Цыганы

Ц Ы Г А НЫ
Именно так называют у нас на Кубани эту разбойную нацию, когда-то воспетую Пушкиным, Толстым и другими видными литераторами. Скорее всего, наши классики знали других цыган, лучших представителей своего народа, из которого вышли известные музыканты, певцы, танцоры. С такими мы знакомы по литературным произведениям, кино и телевидению.
Бывая по вечерам в таборе из любопытства, мы никогда не слышали надрывных цыганских песен, не видели их зажигательных плясок. Танцевали цыганята, нещадно хлопая себя по ляшкам, но не потому, что им было весело, а обязательно за обещанную плату — кусок пшеничного хлеба, картошку или пяток яиц. Получив заработанное, цыганские дети тут же отдавали хлеб собакам или лошадям, картофелины пуляли друг в друга, яйца бросали в костёр. В таборе часто вспыхивали ссоры и драки: два обозлённых цыгана, передвигаясь по кругу, хлестали один другого кнутами. Цыганки, не приближаясь, гортанно кричали, некоторые с младенцами на руках, а они, уже привычные ко всему,  не отрывались от груди.
Нас завораживали костры. Детей  заставляли раздувать огонь. Цыганята-подростки, упав на траву, старались изо всех сил: работали плечи, живот, лица были искарёжены вытянутыми губами и глазами навыкате. Подходил старый цыган с клюкою, усаживался поближе к теплу и медленно произносил непонятные нам слова:
- Дуй, Володя, дуй, кшони сопели побокарды.
Появление табора на хуторе  всегда было  связано с воровством. Вольнолюбивый гордый народ тащил в табор всё, что только попадалось под руку. Шатры разбивали на краю хутора, где местные жители использовали луговины для живности. Здесь привязывали телят, выгоняли гусей, куры свободно бродили за дорогой, прячась от жары под кустами акации и зарослями бузины. С приездом «гостей»  хозяева  спешно прятали всё живое в сараях и базах. Цыганки чётко распределяли между собой дворы: две шли с одной стороны улицы, две - с другой. Как ни отбрыкивались от них люди, но фартуки и сумки вкоре наполнялись разной снедью. Начинали клянчить  самое малое - кусочек хлеба для «малой дытыны», заканчивали банкой молока, а то и ведром картошки. Доверчивых женщин брали с ходу.
Расскажу тебе, дорогая, по ком душа болит, о ком тоскуешь; ты добрая, всех жалеешь, на тебе вся работа в доме, а счастья нет; но оно будет и явится к тебе внезапно. Позолоти ручку, дорогая, скажу точно, когда расцветёшь, как вишня, и будешь жить припеваючи. Нет денег? Да у кого они, золотая моя, теперь есть? Положи на руку платок неношеный или кусок новой материи; колечка, вижу, нет у тебя  на пальце. Да не бойся, моя серебряная,  я тебе всё верну, как только увижу твоё счастье и назову день, когда оно к тебе придёт. Ну что ты заладила — нет да нет. Небось, картошка есть?  Сама ты упитанная да красивая, не пожалей чашки муки для моей малютки, не обедняешь. А счастье, вот оно, за порогом стоит.
Сыпали уста цыганские слова красивые, сулившие райскую жизнь. И таяло сердце женщины, сама рассказывала, по ком сохнет и кого ждёт не дождётся. Чуть ли не в каждой семье ждали не вернувшихся с войны: мужа, сына, брата. Всех оживляли словоблудные предсказательницы, обещали возвращение домой в скором будущем.
Завидев во дворе старуху с суковатой палкой, одетую в грязное тряпьё, мать поспешила ей навстречу, загораживая дорогу в хату.
Не надо мне гадать, - опередила она просительницу, - муж, слава богу, дома, ждать некого. А бедность, она пройдёт. Иди своей дорогой, вот, хочешь, дам краюху хлеба, свежий, только вчера пекла, пшеничный.
Цыганка с минуту стояла молча, протягивая руку за хлебом.
- Не зарекайся от горя, красавица, оно за нами по пятам ходит. Живёшь и не знаешь, откуда оно свалится на тебя. Вижу, сынок у тебя хороший, да недолго ему жить осталось. На нём печать смерти. Побереги его.
- Типун тебе на язык, трындычиха старая. Иди со двора по-хорошему.
- Не гони, золотая, сама уйду. Да только жалко мне твоего пацана, один он у тебя, и больше не будет у вас детей. Есть у меня порошок, наговоренный при молодом месяце, исцелит  дитя твоего, и будешь мне век благодарна. Возьми за банку молока.
- Какое молоко? У нас нет коровы. Сами поглядываем, кто бы дал...
Особенно не сопротивляясь, поковыляла к следующей хате.
Коровы, действительно, у нас не было. Хату купили старую, камышовая крыша протекала, балки в первой комнате, где топилась печка, прогнулись дугою, и из них  сыпалась труха, того и гляди провалятся. Решили строиться. Саман делали всем хутором. Но где взять лес на балки, двери, рамы? Пришлось продать корову. На телеге дважды привозили из Отрадной доски, брус, дранку для потолка. Слепили наконец-то. Радовались просторным двум комнатам, ровным стенам, а главное, гладкому потолку, без выступающих балок. Из коридора одна дверь вела в проходные комнаты, другая - в кладовку. На чердаке за счёт опущенного над кладовкой потолка сделали закром для зерна - новшество по тому времени.
Сначала, пока закром пустовал, Толик устроился в нём на ночь не очень удобно - даже с угла на угол нельзя было полностью выпрямить ноги. Теперь же он спал на свежей душистой пшенице - и мягко, и просторно. В этот вечер он забрался туда рано, чуть стемнело. Мать позвала вечерять, но сын молчал. И что это с ним случилось? Поднялась по лестнице на чердак и услышала всхлипывание.
- Мам, ну возьми у цыганки порошок, за картошку же можно?
- Ой, дурачок ты мой, поверил цыганке, да брешет она, ей молоко  нужно, вот она и придумала, что ты помрёшь.
На другой день во двор явился цыган, похлопывая кнутовищем по сапогу.
- Цыганское радио донесло, что у вас нет коровы, купи у меня, тётка, продам недорого.
- Это не та корова, что в упряжке шла?
- Та сама, да ты не думай поганого про неё, будет у тебя сразу и конь, и корова.
-  А что, прямо с телегой отдашь?
- Не-е, нам без брички нельзя, куда детей посажу? У меня их пятеро, на шее не поместятся.
Может, и рискнула бы, но денег нет. Вот хату строили, и корову пришлось продать.
- Давай, тётка, на пшеницу поменяю.
- И сколько тебе надо пшеницы за твою конягу?
- Мешков пять — и по рукам. Приходите с мужиком вечером в табор, моя жинка покаже тоби, сколько молока надоила.
Мать предложила разговор перенести на завтра, мол, надо с мужем посоветоваться.
Сёмка был человек лёгкий, сговорчивый, раздумывать не умел, тем более, что молоко для него — необходимый продукт, мог употреблять его в любое время суток недозированно.
Стоило только одной Марфе услышать про обмен зерна на корову, как наутро весь краёк судачил о непутёвых Тищенковых, связавшихся с цыганами. К полудню явился цыган. Через час он уже с телегой стоял у двора. Цыганка держала в руках налыгач, накинутый на рога корове с необычной для наших мест  окраской, - светло-серая, с тёмными продольными полосами по бокам.
- Ну раз ходила в упряжке, - размышлял сосед, - то это, небось, следы от цыганского кнута.
- И сколько молока может дать эта тягловая корова? - поддержала разговор Таиска, работавшая на ферме дояркой.
Цыган с хозяином укладывали мешки с зерном в телегу, когда появилась Дуся, бригадирша в огородней бригаде.
- Зинаида, ты с ума сошла, первый год как получили  пшеницу, а ты отдаёшь её за корову, да ещё какую. Останетесь вы без хлеба и без молока — это точно. Нашли с кем связываться.
Мать стояла молча, как бы созревая для решительных действий. Губы сомкнуты в ниточку, неподвижные глаза остановились на телеге.
- Так, - скомандовала она, будто застала вора на месте преступления, - а ну снимайте мешки с брички - и  чешите до своего табора. Базар закончился!
Цыган остервенело сбрасывал мешки на землю, пёр маты не по-цыгански.
Собравшаяся толпа разошлась не на шутку: у одного уже был дрын в руках, другой размахивал держаком от лопаты, бабы орали на цыганку. Развернувшись, она тянула медленно переступавшую корову.
- Гэй, пишла, кар тоби на буляку!
Вечером пришла Марфа вроде бы посочувствовать, но главное — раздобыть новых    сведений для всего хутора.
- Смотри, Зинка, не забудь запереть на ночь двери в хате и в сарае. Цыгане, они мстительные; наверное, слыхали — на Василевском  всю семью ночью вырезали.
Мать безучастно кивала головой, молчала. От таких разговоров у Толика мурашки по спине побежали. Надо же мамке такое сотворить — связаться с цыганами! Быть зарезанным ночью совсем не хотелось. Пусть они, родители, как хотят, а я буду спасаться.
В саду росли старые раскидистые вишни, на одной из них дня три назад Толян сделал кубло, ну что-то наподобие большого гнезда.  Целую неделю он был занят строительством. Спилил верхушку дерева, остались ветви, расходившиеся лучами в стороны. Их он соединил палками в два ряда, закрепив крест-накрест проволокой. На чердаке нашёл две старые фуфайки  - одна под бока, другой можно укрыться. Сидеть на верхушке дерева и, раскачиваясь, обозревать с высоты весь сад — удовольствие, от которого дух захватывало. Про Толькино кубло знал лишь преданный Валет, который, задрав хвост-обрубок,  сопровождал своего друга куда бы он ни шёл.
Родители ещё сидели на завалинке, дожидаясь, пока уйдёт болтливая Марфа, а Толик незаметно исчез. В темноте он безошибочно нашёл старую вишню, залез в своё кубло, долго укладывался. Верхушка дерева раскачивалась, когда Толик  поворачивался на другой бок, становилось немного страшно. Зато никакой цыган здесь меня не найдёт. Родителей, конечно, жалко, но они сами виноваты, что затеяли этот дурацкий обмен. Мамка любит выдумывать, да и сбрешет, дорого не возьмёт. Вот в прошлом году ходили два мужика по хутору, искали, у кого корову купить.
- Заходите, поторгуемся, я продаю первитку.
Дядьки степенные, видно, разбираются в товаре.
- Какая жирность у вашей коровы?
- Четыре.
У Толика от вранья матери загорелись уши.
- Книжку можете показать? - добивались мужики.
В то время каждый имеющий корову выполнял государственный налог — молокопоставку, З60 литров. И жирность и литраж приёмщики записывали в специальную книжку, по которой можно судить о корове. Зинкина корова давала молоко средней жирности   3,5.
- Книжки у меня сейчас нет, да и зачем она вам, я свою корову знаю и врать не буду.
- Ну хорошо. А сколько вы просите за неё?
И мать загнула такую цену, что покупатели, переглянувшись, не стали даже торговаться.  Поднялись молча и ушли.
- Мам, ну зачем вы придумываете?  Стыдно слушать.
- Да пошли они к чёрту, ходют тут всякие, принюхиваются, где б подешевле урвать.
- Ну не продаём же мы Зорьку...
Зинаида, не дав договорить, отпустила  правдолюбу подзатыльник и  ещё глазами искала веник, чтобы отбить всякую охоту учить мать.
Над головой полная луна и звёзды кучами, как маленькие белые цветочки на материном синем платье. Толяна одолевает дрёма, но уснуть он не может. Лежать с согнутыми ногами неудобно, в бок давит срезанная верхушка, под фуфайку поддувает свежий ветерок. Старая вишня тихо раскачивается, баюкает пацана в круглой люльке, что-то  шепчет на ухо. Внизу на земле время от времени поскуливает Валет, мол, как ты там, дружок,      умел бы лазать по деревьям, спал бы рядом с тобой.
Толян уснул, когда начало пригревать солнышко. Мать подумала, что сын пошёл ночевать к бабушке. Утром она пришла к старикам , потому что, если не разбудить пацана, он будет дуть до самого обеда.
- Толька спит ещё? Ушёл, свинья, вечером, ничего не сказал мне.
- Да не было его...
Слова бабки как обухом по голове. Как не было? Цыгане... Это они, проклятые,  что-то сотворили в отместку.
Мать бегала по двору, звала протяжно и долго.
А с неба, улыбаясь разодранным ртом, будила Толяна луна:
- О-ля-а-а-а!
И сладко так спится под этот протяжный зов, тёплый ветерок гладит Толика по щекам, ласково теребит волосы на голове. Валет приподнялся с земли, разбуженный беспокойным голосом хозяйки. Задрав голову, стал лаять, посматривая на мать.
- А, вот ты где, и черти ж тебя туда занесли, - это уже не луна, это мамка.
- Слезай — и быстро к речке за водой, у поросёнка корыто сухое, мне давно уже надо быть на работе.
Толян помедлил, пока мать ушла. Во дворе тихо, никого нет. Сразу выбежал на улицу. Пригорок за дорогой был пустой. Остались кострища да какой - то мусор, шевелящийся на ветру.
- Бедная корова, - подумал Толик, - опять где-то идёт в упряжке по жаре. Ну она же цыганская, а значит, закалённая.