Откровения бродячего лауреата

Недавно  я получил Нобелевсвую. Получил и отметил галочкой.  Я не о звании говорю пренебрежительно, не о медали. Я о своей личине хамелеона говорю так пафосно –наиграно. А медаль у меня в коробочке, на самом видном месте стоит, пылиться, бедная. Она мне до звездочки, она у меня на полочке. Я в нее кидаю дротики. Иногда ей из под дивана достаю пульт.
В моем ущербном понимании каждая вещь в доме должна приносить пользу. А где же плоды от кусочка метала, да ещё такого ценного в народе и среди масс, что за нее готовы люди зверьем переродиться.
Неделю назад я получил Нобелевскую. И пока шел по сцене, испытал чисто физически все девять кругов ада, фактически. Мои конкуренты искренне были рады, уверяю вас, господа. Кто же будет зла желать тому, кто обскакал вас на последнем рывке к финишу, кто же будет проклинать «сволочного выскочку», когда ты такой весь в похвалах, почти достиг желаемого. Почти достиг желаемого, спустя годы кропотливой работы и недосыпания. А твоя премия, которую ты столько раз мысленно держал в руках, которой грезил в минуты горького разочарования своими успехами,  дарит возможность последний раз взглянуть на нее, прощается с тобой, зазывно так блестя под искусственным освещением тысячевольтной хрустальной люстры, и ее уносит какой-то сноб с немытыми руками, даже быть может…
Пыль на медали уже с палец толщиной, а даже отругать некому. Жена ещё пару лет назад в подвенечном платье сообразила, что пора сматывать удочки. И укатила на роликах, только я ее и видел…
Ну, она просто не знала что я….что я пишу, ну что у меня профессия такая…язык не поворачивается, конечно…писатель. Я тогда не зарабатывал совсем. Я тогда был очарован жизнью. Я тогда только только вляпался в эту историю, с литературным гением и не умел его обуздывать.
Наверно бы я тоже убежал, будь я девушкой. Но я старый, мрачный тип с бородкой европейских денди, и уже не могу никого обмануть, сказав «да мне всего 39», на фразу «эй, папаша…». Меня давно в этом раскусили. А в писательстве всё не раскусывают. Фольга у этого товара толстовата, зубы об нее ломаются, челюсти вставные так и остаются вцепленные в сенсационный товар. 
Фрак я упаковал подальше на чердак, а кольцо до сих пор на шее ношу, как истинный властелин колец. И характер у меня под стать, с годами становится всё противнее и невыносимее.
Признаться, со мной в автобусе никто не желает садиться рядом. От меня исходит черная ненависть, у меня вся аура покусанная, зияет черными дырами. Я как проклятый джедай превращаюсь в идола, единственного мастера своего дела, но в то же время отчаянного монстра, с впившимися в лицо бороздами страха. Обезображивает ненависть людские лица, укрощает пыл, заливает глаза предвзятыми суждениями, наполняет горло оскорбительными тирадами, пальцы в кулаки сжимает и заклинивает.
Я уже и сонеты пишу о бойнях и скорби. И романтическое послание, скорее всего, начались бы с обращения ласкового « смертушка, ты моя ненаглядная», это бы я так свою избранницу окрестил.
Я к чему так беспечно пишу о высшей заслуге за свои бессмертные творения - то, вы ведь не в курсе ещё, какая я гадюка подколодная.
Я другие ценности превозношу. Я другим богам молюсь после полуночи. Для тебя я всего лишь человек, для себя я  лишь сумрак. Сумрачный полутон, осиливший  уже полвека, и скачущий галопом в следующей черте. К черте миров и созвездий.
Безликий атом обязан расплатиться за  беспечную юность, за прегрешения и роковые ошибки.
Я никогда не обладал фантазией. Ее у меня просто не было в помине. Я родился с таким пороком, но сейчас я думаю по-другому. Ведь это было моим счастливым билетом. Ведь я мог быть другим человеком, умеющем улыбаться, когда шутят, способным полюбить любые руки.
А ведь стал премерзким существом, с вечной оскорбительной шуточкой наготове, с каждодневной работой на износ, когда последние соки ты выжимаешь из себя посредством соковыжималки, когда тебе нет дела до того, кто тебя ждет вечером к ужину, когда тебе не важно, что о тебе волнуются, лишь бы уложиться в срок, лишь бы найти материал, лишь бы эта коробочка под названием « интеллект» мне подкинула чего-нибудь свеженького.
И какое дело до людских радостей – слабостей, для меня не написать страницы – трагедия. Меня вина заедает от кончика носа до коленей, а оставшиеся части тела писать не в состоянии, увы.
И если бывают люди хуже роботов, то я в их числе. Я не трудоголик, я не работаю на благо людей, у меня нет ни цели, не средств, у меня нет ни желания помогать, не особого рвения.
И собственно, мне ничего не нужно. Я не ставлю целей. Я живу зачем-то по две недели, то на материке, то на островах, и иногда представляю, что скрываюсь от ЦРУ. 
Но они меня никогда не найдут, потому что не ищут.
Выполняю работу с полнейшим омерзением,  невольно задаваясь вопросом « кому я делаю хуже, для чего я стараюсь», но ответ застрял на почте, и я сам виноват, что отправил по почте России. Через Прибалтику было бы проще.
Ну а фантазией я не обладал, нет. С рождения, и до зрелых лет. Когда случай свел меня с пассажиром в купе. История долгая, занудная, неправдоподобная. Вы будете кидать в мою физиономию помидорами, уличая меня во лжи. Но я не уйду с трибуны, покуда последний помидор не залепит мне ноздри соком.  Ненавижу томатный сок. Я поведаю эту истину, будь я трижды грешен и смешон.
Я был мальчик лет восемнадцати, улыбался почем зря. И очень быстро жевал конфеты, кладя фантики в карман. Мой попутчик был бледен и улыбался как-то измученно. Я не мог взять в толк, почему он так часто креститься. Он говорил, что ему мерещиться, будто падший за ним охотиться. Будто мозг его чем-то там ценится, и я должен забрать это.
Словом, он тогда умер. А я приобрел фантазию.
С первой минуты я понял, как меня жестоко обули в калоши и посадили в глубокую лужу. Я всё плавал в этой луже, размером с небольшой океанчик, и безразмерные галоши умудрялись мне натирать палец. Дар мне был не властен. Он бунтовал и своевольничал.
Он мешал жить, дышать, любить.
Противился «забывать» нацарапать поутру страничку мемуара, артачился, когда я предпочитал ему сходить в кино с друзьями. Шептал мне на ухо политические измены, заставлял меня предавать родину, корону, систему. Меня толкали на террористическую дорожку, а я мог думать о кошках и даже немножко петь..
Мой мозг отключался периодически, а он тем временем правил, властвовал и жил. Жил за меня, жил вместо меня.
Я сегодня получил Нобелевку, а на деле же не написал ни одного листа. Мой талант – это чужой гений. Мой порок и моя гибель. Я измотан своей натурой. Она у меня в печенках, как впрочем, и талант приходского священника, чьи мыслишки бродят по моему остывающему телу.
Я рабочий, пахарь, пекарь, сантехник, слесарь. Я кто угодно из рабочего люда, только не Иуда, забирающий исподтишка свою драгоценную добычу. Увольте, не стану…
Стук лопаты о мерзлую землю приносит мне, если не покой, то некую гармонию. И отчего я не сделался гробовщиком. Жил бы в идиллии.  Закупориваю капсулу времени, запечатываю ее на столетие. Все мои дорогие сердцу предметы – вещи, напоминающие о чем-то человечьем, что сохранилось в гиеньем образе падальщика.
А сам в лабораторию. На опыты. Путь господа ученые ведают-заведают, что же такое живет в моем мозгу на полном обеспечении. Что за тварь инопланетная, что за червь, что за механизм тащит меня силком, захлебывая в озерах слез, проскальзывая по лезвиям острого непонимания общественности.
Я недавно получил Нобелевку, и мне совестно.