Чудак-человек

Они точно знали расписание поездов и ни на минуту о нём не забывали. Особенно о последнем поезде, который уходил с их платформы в час ночи. В Москву он прибывал чуть ли не в три часа, но город - что, там не пропадёшь; и ночью схватишь левака, доберёшься до дома, лишь бы что-то осталось в кармане.
Пока ещё до часа ночи было далеко. Дачный посёлок, и без того пустой в зимний сезон, крепко спал, несмотря на то, что часы на руке одного из сидевших в ободранной избушке показывали двадцать минут девятого. Детское время! Будь то весна, лето или ранняя осень, по посёлку вовсю носились бы ребятишки, а на самом краю, совсем как на настоящей деревенской завалинке, сидели бы местные молодые, дети владельцев дач, лет эдак от шести и до шестнадцати. Их родители постепенно застраивали отведённую институтом территорию, поделённую на ровные квадратики участков, каждый о шести сотках. Этот молодняк - хлебом не корми, только дай вечера дождаться, когда все соберутся на окраине. И пойдут разговоры, анекдоты, треньканье на гитарах и юные обжималки - в темноте не очень-то видно, кто и с кем обнялся, да если и станет видно, это не имело для них особого значения. Поколение выросло откровенное, и то, чего отчаянно стыдились их деды и бабушки, что сильно смущало родителей, теперь вовсе не подлежало какому бы то ни было прятанью.
Так бывало в тёплые сезоны, а сейчас стоял декабрь. До Нового года оставалось ещё недели три, однако последний месяц круто взял за бока и обещал лютую зиму. И чего, спрашивается, вообще приезжать об эту пору на дачу? Что копать и сажать? Или поливать? Однако дачное садоводческое товарищество постановило ещё на летнем собрании, что как только кончится сезон сбора урожая и подготовки участков к зиме, то есть время, пока сюда наезжали люди, начнутся еженедельные дежурства. Решили: приезжать по три человека одновременно; так спокойнее, безопаснее, надёжнее. Да, да, по три человека, и всего один раз в неделю на выходные, когда никто не работает. Оставаться в посёлке на ночь не обязывали. Тёплые печки и капитальные дома были здесь большой редкостью, так что требовалось просто утром или днём приехать, оглядеться вокруг, пройтись по посёлку посмотреть, не грабанули ли чей домик, а потом назад в Москву, с докладом. До следующих выходных, когда отправится другая бригада.   
Сегодня был черёд тройки, которая сейчас сидела в домике одного из них, Андрея. Человек он был скромный, специалист средний. По возрасту ещё довольно молодой, и сорока не исполнилось. Правда, уже жаловался на здоровье: и сердечко пошаливает, и с желудком не всё хорошо; бывало, кашель зарядит на два-три месяца, никак от него не избавишься. Здоровье явно подавало сигналы  SOS. Вот он и решил взять в институте участок, благо работал там уже лет пятнадцать и ему сотки полагались в обязательном порядке, если почему-либо сам не откажется. Денег на дом он не наскрёб, соорудил хибарку фактически из фанеры и досок, всё сделал собственными руками, а для обогрева поставил «буржуйку». В холодные дни помогала она мало: разогревалась быстро, как угольный утюг, какими широко пользовались после войны и ещё лет двадцать потом. Остывала печка столь же быстро, как и нагревалась, особенно зимой, когда хибарка, едва прогревшись, тут же начинала отдавать тепло назад, интенсивно охлаждаясь.
Вторым в наряде дежурных оказался Сам, председатель садово-огороднического товарищества Кирилл, высокий красавец, которого за одну внешность и физическую силу просто полагалось сделать начальником. А он, к тому же, ещё всё умел, ибо работал в НИИ электриком, и если где какая прореха обнаруживалась, мог залатать  её сразу. В институте и в посёлке Кирилла уважали. Правда, в последнее время что-то стали жаловаться. Если он нужен, не дозовёшься, не найдёшь. А зайдёт - лишь глянет вокруг, запишет жалобу, но не спешит ни сам починить, если это по электрике, ни сведущего человека прислать. Даже один из его лучших друзей, Виктор, и тот обиделся. Он неожиданно тяжело заболел, диагноз поставили самый грозный. Виктор очень спешил достроить свою примитивную избушку, чтобы вскоре оставить дачу жене и её внучке. Когда-то была у него другая семья: жена и общий сын. Однако жизнь не сложилась: супруга загуляла, и они развелись. Виктор долго переживал. Судьба, однако, оказалась милостивой к нему, прислала хорошую, любящую женщину. Вот только своего ребёнка им родить не удалось. Виктор привязался к сыну супруги, потом появилась внучка; фактически они с женой занимались её воспитанием. Он стал девочке родным дедом. Лет семь жили, как в сказке, замечательная семья. И вдруг болезнь...
Строили свою дачку долго, денег не хватало. И всё же почти закончили; осталось совсем немного. Нужно было провести электричество. Виктор почти всё сделал сам, но требовалась помощь Кирилла. Тот мытарил друга ожиданием, день ото дня, неделю за неделей, а Виктор худел на глазах соседей и опасался, что не успеет достроить избушку «для своих девочек». Успел, но на Кирилла обиделся, потому что тот так и не явился. А помог ему ещё один житель посёлка, тоже его друг, Исаак, Изя, как его все называли, совсем не электрик, но кое-что по этой части разумевший.
Этот Изя и был в тот день третьим в наряде дежурных. Кирилл его сильно не уважал, хотя тот считался хорошим, толковым специалистом, о чём знал в институте каждый. Настоящим физиком! Но что толку! Будь хоть самым талантливым, грош тебе цена, считал старший электрик, если за много лет не дослужился до иного чина, кроме м.н.с., младшего научного сотрудника. «Мало-нужного сотрудника!» - ёрничал всех электриков начальник Кирилл. По его мнению, Исаак ничего не стоил.
Он действительно не отличался пробивными способностями, хотя пару раз его работы публиковались даже в американском отраслевом журнале и получили высокую оценку на учёных заседаниях. Тем не менее, он не сумел ни продвинуться, ни диссертацию, почти написанную, закончить и защитить, ни влиться в число самых авторитетных специалистов, которые каким-то образом сумели выстоять даже в годы перестройки, когда их огромный институт рухнул, будто карточный домик. Фигурально говоря, конечно: просто стал совершенно ненужным в государственной промышленности, хотя раньше считался заведением архисерьёзным и очень престижным. Кое-кто тут же мощно вдохнул воздух перемен и сообразил, что можно делать, когда страна пошла разваливаться, об их институте и говорить не приходится. Деятельные люди сколачивались в группки, заключали с кем-то контракты, даже командировки за рубеж пробивали, найдя там поддержку своим идеям и сумев организовать взаимовыгодное сотрудничество. Исаака не звали... Он обижался, в приватных разговорах заявлял о том, что используют его идеи без его ведома, а на собраниях, если и брал слово, до конца выговориться не мог.
От переживаний и обид сразу наплывали горькие воспоминания. Тридцать лет тому назад случилась в его жизни трагедия, которой он до сих пор ни пережить, ни изжить не смог; двадцати четырёх лет от роду погиб его брат-близнец. Когда они, едва начинавшие молодые специалисты, только пришли в институт, сотрудники дивились их общему уму-разуму, говорили, что у этих ребят огромное будущее. Они были - как две половинки единого мозга: что один придумает, то другой доводит до конца. И меньше всего на свете могли представить себе, что всё кончится катастрофически быстро, в дорожной аварии. Брат Алексей погибнет сразу, а Исаак, кроме невыносимой душевной травмы, получит ещё жутковатый удар в голову, после чего у него периодически возникали сильные головные боли. Его жизнь сразу перевернулась с ног на голову. В институте он работал по-прежнему, хотя раз или два, ещё до перестройки, от него пытались избавиться. Помогли те, кто понимал, что так нельзя поступать с человеком, и без того очень пострадавшим. Да и он же талантливый специалист, надо как-то использовать его.
Исаака не увольняли по сокращению штатов, но ни в зарплате рубля не прибавили, ни в должности и звании перемен не произвели. Его считали непрактичным чудаком, который просто-напросто «не умеет жить, как все нормальные люди». Да, локти его остротой не отличались, а с тем, что добро должно быть с кулаками, как учил-наставлял один из самых важных лозунгов эпохи, он просто никак не мог согласиться. Переживал, конечно, что в его судьбе всё замерло. Личная жизнь тоже не заладилась. Жил один, а дачу решил построить и для того, чтобы чаще бывать на воздухе, что, как он чувствовал, очень помогает здоровью и настроению, и для того, чтобы когда-то приехала сюда его дочка. Может быть, и дочкина мать, давно не жаловавшая его - из-за нездоровья, непрактичности, по каким-то ещё причинам. Дачей, щитовым домиком-хибаркой, постепенно благоустраиваемой собственными руками, он надеялся доказать, что и практичности ему хватает, и умений-навыков тоже. Вот только нежности бы немного и душевного тепла... Однако пока ничто не сдвигалось с места, и он лишь достраивал, доколачивал свою дачку. На дежурство зимой приезжать не отказывался, потому что считал важным проверить, не разворовали ли местные хулиганы его скромное имущество. Был ведь случай, когда вломились в его дом, сняли со стены новый электросчётчик, увели маленький телевизор (старьё, но его руками довёденное до хорошего уровня) и всю посуду. Он тогда очень возмущался. Хотел пойти в посёлок у шоссе, отыскать жуликов. Кирилл и другие из правления дачного товарищества активно науськивали его: найди, отомсти. За них тоже. Да возвращайся с победой, принеси всё, что те упёрли. Его задача выросла чуть ли не до уровня народного мстителя. Слава Богу, друг Виктор тогда отговорил: «Ты что, обалдел - идти к деревенским выяснять отношения? Да они набросятся вдесятером и в котлету тебя превратят! И о том, что ты еврей, не забудут. Напомнят тебе, кто Христа распял... Что? Ты и сам наполовину русский? Думаешь, они с этим посчитаются? Для них ты просто жидовская морда!» Исаак послушал друга, махнул рукой, а в его устном «персональном деле», то есть в мнении о нём ближайшего окружения, появилась ещё одна галочка в графе «непрактичный чудак».
...В дачном посёлке он знал каждого, любил зайти к кому-нибудь в гости. К тому же Андрею, с которым сейчас дежурил: он был добрый малый, и у них всегда находилось о чём поговорить. Одним тот грешил: выпивал изрядно. Изе из-за головных болей нельзя было и капли в рот взять. Он и не брал: к счастью, никакой тяги-склонности к спиртному не имел. Его обычно не звали «сообразить на троих». А если такое случалось и он поддавался - просто чтобы поболтать с приятелями, - то «соображение на троих» заключалось в том, что он платил «справедливую треть» за спиртное, но к рюмке или стакану не прикасался. Чем весьма радовал  сотоварищей, потому что им доставалось больше. Правда, в последнее время раза два или три его-таки подбивали «попробовать», и он пробовал, на таких же студёных дежурствах: сначала маленький глоточек, потом другой и третий. Радовался, что на душе становилось легче, забывались, точнее, на время отступали старые обиды. Жизнь вдруг начинала казаться прекрасной и удивительной.
На той ледяной вахте он тоже не удержался. Правда, «принял» лишь несколько глотков, понимая, что обратный путь будет долгим и холодным, и если он выпьет лишнего, то может заснуть и замёрзнуть ночью. Нет, нет, ни к чему это. Тем более что друзья-товарищи, Андрей и Кирилл, набирались всё сильнее. Они оба были «к этому делу» привычными, а уж не надраться до чёртиков студёным зимним днём, да ещё на даче, на этом дерьмовом дежурстве вообще представлялось невозможным. У Кирилла, на его дачке-вагончике, отстоявшей от Андреевой всего на десять метров, видимо, имелся свой «погребок», запасец про... не про чёрный день, а как раз про такой вот холодрыжный. Он дважды бегал к себе, когда «высыхала» очередная бутылка, и приносил ещё.
Водочка «шла хорошо», алкоголь капитально брал друзей в полон, и от этого их чувства становились всё более горделивыми. Изя же радовался, что вовремя остановился. Пытался и их склонить к тому же, напоминая, что до последнего поезда остаётся совсем немного времени, однако дружки не слушали его и делали своё «святое дело» дальше.
Только в полночь они поддались уговорам чудака Исаака, чуть ли не каждые пять минут напоминавшего им о том, что уже поздно и надо торопиться, иначе опоздают на последний поезд. Быстро свернули остатки трапезы. Впрочем, работал один Изя. Андрей еле держался на ногах, а Кирилл, икнув и качнувшись, сразу выскочил на улицу. Изя проверил, остыла ли печка. Почти остыла, можно уходить. Спрятал под крыльцом бутылки, поставил стаканы на самодельную полочку и, сняв ключи с гвоздика, куда Андрей привычно их вешал, шагнул вместе с приятелем во двор.
Времени оставалось в обрез. До станции - четыре километра пешком. Никакого транспорта здесь не существовало, дорога шла через лес. Правда, работала одноколейка. Днём или утром ещё можно было иногда подъехать на дизельном поездочке, который возил всё что нужно от станции до маленького местного химзавода. Машинисты поезда охотно подхватывали пассажиров, хороший способ заработать на бутылочку. Но ночью, да особенно зимней, они, естественно, давно видели сладкие сны у себя дома, так что трём дежурным оставалось лишь переть пешком через лес. И быстро, потому что электричка ждать их не собиралась.
Кирилл, на морозном воздухе скинувший лишние пары, сразу задал темп. Правда, шёл всё-таки, покачиваясь. Однако шёл. А вот Андрею пришлось трудно. Видно, он сильно завысил дозу, нарушив свои возможности, и сейчас ледяной воздух мало помогал ему. Исаак крепко держал его под руку и приговаривал: «Давай торопиться, слышишь? А то на поезд опоздаем! Ну иди же, шагай!» Андрей согласно кивал: да, да, он сейчас начнёт шагать как следует. Но получалось у него плохо.
Наконец, они оставили посёлок позади. Пройти полкилометра узкой тропинкой, тонувшей в снегу и почти невидимой, и окажешься у одноколейки. Андрей четыре раза заваливался в снег, и Изя всякий раз вытаскивал его, «ставил вертикально», и они снова шли, совершенно непонятно как умещаясь на тропинке шириной сантиметров в двадцать. Кирилл покрикивал: мол, чего тянете, опоздаем. Андрей лишь громко икал в ответ, пытаясь снова завалиться в мягкий снег, а Изя железной хваткой удерживал его в положении стоя. Ростом он был ниже Андрея почти на голову, да и весом сильно уступал: от дурацкого образа жизни и постоянных возлияний Андрей давно раздобрел и внешне походил на крепыша-здоровяка, съевшего  уже почти всё, что положено ему на целую жизнь. Изя с трудом тащил его, но держался. Раза два крикнул Кириллу, чтобы подождал или помог. Вторую часть просьбы тот как бы не слышал, а к первой прислушивался, останавливался, но лишь на минуту, а потом снова рвал вперёд.
Кое-как они выбрались к одноколейке. Она всегда выручала дачников. Места кругом оказались сырыми, и стоило дождю поработать хотя бы полдня, как кругом становилось невозможно пройти. Тропа, бежавшая параллельно «железке», сразу разбухала, делалась рыхлой и скользкой - не пройдёшь, опасно. А зимой и вообще говорить не приходится: сугробы и сугробы, и только одноколейка, работавшая круглый год, оставалась незанесённой. Если и наваливало снегу, машинисты сами сметали его, чтобы дорога могла функционировать. Дачники, любые, и такие вот дежурные тоже, обычно шли по шпалам, иногда скользким, но всё-таки не проваливаясь в снег. Если же вдруг вдали показывался дизель-поезд, ничего не оставалось, как скатываться в сугроб.
Однако сейчас дежурным подобное не грозило. Они шли уверенно, насколько вообще это слово применимо к пьяным вдребадан мужикам. Впрочем, шпалы придавали именно твёрдости, если не глазам и мозгам, то ногам, которые переволакивались, ступая с одной шпалы на другую, и какой-то путь всё-таки получался. Двигались медленно: Андрей никак не трезвел. Наоборот, становился почти заторможенным, и Исаак чуть ли не волоком тащил его вперёд. Кирилл злился, посылал им, уже издали, свои «приветы» матом, ругал обоих. И даже прокричал сквозь спящий лес, что он не собирается «из-за двух идиотов» ночевать на вокзале, который ещё и окажется запертым. Изя что-то отвечал ему, звал помочь, но тот больше не откликался.
Андрей бубнил своё: мечтал, чтобы его вырвало, тогда станет легче. Но не получалось. Изя считал шпалы. За несколько лет дачничания он почти точно знал их число в одноколейке. Вот ещё десять прошли, ещё двадцать отшагали. Вокзал всё больше приближался, но казалось, что как раз наоборот, и идти ещё очень долго.
И тут, когда, по подсчётам Исаака, идти оставалось только два километра из четырёх, Андрей грохнулся на шпалы и промычал, что идти больше не может. Что заночует в лесу. Где же? «Прям тут». На шпалах, то есть? «Ну да...» Вернуться на дачу, растопить по-новой печку он тоже не может. «Обалдел, что ли? - пробовал прикрикнуть на него и тем протрезвить Исаак. - Ты же через час замёрзнешь и умрёшь! Вставай, хватит валять дурака, пошли дальше!» Андрей упрямо мотал головой. По всей видимости, он действительно не мог больше идти, и от этого у его товарища становилось на душе так страшно и холодно, будто он сам завалился и не может двигаться дальше.
Кирилл уже ушёл далеко вперёд, но Изя крикнул ему во всю силу своих лёгких, и тот услышал, откликнулся: «Чего тебе?» Надрывая горло, Исаак кричал: «Андрюха совсем идти не может, вернись, помоги!» Матюгаясь на весь лес, Кирилл бегом вернулся к ним. Увидев валяющегося на шпалах приятеля, пнул его с презрением ногой, будто тот не только уже был мёртв, но ещё и умер позорно. «Вставай, сука, мы из-за тебя опоздаем!» - взбадривал Кирилл друга, но Андрей не реагировал. Один только раз нечленораздельно пробурчал: «Вы идите, а я тут переночую». «Тьфу ты, скотина пьяная! - возмутился Кирилл. - Если пить не умеешь, не хера было надираться!» Потом, обернувшись к Исааку, сказал: «Ты как хочешь, а я пошёл. Бросай его, он же идиот, давай поторопимся. Нам уже не идти, а бежать надо. Пусть подыхает! Пошли!»
На морозе он совсем протрезвел.
Не дожидаясь ответа «этого дурачка», как он частенько величал Исаака среди институтских знакомых, Кирилл рванул вперёд, став вдруг похожим на молодого лося, гонящегося за подругой. Исаак  растерянно смотрел ему вслед. Что же делать? Как бросить Андрюху ночью, на морозе, прямо на рельсах? Да он действительно через час погибнет, не понадобится даже утренний дизель, который может запросто переехать его. «Андрюх, вставай же! - просил он почти жалобным голосом, теряясь в ситуации. - Ну вставай же, прошу тебя, слышь? Вставай!» Тот снова что-то пробурчал, и Исаак услышал уже почти знакомое предложение: «Иди, а я тут посплю!» Господи, как же быть?
Он глянул на часы. До поезда оставалось тридцать минут. Если очень поторопиться, можно успеть, даже по скользким шпалам. Но как он мог торопиться?
На секунду глянул влево, куда ушёл Кирилл. Тот стремительной точкой нёсся вперёд, а Исаак смотрел ему вслед в полной растерянности. Летом можно было бы набрать сухого лапника. Он оттащил бы Андрюшку с рельсов, уложил, прикрыл ветками, чтобы мог проспаться. Сам бы пристроился рядом. До первого поезда на Москву оставалось уже не так много времени, дождались бы в лесу. Но сейчас, зимой, что делать?
Андрей лежал на шпалах у его ног беспомощным мешком. Неужели оставить его так? Уйти? Поторопиться на поезд и успеть?.. Да нет, что за чушь! Ну как он может бросить товарища одного, погибать ночью в зимнем лесу, на морозе? Это исключалось! Но что было делать? Как дотащить его до станции? Хватит ли у него сил? И что делать там? Постучаться в какой-нибудь дом в посёлке? Люди не пустят, испугавшись, даже дверь не откроют! Сидеть на ледяной платформе ещё несколько часов? Понадеяться на случайного частника, который едет в Москву? Но вряд ли его найдёшь сейчас, зимней ночью. Да и денег в кармане едва на хлеб. Кто же повезёт такой «груз» бесплатно?
Оттого, что он стоял без движения, становилось всё холоднее. Мороз пронизывал до костей. Надо что-то делать. Двигаться...
Решение пришло вдруг, прочное и однозначное: возвращаться назад. Как-нибудь дотащить Андрюху до дачи, а там... Недаром говорят, что дома и стены помогают.
Но как дотащить? Два километра по шпалам и ещё метров пятьсот по утопшей в снегу тропинке... Не справиться! Волоком тащить? Но ведь человек, не бревно. А как ещё? На себе? Но он не потянет, Андрей весит килограммов на двадцать больше, чем он сам. Что же делать? Боже, ты же видишь на своих Небесах, в какой мы оказались трубе, - ну помоги же хоть как-нибудь...
Исаак попробовал растолкать Андрея. Тот открыл один глаз, что-то невнятно пробормотал и снова закрыл. Видимо, уже начал промерзать. Если так пойдёт дальше, через полчаса наступит конец!
Он снова растолкал Андрея, каким-то образом даже сумел поставить на ноги. Тот ничего не соображал. Но хотя бы уже стоял. Ухватив его за отворот куртки, крепко держа другой рукой, он зашагал - нет, едва ли не пополз! - с ним обратно, переступая с одной шпалы на другую, потом на третью, четвёртую. Только бы  Андрюха опять не завалился!
Но тот вроде бы чуть-чуть очнулся. Видимо, само вертикальное положение, шаги пробудили в нём трезвое начало, и он медленно волочился по шпалам, путаясь в собственных ногах, с трудом переступая с одной на другую. Исаак, совершенно замерзавший сам, подталкивал приятеля вперёд, и ещё вперёд, и вперёд... Зимний лес сонно встрепенулся, разбуженный непривычными звуками, слегка стряхнул с себя снежный покров и с удивлением взирал на то, что происходит на узкоколейке.
Исаак и сам не понимал, как дотащил Андрея до поворота на тропинку. Но сумел. Теперь, пожалуй, предстояло самое трудное, потому что идти приходилось по глубокому сугробу, уступая Андрею тропу, с трудом удерживая его на ней, как канатоходца на тросе. Нельзя сказать, чтобы он значительно протрезвел. Нет, всё так же оставался в полузабытьи. И каждую секунду готов был сдвинуться в сугроб, в который тотчас провалился по шею, а то и накрылся бы с головой. Это трезвый и аккуратный Изя мог шагать осторожно, протаптывая по краю тропинки ещё ленточку, расширяя её чуть-чуть, ровно настолько, чтобы сам хотя бы часть пути мог идти по тверди. Только бы Андрюха не завалился!.. Только бы!..
Видно, силы небесные иногда помогают. Минут через сорок, поборов сложную тропинку, не завалившись в сугроб, Исаак и Андрей, наконец, вышли на утрамбованную дорогу дачного посёлка. По ней и зимой ходили машины с грузами, потому что кое-кто строился и привозил материалы. Какое же было счастье ступить на твёрдую гать! Теперь, даже если Андрей развалится поперёк дороги, Изя как-нибудь, пусть волоком, дотянул бы его до своего дома. Неужели он спас Андрюху, не дал ему погибнуть?
Видимо, тот и сам вдруг почувствовал запах жизни, потому что кое-как, почти падая, дошёл вместе с другом до его дачи. Вот там, у самого крыльца, пока хозяин отпирал дверь, он всё-таки грохнулся в высокий, до самых окон снег. Но это было уже сущей чепухой. Изя затащил его в ледяной дом, отряхнул со всех сторон веником, как подмёл, усадил на старый  перекошенный диван, а сам тут же принялся растапливать «буржуйку». Человек он был хозяйственный, и хотя вовсе не собирался зимой дачничать, возле печки у него лежали заготовленные дровишки, а в коридорчике под лестницей, ведущей на мансарду, он хранил старый хлам - остатки обоев, колышки от досок, из которых строил дом, разные палки, принесённые из лесу, - всё это сейчас могло сослужить неоценимую службу: печку он сможет подтапливать до утра, верная гарантия того, что они не замёрзнут.
И действительно в доме скоро стало тепло. Исаак, рискуя поджечь их, навалил на печку одеяла, прогрел, постелил на кровать и затащил на неё Андрея. Умудрился стянуть с него совершенно задубевшие сапоги, надел старые-престарые валенки, которые подарил ему знакомый с соседнего дачного участка: они иногда вместе ходили в лес по грибы, помогали друг другу. Потом он согрел ещё какие-то старые драные одеяла и пальто и тоже накрыл ими Андрея, старательно обернув ноги в валенках и подоткнув одеяло. Андрей сладко зевнул и мгновенно провалился в сон. Изя вскипятил чай, хотел напоить приятеля, чтобы тот и нутро прогрел, но добудиться его не смог. Решил: напоит утром. Сел поближе к печке, выпил пару кружек чая, нашёл что-то поесть. Только бы не заснуть самому - ведь если не подкидывать дровишки в печку, она моментально остынет. Опасно! Нет, нет, надо как-то перетерпеть. И всё время чем-ничем подтапливать печурку, чтобы в доме сохранялось тепло.
Часа два он боролся со сном, подкидывал палки и чурки в «буржуйку», наливал себе ещё чаю, погорячее. На минуту выскакивал на крылечко взбодриться. Морозный воздух умывал его лицо, и сонливость отступала, однако в тепле дома его снова смаривало. Как же всё-таки не заснуть? Опять грел чай, «опрокидывал» в себя очередную чашку, закусывая куском сахара. Однако снова кемарил на стуле. Вздрагивал, ещё раз подбрасывал дощечки и старые газеты в печку, и она обогревала ледяные стены, словно всему миру решила доказать мощность - и свою, и летнего щитового домика, который в нужных обстоятельствах и условиях, оказывается, способен стать надёжным, чуть ли не как медвежья берлога.
Около пяти утра Исаак всё же не выдержал, задремал, едва не сваливаясь со стула, опершись о самодельную полку, возле которой сидел. Даже не накрылся - скажем, каким-нибудь старым пальто, которых навёз сюда достаточно, освобождая городскую квартиру от хлама. Сколько он спал, трудно сказать, но вдруг вскочил, почувствовав, что продрог. В первую секунду не сообразил, что происходит и почему он на даче, а не дома. Потом всё вспомнил. Кинулся к печке - она давно остыла и разве что сама не замёрзла. Быстро накидав туда ещё топлива, развёл огонь, и уже скоро тепло снова поползло по комнате, согревая стены, мебель и хозяина.
Гость ещё спал. Он-то промёрзнуть не успел, потому что был надёжно укрыт: старые одеяла, пальто, валенки хорошо держали его собственное тепло. Исаак мгновенно вспомнил события ушедшей ночи и передёрнулся. Уже не от холода, потому что комната прогревалась, а от одного представления о том, что могло случиться...
Потом посмотрел на часы. Минут через сорок можно поднимать приятеля. Перекусить чем-ничем и отправляться в путь. Теперь Андрей за час пройдёт расстояние до станции, и они спокойно приедут домой. Точнее, на работу.
Яркий огонь и треск в печке создавали ощущение покоя.
Исаак достал с полки баночку лосося, пакет с сухарями, сахар. Снова глянул на гостя - может, разбудить уже теперь?
Тот лежал и смотрел на него широко раскрытыми глазами, из которых в обе стороны стекали на подушку крупные, абсолютно трезвые слёзы...