Книжные дети. Глава десятая и последняя. Мат

Вновь утро. Больше не страшное, не приносящее потерь или боли. Я смотрел на ее трепещущие ресницы, влажные от пережитой боли.
Помню только перцовое облако копоти в горле, дорогу в новый квартал за широкой, негнущейся спиной Дель Пьеро, несущего свою хрупкую сестру. Он остановился по серди узкой улицы. Масляный свет фонарей мерцал на его плечах и шляпе. Я замер, понимая, что поздно искать укрытия от его взгляда. Зарксис полуповернул голову, и хмыкнув, направился дальше. Я шел следом, боясь потерять его в спутанных нитях Эдема.
Махина нового квартала, словно гигантские часы гремела даже ночью. У ночного клуба, я попал в лапы старой, потертого вида шлюхи, пробежавшей по моему лицу пальцами. Мне было противно и я оттолкнул ее, словно тряпку, побежал следом, пока вновь не запахло терракотой и известкой. Я был в тупике.
Ледяной корочкой покрылись лужи, а звезды стали чужими и страшными. За моей спиной сверкала сталь.
Обернулся коротким и агрессивным движением, выхватив из ножен меч. Доктор Чума.
 - Следил за мной. – Я прервал его молчание обвинением, бросив ему вызов.
- Вы проницательны, Мой Принц.
- Что за глупое прозвище?!
- Не нравится титул? – Он спрыгнул с ажурного абриса железной лестницы, зависнув в двадцати сантиметрах от пола, выпрямился, и опустился на каменные плиты.
- Ты должен был убраться из города, ведь Алина…
- Алина девушка, и при том слишком ранимая и доверчивая.
- Все кончено, ты повержен, Баскервиль.
- Бросаешься собственным именем, как оскорблением, - Он усмехнулся, подойдя ближе, простым движением отодвинул мой меч, и опустился на колени, приложив правую руку к сердцу, левой, до боли сжимая мою.
- Я выполнил все приказы вашего отца, мой Лорд. До нашего пришествия осталось три дня. Вы вновь взойдете на трон. Все будет, так, как должно было быть до появления самозванцев Д.
- Я… не понимаю, о чем ты говоришь, ты лжец и изменник.
- Вы не можете ничего помнить о том дне… - Он замешкался и встал. – Винсент.
- Я не…
- Ева Андерсон. Девочка – полукровка, новая звезда Эдема. Стоило выдумать эту чушь, чтобы все поверили. Ее звали Иви. Иви Андерсон, Сокращенно от Винсент. Принц Полукровка и мой господин.
- Но Ева... Ее разорвали собаки, мне так…
- Сказали? – Ядовитый смешок. – Ее не существовало вовсе. Существовал мальчишка в женском платье, мой слабый, заносчивый, брат, Винсент Баскервиль, сын Аделаиды Андерсон, или Арлекин.
- Я не верю ни одному твоему слову.
- Может тогда, поверишь своим шрамам? Откуда они, не задавался вопросом?
Внутри меня рдела пустота, заполненная до того упоительной любовью к Алине. Но теперь, она обретала очертания и форму. Я видел ночь, и был слеп одновременно, я слышал его голос, и был глух. Я обратился внутрь своей оболочки.
Хрип лошади, я осознавал, что он предзнаменует смерть, грязи под копытами осклабила пасть камней и животное рухнуло, подмяв под себя седока. Отец кричал, приказывая убираться, Бриан не слушал, ни на мгновение он не остановился, поднимая рычагом меча взмыленную тушу. Я уже бежал вверх, по склону, к просвету между деревьями. Позади свора, срывающаяся на возбужденный визг, звуки грома и тайны молний. Быстрый и тонкий силуэт Мальчишки Д. Так звал эту девочку Бриан. Я, в безумстве, заперт в пространстве между полетом и пропастью, в сущности, это одно и тоже. Если бы не клыки, лязгающие затворами автоматов. Граф Д. младший. Я встретился с ней глазами. Из-за грома было не расслышать криков, обнаженный словно нерв, меч.
Меня накрыла живая волна мокрых поджарых тел. Они рвали плоть на груди и спине, наступали лапами на руки и ноги. От боли, я не мог даже закричать. Внезапно собачью шкуру распорол холод. Животная кровь залила мои глаза, но сквозь кромку ресниц, я видел ее лицо, полное нечто больше чем отчаяния, предназначения. Это было ее предназначением. Собаки, скуля, отступили, чуя кровь себе подобных на руках хозяина. Она поддерживала мою голову, молча, закрывала перегрызенную артерию руками, не боясь ни крови и предательства.
Боль застилала мое сознание, но я слышал голос отца.
- Отойди от него. – последний собачий труп взвизгнул. – Отдай моего сына, и я не причиню…
Белокрылая стрела принесла ему смерть. Он умер от чужого страха.
Темнота и руки, похожие на отцовские. Долгие мучения между смертью и жизнью. Это было похоже на звук капели в темноте. Приносящие исступление мук движение. Это было похоже на смех и плач ребенка, потерявшего мать, которую он ненавидел. Смерть похожа на мальчишку Д, тот же голос и глаза сине-стальные. Я помнил.
Мне дал почти что новое тело. Пересаженная кожа, новая жизнь и новое имя. Вернее, нет, у меня не было имени. Нэмо. Никто. Человек без прошлого и будущего. Невиданная спираль в потоке сущего. Рецессивный ген.
- Больно вспоминать? – Спросил Бриан, и сильный удар в челюсть отбросил меня назад. -  Больно знать о том, что твои близкие умерли, защищая тебя от тех, кто потом вскормил с ладоней? – Еще один согнул пополам, на этот раз в живот. Он бил метко и быстро, я не успевал ни защитить себя, ни контратаковать.   
- Сопляк! Я все делал ради него! Я терпел твою кровь в своем доме, терпел унижение и насмешки, боль и одиночество. А потом и ревность, о да! Мой мальчик! Мальчишка Д. принадлежала тебе, с самой первой секунды, тебе принадлежала ее сострадание. Помнишь, в тот день, у мертвого дерева, - правое плечо. - когда ты принес ей мертвую бабочку, ты смеялся, я стер с ее лица слезу, а с твоего ухмылку. Она возненавидела меня. До скрежета зубов. Возненавидела мое одиночество. Что мог ты понять в ее душе? – Он отбил мне почки. – Ты ни черта не знал о смерти! О боли! – Голос сорвался на крик. – Но все же…
Я упал лицом в асфальт и вжался щекой в мелкие каменные крошки, нога Бриана припечатала мою голову.
- И все же, я смог унять свою боль и поклясться. Поклясться, что если мне не принадлежала ее жизнь – будет принадлежать смерть. Вместе. Вместе мы уйдем из этого мира, разбившись на осколки и сплавившись воедино, под грохот фейерверка и оркестра, на глазах у тысячи зрителей, не подозревающих о нашей Войне. Это война была моей и ее изначально. Ни твоей, ни Лайона, ни Блэка. Вы фигуры разного достоинства, но не главные. Ближе всех был Никки – ферзь. Я измучил его безысходностью влечения. Северуса усмирил братской любовью. На шее Юнатана затянул удавку несправедливого предательства. Каждый из вас погибает из любви, и она не исключение.
- Отойди. – Лиловый бас, прокуренный и гортанный, мелодия спасения, среди хаоса начинающегося дождя. Я видел только его ноги, стоящие в боевой стойки, готовящегося к удару кота.
- Зарксис Дель Пьеро. Я могу рассказать и твою печальную историю. Я ведь лишь сказочник, лишь тот, кто сочиняет сказки.
Лицо Бриана перекосила улыбка.
- Я убью тебя одним выстрелом. Сказки закончатся.
- Нет, я уже пообещал умереть от руки твоей сестры или не сестры. Вопроса здесь нет, вас не роднит кровь. – Бриан отступил, теперь, я мог дышать. Шея хрустнула.
- Я мог убить каждого из вас. Даже сейчас, Ангелы с винтовками целятся точно в ваши головы.
Красные огоньки сходились в точку на лбу Зарксиса. Еще несколько плясали на моих плечах и шее.
- Но я - тот же режиссер. – Он усмехнулся и развел руками. Конец близок, дно рядом, но не достать его. Любите друг друга и ждите приглашения.
Он растворился в облаке дыма.
Дождь барабанил пальцами по виску. Дель Пьеро подошел ближе и его властный приказ резко отдался болью в дальних уголках черепа.
- Вставай. Хватит мыть кровью асфальт.
- Где, где Алли? – Я не мог подняться, тогда он раздраженно поднял меня за загривок и встряхнул как котенка.
- Явно не в безопасности, по твоей милости. Идем, если можешь.
- А если нет? – Боязливо спросил я, наступая на правую ступню.
- Останешься здесь. – Пожал плечами режиссер, прикуривая тонкую сигарету.
- Я могу. Мне почти не больно. - Я сильно хромал на вывернутую правую ногу.
- Врун. Почти получилось, солжешь Алине, она поверит. Не смей казаться ей слабым.
Лил сумеречно-лиловый ливень. И в каждом его «л», явно читался то ли плачь, то ли смиренное равнодушие. Елена повернула ручку и газ, плюнув упругой струей воздуха потух, оставив лишь запах, и послевкусие еще не съеденной, горячей еды на языке.
В дверь постучали. Такой отрывистый мальчишеский стук, осторожный, как дикий зверь, кто-то таился за дверью, ожидая, пока ему отворят. Несомненно, стук был наигранным, выстукивали «шоколад» азбукой Морзе. Елена нахмурилась и, запахнув шелковый, бледно-розовый домашний халат, вышла в освещенную стрекочущей лампочкой.
Аккуратная старая дверь пряничного домика на Садовой, утопающего в лавандовых зарослях, дурманящих своим ароматом, слышимом даже сквозь ливень, отворилась с мелодичным скрипом. Фонарь у дома не горел, но она сразу угадал два вымокших силуэта во тьме.
- Входите, хватит мокнуть. Я принесу полотенце.
- Не стоит. – Зарксис удержал ее, и сбросив мне плащ, отправился прямиком наверх.
- Привет. – Я подошел к Елене и мягко поцеловал ее в щеку. – Как ты? Этот кретин, надеюсь, не слишком тебя допекает.
- Нет, Нэмо, все хорошо. Я поставлю чай. – Ответила моя кузина и скрылась за дверью кухни. – Прими душ. Зарксис моется целую вечность. - Долетел до меня ее голос.
Согретый и полный противоречивых надежд и вопросов, я следил за тонкими пальцами Зарксиса, стирающего с лица сестры кровь и копоть, расчесывающего спящие мокрые волосы, протирающего руки и колени.
- Не выйдешь? – Спросил он, даже не повернув головы. – Не думаю…
- Я позову Елену.
- Врятли она поможет. Гемофобия. Потом будешь соскребать свою милую кузину со стены, о которую она расшибется, поддавшись паники. – Хмыкнул он, заставив меня покраснеть. Я вылетел вон, хлопнув дверью. Слова Бриана не выходили из моей головы. Последняя битва, партия, расплата казнь… Но когда?! Сколько мне оставалось жить, дыша своей любовью? Ответа не было и я спустился вниз, желая помочь Елене вымыть посуду.
Она очнулась на рассвете, после краткого и сладкого забытья. Пустыня губ сомкнулась и разомкнулась. Глаза открылись, а рука метнулась к поясу, но встретила только приятную прохладу простыней на собственном, облаченном в тонкую ночную рубашку Елены, теле. Она была похожа на девочку из элитного английского пансиона, со строгими учительницами, романами, надеждами и нежной девичьей дружбой.
- Это всего лишь ты? – Она даже не приподняла головы, увидев меня подле своей кровати. Я сидел, окутанный усталой дремотой. Мне столько раз за эту ночь снилось ее пробуждение, что я все еще не осознал его реальность до конца, не разомкнул век, не приблизился, я не сделал ничего.
Алина села, отбросив простынь, спустила ноги вниз, коснувшись пальцами пола. Подалась вперед и оцарапала мою щеку поцелуем, После поднялась и вышла на открытый балкон.
- Все ведь закончилось? – Спросил я, касаясь ее пальцев, лежащих на перилах.
- Если ты мне поверишь – да. – Кивнула она, продолжая смотреть на мостовую внизу. На блестящий от дождевых капель и солнца красный почтовый ящик, на ленивого кота и паруса выстиранных простыней. Их наполнял ветер прощания и печали. Мне казалось, я все еще вижу след черной слезы на ее щеке. Только казалось, это лишь дрогнувшее пятнышко тени, не более.
- А если нет? Алина, каждой клеткой своего тела, я ощущаю потребность защищать тебя. Я видел твою боль и намерен дать этому повториться. 
- Это благородно. – Она зябко повела плечами.
- Нет, не благородно. Ты спасала меня, все это время, защищала даже от собственных попыток узнать хоть что-то о себе или тебе. Но теперь, когда мне так хочется верить, что опасности больше нет, что то, что возникло между нами… - Я путался в словах, глотал целые слоги, краснел и злился, потому, что она была спокойна, потому, что она смотрела на чертов туман на самом горизонте, будто желая шагнуть вниз и покинуть меня.
- Прости, что я это допустила. – Сказала она, посмотрев на меня ледяным взглядом. По позвоночнику прошел холод, а лицо горело. Из меня рвали куски плоти эти глаза, полные печального спокойствия и бесстрашия. – Этого больше не повториться.
- Глупая, я должен был защищать тебя, слышишь, спасать, заботиться…
- Не всегда тот, кого мы любим, нуждается в защите. Я нуждаюсь только в том, чтобы защищать тебя. Это мое предназначение, с самой первой секунды.
-Опять говоришь загадками! – Я не выдержал, и схватив ее за плечи с силой встряхнул, оперев лопатками на перила. – Я устал от твоего безразличия, устал от того, что ты держишь меня за глупца и ребенка…
- Я только рассчитываюсь за собственное бессилие.
Я отпустил ее плечи, сделав шаг назад, сполз вниз, уткнувшись в ее колени лицом, я держался за серые прутья перил, мелко дрожа и кусая губы.
- Неужели, ты так и не догадался? Ты не вытянешь из нее правды. – Прервал эту полную лиризма и безысходности сцену голос режиссера. Зарксис держал в руках лилии, рыжие крапинки на лепестках резали глаза своей инородной яркостью. Алина метнула в него гневный взгляд и поправив съехавшую с плеча бретельку вернулась в комнату. Хлопнула дверь ванной.
- Мне не нужно правды. Мне нужно только одно обещание.
- Эгоистично. И какое же?
- Не умирать. Жить, не смотря ни на что. Жить дальше.
- Ты хочешь оставить ее одну? – Теперь была моя очередь нависать лопатками над бездной. Пальцы Зарксиса впились в мое плечо с неистовой силой. Лилии дурили голову, сыпля пыльцой на мою голую грудь. – Хочешь сбежать в Рай, и бросить ее доживать свой век? Ты заврался, Нэмо.
- Винсент. – Автоматически возразил я.
- Ты никого так не спасешь, это трусость – оставлять других наедине с собственной смертью. Оставлять им одиночество и боль. Если ты мертв – тебе все безразлично.
Я не понимал, говорил ли он заученный текст или эта великолепная тирада была экспромтом, но я верил ему.
- Ты собираешься заставить мою сестру облачиться в черные перья? Поверь, ты этого не стоишь, ты слаб, потому что в тебе нет страха. Не страха собственной смерти, нет, страха за тех, кто потеряет тебя. Я собственными руками придушу тебя, если ты еще раз выскажешь подобные мысли.
Я просто неудачник. Все мои благородные помыслы были втоптаны в грязь. Я мерзавец, посмевший замыслить умереть ради нее.
- Я просто теперь знаю все. – Остановил я Зарксиса, схватив за запястье. – И я ей должен.
***
Алина хлопнула дверью и, набросив на плечи рюкзак, понеслась вниз по мостовой. Одежда с чужого плеча была почти как раз, красное платье с высоким воротом и длинными рукавами. Елена любила такие вещи – изысканные и простые.
Пролетев несколько кварталов, она сбавила шаг, восстанавливая дыхание. Послышалось мелодичное дзиньканье велосипедного звонка. Девушка обернулась.
- Подбросить? – Тео держался за руль одной рукой, не спешно крутя педали, чтобы ненароком не сбить ее.
- Как ты? – Спросила она, мельком бросив взгляд на его грудь. Под обтягивающей футболкой были видны рубцы, сплетающиеся в терновую букву «А».
- Не смотри. Скоро заживет. – Он усмехнулся, помогая ей сесть на раму. – Извини, нет багажника.
- Ничего.
Несколько минут они ехали молча сквозь благоухающую зеленью алею, после, стремительный полет вниз со склона, так что кровь застывала где-то в этом вольном ветре.
- Я рад, что ты жива. – Сказал он, продолжая смотреть на дорогу. Улица была пустынна. – Не хотел досаждать разговорами, я ведь… ты выбрала не меня. Я понимаю, мне самому неловко. Но только, я всегда буду рядом, буду защищать то, что ты любишь, пусть даже это и другой мужчина.
- Останови. – попросила Алина тихо.
Тео притормозил на углу.
- Дальше я сама. – Она спрыгнула с велосипеда и пошла прочь, твердо чеканя поступью «Прочь. Прочь. Прочь…». Тео развернулся, тяжко вздохнув, когда вдруг его настигли ее торопливые шаги, а руки обвили развитый торс.
- Прости, - на футболке расползались следы ее слез, - я… все должно было быть иначе. Я так рада, что ты у меня есть. – Она всхлипнула.
- Не надо. – Остановил он ее. – Не извиняйся. Не надо лгать. – плавным рывком разорвав ее объятия, он двинулся прочь, растворяясь в желто-зеленых бликах и звуках умытого дождем утра.
Звякнул дверной колокольчик, и раздосадованный внезапным звуком чайник, испуганно плеснул кипяток на ногу девочки. Нина что-то зло прошипела на неизвестном наречии и велев Джасперу допить травы, вышла в пыльный магазин. Сквозь силуэт в дверях били солнечные лучи.
- Эй, вам чем-нибудь помочь?
Незваный гость подошел ближе.
- Мне нужен Лесной Демон.
Запах сотни трав смешивался с пряным ладаном дымка и темнотой. На краешке стула, согнувшись к самому столу сидел старый вождь.
- Дедушка, - позвала Алина, делая несмелый шаг к в пространство темноты. Свет лампы завозился, старик обернулся.
- Это ты, Айвенго.
- Я.
- Я догадываюсь, о чем ты хочешь меня попросить, мой мальчик. Ты ведь знаешь о том, что это может убить тебя.
- У меня нет иного выхода, Дедушка. – Сжала кулаки Айвенго.
Старик прошаркал к ней и взглянул в лицо туманными зрачками. Сухая ладонь приподняла острый подбородок девочки.
- Слишком тяжкая ноша лежит на твоих плечах, Алина. Много бед принесла ты в этот мир, обернувшись великим счастьем. Моя Нина будет скучать по тебе.
- Дедушка. – Алина уткнулась носом в кожаный жилет индейца.
- Полноте, полно, милая. – Он гладил ее по голове сухой, словно мертвые кленовые литья, дрожащей ладонью.
***
- Что значит – сбежала! – Проорал Зарксис с силой ударяя по косяку кулаком. Посуда задребезжала, а из распахнувшегося висячего шкафчика выпала фотография красивого светловолосого юноши, глаза  него были в точности такие же как у Елены – зеленые, с янтарным ободом вокруг зрачка. – Какого черта! Я запретил! Запретил ей, слышишь?!
Елена вжалась в стол, ломая руки. Я какое-то время не вмешивался, но гнев, возбужденный его криками всколыхнулся во мне безжалостным огнем наполнив руки и грудь. Я рванулся вперед, но мое тростниковое тело было отброшено легким, почти изящным движением.
Я был зол, поджар и крепок, вскочив, я вознесся на стул, роняя его спинкой вперед, прицельно выстрелил рукой ему челюсть. Он отшатнулся, а я, схватив страшное четырехногое оружие, собирался размозжить ему череп, когда отрывисто звякнул дверной колокольчик.
- Я дома. – Айвенго замерла на пороге, коричневый бумажный пакет, наполненный ароматными красными яблоками выпал из ее рук.
Плоды рассыпались по кафелю, ловя его неестественно-белые и живые солнечные блики.
Мне всегда было важно, под каким углом в мою жизнь проникает свет. Под каким углом видит меня то смешное, маленькое существо, что создало его прежде всех лет. Ровно шестьдесят два градуса из-за цветочных занавесок.
Зарксис упал на пол, зажимая голову руками. Она приблизилась и обняла его за плечи, после, помогла подняться, и они вместе ушли, под звон тишины и уютное пыхтение эмалированного чайника, старавшегося изо всех сил, ради того, чтобы люди чувствовали себя уютнее в плачущем мире.
Я собрал осколки рамки и выбросил их в ведро, порезав пальцы. Стараясь не закапать кровью, отдал Елене фотографию и поднялся наверх. Слушая Сарабанду Баха для виолончели, я провел остаток дня, вперившись взглядом в абстрактный, потертый узор обоев. Словно больной раком, я получил свою дозу наркотика – ее страх, говоривший о неравнодушии. Разочарование, как пестрые лоскуты костюма Арлекино, мелькает в языках пламени, а видно, лишь когда перестанут тлеть угли. Страшной сказкой была моя жизнь.
Ближе к вечеру, когда небо задышало влажными почти сентябрьскими сумерками, мою прострацию разорвало сообщение:
«Сайлент Гарден. 1 часВосточные ворота, виолончель»
Глиняные черепки моего лица собрались воедино, склеившись в зеркальное отражение. Я так и не знал, кому из нас принадлежало имя Винсент, а кому титул Никто.
Кованые ворота изображали видение страшного суда, на звезде, венчавшей их, сидел наполненный нефтяным блеском ворон. Он гаркнул, будто приветствуя меня. Я шел через кладбище, пока не увидел ее, сидевшую, прислонившись к кресту спиной, путая в пальцах цепочку медальона с камеей.
Кладбище казалось мне таинственно родным, может, я смирился с тем, что я перестану существовать, может. Мне было все равно.
- Абсурднее встречи нельзя представить, - Айвенго поднялась. Я не различал в сумерках эпитафий, но уверен, они были великолепны и скорбны.
- Сложно, но каждая наша встреча – абсурд.
- Не будем говорить. Сыграй мне.
Я опустился на чей-то памятник, и извлек из чехла виолончель. Игла уперлась в сухую и твердую землю, руки задвигались по грифу, обласкивая и прислушиваясь к каждой струне. Она внимательно наблюдала за мной, едва дыша. Кладбищенские фонари освещали только половину ее лица и острый угол ключицы. Но этого было достаточно.
В моих мечтах все было иначе – были звезды и кот, пахло жасмином, а не горькой полынью и пеплом.
Моя виолончель терзалась винными парами и кристаллами льда. Пальцы перемежали друг друга, а смычок неистово порхал над струнами. Мне не было приказано верить в чудо быть понятым. Но она не отрывалась от моих звуков, вся моя кожа была пронизана нотными штилями.
В ту ночь мы еще долго бродили по городу, пока наконец, измученные, не упали в объятия вереска на лугу, под защитой Сан Инфанте. Я тихо пел и гладил ее волосы, пока она засыпала на моих коленях, смотря на звезды.
Мне было суждено запомнить как эти глаза смотрят на звезды, пока они еще жили.
Мирное дыхание ее растворялось во мглистой траве, колышимой еле уловимыми очертаниями ветра. Мгновение моего абсолютного счастья. Я был так уязвим в эту секунду, так неосторожен. Любая, даже самая незначительная боль могла убить меня, ибо я был преисполнен щемящей нежности.
Холодные пыльцы Айвенго впились в иглистые травинки, лицо не переменилось, только из приоткрытых губ вырвался стон: «Суждено!», а из уголка глаза, из под плавного изгиба ресниц до виска протянулась лунная полоска слезы.
Это напугало меня, разозлив одновременно до боли в горле. Ощущение ирреальности и близкой потери угнетали. Я жаждал бесконечности этой ночи, бесконечной беззащитности моей любви. Я был слаб.
***
Грохот фейверка разорвался над нашими головами. Мы стояли, сцепив мизинцы, с детской жадностью глотая разрывающиеся искры. Отстветы на волосах и губах. Толпа восхищения, безмолвное море пестрых масок, откачнулась назад, в тот самый момент, когда последний день августа был готов взорваться на осколки.
- Прости. – Быстрое касание губ растворилось раньше, чем я успел схватить ее за рукав.
Она слилась со звуками и красками, стала дышащим полумраком между очертаниями. Карнавальная чехарда щемила в груди, в которой, казалось, барахтался комок иглистых костей.
Первый, огненно-рыжий палый лист, неслышно опустился на мое плечо. Кленовая длань, с золотой каплей росы у черенка.
***
На осеннем ветру дрожали даже крыши. Айвенго касалась кончиками пальцев волнистых черепичных кромок, двигаясь вперед. По самым краям разливался острый холод. Испуганные голуби казались оранжевыми в отсветах фейерверка, их реквием и шорох ангельских крыльев слились воедино с симфонией, звенящей внутри августовского естества.
Лицо Бриана улыбалось естественно, почти приветливо. Казалось смешным защищаться от него. Но нет человека страшнее и изощренней, нет пса вернее хозяину, нет клыков острее, а лжи правдоподобнее. Нет.
- Здравствуй. – он рассеяно поднял глаза. - Я скучал. – Все вокруг пульсировало, кренясь влево и вверх.
- Твоя цель – мой труп. Я бы не стала откладывать ее достижение. – Она коснулась рукой кадыка.
- Зачем столько яда, Алина. – Он приблизился.
- Не подходи. – В горло юноши уперлось острие длинного меча, еще долю секунды назад висевшего за ее спиной. Ангельское, разлетающееся белое платье, всколыхнулось. Подчеркнув ее движение.
- Пускай это будет так. – Он закрыл глаза. – Пускай мы найдем единение в смерти. – В голову девушки было направлено сверкающее пистолета. Стилизованные тени и кольцо блика отражали ее глаза. Бриан сделал шаг вперед и по лезвию, к ее руке, потекла алая река. Палец, казалось напряженно гудел на курке.
Айвенго отпрянула в сторону, пропуская выстрел и уходя за его спину.
- Не хочешь умирать. Твоя слепая надежда на победу. - Бриан усмехнулся. – Знаешь, за его спиной сейчас человек в маске грустного Арлекина. – Вспышка света, похожая на мак. – И он ударит его ножом, если ангел не спуститься на землю, дабы остановить его. У ангела будут пустые и бледные глаза, полные отчаяния, у ангела разорвано сердце.
- Хочешь, чтобы я прыгнула?
- Это будет полет. Я знаю, ты ведь можешь летать. Разумеется вниз. Но я утешу тебя, вместе с тобой, вместе со светом, мир лишиться и твоего антипода.
- Ты жаждешь смерти? – Она чуть отвела клинок.
- Я сказал, пусть мы найдем единение в смерти. Зачем тебе это? – Он сжал лезвее ладонью, раня кожу, и вырвав из ее рук, отбросил в сторону. - Этот мир бесполезен для нашего гения, наши изощренные битвы, распри, агонии твоей любви и моей ненависти, каждый новый круг интриги как соль на раны. Мир устал от нашей войны. Эдем умирает, вместе с его подданными.
- Это бегство. – Отрицательно покачала головой она. – Равнодушие – вот истинная сущность зла. Непротивление судьбе, вот что сделало тебя чудовищем, Бриан. Никто иной и ничто иное.
- Непротивление? Ха-ха-ха, - цинично искривив губы, он сделал небрежное движение рукой, - ты убила во мне человечность, не добив моего сопливого братца. Ева. Иви… Винсент. Щенок, лишившийся имени. Ты зовешь его никем, но на деле он причина нашей войны. Все скоро закончится, Алина.
Напряженный гул тишины, напряженной, словно рельсы или струны.
- Но знаешь, что страшнее смерти? – Бриан окинул взглядом площадь, пестрая волна толпы плавно качалась, с замершим в едином горле дыханием, ожидая развязки. – В их памяти, ты останешься лишь ярким бликом красивой легенды. Никто не будет помнить о твоем реальном существовании, о твоей борьбе, похожей на сказку. Они не будут помнить твоего имени, ведь смертным достаточно услышать лишь шепот «Инфанта». Обрученная со своим одиночеством, ты не избежишь его и в смерти. Счастливец тот, кому не пришлось играть в этой жизни две роли. Алина, ты станешь единственным, сдавленным криком о былом величии разложившейся плоти Эдема.
- И что же дальше? Раз моя смерть ничего не изменит, зачем она нужна? Бесполезный, безысходный финал.
- Потанцуешь со мной?
- Разве что как со смертью. – Она приблизилась, не боясь ни ножей, ни оков. Она должна была уйти сама, как пожелает, и в тот единственный дозволенный момент.
Музыка, слишком барочная вблизи, теряла половину той декораторской лепнины, превращаясь в плавный, единый изгиб мелодии. Белое на белом. Только черная маска со страшным клювом, которую он вновь надел, как черная метка печали и смерти. Мертвые теряют имена. Так она думала. Мертвые превращаются в прах, как и легенды. Она останется Инфантой, а он – Доктором Чумой.
- Не смею коснуться губ. – Прошептал он, мягко проводя пальцами по девичьей щеке. - Пусть все кончиться так… - Где-то под ногами разверзлась пропасть, отделяясь от нее единственным шагом, девушка стоявшая на карнизе, вновь повела плечами. Глаза бездны были не за спиной, нет, они смотрели внутрь ее в пульсирующие зрачки, обладая сине-стальными зеркалами, отражаясь в них и отпечатываясь на их несуществующем дне.
- Вероломство. – Проговорил Бриан, и вдруг ассиметрично качнулся влево, из груди, будто из приоткрытого шлюза брызнула кровь, капая на лицо девушки, заливая его костюм и белое платье. Бриан смеялся, смеялся неистово обреченно.
Перед ней, опустил дрожащие руки Зарксис. Северус за его спиной был бледен, на губе вновь обозначился кровоподтек.
- Как вы жалки. – Задохнулся Баскервиль, глотая воздух напополам с собственной кровью. Как убого ваше желание спасти ее. Ты убийца, Зарксис, и ты никого не спас… - Он рухнул на черепицу, залитую маслянисто-черной, отражающей рыжие блики фейерверка, кровью.
- Он мертв, Алли. Все кончено. – Брошенный пистолет напугал затихших было голубей. Зарксис попытался приблизиться, но она, держащая на руках все еще живой труп остановила его.
- Нет. Не надо.
- Алли, - На плечи упал его пиджак, так мягко, с нарочито-небрежной заботой.
- Бриан был прав. Мат. Ты никого не смог спасти. Я люблю тебя, братик… – Она покачнулась на ветру, напомнив чайку, расправила плечи и легко соскользнула вниз с кромки черепицы.
В этот момент разорвалась заключительная вспышка салюта, небесно синяя, перетекающая в фиалково-лиловый. Толпа ахнула, расступившись, при виде безжизненного бледного тела, лежавшего на круглом помосте перед фасадом театра.
Испуганно отшатнулись танцоры, сорвался на хрип переливчатый полый звон флейты, разом рухнуло в обморок полсотни женских тел.
Тонкая вспышка, со сломанными руками, замерла у самой земли, она не могла ни разбиться ни оборваться. Ее тело, упавшее передо мной. Всего в нескольких метрах, было столь тонко и безжизненно, кровавое пятно растекалось у ее виска, а сине-стальные глаза смотрели вверх, на невидимые звезды. Гробовое молчание, детский плач. Так плачут дети, когда умирают ангелы. Так плачут ангелы, когда умирают дети.
А с неба, все падали белые лепестки еще недавно живых роз, падали, замирая снегом на кровавой глади, пеплом на губах и птицей на груди.
Послышались, сначала нестройные, прерываемые всхлипами, детские голоса, белый хор мальчиков, с ангельскими чертами монашеских, освещенных лиц, выводил щемящую, трагически героическую балладу, о крыльях и королевской крови. О мертвых принцессах.
Никто не назвал ее имени.
Моя агония, истерика у холодного трупа. На мгновение, мне показалось, что сердце ее еще бьется. Меня оттащили, всего в слезах и крови. А после…
Они вообразили себя птицами. Они подняли ее на руки, и усадили на украшенный цветами изящный трон, предназначенный для несуществующей осени. В этот город пришла вечная осень и вечная скорбь.
Они поклонялись трупу, еще не уставшему от дыхания, еще не привыкшему к неподвижности. Белая ладья, с кровавыми листьями кленов, движимая теми, кого я знал так близко, проплывала мимо меня.
Я видел их. Тео, шедший впереди, держался отрешенно, только ресницы, склеились в неловкие треугольники. Шерлок дрожал, сдерживая рыдания. Юнатан просто опустил голову, Никки ревел в голос, дергаясь и кренясь вниз. Пифагор и Артурия сплелись, она прятала лицо у него на груди, Джаспер обнимал за плечи Нину, не верящую во все происходящее. Я видел их всех…
Я сам. Я иду впереди, словно нос корабля, рассекая скорбь. Мое лицо каменно и неподвижно, но влажные полосы разделили его на три части. На голове сверкает серебряный венец, но я презираю его. Я презираю свой титул короля, ибо я вдовец сердца, лишенный своей принцессы. Внутри пусто и выжжено. Падает снег на глаза а соль на раны…
Зарксис, укрывающий лицо моей мертвой принцессы полупрозрачной вуалью. Блэк, целующий ее руку. Они делают это с моего позволения.
Мой взгляд обратился к толпе. Я вижу человека, на нем маска печального клоуна, я знаю, что он смеется. Он не виден никому кроме меня. Его движения медленны. Он снимает свое обличье. И я не вижу черт. Это бесполое существо, некогда любившее меня, а после возненавидевшее. Александра рассыпается на золотые нити, доставая из-за пазухи кинжал, поднося к тонкой шее и чиркая по ней, словно спичкой. Алые брызги, запах жизни и стали… Тело рухнуло. Они просто прошли мимо.
Обернувшись, я восхожу на их руки, к ее трону, к моему мертвому идолу. Прикасаюсь к губам сквозь вуаль. Она уже отделена от меня, она мертва. Больше нет лета…
Губы пахнут рододендроном, на них будто застыли кровавые капельки росы. На вкус как кровь, как сердечная боль. Голова кружится все быстрее, а мое сознание тает, я вижу незакрытую, обшарпанную дверь, выкрашенную полвека назад голубой краской и желтые кленовые листья.
Ангельские голоса срываются на плачь. Они зовут ее Инфантой… Ничего лишнего, ничего личного. Моя Алиса…

Три дня шел сизый, почти  соленый дождь. Три дня я жил на ощупь, не раскрывая глаз, с замершим в груди осколком льда. Больно было смотреть на свет электрических ламп, маслянисто-желтый свет их прилипает к мокрым волосам. Насквозь мокрая душа больше не смеет проронить и звука. Слишком больно…
Тоска исчезла с приходом рассвета, брезжащего сквозь мои полуприкрытые, воспаленные веки. На столике, у кровати – стакан молока. Оно холоднее льда.
***
Мне черный так лицу. К лицу скорбь и слезы, к лицу отчаяние и траур. Синяки под глазами, припухшими и воспаленными, пересохшими губами я вбираю в себя по каплям воздух, боясь вдохнуть слишком много и захлебнуться.
Листья хлюпают ржавым месивом под ногами. Дорога к кладбищу, бывшего нашим тайным местом первой встречи, так длина, что я еле поспеваю к окончанию проповеди. Он говорит, что  ее убил Бриан, что он не в силах уйти один, как истинный демон, забрал с собой высшую храбрость и красоту. Забрал инфанту. Неужели у мертвых нет имени? Гроб закрыт.
Ложь. Я знаю, она прыгнула, я будто бы видел, как она взмахнула тонкими руками, как небо разбилось о гранит. Ложь, шепчу я в тысячный раз сквозь тонкую щель между губ. Ложь, повторяю, когда мне кладет руку на плечо Зарксис. Ложь, плачу, уткнувшись в его плечо, а он проводит по моим волосам. И лишь потом, когда никто более не смотрит, ударяет меня кончиками пальцев по щеке.
Я вдыхаю, с шумом, аромат его пальто, пахнущего десятками сигарет, лилиями, дорогим алкоголем и крышей. Запах небесно-серый, как тоска…
Улыбаясь, на меня смотрит гробовщик. Он будто бы восковой, с бусинками циничных глаз.
Я снова прячусь, шепча, ложь.
Что стало с нами потом?
Сан Инфанте стал местом всеобщего паломничества к белой могиле, освещенной лучом солнца из провала в потолке. На ней значится: «Алина Дьявола дель Арлекин» и ниже, крупнее и плавне «Инфанта». Я часто бываю там на рассвете, рву виолончельные струны, терзаю смычок, в надежде, что она услышит хоть малую долю моей скорби. Потерявши, плачем… Боже, ей ведь вечно будет пятнадцать…
Нас разбросало по свету, захлестнуло синим безумием наши бумажные кормы. Мы постарели и приросли, словно полипы, к своим домам и заботам.
Лишенный души, я скитался по городу, сжимая текстолитовый меч в трясущихся ладонях. Я видел смерть,.. мечтал о ней… Хмурой весной мне исполнилось двадцать четыре.
Слава настигла меня слишком неожиданно и стремительно. Пятнадцатого июня я отнес в редакцию кипу листов, исписанных полубезумным почерком страдальца. Сначала это показалось им забавным, после достойным внимания. Еще через сорок восемь часов я прослыл гением.
Стол отполирован локтями множество таких же лицемерных писателей, как и я склонивших голову под тяжестью тернового венца взглядов. Мой чай с пряностями и апельсиновой цедрой остывает, дымясь и дразня ноздри незадачливых читателей с особенно вдохновенными лицами. Как жаль, что я не вы, как жаль, что я не могу прочесть историю, которую я пережил, не захлебнувшись кровью из размозженного виска, не могу не вспомнить эти чувственные губы, искушенные поцелуями, не могу перестать видеть сине-стальные глаза, смотря на кромку небес.
«Книжные дети», вытеснено серебром на синей шероховатой обложке. От страниц, еще ломких, пахнет типографской краской. На первой – карандашный рисунок, выласканный кончиком грифеля. Линии сливаются в нас, дурачащихся, улыбающихся, глупых и счастливых. Только один человек торжествующе циничен  и холоден, несмотря на внешнее добродушие. Айвенго. Граф Д. младший. Я дышу ее волосами, сбрасывая руку Тео с другого плеча. Нельзя отрицать то, что было.
Я помню, как неистово он смеялся. Как волна дурноты и ненависти, подкатившая к моему горлу, спружинила руку, разбившую ему скулу. Помню ответный удар, сбивший меня с ног и короткий, грудной ответ: «Глупец! Она знала, на что идет и ради кого! Она не меня выбрала, не меня слышишь?»
Они стоят у двери, стряхивая с волос лепестки, смеясь и печалясь. Мои книжные дети. Как много пережили мы за то краткое лето…
Я могу расплакаться именно сейчас, когда я почти забыл о том, что такое сентиментальность, я апатичен, равнодушен и слеп в своей гордыне. А слезы готовы пролиться из моих глаз.
Приветливо улыбнувшись хорошенькой школьнице в очках, я подписываю ее книгу, игнорирую записку-приглашение, протянутую ее дрожащей рукой, и встав, ухожу прочь по лестнице. Неприятно сдавленное шелковым синим воротником горло саднит, белый шарф развивается за плечами. Ветер жесток и холоден. Быть грозе. На востоке уже зияют пасти молний, дробясь в стеклянных крышах нового квартала. Я жажду дождя… Судорожно втягиваю в себя воздух и не могу надышаться.
Шаги словно метроном, много легкого ритма.
- Оставьте меня. Я больше не подпишу не одной книги. Уходите.
Он все ближе. Дышит мне в шею, дрожа на цыпочках. Тонкие руки проникают под моими руками, смыкаются на груди, так порывисто… Я молчу, не смея даже дышать. Тень отстраняется и идет прочь. Нет, я не отпущу тебя, не сейчас. Ловлю за плечи, прижимаю к себе, смотря на осколки бледной маски с черными слезами, упавшей с ее лицо под ноги моего равнодушия.
- Не умирай ради меня больше…
Нельзя произносить и звука, ибо фантом тут же тает, превращаясь в сигаретный дым, но я говорю, говорю дальше, плача в ее волосы, становившиеся все прозрачнее.
Теряю сознание, падаю на колени, сжимая ноги, целуя руки, ах моя тоска, за что ты являешься мне в такие грозовые ночи, в ночи, когда фейерверк естественный, не оранжевый, на алый, бледный, как твои ангельские руки.
Улыбайтесь, Инфанта, улыбайтесь. У меня более нет сердце, я навеки пленен вашей игрой.

Ты не таешь. Ты все еще не таешь…
- Мат. – Говоришь ты, беря мое лицо в ладони.
Мат, эхом повторяю я, падая навзничь.