Кутятники

К У Т Я  Т Н И К И

    Несмотря на старания Евгении Петровны, классного руководителя, тщательно готовившейся к беседе с учениками о том, что религиозные праздники — пережиток прошлого, Рождество оставалось для детей всегда желанным долгожданным днём. Мы внимательно слушали ботаничку, честно глядя ей в глаза, согласно кивали головами. Ванька Николаев, первый ученик в классе и первый подлиза, с нетерпением тянул подрагивающую руку с растопыренными пальцами, чуть не вываливаясь из-за парты. Все подумали, что Ваньке приспичило и ждать перемены ему уже невмоготу. Получив разрешение сказать, вытянувшись в струнку, с вытаращенными глазами, дескать Ванька выкрикнул: «Религия — опиум для народа!!!» Губы Дрантузки (фамилия учительницы была нерусская, не похожая ни на какое наше слово, - Дрантуз) растянулись в умильной улыбке: «Правильно, Ваня, молодец, знаешь, что сказал Владимир Ильич Ленин о вере в бога».  Никто не хотел ударить в грязь лицом перед приезжим кацапом, часто употреблявшим непривычное для нашей местности слово «дескать», и спросить, что такое «опиум». Пошушукавшись, решили, что оно обозначает «опиваются», то есть много пьют. Конечно же, пьянство — дело постыдное и вредное для народа, и с ним, как и с религией, надо бороться. В нашем селе с этим самым «опиумом» боролись только бабы: ругали мужиков на чём свет стоит, а которые посмелее да понапористее, пускали в ход рогачи и сковородки, ну, конечно, если мужик от «опиума» валялся в бесчувствии, такие, придя в себя, долго думали, откуда синяки на теле появились.
         Наступили зимние каникулы, и мы жили в преддверии Рождества. Носить кутью по дворам — праздник души и желудка. Кутья в те времена была показателем достатка людей. У самых бедных — из кукурузной крупы со щепоткой сахарина. Хозяева среднего уровня варили праздничное кушанье из пшеничной или ячменной перловки -  недроблёной очищенной крупы. Её замачивали на несколько часов в воде, потом заливали кипятком и ставили в русскую раскалённую печь. Каша вырастала в объёме раза в два, зёрнышко к зёрнышку, мягкая, хоть губами ешь. Остудив, вливали сахарный сироп, сладкий-пресладкий. Зернинки словно дрожали, нежно прикасаясь одно к одному. Сверху хозяйка бросала горсть изюма или несколько конфеток — подушечки, начинённые повидлом, карамельки или киевскую помадку. Кутья из риса была редкостью, её варили в зажиточных семьях. Но дети из дворов побогаче к бедным не заходили, так что мы только по разговорам знали, что бывает и такое угощенье.
        Кутью наливали в чашку поглубже и ставили на расстеленный новый белый платок или марлю, завязывали крест-накрест мягкими узлами и торжественно несли родственникам  или крёстным отцу-матери. В дом заходили со словами: «Мамка и папанька прислали вам вечерю». У нас на Кубани ещё живёт это слово, не обозначенное в современных словарях. Оно образовано от глагола «вечерять», то есть ужинать. Потому-то вечерю носили только после захода солнца. Хозяева аккуратно развязывали узлы, ласково приговаривая: «Ну-ка, ну-ка попробуем, что за вечерю прислали нам ваши родители». Кашки набирали неполную ложку, клали в рот бережно, как в церкви во время причастия. Смаковали, покачивая головой из стороны в сторону, охая и ахая в похвале. После такого действа полагалось одаривать детишек. Девочкам дарили отрез на платье или кофточку, подшальнички, атласные ленты и роговые гребешки. Мальчикам — деньги. Бывало, вопреки наказу родителей, заходили кутятники к чужим. И тогда они получали орехи или деньги — 20 копеек, и сверху конфетка в обёртке. Дети, разохотившись, толпами бродили по хутору, сообщая друг другу, где и чем угощают. Иные хозяева, поистратившись, закрывали на засов калитку или отпускали по двору  злого кобеля. Окна чернели без света — всё, манна небесная закончилась, идите дальше.
        Собравшись гурьбой человек семь-восемь, мы, обуреваемые стадным чувством, решили испытать самые бедные семьи, хорошо зная, что дать там нечего. Бедных во все времена меньше жалели, но больше презирали, называя их лодырями и голодранцами. Богатый всегда найдёт нелицеприятное определение бедному: ледащий, в нашем понимании ленивый; многодетных тоже не жаловали, мол, нарожала их, как свинья поросят, вот и сидят теперь, жрать нечего; какой из него хозяин, коли рот гомённый — не то пьёт, что жажду утоляет, а чего больше всего хочется (о пьяницах); бездельник, руки не оттуда растут.  К горькому сожалению, в большинстве случаев такие суждения были весьма недалеки от истины.
        Потехи ради мы решили посетить семью Мироненковых, где в саманной завалюхе сидели зимой на печи шестеро босоногих детишек, половина из которых страдала от рахита и слабоумия. Ни забора, ни плетня вокруг  не было, и мы ввалились через незапертые сени прямо в хату. Глаза Дашки, узко посаженные на её рябом лице, округлились, как у птички, рот приоткрылся в недоумении. Немая сцена... Первым очнулся хозяин, небольшого роста мужичок с раскосыми глазами.
    - Ну, чего стоишь рот раскрыла, принимай гостей. Дети, слазьте пробовать кутью.
Ребятишки мал мала меньше горохом ссыпались с печи и уселись рядком на лавке. Дашка стала развязывать узелки с кутьёй. С одной чашки наберёт шесть ложек, поочерёдно выливая в раскрытые, как у галчат, рты, с другой, с третьей... Чья-то посудина опорожнилась полностью, в чашках побольше осталось по пол-ложки. Закончив кормление голодных птиченят, Дашка развела руками.
; Чем же вас угощать, не придумаю даже...
; Дай им по ложке самогонки, - нашёлся Васька, - а я пока сыграю для гостей гопака.
    Гармонь привычно легла на грудь, зацепившись  одним ремнём за плечо, голова Васьки непроизвольно повернулась в сторону, глаза неестественно вывернулись в обратном направлении. Легко и весело  полилась музыка: трам-там , тида-рида,  а-таам-та, рита-тида  - отбивали толстые заскорузлые Васькины пальцы по рядам чёрно-белых пуговок гармони. Вдруг старший, Коля, сорвался с лавки и пошёл вприсядку по кругу. Глупое лицо было счастливым и радостным, наверное, оттого, что Коля наелся сладкой кашки. С уголка рта струйкой прямо на рубаху стекала слюна. Танцор быстро устал и, запыхавшийся, снова уселся на лавку.
       А Дашка тем временем, взяв с заваленного грязного стола оловянную ложку, уже подносила сивуху впереди стоящим пацанам. Проглотили. Подошла очередь девчонкам, и те, скривившись, выпили. Следующий, следующий... Кто-то из стоящих сзади, не дожидаясь угощения, толкнул дверь, и вся толпа, спотыкаясь о пустые вёдра, вывалила во двор. Остановились, растерянные и будто удручённые глупым поступком, но, странно, сладостное чувство сотворить что-либо пакостное бередило дух  и толкало на дальнейшие подвиги.
; Надо снегу пожевать, а то дома сразу услышат, чем пахнет.
       А пахло, если не сказать воняло, противным бурачным паром. Подбежал опоздавший кутятник с полной чашкой.
; Ещё куда пойдём?
; Так не с чем идти, Мироненкова орава всё слопала.
; Давайте поделим мою, у меня много.
; Пойдёмте к Лыну, - предложил кто-то.
         Надо сказать, что бедно жили иногда люди достойные, не скатываясь до нищеты. К таким относилась семья Линниковых. Длинную трёхсложную фамилию на селе сократили до одного слога — Лын. Хозяин был грамотным человеком, работал на МТФ приёмщиком молока. Лицо у Гаврыла Лына  было неприглядным, если не сказать безобразным: неудачно сросшийся шрам пересекал около угла рта  губу по всему подбородку. Говорил он неотчётливо, но голос был басовитым и как будто с угрозой для собеседника. Его побаивались на работе. Жена Гашка болела тяжёлым диабетом, говорили,  что  она очень много ела, но внешне была худой, как щепка. На почерневшем лице болезненно блестели чёрные голодные глаза. Из того, что она готовила, надо было сразу отобрать на троих — двух пацанов-подростков и самого хозяина, ибо через час больная, не владевшая своим аппетитом, всё съест. На хуторе её звали Гашечка, то ли из жалости, то ли из неприязни. Русского человека иногда не поймёшь: воровку на селе могут называть ласково — Лидочка, Манечка, а  рачительного хозяина, из зависти что ли, Алёха, Мытро.
      Сыновья Лына, Толик и Шурка, с разницей в возрасте в два года, росли обозлёнными неуправляемыми детьми.
        Прошлое лето, хорошо помним, выдалось засушливым, и на проезжей дороге ноги утопали в горячей пыли по щиколотку. Дети — великие выдумщики. Мы сгребали руками пыль в небольшие кучки, посередине делали углубление и, простите, писали в него. Девчонки, присев на корточки, заглядывали под себя, чтобы струя не пролилась мимо. Мальчишкам, отошедшим в сторону шагов на пять, было намного удобнее заливать ямочки. Влага растекалась так, что получалась чашка, у девочек несколько кривоватая, у пацанов — почти правильно круглая. Эти «чашки» мы собирали и относили в сторонку, выставив сбок дорожки в тени акаций. Посуда высыхала, становилась крепкой; взрослые умильно улыбались и радовались гончарным способностям детей, никогда не слышавших о способах изготовления посуды. У нас был свой метод.
        Так вот зловредные Толик и Шурка часто, не дождавшись, пока просохнут поделки, с каким-то дикарским наслаждением растаптывали босыми ногами изделия девчонок, а то и всё подряд. Мы кричали, стараясь оттолкнуть набежавших вредителей, но всё было напрасно: Лыны были постарше и сильнее нас.
         Наверное, обида сидела в нас ещё с лета, и мы решили понести кутью именно к ним, представляя себе, как будут лупать глазками жившие впроголодь пацаны, оттого что кутятникам дать нечего.
            Мы, бесцеремонно загнав окриками в будку рыжего кобелька,  ввалились в первую комнату Лыновой хаты, приспособленной под кухню. Кособородый Гаврыло привстал из-за стола, стукнул костяшками пальцев в дверь второй комнаты. Узкая половинка двустворчатой двери открылась внутрь, и в неё легко проскользнула худая, как жердь, Гашечка. Она тупо смотрела на нас  блестящими,  в чёрных кругах глазами. Хозяева в растерянности даже не попытались попробовать нашу кутью. Пацаны сидели на печи смурые, Шурка показал нам кулак, а Толик из-за плеча брата выставил выразительную, с длинным большим пальцем дулю.
; Маты, - нашёлся дядько Гаврыло, - подывысь, там в макитре ещё остались пирожки, раздай детям...
      Пирожки нас никак не устраивали, в праздничные дни объевшаяся детвора смотреть на них не могла, не то что их есть. И снова так же бесцеремонно, как вошли, кто-то задний толкнул дверь, и вся ватага под надрывный собачий лай поспешила к открытой калитке.
         Остановились на улице уже за две хаты от Лыновой. Все молчали. Чувства довольства от мести зловредным пацанам  не появилось, а праздник словно покинул нас в наказание за то, что натворили. Сразу захотелось домой, там всё забудется, разговор пойдёт о том, какие гостинцы передали мамке и папаньке,  кто чем одаривал детей.
          До самого дома на нас смотрели голодные блестящие Гашечкины глаза. Колдовка она, что ли?

                Август, 2012 г.