас. А может и не только для нас. Да мало ли причин, почему его нет или не видно.
— Такое возможно?
— Не знаю. Об этом стоило бы спросить жреца Хемиуна, который был архитектором этой пирамиды.
— А он не может здесь быть? — сразу заинтересовалась Александра.
— Нет. Он похоронен в мастабе неподалеку от пирамиды. Но могу поспорить на что угодно, его там никогда и не было, а только забальзамированное тело.
— Мастаба, это, кажется, гробница для знатных людей в те времена?
— Именно так.
— Ты много знаешь об этом обо всем.
— Прежде чем лезть в пирамиду, я, естественно, много материалов изучил, читал, смотрел фильмы на эту тему. Только дураки лезут надеясь на везение и больше ни на что.
— Говорят, дуракам везет.
— Вот нам и повезло, мы оказались в очень нехорошем месте.
— Чем это место нехорошее? — спросила Александра.
    Она спросила это, но самой чувства подсказывали, что новый ее знакомый прав. Без всякого повода в ней появилась напряженность, как будто их подстерегала здесь опасность. Беспричинный страх холодом вполз в нее. Но главное, она почувствовала, как из не уходят силы и она перестает собой распоряжаться. Страх превратился в ужас, когда поняла она, что настолько безвольна, что не может приказать себе стать снова Азазель.
— Чем место нехорошее? — переспросил Тони и в голосе его Александра уловила те же слабость и безволие, какие ощущала и сама. — Тем, что мы можем остаться в этом месте навсегда.
    Александра пошла вдоль стены, дошла до угла, повернула и направилась дальше, к одному из входов в лабиринт. Она пыталась приказать себе стать Азазель, но мысли разбегались, не было возможности сосредоточиться.
    Когда она дошла до одного из входов, вдруг оказалось, что там стена и нет никакого входа. Она дошла до следующего, но и его не оказалось.
    "Как глупо, я не справилась, — мелькали кое-как оборванные мысли. — Во мне сейчас нет воли Азазель. Не надо было заходить сюда обычным призраком".
    Потом она почувствовала, как что-то тянет ее к середине комнаты. Словно магнитом ее туда притягивало. Нет, это не словно магнит, это и есть магнитные волны. Увидела, что и ее новый знакомый, лежа на полу, пытается удержать себя, но так же как она, медленно скользит к центру комнаты, к колодцу.
    Через несколько мгновений она уже сползала в квадратную дыру.
    Александра попыталась удержаться, ухватиться за камни на краю колодца, в который ее утаскивало. Но сейчас ее пальцы не смогли бы удержать даже листок бумаги.
    Они одновременно полетели в пропасть.

*   *   *
— Семь колебаний в секунду. Семь герц, — говорил слабый женский голос, скорее даже не женский, а молоденькой девушки. — Человек от этого сходит с ума. Сначала чувствует страх, потом сходит с ума, потом умирает. А мы теряем силы и способность мыслить. Магнитное поле меняется маятником с такой частотой, семь колебаний в секунду. И огромная труба выкованная из меди без единого шва, в ней кусок магнитной руды, ударяет по ней изнутри. И медная труба звучит, вибрируя, семь колебаний в секунду. Магнитное поле и звук частотой семь колебаний в секунду...
    Этот слабый и однообразный без каких-то эмоций голос повторял и повторял одно и тоже.
    Александра слышала голос, слышала, что говорит этот голос и не понимала о чем говорит он. Но ей и понимать не хотелось.
    С трудом рассмотрела девушку, точнее, призрак девушки, который говорил. Ей было лет шестнадцать. В ней можно было уловить черты и европейские и африканские, и азиатки. И была она удивительно красива. Но совершенно слабая, безвольная и, кажется, сама не понимала, о чем говорит.
    Но здесь много оказалось таких. Здесь все были такими. Слабые, безвольные, с трудом мыслящие, ни на что не способные.
    "Она слабее остальных, — подумала о девушке Александра, — потому что говорит и говорит, тратить последние силы, чтоб говорить". Это была первая связная мысль Александры.
    "Наверное, сошла с ума, умерла здесь, в подземелье, от этого звука, про который теперь повторяет".
    То, что это подземелье, то есть, то, что она находится не в пирамиде, а под ней, Александра поняла по тому, что не на камнях лежала, а на земле.
    И вдруг удивилась. В ней есть связные мысли.
    Поняла. Кто-то из тринадцати дал ей способность брать силы земли, как это мог Антей. Но его там не было, конечно, он всего лишь полубог. Кто-то другой способность эту дал Азазель.
    Но все же мало сил. Едва подняться может. Видимо, все что получает она от земли, магнитные волны и звук, про который все повторяет призрак девушки, отнимают.
    Тони был рядом, рукой дотянуться можно. И она дотянулась и положила на плечо его руку. И часть своих сил отдала ему. Он должен понять и помочь.
    Он посмотрел на нее.
— Мне нужны силы, — сказала Александра.
— Кому они не нужны, — проговорил Тони. — Странно, что мы можем говорить.
— Я дала тебе немного сил. Не трать их, не говори, а слушай. Здесь около сотни таких как мы. Их нужно собрать вместе, чтобы лежали все прижавшись друг к другу.
— Зачем?
— Не спрашивай, делай, что говорю.
    Александра снова положила на плечо Тони руку и сама прижалась к земле так плотно, как только можно. И проходя через нее силы входили в призрака мужчины. Он удивленно на нее смотрел.
— Теперь нам хватит сил, хоть одного перетащить.
    С трудом передвигаясь сами, Александра и ее новый знакомый, доволокли одного из лежавших без движений призраков к другому и положили так, чтобы они лежали прижавшись плотно одни к другому.
    После этого Александра долго отдыхала, лежала на земле и набирала силы.
    Затем второго так же притащили к первым двум. И снова Александра долго отдыхала. Мужчина ничего не говорил, берег силы, как посоветовала Александра, лишь помогал перетаскивать призраков.
    И вот последний призрак, та девушка, которая все говорит и говорит об инфразвуке и магнитном поле.
— Кто ты? — спросила Александра, когда вместе с Тони они переносили девушку, хотя на ответ не надеялась.
— Была весталкой. Со временем должна была стать жрицей. Но полюбила юношу. Стали с ним встречаться тайно. Когда узнали об этом, меня принесли в жертву. Так положено.
    "Она не сумасшедшая и это странно, — подумала Александра. — Почему она умерла из-за любви, а говорит о каких-то трубах и магнитах. Для любой женщины это ненормально, а уж для влюбленной и подавно".
    Но времени об этом думать не было.
    Теперь, когда лежали все плотно прижавшиеся друг к другу одним большим ковром, Александра легла на землю рядом и положила обе руки на тех, которые были рядом, ближе к ней.
    Как пришла к ней эта мысль, Александра не знала. Возможно, встреча с вампирами подтолкнула ее к этой мысли. И все же не была уверена, что выйдет. Но заставила себя поверить и не сомневаться. Не думать, что может не получится.
    И получилось. Она почувствовала сразу, как в нее в сотню раз больше входит сил, чем получала, когда одна лежала на земле. Все призраки, собранные вместе стали проводником той силы, которую она получала от земли.
    И вот пришел момент, когда почувствовала, что теперь сил хватит. Она вскочила на ноги. Она была уже не Александра.
    Азазель, закутанная в плащ, который не пропускал ни звук ни магнитные волны, подошла к девушке и подняла ее.
— Где медная труба, о котором ты постоянно повторяешь? — спросила Азазель и, сильно сжав ей плечи, дала ей силы говорить.
— Труба звучать не станет, если убрать маятники, — ответила весталка. — Она вон там.
    Призрак весталки указал в сторону.
    Азазель пошла, куда ей указала девушка-призрак. Там был подземный коридор. Хотя, сказать подземный можно было, но под ногами тут снова не земля была, а каменные плиты. И стены тоже каменные. Свернула в него. Всего несколько шагов и коридор закончился семиугольным помещением, каждая сторона которого была огромной каменной глыбой и в каждой небольшая ниша. Увидела то, о чем сказала весталка-призрак — огромная медная труба. Вокруг этой трубы, напоминавшую трубу органа, подвешенные на тросах, вращаются семь огромных металлических цилиндров напротив каждой ниши. Было все рассчитано и сделано так, что эти медные цилиндры, то притягиваясь кусками магнитной руды, когда полюса магнита были разными, то отталкиваясь, когда полюса магнитов совпадали, могли вращаться. А труба, вибрируя под действием магнита, который, видимо, внутри нее, издавала тот самый звук, который люди называют инфразвуком и о котором говорил призрак девушки.
    В руке Азазель появился меч. Поднявшись над землей и над вращавшимися цилиндрами, Азазель, пролетев по воздуху вдоль всех семи, перерубила семь канатов. Канаты оказались на редкость прочными, так что пришлось приложить усилие, чтобы их перерубить. Цилиндры упали. Они упали в семь круглых колодцев, которые были под каждым из них. И не стало ни звуков, создаваемых трубой, ни магнитных волн. Настала тишина. И до этого все было тихо, но сильное давление магнитных волн и инфразвука исчезло и это очутилось как тишина.
    Азазель уже хотела выйти из коридора, когда увидела, как что-то на камнях тускло блеснуло. Это был осколок похожий на стекло. Величиной он был с пшеничное зерно, не больше. Азазель подняла его. Ей не пришлось долго гадать, что это такое. Она сразу поняла, пальцы ее сжимают отколовшийся кусочек кристалла. Не главного, который находился когда-то в центре пирамиды, а одного из небольших. Их назначения Азазель не знала.
    "Странно, — подумала Азазель. — Как можно расколоть кристалл, который прочней алмаза".
    Но подумала она об этом без интереса, такие вопросы ее не волновали. Да и потом, что тут странного? Все что угодно можно расколоть или сломать. И например, ее меч наверняка разрубит этот кристалл. Но эксперименты она проводить не собиралась, а просто спрятала осколок под плащом.
    Снова став призраком девушки, Александрой она вернулась в подземелье, которое едва не оказалось ее последним обиталищем.
    Все призраки, привыкшие в большинстве своем к одиночеству, расползались в стороны друг от друга. Но сил выбраться из подземелья у них пока не было. Но все же ползать кое-как уже могли. Наверняка, часть силы, которую получила Азазель, осталась в них.
    Тони мог уже стоять. Но это было ей понятным, она ему передала часть сил, чтобы помог перенести других, сложить всех в одно место, рядом. Он подошел к ней.
— Мне кажется ты выходила отсюда в плаще.
— Тебе показалось, — не стала признаваться Александра.
— Скажи еще, что я видел галлюцинации. А так же можно сказать, что если я вижу призраков вокруг, то у меня шизофрения.
— К тебе вернулось чувство юмора, причем не глупого, которым ты хвастался, а самого обычного. Это приятно. Надо выбираться отсюда. А где та девушка, которая бредила магнитами и инфразвуком?
— Как оказалось она не бредила, — сказал Тони. — Она исчез, как только перестал звучать тот камертон, который нас сюда загнал.
— Исчезла? — переспросила Александра удивленно.
    Удивилась Александра оттого, что ни один из призраков не смог еще уйти из подземелья, а девушка, которая была слабее всех, исчезла.

*   *   *
    Теперь двигались быстрее. Можно было еще быстрее оказаться в нужном месте, но Александра выбрала другую дорогу из тех, которые знал Тони. Не ту, которой шли первый раз. Тони удивился немного, но ему было все равно. Его интересовало другое.
    А Александра выбрала другую дорогу, потому что знала, что той дорогой, которой уже прошли, теперь идти нет смысла, там не было следов зла, которое она искала. Значит, теперь смотреть нужно в другом месте.
    Через какое-то время, когда прошли уже довольно долго, Тони спросил, о чем уже спрашивал и не получил ответа:
— Как понять то, что случилось? Ты вдруг стала силы набирать из ниоткуда. Не у тех же призраков, которые там были и которых мы собрали в одно целое. И твоя одежда, когда пошла ты к тем магнитным маятникам, стала не совсем похожа на одежду богатенькой девушки. На тебе был фиолетовый плащ, который изнутри блестел как начищенное серебро. И главное, как ты смогла порвать тросы, на которых висели цилиндры?
— Ты не на все мои вопросы отвечаешь. Даже разозлился, когда спросила шуткой, не сам ли ты себя наказал заточеньем в пирамиде. Почему тогда считаешь, что я должна отвечать на все твои вопросы.
— Не должна, согласен, — сказал призрак мужчины и замолчал.
    Дальше они шли молча. Александра понимала, что Тони недоволен и даже немного злится. Она бы на его месте тоже была недовольна, если бы была обычным призраком и увидела что-то непонятное, про что в глаза тебе говорят, что этого не было и ты понимаешь, что он понимает, что ты его обманываешь, но все же объяснить не хочешь.
    Она расскажет ему, позже, когда узнает, что ей нужно узнать. Сейчас обсуждать это нельзя. Сказанные слова, открытые мысли могли быть услышаны на любом расстоянии. А неожиданная встреча с посланцем Абсолютного Зла не входила ее планы. Она не знала силы даже маленькой частицы Зла. К тому же, и так слишком много было сказано. И дважды она открывала себя, становясь Азазель.
— Все, — сказал вдруг Тони и остановился в том месте, где коридор лабиринта разветвлялся на три новых коридора. — Дальше я не знаю куда идти.
— Ты этим хочешь сказать, что дальше не пойдешь? — спросил Александра.
    Ей не хотелось оставаться одной, она не призрак-одиночка. Поэтому ей стало грустно, что сейчас останется одна.
— Я только сказал, что не знаю дальше дорогу. И я предупреждал об этом. Но если тебе одной страшно, я могу пойти с тобой. Мне все равно куда идти.
— Конечно страшно, — согласилась Александра.
    Тони усмехнулся и одновременно подумал, не скрывая мысли: "Не думаю, что эта девочка боится здесь чего-то".
— Не надо так громко думать, — сказала Александра. — Да, не боюсь, а правильней, свой страх я всегда могу победить. Но сейчас я не могу тебе сказать всего. Но обещаю, как только узнаю то, что нужно мне узнать, все расскажу тебе. Но не сейчас, не обижайся.
— Я не женщина, чтоб обижаться. К тому же обижаются на близких людей, на малознакомых злятся. А мы с тобой почти что не знакомы. Но злиться на тебя мне не за что, — сказал Тони и заговорил о деле. — Нам нужно найти кого-то кто знает, как найти, что тебе нужно. Можем и сами попытаться, но тогда неизвестно сколько будем искать, да еще и может так случиться, что снова в какую-то ловушку попадем.
— Я слышала еще давно, когда жила той жизнью, правда, внимания на это тогда не обращала, что призраки застрявшие между миров, как это называют или такие, кто сам остался не здесь ни там, часто бывают не очень добрыми.
— Как я, — сказал мужчина.
— Ты знаешь, не о тебе я говорю.
— Да, попадаются такие, кто может обмануть или еще хуже что-то сделать. Мы с такими уже встречались. Но они чаще бывают очень примитивны и всегда понятно, что они не честны.
    И снова Александра подумала: как мог он грабить банки, убивать людей, лезть в пирамиду за сокровищами.
    А Тони заговорил, как бы сам с собой о вещах, по мнению Александры, глупых и ненужных.
— Вращалось семь цилиндров. А пирамиде четыре с лишним тысячи лет. Они что, вечный двигатель изобрели? Нет, — ответил он сам, — они использовали энергию магнитного поля земли или гравитацию или и то и другое.
— Время уходит, — напомнила Александра.
    Но Тони, думая о своем, ответил:
— Помолчи. — И продолжил. — Но еще более странно, что звук не распространяется во всей пирамиде, а как бы направлен вверх и лишь небольшой участок захватывает вокруг себя. Другими словами, направленный, управляемый звук. В него мы и попали. Но для чего это нужно? Куда мог быть направлен звук?
    Тони задал этот вопрос сам себе и сам же хотел ответить. Но Александра поняла, о чем он говорит.
— Вверх, к центру пирамиды, — сказала она.
— Именно, — согласился с Александрой и как бы похвалил ее Тони.
— Тогда идем обратно, — решила Александра. — А оттуда нам нужно будет подняться вверх точно над трубой.
    И они быстро стали возвращаться в то место, откуда недавно едва выбрались.

Глава 14

Посланец Зла

    Если бы человек из плоти наблюдал за их передвижением, то для него прошло бы несколько мгновений с момента, когда Александра и Тони пошли обратно и до момента, когда они снова оказались в подземелье. Но для самих, и Александры и Тони, время тянулось так же, как если бы они были людьми и прошли все это расстояние, которое прошли.
    Помещение, где недавно находилось около сотни призраков, бессильных и безвольных было пусто.
    Александра и Тони прошли по коридору и оказались в круглом помещении с медной трубой центре.
    И именно в этот момент и случилось то, чего Александра боялась.
    Исчезло все. Так бывает, когда, к примеру, человек находится в ванной и неожиданно во всем доме отключают свет. Мгновенно человек оказывается в полной темноте.
    Но для Александры полной темноты не существует. Испуг внезапный, как случилось такое, чего не может быть? И еще. Перед мгновенной темнотой она увидела, как мелькнуло сбоку что-то зеленое. Это зеленое пряталось в ближней нише. Память ярче нарисовала то зеленое и оно приобрело очертания. Это был мужчина в зеленом пальто и зеленой шляпе.
    А темнота уже начала сдавливать ее, сжимать. Но и она уже была не Александрой, а Азазель.
    Азазель протянула руку, пытаясь в темноте найти Тони, который был от нее в полушаге, когда наступила темнота. Одновременно позвала его:
— Ты где?
— Пока не знаю, — послышался в ответ голос, который казался так далеко, что Азазель его  едва расслышала.
    Но тут же ее рука наткнулась на препятствие, похожее на встречный ветер, когда несешься на машине на большой скорости и выставишь навстречу ветру руку из окна. И слабое, едва заметное покалывание в ладони тоже ощутила. Значит, Тони как был в полушаге от нее, там и оставался.
— Возьми меня за плащ, — так громко, как могла, сказала Азазель. — Истрать все силы, но не отпускай. Отпустишь, сам превратишься в эту темноту.
— Какой плащ? — услышала в ответ. — Ты в брюках и кофте.
— Уже в плаще. Ты его видел и спрашивал о нем. Держи, не отпускай. И молчи, не трать силы.
    Почувствовав, как Тони ухватился за плащ, успокоилась, теперь не потеряется, хотя другое чувство говорило, что выбраться вдвоем их этой темноты труднее будет. А что это за темнота, она уже поняла — это и есть то, что она искала — частица Зла. Вот и нашла. Но Абсолютное Зло оказалось хитрее, чем она предполагала. Теперь она его пленница. В мгновения о многом догадалась и поняла, но обдумывать сейчас свои догадки времени не было. Когда освободится, тогда и будет время. Если освободиться сможет. Сможет. Для этого нужно не сомневаться в своих силах ни на каплю, ни на молекулу от капли, только тогда добиться можно всего.
    Азазель достала тот "фонарик", который так нравился Философу. Свет его был почти не виден. Но все же ощутила, темнота не так сильно теперь сжимает.
    В руке ее оказался круглый, величиной с теннисный мячик шар. Его свет и тепло такие сильные, что на десятки метров могли все сжечь вокруг и ослепить любого, кто на него посмотрит даже издали. Азазель бросила этот шар, который был молнией. Несильно бросила, недалеко. Шаровая молния словно поплыла, отдаляясь, и скоро стала почти невидимой, только тусклое пятно. Но тут же вспышка. Шаровая молния взорвалась. Всего на миг сделавшись ярче. Но ту же стало по-прежнему темно. Но все же темнота ослабила свое давление.
    Меч уже был в руке у Азазель, которым в прошлый раз едва коснувшись черной сети, освободила из нее Философа. Им стала рассекать она густую темноту. И снова темнота чуть отступила. Азазель так же медленно, как отступала темнота, продвигалась вперед, туда, где давленье темноты становилось меньше от ударов ее меча, который рассекал темноту с тихим потрескиванием, похожим на слабые электрические разряды. Вот только где выход из этого семиугольного колодца она не знала. Но не важно.
    Но часть Абсолютного Зла, которая напала на Азазель (Черный Шар, крошечная часть, быть может миллионная от всего, а может и меньше) не случайно выбрала это место для нападенья — замкнутое пространство Черный Шар мог занимать полностью. Азазель мешали стены. Их приходилось разрубать, проделывая ход в огромной глыбе. Это несложно было бы, не сдерживай ее движений темнота, которая продвигалась вместе с Азазель. А главное, Тони, который держался за ее плащ. Он, призрак стал тяжелым. Видно, Черный Шар тянул его, хотел забрать себе. И Азазель приходилось отбиваться одной рукой, другой она подтягивала к себе край плаща, за который держался Тони. Молния легко пробьет стену и будет выход из небольшого замкнутого пространства. Но не бросить Тони не выпустить из руки меч хоть на несколько мгновений, чтоб бросить молнию, Азазель не могла. Но ничего не сделаешь, придется так.
    Сколько это может продолжаться? У Азазель сил хватит на много лет земных. А темнота, посланец Абсолютного Зла, не тратит сил совсем, просто отступает перед ударами меча, продолжая все так же обволакивать ее.
    Азазель теперь знает тайну Зла и, возможно, знает как с ним бороться, во всяком случае, избавиться. Но если она годы будет отбиваться от маленькой частицей Зла, большое Зло в это время может найти, что ему нужно и напасть и тогда всему конец настанет. И что такое годы на Земле. Они могут быть минутами, секундами там, откуда она снова вернулась на Землю, а могут быть и столетиями. Она хотела определить, идет ли время так сейчас быстрее или медленней, но не могла сосредоточиться и рассчитать. Кристалл так же может растягивать время или сжимать, подумалось почему-то.
    Тут Азазель вспомнила об осколке, который нашла и к ней пришло решенье, как ей избавиться от тьмы, которая ее не отпускает. Возможно, мужчина не сделал бы такого, но женский ум Азазель не так решал вопросы, как мужской, в ней все еще было много от Александры, да она и не перестала ей быть, а значит, больше полагалась на интуицию и инстинкты, чем на логический подхода к решению вопросов. И интуиция ей подсказала как поступить.
    Азазель достала тот крошечный осколок кристалла, который здесь же и нашла недавно и бросила его, чтоб улетел как можно дальше от нее.
    Она сама не ожидала подобного.
    Мгновенно темнота рассеялась. Так быстро, что Азазель увидела, как ударился о противоположенную стену осколок, как что-то черное, похожее на мяч к нему метнулось и в себя вобрало.
    Теперь она увидела тот черный шар, про который говорил Философ. Настолько черного Азазель еще не видела, было больно смотреть на эту черноту. И, как и говорил Философ, такое было ощущенье, что этот Черный Шар вывернут наизнанку. Объяснить это было невозможно, но так и было — шар вывернутый наизнанку.
    Забрав в себя осколок кристалла, Черный Шар, небольшой, как волейбольный мяч, снова напал на Азазель. Он все же увеличился в размерах, но, видимо, не мог стать по прежнему большим, не мог занять все помещение как прежде, боясь, потеряв плотность, упустить осколок кристалла.
    За то время, пока Черных Шар был занят осколком кристалла, Азазель успела снять и снова надеть плащ, но теперь блестящей стороной наружу. Так что теперь она была защищена гораздо лучше.
    А еще Азазель, увидев и поняв, что плотность шара зависит от его размеров, отметила, что каким-то законам физики трехмерного мира Черный Шар подчиняется. А значит, и Абсолютное Зло тоже. И это подтвердило ее догадку о желании Абсолютного Зла.
    Но все-таки Шар стал достаточно большим, чтобы собой окутать всю Азазель. Несколько раз Шар пытался нападать и каждый раз меч Азазель разрубал его на части, которые, правда, соединялись тут же.
    Тогда Шар задумал другое, возможно, это решение подсказала ему Азазель. Он сам распался на маленькие части и напал на Азазель со всех сторон.
    Но в Азазель была способность прадеда владеть оружием. Меч замелькал в ее руке с такою быстротой, что не стало видно не только самого клинка, но и рука Азазель до локтя виделась расплывчато, прозрачно.
    Освободившейся рукой Азазель достала шаровую молнию и бросила перед собой, закрывшись сама плащом, встала так, чтобы Тони загородить от взрыва.
    И получилось. Могло не получиться, если бы не осколок кристалла.
    Осколок почти неуловимо зазвенел, упав на камни.
    Черный Шар решил, что для него важнее. С таким противником, который был перед ним, он потерять мог осколок, который так неожиданно ему достался. Шар соединился в одно целое, накрыл осколок, лежавший на полу.
    Снова сделавшись размером с волейбольный мяч, он вылетел из семигранной комнаты в узкий коридор.
    Но Азазель, как любую женщину, теперь трудно было остановить. Она бросилась вслед за Шаром.
    Выскочив в комнату с земляным полом, который спас ее недавно, она увидела, мужчину в зеленом пальто и зеленой шляпе. Тот стеклянным взглядом, какой бывает у акул, смотрел по сторонам. Было понятно, что его мозг сейчас неуправляем и перестал работать.
    Это лишний раз убедило Азазель, что от людей в зеленом оставалась только оболочка, сами они, или как принято говорить, их душа, куда-то исчезала.
    Черный Шар, ударившись в мужчину, растворился в нем.
    Мужчина ожил. Взгляд стал осмысленным. Он повернулся и собрался убегать. Но не успел. В несколько секунд он был разрублен на сотни кусков. Они упали и даже кровью залили земляной пол. Значит, мужчина был живой. Впрочем, Азазель это знала когда похожего убила женщина, жена того, в зеленой шляпе и пальто.
    Черный дым похожий на распыленный порошок, а может порошок и был — мельчайшие частицы Шара, стал подниматься от изрубленного в мелкие куски мужчины. Азазель направила на этот дым луч фонаря. Дым исчез. Но этот дым лишь отвлек Азазель. В последнее мгновенье она увидела, как по земле катится небольшой совсем, величиной с грецкий орех Черный Шар. Азазель не успела подбежать к нему, как он исчез в стене, унося с собой маленький кусок кристалла.

*   *   *
    Мужчина в зеленом пальто оказался политиком, который приехал в Египет, подписать какой-то договор. В газетах, телевиденье и Интернете, появись сообщения, что крупный политический деятель, решил осмотреть пирамиду и заблудился в лабиринтах.
    Через неделю его нашли, изрубленного на куски, каким-то невероятно острым оружием, которое даже атомы его тела разрушило. Правда, ни клочков зеленого пальто ни обрезков шляпы там не было. Но это не имело значения, потому что о находке никто не сообщал ни журналистам, ни кому-либо вообще, так как этим заинтересовались военные. Они стали гадать, что за оружие могло сделать подобное.
    У ученых было много догадок, а у особо бездарных даже выводов. Самые умные и талантливые говорили о инопланетном оружии. Но гениев рождается все меньше, а может и не меньше, но теперь их сразу закрывают в психиатрические больницы, и они не успевают, как раньше, стать ни гениальными музыкантами ни гениальными учеными. Так что связать случившее с призраками и ангелами, как это мог Эйнштейн, ни у кого ума не хватило.
    Для всех же, кто не работал в секретных лабораториях, так и осталась версия, что крупный политический деятель заблудился в лабиринтах.

*   *   *
    Они стояли на вершине пирамиды. Азазель стояла укутанная в плащ, что делало ее невидимой. Тони, никто и так не видел, а если и нашелся бы, кто смог увидеть, то такого человека, как уже говорилось, сразу уложили бы в психиатрическую больницу с диагнозом шизофрения.
— Так значит ты только притворялась богатой девушкой, которая заблудилась и умерла в лабиринте, — сказал Тони.
— Так надо было, — призналась Азазель. — За мной могли следить и, как видишь, действительно следили. И перехитрили. Я глупо поступала, два раза становилась такой, какой меня ты видишь сейчас. А эти, которые в зеленом, их не увидишь и не услышишь.
— Кто он, в зеленом пальто?
— У них все скрыто, так что не уловишь не почувствуешь ни мыслей, ни эмоций, ни желаний, ни холода и ни тепла. Как будто нет ничего, поэтому обнаружить их невозможно, пока не увидишь. В них Зло и прячется. И кто они, пока не знаю точно. Когда-то были людьми. Во всяком случае, родились людьми. Потом Черный Шар сделал их своими рабами, а может и союзниками, ведь осталось только тело, а куда он делся сам никто не знает. Скорее всего, стали частью Абсолютного Зла. Видимо, была к этому предрасположенность, тебя ведь Шар не тронул.
— Ему было не до меня. Но кто же ты?
    Ответить Азазель не успела. Раздался голос:
— Об осколке кристалла не жалейте, синьорина, — вместе с голосом появился и его хозяин, тот, кто приходил за Александрой в день, когда она покончила с собой. — Осколок этот ничего не даст ему.
— Я тоже так решила, — сказала Азазель.
— Все знают, синьорина, вам много есть что рассказать, — посмотрел на нее мужчина, в таком же, как у нее плаще.
— Да, — кивнула Азазель, — я кое-что узнала и поняла. Но я хочу спросить сначала...
— Давайте немного отойдем, — предложил мужчина в плаще.
    Тони не стал ждать, когда они отойдут и сам ушел. Хотя Азазель услышала (но теперь Тони не нарочно не скрыл свои мысли, а так у него получилось от растерянности и удивления), он еще раз подумал, о чем уже спрашивал ее, но не успел получить ответ: "Кто же она?"
— Зачем ты прогнал его? — спросила Азазель. — Я и о нем хотела поговорить.
— Куда он денется? Он или в пирамиде будет или к нам попадет, когда захочет.
— У меня не было выбора, — сказал Азазель. — Почему у него есть?
— Вы, синьорина, нужны. От вас многое зависит. Настолько много, что слов не хватит, только чувствами можно передать, насколько вы важны для всех нас. А он обычный призрак. Он хоть и грешен, по мнению Господа, но страшного, во всяком случает такого, чтоб наказать его без промедленья, не натворил.
— Что про него ты знаешь? — спросила Азазель.
— Чем он вас заинтересовал? — спросил мужчина.
— Тем, что спасал меня.
— Вы и сами спаслись бы.
— Он этого не знал, но рисковал собой. Он честный. Он не злой и благородство в нем мужское есть, но вместе с этим грабил банки. Все это непонятно.
— В каждом человеке столько всего намешано...
— Не в каждом, — не согласилась Азазель.
— Хорошо, скажу. Все просто. Он грабить банк пошел, потому что ему нужны были деньги.
— На что-то именно? — спросила Азазель.
— Да. Его жена болела. Чтоб вылечить ее нужно было много денег. Убивал людей по той же причине. Если б не он убил, то убили бы его. Так думал он. Мы знаем, он тогда не знал, что никто не умирает случайно. Кроме самоубийц, как вам известно. А если бы его убили, как он считал, то кто бы тогда дал деньги на лечение жены? И из страны уехал он, чтоб найти другой способ добыть деньги.
— Но он умер, — удивилась Азазель. — Зачем ему деньги после смерти?
— Даже став призраком, он все же хотел, чтобы жену вылечили.
— А как бы он ей деньги передал?
— Это не сложно. Сложно найти сокровища. Ну, а если бы нашел, тогда договорился с кем-то, допустим, с медиумом, чтобы тот деньги передал на лечение жены. Только напрасно он их искал и будет дальше искать напрасно.
— Почему?
— Его жена уже два года, как умерла.
— Но почему же никто ему не скажет? — возмутилась Азазель.
— Вот и скажите, если для вас это так важно.
— Конечно важно. Он встретится с женой там и они будут счастливы.
— Они не встретятся. Он не попадет туда, где жена его. Она промучилась всю жизнь и зла котенку не сделала. А он грабил и убивал. Она у Господа, а он к нам попадет.
— Но так не честно, — сказал Азазель.
— Честнее не бывает.
— Бывает.
— Как? Скажите, как может быть честнее?
— Пусть они родятся снова и снова встретятся, — придумала как будет честно Азазель. — Но только жена пусть уж не болеет.
— Вы так волнуетесь о нем, — чуть усмехнулся мужчина, — что даже ваша боль почти совсем прошла, причиною которой был Антон.
— Не твое дело.
— Конечно, я ваше пожеланье, чтобы им родится снова, передам. Но вопрос в том, как отнесется к этому Господь, — не стал спорить мужчина, но высказал свои сомнения. — И я обидеть вас не хотел, поверьте. Просто я знаю женщин и знаю, что они, то есть, вы, женщины, способны любить двоих одновременно одинаковой любовью.
    Азазель хотела рассердится, но передумала, решив, что может он и прав. Не в ее случае, но вообще. Так что ж тогда на правду злиться. Хотя, известно, что правда больше всего и злит и раздражает. Но Азазель должна быть справедлива и к себе. И не должна, а значит, и не станет злиться, пока не обдумает слова мужчины, который перед ней стоит.
— Такие все вы, — продолжил мужчина, — хоть простые женщины, хоть женщины-ангелы, хоть прежние богини, которые сейчас, впрочем, тоже ангелы. И даже Лилит, которая мужчинам ни в чем не уступает, такая же. Думаю, если все закончится удачно, вы с ней станете подругами.
— С чего ты взял?
— Она вам понравилась, это сразу было видно. Так же и ее мнение о вас гораздо выше, чем о любой другой женщине-ангеле.
— Я не заметила этого, когда мы с ней разговаривали.
— Но не должна же она была вам объясняться в любви. Кстати, вы женщины так устроены, что не обязательно можете любить двоих мужчин, часто бывает, что женщина одновременно влюблена бывает и в мужчину и в другую женщину. И никто в этом ничего странного не видит, в отличии от мужчин, которые влюбляются друг в друга.
— Я не хочу об этом говорить. И не понимаю, с чего ты заговорил на эту тему.
— Просто хоть на минуту хочется от дел отвлечься. А разговоры о женщинах лучше всего отвлекают от забот.
— О женщинах будешь разговаривать с мужчинами. И о мужчинах, кстати, тоже.
— Я просто хотел сказать, что вас и Лилит трудно представить одну без другой.
— Почему? — удивилась Азазель.
— Во-первых, вы нравитесь друг другу, и второе, вы настолько разные, что просто идеально друг друга дополните.
— Все, хватит. Скажи мне, кто та девушка, которая подсказала, как выбраться из подземелья, где мы чуть не погибли.
— И погибли бы, если бы тот, в пальто зеленом, которого вы, синьорина, изрубили на мелкие кусочки, нашел вас там, когда вы первый раз туда попали. Следить за этими зелеными пальто невозможно. Они как невидимки. Мы лишь поняли, что все они занимают крупные посты в правительствах. Как бы Господу снова мысль не пришла метеорит послать на Землю, чтобы избавиться от них, как избавились когда-то от динозавров.
— А заодно избавиться и от миллиардов людей, вместе с теми, в зеленых пальто, — подсказала Азазель.
— В том и дело, — согласился мужчина. — Господь не мелочится.
— Так что же девушка? — не успокаивалась Азазель.
— Которая отдала вам свои силы? — уточнил мужчина. — Ведь вы не догадались бы ей свои отдать.
— Она мне свои силы отдала? Разве не от Земли я их получила?
— И от Земли тоже. Но только их не хватило бы.
— Так кто та девушка?
— Я вам сказал, что хочу отвлечься от забот разговором несерьезным, но это не совсем точно. Мне попусту тратить время не полагается, оно дороже, чем золото на Земле. И, значит, я не просто разговор завел о женской дружбе и любви. Правда, меня предупредили, чтоб я не болтал лишнего, но что именно будет лишним не уточнили.
— Ты хочешь сказать, это была... — начала Азазель, но не договорила.
    За нее досказал ее догадку мужчина.
— Лилит.

Глава 15

Разбойники

    Была ночь. В пустыне появился маленький оазис. Азазель создала его, как только стемнело. Оазис был почти идеально круглый, двенадцать-тринадцать шагов, если пройти его поперек. Только если уж идти, то смотреть нужно под ноги, потому что в центре оазиса находился родничок, он наполнял водой углубление в земле похожее на чашу, дно у которой было песчаным.
    Деревья и кусты в этом маленьком оазисе росли такие, что не о всех в Египте и слышали: персик, черешня, яблоня, малина и красная смородина. Деревца небольшие, но все увешаны созревшими плодами. А еще сирень и черемуха. Землю оазиса Александра застелила мягкой густой травой, которую называют муравой и ночными фиалками. Кустарник рос в основном по краю или как выражаются некоторые, по периметру оазиса и закрывал Философа и Азазель от нескромных наблюдателей. А такие были.
    Верблюд уже с десяток раз выпивал воду родничка досуха. Философ отгонял его в сторону, на песок, чтобы верблюд дождался, когда вода наполнит чашу. Тогда Философ снова разрешал верблюду выпить воду, такую холодную и чистую, какой верблюд в жизни своей не пил. Только когда верблюд напился, Философ мог спокойно отдохнуть.
    И еще Азазель и Философ разожгли костер. Азазель любила смотреть на огонь. Философ тоже. Но ему больше нравился огонь в печке.
— Печек сейчас, — грустно заметил Философ, на время снявший паранджу, — даже Диогену днем с огнем не найти. То есть они, конечно, есть, но их так мало, что, можно сказать, нет. А раньше, что ни дом, то печка. А то и несколько. Камины не люблю. К тому же, где камин, там никакого, тебе, суеверия. А нет суеверия, нет веры и в меня. А если не верят, то слабость одолевает и неохота даже побаловаться. Вон Иисус, ушел из Назарета и самого маленького чуда не сотворил. А все потому что не поверили, что он тот самый Иисус, который Христос. А если бы поверили, так он им всю воду превратил бы в вино и пили бы неделю, и гуляли, как в древности на масленицу.
— Ты не прав, — не согласилась с Философом Александра. — Суеверий везде достаточно. Есть даже такие, которые именно с каминами и связаны, в отличии от печек, про которые, я что-то никаких суеверий не припомню. Ты потому не любишь камины, что ты славянский домовой. В Англии домовые, наверняка любят камины.
— Наверное вы правы, — согласился Философ. — Кто к чему привык.
    Они не спешили. Александра решила отдохнуть одну ночь, по совету посланного к ней. Ей нужно было набраться сил, которые она истратила в битве с Черным Шаром, но больше перед этим, в подземелье вытянули из нее силы магнитная руда и инфразвук. Так что она лежала на земле и вбирала в себя ее силы. А еще она получала силы от космоса и звезд, которые здесь были огромными и космос казался совсем рядом, близко. И тепло костра тоже давало силы. А в общем-то, она почти совсем окрепла еще днем, от солнечных лучей.
— Вот только не понимаю я, — говорил Философ, жуя яблоко и заедая его малиной, которую он, не поднимаясь с земли, снимал с куста. — Яблони, черешню это понимаю. Но всякие там лютики-цветочки, сирень да фиалки, этого хоть убей, не пойму. Объясняю себе только женской глупостью.
    Философ сказал это и, как будто бы колючкой укололся, заерзал на месте от смущения.
— Я не о вас синьорина, — запоздало решил оправдать он себя.
— А я других женщин здесь не вижу, — сказала Александра, скрывая усмешку оттого, как засмущался Философ. — А в общем-то, в защиту женщин скажу. Ты даже не представляешь, Философ, какой была бы пресной и скучной жизнь на Земле без женской глупости. Мужчины не дрались бы на дуэлях, о которых говорили бы и обсуждали и столетия спустя, как о Пушкине, цари не устраивали бы войн, о который слагались бы мифы, а потом писали книги и снимали фильмы, как о Троянской войне, а значит, и героям пришлось бы только конюшни чистить. Да и вообще, поэты не писали бы стихов, потому что поэтов не было бы. Разве стал бы, ну тот же Пушкин поэтом? А он им был, когда Гончарова еще не родилась.
— И Барков тоже, — согласился Философ. — Если б не женщины, он точно не написал бы ничего. А вот Чайковский, интересно, стал бы композитором?
— Конечно нет. И Чайковский не стал бы композитором и ничего бы не писал. Но это слишком сложная психологическая тема, которую и за столетия не обговоришь и в которую я не собираюсь лезть. Тем более, психологию вообще не люблю.
— Да, — согласился философ, — женщин я, неверное, никогда не пойму, хоть за тыщи лет хорошо изучил и мужчин и женщин. Но до конца женскую глупость никак не понять не могу. Это, госпожа синьорина, уж точно не о вас.
— Жаль, — вздохнула Александра. — А я себя всегда считала настоящей женщиной, со всеми женскими недостатками.
— Которые на самом деле, если отнестись к этому философски, то никакие и не недостатки, а очень большие достоинства, — польстил Философ, но искренне.
    Он помолчал немного, а потом заговорил на другую тему, которая была гораздо ближе к тому, чем им с Азазель приходилось заниматься.
— А вы заметили, госпожа синьорина, что за нами давно следят? — спросил Философ. — На базаре еще начали следить. Там они прятались в толпе.
    Александра некоторое время молчала, не сразу смогла отвлечься от мыслей о своих женских недостатках, по которым скучала, ведь проявить их не могла, потому что была занята не совсем женским делом, а может и совсем не женским. Даже промелькнула мысль, что в жизни, из которой ушла, должна была стать актрисой. Одна из немногих по-настоящему женских профессий. Но эту мысль прогнала. Потом ей вспомнился призрак, которому нужны были деньги для больной жены, которая, как оказалось, уже несколько лет, как умерла. И удивилась, почему о Тони подумала, а не об Антоне. И еще раз удивилась, только сейчас заметив схожесть их имен. Когда заговорила, мечтательность в глазах исчезла.
— Конечно, я заметила давно, — ответила Александра, — Их трое. Там прятались они в толпе, а здесь в песок зарылись, только головы торчат.
— Я думаю, они хотят вас похитить и продать какому-нибудь старому богатому бедуину, чтобы вы стали сороковой наложницей его или двенадцатой женой. Что лучше я не знаю. А вам, что больше нравится, наложницей быть или женой?
— Все хватит, — перебила Философа Александра.
    Была б на месте Философа женщина, лучше всего Лилит, Александра с удовольствием поговорила, на эту тему. Но Лилит рядом не было, и никаких других женщин тоже, поэтому Александра сказала:
— Я не знаю, что нравится мне больше, но что не нравится сказать могу. А не нравится мне, что следят эти трое за нами не от базара, когда ты их заметил, а от самой пирамиды. Как только я оттуда вышла, они уже ждали. Но когда я входила в пирамиду, никто за нами не следил.
— Можно было бы предположить, — обдумывая слова Александры, стал говорить Философ, — маленький Черный Шар, с которым вы сражались в пирамиде, кому-то передал, что вы внутри. И вот за вами стали следить. Но Черный Шар прекрасно знает, что вас не смогут схватить какие-то три бандита. И что вы их сразу обнаружите, он тоже знает. Значит, здесь что-то не так.
— Я собиралась подождать еще час-полтора, посмотреть, что они станут делать. Правильней сказать, подождать, что им прикажут делать дальше, ведь сейчас они только следят, как им сказали и больше ничего. Да и вообще, они ни о чем не могут думать, слишком растерялись, не понимают, откуда здесь оазис. Только об этом и думают и шепчутся.
— Но до этого они думали о чем-то или о ком-то? Кто им приказал следить за нами? — спросил Философ.
— Какой-то мужчина, которого они считают потомком Мухаммеда, не знаю почему, но и которого боятся.
— Значит, этот потомок Мухаммеда не слишком добрый человек, — решил Философ.
— Да, тут не поспоришь, — согласилась Александра. — Добрых людей не боятся.
— У меня есть три плана, — стал говорить Философ, становясь азартным. — Первый план: схватить их и допросить. Второй: напугать и проследить, куда они побегут. В этом случае, они должны привести нас к тому, кто их послал следить за нами. И третий план: сначала схватить и допросить, а после отпустить и посмотреть куда они побегут.
— Мне кажется, твой третий план вмещает оба первых, поэтому попробуем его.
— Тогда у меня есть план, как этот план осуществить. Вы превращаете меня в хищника.
— А почему ты сам не превратишься в хищника? — спросила Александра.
— Я могу. Но не в большого. Могу в шакала превратиться. Но кто его испугается? Могу не в хищника, могу в змею, например, в гюрзу, но опять же не ядовитую. Но это не важно. Потому что, чтобы напугать их нужно чтобы был большой хищник. Тигр или медведь. А в такого только вы, госпожа, превратить можете меня. У самого меня на это способностей не хватит.
— Здесь не водятся ни тигры ни медведи. Есть львы, гепарды...
— Вот, это подойдет, — остановил Философ Александру. — Пусть буду львом.
— Гепард более ловкий и быстрый.
— Нет, госпожа, — стал просить Философ, — пусть я буду все же львом.
— Только зачем тебе превращаться в льва? — спросила Александра. — Мы их и так поймаем.
    На Александре появился плащ. Теперь она была не Александрой.
    Азазель достала тонкий шнур, такой же, каким связала призрака в пирамиде.
— Вы хотите набросить на них лассо и притащить сюда? — загрустил Философ. — А мне так хотелось побыть львом.
— Хорошо, — согласилась Азазель. — Будь львом и приведи сюда этих троих.
— Я их пригоню сюда и здесь мы с ними поговорим и все узнаем, а потом отпустим и узнаем, еще больше.
— Когда отпустим, больше не узнаем. Они и так все скажут, хотят или не хотят.
— Ну да, — согласился Философ. — Как они смогут что-то скрыть, если они простые люди, а они простые. Их мысли так же легко прочесть, как написанные на бумаге, и даже легче, как прослушать запись диктофона.
— Все, хватит болтать, — сказала Азазель.
    На том месте, где только что стоял Философ, появился лев. Те, кто наблюдали за Азазель и Философом, не могли его видеть, Льва загораживали от них кусты малины и смородины. Зато верблюд испуганно шарахнулся в сторону и стал убегать. Азазель пришлось на него накинуть лассо и притащить упиравшегося и дрожащего верблюда обратно. Она уложила его на траву и приказала лежать, не пониматься. Верблюд продолжал дрожать, но ослушаться не мог.
    Лев помотал головой, встряхнув гривой и поднял морду, открыл пасть, собираясь зарычать.
    Азазель кончиками пальцев ударила его по носу.
— Не шуми. Не пугай их раньше времени. Обойди, чтобы они не заметили тебя, когда окажешься за спинами, тогда и рычи, сколько захочешь. Главное, чтобы они сюда прибежали.
    Лев гордо качнул головой, соглашаясь.
    Он направился сначала в противоположенную сторону от наблюдавших за ними, чтобы обойти и оказаться за их спинами незамеченным.

*   *   *
    Когда за спинами шпионов раздался такой громкий и грозный рык, что песок на полтора десятка метров в окружности задвигался волнами, все трое разом обмочились.
     Но после этого шпионы или бандиты вскочили и разбежались в разные стороны. Лев растерялся. За троими одновременно он бежать не мог, пришлось бы в три стороны бежать, а лев не способен на подобное.
    Но тут на помощь льву пришел гепард. Он появился из темноты и погнался за одним из шпионов.
    Лев сразу понял, что Азазель превратила в гепарда верблюда и приказала ему пригнать к оазису шпиона. Лев тут же погнался за вторым. А третий будто сам собой уже скользил по песку. Только скользил он не сам собой, Азазель его тянула, накинув ему на плечи лассо.
    Конечно, все можно было сделать проще и в одно мгновенье перенести шпионов из песка, откуда они наблюдали за оазисом, прямо в этот оазис. Но Азазель хотелось развлечься. Ей интересно было смотреть, как лев и гепард гонят разбойников, словно загоняют дичь к засаде, где ждет стрелок.
    Азазель первой подтащила своего пленника к оазису и привязала к дереву. А тот испуганный, не только не мог сказать ни слова, а и дышал через раз.
    Гепард, ловкий и проворный, следом подогнал второго пленника. Азазель так же посадила того у дерева и привязала к нему.
    Третьего неспеша гнал лев. Когда Азазель привязала к дереву третьего, лев так зарычал, что с деревьев посыпались и яблоки и персики, и даже черешня со смородиной. Только малина удержалась на ветвях.
    Гепард снова стал верблюдом и теперь, как и тогда, когда из человека превратился снова в верблюда, стоял не понимая ничего, но с гордо поднятой головой.
    Лев снова стал Философом, но остался в парандже, поэтому казался старой сгорбленной женщиной, которая сопровождает молодую.
    Азазель, так и осталась Азазель, она стояла и смотрела на троих шпионов, закутанная в плащ, только капюшон отбросила за спину.
    Но трое шпионов все еще плохо воспринимали происходящее и, выпучив глаза, со страхом смотрели на Азазель.
— Они так долго не придут в себя, — сказала Азазель Философу. — Дай им вина.
— Они мусульмане, вино им не положено, они стесняться будут друг друга, может гашиша дать им покурить?
— А может мне станцевать для них танец живота? — спросила Азазель с насмешливой улыбкой.
    Философ не стал спорить. Он достал откуда-то бутылку красного вина, налив в металлический бокал, подошел к одному из пленных, поднес бокал к губам. Тот, хоть и испуган был, но осторожно замотал головой, отказываясь.
— Да перестань, — сказал Философ. — Вы все пьете вино, только скрываете друг от друга. Пей. Твои друзья тоже выпьют.
— Ты старая женщина, а такое предлагаешь?
— Что я тебе предлагаю? — возмутился Философ, — переспать что ли со мной? Я тебе выпить предлагаю за дружбу между народами. А такое и старой женщине не стыдно предложить. Пей говорят, или в насильно в рот налью.
— Давай насильно, — согласился пленный.
— Как хочешь, — сказал Философ.
    Он надавил пальцами на челюсти пленника и когда тот, не сопротивляясь, открыл рот, влил ему туда вино.
    Точно так же он поступил и со вторым. Третьему пришлось силой влить вино.
— Ну что, пришли в себя? — спросила Азазель.
— Совсем немного, — ответил один из пленных и спросил: — А где твой лев и твой гепард? Они ручные?
— Кто вас послал за мной шпионить? — не отвечая на вопрос, сама спросила Азазель.
— Великий человек, — ответил пленный.
— Кто этот великий человек?
— Хаджи. Но больше сказать не можем ничего.
    Один из двоих молчавших закачал головой и забубнили невнятно, подтверждая слова своего товарища.
— Кроме того, чтобы следить за мной, что еще должны были вы сделать? — задала новый вопрос Азазель.
— Мы не можем ответить на этот вопрос, — ответил самый разговорчивый.
— Я и сама могу узнать, но нет настроения разбираться в ваших мыслях, они сейчас слишком запутаны, — сказала Азазель. — Поэтому говорите правду не раздумывая или пожалеете.
— Лучше твой гнев, чем гнев большого человека.
— Считаете мой гнев не так страшен для вас? — усмехнулась Азазель.
— Можем одно сказать, — заговорил другой пленный. — Большой человек сказал нам, что ты не просто женщина, ты женщина-шайтан. И чтобы ни случилось, для нас будет только польза, потому что грехи наши простятся и попадем к Аллаху, даже если нас убьешь.
— Все правильно, — согласилась Азазель, — вы попадете в Рай и там вас будут ждать сорок чернооких девственниц. Но что вы с ними будете делать? С сорока. Которые, тем более, девственницы, а значит, будут желать, как можно больше узнать, что можно с ними сделать. Они уж точно останутся недовольны. А если они начнут с вами что-то делать, то через день, вы станете не способны ни на что.
— Аллах даст нам силы, — сказал первый.
— Как много вы хотите. Я поняла б еще, если у Бога просили женщин столько на сколько у каждого хватит сил. А вам и женщин дай и силы. Все вам дай, — усмехнулась Азазель. — Ну хорошо. А как же быть с тем, что вы, силы получив, будете предаваться вечной похоти в Раю? На глазах у Бога, которого вы называете Аллахом? Ведь от него не спрячешься. И как же он будет смотреть на то, что тысячи таких святых, как вы, устроили там оргии неслыханные и превратили Рай в такое место, что хуже, чем бордель в немецком порнофильме.
— Правду сказал хаджи, — заговорил второй пленный, — ты не женщина, ты шайтан.
— Я этого не отрицаю, — сказала Азазель. — Но интересно мне, откуда он это знает?
— Ты, женщина, — неожиданно заговорил третий, который до этого не сказал ни слова, сейчас он почти кричал и с такой злостью, что даже слюни вылетали изо рта. — Мне плевать шайтан ты или кто. Тьфу. Ты женщина и значит ты глупа и похотлива и больше ничего в тебе нет. Ты женщина, а значит ты не человек. Плюю на тебя еще сорок раз. Тьфу. И когда я окажусь в раю, я попрошу Аллаха, чтобы не сорок девственниц мне дал, а тридцать три, меньше на семь, но вместо тех семи дал мне одну рабыню. И ты ей будешь. И каждый новый день я буду забивать огромный кол в твое похотливое лоно и разрывать тебя на части. Тьфу на тебя еще сорок раз.
— Ну вот, — как бы с сожалением сказал Философ, — я говорил, что не надо им вино давать. Всего-то выпил ничего, а уже буянит.
— Он сказал, что думает. Я поняла тебя, — кивнула злому разбойнику Азазель. —Только ты ошибаешься в том, что попадешь к Аллаху в Рай. На тебе грехи, которые не отмолить. Но жить ты будешь долго, если сумеем избежать того, чего мы боимся. Ты проживешь в два раза больше, чем уже прожил.
— Нет, мои первые слова не справедливы, по поводу этого человека, — изменил свое мнение Философ. — Не вино сделало его таким. Он по своей натуре, как называют таких, садист. И то, что он сказал о вас, что с вами в Раю он делать обещал, он мысленно проделывал уже сотни и сотни раз когда занимался мастурбацией. Его это возбуждает. И не только мысленно он это делал. Он уже убил несколько женщин страшной, мучительной и смертью и сам себя удовлетворял, когда смотрел на их мученья и кричал от наслажденья.
— Поэтому я и сказала, что грехи ему не отмолить. Но до этого, — снова обратилась с разбойнику Азазель, — с тобой случится кое-что. И случится это здесь, сейчас, потому что оскорблять себя я не позволю никому. Философ, возьми нож.
— Нужен нож острый или тупой и ржавый? — спросил Философ.
— Не важно острый или тупой, — Азазель показала, что этот нож не годится. — Нужен небольшой.
— Я понял, госпожа, — сказал Философ и огромный нож в его руке превратился в скальпель. — Я правильно вас понял, госпожа?
— Все правильно, — согласилась Азазель. — Я пойду прогуляюсь, а ты за это время все сделай.
— Я только хотел спросить, — обратился Философ, к уже собравшейся уйти Азазель. — А почему бы вам не превратить его в женщину?
— В женщину?! — Возмутилась Азазель. — Он что-то сделал, что заслуживает награды?
— Я просто подумал, что если он так ненавидит женщин... Нет, — перебил себя Философ, — я не подумал, сказал глупость, раскаиваюсь, беру свои слова обратно, полностью признаю и обещаю, что больше не повторится.
    Азазель ушла. Не на долго. Когда вернулась, все было сделано. Злой разбойник еще был без сознания. Двое других от ужаса молчали, выпучив глаза.
— Все сделано, госпожа, — сообщил Философ. — Под общим наркозом шрамы затянулись как будто им полгода, даже больше. И он не испытал и капли боли. Только не кажется вам, что слишком маленькое наказанье, за нанесенное вам оскорбленье?
— Маленькое? Ты только что хотел, чтоб я сделала его женщиной, а теперь тебе наказанье кажется маленьким.
— Я извинился за сказанную глупость.
— А что касается наказанья, я не наказывала. Я только сделала, чтоб он не мог больше издеваться над женщинами. Теперь он сам станет наряжаться женщиной и ублажать мужчин.
— Здесь не Европа, — заметил Философ. — Здесь таких не любят. То есть, наоборот, таких здесь любят, но не любят.
— Начнем наш разговор с начала? — спросила Азазель других разбойников. — Или продолжим?
— Как вам угодно будет, госпожа, — заговорили двое одновременно, только один немного заикаясь, другой с дрожью в голосе и со слезами.
— Хотите, все сначала расскажем? — сказал первый.
— Хотите, с самого конца. Как пожелаете, так и расскажем все, — сказал второй.
— Тогда продолжим с того, на чем остановились, — решила Азазель. — Я вас спросила, что приказал вам ваш великий человек, кроме того, чтобы за мной шпионить?
— Заманить вас к нему.
— Как именно?
— Когда вы поймете, что за вами следят, так нам объяснял великий человек, вы захотите узнать, кто следит и зачем. И мы должны убегать тогда от вас, чтобы привести к нему, — сказал первый разбойник.
— Он хочет с вами поговорить, — сказал второй.
— А почему нельзя было просто сказать мне, что ваш великий хаджи хочет со мной поговорить? Или это недостойно мужчины, приглашать женщину к себе для разговора? Так я не восточная женщина, меня можно и пригласить.
— Нам не положено знать замыслы такого человека, как тот, который нас послал?
— Что еще он вам приказал сделать? — спросила Азазель.
— Больше ничего, только сделать так, чтобы он мог с вами поговорить.
— Мне кажется это и странным и глупым, — сказала Азазель сама себе. — А если не глупым, то непонятным.
— А может так быть, — решил высказаться Философ, — что этому большому человеку не положено вести разговоры с женщиной или приглашать женщину к себе.
— Не знаю. В пирамиде мне было не до того, чтобы изучать местные обычаи. Ну, хорошо, там увидим. Все, хватит отдыхать, Философ. Мы едем в гости к великому человеку.
— Можно подумать, мы здесь отдыхали.
    В этот момент раздался такой крик ужаса и страха, что Философ подскочил от неожиданности, а верблюд заревел в ответ.
— Кажется ваш приятель, — поняв в чем дело, сказал Философ двум разбойникам, — выражает восторг, теперь ему открыта дорога в любой гарем. Вот видите, во всем есть своя выгода. А может быть и вы хотите такой же милости от нас?
    Разбойники упали на колени и уткнулись лицом в траву.
— Ну, как хотите, — не стал настаивать Философ. — Сделайте факелы, чтоб освещать себе дорогу.

Глава 16

Человек в тюрбане и шляпе

    Два белого цвета огромных куба поставные один на другой. Нижний куб больше, верхний меньше. Маленькие редкие окна с витыми решетками и низкая деревянная дверь, в резных узорах, казались особенно маленькими из-за больших размеров белых кубов. Кубы были домом. Дом был большой, обнесен белым забором. Ворота тоже деревянные, как дверь, в резных узорах.
    Азазель въехала в ворота на верблюде. Философ в парандже вел его за веревку. Двое шпионов шли перед ним. Третий плелся за верблюдом, обхватив голову стонал и причитал невнятно. Он не стал входить во двор дома, он сел на корточки снаружи, прижавшись к забору спиной, и продолжал стонать. Но на него уже и друзья не обращали внимания, он перестал быть им другом, по дороге они даже немного поговорили о том, что его теперь можно выгодно продать.
    Философ опустил верблюда на колени, Азазель сошла с него, направилась к двери дома. Дверь открылась.
    Человек в халате и накинутым на голову синим шелковым куском матери, которая, когда ее накрутить на голову, становилась чалмой, склонился перед Азазель, пропуская в дом. Философ прошел в дверь вслед за Азазель. Человек, с покрытой синим шелком головой, уже распрямлял спину, когда Философ проходил мимо него.
    Человек в халате и раскрученной чалмой, видимо, слуга, повел Азазель вглубь дома. Освещено все было электричеством, но свет слабый. Золотые светильники на стенах скрывали лампы так, что свет отражался лишь от стен, увешанных коврами. Полы так же были устланы коврами. Во всем доме был полумрак.
    Но вот слуга остановился в одной из комнат. Здесь на небольшом возвышении над полом все было уставлено кувшинами с вином, чашами, вазами с фруктами и сладостями. И все это: кувшины, вазы, чаши как и светильники все было из золота, орнамент на котором делал его во много раз дороже.
    Жестом слуга показал Азазель, что она может располагаться.
— Принеси мне стул, кресло, табурет или скамейку. Я не привыкла сидеть на полу.
    Слуга вышел.
— Надеюсь стулья здесь не золотые, — сказала Азазель, — а то слишком долго ждать придется, пока он донесет его.
    Вернулся слуга с плетеным креслом. Поставил и сразу скрылся.
    Некоторое время Азазель осматривала помещение. Что-то ей не нравилось во всем окружающем. Она не понимала что и это удивляло.
— Присаживайтесь, синьорина, — услышала она голос.
    Голос раздался из-за стены. Но тут же ковер висевший на стене, распахнулся, открыв дверной проем в стене. Внутри было темно. И только силуэт сидевшего там человека. Такого не могло быть. В полной темноте Азазель видела, как днем. А здесь только силуэт. Лишь белый большой тюрбан на голове сидевшего в дверном проеме чуть ярче выделялась.
    Азазель поняла, у кого она в гостях. Но об оружии пока не думала. Было ясно, она приглашена не для того, чтоб выяснять, кто здесь сильней.
— Я слушаю, очень внимательно, — сказала Азазель.
    Сидевший в темноте пошевелился.
— Сразу хочу сказать, — начал он, — мы сейчас отрезаны от всего мира, от всей вселенной, от всего, что существует, где бы оно ни было и каким бы оно ни было. Никто нас не слышит, не видит и чувства наши не проходят сквозь стены этой комнаты.
— Ты знаешь все и всех во всех мирах? — насмешливо спросила Азазель.
— Я знаю, что говорю.
— Хорошо. Предположим это так. Дальше что?
— Нет, не предположим. Ты мне должна поверить, тогда продолжим разговор.
— Я не могу поверить в то, во что не верю, потому что не знаю всего, что существует. И ты не можешь знать. А значит, я не могу быть уверена, что ты сказал мне правду, поэтому наш разговор окончен.
    Азазель поднялась из кресла.
— Хорошо, — заторопился, сидевший в темноте. — Тогда так скажу. Того, что происходит в этой комнате не слышит и не видит и не чувствует никто из тех, кого ты знаешь и ничто из того, что ты знаешь или о чем ты слышала, или предполагаешь о чьем существовании.
— Ну, в это я еще могу поверить, — решила согласиться Азазель.
    Ей не просто было любопытно, а нужно было знать, что от нее потребовалось Черному Шару.
     То что это Черный Шар, она не сомневалась, она поняла это, как только увидела темноту в дверном проеме, открывшемся за ковром.
— Но есть еще одно условие, — сказала Азазель.
— Какое?
— Ты видишь всю меня, а я лишь густой полумрак и белое пятно. Я привыкла говорить на равных. Или ты боишься? Ты не хочешь, чтобы я поняла, что под твоим тюрбаном не тюбетейка и не феска, а зеленая шляпа. А под халатом зеленое пальто?
— Я не могу бояться, потому что я всесилен.
— Если бы это было так, ты не позвал бы меня для разговора, а просто уничтожил. Но ты позвал. И еще о всесилии. Ты только часть того, что где-то прячется.
— Я капля от целого, а значит, я то целое от чего я капля.
— Философия, психология и адвокатское словоблудие в одном флаконе. Я не люблю такого, но все же поняла тебя, — кивнула Азазель. — Но что касается всесилия. Почему всесильное целое прячется и посылает частицы себя, чтобы разведать, разнюхать, разузнать. Почему не нападет сразу, раз так всесильно?
— Об этом я и хотел поговорить.
— Тогда выходи и не прячься. Я уже сказала, что говорить стану, только когда будем находиться в равных условиях.
    Какое-то время было тихо. Тот, кто был за дверью в темноте молчал. Но наконец решился. Густой полумрак, почти темнота стала рассеиваться и Азазель увидела того, с кем разговаривала. Она была права и под белым тюрбаном виднелись поля зеленой шляпы, а из под халата кое-где торчали края зеленого пальто.
    Это был пожилой мужчина, точнее, старик. Возраст за семьдесят. Седая редкая бороденка на худом морщинистом лице. Ничего примечательного. Нет, одно привлекло внимание Азазель — глаза. В глазах, во взгляде, доброта и грусть. Но чувства Азазель отметили, что доброта и грусть, как будто нарисованы. Но нарисованы искусно, мастерски. Лицемерие и хитрость остались от бывшего хозяина той плоти, в которой поселился Черный Шар, который перед ней. Азазель спросила:
— А где тот, кто раньше был в этом теле?
— Он выбрал правильное решенье и он теперь часть меня.
— Другими словами, он стал частью того Зла, которого ты часть.
— Почему вы называете меня Злом?
— Хорошо, давай я назову тебя добром. Это что-то изменит?
— Нет. И все же. Ты тоже служишь тому, кого считают злом.
— Я не служу никому, это первое. А второе, я не мечтаю уничтожить все и остаться одной во всей вселенной.
— Но когда нет соперников, противников и недоброжелателей, настанет время истины, согласия и счастья.
— Для кого? — спросила Азазель.
— Для меня.
— Когда не с кем спорить, начинаешь спорить сам с собой и одна часть тебя начинает быть недовольной другой твоей же частью.
— Но во вселенной так много спорщиков, что никогда не настанет время когда бы спорить пришлось с самим собой.
— Ты рассуждаешь, как ребенок, — немного удивленная, сказала Азазель, — то настанет такое время, то не настанет.
    Азазель сказала это и вдруг поняла, Чермный Шар рассуждает не как ребенок, а как тот, чье тело он взял себе. Интересно, кто был тот старик, который стал теперь частью Абсолютного Зла, министр, или советник министра или чиновник крупный. Но спрашивать не стала. Это не имело значения.
— Не надо оскорблять меня, — не разозлился, а попросил старик.
— Не буду, конечно. Детская привычка все сравнивать с детьми. Но получается, что никогда не настанет время, когда не будет спорщиков, противников и недоброжелателей. Поэтому давай говорить честно. Ты часть того, кто хочет захватить и уничтожить все больше и больше, не останавливаясь и не удовлетворяясь тем что есть.
— А кто бывает удовлетворен достигнутым?
— То есть, ты никогда не будешь удовлетворен уничтожая все и всех. В этом смысл твоего существованья?
— А разве есть более высокое стремленье, чем уничтожить все?
— Создать как можно больше всего прекрасного. Разве не лучше, чем уничтожить?
— Ты не права. Уничтожение прекраснее всего.
— А искусство?
— О! — человек в тюрбане и в зеленой шляпе даже воскликнул от возбуждения. — Уничтожение искусства наивысшее из наслаждений. Уничтожая искусство, я создаю себя.
— Уничтожать искусство для тебя, что-то вроде секса.
— Секс все равно что пятку почесать в сравнении с уничтожением прекрасного, а уничтожить гениальное...
— Понятно, для тебя это оргазм.
    Азазель решила не продолжать эту тему. С таким же успехом можно объяснять слепому от рождения, чем отличается зеленый цвет от синего лишь с тем различием, что слепой поверит, что есть разные цвета, а этот, который забрался в тело старика не верит ни во что и не поверит, кроме того, во что верит сам.
— Ты так и будешь там сидеть? — спросила Азазель. — Сюда не выйдешь.
— Мне здесь удобней.
— Ты не тот, кто на меня напал в пирамиде? Ты другая частица злого добра или доброго зла?
— Та или другая, нет разницы, что знает и чувствует та, то знаю и чувствую я и все остальное, что есть я.
— Ты хочешь там оставаться, потому что боишься, что я убью тело, в которое ты забрался, как убила того, в пирамиде. Что, трудно находить тела, в которые вселиться можно?
— Не трудно. Но не каждый подойдет. Как идеальный вариант те, кого называют творческие люди. Но они несговорчивы. И что обидно. Почти любой готов продать душу дьяволу или его слуге, тебе, допустим. И только для того, чтобы создать что-то такое, что до него никто не создавал. Но ни один не соглашается отдать себя, чтоб уничтожить созданное, даже своим соперником, которого ненавидит и убить готов. Его убьет, а созданное им, врагом своим, иголкой не проколет, картину пример. Нет, есть такие, но они бездарны, в них только видимость таланта. Известны, популярны, но бездарны. Кому они нужны. Не мне, во всяком случае.
— Поэтому приходится, — сказала Азазель, — брать тела властолюбивых.
— К тому же у них есть возможности мне помогать, — признался Черный Шар в теле властолюбивого и хитрого старика.
— Я про тебя все поняла, — кивнула Азазель. — Теперь скажи, что от меня ты хочешь?
— Не от тебя хочу, — оживился старик. — Тебе хочу предложить.
— Что?
— Власть.
— Как предложил тому, в чьем теле сейчас сидишь?
— Нет, — махнул рукой старик. — Кто он? Закончил бы он жизнь свою и на мученья к вам. Быть может ты ему и наказанье придумала бы.
— Я не выдумываю наказаний.
— А того, что в пирамиде ты в камень замуровала?
— Он слишком много вреда приносил другим.
— А я его освободил. Так кто из нас зло, а кто добро?
— Освободил, чтоб превратить в себя. Но не важно. Какую власть ты предлагаешь мне?
— Огромную, безмерную, любую.
— Стать частью тебя? — спросила Азазель с усмешкой, но глаза ее прищурились.
— Нет. Я стану твоей частью.
— Не поняла. Ты только что сказал, что ты и все большое зло, которого ты часть, одно и то же.
— Да так. Но я готов не частицей, не Черным Шаром, как ты называешь, а весь полностью, в тебя вселиться, стать тобой, частью тебя.
— Весь? Полностью? — с наигранным испугом спросила Азазель. — А я не лопну от такого счастья?
— Я понимаю, ты пошутила, поэтому продолжу. Да, то что ты называешь по ошибке Абсолютным Злом, станет полностью целиком тобою. Ты будешь сильнее всех во всей вселенной и сможешь уничтожить все, что захочешь. А ты захочешь уничтожить все, как только стать тобой позволишь мне всему.
— А если я не захочу уничтожать? — спросила Азазель.
— Захочешь. Не сомневайся. — Старик сказал это, но вдруг передумал. — А не захочешь, будешь создавать.
— Создавать смогу? Что? Пустоту?
— Что хочешь.
    "А это проявились хитрость и лживость старика, в которого вселилась эта черная частица", — подумала Азазель.
— И я стану основой всего зла, которое есть часть тебя? — спросила Азазель, но не стала ждать ответа. — А кстати, где та большая часть, которой ты частица? Или наоборот, где бо;льшая частица того, что есть ты?
— Пока согласия не получу и доказательства, я ничего тебе доверить могу.
— Какие доказательства? — спросила Азазель.
— Их два.
— Говори какие?
— Осколок кристалла помнишь, который ты отдала мне?
— Другой части тебя. Помню. Что дальше.
— Из этого осколка ты вырастишь большой кристалл.
— Как я смогу? — удивилась Азазель.
— Не ты сама. Но тебе нетрудно узнать, как вырастить из маленького осколка большой кристалл.
— Я подумаю, — сказала Азазель. — Второе доказательство какое?
— Найти художника.
— Какого художника? — спросила Азазель.
— Который в своем воображении меня увидел и написал картину. Ничего более гениального никто не создавал. Но сразу уничтожил он ее. Какую глупость сделал страшную, — старик сказал с болью и страданьем. — А потом исчез. Куда-то испарился. И найти его нет никакой возможности. Но ты найдешь.
    Когда старик в чье тело вселился Черный Шар заговорил о художнике, в Азазель словно тысячи иголок воткнулось. Ей не нужно было объяснять, кто тот художник. И искать его не нужно.
— Зачем тебе художник? — спросила Азазель, голос ее был так же спокоен, как прежде.
— Из-за нее, картины этой я оказался здесь. За миллиарды световых лет она меня сильней любого магнита притянула. В ней столько было страшного, что и представить невозможно даже мне. И главное, она вселила б ужас в каждого, кто на нее лишь мельком взглянул. Если бы я соединился с той картиной, я в миллионы, в миллиарды раз сильнее стал бы. И этот художник нужен, чтобы он снова написал ту картину.
— Но для тебя искусство существует затем только, чтобы уничтожать его. Ты сам сказал.
— Уничтожается по-разному все, — сказал старик, — одно превращается в ничто, а другое в меня.
— Она и создала тебя, картина та, — предположила Азазель.
— Быть может, я не знаю, — признался Черный Шар, сидящий в старике. — Но я есть и я здесь и причина этому картина. И если художник напишет снова такую же, а может и еще гениальней, то взяв ее духовный мир, впитав его в себя, как я сказал уже, я стану так силен, как никогда никто не будет сильным. В искусстве заложено невероятное много силы. Но в настоящем искусстве.
— Вот почему ты не можешь пробраться в другие измеренья, — поняла Азазель. — Картина написана была на холсте в измерении двухмерном, но изображала трехмерный мир и в нем тебя. Для этого тебе и нужны кристалл и картина. Ты хочешь стать сильнее, это сделает картина и хочешь пробираться в другие миры, где больше измерений, а это сделает кристалл.
— Я и сам способ найду. Я близок к разгадке. А скорее всего, найду целый кристалл. И художника найду и я его заставлю написать картину снова.
— Для этого ты подкупаешь, как меня сейчас хочешь подкупить, людей со связями, с возможностями, которые у власти или тех, у кого много денег, чтобы найти все это. Им, наверняка ты обещаешь вечную жизнь.
— Я не обманываю их.
— И превращаешь их в часть себя, — сказала Азазель.
— И среди них нет ни одного, кто был бы недоволен. Что их ждало? Ты знаешь и сама. А растворившись во мне, они стали вечны уже в этом трехмерном мире.
— Но даже такие люди, не целиком же состоят из зла?
— Опять слово "зло". Но пусть, мне безразлично как ты называешь, хотя на самом деле я не зло. Я это я. И всё. А о том, что не полностью они такие, как я хочу. И это тоже польза. Больные части, как я их называю, сходят с ума от страха, а сойдя с ума, испытывают еще больший страх, а сумасшедший страх мне доставляет эйфорию.
    Тут постепенно голова старика стала клониться вниз. Глаза закрылись. В дыхание появился тихий свист. Азазель смотрела на старика и не понимала, что происходит. Потом она подумала, что, сказав о эйфории, старик ощутил ее.
    Изо рта старика вытекла густая и тягучая слюна, она свисала чуть болтаясь и делалась все длинней. Вдруг Азазель поняла. Старик уснул. Со стариками так бывает. Только что говорил, казался бодрым и вдруг в одну секунду уснул.
    Азазель поднялась из кресла, подошла к старику. Едва ощутимо она коснулась его пальцами. Старик всхрапнул. Да, он спал. И черный Шал внутри него молчал. Черный Шар нервами и нервными узлами связан с телом. Не значит ли, что Черный Шар тоже уснул и стал безвольным, как старик.
    Азазель подняла пустую чашку, снова села в кресло и выпустила чашку из руки. Чашка упала, и зазвенела, задев кувшин.
    Старик мгновенно открыл глаза, втянул слюну и посмотрел на Азазель.
— Ты сказал, что близок к разгадке. Тогда зачем я тебе? — словно разговор не прерывался спросила Азазель.
— К разгадке перехода в другие измеренья? — переспросил старик и снова заговорил, будто не спал, скорее всего, он и не знал, что на минуту засыпал. — Да близок, но ты это решишь мгновенно, за часы земные и даже за минуты. Но главное художник. Сколько он проживет? Десять, тридцать лет?
— Это понятно. Но с чего ты решил, что сможешь подкупить меня? — спросила Азазель.
— А почему не попробовать? Что потеряю я, если ты откажешься? — спросил старик.
— Художника, — ответила Азазель с полным безразличьем.
— Нет. Не ты, так другой найдет его. Но о тебе сейчас мы говорим. Если согласишься, то ты приобретаешь власть над всем. Разве власть не то, что все хотят?
— Да, — согласилась Азазель, — власть это то, что все хотят.
— И ты?
— Я не исключенье. Но почему ко мне ты обратился?
— Ты сильная. Таких я не встречал здесь. В пирамиде я был уверен, что ты уже в моей власти. Но ты выбралась. Такого еще не было. Поэтому тебя я выбрал править всем. Так ты согласна стать повелительницей всех миров? — с надеждой в голосе спросил старик.
— Разве есть такой, кто откажется от подобного предложения? — постепенно стала соглашаться Азазель.
— И ты найдешь способ вырастить кристалл? И ты найдешь художника?
— Ты уверен, что все, о чем мы говорим, никто не слышит? — вместо ответа спросила Азазель.
— Ты слышала когда-нибудь мои мысли, чувства? — вопросом на вопрос ответил старик.
— Хорошо. Я решила, как поступить.
— И как же?
— Я согласна. Но учти. Когда я выйду отсюда, я буду вести себя как прежде. Никто не должен догадаться, что я с тобой договорилась.
— Я сам тебе хотел такое предложить. А чтобы было достоверно, ты убьешь меня.
— Ты хочешь сказать, старика убью, в котором ты сейчас?
— Конечно. Не меня же. Меня убить не сможешь, это невозможно убить меня.
— Хотела еще спросить, почему зеленое пальто и шляпа?
— Я этого не знаю. Возможно, художник, который написал картину, каплю зеленой краски добавил. Простому человеку не увидеть зеленое пальто и шляпу в смешении цветов, а вот таким, как ты или, допустим, он, — старик указал на Философа, который сидел у ног Азазель, — легко и просто.
— Возможно, — согласилась Азазель.
— Ну все, пора заканчивать, — сказал старик.
— Как скажешь.
    В руке Азазель появился меч. Она шагнула в дверной проем, где сидел старик. Тот, хоть и знал, что будет, но испуганно раскрыл глаза. И тутже свалился на ковер, разрубленный на несколько частей. Темная пыль, похожая на дым поднялась от кусков тела. Черный шар метнулся в сторону и вылетел из комнаты сквозь стену.
    Философ, который за все время не произнес ни слова. Когда вышел вместе с Азазель из дома, раскрыл рот, собираясь что-то сказать. Азазель мгновенно схватила его за руку.
    Не мыслями не словами, а только чувствами, которые проходят через тело она сказала: "Молчи, веди себя, как прежде. Потом поговорим".
    Философ сразу успокоился. Ему и объяснять не надо было, он сразу понял все, а если и не понял, то поверил, что все в порядке, потому что верил Азазель больше, чем себе. В своих поступках мог он сомневаться в поступках синьорины Азазель — никогда. И уже спокойно уселся вместе с ней на верблюда и тот неспеша повез их.
    Но не успел верблюд отъехать от дома и сотню метров, ни Азазель, ни Философа не стало. Они исчезли. Удивленный верблюд, не понимая, куда девались сидевшие, немного постоял, но долго думать не хотел об этом. Он пошел куда глаза глядят, а точнее не туда, куда глаза глядели, а где по запаху учуял других верблюдов.

*   *   *
    Старик в белом тюрбане, крупный чиновник в кабинете президента, помощник одного из министров был найден утром в том виде, в каком оставила его Азазель. Шум был великий. Даже из-за чиновника найденного разрубленным на части в пирамиде такого не было. Особенно всех, кто был в курсе дела, удивило, что убийца использовал то же неизвестное и страшное оружие (или такое же), которое и в пирамиде.
    Бандиты все рассказали, что могли. Но двух женщин — молодую туристку, по-видимому из России и старуху, сопровождавшую ее, найти не смогли. Нашли верблюда. Но верблюд скорей свидетель, чем соучастник.
    Но сказать, что не нашли убийц большого человека власти не могли. Тогда ими стали два разбойника, которые двух женщин привели к большому человеку в дом. Их обвинили на том основании, что будто бы они видели льва и гепарда, которые на пару гнали их к оазису. Такого быть не могло, гепард и лев вместе не охотятся. Значит, лгут и изворачиваются. Да и оазиса, как ни искали, не нашли. Вторая ложь. Их быстренько казнили.
    Третий разбойник, который в печали говорить не мог сначала, все же слышал, что говорят другие, и как ни был убит горем, но что говорить можно, а что нельзя он понял и стал говорить, что нужно было следствию. Его хотели наградить, героем сделать. Но когда узнали, что у него нет признаков мужчины, растерялись. Герой не может быть без мужских достоинств. Хотели сделать третьим виновным в смерти большого человека. Но передумали. Писать он не умел, так что отрезали ему язык, чтоб не болтал и отпустили. На этом и закончилось и следствие и суд.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава 17

Мать, отец и брат

    Чего-то испугался Черный Шар. Нет, не чего-то, а кого-то. Азазель. Но почему ему ее бояться? Абсолютное Зло непобедимо. Его невозможно уничтожить ни оружием, ни мыслью, не чувством.
    Азазель знала, как победить его. Побывав в пирамиде она поняла, что именно Зло хочет и не может. Пока не может. А разговор с частицей Зла — Черным Шаром — стариком в белом тюрбане, который заодно и крупным чиновником был в кабинете президента, укрепил ее догадку, как Абсолютное Зло можно победить. Наверное, Зло стало понимать, что Азазель знает то, чего никто не знает, даже само Зло.
    Абсолютно Зло попыталось ее уничтожить в пирамиде. Не получилось. Второго случая застигнуть Азазель врасплох и чтобы в замкнутом пространстве оказалась, и чтобы рядом с ней был кто-то, кого она не захочет бросить и станет защищать, собой рискуя, Азазель не предоставит, это понятно. Такого невероятного везенья Зло и не ждет. Второй раз подобного просчета не допустит ангел, в которого вложили столько знаний, уменья, опыта накопленного тринадцатью за миллионы земных лет.
    Просто напасть на Азазель, нет смысла, она легко уйдет куда угодно, хоть в другое измеренье, куда Абсолютному Злу попасть пока не удается. А для него это главное — найти возможность, способ переходить в другие измеренья. Тогда Зло сможет все уничтожать. Тогда владыкой всего станет Абсолютное Зло, потому что не будет никого, кроме него.
    Сама же Азазель не понимала очень важной вещи. Абсолютное Зло умеет скрывать свои мысли и чувства. Но когда говорит, то обманывает примитивно. Или в словах оно не может скрывать своих чувств? Или оно ловко хитрит, просчитывая психологию ее? Но не может же оно действительно считать, что Азазель поверила ему, что станет править Абсолютным Злом?
    А может быть действительно Злу нужен тот, кто станет управлять им. Не поступками, но тем, как лучше получить что хочет, как быстрей и проще добиться того, что хочет. Говоря языком военных, Зло не нужно учить стратегии, тем более, стратегия проста — все захватить и уничтожить. А вот в тактических ходах Зло примитивно и наивно. И, может быть, для этого Абсолютное Зло пыталось подкупить безграничной властью Азазель, которая в войне за власть способна быть изобретательной и хитрой?
    Но есть еще две вещи.
    Одна из них — брат Александры Игорь.
    Вторая — возможно, попытался Черный Шар так сделать, чтоб доверять перестали Азазель. Не знали бы что думать, не знали бы, как отнеслась она к тому, что предложил ей Черный Шар в обличье старика в тюрбане. И, возможно, старик сказал неправду, что их никто не слышит. И даже если правду, то почему она, посланец Сатаны скрывает, о чем они с врагом договорились?

*   *   *
    Азазель выбрала такое время, когда все трое были дома. Ей хотелось увидеть их вместе.
    Что касалось отца и матери, Александра другого и не ожидала.
    Мать, Надя была на кухне, она готовила. Нет, именно этого Александра не ждала, но не удивилась, потому что надеялась увидеть что-то подобное. Но важным было, что мать не кое-как одета в домашнее, а на ней красивый соблазнительный халатик, и она даже слегка накрашена. Понятно, Надя хочет, чтоб муж видел в ней не домохозяйку, к которой привык и почти не замечает. Ей было нужно, ей хотелось нравиться мужу, даже по походке это было видно.
    И муж, Андрей Семенович оправдывал надежды и желания жены. Он хоть и смотрел телевизор, шел второй тайм футбольного матча, но, когда жена входила в комнату и ставила что-то на стол, он отрывал взгляд от экрана и смотрел на нее. Было видно, ему все нравится в жене: как одета, как ходит, как улыбается едва заметно, когда их взгляды встречаются, как расставляет чашки и тарелки, ее халатик при этом чуть приподнимался, немного больше открывая ее стройные ноги.
    Надя, чуть коснувшись скатерти, поправила ее, подошла к креслу, где сидел Андрей и села к нему на колени, одной рукой обняла за шею, другой, чуть касаясь, провела по волосам.
— Знаешь, — сказала Надя, — а мне нравится ужинать дома.
— А мне всегда нравилось, — ответил Андрей.
— Знаешь почему мне нравится?
— Почему?
— Ты дома смотришь только на меня одну. Хотя, конечно, когда бываем в ресторане, тоже нравится. Там ты смотришь не только на меня, но и на других женщин. И я тогда начинаю немного ревновать. И это странно, но ревновать мне тоже нравится.
— Так где тебе нравится больше, дома ужинать или в ресторане.
— И там и там. Главное, чтоб ты был в ресторане, когда мы в ресторане, и был дома, когда мы дома.
— Но по-другому и не может быть.
— Ну и что. Пусть не может. А мне все равно нравится. А еще знаешь, почему нравится ужинать в ресторане?
— Потому что не сама готовишь?
— Нет, готовить мне тоже стало нравиться. А потому мне нравится в ресторане ужинать, что когда мы возвращаемся, я сижу в машине и думаю, как долго тянется время, когда же, наконец, мы будем дома и будет ночь и, значит, останемся на всем свете только ты и я. И мне так приятно ждать этого. Такое чудесное наслаждение мазохистки.
— А дома тебе, значит, нравится, потому что я сморю только на тебя одну.
— Не только поэтому. А еще потому, что не надо потом садиться в машину и ехать домой и ждать, когда же мы останемся только вдвоем и никого больше в этом мире не будет и только друг друга будем видеть и чувствовать.
— В женской логике и рассуждениях столько противоречий, что мужчинам этого не понять, наверное, никогда.
— Слово "наверное" можно убрать, потому что мужчинам женщин не наверное, а вообще никогда не понять. А еще мне нравится, что кончится футбол, мы поужинаем и пойдем немного погуляем. Потому что мне нравится идти рядом с тобой, держать тебя под руку и ничего не говорить, а просто знать и чувствовать, что ты рядом, ты со мной.
    Тут Надя вдруг вскочила с колен мужа, испуганно сказала: "Соус подгорит" и убежала на кухню, где у нее подгорал соус.
    "Какой бред, — подумала Александра, — только влюбленные могут говорить такие глупости, слушать их и получать от них удовольствие. Счастливые. Я правильно сделала, что не наказала мать, а сделала ее счастливой. Смотреть на счастливых людей гораздо приятней, чем на несчастных. И вообще, мама не такая плохая, как я раньше думала о ней, просто она никого никогда не любила, а значит, была несчастна. Она достаточно была несчастной, пусть теперь счастливой будет."
    Тут в комнату вошел Игорь. Александра даже глаза закрыла, так стало ей не по себе, когда увидела брата. И хуже всего, он тоже был счастливым. Он поступал в Суриковское и не было сомнений, что поступит. Встречался с девушкой, которую пусть не любил так сильно, как были влюблены друг в друга мать с отцом, но все же она нравилась ему, а он нравился ей. Теперь, когда он на наркотики смотреть не мог и в жизни появился смысл, он не думал о самоубийстве и страхи его не мучили, как прежде.
    Игорь сделал себе несколько бутербродов.
— Какой счет? — спросил он у отца.
— Никакого пока, — ответил Андрей Семенович. — Ноль, ноль.
    Игорь ушел на кухню.
— Где растворимый кофе? — послышался из кухни его голос.
— Давай сварю тебе нормальный, — сказала мать.
— Не надо, так быстрей.
— Опять не будешь ужинать? — спросила мать немного недовольным тоном.
— Мне нужно готовиться. Ты знаешь. А ночью у меня лучше всего эскизы и наброски получаются, почему-то ночью лучше воображение работает.
— Ты талантливый, ты и так поступишь, — сказала мать.
— Интересно, — шутливо спросил Игорь, — в кого я талантливый такой?
— В отца, — ответила Надя машинально.
    Но сказав это Надя вдруг стала холодней. Александра это почувствовала и поняла почему. Настоящим отцом Игоря был не ее муж, а совсем другой мужчина, о котором она и думать забыла, и только Игорь ей иногда напоминал о нем и, значит, об остальных мужчинах, которых столько было, что и десятой части не вспомнила бы. Надя не страдала, что раньше у нее было много мужчин, но и не радовалась этому. Скорее, ее отношение ко множеству прежних любовников было безразлично-холодным. Как и отношении к тому, что за последний год, который она так счастливо прожила с мужем, однажды она ему все же изменила. Но и случилось это, потому что женщина, когда влюблена, особенно чувствительна и чувственна, а это не страховка от измены, совсем наоборот. Но и измена была несерьезной, случайной, но чувственной, и эту чувственность ей придала любовь к Андрею и сознание, что изменяет любимому человеку. Потом чуть не рассказала, но вовремя сдержала себя от этого порыва. Хотела дать словно себе, что никогда больше не будет изменять. Но решила, что с таким обещаньем нужно подождать, потому что никто не застрахован от глупого поступка, тем более, красивая женщина. Вот когда станет выглядеть на свои годы, тогда и слово можно дать. Ну а пока, какая разница, ведь все равно она только Андрея любит и больше ей никто не нужен.
    Все это знала Александра и понимала мать. "Никто не застрахован", сказать можно обо всех и о мужчинах и о женщинах и о старухах, на которых бывает проруха. И как сказал Философ, один раз не считается, а уж два, тем более, не в счет. Все это такое маленькое, что можно и не говорить об этом. А по сравнению с тем, зачем Александра пришла в свой старый дом, так это вообще ничто. Все страсти, страхи, обманы и мелкие грехи и даже большие. Все это просто не существует по сравненью с тем, зачем она пришла.
    Игорь с большим бокалом кофе и с бутербродами ушел в свою комнату. Осторожно, чтобы не расплескать горячий кофе, локтем закрыл дверь. Александра прошла за ним. Ей открывать и закрывать дверь не нужно было. Она прошла сквозь нее.
    Игорь поставил на журнальный стол кофе и тарелку с бутербродами.
    В комнате его был беспорядок, как и прежде. Но сейчас беспорядок был другой. Не грязь и мусор, которые ей, Александре приходилось убирать. Сейчас листы бумаги, краски, кисти, карандаши валились где попало. И пятна краски на полу и даже на стенах. Но в этом беспорядке была совсем другая атмосфера с сравнении с прежним беспорядком. Можно сказать даже своя прелесть была в этом беспорядке. Но самым главным в этой комнате было то, что встречается так редко, раз в поколение и лишь в одном из всех людей. В одном из миллиардов рожденных за тридцать лет, которые и есть поколение. В этой комнате находилась гениальность. Как в редких дорогих духах смесь неприятных и приятных запахов создают неповторимый аромат, так и смесь боли и радости, страха и счастья, надежды и отчаянья создает гениальность — блаженство, которое способно любого человека сделать не богом, но божеством, божественным.
    И все это она, его сестра должна разрушить. Гения убить. А все, что он должен был создать порвать и выбросить еще до того, как это будет создано.
    Александра по привычке села на диван. Она решила подождать, когда родители уснут, тогда и показаться Игорю и с ним поговорить.
    Наверное было бы лучше уйти и вернуться позже. Но ей здесь было так хорошо, и ей хотелось видеть Игоря, но главное не в этом, почему-то она боялась, что с ним может случиться нехорошее, если она уйдет. Было чувство, что кто-то за ним следит. Хотя, какое там чувство, она знала это. И знала, что сейчас за ним следят такие многие и разные, что если бы хоть часть их увидел какой-либо ученый, из тех, которых большинство (на одного неглупого десятки тысяч дураков), из тех, кто верят только в то, что потрогать можно, то этот умник всю оставшуюся жизнь провел бы в психиатрической больнице.
    Была половина первого. Мать и отец спали. В разных комнатах. Им нравилось даже ночью скучать друг по другу.
    "Любовники-мазохисты", — усмехнулась Азазель.
    Игорь немного нервничал. Понятно, он чувствовал присутствие Александры. И дело даже не в самом присутствии ее. В другое время он не почувствовал, не обратил внимания, что кто-то наблюдает за ним, но боль Александры передавалась ему. Но, странно, работа от этого шла даже лучше.
    Пора.
    Александра поднялась, подошла к Игорю. Она взяла лист бумаги с почти законченным наброском и с мольберта перенесла его на стол. Игорь замер, испуганно уставившись на лист бумаги, который сам по себе летал.
— Это я, — сказала Александра.
    Игорь растерянно с испугом обернулся. Не увидел никого. Но что такое слышать голоса он знал.
— Я здесь, — сказала Александра и появилась перед ним.
— Я больше не колюсь. Я бросил. Почему ты появилась? Или это все же глюки?
— Нет, Игорек, к несчастью я не галлюцинация. Но чтоб ты поверил полностью, не сомневался, я вот что сделаю.
    Александра взяла чистый лист бумаги и карандаш и написала: "Я твоя сестра, Игорек, я Саша."
— Такого в галлюцинациях не может быть. Согласен? И этот лист и то, что написала я на нем, останется и завтра и всегда. Но лучше выбрось его.
— Знаешь, я почему-то ждал, что ты придешь, — задумчиво ответил Игорь. — Поэтому и не слишком напуган.
— Ты чувствовал. Гениальные люди часто чувствуют, что с ними будет.
— Гениальные? — не понял Игорь.
— Не надо быть наивным, ты это понимал и сам.
— Да, наверное, — согласился Игорь. — Но я боялся сам себе это сказать.
— Давай сядем на диван рядом и ты дашь мне твою руку. Так я смогу все сказать тебе, но никто не сможет нас подслушать.
— Никто не сможет? Значит, мы не одни?
— Сейчас одни. При мне никто сюда не войдет.
— Тебя бояться? — постарался улыбнуться Игорь.
— Отвечу скромно, — Александра тоже улыбнулась. — Да, боятся. Но не все. Ты, например, не боишься меня. Да и много есть таких, кто сильней меня. Но не в этом дело.
    Александра взяла Игоря за руку и они сели рядом на диван. Старый, в двух местах чуть продавленный диван. Но новый Игорь не хотел покупать. Как многие другие люди подобные ему, он был немного суеверен и хотел, чтобы все в его комнате оставалось таким, каким было, когда он только начал рисовать.
    Александра держала Игоря за руку и теперь для всех, кто мог подслушать их разговор, они просто молчали. А мысли, которые Александра могла скрыть ото всех, стали их общими, пока она держала его руку в своей.
— То, что ты гениален, — продолжила Александра прерванный разговор, — это счастье для других, но несчастье для тебя.
— В чем счастье и в чем несчастье?
— Счастье в том, что мне гораздо проще объяснить тебе все, что хочу сказать, потому что ты мой брат. И счастье в том, что ты можешь спасти всё и всех, и тех кого ты знаешь и кого не знаешь. А несчастье в двух вещах: ты вызвал Абсолютное Зло, которое все может погубить. И второе, самое плохое, только ты можешь избавить всех от него.
— Что в этом плохого?
— Плохого в этом нет ни для кого, кроте тебя и тех, кто тебя любит.
— Почему для тех, кто меня любит плохо, что я могу их избавить от Зла, которое сам же и вызвал?
    Александра некоторое время молчала, думая, как лучше сказать. Но поняла, что сказать все можно только прямо и откровенно.
— Плохо для тебя и для тех, кто тебя любит потому, — сказала Александра, — что ты можешь погибнуть.
— Понятно, — сказал Игорь.
    Он замолчал. Он был напуган. И сейчас он, не желая этого, но мысленного представил свою гибель. Александра все видела, что видел брат в своем воображенье. Это было страшно, и все же не на столько, что с ним могло произойти в действительности. А действительность могла оказаться такой, что Игорь был бы обречен на вечный страх, настолько сильный, что такого никто еще не испытал и одиночество, которое страданий приносит не меньше страха. А тут все вместе, вечное одиночество с безумным страхом.
— Что я должен сделать? — спросил Игорь.
— Первое и главное для всех, ты должен написать картину.
— Я понял, — ответил Игорь. — Ту же картину, которую когда-то написал. Которая чуть не свела меня с ума, которую я сжег.
— Да.
— Той картиной я вызвал Зло, о котором ты говоришь?
— Да, Игорек.
— Но если та картина притянула к себе Абсолютное Зло, зачем же снова создавать такую? Разве не станет хуже от этого?
— Я все обдумала и знаю, как поступить. Но я еще не все просчитала и может быть смогу сделать что-то, чтоб для тебя все закончилось не так страшно, как может быть.
— И только я могу помочь?
— Если найдешь другого художника, который так же гениален и который согласится вместо тебя...
— Я понял, — не стал ждать объяснений Игорь. — Когда я должен начинать? У меня совсем нет времени?
— Не только у тебя нет времени. Его нет ни у кого. Поэтому ты завтра поедешь в одно место, недалеко от Москвы и там ты должен написать свою картину.
— Хорошо, — сразу согласился Игорь. — Но знаешь, ты сейчас сказала, "свою картину". Я в прошлый раз не сказал тебе этого. Но дело в том, что когда я писал ту картину, у меня было такое ощущение, что не я водил кистью по полотну, а кто-то за меня это делал. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да, — сказала Александра. — я поняла две вещи из того, что ты сказал. Первое, что не ты написал ту картину и второе, что, возможно, если это был не ты, то у тебя может не поучиться снова.
— Я это и хотел сказать.
— Тогда скажи, за это время, когда ты перестал наркотики употреблять, не появлялось у тебя желанье, хоть мимолетное, еще раз попробовать и ту картину восстановить?
— Такое было и не раз. Но я легко с этим справлялся. Вместе с желанием, ко мне возвращался тот страх, который я испытал, когда написал картину. И сразу всякое желанье уходило.
— Тогда получится. Если есть кто-то, кто за тебя написал ее, то он не далеко и наблюдает за тобой. И значит, когда ты снова начнешь ту же картину, он будет помогать тебе, как в прошлый раз.
— Но почему тот, кто руководил мной, когда я писал картину, не напишет ее сам?
— Да все просто, Игорек...
    Александра начала говорить, но вдруг замолчала, у нее промелькнула мысль, даже не мысль, а только намек на мысль, что может все закончиться не так страшно, как представлялось ей.
— Что просто? — не дождавшись ответа, спросил Игорь.
— Тот, кто водил твоей рукой, на самом деле, только говорил, что хочет видеть. Он заказчик. Ты гениальный исполнитель. Он без тебя и черную кошку в темной комнате не сможет нарисовать.
— А знаешь, — заговорил Игорь так, словно пытался ощутить свои чувства. — После того, что ты сказала, мне уже не так страшно, как было.
— Тогда договорились. Завтра садись в машину и поезжай. Когда выйдешь из двора, на улице увидишь, — Александра задумалась на несколько секунд, — ну, скажем, увидишь маленькую старушку в очках, красном платке в горошек, в синей кофте и желтой юбке.
    Первый раз за все время Игорь немного развеселился.
— В красном платке и желтой юбке? Кто это?
— Это мой помощник. Зовут Философ. Она или точнее он, покажет тебе куда ехать.
— А ты?
— У меня будет слишком много дел, нужно будет все подготовить к твоему приезду.
— Но у меня нет машины, — сказал Игорь.
— Я знаю, что мою отец не продал.
— Да, он не хочет ее продавать. Она как память о тебе. Но у меня нет прав на вождение.
— Не волнуйся, если тебя остановят, старушка все устроит.
— Старушка Философ?
— Да. У нее, точнее у него большие способности устраивать подобные дела. Даже если б у тебя в машине нашли взрывчатку, то отпустили бы через пять минут.
— Понятно. Что мне взять с собой.
— Ничего. Все, что нужно, будет. Мне пора.
— А завтра я тебя увижу? — спросил Игорь.
— Да, я буду ждать тебя там, куда вы приедете.
— Это хорошо. С тобой не так страшно.
— Все, Игорек, я ухожу. И вот еще. Старайся не думать о том, о чем сейчас мы говорили.
— Это не так просто.
— Тогда я помогу тебе. Ложись.
    Игорь подложил под голову подушку и лег на диван.
— Ты будешь спать и видеть сны, какие видят только в детстве. И проснешься полным сил и энергии. А по дороге Философ не даст тебе думать.
— Как он это сможет сделать?
— Он это сможет сделать своей болтовней. Ты мужчина и тебе будет о чем с ним поговорить. Вот женщине с ним тяжело.
— Почему?
— Потому что он любит, как и все мужчины, философствовать ни о чем и делать психологические выводы на пустом месте. Хотя, кто знает, я женщина и, возможно, мне только кажется, что говорит он ни о чем и выводы делает из ничего. Все, спи.
   Александра положила ладонь на лоб брата. И через несколько секунд он уже крепко спал и видел сны, какие видят только в детстве, где счастливое сменяется радостным, а радостное счастливым.

Глава 18

Встреча

    Азазель никогда не представляла, что такое увидит, хотя бы потому что никогда не думала, что подобное возможно.
    Шеренги вооруженных воинов уходящие вдаль, в бесконечность. Две армии, стоящи она против другой. Их миллионы. Пока еще на приличном расстоянии и это хоть немного, но успокаивало.
    Кого только не было с обеих сторон. Большинство на лошадях. Воины в кольчугах и остроконечных шлемах; рыцари, закованные в латы; воины в доспехах римлян; длинноволосые мужчины, раздетые по пояс; гусары, кирасиры, уланы и драгуны; казаки; мушкетеры; солдаты в разноцветных красочных мундирах; в шкурах животных; в пуленепробиваемых жилетах; просто в цветастых шелковых рубахах; в панцирях из недубленой кожи; и таких же, но с нашитым ни них блестящими, какие медью, а какие сталью пластинами.
    Все воины стоят не в вперемешку, не как придется, не кто где захотел. Все выстроены строгими рядами, в соответствии тому, к каким войскам принадлежат, а значит, кем в той жизни были. Все выстроены будто здесь парад.
    И кто они Азазель знала — все они воины погибшие в боях. С той стороны, где Азазель, не только христиане, тут воины и языческих племен и народов.
    Их оружие: копья, сабли, мечи, шпаги, мушкеты, ружья, палицы, боевые топоры, луки, пращи все это не такое оружие, которым бьются люди на Земле. Палицей или топором можно разрушить крепостную стену на Земле в минуты. Стрелы, выпушенные из луков, становились голубыми угловато искривленными молниями.
    Тот самый провожатый, который приходил за Александрой после ее самоубийства, сейчас шел рядом с Азазель к тем тринадцати. Они стояли перед войском уходящим в бесконечность.
    Все тринадцать стояли полукругом и ждали. Азазель подошла, остановилась перед ними.
    Заговорил первым тот, на котором были доспехи рыцаря из черного металла. Темно-фиолетовый плащ свисал за его спиной.
— Никто из нас не знает, что думать о тебе, — сказал он.
    Азазель чуть пожала плечами.
— Любому из вас нетрудно сделать так, что мои мысли превратятся в объемную картину и вы все увидите. И думать не придется.
— Не любой, — не согласился рыцарь. — Тебе столько мы все дали, что имеешь ты гораздо больше многих даже их тех, кто здесь стоит.
— Но кто-то может, — возразила Азазель. — А уж все вместе, тем более.
— Даже людям на Земле известно, что мысль материальна. И даже люди могут прятать мысли друг от друга. И уж, тем более, тебе легко те мысли, о которых не хочешь, чтобы мы узнали, убрать из себя, оставить на Земле, спрятать там.
— Тогда не нужно было сюда меня тащить, — сказала Азазель и в голосе ее почувствовалось раздраженье. — Послали бы кого-то, кто сможет увидеть мои мысли, которые я не успела спрятать и не пришлось тогда допрашивать меня. Что проще этого?
— Ты знаешь, что каждое наше мгновенье занято вперед на много времени. Поэтому...
— Простите, что перебиваю, но гораздо больше времени займет допрашивать меня здесь всем тринадцати, если все ваше время сложить вместе, чем одному из вас отвлечься ненадолго от дел своих и поговорить со мной там.
    Никто не стал с ней спорить.
    Тот, кто был в римской тоге, показал рукой на войска и спросил:
— Ты видишь это?
— Да. Красиво. Впечатляет. Но зачем это все?
— Тебя подозревают в самом страшном из грехов — измене.
— Тогда что вам мешает бросить меня в пустыню навечно. Или разрезать на части и разбросать во всей вселенной. Или придумать что-нибудь похуже?
— Мы не верим. Во всяком случае, большинство из нас не верят в твое предательство, — сказал мужчина в тоге.
— Первое определение точнее было, — Азазель усмехнулась, хоть ей было совсем не до смеха. — Женщины не предают, женщины изменяют.
— Играть слова все умеют, и чувства юмора здесь никто не лишен, — заговорил снова рыцарь. — Поэтому ответь без шуток. Ты сможешь доказать, что не виновна в том, в чем тебя обвиняют?
— Нет. Не смогу. Единственное, что может защитить меня и оправдать это то, что вы мне просто поверите.
— Допустим, мы все поверили. Поверили безоговорочно. И к слову, как думаешь, стояли бы сейчас войска друг против друга, если бы мы не верили тебе? Зато безоговорочно тебе не верят те, кто служит Господу.
    Тут из полукруга, шагнув нетерпеливо, ближе к Александре подошла Лилит. Она заговорила и в голосе ее улавливалось раздраженье.
— Не "допустим мы поверили". А мы верим, — сказала она рыцарю. — Готова разделить участь Азазель, Александры-Азазель, если она хоть на мгновенье допустила в мыслях предательство, измену или что-то, что хоть на атом нам повредит.
    Азазель, прадед-Азазель так же сделал шаг вперед.
— Я безоговорочно верю Александре. И я готов любому доказать любым доступным способом, что Александра-Азазель честна не меньше, чем любой из нас. — Мгновенье помолчав, добавил. — И очень может быть, что более честна, чем многие.
— Твой способ доказывать правоту известен, — сказал тот, что был в шкуре леопарда, — чей меч сильнее, тот и прав.
— Сказать так, значит сказать, что я глуп.
— Нет, я этого не говорил, — просто и без страха сказал тот, у которого с плеча свисала шкура леопарда. — Но ты известен своей несдержанностью.
— Это совсем другое и не значит, что я считаю, что сильный всегда прав.
    Их спор прекратил рыцарь. Он сказал:
— Но повторю. То, что мы в нее верим, этого мало. Надо, чтобы поверили в нее они. — Он, как до этого одетый в тогу, указал рукой на войска, стоящие вдалеке. — А если это не случится, то будет битва, которой ни свет ни тьма не видели от появленья их.
— Что может быть глупей, — сказала Азазель. — Мы защищаемся от общего врага и начнем с того, что станем бить друг друга.
— Попробуй докажи им, — сказал тот, который был в кольчуге и остроконечный шлем держал в руке. — Попробуй докажи им. На каждую сотню там найдется фанатик и именно и такой фанатик стоит во главе сотни.
— Но это даже хорошо, — сказал обдумывая что-то Азазель, одновременно затягивая туже ремни доспехов. — Как правило те, кто настроен фанатично убеждены, что истина, которую они уверены, что знают, проявит себя в любом проявлении и качестве. Даже в простом бою, один на один. Я вызову любого и пусть поединок решит, кто прав, кто нет. Они на это согласятся.
— Об этом я и говорил, — улыбнулся тот, со свисавшей в плеча шкурой леопарда. — Кто сильнее, тот и прав.
— Здесь совсем другое, — сказал Азазель. — Не я хочу доказать таким способом, а они. Я только подскажу, как спор уладить.
— Но только это сделаешь не ты, а я, — сказала Александра-Азазель. — И не пытайся спорить. Потому что кроме такого примитивного доказательства, которое ничего не доказывает, у меня есть другие.
— Почему же ты нам их не скажешь? — спросил рыцарь.
— Потому что я не считаю вас глупыми, ведь только глупый не поймет, что даже если бы я или кто-то захотел изменить, предать, то не сумел бы этого. Пойти на сговор с Абсолютным Злом и выполнить данные ему обещанья, значит, стать частью зла, а по-другому сказать — убить себя.
— Она правда, — сказал тот, с плеча которого свисала леопардовая шкура.
— А мы не подумали о самом простом доказательстве, — сказал, который был в кольчуге.
— Не каждый не подумал, — сказал рыцарь. — Но дело не в нас. Я вам скажу, что думают они, я это знаю, потому что сам в первое мгновенье, когда узнал о встрече Азазель со злом, с его частицей, подумал точно так же.
— И как они подумают? — спросил, который был со шкурой леопарда.
— Что Александру-Азазель подкупить смогли потому, что она не поняла не догадалась, что подкуп — азбучный обман. Зло обещало ей, что не Александра станет частью Зла, а Зло станет частью Александры.
— Зло решило, что посчитаю я разницей большой, если не в бочку меда ложку дегтя влить, а к ложке дегтя добавить бочку меда. И вот еще, — сказала Александра-Азазель, — вы знаете уже, что мне нужны две вещи. Одну я сделаю сама, а правильней сказать, мой брат. Это картина. Другая вещь, которая нужна, вы тоже знаете, это кристалл. Но мне нужна и третья вещь. То есть, не вещь, а просто кошка. Кошка с зелеными ушами. Кошку нельзя ни убивать ни просто поймать живую. Но кажется, я знаю способ, как схватить кошку, в которой прячется Черный Шар так чтобы этот Шар не скрылся не исчез из кошки.
— Знаешь способ? — удивились многие.
— Да, знаю, — ответила Александра-Азазель. — кошку надо усыпить. И усыпить мгновенно.
    Азазель сказала это, но объяснять не стала, мысленно она уже готовилась к схватке. И спрашивать ее никто не стал о том, что она знает. Нельзя было мешать ей настраивать себя на битву.
— А теперь, где ваш фанатик, который считает, что кто сильнее, тот и прав? — спросила Азазель шутливо, но глаза ее были серьезны и сосредоточены и чуть прищурены, словно внутри себя она просчитывала варианты боя. Так и было.

*   *   *
    На нем были блестевшие как зеркало доспехи рыцаря. Красный плащ свисал за спиной, забрало шлема опущено, на шлеме большое белое перо. Белой масти конь крупный с мощными ногами. Такой и должен быть у рыцаря в тяжелых доспехах. А доспехи такие, что ни одно оружие не сможет сразу пробить его и нужно в одно и то же место сделать несколько ударов, чтобы тяжелые доспехи повредились. А это невозможно попасть в одно и то же место много раз.
    Рыцарь отделился от войска, в котором стоял в первых рядах и неспеша направил своего коня к войску противника. На расстоянии одинаковом от тех и других, остановился, стал ждать соперника.
    Александра издалека видела рыцаря ждавшего ее. Она не спешила. Впрочем, рыцарь не проявлял нетерпения. Он был уверен, что его заставят ждать и использовал время на то, чтобы лучше подготовить себя к поединку — мысленно он просматривал, оценивал, просчитывал каждую мелочь, которая могла в бою случится и в каждом случае победу оставлял за собой и, если бы подобное произошло, то так и было бы.
    Когда Азазель мысленно облачилась в свои доспехи, которые мгновенно стали настоящими доспехами на ней. Все залюбовались Александрой, здесь не было таких, кто не ценил бы красоты и настоящего искусства.
    А Лилит сказала:
— Среди женщин-ангелов это станет модным.
    Доспехи из маленьких пластин как рыбья чешуя, облегали тело Александры. И тело осталось гибким, не стесненным в движениях, и при движении доспехи то блестели, ослепляя, то перламутром переливались, заставляя любоваться Александрой-ангелом. Казалось невозможным, кощунством было не то чтобы ударить это стройное нежное беззащитное тело, но обращаться с ним неосторожно, чтобы нечаянно не причинить ей боль и даже просто неудобство неловким движением.
    Кольчужное покрывало, тонкое как ткань, лежало на голове ее. Свободно ниспадая, кольчуга закрывала лицо до подбородка, с боков она касалась плеч, а сзади доходила до лопаток. Это покрывало из кольчуги напоминало о свадебной фате. Но лишь напоминал, но похоже не было. И тонкая, словно материя кольчуга эта, скрывавшая лицо и голову, при каждом движении издавала тихий нежный звон.
    И обруч, надетый на голову сверху на покрывало из кольчуги, словно корона, но без зубцов и украшений, просто обруч, как бы удерживал, чтоб не упало с головы, не соскользнуло покрывало, которое казалось защитой не от ударов меча, а от нескромных взглядов.
    Темно-фиолетовый плащ свисал у Александры с правого плеча.
— Неужели кто-то сможет хотя бы просто замахнуться на нее? — проговорила Лилит.
    Появился конь Александры. Арабский иноходец. С длинными тонкими ногами, с красиво изогнутой шеей, нервный, порывистый, быстрый.
    Александра-Азазель вскочила в седло, кольчуга, заменявшая ей шлем, тонко зазвенела. Конь сорвался с места и быстро поскакал туда, где Александру ждал противник. Фиолетовый плащ развевался за ее спиной. Облегавшие стройное тело доспехи то искрились, ослепляя, то превращались в радужный перламутр.

*   *   *
    Рыцарь ждать не стал. Он пустил коня навстречу, как только увидел скачущего к нему противника. В руках обоих появились копья. И в тот же миг меж остриями копий полыхнули молнии. Две молнии слились в одну и каждая ударила в копье противника, в наконечник копья. Ударить молнией копья и защититься своим копьем от молнии противника не каждый мог, а только опытный и сильный воин. И Азазель и рыцарь поняли, что они равны по силам и искусству боя.
    Но сразу после этого, конь Александры шарахнулся в сторону. Противники пронеслись мимо, не задев друг друга. Но не случайно так получилось, не от испуга конь Александры отскочил в сторону, так нужно было ей. И на подобное не всякий конь способен был. Копья могли не только молниями поражать, но и ударом острия, как самое обычное копье. А Александра знала, если они копьями ударят друг друга, то ей не выдержать удара рыцаря, который в доспехах в несколько раз превосходил ее и силой и своей броней.
    Было так, что Александра заранее могла предчувствовать любой удар и выпад, ведь свои способности ей передал лучший из воинов. И Азазель-Александра положилась на опыт прадеда, на резвого коня, на свою ловкость и гибкость, а так же ей помощью была неповоротливость противника.
    Александра, подняв коня на задние ноги, мгновенно развернула его к противнику. Но нападать не стала сразу, она подождала, когда тот тоже развернет своего тяжелого, закованного как и он сам в латы, коня и снова, с копьем наперевес помчится на нее.
    И как и первый раз сверкнули молнии. И точно так же они ударили по наконечниками копий противника. Но теперь Александра не стала, как в прошлый раз заставлять коня отскакивать и таким способом уходить от простого удара копья, она знала, что противник ждет этого. Александра наклонилась к конской гриве, прижалась к ней. Чужое копье прошло на сантиметры выше, чем желал противник.
    Но от ударов молнии в оружие друг друга, копья пришли в негодность, их наконечники расплавились и копья стали простыми дубинками. Так что и рыцарь и Александра отбросили их.
    В блестящих латах рыцарь достал свой меч. Большой двуручный меч, который он легко держал одной рукой.
    Александра не спешила. Она решила подразнить противника. Пусть разозлится, выйдет из себя. Она достала плоское кольцо. Но не совсем кольцо, оно было в одном месте разрезано и чуть разведено свободными концами как звено пружины. Александра чуть размахнулась и бросила кольцо-пружину. На самом деле это был бумеранг, но не обычный. Как только Азазель бросила его, он тут же раскалился и бело-голубым подлетел к противнику.
    Рыцарь прекрасно видел этот бумеранг и мог остановить его ударом меча. Но так же видел рыцарь, что раскаленный бумеранг летит немного выше. И он решил не обращать внимания, чтоб показать, насколько он смел и выдержан. К тому же, это раскаленное до голубого цвета кольцо не принесет ему вреда, пусть даже попадет в него.
    На это Александра и рассчитывала. Бумеранг, пролетел над головой противника, но не над его большим пером. И самый кончик вверху бумеранг обрубил. Рыцарь заметил это, когда белый обрезок пера, чуть раскачиваясь, медленно проплыл мимо него вниз, к ногам его коня. А бумеранг уже вернулся к Александре и она, едва схватив его, тут же снова бросила. На этот раз с силой, так что кольца не стало видно, а только голубая линия его полета.
    Чуть раздраженный рыцарь поднял голову от земли, где под ногам коня валялся кончик его белого пера и в этот же момент бумеранг-кольцо обрубило белое перо наполовину.
   Рыцарь разозлился по-настоящему. Он мечом ударил коня и одновременно его пришпорил. И Александра пустила своего коня навстречу. Но рыцарский огромный конь мог мчаться только по прямой. А иноходец Александры то уходил чуть вправо, то чуть влево и для него это была игра, такие иноходцы любят скакать не только прямо но и боком, развлекаясь и развлекая всадника.
    Но Для Азазель все это было не игрой. Она запутала противника и он не мог теперь понять проскочит эта блестящая русалка то ли справа от него, то ли слева. И еще сбивал с толку рыцаря, что в руке ее не было оружия.
    Но оно появилось. В последнее мгновенье в руке у Азазель мелькнул кинжал. С какой ждать стороны противника рыцарь не знал и поднял меч, готовый встретить наглого ангела-женщину хоть с правой стороны, хоть с левой.
    Стоит сказать, что рыцарь не хотел ей принять большого вреда своему противнику, а точней противнице — он знал, что это женщина, потому и не хотел. Он только победит ее, собьет с коня, не даст подняться, унизит, связав не только руки ей, но обмотав веревкой всю. А там уж пусть другие решают, как с ней поступить.
    Но сейчас получалось так, что она его унизила. Не сильно, но все же. И рыцарь был оскорблен и зол. Сейчас он меч сжимал с желанием ужарить по противнику всей силой, что в нем есть.
    И снова ничего не получилось. Невозможно было предугадать, как именно поступит эта ангелица Сатаны. Рыцарь увидел, как его противник, противница, одетая в доспехи, что можно и святого соблазнить (но не его, он знал, что тело может быть любым, но под прекрасным телом что скрывается? по-настоящему прекрасной сможет быть лишь душа), рыцарь увидел, как Сатаны слуга в него метнула свой кинжал. И снова так неточно. Он даже удивился. Кинжал ударился о занесенный над головой меч в его руки и, отскочив, кинжал скользнул по верху его шлема. Он тут же понял, что случилось и увидел. Остаток белого пера свалился на плечо ему. Подобное можно считать уже позором. И только полная победа смоет униженье.
    Рыцарь натянул поводья, остановил коня. Но почему-то он не видел блеска чешуйчатых доспехов, переходившего, в зависимости от угла, под каким на них смотреть, в сиянье перламутра.
    Тут сзади, по спине его, под самым шлемом как будто чем-то острым провели, словно кто-то хотел просто поцарапать доспехи. Это было уже слишком. Рыцарь поднял на дыбы коня. Обернувшись, он увидел, как от него на тонконогом иноходце неспеша удаляется чешуйчатая ангел-ведьма, а на мече ее, поднятом над головой, на самом острие болтается его кроваво-красный плащ, который срезала она, подкравшись сзади.
    Не помня себя, рыцарь с такой силой ударил коня, что задрожало все, когда он помчался догонять обидчицу. Та не спешила.
    Оставалось совсем недалеко, один лишь корпус лошади. И в это время Азазель своим мечом откинула висевший на нем красный плац назад. И плац, как покрывалось закрыл и шлем и плечи рыцаря.
    Рыцарь хотел отбросить плащ. Но тот не поддавался, как будто что его стянуло внизу под шлемом. Рыцарь догадался — плац на его шее затянут шнуром, каким хотел он сам связать ангела, пособницу Сатаны. Мечом он перерубить шнур. Но только хотел поднять руку, как она тут же оказалось связанной и притянутой к доспехам у пояса. За ней и другая рука не стала повиноваться, как и первая притянутая к латам.
    Азазель еще несколько раз обмотала шнур вокруг рыцаря, притягивая руки, чтобы он наверняка не освободился.
    Битва кончилась и победительницей стала Александра. Но если б она знала, сколько боли принесет ей ее победа.
    Судьба Азазель и рыцаря была решена. Победившая права, она достойна доверия.
    Побежденный должен снова доказать, что он достоин быть рыцарем, для этого он, как и двадцать с лишним лет назад, родиться на Земле и в облике просто человека проживет там положенное количество времени. И то, как он эти годы проживет, покажет, будет ли он рыцарем, как был в войсках Господних или понизят его до простого ангела. А может и наоборот, повысят и станет ангелом третьей или даже второй триады: господства, силы или власти.
    Азазель не хотелось совсем унижать рыцаря и так, связанным вести в свой лагерь. Она разрезала веревки. Рыцарь сбросил плащ со шлема.
— Кто ты? — спросил он голосом, в котором больше было тоски и боли от униженья, чем интереса увидеть своего противника.
    Голос рыцаря под шлемом звучал глухо и хрипло после битвы.
    Азазель покачала головой, кольчуга защищавшая лицо и часть спины тонко зазвенела.
— Нет, — сказала Азазель. — Ты первым доле показать свое лицо. А я могу и не показывать.
    И тут она увидела, как рыцарь странно закачался в седле. Показалось, даже он тихо простонал. И сделал такое, что не имел право делать. Рыцарь протянул руку и снял с головы Азазель обруч и закрывавшую лицо кольчугу.
    Азазель не знала, как ей поступить. Побежденный не должен так себя вести. Но не наказывать же за это.
— Хорошо, — решила Азазель. — Ты увидел мое лицо. Я не смогу сорвать с тебя твой шлем, как ты сорвал с меня. Поэтому сам подними забрало, а лучше шлем сними.
    Медленно, словно шлем был невероятно тяжел, рыцарь снял его.
    Александра увидела такое знакомое лицо, которое она так много целовала, и гладила по волосам, и прижимала к своей груди, и вспоминала это лицо, когда его, мужчины, которого любила, рядом не было.
— Антон, — сказала Александра, а больше не могла проговорить ни слова.
— Саша, — не отрывая взгляд от Александры едва слышно назвал ее по имени рыцарь.

*   *   *
— Я что-то упустила, чего-то я не знаю? — с удивлением и интересом спросила Лилит. — Я, конечно, не так любопытна, как вторая жена моего первого мужа, но все же.
— Никто не сможет даже замахнуться на нее, сказала ты, — повторил Азазель слова, которые недавно сказала Лилит.
    Александра стояла рядом, у нее было такое лицо, словно это она проиграла бой и это ее ждет жестокое наказание.
— Лет пятьсот назад, — снова обращаясь к Лилит, но понимая, что Александра слушает его, продолжил Азазель, — этот самый рыцарь, который вышел доказать, что Александра предала нас, был так же рыцарем. Но на Земле. Ты Александра не помнишь этого, я так сделал, чтобы не помнила. Он был рыцарем доминиканского ордена. Самые жестокие и фанатичные. Иезуиты боролись больше с ересью, а вот доминиканцы с ведьмами и колдунами и в этом иезуиты по сравнению с ними просто школьные учителя, которые наказывают розгой учеников. Он сжег ее. Тогда ее тоже звали Александрой.
— За что? — и удивленно спросила Лилит.
— Он был уверен, что она ведьма. А уверенность исходила из того, что он влюбился в Александру и боль от любви испытывал такую, что ни спать ни есть не мог, ни думать ни о чем и ни о ком, кроме нее.
— И избавился от любви. Сжег любимую девушку, — задумчиво сказала Лилит. — И так становятся святыми.
— Это не все, но остальное ты знаешь, — посмотрел на Лилит Азазель.
— Но она всего не знает, — сказала Лилит от Александре.
— Двадцать лет назад, чуть больше двадцати, это Александра помнит, она стала моей внучкой. Единственной, потому что до бабушки ее у нас с моей женой не было других детей, и у дочери моей родился только один сын и у него только одна дочь, ты  Александра.
— И что же было, чуть больше, чем двадцать лет назад? — спросила с нарочитым интересом Лилит, как будто бы не знала.
— Она опять с ним познакомилась. Я не хотел. Но в этот раз не только он, но и она в него влюбилась. И это их знакомство закончилось самоубийством Александры.
— Получается, что этот рыцарь дважды убил ее? — сделала вывод Лилит.
— Да, — ответил Азазель. — Так было ими решено, как только Александра родилась. Подстроили все так, чтобы виновницей его смерти она считала себя.
— Зачем? — удивилась Лилит.
— Задача Александры в тот раз была простой, даже приятной. Должна была стать актрисой, рок-звездой и заставлять людей хоть ненадолго забывать о трудностях их жизни, а точнее, об испытаниях, ради которых большинство и посылают на Землю. Должна была людей своим искусством делать человечней. Но человек, как написано в святых книгах, рождает для скорби и страданий. Но как же это, возмутились там, облегчить жизнь, заставить, пусть на время, забыть о трудностях страданиях и страхах? Тем более, как говорят, рок от Дьявола. Впрочем, так оно и есть. Была еще одно, возможно, решающее — Александра моя внучка. Вот причины почему ее так испытали.
— Что ты молчишь? — спросила Лилит Александру. — Может тоже хочешь заново родиться, как рыцарь твой? Познакомиться с ним снова и влюбиться и снова с собой покончить.
— Нет, — покачала головой Александра. — У него теперь своя жизнь. У меня своя. К тому же еще ничего не закончилось. Есть, что важнее и любви и ненависти.
— Ну, это вопрос спорный, — не согласилась Лилит. — Но ладно, потом обсудим. А сейчас, хотя бы нам двоим расскажешь, что ты задумала?
— Конечно. Я и сама хотела рассказать. Но только вам. Любая мелочь, любая мысль чужая может все погубить. А вам я доверяю больше, чем себе.
— Больше чем себе? — шутливо удивилась Лилит. — Как это?
— Потому что вы умные и справедливые. И все, что у меня есть, дали вы.
— Я знаю случаи, когда скромность можно назвать пороком, Александра-Азазель, — засмеялась Лилит. — А уж сколько вреда и даже зла от скромных, не сосчитать.
— Ну, все равно, если бы не ты, — посмотрела Александра на прадеда, которого не могла так называть, потому что перед ней стоял мужчина лет тридцати восьми, — если бы не ты, то я бы была наказана за то, что убила себя. И надо полагать, что наказание не слабое за это.
— Все зависит от причины, по которой человек убивает себя. Я говорил тебе уже об этом.
— Да. А ты Лилит, ты спасла меня от худшего, чем смерть. Ведь совсем недолго оставалось до того, когда Черный Шар нашел бы меня там, в подземелье пирамиды беспомощную как новорожденная. А ты собой рисковала, чтобы спасти меня.
— Ну, хватит вздохов и тоски, — не захотела слушать похвалы Лилит. — Скажи, что ты придумала?
    Александра задумалась с чего начать и начала с самого простого:
— Шар как бы вывернут наизнанку. В нем все не так и все же он подчиняется многим законам трехмерного пространства. Какая-то часть его способна вести себя как призрак, а часть, как будто он из плоти.
— Еще одно, — заметила Лилит, — чего не разглядел никто, а от Александры не укрылось.
— Здесь положительный заряда притягивается к отрицательному, — продолжила Александра, — как и наоборот. У Абсолютного Зла нет положительного и отрицательного, оно притягивается себя к себе.
— Ничто притягивает ничто, — как бы обдумывая сказанное Александрой, продолжил за нее Азазель. — Пустота притягивает пустоту, как вакуум в сосудах притянет один сосуд к другому.
— Вот именно, — уже свободней заговорила Александра, потому что видела, что ее понимают. — Поэтому и уничтожить его нельзя. Нельзя уничтожить пустоту, то, чего не существует. Именно поэтому Абсолютное Зло непобедимо. Его невозможно уничтожить ни оружием ни мыслью, ни чувством, ни сильной волей, потому что хоть оно и есть, но его нет. Его нет, но оно есть.
— Так значит, мы проиграли бой без боя? — спросил Азазель.
— С Абсолютным Злом можно справиться, — торопливо заговорила Александра. — Отправить что-то злое, с той скоростью, с какой способно Абсолютное Зло передвигаться и тогда Зло погонится за злом, притянутая им, как пустота пустотой, но никогда его не догонит и так и будет гнаться вечность и никогда догнать не сможет.
— Самая глупая из нас всего-то навсего нашла способ, как вселенную спасти, — насмешливо сказала Лилит. — Но в твоей глупости я многое поняла. Я поняла зачем картина — чтоб было Злу за чем погнаться, я бы сказала, что будет такое развлеченье у него. Зачем кристалл, я тоже поняла, беря энергию из космоса, он будет двигать капсулу с картиной, за которой Зло гнаться будет и так же тот кристалл не позволит капсуле не удалиться от Зла ни даст Злу приблизиться к картине. Это все просто и понятно. Но не понятно мне, зачем тебе кошка с зелеными ушами?
— Картина сама по себе не притянет Зло, — стала рассказывать Александра, — Оно его не будет видеть. Значит, кто-то должен быть в капсуле с картиной, кто сможет те чувства, которые есть на картине, то зло, которое на ней, передавать своими чувствами Абсолютному Злу. Тогда только оно будет преследовать картину.
— Ты жалеешь брата, — понял Азазель. — Ты хочешь в кошку вселить кого-то, кто его заменит.
— Да, — согласилась Александра. — мне жаль его. Я его всегда любила, ведь он мой старший брат. Путь слабый и безвольный. Но он талантливый, он гениальный, поэтому такой слабый. Всю свою силу он отдает искусству.
— Но ты уверена, что если кошку усыпить, то Черный Шар уснет с ней вместе? — спросил Азазель. — Не слишком ли это просто.
— Я уверена в обратном, — сказала с хитрой усмешкой Александра. — Кошка уснет, а Черный Шар останется таким, как был. Я это поняла, еще тогда, в переговорах с человеком в тюрбане. Он притворился спящим. И притворился именно для того, чтобы я решилась доставить кого-то в зеленой шляпе и пальто туда, где Игорь рисует ту картину. Но кошка лучше, с ней меньше хлопот.
— Но зачем Черный Шар хочет оказаться рядом с картиной? — спросила Лилит. — Если им это нужно, то не просто так. Не будет ли нам от этого хуже?
— Нет. Черный Шар, который в кошке, сделает картину реальным злом. Усилит ее воздействие в сотни, в тысячи раз. И, значит, Абсолютное Зло, соединившись с картиной увеличит свои силы в миллионы раз, а может в миллиарды. Но для нас это тоже выгодно. Картина не будет уступать злу в своей силе. Они будут одинаково притягивать друг друга.
— И тогда, — сказал задумчиво Азазель, — они станут огромным Ничто. Огромным Злом, которого не существует.

*   *   *
    Догадка Александры оказалась верной. Когда кошку с зелеными ушами нашли и усыпили, она уснула так, что казалась мертвой и даже чуточку окоченела. Черный Шар, который находился в ней, так в ней и остался.

Глава 19

Усадьба Никадимова

   Страх беспросветный. Даже маленького лучика надежды нет в этом страхе. Страх переходящий в ужас. И в такие моменты нет возможности работать, делать то, что просила сделать умершая сестра. И неотвязная мысль о смерти. О самоубийстве.
    Нет, Игорь не совсем один. С ним Философ. Чертенок-домовой.
    Были моменты, когда ужас Игоря становился невыносим и от безумия отделяла такая тонкая преграда, что чувствовал, сейчас она порвется. Философ тогда лишал сознания его. Фонарик Философа мог такое делать. Он вводил Игоря в кому и в воображенье рисовал радостные счастливые картины детства. И так художник отдыхал. Но скоро снова приходил в себя. На отдых времени не было.
    А вокруг чудовища. Они уже не призраки. Кажется в них есть плоть. И даже прикасаются, трогают спину, плечи. Но в лицо боятся заглянуть, боятся помешать. Но смотрят с наслаждением на картину. Но и чудовища уже не кажутся страшными, в сравнении с тем, что появляется на холсте.
    Чудовищ, которые окружают Игоря, Философ не боится и отгоняет. Иногда словами, иногда толкает, а иногда включает свой фонарик, когда особенно наглые касаются спины и плеч Игоря. Фонарика чудовища боятся. Он может их превратить в ничто. Так объяснил Философ. Но вот откуда они взялись эти чудовища здесь, Философ понять не мог.
    Но сам Философ на картину Игоря не смотрит. Вначале посматривал изредка, но потом перестал, не хватало смелости смотреть на холст, где постепенно все сильней отчетливее проявлялось Зло. Не простое, Абсолютное Зло. Картина так и называлась.
    Но Игорь, когда снова брался за работу, как будто забывал все, обо всем. И если не смотреть на то, что он изображает на холсте, то кажется нет счастья большего для Игоря, чем рисовать.
    И в этот раз картина была намного больше, во много раз, чем тогда, давно, чем та, которую он сжег. Картина в полстены. И уже иное было на картине. Не что-то страшное надвигается из космоса, как в прошлый раз, а страшное уже пришло и здесь оно. Если на картину посмотреть вблизи, то кажется на ней отдельные мазки. Но если отойти, увидеть картину целиком, то тоже не найдешь ни фигур и ни деревьев, ничего. Но очертания и формы казалось бы без смысла, без сюжета рожают в подсознанье образы. Вначале чувствуется страх безотчетный беспричинный. Постепенно появляется такое чувство, как будто ты в болотной топи, уже в трясину погрузился и голову подняв, можешь сделать последний глоток воздуха, который войдет в тебя вместе с болотной жижей, потом еще мгновенье и не останется от человека на поверхности следа, но человек еще живой и шевелит руками и ногами внутри трясины. Или тебя похоронили заживо. И темнота и мрак могилы, в которой не пошевелиться и из которой знаешь, уже не выбраться. Ужас безысходности картина передавала так достоверно и реально, что человек, взглянувший на нее, начал бы тут же от страха задыхаться. И задохнулся бы, если взглянул и посмотреть решился бы хоть несколько минут. Или решился разума от ужаса, настолько в картине сильно передавалась безысходность и реальность, которая страшнее смерти.
    Усадьба бывшего купца Никадимова, а позже помещика Никадимова отгорожена от всего мира. Сейчас и хозяин, тот, кому принадлежит усадьба, не сможет ее найти. Невидимый ни для кого, даже для призраков купол накрыл ее. А для людей исчезло место, где была усадьба. Как будто сжался клочок земли, деревья, стоявшие вокруг забора, теперь стояли рядом.
    А боль в груди Игоря и страх все усиливались. Философ это видел.
— Философ, я скоро не смогу продолжать работать. В этой усадьбе как будто страх и зло всего мира собралось.
— Так оно и есть, — ответил Философ. — Или почти так. Но надо закончить картину, господин. Или весь мир исчезнет.
— А дальше что? — спрашивал Игорь.
    Философ не отвечал. Обманывать он не хотел, а сказать, что дальше будет, не мог. А будет хуже. Игорь один со своей картиной, а может и не один, а в сопровождении всех монстров, которые окружают его, отправится в вечное путешествие. И только одиночество и страх. Навсегда. Навечно.
    Философу жалко было брата Азазель. Жалко так сильно, что он заплакал бы, если мог. И как-то мелькнула мысль у него, что может быть он пожертвует собой и вместо Игоря отправится с картиной в вечное одиночество и вечный ужас. Но не хватило воли Философу додумать эту мысль, страшнее того, что ждет брата Азазель, он не мог представить.
    Но кто подсказывал сюжет картины Игорю? Кто говорит, какой она должна быть. Он где-то рядом. Но странно, Философ его не видит. И как он оказался здесь, на Земле, Философ не знает? Игорь не знает тоже. Он только чувствует, как будто подсказывает, внушает ему кто-то, детали картины. И скоро картина будет закончена.

*   *   *
    В полночь северо-западный ветер принес тяжелые тучи. С грохотом грома, полыханием молний тучи упали на землю дождем.
    Гроза с детства нравилась Александре. Немного всегда боялась ее, но страх был приятным — как ночью в лесу или по горной реке на резиновой лодке.
    Молния с шипящим свистом ударила в землю во дворе дома купца Никадимова. Все осветилось ярче, чем солнечным днем. От грохота грома дом задрожал так, что повылетали стекла. Когда через две секунды темнота наступила снова, на том месте, куда ударила молния появился силуэт в серебристом плаще.
    Азазель сбросил с головы капюшон и подставила лицо под струи дождя. Потом закинула руки за голову и тыльной стороной ладней вытащила из-под плаща свои густые длинные волосы. Снова сверкнула молния, но теперь она протянулась над ней, от одной тучи к другой. В этой вспышке Азазель прочитала посланье написанное подругой: "Удача и сила — твои".
    Поднявшись по ступеням, Александра толкнула входную дверь дома. Она оказалась закрытой.
— Не ждать же когда откроет дверь приказчик Шанин, тогда здесь вечно стоять придется.
    Александра сказала это и ладонью ударила в дверь. Обе створки распахнулись. Александра вошла.
    В разные стороны метнулись тени, попрятались. Но Азазель успела заметить, не это не призраки, которые здесь прежде были, а какие-то монстры. И выглядят странно, смесь хищных динозавров и спрутов. А те наблюдали за ней. Одни высовывали свои головы из-за углов и чуть приоткрытых дверей, другие просто просунули морды сквозь стены.
    Подобного Азазель не ожила увидеть. Ей это не понравилось. Не обращая внимания на любопытные рожи, Азазель быстро пошла по лестнице вверх.
    Комната без дверей и окон — большая кладовая так же была закрыта на ключ. Азазель это удивило. Зачем закрывать? Люди сюда не войдут по простой причине, эта усадьба для них перестала существовать. А те чудовища, которые спрятались и выжидают, чтобы понять, насколько опасно для них появившееся в доме существо, то есть, она, Азазель, так этим двери не нужны.
    Но догадалась, видимо, Игорь, хоть и знает, что не укроется от окружавших его непонятных тварей, но хочет создать хоть иллюзию, что отгородился от них.
    Дверь, перед которой стояла Александра, сама вдруг открылась.
— Синьорина Александра, госпожа Азазель, — Философ, это он открыл дверь, не мог скрыть радость, да и не хотел. — Я так и думал, как только началась гроза, что это вы вернулись.
    Александра вошла в большое помещение без окон.
    Игорь не сразу увидел Александру. Еще с минуту после ее появления, он что-то подправлял на картине, сосредоточенно, и даже, как показалось Александре, вдохновенно.
    Александра подумала со страхом, не сошел ли Игорь с ума. Еще недавно она бы этому даже порадовалась, но не сейчас, когда она нашла способ спасти его, не отправлять навечно в никуда и вечно мучиться от одиночества и ужаса.
    Но вместе с этим она успела рассмотреть картину. Страшнее она не видела на свете ничего. У Александры не хватило сил выдержать, рассмотреть картину внимательно, она отвела взгляд.
    Наконец Игорь обернулся. Увидел Александру, отложил мольберт и быстро подошел к сестре. Остановился в шаге от нее. Взгляд его показался Александре странным. Растерянным, испуганным и раздраженным. Но Александра стразу поняла, это картина так влияет на него.
    "Все скоро кончится, — подумала она. — Конечно, бесследно для Игоря не пройдет. Но можно будет сделать, что он забудет все, как сделали когда-то для нее, чтобы она забыла, что ее живой сожгли".
— У меня все готово, — сказала Александра. — Как только ты закончишь картину...
— Ты откроешь купол, который отгораживает нас от всего, что существует и Абсолютное Зло придет сюда?
— Долго еще? — спросила Александра, не отвечая на вопрос брата. — Когда ты ее закончишь?
— Она готова. Но я не могу добиться одного. Мне не хватает краски. Основной. Которая сделает картину настолько реальной, что живой не отличишь.
— И даже Зло не отличит картину от самого себя? — спросила Александра.
— Да. Никто не отличит. Хоть это все же будет и картина.
— Что за краска? — спросила Азазель.
— Черная. Настолько черная, что глазам на нее стало бы больно смотреть. Но я же говорил тебе. Ты нашла, принесла, что я просил.
— Что это за твари, которые заполнили весь дом? — спросила Александра, переведя разговор пока что на другое.
— Я не знаю, — ответил Игорь. — Они откуда-то вдруг появляться стали. Они имен пугают.
— А твоя картина?
— Что картина? — не понял Игорь.
— Она страшнее всех этих тварей вместе взятых.
— Я не смотрю на нее. Когда пишу, я стараюсь смотреть только на ту деталь, которую рисую.
    Тут в разговор вмешался Философ.
— Могу предположить, — заговорил он, — что этих тварей создает приказчик Шанин. Но тут сомнение у меня. Его воображенье. Что безобразные, это ладно, тут любой такого безобразия навыдумывать сумеет, что удивляться нечему. Но эти твари настолько реальны... Они способны трогать. Приходится их отгонять, отталкивать и, извиняюсь, синьорина, пинками поддавать им, чтоб под ноги не лезли. Вот я и сомневаюсь, способен ли приказчик Шанин с его воображеньем курицы, создать почти живую тварь. Но больше некому.
— Здесь только трое вас? — спросила Азазель. — Ты, Философ, приказчик Шанин в подвале и ты, Игорек?
    За Игоря, к которому обратилась Азазель, ответил Философ.
— Точно. Больше никого.
— А как ты думаешь, Философ, какая единственная мысль тревожит Шанина и не дает ему покоя и мучает его? — спросила Философа Азазель.
— Думаю, мысль о золоте, — ответил Философ и добавил. — Да тут и думать нечего, он кроме золота и думать ни о чем не может.
— Вот именно, Философ. Ты сам все и сказал. Ну, хорошо. В итоге не это важно, кто этих тварей создает. — И Азазель обратилась к Игорю. — Игорек, почему ты взял такое большое полотно? Зачем такая огромная картина? Была бы меньше, ты уже закончил бы ее.
— Не знаю, так получилось, такой был холст, — ответил Игорь.
— Игорь, если достану краску, которая нужна, сколько потребуется времени, чтобы картина была закончена совсем, полностью? — спросила Азазель.
— Хватит пяти минут, всего два-три мазка.
— Философ, приведи из подвала приказчика Шанина, — распорядилась Азазель.
    Философ сразу убежал.
— Игорь, скажи, — посмотрела на брата Александра. — Ведь та картина, которую ты сжег была не так сильно написана?
— Да. Она была слабее.
— И размеры картины все же не случайны?
— Не знаю, я об этом не думал.
— А я подумала. И знаешь, почему так получилось?
— Не знаю.
— Мне кажется, — сказала Азазель, — сейчас Зло рядом поэтому картина больше и в ней сильнее проявляется то зло, которое ты видишь в своем воображенье, потому что оно ближе, рядом совсем.
— Но здесь под этим куполом я его не вижу.
— Да, ты его не видишь.
    Немного помолчав, Азазель заговорила серьезнее, чем прежде.
— Игорек, должна тебе сказать, что я встречалась с Черным Шаром. Ты знаешь что это?
— Да, знаю, — ответил Игорь. — Не помню откуда, но знаю.
— Сейчас я дам тебе то, что ты просил.
    Азазель достала из-под плаща небольшую сумку, раскрыла ее и, перевернув вверх дном, вытряхнула из сумки кошку с зелеными ушами. Она казалась мертвой.
    Игорь смотрел на это и, кажется, был очень удивлен.
    Но тут из спящей кошки выскочил Черный Шар. Он был небольшой совсем, поменьше грецкого ореха. Черный Шар, полетев по дуге упал на палитру и медленно растекся, став жидким, превратился в краску.
— Я не ошиблась, — сказала Азазель, — человек в тюрбане обманул меня и только притворился спящим.
— Какой человек? — спросил Игорь, но было видно, спросил он просто так, машинально.
    Он бросился к палитре, схватил ее и кисть и принялся заканчивать картину.
— Такая краска была нужна? — спросил Азазель, хоть не сомневалась в ответе.
— Да, именно такая, — пробормотал Игорь, нанося мазки на полотно.
— А пока послушай, что расскажу. Ты способен слушать?
— Да. Я слушаю тебя.
— Я встретилась в Египте с одним человеком. Он пригласил меня в гости. Мы с ним долго говорили. Не стану рассказывать подробностей. Главное скажу. Он предложил мне стать частью Абсолютного Зла. Нет, не правильно. Не частью, а тем, кто правит Абсолютным Злом. Не я должна стать им, а Зло должно стать мною. И это значит, я буду основой Абсолютного Зла.
— Тебе такое предложили? — Игорь в последний раз провел кистью по картине, оценивающе посмотрел на свою работу, которой перестал бояться и уже после этого взглянул на сестру.
    Но в глазах сестры он не увидел выражения, каким обычно Александра смотрела на него. Сейчас перед ним была Азазель. Но Игорь этого не понимал, он только удивился, как изменилась его сестра. Это был она и не она.
— Да, мне это предложили, — сказала Азазель.
— И что? Ты согласилась?
— Да. И за это я обещала достать кристалл, который поможет Злу быть где угодно, войти в любое измеренье. А проще говоря, всем завладеть. А это значит, всем завладею я. Не смотри так удивленно на меня, заканчивай картину.
— И ты достала кристалл? — спросил Игорь.
— Вот он.
    Азазель показала лежавших на ладони прозрачный камень, искривший разноцветными лучами.
    Игорь непроизвольно протянул руку к сверкавшему камню.
    Но в это время в комнату вошел Философ, который тащил за собой упиравшегося призрака приказчика Шанина.
— Он не хочет уходит даже от медяков, которые ему подсунули вместо золота, — сообщил Философ. — Не золото, так хоть медяки ему перебирать. Мучение, но даже от него не может оторваться.
— Сейчас мы его вылечим и он про золото забудет. А ты, Философ, пока кошку разбуди.
    Философ направил на кошку свой фонарик, она тут же вскочила, но глядела на всех безумными глазами. Но удивительным было еще то, что уши кошки перестали быть зелеными.
— Все, — сказала Азазель, отходя от призрака Шанина. — Теперь плоть кошки с ним соединим.
— Она же старая уже, — заныл призрак Шанина.
— Это не имеет значения. Для тебя больше времени не будет существовать.
— Философ, пусть призрак этого приказчика станет теперь кошкой, — распорядилась Азазель
— Я этого не умею, — растерялся Философ. — И даже если бы умел, на это должно быть разрешенье свыше.
— Уже умеешь, я дала тебе эту способность. И я даю тебе разрешение на это, — сказала Азазель.
— Это другое дело, — почти весело сказал Философ.
    Он стал торопливо засовывать призрак Шанина в кошачью плоть. Когда с он с этим справился, у кошки сразу изменились глаза, они смотрели уже не безумно, а с вороватой хитростью.
— Ну вот, теперь все в порядке, — сказала Азазель.
— Что происходит? — спросил у Азазель Игорь. — Объясни.
— Я очень мучилась и все думала, как сделать так, чтобы не ты отправился с картиной. И вот нашла способ. Послать другого, кто достоин наказанья на вечные мученья. И вместо тебя отправить с картиной приказчика Шанина. Пусть в теле кошки, это не важно.
— Но только что ты мне сказала, что ты соединишься со Злом и будешь вместе с ним завоевывать миры.
— Губить миры, — поправила Азазель.
— Это одно и то же, — торопливо сказал Игорь. — Теперь у нас с тобой все есть для этого. Картина, я ее закончил и кристалл, он у тебя.
— У нас? — перестроила Азазель.
— Да, у нас. И никого не надо посылать вместо меня. Теперь ты понимаешь?
— Игорь, — посмотрела на брата Александра и было видно, что ей все же жаль его, — значит, никто тебе не подсказывал, какую нужно написать картину, и как ее писать, и все детали, и все, все, все. Ты сам это знал и видел.
— Конечно. Неужели ты еще не поняла? И все чудовища, которые здесь ты видишь, это случайные образы, которые недостаточно сильны, чтобы войти в картину и я их отбрасывал. Но теперь мы вместе?
    Игорь внимательно смотрел на Александру.
— Вместе, — ответила она. — Но докажи, что это так, что все, что ты сказал это правда, а не фантазия больного воображения. Докажи, что ты не сошел с ума, пока писал картину.
— Мне нетрудно доказать, — сразу согласился Игорь. — Но ты не представляешь, Саша, как я счастлив, а скоро стану сильным, как никто.
— Докажи, — повторила Азазель.
— Смотри.
    Игорь снял рубаху и поднял вверх левую руку. Под мышкой в самой глубине, слегка прикрытая клочком волос, напоминающая формой осьминога там выделялась родинка, она была ярко-зеленого цвета.
— Но я же помню, — сказала удивленно Александра, — я видела ее. Давно, я маленькой была, ты надевал рубашку или свитер. Я еще спросила, что это у тебя за болячка подмышкой. Но я помню, эта родинка была темная.
— Мама не хотела чтобы кто-то знал. Она боялась, что надо мной смеяться станут, приставать, чтоб показал, поэтому она ее закрашивала йодом. Потом я сам стал закрашивать ее, мне тоже казалось стыдным, что кто-то увидит такую ярко-зеленую родинку.
— Даже я или отец?
— Да, я очень ее стеснялся.
— Но когда ты был наркоманом? Как тогда? Ты не забывал?
— Я никогда не был наркоманом. Я так научился притворяться, что умел даже зрачки сужать, но это не сложно, умел пульс замедлять.
— Ты притворялся столько лет? А как же те призраки-наркоманы, которые окружали тебя? — спросила Азазель, но тут же догадалась. — Да, правильно, твое воображенье всегда было настолько сильным. Даже сейчас тебя окружают эти монстры, которые уже не призраки, а почти из плоти, но без мозгов нервов и крови. Их поведением ты управляешь.
— Мне так хотелось, чтоб скорей оно пришло, что я не мог ничем заниматься, ничего делать, а только ждал и ждал.
— Когда появится то Зло, которое ты нарисовал?
— Которое я вызывал. А может быть создал. Этого я не знаю. Я только об одном жалел, что из-за того, что притворялся наркоманом, позволил тебе с собой покончить.
— Был наркоманом или не был, все равно тебя не было дома. Как ты мо мне не позволить?
— Я был дома. На кухне. А когда вернулся в комнату, только приоткрыл дверь, увидел, что ты делаешь, сразу ушел. Вернулся минут через пятнадцать.
— Ты позволил мне убить себя?
— Саша, поверь, мне было очень жалко тебя. Но если бы я стал отговаривать, стал запрещать тебе, то сразу было бы понятно, что я не наркоман. Мне, правда, было тебя очень жалко. Но видишь, все к лучшему. Теперь ты со мной.
— С тобой или со Злом?
— Оно не Зло. Оно это Оно. Когда нет ничего и только Оно одно, разве можно разделить на зло и добро, хорошее и плохое? Представь, что во всем мире один единственный человек. Как про него сказать, хороший он или плохой, добрый или злой если никого нет больше? Оно и я и ты, мы будем вместе, одним целым. Ты ведь сказала, что согласилась. Ты согласилась?
— Да, я так сказала, что согласилась.
— Тогда, чтоб доказать, что мы с тобой вместе, навсегда, дай мне кристалл.
— Возьми, — сказала Азазель и протянула Игорю раскрытую ладонь, на которой лежал сверкающий камень.
    Игорь схватил камень и сжал его в кулаке.
— Теперь все мое, — сказал он таким голосом, как будто победил весь мир, все миры.
— Ты дописал картину? — спросила Азазель.
— Да, она готова. Теперь открой купол и мы наконец станем править всем, что было есть и будет.
— Кристалл откроет купол, — сказала Азазель. — А я ухожу.
— Ты не уйдешь, ты, Александра, ты моя сестра останешься со мной, — приказал Игорь Александре.
— Я не сестра уже тебе. И для тебя не Александра. Для тебя я Азазель.
— Пусть Азазель, но подчиняться будешь мне.
— Едва ли, — покачала головой Азазель.
— Кристалл у меня. Забыла?
— Я так надеялась, — заговорила Азазель печально, — что ошибалась. Даже кошку принесла, которая вместо тебя должна была отправиться. Она пригодилась, кошка. В ней было то, что нужно тебе. Но и мне тоже это было нужно, чтобы закончил ты картину. И ты закончил. Но кошка не вместо тебя отправится в никуда, а вместе с тобой. Хотя не думаю, что она не будет большим развлеченьем для тебя. А что касается кристалла... Не моя судьба решалась, а судьба всего. Я обязана была быть осторожной и не верить даже собственным глазам и чувствам, поэтому взяла с собой не только кристалл, а еще простой алмаз. Его ты и держишь в руке. А кристалл... Вот он.
    Азазель показала другой камень, который не сверкал так ярко, как первый, хотя был прозрачнее, почти не видим на ладони Азазель.
    Азазель сжала в ладони кристалл, подняла руку и снова разжала пальцы. Кристалл повис в пространстве.
    Игорь бросился к нему. Но в шаге наткнулся на невидимую преграду. Он начал бить кулаками по этой преграде, не дававшей ему схватить кристалл.
— Не стоит и пытаться, — сказала Азазель. — Есть вещи, которые нельзя вернуть. Так и этот кристалл, он никогда и ни к кому не вернется. Нет в мире ничего, что бы могло разрушить вечность, а именно она кристалл и окружает. Никто и никогда не сможет прикоснуться к этому кристаллу с того мгновенья, как я выпустила его из руки. Для него не существует ни прошлого ни будущего ни настоящего. Как и для тебя и для твоего Абсолютного Зла. Вы связаны навеки и одновременно вас не существует. Купол превратится в капсулу. В отличии от купола она будет пропускать твои желания и чувства. В ней навечно поселишься ты, кошка с душой приказчика Шанина, твоя картина и твои монстры, которые не понадобились для картины. А Зло, которое ты ждал всю жизнь прикидываясь наркоманом, оно тоже всегда будет рядом. Как уже сказала, вы связаны навеки. Оно будет догонять тебя и никогда не догонит. И остановиться, чтоб не догонять не сможет тоже никогда. Так вы все вместе и будете лететь в пространстве. Или стоять на месте. Это одно и то же, раз вы не приблизитесь друг к другу и не удалитесь друг от друга на расстояние настолько малое, которого даже не существует. Кристалл об этом позаботиться. Все. Философ, мы уходим.
    Игорь бросился к Азазель.
— Ты не уйдешь, — крикнул он.
    Азазель подняла руку, как бы защищаясь ладонью от бывшего брата. Тот замер, как замирает на экране человек, когда остановили фильм, нажав на кнопку пульта.
    Философ и Азазель вышли из комнаты. Потом из дома, за ворота ограды.
    Когда, отойдя на несколько шагов, они обернулись, на том месте, где была усадьба ничего не стало, даже клочка земли. Деревья, росшие вокруг забора плотно сблизились.
    В это мгновенье от Земли отъединилась капсула и в миг исчезла. Несколько секунд слышался звук, словно тысячи людей кричат от ужаса, падая в пропасть.
    Пространство невдалеке от них, там, где плотно росли деревья, вдруг разрослось, как круг на воде от брошенного камня, деревья снова отдались друг от друга, дав место вновь появившейся усадьбе, обнесенной забором.
— Все, — сказал Философ.
— Нет, — сказала Азазель. — Главное впереди. И главное сейчас наступит. И если я ошиблась в своих предположениях и догадках, исчезнет все.
    Едва успела Азазель это сказать, как Землю накрыла темнота. Нельзя увидеть было собственную руку, свой палец, хоть им до дотронься до ресницы.
    Время исчезло. Наступила вечность.
— Ты ошиблась, — раздался испуганный голос Философа и второе слово Азазель не расслышала до конца, Философ отдалился в никуда, успев сказать всего два слова.
— Ну уходи же, уходи, — вдруг закричала Азазель на темноту, как маленькая испуганная девочка.
    И словно тьма послушалась ее. Она рассеялась мгновенно. И полная луна все осветила ярким светом, который на траве четко обозначил тени деревьев, усадьбы, Философа, который стоял рядом с Азазель.
    Не стало никакого света. Все люди на Земле, те, кто не спал и видел как наступила темнота испытал страх, какой никто и никогда не испытал еще.
    Но только темнота исчезла, все тут же про нее забыли, она из памяти людей исчезла, как сон при звонке будильника. И если кто-то на часы смотрел, то стрелка ни на секунду не сдвинулась, пока над миром пролетала темнота, которая была Абсолютным Злом и которая неизвестно где скрывалась.
— Но теперь-то все? — спросил Философ осторожно. — Теперь их нет?
— Все, — сказала Азазель. — Теперь они и есть и нет их. Ни для кого их нет и для них нет никого, кроме самих себя. Они попали в измеренье, которое существует только теоретически.
— В одномерный мир? — догадался Философ.
— Философ, — засмеялась Азазель, — я давно заметила, что ты умен не по годам.
— Годы в какую сторону считать, — поинтересовался Философ, — в меньшую или большую?
— В какую тебе нравится, — ответила Азазель.
— Тогда все равно, потому что я таким и появился, какой есть сейчас. А значит, всегда таким же умным был.

Глава 20

(лет через тридцать)

Мать

    Снег почернел и раскис. По дорогам текли мутные ручьи, на ночь они замерзали, покрывались тонким ледком, но к полудню, снова тихо журча, начинали тускло искриться, неся на себе обрывки бумаги, окурки и другой мусор.
    Дни становились длиннее, а ночи короче. Была весна, было то самое время, когда люди больше всего страдают от авитаминоза и аллергии, шизофрении и любви.
    Разноцветные коты бегали во дворах по мокрой земле и брезгливо встряхивали лапками, когда, обходя лужи и не растаявшие сугробы, наступали на воду. А по ночам коты страстно выли, объясняясь кошкам в любви. Конечно врали, но кошки, как и женщины, делали вид, что верят.
    Был день, на небе не было ни облачка и солнце сильно припекало.
    На скамеечке сидела пожилая женщина. Нет, правильнее сказать, старуха. Лет восемьдесят ей было на первый взгляд. Да и на второй тоже. На самом деле ей было семьдесят. Но это мало что меняло. Вот между девочкой десятилетней и девушкой лет двадцати, огромная разница. Но двадцать лет и тридцать, по сути, почти никакой разницы нет для девушек. Сорок и пятьдесят, разница гораздо большая. Впрочем, для кого как.
    В пятьдесят и в пятьдесят один эта женщина выглядела также на десять лет моложе. А вот уже в пятьдесят два года, меньше шестидесяти лет ей никто не дал бы.
    Дочь этой женщины покончила с собой, когда ей, этой женщине был сорок один год. А еще через год, сын уехал за город на этюды и исчез.
    Но не это так сильно повлияло на нее. Когда дочь покончила с собой, женщина едва заметила случившееся, семья ее тогда не интересовала. Когда через год после этого сын пропал, она лишь через пару месяцев стала задумываться, где он, почему так долго не появляется дома. Она в это время была сильно влюблена. Впервые в своей жизни. И влюблена — кто бы поверил? — в мужа. До этого кроме себя она не любила никого, ну, разве что, любовников своих и то не больше двух-трех часов в день. На следующий день она любила уже следующего любовника.
    И вдруг влюбилась в мужа, с которым прожила больше двадцати лет и никогда как мужа всерьез не принимала. И даже оба ее ребенка были не от мужа, хоть родились уже в замужестве за этим самым мужем.
    А когда женщине был пятьдесят один год муж умер. И за год она состарилась на двадцать лет.
    Старая женщина сидела на лавочке и думала о том, когда она умрет, увидит ли она там своего мужа, которого все еще любила, правда, чуть теплой старческой любовью или там ничего нет и этого "там" вообще не существует.
— Вы встретитесь, — услышала вдруг женщина молодой голос.
    Она повернула голову и посмотрела на того, кто это сказал. Рядом сидела девушка, ей было чуть больше двадцати лет. Лицо знакомое. Но женщина почему-то не могла вспомнить, где видела она эту девушку, хоть память у нее была все еще хорошей и в старческий маразм она еще не думала впадать.
— Я что, разговаривала сама с собой? — спросила пожилая женщина.
— Нет, — улыбнулась девушка. — Просто я слышала, о чем ты думаешь.
— Мы знакомы? — спросила женщина.
— Ты меня не узнала? — в ответ спросила девушка. — Хотя, конечно, тридцать лет прошло с тех пор, как я умерла.
— Александра, Саша, — вспомнила наконец женщина.
— Да, мама, это я, — ответила Александра.
— Да, это ты, — кивнула головой Надежда Васильевна. — А значит я уже немного не в своем уме.
— Нет, с тобой все в порядке, — успокоила Александра свою маму. — И я бы не стала тебя беспокоить, но, понимаешь, сегодня ночью твое тело перестанет дышать и двигаться.
— Другими словами, я умру?
— Да, — сказала Александра. — Я бы не стала говорить, но знаю, ты ждешь этого и надеешься, что встретишься с отцом, который, в общем-то, не очень мне отец, вот и пришла порадовать тебя скорой вашей встречей. К тому же, там, куда ты попадешь, я с тобой не встречусь. Нет, я могла бы навещать вас с отцом, но в этом не будет смысла.
— И ты пришла проститься? — спросила Надежда Васильевна.
— Можно сказать и так.
— Ты та, кого называют ангелом смерти?
— Нет, что ты, — засмеялась Александра. — Я бы от тоски и скуки умерла, если бы меня назначили на эту должность.
— А там все известно, кто чей сын, кто чей отец? — спросила Надежда Васильевна.
— Конечно. Но не расстраивайся, отец не станет ревновать там. Он ждет тебя.
— Ты знаешь, что он не твой отец и все же называешь его своим отцом?
— Как говорят, отец не тот, кто родил, а тот, кто воспитал. Хотя, — Александра задумалась на секунду, — к моему случаю и к случаю Игоря это не совсем подходит.
— Почему? — спросила Надежда Васильевна.
— Мне тоже это очень интересно, — сказала Александра, — почему именно тебя выбрал быть матерью своего сына отец Игоря. И почему так же и мой биологический отец тоже выбрал тебя мне в матери.
— А что тут странного, — удивилась вопросу Александры Надежда Васильевна. — Так получилось, вот и все.
— У большинства людей, да, так получается, потому что так получилось. Но в нашем случае не все так просто. Впрочем, про себя я кое что знаю. А вот об Игоре... И кстати, ты не знаешь, но и мой и Игоря отцы умирали буквально в течении недели, после того, как ты беременела нами. Мой отец сыграл в русскую рулетку с человеком, которого он же и оскорбил. Но он, мой биологический отец, знал, что делал. А вот отец Игоря попал в аварию, он на машине врезался в бензовоз, а точнее, бензовоз врезался в него. Ни от водителя бензовоза ни от отца Игоря не осталось ничего, кроме обугленных костей. И что странно, так и не узнали, кто сидел за рулем бензовоза. Но еще более странное, даже я этого не знаю. Но я хотела спросить, что говорил тебе отец Игоря? Каким тебе он показался?
— Никаким. Мы познакомились в ресторане, пока дошли до гостиницы, где он жил, болтали ни чем, так, всякий вздор. А утором, когда меня разбудила горничная, его уже не было, он уехал. Вот все, что я о нем знаю.
    Надежда Васильевна замолчала. Александра тоже ничего не говорила. Так они и сидели некоторое время молча.
    Александра поднялась с лавочки.
— Я расстроила тебя. Извини, — в голосе ее было искреннее сожаление. — Я не хотела об этом говорить, так получилось.
— А Игорь?..
— Я не знаю где он, — ответила Александра честно. — Все, мама, прощай, я ухожу.
— Саша, — позвала уже собравшуюся уйти Александру Надежда Васильевна.
    Она без труда поднялась с лавочки, было даже странно, что такая на вид старая женщина так легко движется.
— Саша, — повторила Надежда Васильевна, — я знаю, я была плохой матерью. И, если уж представился такой случай, то хочу сказать, я была плохой матерью, прости меня.
— Все хорошо, — улыбнулась Александра, — прощай.
    Она пошла от лавочки, где стояла и смотрела ей вслед ее мать. А Александра сказала мысленно: "Ты не была плохой матерью. Ты не была никакой матерью". И тут только Александра поняла, нашла ответ на вопрос, который мучил ее — почему и ее Игоря их отцы выбрали, тогда еще Надю, им в матери. Они знали, что Надежда не будет никакой матерью. А именно это им и нужно было. Вот почему.
    Наконец-то, Александра успокоилась, освободившись от тяжести, которая была в ней постоянно, до этой самой минуты. Она сразу стала веселой.
    Ответ на другой вопрос, более сложный, нашел ее прадед Азазель.
— Я лишь могу предположить, — сказал он, но предположение его было самым реальным. — Когда решили Землю освободить от бездуховных тварей динозавров и заселить ее людьми, направили на Землю астероид, пролетавший мимо. На нем, возможно, была молекула, частица Зла, ведь неизвестно откуда он прилетел и сколько миллионов световых лет добирался до Земли. Случайность, но рассчитанная, так как подобных астероидов с вирусом зла могло разбросано быть миллиарды. Затем дождаться нужно было миллионы лет, чтобы родился тот, кто сможет из молекулы создать картину, которая притянет Абсолютное Зло туда, где есть такое место, чтобы из мира трех измерений пробраться можно было в миры другие.

Антон

    Антон. Он снова был Антон. Ему было тридцать лет, у него было двое детей и толстая и скучная жена. Но он доволен был и женой и детьми. Правда, жена его вечно всем была недовольна, но он легко сносил и нудное ворчанье и невкусные завтраки и ужины, а по выходными и обеды, и неуют, который был в доме.
    Работал Антон инженером на автозаводе. К работе относился как к необходимости, но честно выполнял, что должен был выполнять. Не воровал, взяток не брал, в чужие дела не лез. По воскресеньям ходил в церковь.
    Был поздний вечер. Антон задержался на работе. Сейчас он возвращался на своих "Жигулях" домой. В переулке, забитом припаркованными машинами, он увидел девушку, которая растерянно стояла у своего "Мерседеса" со спущенным колесом.
    Антон остановился.
— Вам помочь? — спросил он девушку.
— А вы как думаете? — улыбнулась она и стала объяснять. — Мне нужно ехать, я подошла, а колесо спущено. Но у меня такое подозрение, что оно уже было спущено, когда я пару часов назад припарковывалась. Машину как-то в сторону тянуло. Но тогда я не обратила внимания. Спешила.
— Запаска есть? — спросил Антон.
— Запаска, это пятое колесо? — спросила девушка. — Оно что, нужно? А я не понимала, зачем машине пятое колесо. Ведь не телега, правда? Кажется есть.
— Вот телеге-то оно как раз и не нужно, — серьезно ответил Антон.
— Как же не нужно. А если сломается? Помните у Гоголя два русских мужика обсуждают куда доедет колесо у коляски Чичикова. А вот интересно, кроме русских какие еще мужики бывают? Французских точно нет мужиков и итальянских нет, — говорила Александра, пытаясь открыть багажник. — Но знаете, у меня такое чувство, что я не первая задаюсь этим вопросом, кажется, до меня это же заинтересовало и Ахматову. А еще у меня такое чувство, что у меня сломался и багажник.
    Антон наклонился у передней дверцы "Мерседеса", нажал на кнопку и багажник открылся.
— Так просто? — удивилась Александра.
— Вы что, никогда не заглядывали в багажник своей машины?
— Нет, один раз заглядывала. Но тогда я тоже не сама его открывала. Вас как зовут?
— Антон.
— Меня Александра.
— Вам повезло, Александра. У вас все есть. И колесо, и домкрат, и ключ, — сказал Антон, вынимая из багажника запасное колесо и инструменты.
— Это не мне повезло, это вам повезло, — ответила Александра. — Если бы всего этого не было, вам пришлось бы искать и ключ и домкрат и запаску. Или вы меня бросили бы здесь, одну?
— Нет, конечно.
— А интересно, что сказала бы ваша жена, если бы пришлось все это искать?
— Откуда вы знаете, что у меня есть жена?
— Женатого мужчину сразу видно. Даже больше, сразу видно не только, что есть жена, но и какая она, эта самая жена.
— Ну и какая же у меня жена?
— Ворчливая и нудная, плохо готовит и безразлична к сексу. Да вообще, безразлична ко всему на свете. Единственное желание, чтобы муж больше зарабатывал, хотя зачем ей деньги и сама не знает.
— Почему не знает? — спросил Антон, хотя ему это интересно не было.
— Потому что она бы их только прятала по всем углам и ни на что не тратила.
— А вы на что тратили бы деньги? — спросил Антон.
— Я их не тратила бы, я их трачу. На модную красивую одежду, обувь, парикмахеров, и тому подобное. Но в основном на развлечения. Хотя, это забота мужчин, чтобы я не скучала. Но больше всего я люблю путешествовать. А вы?
— А я отдыхать и смотреть телевизор.
— И самое ужасно, — Александра посмотрела на Антона серьезно, — что вы сейчас сказали правду.
— Что в этом ужасного?
— Я представила, что я ваша жена, а вы любите отдыхать и смотреть телевизор. И я почувствовала ужас внутри себя от одиночества, тоски и скуки.
— Можете не ужасаться, вы не моя жена.
— А что будет, если вы задержитесь на несколько часов? — спросила Александра. — Ну представьте, что у меня не было той самой запаски и ключей. И вы не бросили меня. И домой вернулись бы только часа через три-четыре. Что было бы?
— Не знаю, — неуверенно ответил Антон.
— Вы что ни разу не задерживались на несколько часов? Я уж не говорю о том, чтобы вернуться только утром, от любовницы.
    Антон промолчал.
— А хотите попробовать? — спросила Александра, глядя Антону в глаза. — Нет, я не о том, чтобы провести ночь в постели. А просто, не хотите пойти куда-нибудь, где ночью весело и шумно, где музыка, танцуют, смеются и даже, может быть, дерутся. Я все равно ведь опоздала, куда спешила. И в этом виноваты вы.
— Я? — удивился Антон.
— Ну не я же? Я минут пятнадцать стояла в этом переулке и ни одной машины. Вы первый. А если вас не было так долго, значит, вы виноваты, что вас так долго не было. И не я меняла колесо, вы так долго его меняли. Вот и выходит, что виноваты вы, что я опоздала, куда спешила. Поэтому и получается, что вы мой должник и долг ваш сегодня развлекать меня.
— Вы шутите? — спросил Антон.
    Он уже поменял колесо и теперь убирал инструменты в багажник.
— Нисколько, — ответила Александра. — Ну что? Решитесь вы на глупый, но невинный поступок? Не изменяя, не греша, просто не прийти домой, один раз за всю жизнь, чтобы почувствовать себя на несколько часов свободным, беззаботным. Как уроки в школе прогулять и вместо них в зоопарк сходить.
    Странное чувство было у Антона. Чувство такое, как будто бы он эту девушку знал. Но если б только это. То что знал, а точнее видел раньше, тут ничего особенного. Она могла быть похода на кого-то, кого он видел и забыл. Или она могла быть актрисой, не очень известно, но все же он мог видеть ее и по телевизору. Да мало ли где мог ее он видеть. Мог здесь же в этом переулке, она, видимо, не первый раз приезжает сюда, а он каждый день и уезжая на работу и возвращаясь, проезжает по этому переулку.
    Но были другие чувства. И вот они казались странными. Чувство обиды, даже раздраженья, но и чувство жалости к ней. Откуда это? И еще чувство вины перед ней. В чем он мог быть виноват? Они не знакомы. Все эти чувства в нем смешались и вызывали другое, одно, но такое сильное, что он не понимал откуда, как могло такое быть.
    Антон хотел уже попрощаться и уехать. Но понял, что у него не хватает воли, чтобы расстаться с этой девушкой.
— Ну, хорошо, — сказал он, — давайте прогуляем. Вот только я не знаю, куда вас пригласить.
    Он сказал это и ему захотелось услышать в ответ ее смех и услышать, что она сейчас шутливым тоном скажет, что пошутила. Н очень этого хотел. Но Александра сказала другое.
— Пригласить куда? Вам этого знать не обязательно, потому что я знаю сотни мест, куда меня можно пригласить. Ставьте свою машину на мое место, а то больше некуда припарковаться. А потом я вас привезу обратно, сюда.
    Сначала они поехали в ресторан. Антон порадовался, что сегодня у него был день зарплаты и деньги были. И еще, что ему не придется стесняться того, как он одет. Совсем недавно он купил себе костюм, на который копил деньги полгода. После ресторана они отправились в казино. Антон не любил играть, но пару раз поставил деньги, сыграл в рулетку. И оба раза выиграл. Из казино они отправились в ночной клуб. Стриптиз Антону сразу не понравился и они уехали в другой. Там просто танцевали. У Александры в этом клубе были знакомые, которые постоянно подходили к ней. Антону приходилось знакомиться с разными людьми.
    Теперь Антон понял, почему сразу показалось ему, что он видел где-то Александру. К ним подходили кроме других и двое-трое довольно известных людей, которых он видел по телевизору. Понятно, что и Александру он тоже видел в какой-нибудь программе, а может в каком-то фильме она снималась. Но спрашивать Антон не стал. Он только удивлялся, почему она его пригласила поехать с ним и развлекаться?
    Скорее всего, решил Антон, она поссорилась со своим приятелем и пригласила первого встречного, чтобы не было тоскливо и одиноко. А первым встречным оказался он.
    Уже было светло, когда Александра привезла Антона в переулок, где он оставил свою машину.
— Ну что, прощай, — и Антон протянул Александре руку.
    Он протянул ей руку, а сам надеялся, что она скажет: "Почему прощай? до свидания. До завтра".
    Этого хотелось и в это не верилось.
— Прощай? — удивленно сказала Александра. — а разве мы больше не встретимся?
     Антону стало не по себе.
— Да, конечно, — забормотал он. — я часто здесь проезжаю, точнее, я каждый день возвращаюсь домой этим переулком. Ты тоже, наверное, здесь бываешь часто.
— Ты хочешь сказать, что может быть, возможно, мы здесь когда-нибудь случайно встретимся?
— Ну да.
— А если нам взять и встретиться не случайно? — спросила и предложила одновременно Александра.
— Не случайно? — повторил Антон. — Конечно, когда угодно, хочешь завтра?
— Ты так говоришь, как будто делаешь мне одолженье. А почему бы тебе не попросить меня о встрече?
— Ну, если честно, конечно, мне очень хотелось бы снова встретиться с тобой. Я просто не надеялся. Но если ты согласна завтра встретиться. Мы завтра сможем встретиться?
— Сейчас подумаю немного, — сказала Александра шутливо. — Завра? Ну хорошо, уговорил, завтра в девять. Здесь же.
    Две недели они уже встречались. Встречались каждый день. Но всегда в таких местах, где было много людей. А Антону хотелось остаться с Александрой вдвоем, наедине. Он долго боялся предложить это, но наконец решился.
— Ты хочешь, чтобы я пригласила тебя в гости к себе? — спросила Александра.
— А ты не хочешь пригласить меня, — понял Антон и ему стало так тоскливо, больно, таким несчастным и ненужным на этом свете он себя почувствовал.
— Хорошо, — сказала Александра. — Вот мой адрес. Я буду ждать тебя в восемь.
    Антон чуть не подпрыгнул от счастья. Но вовремя сдержался.
    На следующий день, ровно в восемь Антон позвонил в дверь квартиры Александры.
    Она открыла и пригласила его войти. Но не была сейчас такой же веселой и беззаботной как раньше.
    Но Антон этого не заметил сразу. Он протянул Александре цветы. Они прошли в комнату. И вдруг Антон, он сам от себя не ожидал этого, обнял Александру, даже не обнял, а обхватил ее, стал целовать. Он повалил ее на диван.
    Александра с большим трудом отбилась от него. Антон немного успокоился.
— Извини, — сказал он, — я сам не  знаю, что на меня нашло.
— Да нет, все нормально, — улыбнулась Александра. — Такое на всех мужчин находит время от времени. И даже скажу больше, на женщин тоже.
    И тогда Антон заговорил. Он оказался очень красноречив. Антон сказал, что не может жить без Александры, что она стала всем в его жизни, что хочет, чтобы она была с ним всегда, Он обещал, что станет достоин ее, ему только тридцать лет и он может многого добиться в жизни. Он говорил, что он сильный, что был до этого таким, какой он сейчас, потому что не видел смысла, зачем ему большее. А теперь, когда он встретил ее, он станет тем, кем она захочет его увидеть.
    Александра знала, что это не просто слова мужчины, который хочет переспать с женщиной и поэтому готов обещать золотые горы, а потом забыть все сказанное. Она знала, что Антон на многое способен.
— Я знала, что так будет, — заговорила Александра, когда Антон сказал многое из того, что хотел сказать и на минуту замолчал. — Во всяком случае, я наделась, что так будет. Я знаю, ты многого можешь добиться, но только в том случае, если я тебя стану заставлять это делать. Но я не стану. А если я не стану, то через небольшое время ты снова превратишься в такого, каким было до нашей встречи. И так же будешь работать без желанья по необходимости и так же смотреть телевизор по вечерам и все будет то же самое, что и сейчас есть у тебя в жизни. А у тебя в жизни есть жена. У тебя есть двое детей. Ты, святой, не думаешь о них.
— Почему ты назвала меня святым? Из-за того, что я хожу в церковь иногда. Что в этом плохого?
— А если я скажу, чтоб не ходил больше никогда? — спросила Александра.
— Если захочешь, клянусь и шага не ступлю в ту сторону, где церковь.
— Нет, церковь здесь ни при чем. Святым я назвала тебя так просто. Да и дети и жена здесь ни при чем. В конце концов, если бы ты большего в жизни добился, то и не живя вместе с ними мог бы дать им больше во много раз. Но главное не в этом.
— В чем главное? — спросил Антон.
— В том, что ты потом будешь жалеть.
— Никогда.
— Может, — согласилась Александра, — возможно никогда. Но прошлое никуда и никогда не девается. Его можно прокручивать сколько захочешь раз, как запись фильма. А прошлое такое, что ты уже дважды убивал свою любовь. Однажды ты сжег ее на костре. Другой раз ты заставил свою любовь покончить с собой, убить себя саму.
— О чем ты говоришь?
Александра не ответила, спросила:
— Что будет в третий раз? Скажу. Ничего. Потому что третьего раза не будет. Но главное, Антон, моя любовь прошла. Возможно потому, что я сумела накинуть на тебя петлю.
— Какую петлю? О чем ты. Или ты о том, что смогла заставить меня в тебя влюбиться.
— Я не заставляла. Ты и без этого меня любил. Но ты променял любовь на похвалы Господа, на почести, на возвышенье. Вот и оставайся с этим.
— Это, потому что ты наказан за пораженье и снова стал обычным человеком. Но немного времени пройдет, лет сорок и ты все вспомнишь и поймешь.
— Но ты счастливее других, кого наказывают за грехи, ведь ты святой, потому и наказанье тебе такое — неразделенная и вечная любовь. Это можно назвать счастьем, хоть и больно. Но ты с этим однажды справился, выжег огнем. Второй раз было еще хуже, ты обманул меня и предал и заставил себя убить.
— Я сумасшедший или ты?
    И ни Господь ни Сатана не смогут освободить тебя от счастья и от боли, у них нет права вмешиваться в личные дела, тем более, в дела любви.
    В это время у входной двери раздался звонок. Звонок был нетерпеливый раздраженный. Звонивший нажимал на кнопку звонка и отпускал, а потом нажал и стал в дверь колотить кулаком.
— Кто это? — спросил Антон.
— Твоя жена.
— Моя жена? Откуда она здесь? Зачем?
— Я ей позвонила и сказала, что ты собираешься к любовнице. И сказала адрес. Но она и сама уже стала догадываться, что у тебя кто-то есть. Хотя, если по-правде, у тебя никого нет. Ну, кроме твоей жены и детей. А зачем я это сделала? Все просто, чтобы не затягивать наш с тобой разговор. Я все тебе сказала. Я пойду открою.
    Александра пошла к входной двери. Через несколько секунд Антон услышал голос своей жены. Она вбежала в комнату, увидела его и сначала остолбенела. Но быстро пришла в себя и сразу поднялся такой визгливый крик, что у Антона заложило уши.
    В комнату вошла Александра. Жена Антона тут же переключилась на нее. Подобных оскорблений Александра в свой адрес еще не слышала никогда.
— Замолчи, — сказала Александра жестко.
    И удивительно. Казалось эту полную женщину, которая пришла спасать свою семью, свою собственность, не заставили бы замолчать и десяток не менее крикливых соседок. Но после одного лишь слова Александры жена Антона замолчала. И, кажется, сама удивлялась себе, но продолжала молчать.
— Женщины бывают очень мстительны. Ты должен это знать, — сказала Александра Антону. — Но женщина которая любила и готова была себя вся отдать, отдать свою жизнь за того, кого любила, не просто мстительны, а нет такого слова, которым можно назвать то состояние, когда их предает, кого она любила. Поверь, я еще очень мягко обошлась с тобой. Честно говоря, я даже не мстила, я просто рассказала тебе, кто ты такой. Ты это будешь знать и с этим будешь жить вечно. И даже я сделала для тебя доброе дело. Теперь твоя жена станет, наконец, ценить в тебе мужчину. Все, уходите.
— Уходите? — снова обрела дар речи жена Антона. — Так просто, поразвлеклась с чужим мужем в постели, и уходите? Нет, я разберусь во всем, что было.
— Не было ничего. Но разобраться вам, видно, хочется. Уж слишком жизнь тусклая. Только я не намерена развлекать вас. Философ, — позвала Александра.
    Из соседней комнаты, толкнув дверь лавой, вышел огромный уссурийский тигр. Он лениво стал подходить к жене Антона. Та стояла разинув рот. Потом вдруг по ноге ее потекло что-то теплое. Жена Антона обмочилась. Он страха или от стыда она визгливо вскрикнула и выскочила из квартиры.
— Я знаю, тебя не испугать и тигром. Но уходи, — сказала Александра Антону.
    Тот повернулся и медленно пошел к выходу. Александра молча проводила его. Закрывала дверь. Вернулась в комнату.
— Ну, что ты натворил? — заругалась она на Философа, который был уже в своем естественном обличье. — Я говорила, что достаточно большой собаки. Зачем только научила тебя в больших животных превращаться. Ты бы еще крокодилом сделался пятиметровым.
— А что это было бы весело. Как-нибудь попробую.
— Раз весело тебе, то быстро в ванну, бери тряпки и все вытирай начисто и насухо.
— Конечно, — согласился Философ. — Кто же еще будет вытирать, как ни я. Хотя, по-честному, стоило бы заставить вытирать за собой эту милую женщину. Мне нравится, когда у женщин такое все большое и спереди и сзади.
— Эй, ты о чем это заговорил? — удивленно засмеялась Александра.
— А что, когда в меня все верили не сомневаясь, я женщин уговаривал легко. Они меня любили.
— Ну-ка, Дон Жуан, быстро в ванную за тряпкой и ведром с водой.
    Когда Философ привел комнату в порядок и сам ушел в ванную поплескаться в воде, ему нравилось плескаться в ванной. Александра осталась в комнате одна. Она села в кресло у небольшого стола, положила руки на колени и, наклонившись, щекой прижалась к своим рукам. Ее каштановые волосы, свесившись, лежали на полу.
    Тихо Александра проговорила:
— Как ты возвысился, когда сжег меня, рыцарь. Еще выше ты, рыцарь, поднялся, заставив покончить с собой. И как низко тебя опустили, когда проиграл ты мне бой, бывший рыцарь.

Тони

    В Италии, в курортном городе Римини, в маленьком магазинчике бижутерии и дешевых сувениров Тони ругался с женой. Он постоянно с ней ругался. Правильней сказать, она постоянно ругалась с ним, а он постоянно отбивался от ее ругани короткими фразами, которые, впрочем, лишь еще больше раздражали жену.
    Но сегодня его жене быстро наскучило ругаться и она сказала, что пойдет к подруге, а он пусть остается в магазине и ждет покупателей.
    Жена ушла, Тони остался один. Он сел на табурет, закурил и посмотрел на экран небольшого телевизора, где шла какая-то мыльная опера и именно такое место, где жена ругается с мужем и говорила ему, что он испортил ее жизнь, что он неудачник, что они из-за него живут чуть ли не как нищие и тому подобное. Тони вздохнул, выключил телевизор и задумался.
    А думал он последнее время об одном и том же, что было бы совсем неплохо все бросить к черту и убежать куда-нибудь подальше. Жене останется и магазинчик и квартира и пусть одна живет, тогда и денег у нее будет в два раза больше. Но кроме этого у Тони появлялись и другие мысли, смутные и странные. Он думал, а что, если ограбить банк. Но нет, так просто он на это не решится, конечно, если бы была необходимость в деньгах, причина, по которой можно пойти на это, тогда другое дело. А вот найти сокровища было бы неплохо, какой-то клад. Но где его искать Тони не знал.
    Тонко звякнул колокольчик у двери и в магазин вошла девушка лет двадцати с небольшим. Она была красивая и, судя по-всему, богатая.
    "Интересно, что нужно ей в моей лавчонке? Такая может покупать себе бриллианты, а не стекляшки в алюминиевой оправе?" — подумал Тони.
— Здравствуйте, — сказала девушка и улыбнулась.
    Девушка с интересом осмотрела магазинчик.
— Едва ли вы найдете здесь что-то интересное для себя, — сказал ей Тони.
— Это особый способ заинтересовать покупателя, — снова улыбнулась девушка. — сказать, что ему здесь нечего купить?
— Нет, это способ не разочаровываться, когда вы уйдете ничего не купив, — ответил Тони.
— О, — девушка внимательней посмотрела на Тони. — Теперь понятно. Теперь мне трудно будет уйти, ничего не купив, хоть даже мне это придется выбросить, как только выйду из магазина.
— Нет, синьорина, я случайно так сказал. Обычно я ничего не говорю.
— И ничего не продаете поэтому.
— Наверное, — согласился Тони.
— Вам скучно сидеть здесь целый день и думать об одном и том же. Как хорошо было бы убежать отсюда, куда глаза глядят, не видеть больше ни жены ни этого магазинчика, а значит, и не слушать каждый день недовольную ругань жены и видеть покупателей, которые так надоели, что хочется их выкинуть отсюда.
— Не всех, — не согласился Тони.
— Да, — снова улыбнулась девушка. — Меня вам прогонять не хочется, хотя бы потому, что я красивая и понравилась вам. Хоть какое-то развлечение. Правда?
— Вы знаете себе цену, — сказал с усмешкой Тони.
— Я? — удивилась девушка. — Нет, я своей цены не знаю, хотя бы просто потому, что ее нет.
— Я сказал это в другом смысле.
— А вам никогда не приходило в голову, — внимательно глядя на Тони, спросила девушка, — что было бы неплохо, ну, например, ограбить банк?
— Ограбить банк?
— Да. Банк.
— Кто вы, синьорина?
— В смысле, чем занимаюсь? Сейчас ничем. Но собираюсь заняться одним делом. Но мне нужен, как бы назвать это? Ну, скажем, компаньон. А лучше было бы товарищ.
— У красивых женщин товарищей не может быть.
— Да, — согласилась девушка, — вы правы. По отношению к товарищам не может быть мысли, как бы его в постель затащить. Поэтому оставлю первое. Мне нужен компаньон.
— Едва ли я схожусь. Вы угадали, у меня есть жена. Она же и мой компаньон.
— По продаже ненужных никому безделушек, — уточнила девушка. — Но я ведь и другое угадала, вы давно уже мечтаете все бросить и в первую очередь жену. Так почему бы это не сделать?
    Тони и удивленно и внимательно смотрел на девушку. Потом сказал:
— Когда я спросил, кто вы такая, я имел в виду, что вы говорите вещи, как будто читаете мысли.
— Так значит, я права во всем. А что касается чужих мыслей... Да, наверное, я умею это, но никогда не делаю, за редким исключением.
— Трудно поверить.
— Что умею или что не делаю.
— Если человек умеет читать чужие мысли, он обязательно будет их читать.
— Нет, — не согласилась девушка. — Вот вы идете по улице. Вы можете заглянуть в каждое окно и увидеть, что происходит в доме. Но разве вы заглядываете в окна? Но давайте вернемся к моему предложению. Вы допускаете мысль, что я вам не шуткой, а серьезно предложила бросить все, что надоело вам и отправиться со мной в путешествие, которое может оказаться для вас очень выгодным.
— Вы что, действительно мне предлагаете ограбить банк?
— Нет. С вами банк я грабить не пошла бы. Вы попадетесь и сядете в тюрьму. Это уже пройденный этап. И если повторится, то будет то же самое. Я вам другое предлагаю.
— Что именно?
— Сначала нужно согласие, — сказала девушка.
— Согласиться неизвестно на что?
— Да, — кивнула девушка. — И только при этом условии я могу взять вас себе в компаньоны. Вы соглашаетесь на неизвестно что. И кстати. О вашей жене. Чтоб вас не мучила совесть, что вы бросили ее, я тоже могу сделать предложение. Но тут я обойдусь без загадочности и интриги.
— И что это за предложение в отношении мое жены? — спросил Тони.
— Простое. Чтобы ей не было обидно, я найду для твоей жены богатого любовника. Тем более, она давно о нем мечтает.
— Давно мечтает? Откуда вы знаете?
— А что здесь знать? Все женщины, а правильней сказать все девушки еще до свадьбы, за редким исключеньем, мечтают о богатом любовнике. И не одном, желательно. Нет, есть женщины, которые мечтают о другом, я говорю о женщинах, чьи мужья богаты, так вот они мечтают о другом, любовник им нужен молодой и пылкий и такому они сами готовы дорогие подарки делать, из тех денег, которые от мужа получают. Так что, найти твоей жене любовника миллионера?
— Ну, если жена со мной делиться будет его деньгами, то найдите.
— Мне нравится твой оптимизм. Ну хорошо. Ты пошутил, а я серьезно скажу. Скажу часть того, что предлагаю. Не жена с тобой деньгами делиться станет, а деньгами с тобой поделюсь я.
— Тогда еще скажите, что станете моей любовницей. Мне это нравится. Молоденькая девушка, которой чуть больше двадцати, а может и двадцати нет, содержит тридцатилетнего альфонса. Мне подойдет, быть твоим альфонсом.
— Ты обиделся, а сам даже не знаешь, что я хочу тебе предложить. И кстати, относительно любовника. Договоримся сразу, пока ты еще не согласился. Ты никогда ни словном не обмолвишься, о том, чтобы я стала твоей любовницей. Ты согласен?
— Мне не трудно согласиться. Тем более, скорей всего, мы видимся в первый и последний раз.
— Вот тут ты ошибаешься. Причем в обе стороны. Не первый раз мы видимся с тобой и не в последний.
— Не в первый?
— Да. Но ты забыл об этом, ведь это было так давно.
— Ты маленькой была?
— Нет, я бы не сказала. Я была не моложе чем сейчас. А было это лет тридцать назад.
— Я понял. Ты видела меня, когда я только родился. А то, что ты так выглядишь, это все хирурги и косметологи.
— Так меня еще никто не обижал. Я выгляжу так, как я выгляжу. Я такая есть и ни косметологи, тем более, хирурги мне не нужны. Еще раз обидишь меня, уйду и оставайся со своей женой и ругайся с ней до смерти.
    Тони вдруг понял, сам не зная почему, что только что эта девушка сказала правду, и что она уйдет, если он скажет ей что-то обидное. Но не это его взволновало, а то, что он почувствовал, что потеряет что-то важно, возможно, самое важное в своей жизни, если эта девушка уйдет.
— Я должен бросить все прямо сейчас и уйти с тобой? Неизвестно куда и неизвестно зачем.
— Зачем, я уже сказала. Но, правда, это только часть того, что ты получишь.
— А можно мне все же задать один вопрос обидный. И чтобы ты честно ответила на него?
— Хорошо. Я не обижусь и отвечу честно. Задавай.
— Ты многим предлагала то, что мне предлагаешь сейчас?
— Никому.
— И это честно?
— Еще одно условие. Ты никогда не задаешь вопроса, честна ли я. Потому что я никогда не говорю неправды, за исключением тех случаев, когда я говорю с тем, кто сам меня хочет обмануть. Могу, конечно, шутливо безобидно обмануть. Еще я, догадываюсь, тебе хочется спросить, не больна ли я? Все ли в порядке у меня с головой? Тут доказать ничего не смогу. Но и на этот риск тебе придется пойти. Хотя скажу, что я здорова.
— Тогда последний вопрос. Почему я?
— Я долго за тобой следила, — девушка засмеялась, — из дома напротив, через оптический прицел. Но если говорить серьезно. Да, я узнавала о тебе. У кого не скажу, но это и не важно.
— Как тебя зовут? — спросил Тони.
— Александра. Еще о себе рассказать? Я русская, но не совсем, наполовину. Но больше все же русская, потому что родилась и выроста в Москве. А вот мой отец, как говорят, биологический, был итальянцем. Он умер до того, как я родилась.
— Нет, где бы ни жила, ты все равно наполовину итальянка. Но ты сказала, что родилась и выроста в Москве. А сейчас ты тоже там живешь?
— Нет. Бываю часто. Но живу, где придется. Точнее, где нравится, пока не надоест.
— Понятно. Но про свое предложение ты больше не скажешь ничего, пока я не отвечу да или нет?
— Я скажу только в том случае, если ты ответишь — да. И вот еще что. Мне надоело уговаривать тебя. Я не люблю нерешительных мужчин. И задашь еще пару таких вопросов я уйду.
    Тони задумался. Можно было бы предположить, что эту девушку подослала его жена, которой надоели скандалы без причины, а после его согласия убежать от нее, у жены будет прекрасная причина скандалить по причине. Но у его жены не может быть таких подруг, как эта девушка. Но тогда другое. Зачем он нужен такой красивой и нет сомнений, богатой девушке? Ей стоит лишь позвать и через пять минут, ну через чес, две сотни мужчин прибежит, готовых ради нее на все. Все очень странно. Или она скучает, эта наполовину русская наполовину итальянка и ей захотелось поразвлечься. Нет, не для того, чтобы заняться с ним сексом, опять же она для этого найдет сколько угодно мужчин, а просто она решила посмеяться, от скуки. Или поспорила с кем-то, что первого встречного заставит сделать все, что захочет.
    Но с другой стороны, что он теряет? Над ним посмеются? Пусть попробуют. Он тоже шутить умеет и так шутить, что те, над кем пошутит он, им будет не смеха.
    А если правда это случай сбежать? Оставить этот магазин, от которого его тошнит и жену, которая только и знает, что скандалить.
— Я согласен, — сказал Тони.
— Другого я и не ждала, — снова стала веселой девушка.
— Александра ты сказал тебя зовут.
— Да, Александра. Сейчас, во всяком случае. Так что, ты хочешь позаботиться о своей жене и сделать ей приятное.
— Ты о любовнике миллионере?
— Ну, а о чем еще?
— Мне все равною. Хотя нет. Если у нее будет любовник, она не станет искать меня. Но, Александра, я понимаю, у тебя есть много знакомых людей с деньгами. И все же, не в пять минут можно найти такого человека, который захочет не просто переспать, а быть постоянным ее любовником.
— Не беспокойся, — улыбнулась Александра, — именно сейчас твоя жена с таким человеком и проводит время, пока я убеждаю тебя стать счастливым, во всяком случае, попытаться стать таким.
— Моя жена сейчас с любовником?
— Да. И очень неплохо себя чувствует. Ей весело и хорошо. Ты расстроен. Ты ревнуешь. У тебя нет под прилавком лупары, которую ты схватишь сейчас и побежишь наказывать обидчиков, жену и любовника.
— Если честно, то не ревность, но злость небольшая появилась, если ты не шутишь. Откуда ты знаешь это?
— Не имеет значения. Главное, я не шучу. Но знаешь, как я бы поступила? Я оставила бы записку. Написала бы: "Я рад, что ты нашла свое счастье с твоим американцем, поэтому я ухожу без угрызений совести, мы больше не увидимся. Прощай." И поверь мне, как женщина тебе скажу, что такая записка и твое исчезновение гораздо больше ей принесут и боли и унижения, чем ее измена.
— Он американец?
— Да.
— Откуда ты так много знаешь и про меня и про жену?
— Со временем скажу. Так ты идешь со мной или побежишь, чтобы застать на месте преступления жену с любовником?
    Тони задумался, но ненадолго.
— Повтори еще раз, что ты сказала. Ну, как написала бы ты записку. Я именно это и напишу.
    Через пять минут Тони и Александра садились в ее "Феррари", им нудно было заехать к Тони домой, чтобы взять документы. Александра сказала, что они едут за границу. Сначала в Египт. Морем. А дальше видно будет.
    Когда в порту они были уже на борту яхты, которая принадлежала Александре, Тони сказал:
— Я все еще не верю, что это происходит наяву.
— И еще сюрпризы будут.
— Но, Александра, почему я?
— Почему ты? — переспросила Александра. — Потому что ты это ты. Потому что ты можешь ради больной женщины пойти и ограбить банк, а потом рисковать жизнью и даже, когда узнаешь, что не сможешь быть рядом, все равно пытаешься помочь. Хотя, как выяснилось, не очень-то эта женщина была достойна подобных жертв. Но еще и потому что ты помог другой девушке, когда ей было трудно, совсем незнакомой, которую увидел в первый раз и, главное, большинство на твоем месте прошли бы мимо, а другие попытались бы обидеть ее. Ты защищал ту, незнакомую девушку, рискуя собой, хоть и не знал ее. Потому что ты из тех мужчин, про которых сразу не скажешь, что это настоящий мужчина. А так, мужчина, как и все. Но в экстремальных ситуациях, ты становишься именно тем, кого называют настоящим. А поверь, я знаю точно, что таких очень мало, большинство только с виду настоящие.
— Я не понял, о чем ты говоришь. Но все равно, ты меня так расхвалили, что мне захотелось спрятаться в трюме.
— Больше не буду. А то и правда убежишь. А, главное, неправильно поймешь. Тони, не думай о большем, кроме только того, что мы с тобой лишь компаньоны. И ничего другого не будет никогда. Не забывай, пожалуйста, об этом. Все, отчаливаем. Философ, — позвала Александра, — Как там командуют? По местам стоять, с якоря сниматься? Поднимай якорь, Философ.
    Тони было приятно смотреть и слушать, как молодая, стройная, красивая девушка командует. Это было одновременно и по-женски, но и уверенно.
    И тут Тони понял, почувствовал, что влюбляется в нее. Ему стало не по себе. Он вспомнил, какое обещание дал ей и знал, что нарушить его не сможет. Да и эта девушка, Александра не позволит. Она только что она об этом напомнила лишний раз. Он ведь для нее только компаньон в каком-то деле, про которое, кстати, она пока ничего еще не сказала. Но это для Тони сейчас уже не имело значения. Он начинал сознавать, что главное для него находиться рядом с ней. Возможно, это и была причина, по которой он так легко согласился на сумасшедший поступок. Только тогда он еще не понимал этого, не понимал, что сразу влюбился в эту необычную девушку. И еще было у него чувство, что он давно-давно влюблен в нее.
    Маленький человечек, Тони только сейчас заметила его, подбежал к кнопке лебедки и нажал ее. Якорная цепь с легким скрежетом стала вылезать из воды. Маленький человечек, которого Александра назвала Философом, забрался в штурвальную рубку и завел двигатель яхты. Она тихо двинулась с места. Ловко управляясь со штурвалом, Философ повел яхту между огромных кораблей в открытое море.
*   *   *
    Первым по узким коридорам пирамиды бежал светлой масти спаниель. За ним, освещая фонарем себе и ему дорогу, шла Александра. За Александрой, тоже с фонарем, шел Тони.
— И как я прошлый раз не догадалась взять Философа с собой в виде спаниеля, — тихо проговорила Александра. — Наверное, из-за того, что он был болонкой и разозлил меня, когда укусил верблюда.
— Что ты сказала? — спросил Тони.
— Что со спаниелем мы не заблудимся, у него такой нюх, что он откуда угодно выведет.
— А откуда он взялся? Все хотел тебя спросить об этом.
— Он с нами был на яхте, — ответила Александра. — Я боялась, что он упадет за борт и большую часть времени он был внизу. Философ каждый день выводил его гулять. Почему ты не замечал, не знаю.
— А почему ты называешь собаку тем же именем, что и своего помощника на яхте?
— У них очень похожие характеры, я бы даже сказала, абсолютно одинаковые. Тебе не страшно? — спросила Тони Александра.
— Нет. У меня другое. Я просто уверен, что все это было, вот точно так же и именно с тобой мы шли по этим коридорам. Я знаю, что этого не было и быть не могло, но чувство такое сильное.
— Дежа вю, — объяснила Александра.
— А что такое дежа вю? Нет, что это значит я знаю. Но какая-то причина должна быть, что человеку кажется, что но уже когда-то был там, где он находится или что с ним уже происходило то, что происходит.
— Причина должна быть обязательно, — согласилась Александра и задала наполовину серьезный наполовину риторический вопрос. — А может это было в другой жизни?
— Ты веришь в это? — спросил Тони.
— Давай об этом поговорим чуть позже, — сказала Александра. — Вон видишь, спаниель Философ сел у стены и дальше идти не хочет.
— Что это значит? — спросил Тони.
— Что мы пришли. Что то, что мы искали, мы нашли.
— И что дальше делать будем?
— Нужно разбить в этом месте стену.
— А как мы ее разобьем? — сказал Тони и засмеялся. — Надо же быть такими глупыми, идти за крадом и не взять хоть какой-то инструмент.
— Не глупыми, а глупым, — поправила его Александра. — Я женщина, я не могу думать о таких вещах, как инструменты. А вот ты, мужчина. Ты должен был подумать об этом в первую очередь. Ну ладно. Философ.
    Спаниель отошел от стены и посмотрел на Александру.
— Беги обратно и принеси нам молоток. Не обязательно большой Такой, какой тебе будет удобно нести.
— Ты так говоришь с ним, будто он каждое твое слово понимает, — усмехнулся Тони.
— Конечно понимает, — сказал Александра. — И уж поверь, понимает гораздо лучше, чем ты. Философ, ты еще здесь? Ну-ка, бегом за молотком.
    Спаниель тут же повернулся и побежал обратно. Через несколько секунд он скрылся в темноте.
— А если он нас не найдет? Как выберемся отсюда? — спросил Тони. — я не помню дорогу.
— Он найдет, это во-первых, — ответила Александра. — А во-вторых, я помню дорогу.
— Будем надеяться и на первое и на второе, — оптимистично, но с чуть заметным вздохом, сказал Тони и спросил, — И ты уверена, что здесь, в стене есть клад?
— Ты знаешь, женщины не любят спорить, держать пари. Друг с другом этого не делают никогда. Но вот с мужчинами женщины иногда заключают пари, в тех случаях, конечно, когда женщина уверена, что права. Или наоборот, когда ей нужно проиграть.
— Зачем умышленно проигрывать? — не понял Тони.
— Ты что такой наивный?
— И ты хочешь со мной поспорить?
— Мне все равно. Но если ты захочешь выиграть...
— Хорошо, — сразу согласился Тони. — На что мы спорим?
— На что могут спорить мужчина и женщина? Конечно на желание.
— И ты, если проиграешь, выполнишь мое желание?
— Любое, — ответила Александра. — Даже такое, какое ты себе и представить не сможешь.
— Ну правильно, я ведь поклялся, что и словом не обмолвлюсь, о чем-то большем, кроме того, мы компаньоны. А значит, я смогу загадать любое желание, кроме того, которое не имею права загадывать.
    Александра ничего не ответила на это, а Тони внимательно смотрел в ее глаза. Он удивился, ему казалось, что глаза у Александры раньше были карие и чуть зеленоваты, сейчас они стали голубыми, как небо.
— Твои глаза меняют цвет, — удивленно сказал Тони.
— Просто здесь другое освещение, — объяснила Александра.
    Тони все равно не переставал удивляться.
— Расскажи мне, что ты сделаешь со своей долей клада? — спросила Александра.
— Я не думал об этом, — ответил Тони.
— Потому что не веришь, что найдем?
— Наверное, и по этому тоже.
— "Наверное"? а по какой причине еще ты мог не думать о деньгах? — спросила Александра.
— А этого я не могу сказать.
— Почему?
— Ты хочешь знать правду? — спросил Тони и голосе его послышалась легкая злость смешанная с обидой.
— Хочу, — глядя в глаза Тони сказала Александра.
— Ну если хочешь, слушай, — заговорил Тони все с тем же раздражением, в котором чувствовалась и обида. — Потому что я думал только о тебе, потому что я не представлял, что можно так любить, как я тебя люблю, и потому что знаю, что я для тебя лишь компаньон и никогда не буду больше никем. И это потому, что ты богатая, а я...
— Смотри, — оборвала слова Тони Александра, — вот и Философ прибежал. Да, но молоточек он принес, конечно, себе по зубам. Но будем надеется, что справимся и таким. Держи.
    Александра протянула Тони небольшой молоток, который принес Философ.
— Давай, вот в это место, — указала Александра рукой.
    Тони со злостью ударил по камню со всей силы. Но получилось так, что не только небольшой молоток пробил камень, но и рука Тони проскочила в образовавшееся отверстие вслед за молотком. Камень в этом месте оказался очень тонким, его можно пробить было просто кулаком.
    Тони вынул руку с молотком.
— Там что-то есть, — сказал он и, отложив молоток, снова сунул руку в пробитое отверстие.
    Когда он вынул руку снова, то держал за кожаный шнурок небольшой, тоже кожаный мешочек.
    Тони развязал шнурок и высыпал на пол часть того, что в мешочке было. На каменном полу засверкали разноцветные искры.
— Это что, алмазы? — спросил Тони удивленно.
— Нет, — сказал Александра. — Это уже не алмазы, это уже бриллианты.
    Тони посмотрел на Александру. Он снова просунул руку в отверстие в стене.
— Там больше нет ничего, — сказала Александра.
— Да, нет, — согласился Тони, вынимая пустую руку.
— Вот видишь, — сказала Александра, — а ты не верил.
— Интересно, сколько здесь? — спросил Тони ни к кому не обращаясь.
— На тридцать миллионов евро, — ответила ему Александра. — Ты рад?
— Да, ты выиграла спор, — сказал Тони. — Я почему-то был уверен, что тебя с твоей картой обманули.
*   *   *
    Тони лежал на диване в квартире в своем родном городе Римини. Квартиру они сняли вместе с Александрой, но в тот же день она уехала. Александра сказала, что у нее дела. Когда Тони спросил, когда она вернется, она ответила, что скоро, но как скоро, не сказала.
    Прошло две недели. Александра не появлялась. На четвертый день, Тони не мог уже ничего есть. Он ждал Александру и его голове появлялись страшные мысли. То он начинал думать, что вдруг она полетела куда-то и самолет разбился. И он начинал звонить и узнавать, не разбился ли какой-то самолет, летевший в Римини или наоборот отсюда. Нет, авиакатастроф не было. Но она могла разбиться и просто на машине. Тут он узнать ничего не мог, потому что не знал даже, куда она уехала. Она могла быть и России и в Америке и где угодно. То думал, что она просо забыла адрес и не может найти квартиру, где он ждет ее. И много разных нехороших, страшных мыслей приходило ему в голову. И Тони страдал. Последние десять дней он мог только пить воду и курил одну сигарету за другой.
    И вдруг раздался стук в дверь. Тони вскочил с дивана и побежал открывать. Дверь не была закрыта на замок. Тони толкнул ее.
    Перед ним стояла его жена.
— Как ты мог так поступить... Как ты посмел подумать, что кто-то у нее... Какое имел право бросить...
    Тони ушел в комнату и лег на диван. Ему стало еще хуже. Маленькая надежда, радость мелькнула на несколько секунд и исчезла. И вместо Александры, снова его жена. Полная здоровья, энергии, сил женщина. Красивая и злая.
    За десять дней, которые Тони в рот не взял ни крошки хлеба, он ослабел. Но чувства в нем наоборот обострились. И сейчас истеричные крики жены его раздражали, как никогда прежде.
    "Если она не замолчит, не уйдет сейчас, я, кажется, убью ее", — подумал Тони.
    А жена и не собиралась ни молчать ни уходить.
    Тони поднялся с дивана.
— Послушай меня, — он взял ее за локоть.
    Но жена Тони вырывалась и продолжала кричать, что он погубил ее молодость и всю ее жизнь.
— Замолчи, — крикнул Тони и его жена сразу замолчала.
Она замолчала, потому что он крикнул на нее первый раз в жизни.
— А теперь послушай. Женщину нельзя избить, этим мужчина унизит себя. Но женщину можно убить. И в этом никакого унижения не будет. Так вот...
    В дверь снова постучали.
    Взбешенный Тони пошел к двери, открыл ее. Перед ним стояла Александра.
    Все сразу изменилось для Тони. Таким счастливым он себя не чувствовал никогда. Он не представлял, что можно быть таким счастливым оттого, что ты всего лишь увидел человека, знакомую женщину.
— Александра, — только это он и сказал.
    Возможно он сказал бы больше, но в это время снова раздался крик жены.
— Так вот оно в чем дело. — И жена Тони уперла кулаки в бока, надо заметить в бока довольно тонкой талии. — Я так и знала. Ты снюхался вот с этой су...
— Ни звука больше, — неожиданно жестким тоном приказала Александра жене Тони. — И если ты договоришь, то я отрежу тебе язык.
    Странно, но жена Тони поверила в то, что сказала незнакомка, которая, жена Тони не сомневалась, была любовницей ее мужа.
    Александра прошла в комнату села на диван. Тони и его жена молча повернулись и смотрели на нее.
    Тут в комнате появился еще один человек. Совсем маленький и очень волосатый. Он забрался на диван, сев рядом с Александрой и зашептал ей на ухо:
— Я не думаю, госпожа, что у вас не хватает фантазии и второй раз устраиваете одно и то же представленье с участием жены. Я думаю вам просто интересно сравнить, как поведут себя мужчины в присутствии...
— Помолчи. Но если хочешь знать, ты прав, но прав наполовину. А вот вторую половину я не скажу. — И она обратилась к Тони. — Но ты не молчи. Тебя я не просила замолчать.
— Просила замолчать? — снова обрела дар речи жена Тони. — Нет, я скажу.
— Но без оскорблений, — предупредила Александра.
— А ты меня не оскорбила, когда увела моего мужа? — спросила жена Тони, но было видно, что она себя сдерживает и следит, чтобы не сказать лишнего. — Это не просто оскорбленье, это воровство. Это хуже воровства, когда уводят чужого мужа.
— Он не лошадь, чтоб уводить его.
— Так вот. Он сейчас же уходит отсюда и никто не сможет его удержать, — уже решительней сказала жена Тони.
— Никто, — согласилась Александра, но добавила, — кроме него самого.
— Ты не нужна ему, — решала за Тони его жена. — Он мой муж и ему нужна только я. А то, что он с тобой... провел какое-то время, я это ему прощаю.
— А вот мне интересно, — заговорил Философ, — простит ли Тони вам вашего американца, который, впрочем, бросил вас неделю назад. А до него был один француз, Франсуа. А до француза был немец, Фридрих. А до него был...
— Хватит Философ, — остановила его Александра. — Все это не имеет значения. Главное, как я уже сказал, захочет ли он к вам вернуться. И еще одно, так ли он нужен вам, как вы об этом говорите?
— Все, что мое, мне нужно.
    Александра расхохоталась.
— Я предлагаю сделку, — сказала Александра. — Скажите, сколько вы хотите, чтобы навсегда оставить вашего мужав покое. И никогда к нему не подходить, не заговаривать, а желательно и не вспоминать?
— Хочу? Чего? — не очень поняла жена Тони.
— Денег, — пояснила Александра.
— А это интересно, — заговорил Тони. — Меня здесь, кажется, продают и покупают одновременно.
— Тони, — улыбнулась Александра, — но эти же два действия нельзя разъединить. Но, впрочем, ты ошибся. Я не собираюсь за тебя платить. С какой стати? Мы с тобой никто, ты это знаешь. Но, если хочешь, ты сам можешь заплатить за свою свободу. У тебя есть кожаный мешок и половина того, что в нем находится, твое.
— Как половина? А Философ, — взглянул на Философа Тони.
    Философ в это время рассматривал солнцезащитные очки.
— Синьор Тони, — сказал Философ и зачем-то нацепил очки, — мне деньги не нужны. Были бы нужны, я бы их мог столько наворовать, в смысле найти где-нибудь, что Билл Гейтс в сравнении со мной был бы нищим.
— Так сколько вы возьмете денег, чтобы навсегда отстать от Тони? — повторила свой вопрос Александра.
— Сколько я возьму? Скажу. Сто тысяч.
— Тони, — посмотрела на Тони Александра, — ты, не продал чего-нибудь из кожаного мешочка?
— Нет. Я ждал вас с Философом. Как я могу один без вас.
— Философ, — негромко сказала Александра, — принеси из машины кейс.
    Философ соскочил с дивана и выбежал из комнаты. Никто не говорил ни слова, пока Философ ни вернулся. Он положил на стол небольшой металлический портфель.
— В нем, — указала на портфель Александра, — двадцать пачек евро, по пятьдесят тысяч в каждой. Две пачки, Тони, для твоей жены.
— Нет, — взвизгнула вдруг жена Тони. — Не сто тысяч я сказала, а двести. Двести тысяч или ни один суд не разведет нас никогда.
— Это часть моих денег? — спросил Тони у Александры.
— Да, — сказал она.
    Тони закрыл кейс, взял его со стола и протянул жене.
— Возьми все, — сказал Тони жене. — Здесь миллион. И договоримся, что мы не знакомы. Согласна?
    Жена Тони схватила портфель, но в ее глазах появилась жадность. Александра увидела это и усмехнулась.
— Я вам предлагаю взять этот кейс и уходить. А если вы захотите шантажировать вашего бывшего мужа и вытянуть из него больше денег, то предупреждаю. Вот эти деньги, которые вы сейчас держите, он заберет обратно и отдаст их уже не вам, а адвокатам и вас разведут в течении получаса и у вас не только этих денег не останется, но и магазинчик ваш, где вы продаете секло, тоже отсудят в ползу мужа.
    Философ спрыгнул с дивана и подошел к жене Тони.
— Пойдемте, не хочется называть вас синьорой, поэтому не буду, — заговорил он очень вежливым голосом. — Пойдемте в другую комнату и вы там напишите собственноручную расписку, что даете полную свободу вашему бывшему мужу.
    Жена Тони неохотно направилась вслед за Философом. А пока они уходили в другую комнату, Философ продолжал говорить.
— И кстати, хочу предупредить, шантаж, это моя, как бы сказать получше, да, прерогатива. Там же, в портфеле этом, есть записи, очень хорошего качества, где вы развлекаетесь с господами, которых я уже упоминал и кроме них с другими. И эти записи можно назвать словом. Даже не так. Двумя словами. Эти слова — жесткое порно. Хотите я их покажу на суде и в Интернете размещу на всех сайтах с подобными видеозаписями, которые только существуют.
    Тони и Александра остались вдвоем.
— Когда она болела, насколько человечнее была. — сказала Александра.
— Кто болел? — спросил Тони.
— Неважно, я о своем.
— Только что Философ сказал о записях, — заговорил Тони. — Это правда?
— Тебя это волнует? — спросила Александра.
— Нет. Раньше, не знаю, чтобы сделал. Сейчас как будто о незнакомой женщине услышал. Она мне безразлична и уже давно.
— Так ты решил, что будешь делать со своей частью денег?
— Решил. Только что. Я не говорил тебе. Но я ведь музыкант. Пришлось бросить, когда женился. А теперь я знаю, что сделаю. Я открою свой музыкальный театр.
— Прекрасная мысль. Я тоже не говорила тебе. Я певица, Тони. И поверь мне на слово, очень талантливая. Возьмешь меня к себе в театр? А я за это отдам все остальное, что в кожаном мешке нашли.
— Значит, мы будем снова компаньоны? — спросил Тони.
— Ты против? — удивилась Александра.
— Нет. Но...
— Но ты не хочешь меня видеть. Каждый день приходить в свой театр и смотреть на меня. Тебе будет неприятно.
— Нет. Мне будет больно. Но я все равно согласен.
— Но если только больно, то это легко исправить.
— Как исправить?
— Ты дал слово, ты сказал, что никогда не обмолвишься о том, что мы можем быть близки. Но разве ты не можешь без слов поцеловать меня. И ты тогда не нарушишь свое обещание.
— Но ты говорила, что мы никогда не станем большим, чем...
— Тони, — с сожалением, как на больного посмотрела на Тони Александра, — ну кто же обращает внимание на то, что говорит женщина. Женщины всегда так говорят. А через пару часов после этих слов они бывают уже беременны от того мужчины, которому сказали это.
    Тони подошел к дивану, на котором сидела Александра, взял ее за плечи, осторожно поднял и прикоснулся к ее губам губами.
— Я, кажется, сейчас упаду в обморок, — сказала Александра, когда смогла заговорить и улыбнулась. — Ко мне ведь тридцать лет не прикасался ни один мужчина.
— Ты снова глупо шутишь?
— Да. Я снова глупо пошутила, — согласилась Александра. — Но как говорится, в каждой шутке, есть доля правды. Но об этом ты узнаешь позже.