Комод в домоК

Ю.Же

 
Полинке


ПРОСТО Начало

Сначала… В начале… Для начала…Фу ты, как же трудно начать… Попробую с раскачки тронуться...

Одна былинка в большом покосе.
Одна снежинка  в полях морозных.
Одна пылинка среди дороги.
И капля только в речном потоке.
Одна идея среди идей.
Одна девчонка среди людей.
Блик солнца утром в воде ручья,
Одно начало среди начал...

По мне – так только оно и существует. Таинственное, мистическое Начало. То, что с трудом находишь, а то наоборот – натыкаешься нежданно-негаданно... А потом оттолкнёшься чуть, и дальше – только направление...
 
Короче, расскажу Вам немного о каждом из участников, а может быть, и Героев нашей истории. Расскажу почти с самого начала, то есть о том, как каждый начинал, чем/кем был раньше.

В нашей сказке, а точнее до того, как появиться в ней, как может и в этой жизни, каждый проделал длинный Путь, меняя разные земные Формы. Об этом и расскажу сколько смогу. Так Вы, может, поймёте, где наши ребята набрали всякие разные свои качества и стали такими…


Окин

Гора была большая и древняя, можно сказать – как мир. Внутри горы была Порода – то, что должно было дать первую форму Окину. Гора была хорошая, обычная. Она не спала, как говорили потом люди, Она жила. Спокойно и мирно, будучи кому опорой, кому  домом, кому  фоном, кому  дорогой, кому  тенью. Гора дышала тихо и незаметно через поры кожи-земли.

Потом… Потом люди говорили – Гора проснулась. Странно говорили. Ведь сказано же – Она не спала, жила нормально, будучи частью Всего вокруг. Просто Она была выше. Выше другой земли: холмов, долин, озёр, ущелий… От этого роста наверное всё и случилось.

То, что горело и кипело внутри Земли, от каких-то неведомых процессов вдруг стало плотнее и горячее, чем обычно, и потребовало выхода. И этот вы-ход был там, где вы-ше. Туда прорвалась горячая внутренность Земли и расплавила по ходу то, что веками спокойно лежало в Горе и было Ей. А потом прорвалось, как принято говорить, изверглось, сотрясаясь, и вскоре стало успокаиваться и остывать.

Порода внутри горы тогда впервые познала Огонь, Его силу и страсть, поглощающую и преобразующую.

Охладев и даже застыв обратно, Она уже содержала внутри часть этого Огня. И потом ещё через много дней и ночей, и лет, смену которых знали только те, что на поверхности, а
Порода не знала, к ней пришёл свет. Её, как говориться, добыли.

Теперь имя Ей стало не Порода, а Руда. Тоже такое сильное, крепкое имя, только новое было  ещё плотнее и звонче. Руда была крепкой, сплочённой, ни вода, ни уж тем более всякая живность земляная через неё не просачивалась. Она содержала в себе силу, даже мощь, пожалуй, и какую-то гордость, может быть, помня Огонь. Но это пока тяжёлые молоты и кирки не стали вколачиваться и дробить Её.

Сильнее Руды был Металл. И отколотый кусок уже познал, что есть нечто более сильное, звонкое, совершенное, чем Он. Теперь Он терпеливо ждал в нагромождении таких же, но уже отдельных кусков руды, ждал шанса стать Металлом.

Это было задолго до времён  заводов, автоматики, больших цехов и фабрик. Тогда у каждого полена был шанс стать деревянной куклой с именем, а у каждого куска железной руды – стать мечом или плугом, или подковой, или гвоздём.

Он стал Молотом, снова пройдя через Огонь, к которому на этот раз прибавились сила и мудрость человека.  То есть Он был выбран  как хороший, «чистый», попал в переплавку, потом…

В этой первой Форме Окин прожил долго. Или не долго – это как посмотреть. В общем, сколько положено прожил. Работал. Пережил смену двух крепких рукоятей. Углы его, наконец, совсем скруглились, а поверхности стали кривыми и щербатыми. Эта его Форма ушла с Земли неожиданно – в воду. Старый Молот, повалявшись несколько зим в глубине сарая, стал грузом-якорем для сети. Потом оторвался и остался на дне, чтобы снова превращаться в породу.

Здесь же в глубоком озёрном омуте Окин нашёл новую Форму. Стал икринкой, мальком и очень скоро – большеголовой, тёмно серой Рыбой. У Рыбы, как ни странно, было кое-что общее с молотом. На вид Она была как полено, особенно когда зависала, словно во сне, или плыла неторопливо. При этом Рыба могла (как и молот) вдруг метнуться грациозно и молниеносно, вся преображаясь в движение и целеустремлённость. И потом снова покой, таящий силу и скорость глубоко внутри. Рыба не делала ничего полезного, зато у неё были зачатки своей воли, и Ею никто не управлял.

Дальше Окин стал Клёном. Из вертолётика-семечки, упавшего в придорожную канаву, за несколько лет вытянулся гибкий длинный прут, на котором поперву летом болтался смешной пучок из 2-3-х листьев. Позже пошли ветки, ствол стал крепнуть и покрываться жёсткой кожей.

Ну, тут чего ещё рассказывать? Вырос большим красивым деревом. Украшал дорогу осенью ярким сиянием листьев, их полётом и пятнами на сухой траве. Зимой служил ориентиром засыпаемой снегом дороги. Летом давал хорошую зелень и тень. Весной пах, распускался, отдавал сок, приглашал птиц… Состарился, дожил, стал подгнивать, сломался, стал бревном и ушёл постепенно на костры случайных путников.

Из жизни в этой форме Окин забрал кое-что интересное. Ему понравилось быть красивым. Он научился слушать. Слушать как основное дело, как жить. И ещё шутить. Случайно, но точно и тонко уронить лёгкую меткую шутку  листом на голову проходящему человеку… И тихо и радостно слушать смех, улыбаясь самому себе.

Следующие Формы были тоже. И как, будучи Молотом, он мял, совершенствовал, доделывал другие предметы, придавая их формам законченность и однозначность. Так же меняясь от формы к форме, Он всё больше становился Окином, и больше никем.

Был Он большим степным Орлом. И как когда-то лежал в земле, потом в воде, теперь спокойно располагался в воздушном потоке. Время и пространство медленно текло вместе с ним, Он был частью их. Частью неба было бы быть довольно приятно, если бы чувства жили в нём в такие моменты. «Просыпался» Он лишь для стремительного и красивого броска вниз.

Теперь был голос. Серьёзный, сильный с хрипотцой, иногда срывающийся на высокие ноты, но не теряющий силу.

И ещё потом появилось Гнездо. Он почти не помнил, как вырос, как освоил полёт. Зато помнил, сколько долгих дней парил над скалами, выбирая место, которое будет его и его потомства. Улетал в степь насытиться и снова возвращался и высматривал уступы, чтобы был не большой, не маленький, не наклонный, не постоянно в тени и не на палящем солнце. Это была какая-то необъяснимая потребность. Он ещё не знал, что и зачем хочет. И может так и не узнал бы, если бы не встретил Её – свою пару. Она вдруг дополнила его мир до чего-то целого, полного. Сразу возникли ответы на вопросы , которые никак не могли возникнуть и мучили этим. И вместе они нашли место и сделали гнездо. И познали друг друга. А потом в гнезде заголосили два Новеньких. И тогда еда вдруг перестала быть для него просто едой.

Раньше он ловил большую ящерицу или змею, падал с высоты на зайчонка или тушканчика... Тут же убивал, разрывал на куски и насыщался. Теперь почему-то не мог. 
Съедал немного и нёс в Гнездо. Ей и галдящим Новеньким.

Он привык нападать на живую плоть, душить страхом и силой, а потом раздирать и поглощать, такова была его натура, природа. Но он не был агрессивен.

Раньше Он был просто спокоен. Но теперь появилось что-то новое. Как непонятный, неожиданный поток тёплого воздуха вдруг накатывал на него, проникал в перья, кожу, тело, даже зоркие цепкие глаза бесцветные, как высокое сухое небо. Поток этот подхватывал его и держал в себе на некоторое время, и он терял и время, и пространство. Люди называют это нежность.

Потом, когда Окин стал человеком, он узнал это слово и много раз ещё попадал в этот поток, и принимая жеребят на ферме, и глядя на чумазую детвору у ног и на сухие большие руки старой матери. Правда он так и не придумал, что с этим делать. Также, как когда были крылья, чуть поджимал когти, замирал и парил еле заметно улыбаясь. А потом словно встряхивался и старался заняться чем-то.

У Окина было одно главное свойство. Он был внимательным. Этого никто, в том числе и он сам, не замечал. И всё же он видел, слышал и чувствовал намного больше других. Для него это было естественным и незаметным. А другие видели лишь его медлительность… а потом вдруг неожиданные результаты. Такие вещи как радость цветущего подсолнуха, печаль расшатавшегося колеса или нежность весны не проходили мимо него, словно застревали, а потом воплощались в неожиданных навыках и делах.

Таков был Окин.


Янес

Янес в начале жизни был глиной, просто глиной. Да, и ничего смешного. Почти белой, сероватой глиной,  лежавшей в земле под слоем травы, её корней, земли и песка. Глина – тот же песок, только она состоит не из песчинок, а скорее из пылинок, таких мелких, что прижимаются они  друг к другу плотно,  словно приклеиваясь.

Слой глины был почти бесконечный – шёл от одного ручья до другого. Потому, может, Янесу и в будущем бывало трудно отделить границы себя от несебя. 

Глина удивительна тем, что она одновременно твёрдая (это знает каждый, кто пробовал прокопать колодец через её слой) и мягкая (это знает каждый, кто пробовал устоять на ней в дождик или лепил что-то, смочив водой).

Глина была в земле, а потом попала в руки человеку, не совсем обычному. 
Нет, давайте по порядку.

Холм между двумя ручьями был окружён болотами и старым лесом. Не то что подъехать по старой прорубленной бог-знает когда просеке, но и подойти можно было к нему не всегда. Потому никто кроме кабанов и белок, змей и мышей здесь не жил, пока… Пока средних лет мохнатая лошадёнка не притащила с трудом телегу, за которой брело семейство. Старик, старуха и три дочери.  Почему вечно в сказках – старик, старуха? По нашим меркам родители были ещё не стариками, было им может по 40 с чем-то. Но раньше  это считалось уже много, многие и не доживали, да и к этому времени люди небогатые становились помятыми, сгорбленными, сморщенными. А с другой стороны дети всегда называли родителей «стариками» и сейчас тоже. Наш старик похоже был не из покладистых, с властью и соседями неуживчивый, да и деньгами не богат. Вот и пришлось ехать жить в «медвежий угол».

Старик рассудил, что нет у него сыновей, чтобы брёвна таскать, да дом собирать, потому вооружил жену и дочерей лопатами. За лето семейство соорудило себе довольно просторную землянку-лачужку – окошки и крыша с трубой над землёй с боку холма торчали, остальное как нора уходило вглубь.  Тут и зажили. Лес давал пропитание – грибы, ягоды, орехи, травы разные, дрова, да хворост на продажу. Старик потихоньку охотился, продавал мясо, потому как дома его с мясом не привечали. Старуха с младшей дочкой всё с огородом мучились. И то сажали и это. Да только урожаи были бедные. Еле хватало на прокорм. Туманы да заморозки, роса  да бурьян…

- Ну что, Старуха, не растёт у нас ничего?
- Эх, тыквы одни только урожаются. Уж девать некуда. А всякая культура капризничает. Я уж и укрываю и навозом подкармливаю. Да только землицы-то пригодной мало совсем – глина, где не копни.

Вот услышала их средняя дочь и призадумалась. Они со старшей давно уж придумали тыквы небольшие сушить и делать из них банки, вазы и шкатулки. А тут глина.
На другой день пошла она к ручью с лопатой, накопала глины и давай в ней возиться –лепить. Налепила кучу всего, фигурки, да чашки корявые и как слышала, попробовала в печке запечь. Вышло не очень-то. Но занятие девочку увлекло, и она пробовала ещё и ещё, а потом попросила отца отдать её в обучение к гончару в соседнюю деревню.

Больше месяца проучилась. Тем временем отец ей отдельную печь сложил, а когда вернулась дочь домой, соорудил ей и круг гончарный.

Горшки у Евы получались разные, необычные, а главное – светлые, потому как глина была такая. На рынке они выделялись и привлекали внимание. Как-то в субботний день они привлекли внимание странного типа, который на рынке практически не бывал. А тут зашёл. Увидел евины горшки, сразу спросил:
- Откуда у тебя белая глина?
- Около дома у нас…
- Я закажу тебе кое-что из этой глины,  - сказал старик, крутя в руках один из её горшков. Стоить будет как сто твоих. Размер небольшой. Главное – форма и чёткое следование моим инструкциям.

Он сделал резкое движение, поймал её левую руку и долго (так показалось), внимательно рассматривал. Потом закончил:
- Да.
Так они познакомились. Ева и Тсуаф стали практически родителями Его первой Формы.

Сам себя Тсуаф считал алхимиком, алхимиком считал его и Господин, содержавший его в своём замке на службе. Люди же по большей части считали его Колдуном. Разница не велика на первый взгляд, но принципиальна. И колдовство и алхимия строятся на секретных древних знаниях. Они используют в своих целях смешивание разных веществ, явлений природы (вроде закатов-восходов, новолуний-полнолуний) и заклинаний. Только Колдун всегда стремится получить что-то «сверхестественное», а точнее противоестественное. Алхимик же использует сущность веществ. Он стремится к постижению и использованию естества, его освобождению. Но мы отвлеклись…

Тсуаф скоро с удивлением обнаружил, что Еве в общем не нужны его инструкции. Обычным вниманием, чутьём она постигла то, что было написано в древних трактатах и открыто им долгой работой, в раздумьях над книгами и экспериментами. Она брала глину аккуратно и внимательно, соотносясь с луной и погодой, чистыми руками и помыслами. Он указал ей лишь размер и Форму.

Глина в руках Евы под бормотание Алхимика стала круглым Сосудом с небольшим отверстием наверху. Такова была Его (Янеса) первая Форма. 

Сосуд служил хозяину верой и правдой много дней, лун, зим. Он хранил, смешивал, отстаивал, вбирал и расставался с самыми разными сущностями, знакомил их, женил, принимал новорожденные вещества, следил за распадом. Он слушал важные слова и смотрел за ходом времён и перемен. Он многократно касался Тайны и внутренней, и наружной своей стороной. Он не смел впитывать в себя доверяемые вещества, но Тайну понемногу впитывал, устоять был не в силах.

Когда срок жизни этой Его формы вышел, Сосуд дал трещину и раскололся на три ровные части. Потом  ещё немного послужил Алхимику своими тремя черепками-плошками для смешивания масел и красок и почил. Янесу не хотелось уходить от Тайны, от Алхимика, но выбор его был ограничен.

Он побыл всего 2 лета плющом затеняющим окно и кусок стены.

А потом Он выбрал стать птицей – единственной птицей, чьё изображение видел в комнатах, где витала Тайна. Это был белый Пеликан. Пеликан – сказочная птица, мало похожая на других, редкая, с огромными белыми (или розоватыми) крыльями и безумным клювом с мешком.

Пеликаны знамениты легендой о том, что спасают своих птенцов, кормя их своей плотью, выдираемой из груди, причём птенцов этих не то змея убивала, не то собственная мама заласкала. Не суть. Эта легенда увлекает алхимиков. Они рисуют пеликанов и лепят с них хитрые замкнутые на себя сосуды.

Янес заслужил выбор, и выбор не обманул его.  Пара птиц на одном из озёр в долине Нила дала ему новую форму. Пеликаны не умеют по-настоящему защищать потомство, и потому выживают немногие. Янес пережил налёт серых чаек на гнездо, будучи уже не совсем младенцем. Он увернулся от тяжелого клюва, а второго удара не последовало – разбойницу кто-то спугнул. То ли от страха, то ли всё-таки удар проскользил по нему, но правое крыло потом росло
медленнее и было слабее, но левое было в порядке. Счастливо выжив (с чем повезло не многим родившимся рядом с ним) он стал большой красивой птицей с огромной пушистой копной белых перьев и почти трехметровыми крыльями, небольшими немного навыкате удивлённо добрыми глазами и знаменитым клювом с мешком. Как все пеликаны он любил свою красоту, любил нелёгкий, зато и не суетливый полёт. Любил плавать в озёрах и реке. Жаль, что нырять он не мог – вода выталкивала его, наполненного воздухом (и перья, и кости, и мешок).

И всё же крылья свои Он любил больше всего. Пеликаны редко прижимают крылья плотно к бокам, как это делают другие птицы, разве что во сне. Крылья помогают им загонять рыбёшку на мелководье, где они только и могут её ловить. И когда пеликан ходит, чуть раскачиваясь, его крылья торчат сложенными плечами, острыми, приподнятыми, словно коленки гигантского кузнечика.

Янес много раз был пеликаном, и самцом, и самкой. Он просто не видел другой достойной формы. Он привык к своему солидному мощному полёту, к чистоте белых перьев, к независимой обособленной жизни. Его устраивало то, что пеликаны никогда ни с кем не ссорятся, даже с вечно цепляющимися к ним задиристыми чайками. Он стал брезглив и не переносил грязи ни в перьях, ни в воде, ни в отношениях.

В тот раз, он снова, уже неизвестно в какой раз, обрёл свою любимую форму – снова стал сначала абсолютно идеальной формы яйцом, потом липким голым чудом без перьев и потом, наконец  тем, кем любил быть – белой пушистой птицей  с чёрной оторочкой на концах оперения крыльев…  Его родители были молоды и авантюрны. Им не нравилось жить в мелких озёрах, и они перелетали вдоль реки всё ближе и ближе к тем местам, откуда сильные ветра приносили дожди и тяжёлый влажный пахнущий солью и рыбой ветер. Когда он вылупился, пара пеликанов жила уже почти в самом устье реки, то есть в том месте, где она разливается, дробится на много речек, заливает болотисто равнины и впадает, наконец, в море. Как только Он подрос и встал на крыло, научился, хлопая крыльями, загонять рыбу на мелководье и подхватывать её большим ловким клювом, как только он освоил всё, что казалось снова таким недоступно сказочным во взрослых сородичах… Он решил лететь.

Лететь, чтобы, наконец, достигнуть источника этих ветров и запахов этого центра притяжения, манившего и его родителей и других ещё птиц путешествующих с ними.
Море открылось ему неожиданно после всего одного дневного перелёта. Он встал на лапы на самом краю прибоя на влажный упругий песок, совсем не такой, как в реке и озёрах. Он попробовал на вкус воду-рассол и закашлялся. Но тут же забыл об этом. Его увлекли две вещи – волны и ветер.

Волны составляли причудливый узор на уходящей вдаль бесконечной поверхности и одновременно с игривой силой накатывали на берег, так что хотелось встречать их лапами, здороваясь с каждой. А ветер играл порывами, и порывы эти были как-то связаны с движением волн, но пока не понятно как. Ветер был густой и даже чем-то больше походил на дождь, чем на ветер. Он перебирал перья, свистел в них, взъерошивал, щекотал и даже толкался. 

А потом Он увидел стаю охотящихся чаек и понял, что проголодался. Идея покормиться в море завлекала, но пугала страхом неосуществимости. И всё-таки Пеликан был голоден. Пробежавшись по песку, он с трудом поднялся и, поняв, что не сможет лететь против, ветра стал набирать высоту, двигаясь наискосок и понемногу отдаляясь от берега. Лететь было трудно, но интересно. Он пытался понять этот сильный, странный порывистый ветер и построить под него своё ещё щуплое, но уже размашистое тело.

Через некоторое время он прилично устал и окончательно проголодался. Он видел как чайки неподалёку, высматривая рыб через волны, падают вниз и, врезаясь в воду, хватают их своими крючками. А некоторые умудряются ловко спланировать и, не ныряя, поймать рыбку, выкинутую на верхушку волны. Пеликан не мог не так, не так. В конце концов, усталость и голод навалились на него вместе и он сел на воду, уже плохо соображая, в какой стороне берег. Плавать на волнах было непривычно и неудобно. Но крылья отдыхали, и теперь голод вышел на первое место. Он увидел мелькнувшую серебристую спинку в соседней волне и попробовал подцепить её клювом. Клюв наполнился солёной водой  с небольшими клочками странной травы, но главное что он потерял равновесие и долго бултыхался, хлопал краями крыльев, отчаянно грёб лапами, чтобы вновь обрести нормальную плавучесть.

После этой неудачи Он обиделся на море. Нахохлился, поджал клюв и даже прикрыл глаза. Так и качался некоторое время, пока не понял, что хочет на берег. Он открыл глаза и увидел рядом с собой тёмное море. Море слева от него было много темнее и спокойнее, чем справа. Волны на нём не кучерявились и не пенились, прыгая друг на друга, а лишь покачивали немного поверхность плавно и почти ласково. А главное на этой тёмной и гладкой поверхности повсюду блестели трепыхающиеся спинки, качающиеся бока и спокойные брюшки рыб.  Он стал грести к этому желанному морю, не обращая внимания на странный запах, доносящийся от него, несмотря на боковой ветер. И этот ветер помогал ему, да и пятно темноты, кажется, двигалось ему на встречу. И вот Он врезался, наконец, в чёрное море и почти сразу понял, что ошибся.

Море это источало зловоние, Оно сразу облепило его лапы, перья снизу и постепенно стало распространять свою липкую черноту вверх по его телу и крыльям. Он пытался выплыть, но чем больше двигался, тем больше его перья пачкались и слипались. Он предпринял глупую нелепую попытку взлететь, и теперь его крылья вымазались до самых плеч, он с трудом сложил их обратно и понял, что уже чёрен почти до шеи. По привычке попробовал чиститься клювом, но чуть не задохнулся от отвращения к самому себе и жалости одновременно. Он впал в какой-то ступор, потому что каждое движение приносило лишь больше липкой грязи и такого же страха.
В это время появились лодки.

Сначала над Ним сбоку нависла большая тень, потом протянулась палка, потом лапы почувствовали режущую сетку сачка. Это было уже слишком. Он начал биться отчаянно и бестолково, отчего липкий мазут залил глаза, попал в клюв, в зоб. Его втащили в лодку.
- Что за странная чайка, Элис, смотри!
- Да это же не чайка, видишь - клюв какой! Это пеликан! Бедненький.

Эти слова непонятного языка и гадкая резина рук в перчатках державших клюв и шею перед грудью было – последнее. Он умер от отвращения, невыносимой брезгливости, разорвавшей маленькое некрепкое ещё сердце.
- Умер. Отмывать будем?...

С тех пор он стал рождаться человеком.

И с ним каждый раз рождались - брезгливость, страсть к поднятию в воздух и всяким странным, можно сказать - волшебным штукам.

Он часто выделялся в толпе острыми, слегка приподнятыми и разведёнными широко плечами и упорной леворукостью. И вообще Он выделялся, потому что быть человеком Ему было трудно и неудобно.

Помните историю Авиатора? Кто не помнит – посмотрите грустный фильм про человека ловкого и удачливого, помешанного на небе и погибшего от нестерпимой брезгливости.

Потом было ещё несколько раз. Мучительное детство, в котором так трудно избегать конфликтов и выдерживать свои предпочтения в еде. Попытки создавать семью. Жизнь, наполняющаяся отходами, зловонием, чужими волосами в ванной и на подушке. Всё это отнимало силы и заслоняло остальное. А главное – мучительная обязанность ходить по земле. Не выдержав очередной раз, он бросил семью и ушёл матросом на корабль. Но и здесь всё было не то. И Он разбился об воду после короткого полёта, упав почти специально – прыгнул с мачты на мачту в скользкой, потной тропической жаре.

И тогда стал обезьяной. Для него это было возвратом к возможности если не летать, то хоть прыгать, лазить, перемещаться вертикально. Здесь он смирился с нечистотой и даже как-то грустно полюбил ковыряться в чужой свалявшейся шерсти, вылизывать детёнышей и выкусывать у них блох и клещей.

Он прожил большую достойную обезьянью жизнь, вырастил не одно потомство, а главное (для него главное) отработал кучу трюков, головокружительных прыжков, страховок, перехватов.
До самой обезьяньей старости это оставалось его страстью, и Он воплощал её под видом  добывания пищи.  Как только он/она отделилась от родителей, сразу перестала есть живых, да и дохлых, чем часто промышляли сородичи. Животный корм был неприятен. Его обезьяна никогда не охотилась. Даже в засушливые и неурожайные сезоны старалась обходиться листьями, корой, корнями. Иногда её тянуло на запах рыбы. Но поймать из реки было невероятно трудно, а есть подтухающие на солнце дохлятинки не могла. Но в общем это была странная и грустная обезьяна, однако, выполнившая весь свой обезьяний долг. После этого

Янес снова обрёл человеческую форму.

Таким был Янес.

 

Дивад

Чтобы рассказать о Диваде, нужно снова вернуться далеко назад в прошлую жизнь. И рассказать о лесе. Лес этот вырос в мокрой низине и стал таким густым, что солнце перестало проникать через листву и подсушивать землю. Вода, питавшая молодые ростки, стала губить деревья, ставшие большими.

Низина стала болотом,  и лес  заваливался в него.
Прошло много дней, деревья гнили.

Потом ветер наносил сверху новой земли и на ней сначала рос мох, потом трава и даже кусты. Лес, ушедший вниз, сделался сначала торфом, потом  подсушенный и придавленный слоями земли сверху – углём.

Уголь лежал под землёй, как застывшее чёрное озеро немного похожее на шоколад без добавок. У него было два основных свойства – чернота, несравнимая ни с чем, и тепло.

Тепло таилось в нём, как его суть, как память о деревьях сначала забравших солнце у земли, потом долго гниющих в ней, в тёплой топке-бане никогда незамерзающего болота.

Уголь был Его первой Формой. Вернее началом формы. Пока не обретена ещё форма время не начинает отсчёт и только благодаря этому можно выдержать его безумную медлительность. Но потом откалывается, наконец, первая Форма, обычно небольшая и грубоватая и время наполняется событиями, разгоняется и чувствуется.

Уголь отбивали, откалывали кусками, как получится. Форма, конечно, была «никакая», но это только на первый взгляд. У камня (так ведь лучше звучит чем «кусок»?) было 8 очень разных граней-плоскостей. Одни вогнутые внутрь, другие выпуклые, одна совсем прямая, ровная. Эти плоскости, особенно большая вогнутая были великолепны – гладкие, блестящие…

А углы-сломы между ними – острые, жёсткие. Отколовшись, Он попал в большую плетёную корзину, а потом…. В старый каменный дом. Куски угля высыпались в большой ящик, так и называющийся – «угольный». Если бы Он тогда мог чувствовать – почувствовал бы себя «как дома».

Угольный ящик соседствовал с печкой. И Уголь лежал в привычной чёрной темноте и тепле и лишь разделённость на куски была новой. Часть угля периодически забирали в печь. Наш Уголёк оказался у самого края ящика в тот день, когда дети решили влезть в него. До того как Мать шугнула детвору на улицу, Маленькая Девочка успела схватить Уголёк и, спрятав, убежать. Это было его первое приключение, первый раз Он потерялся, первый раз узнал, что такое нежность. Нежность оказалась очень похожей на тепло, потому Дивад её тоже легко в себя вобрал.

Смешная чумазая Девчонка лет пяти забилась в укромный уголок и стала Его разглядывать. Она водила своими пальчиками по его острым сломам и гладила ровные стороны. Прикладывала к пухлой щеке, даже лизнула. Уж больно хороша была блестящая невероятно чёрная поверхность.  Потом она попробовала им рисовать, но получилось не очень хорошо. Так и не придумав никакого другого использования, Малышка спрятала Уголёк и несколько дней играла с ним как в первый раз. Просто ласкала и нежно любовалась. Потом позабыла. Он мог бы и совсем потеряться. Но Мать нашла его во время уборки. Надо сказать, она тоже повертела его в руках не без удовольствия, однако, отправила в печь.

Теперь стало понятно по-настоящему: что такое тепло. Сначала оно окружило Дивада со всех сторон, навалилось на Него. Потом проникло в Него, заполнило всего… И Он сам стал весь этим теплом, теперь уже жаром и стал излучать его, отдавать долго и радостно.

Тепло осталось в доме. А дух Его ушёл через трубу с остатками копоти высоко в облако, в тучу.

Дивад не торопился на Землю. Он вообще никогда не торопился. Совершенно не понятно, что можно выиграть, если торопиться. Ведь время бесконечно как путь муравья по круглому мячу. Оно никогда не кончается и вступать в игру можно когда угодно, с любого места.

Он проделал с тучей большой путь, смотрел. Думал ли о чём? Ну с Дивадом и позже никогда нельзя было этого понять…

Так его история потерялась, как вечно терялся Он сам. Где, кем, с кем, сколько Он был узнать теперь не возможно. И обнаружилась она также неожиданно, как обычно находился Дивад.

Индийский буйвол. Да. Тот самый, что так любит лежать в мутном озере, а лучше - в болоте, высовывая лишь голову с красиво изогнутыми рогами. Огромное мощное тело, широкие бока, на сильных ногах. Большой крепкий лоб, спокойные и внимательные чёрные глаза, большой чуткий нос, рот, как-будто всегда немного недовольный, мохнатые уши, оказавшиеся внизу из-за рогов. Всё тело покрыто густой жёсткой тёмной шерстью, которая, однако, плохо спасает от жалящих насекомых и приходится пачкаться в грязи, болотной жиже, защищаясь от них. Такими были его сородичи, отец, мать. Он родился, как водится, весной, хотя в Индии одинаково жарко и можно рождаться всегда. Почти год мать давала Ему молоко, жирное, густое, наполняющее силой и нежность. Нежность матери была спокойная и мощная как она сама. Когда Он был рядом, то чувствовал, как тепло этой нежности наполняет воздух или густую воду вокруг.

Потом он вырос. И прожил солидную спокойную жизнь. Наполненную  бесконечным жеванием, перевариванием, созерцанием. Это всё разбавлялось перемещениями по пастбищам и водоёмам.

Иногда он любил и пробежаться, сотрясая землю…

Родившись буйволом в 7-ой раз, Дивад попал к людям. Тут Он, особо не раздумывая, согласился  пахать и возить, и даже любить для них. У него было скоплено так много силы и доброты, что делиться с этими странными двуногими было нетрудно. Единственное, что он не терпел в них – суетливости. А Они с трудом терпели его медлительность, заторможенность.

Одни считали его тупым и упрямым, другие – спокойным и мудрым. Но вторые были в меньшинстве. И его попросту загнали в засушливый год, когда надо было много возить большую бочку с водой. Он надорвался и дух, который он испустил, с тех пор стал рождаться человеком. А это надо сказать ему было не очень легко.

Обычно он был добродушным великаном, над которым вечно подшучивали, чтобы скрыть страх, и которого вечно звали туда, где не справлялись другие. Он безропотно брался не только за трудную, но и за грязную работу и пожимал плечами, если ему забывали заплатить благодарностью. Его всегда любили дети, но не женщины (лишь только самые чуткие). И он вечно слонялся от места к месту в надежде встретить ту, что услышит биение нежного сердца внутри его огромного тела-горы.
Таким был Дивад.


Алмаз

В начале было дерево. Хотя нет, конечно, если говорить точнее… Вначале было солнце и море, и ещё песчаный берег этого самого моря. А дальше на тонкой полосе земли редкий сосновый лес.

Земли здесь было так мало, что большая часть семян с сосен, уносимая порывистым ветром, попадала в солёный раствор и так и не узнавала, что такое земля и рост. Те, которым везло остаться на земле, пытались вырасти. Одна из шишек, с которой всё началось, упала с обрыва, но не попала ни в воду ни в солёный и горячий прибрежный песок, а застряла прямо на склоне-обрыве между редкими здесь пучками травы. И потом в этом месте через 15 лет росла сосна. Ствол её в самом начале делал резкий изгиб, потому что земля здесь почти стояла стеной, ствол выходил из неё горизонтально, а потом заворачивался вверх, поднимался параллельно склону и разветвлялся на пять корявых ветвей с пучком мелких веток на каждой.

Это было очень упрямое дерево. Крепкое, упрямое и в общем симпатичное. Оно скрипело на ветру. Иногда тихо и монотонно часами, иногда визгливо вскрикивало от налетавших порывов. Ветер не отставал, наверное, ему нравилось слушать эти звуки. Сосна погибла в бурю, когда вода подошла совсем близко, и невозможно было сопротивляться бесконечно чередующимся нападениям солёной бурлящей воды размывающей и разъедающей и резко налетающего ветра. Сок-смола выступал на местах отломанных веток, и с ним Она покинула эту форму.

Из смолы сосен попадающих в море получается Янтарь. Из мягкой- тягучей- пахучей, похожей на мёд, но очень горькой жижи получается после долгого катания по песчаному дну твёрдое без всякого запаха и вкуса но светящееся… Янтарь. Просто скажите по очереди эти слова:

Смола – Янтарь. И Вы поймёте всё преображение, которое прошло между двумя этими формами. Удивительно – один материал и ничего похожего. Хотя чего удивляться? Посмотрите на младенца и взрослого…

Янтарь, во-первых и главное, был очень сам по себе. Яркий, почти круглый, весь состоящий из изгибов и плавных переливов жёлтого, крепкий и гордый. Обычный вроде камень, а смотришь и кажется то ли светится, то ли греется. 

Из-за всего этого Янтарь и попал сначала в руки, которые вплели его в какое-то странное украшение, и с ним потом на грудь величественной девушки, потом в траву возле её дома. Когда Янтарь украшал наряд девушки, он набрался от неё ещё больше гордости и красоты. Остальное заметить был не в силах. Наскоро отслужив и потерявшись Алмаз покинула эту Форму ради ярко-розовых цветов шиповника.

После Шиповника была ещё Пчела.
Улавливаете схожесть? Всё время красота и польза … и неприступность. Алмаз удивительно умела сочетать дружную жизнь с множеством родни и гордую самостоятельность одиночки. При этом она была непревзойдённо заботлива и по-своему даже ласкова.

Ну как объяснить? Ну как шиповник. Мягкие яркие листья и чуть едковатые розовые цветы, но с нежным запахом, дерзкие колючки и полезные вкусные плоды с непонятным наполнением. Поняли? Вот именно  - понять её всегда было сложно.   

А ей наверное хотелось, чтобы её понимали. Иначе зачем она стала потом Крикливой Птицей?

Птица эта именно не пела как некоторые птицы, а кричала как многие другие. Поднимала переполох по всякому поводу  очень трудно было понять, что она кричит: то ли «отстаньте все от меня», то ли «посмотрите, какая Я».

Нет. Как хотите, но я больше не могу рассказывать про неё. Ничего всё-равно понятно не будет.

Просто представьте себе Крикливую птицу – тощую на длинных ногах, чуть взлохмаченную с яркими интересными перьями, вечно заботящуюся о милых не очень послушных птенцах… Ту, что будет из любопытства к вам приближаться, а как только двинетесь в её сторону – взъерошится и начнёт, испугав вас, махать крыльями и кричать. А иногда можно застать её часами тихо бродящую туда-сюда по мелководью и что-то словно тихо рассказывающую себе самой. Но вот птенцы заковыляли рядом – и она снова стала сумасшедше -суетливой и бестолково-мелькающей.

Потом она была трёхцветной Кошкой  ласковой, нежной и самостоятельной.
Потом…

Откуда взялось странное имя Алмаз? Его дал ей первый отец. В своём племени он был кем-то вроде шамана. «Этот ребёнок – сказал он, - будет блестящим и крикливым, никто не сможет пройти мимо неё и никто не познает её твёрдости до конца ибо сравнить будет не с чем. И всегда она будет украшением нашего рода.» Это имя осталось с ней навсегда как единственно подходящее.

Такой была Алмаз.


Гел

Конечно, когда-то давно-давно-давно Он был частью чего-то, может быть какой-то глыбы, может холма. Но это было ему, да и нам не важно. Столько было всего вокруг потом…

Его историю мы начнём с момента, когда Он был Камушком. Бело-жёлтым, блестящим, почти круглым Камушком в Ручье. Ручей тёк с холма, где до этого был родником.

Ручей был мелкий,  Камушек был окружён движением. Здесь было много всего, много света, воды, пузырей, журчания. Через воду проникали звуки лесных полянок: трещание, жужжание, щебет и шелест. А слой воды бывал то потолще, то совсем тонкий – почти плёнка. Он тёк мимо, гнулся, кое-где заминался в складки на камнях побольше, рвался на торчащих из воды краях веток и сростался снова.

Ручей был очень хорош. Он ловил много света и солнечных бликов и игрался ими. И всё в нём блестело и становилось ярче и веселее. Так и Камушек, который был бы серым, если бы его вынули из воды и высушили, в Ручье был белым как большой зуб или гусиное яйцо. Вы можете сказать теперь: « А, так Он всё-таки был серым!». Объясним ещё раз. Он жил тогда в Ручье и в Ручье был белым. И разве важно, каким бы он был, если бы его высушили или обваляли в золе, или намазали рыжей глиной… Вот если Вас мокнуть в синюю краску, Вы будете мокрыми и синими, но  ведь Вы - не такие. А наш Камушек был всегда (в то время) мокрый, блестящий, белый.

Кроме того Он менялся и двигался. Он не мог двигаться и меняться так же быстро как Ручей, хотя хотел этого изо всех сил. Но Он и не был покрытым тиной булыжником, неподвижно лежащим на дне. Он не мог плыть как серебристые мальки, но Он мог катиться.

Камушек катился, подпрыгивал, совсем немного проплывал, подхваченный бурлящей водой, падал и снова катился. Когда наступали жаркие сухие дни, много дней без дождя, Ручей становился мелким и слабым. Камушек останавливался. Он не мог двигаться без помощи воды. Тогда он любовался тем местом, куда попал, журчанием воды, случайными соседями.

Несколько раз он оказывался на воздухе, подсыхал, но ждал возвращения Ручья.
Однажды, Он добрался до глубокой лужи-заводи, покачался лёжа на её краю, но вода столкнула его вниз, и Он оказался в тёмной глубине. Там остановилось время, свет и движение.

Случилось так, что когда-то к заводи пришёл большой тяжёлый олень. Нагнулся пить, но был напуган каким-то шумом, рванулся резко, поскользнулся и, с трудом выровнявшись, побежал. А поскользнувшись, он взмутил, взбил воду и дно заводи и Белый Камушек выплеснулся на нижний берег. Теперь Он снова мог двинуться в свой путь, казавшийся то бесконечным, то потерянным.

Зимой ручей замерзал,  и останавливалось движение, и из звуков оставалось лишь холодное потрескивание. Зато весной всё начиналось с новой силой.
Всё это Камушек вобрал в себя и стал к тому же в конце концов совсем круглым и белым.

Потом движение Его изменилось – Он покинул Ручей. Случилось это так. К тому месту, куда он докатился за свой Путь, приходили люди с мешками и тачками и выбирали камни из ручья. «Выбрали» и Его вместе с многими другими. И вовсе не потому, что он был белый или круглый, или весёлый. А просто потому, что был камнем, был твёрдым.

Дружно погромыхав с другими чёрными, серыми, коричневыми, разноцветными, острыми и ломаными, круглыми и овальными, большими и маленькими…, Он стал Дорогой в месте с ними.
Тут под резкий скрежет сухого движения закончилась его жизнь в этой Форме.

С дороги Он выбрался на обочину и стал одуванчиком – самым весёлым, что попалось. Как водится, сначала летящей на белом парашютике семечкой, потом ярким зелёным ростком, солнечно жёлтым цветком, волшебным пушистым белым шаром и снова… Это было здорово! Но любопытство гнало его в зиму. Гел сделал какой-то хитрый финт (он и потом был на них мастер) и не понятно как стал Снегирём. Самой что ни на есть зимней птицей, снежной.

Остался круглым, толстеньким как камушек и пушистым как одуванчик, и таким же неразговорчивым. Зато теперь он познал и полюбил на всегда вкус снега. Чудесный вкус холода, сухой воды, чистоты и восторга. А ещё рябина, которая отпугивала всех весь год своей горечью, а потом специально для него  становилась гостеприимно сладкой. И другие ягоды с морозным вкусом. И быстрый весёлый полёт в хрустящем холодном воздухе. И снова снег.

Потом он не стал уходить далеко из леса. Столько всего хотелось попробовать. Он был подряд и вперемешку и белкой, и зайцем и ярким проворным лисом.

Узнать его можно было по симпатичности, которая прицепилась к нему как натура. Всегда пушисто-лохматый, весело подвижный, с хитрецой в разноцветных глазах. Всегда тот, кому легче молнией обежать большую поляну, чем о чём-то говорить.

Гел долго не мог собраться быть человеком, пока не пожалел добрую женщину схоронившую мужа-пастуха и мечтающую о маленьком сыне. Пастушонка все вслед за матерью звали «одуванчиком» за неунывающую пушистость. Его любили все люди и звери, он любил свободу и движение. Одежда «горела» на нём (так жаловалась соседям мать), а земля под ногами (так ворчал старый соседский дед). Ученье не привлекало его, и из пастухов он ушёл в почтальоны. Ему нравилось скакать часами, появляясь то тут, то там и смотреть внимательно с прищуром как люди получают новости, обсуждают их, спорят, расстраиваются и радуются…

Таким был Гел.


Ярав и Ирам

Тут дело по-сложнее. Хотя как посмотреть… Ярав и Ирам были волшебницами, были Они волшебницами так давно-давно-давно, что уже невозможно было заглянуть в те времена, которые называются «до того».

Были ли эти самые времена, или Ирам и Ярав - волшебницы с начала времён, или как говориться «с покон веков»? Кто же знает, если заглянуть не возможно. Сами они тоже не рассказывали про это, только волшебно улыбались.

Ирам любила кружиться. Начинала спокойно поворачиваться, словно оглядываться, потом ускорялась. Она кружилась как балерины в балете. То есть оставляла голову смотреть в одну сторону, поворачивала руки, словно хваталась за воздух сзади и рывком поворачивала тело и ноги. Глаза лишь на мгновение отпускали точку, на которую смотрели, мелькали собранные чёрные кудри и лицо снова поворачивалось к Вам с другой стороны. А потом всё быстрее и быстрее… Яркие юбки раскрывались как цветок… И вот уже видно, что много ног в цветных туфлях переступают с разных сторон. Так вот почему она так устойчива! Шесть или восемь рук красиво раскинулись вокруг тела, много лиц смотрят в разные стороны. Красиво, чудно! Ирам похожа на индийскую многорукую, многоликую богиню Гаятри. Но Вы то знаете, что это иллюзия – всегда так кажется от быстрого вращения.

Но вот она останавливается, улыбаясь смотрит на Вас и вокруг. Вы моргаете много раз, стряхиваете голову как нагревшийся градусник. Нет, у Вас голова не закружилась. А у Ирам всё ещё  шесть рук и много лиц смотрят улыбаясь в разные стороны. В таком виде Она любила танцевать разные диковинные танцы, рассказывала истории и, само-собой, колдовала.

За свою длинную и интересную жизнь Ирам перебрала-переделала много всяких чудес-колдовств (или как правильно?). И теперь выбирала только то, что ей нравилось. Любила Она колдовать разные интересные встречи, людей и приключения для них.

Ярав так давно была волшебницей, что Ей даже надоедать стало немного.

Ярав любила красивые вещи. Сочиняла и делала их из всего, что попадалось. И ещё любила красивые чудные истории, с которыми в общем также…

Ирам нравилось красиво и даже пышно обставленные встречи. Ярав – наоборот – предпочитала появляться неожиданно, внезапно и также исчезать. А порой и вовсе бывать незаметно, невидимо и лишь оставлять свои волшебные подарки.

Она могла смастерить небывалую игрушку из осенних листьев, красивое зеркало из утренней лужицы, что-то вроде велосипеда из куста шиповника… Но больше всего Она любила шить на своих восьми или девяти швейных машинках. Машинки были разного размера и цвета и брала
Она их под настроение. Иногда… Этот трюк наверное знает только она одна в мире… Она шила сразу на двух. «Вещь получается намного гармоничнее, если вы шьёте два рукава одновременно, а не по очереди» - говаривала Ярав. И ещё она говорила: «Мне нужна девочка! Я хочу сшить платье!» 


 Теперь про Холэ

Ну вот мы и рассказали вам о каждом из наших… Теперь вы может быть ждёте, что они встретятся? Да, по логике они, наверное, должны встретиться. По какой ещё логике? Это значит примерно то, что так происходит обычно и значит должно произойти. Но обычно так происходит только в сказках и это всё равно не значит, что так должно быть. Да и как бы они встретились, если у них не было такой идеи, желания, даже просто фантазии. Случай?

Но каждый из них жил в своём месте и времени.
- Каждого из них встретила я.

Я в то время решила создать мир.
Не то чтобы старый мир мне не нравился, хотя кое-что наверное можно было бы подправить. Да нет, нормально всё придумано. Только старый он. Ну просто захотелось как-то ещё.

Задача, скажу вам не из лёгких. Это как будто вот песочница, песок, лопатки, ведёрки, формочки. Детишки вокруг насыпают песок в ведёрки, переворачивают и –бац – кулич. А ты хочешь не кулич, а что-то новое. Хотеть то хочешь, а видишь перед собой только всё те же – ведёрко, лопатку, песок. Может дети потому эти куличи всегда рушат и топчут, что ждут, что что-то новое появится. А может наоборот – им нравится, что разрушенное можно всегда воссоздать в прежнем виде.

В детстве я подолгу сидела на краю песочницы  или тихонько на качелях качалась и всё раздумывала над этими песочными процессами.

Сейчас мне 13. Зовут меня Холэ.

Так в нашей истории появляется Холэ.

По поводу создания мира – это Она не очень давно поняла. Вокруг все только и делают, что твердят : «подумай, чем ты хочешь заниматься». Ну, Холэ подумала и поняла, что во-первых всегда только и занималась тем, чем хочет, а во-вторых, кроме мира – ничем.  Это как будто какая-то ловушка была. То есть раньше Она занималась, чем хотела, а как стали требовать ответа – ответ есть, а заниматься не может. Прям как сороконожка – спросили про ногу и встала как вкопанная, как дура. Загвоздка. Нужна идея какая-то или толчок.

Может быть большой взрыв!? Да, конечно, после потопа или катастрофы какой – легче – вроде с «0» всё, с чистого листа. Только ведь и тогда остаются ведро, песок и лопатка…
Нет, нужно волшебство.

Когда Холэ подумала про волшебство…, подумала правильно, т.е. спокойно, без тени сомнения в его существовании и довольно уверенно, её сразу и услышали Ярав и Ирам. Как раз две волшебницы. Ирам, как Вы помните, любила приходить во снах и устраивать всякие встречи, а Ярав предпочитала дневные мысли и чудесные вещи. Хотя иногда они менялись.

В первую ночь Ирам привела Окина и показала Его Холэ. Правда не долго и со спины. К тому же это был сон, который забылся с рассветом. Но проснувшись, Холэ увидела в приоткрытом шкафу платье. Платье от Ярав. Оно вовсе не было чем-то вроде золушкиного бального наряда, но было сразу понятно, что волшебное. Оно меняло цвет и форму, улыбалось и ласкалось, как котёнок. И тут стало понятно – началось! Одела Холэ платье и пошла создавать мир.

 
Окин

Дойдя до входной двери, Холэ оторвала, наконец, глаза от улыбок счастливого платья и увидела Холм. Странно как-то увидела. Холм был далеко, но его почему-то не загораживали ни дома, ни деревья, ни другие холмы. Так что было понятно – надо идти именно к нему. И она пошла. А когда дошла - поднялась и уселась на его мохнато-зелёной плоской макушке. И тут увидела Окина. Он шёл по тропинке с другой стороны, по той, что поднималась от реки.

За ушами его торчала вершина рюкзака, а уши надо сказать, у него были не маленькие совсем. Так что издалека могло показаться, что у него три головы: одна большая посередине и две поменьше по бокам. В каждой руке было по ящику.

- Что помочь, Холэ? – спросил Он.
И Холэ, честно сказать, растерялась.

Потом уже Холэ поняла, что удивительные уши Окина ловили столько всякой информации, шумов, оттенков и происходящего вокруг, что голова, та, что была между ними посередине, переваривала это довольно долго и постепенно. (От этого Окин часто был похож на черепаху ушедшую внутрь панциря.) Зато потом голова выдавала сжатый, качественный продукт.

Например, где-то, когда-то Он слышал о ней, и что её зовут Холэ. И теперь произнёс это как само собой:
- Что помочь, Холэ?

Конечно, ей надо было помочь! Но она не могла ни на чём сосредоточиться, так как была просто переполнена вопросами. И сначала Он должен был её разгрузить хоть немного.

- Слушай, ты кто? Откуда взялся? Что у тебя в ящиках? Откуда меня знаешь? Есть хочешь?
Окин слегка наклонил свою ушастую голову, словно решил ловить эти её вопросы правым ухом,  и ответил на первый и последний.
- Я – Окин. Пожалуй, от куска хлеба не откажусь.

Холэ подумала, что остальное потом всё узнает. А есть и самой уже хотелось.

В кармане платья оказались кстати два бутерброда.
Окин жевал и поглядывал вокруг, чуть прищуриваясь. А Холэ вспомнила про Его вопрос, и наконец решила ответить.

- Понимаешь, я мир хотела создать…
Посмотрела внимательно – Окин не смеялся, слушал. А она застряла, чего дальше говорить было не понятно. Да ей и самой очень хотелось, наконец, осмотреться.

Они помолчали. Холэ заметила, что молчать с Окином было приятно. С этого и началось их общение. Самое приятное с Окином было вот так: кинуть 1-2 фразы, а потом сидеть рядом и молчать.

Холэ стала рассматривать всё вокруг. А приходилось именно рассматривать! Кроме Окина, жевавшего напротив и улыбающегося большими зелёными глазами и её самой  с гостеприимно синим в рюшечках и оборочках платьем, остальное было видно очень плохо. Она вроде бы откуда-то знала, что Это – место для Дома, Холм, внизу Речка и слева прибегает к ней Ручей. Но всё это было как-то плохо видно, размытое и черно-белое, как карандашный набросок. Всё было вроде бы и как бы…

- Первый раз вижу такой мир. – почти прошептала Холэ.
- Да работы много… Первым делом Дом надо. Хорошо, что я инструмент захватил. Ты рисовать умеешь?
- А что?
- Ну, Дом в общем. Чтобы примерно представить, где чего будет.
- Так проект же нужен! А ты что строитель?
- Слушай, - Окин перешёл на бас, - тебе строители нужны , проекты…. Или…
- Нет, ну а как же…

Окин молчал долго. Может обиделся. Да нет, не похоже.
- Слушай, ты же в лесу вроде. Хоть бы оглянулась. Ты посмотри сколько всякого «народа» вокруг. У каждой лисы нора, у каждой птицы – гнездо, они чего архитекторов нанимают? Ты когда умываешься или косу заплетаешь, специалистов приглашаешь?
- …
- ты, короче это, давай, приберись тут… А то я об твои сомнения спотыкаться замучаюсь.
Он встал и начал строить.

Притащил 8 здоровенных брёвен. Разметил площадку и долго копал какие-то хитрые траншеи.

Потом с помощью Холэ поставил бревна стоймя по кругу. Некоторое время посидел в сторонке то ли любуясь то ли проверяя, то ли просто отдыхая. Достал из ящика здоровущий нож и протянул Холэ: - Теперь надо много камыша. И Холэ отправилась на заготовки. Когда она вернулась с первой охапкой, Окина не было зато посередине стояла ещё одна опора и её соединяли с 8-ю остальными жердины-стропила. Холэ положила камыш и отправилась за следующей порцией. Когда она вернулась снова, Окин катил огромный моток соломы. Оба они были уже очень потные и пыльные. Посидели на траве отдышавшись.

- Купаться?
Спорить было не о чем. Речка была мелкая чистая и холодная до жути. Но вылезать не хотелось. Хотелось плескаться и бултыхаться, и вода от этого как-будто согревалась.

Потом они снова сидели на пригорке.
- Слушай, у нас чего соломенный дом будет? Как у Нуф-нуфа? – Настроение у Холэ было просто чудесное.
- Ага. Только мы его будем строить как настоящие поросята, а не те, что с волками заигрывают.
- Как настоящие?
- Ага. С грязью.
- Звучит заманчиво, - тихо сказала Холэ, разглядывая только что отмытые ноги. – Надеюсь завтра.

Окин отмотал и постелил соломы, сверху – спальный мешок вынутый из рюкзака- Хочешь спальник?
- Холэ не успела ответить. Платье её стало очень уютно шуршать и распушаться и она скоро была вся в чём-то белом и пушистом как цыплёнок, честное слово.
… Приятно было смеяться засыпая.

На следующий день Окин вырыл яму. На дне была грязная рыжая вода и глина. Холэ брала пучки соломы и макала её в эту глину, потом из Этого они лепили стены. «Как будто я какая-то птица…» - пожалуй всё что успевала думать Холэ.

Прямо даже не знаю, как вам рассказывать про строительство… Ну это как пробовать рассказать про вкус мороженного или земляники. Будет по-моему длинно и занудно, а всё равно, надо самому попробовать. Если не пробовали – не поймёте, если пробовали – сами знаете как вкусно.

- Немного не ровно…
- Очень хорошо!
- В каком смысле?
- Так он больше настоящий.
Холэ сначала вроде не поняла. А потом стала смотреть вокруг, потом на Окина, потом на себя и поняла.

- Я займусь печкой.
- А ты умеешь?
- Опять?!!
- Прости.
- Что ты хочешь, чтобы она делала?
- В каком смысле?
- Ну… варила кашу, пекла хлеб, грела воду , сушила грибы и ягоды, одежду, пела тебе песни, танцевала…
- Да-да… Всё кроме танцев пожалуйста!
- Уверена?
- Да танцевать пусть будет кровать…
- Печка это важно. – бурчал Окин. – у каждой ведьмы должна быть печка. И зимой теплее.

- Входная дверь. Я бы хотела круглую…
- Ладно. Пока я буду ломать свою голову из чего её сделать. Ты ответь. Почему она называется «входная» а не «выходная»?
-Может быть потому, что если дверь назвать «выходная», то она может не понять и перестать работать…
- Раз ты справилась, придётся помогать мне.
- А как?
- Пойди и поищи кого-нибудь, кто умеет шить.
- А как?
- А как что-нибудь ищут? Просто ходи и смотри внимательно.

Холэ нашла Ярав довольно быстро. Для знакомства они обсудили платье Холэ, потом платье Ярав. Оно так плавно переходило в траву, что не возможно было понять, где что кончается.
Холэ гордо представила Ярав Окину. Он сдержано кивнул.
- Можешь помочь сшить дверь?
- Сшить можно всё, даже абажур для луны, если для кого-нибудь она светит слишком ярко…

К вечеру дверь была готова. Дверная коробка (так ли она должна называться, если она круглая?) получилась не очень ровной и поэтому её скрывали с обеих сторон мягкие разноцветные валики с оборочками. Сама дверь была похожа на лоскутное одеяло, правда в весьма сдержанных тонах. Она закрывалась на дугообразный ряд больших пуговиц с накидными верёвочными петлями, но для тех, кто спешил, с другой стороны была зубастая синяя молния. Холэ вошла четыре раза и осталась наконец внутри вместе с Ярав. Они занялись обстановкой.

Вместо кроватей было решено делать гамаки. Зелёный, желтый, синий, синий в белую полоску, красный в пёстрых  цветах, чёрный для мрачных типов и извращенцев… И любимый Холэ -  странного розово-сиреневого цвета, который Ярав называла вересковым. Холэ уже засыпала в нём, а Ярав всё шила и шила, затягивая через окно мягкий мох и тёплый закат.
Надеюсь, Вы знаете как это приятно засыпать под жужжание швейных машинок… Надеюсь. А то опять не знаю, как это объяснить.

Холэ проснулась и услышала, как Окин возится с чем-то у самой двери.
- Что ты там делаешь?
- Я делаю крыльцо. Сделаю и приду в гости.

Холэ посмотрела  во все окна по очереди, чтобы ни одно не обидеть. Окна опоясывали дом, как елочная гирлянда. Все были небольшими и достаточно кривыми, чтобы быть настоящими. Чудесно, что они были слюдяные, а не стеклянные. Раньше такие были. Они не ровные, волнистые и поэтому через них смотреть интереснее.

Больше всего Холэ нравилась в Окине его уверенность.
- Слушай, Окин, Откуда ты всё это знаешь?

Разозлился. Он был занят. Всё подбирал и подбирал ветки для перил крыльца. А Холэ делать было нечего. Она решила сдержаться и больше не спрашивать. Но вопрос взял, да и просочился сквозь зубы.
- Ну это… всё… как… откуда…
- Я не знаю. Я слушаю. – пробурчал Окин
Холэ похоже решила сумничать:
- Сердцем?
- О, Боже, Холэ. каким ещё сердцем? Ушами. Я слушаю ушами…. Всё.

Он отступил и стал рассматривать сначала перила, потом крыльцо, дверь, стену, крышу, Дом целиком.
- Всё. Дом – главное в любом мире. У тебя теперь есть. Дальше сама. Мне пора отдохнуть. И он стал собирать рюкзак.

- Но ещё так много всего!
-Я же сказал: дальше сама.
- Ладно. Спасибо! Приходи!

Улыбка на некоторое время соединила уши Окина, они приветливо качнулись и снова стали серьёзно неподвижными.
 

Янес

Холэ тоже устроила себе кучу отдыха. Потом позанималась разными перемещениями растений…

Потом придумала и построила баньку. Уже сама без Окина. Чем очень гордилась. Ещё она нашла кучу всего интересного в окрестностях…

Одним словом скоро ей стало как-то не так. Беспокойно. Чего-то не хватало. Или кого-то.
И через пару дней пришёл Янес.

У Янеса был хвост. Да уж. Показал Он его не сразу. Хвост обычно лежал у Янеса скрученный аккуратной спиралью, прижатый к спине и только его почти белая длинная кисточка непослушно торчала сзади. Но Янес приноровился как-то хитро прикалывать её к затылку, так что казалось, будто это пучок волос на голове, «хвост», как носят некоторые племена. Так что люди, которые его встречали, удивлялись не его настоящему хвосту, а причёске. И даже если какая-нибудь тётушка говорила: «ах, какой у тебя хвостик!», то она имела ввиду именно причёску, а не то, что было поправде.

Скоро Холэ поняла, что Янес просто обожает свой хвост  и очень рад, что с ней не просто не надо его прятать, но и можно без конца показывать и выделывать всякие штуки. Видимо из-за этого Янес не очень-то любил просто так стоять или ходить по земле. Он старался быть около подросших деревьев или высокой стены Дома и большую часть времени проводить Карабкаясь или ВИСЯ.

Янес был невысокого роста, но из-за его постоянных перемещений заметить это было не так то легко. Было похоже, что тело его состоит из тонких как резинки и верёвки мышц. Ни мяса, ни жира, дающих вес, ни костей, которые надо беречь от переломов. Хвост, мышцы и улыбка… Хотя, нет. Ещё Янес любил поболтать.

- Янес? Что нужно для нового мира?
- Лично я считаю, что главное – желания. У тебя бывают желания, Холэ?
- Ну…да…конечно. – Холэ разгонялась как паровоз. – Иногда они меня просто переполняют… - улетела куда-то далеко, и там затормозила. – а иногда вроде нет. Хотя это реже.
- Смотри-ка, ты даже вспотела! – Янес поймал Холэ за руку, которой Она отёрла вдруг взмокшую верхнюю губу. – Видишь, сколько энергии в этой теме! Можно домик небольшой отапливать.

Холэ отдёрнула руку, сдерживая улыбку:
- Хватит смеяться!

На эти слова Янес среагировал неожиданно. Резко повернулся, в четыре прыжка оказался около высокого тополя, подскочил, исчез и снова появился, висящим на одной руке на крепкой ветке метрах в 3-х от земли. Холэ догнала его и увидела секрет – рукой Он держался для виду, ну и чтобы не быть кверх-ногами. На самом деле держал его хвост. При этом Янес пытался быть серьёзным. Сквозь сдерживаемый смех Он пропихивал злобные нотки:
- Никогда!!! Не говори при мне эту глупость! А то дружить с тобой не буду, и вообще уйду. Смеха много не бывает!

Он немножко успокоился, перехватился на другую руку и продолжил по-учительски важно:
- Помнишь поговорку: «делу время, потехе – час». Так вот, этого самого «времени», которое для дела, может быть сколько угодно, хотя можно бы и по-меньше. А вот смеяться надо каждый час и лучше полностью весь.
- Неужели?
- Да, только он (смех) должен быть чистым, без яда, как у тебя сейчас. Как вода в нашем ручье. Сколько ты можешь в нём плескаться?
- Да бесконечно, если вода тёплая.
- Вот именно. И со смехом также.

Янес отпустил обе руки, оказался наконец вниз-головой и от этого стал несколько задумчивым. Словно мысли пересыпались к нему в голову из всего тела. Так задумчиво покачиваясь, Он как будто закончил:
- чистый… и тёплый…

И вдруг, Янес качнулся пару раз посильнее, уселся верхом на ветку. Потом по-обезьяньи ловко вскарабкался почти на вершину и оттуда словно увидел с чего начал разговор. Стал быстро спускаться и говорить на ходу, то есть на спуске.
- Так вот, желания.. Если переполняют, значит это не твои. Чужие, случайные, поделился кто-то или сама подобрала. А так, чтобы не было их совсем – это странно. Это – к доктору надо. Может быть просто свыклась, не замечаешь, перестала ценить… как свои кишки, например. Желаний должно быть в пору, под самую завязку – он ткнул в резиночку на её хвосте (у неё-то хвост был обычный, как у всех девчонок – на голове). И чтобы они (желания) не ссорились, ладили друг с другом. – Кажется Он вспомнил свою бытность круглым алхимическим сосудом, не иначе. – тогда они тебе энергии дадут, как хороший обед. ; И мир построишь.

- Ага. А исполняться-то они будут?
- Ха. Исполняться будешь ты. Ты сначала наполнишься ими, а потом исполнишься.

Холэ обиделась:
- Болтун ты. Тебе лишь бы не делать ничего. Только по деревьям лазить.

Холэ ушла в Дом. С Янесом часто вот так кончалось. Он был интересный, но какой-то сам-по-себе, вечно ускользающий как ящерица и непонятный. А мысль про желания не отпускала и теребила Холэ. «Он всё-таки что-то знает, а может и может». Надо будет попробовать ещё.
 
Янес появился в тот же день к вечеру. Как оказалось, он тоже не отделался от последнего разговора. И заявил прямо у крыльца:
- Ну что, есть хоть одно желание?
- Ага, Я думаю, лучше всего для меня было бы иметь что-нибудь волшебное, чтобы потом оно и исполняло другие желания. Палочку волшебную, например.

Янес мотнул головой  туда-сюда, запрыгнул на крыльцо, перегнулся через перила к открытому окну кухни…
- Во! Горшочек пойдёт? Наверное, такой вот воспел великий Винни-Пух.
- Горшок? Но это мой, обычный, для сахара…
- Вчера был. Теперь – волшебный. Давай, желай чего-нибудь! – и Янес сунул горшочек Холэ.

Холэ, словно следуя инструкции повторила за Янесом:
- Чего-нибудь. – немного помолчала и добавила, - вкусненькое.

Ничего.
Холэ, однако, отказываться не собиралась.
-Может быть заклинание какое-нибудь нужно?
- Нет. Тебе надо к нему Смотрелку.

Он резко сорвался с места и скрылся за Домом, но вернулся очень быстро с другой стороны. В вытянутой к Холэ левой руке он держал что-то вроде ракетки для тенниса. Только сетка была не из лески, а не пойми из чего-то, вроде лазерных лучей.

 Лучи были бесцветные и не понятно, почему их было видно. А видно было потому, что там, где они накладывались на «картинку» появлялось что-то вроде свечения.
- Это чего?
- Это Смотрелка. Ты когда загадаешь желание, если не видишь, как оно исполнилось, смотри через эту штуку – поможет.

Холэ взяла ракетку двумя руками и с глупо-серьёзным видом стала медленно вести её перед собой, поворачиваясь вокруг.
- Ну! Видишь?
Холэ замерла. Она поняла про что Он. Сразу несколько квадратиков в сетке Смотрелки как бы высветились.
- И что это?
- Ну ты чего просила? Вкусненького? Смотри…
- И что это?
- Чего заладила. Иди подойди поближе.

Холэ начала понимать. Смотрелка высветила поросль заячьей капусты, молодые терпкие ростки на ёлке, кучку сушёных яблок, которые Холэ вчера забыла на подоконнике баньки.
- Ну нет. Я не это хотела!
- А что?
- Ну, тортик, например…

Горшочек, который Холэ поставила на землю, когда схватила Смотрелку, как-то смешно загудел, потом стал мультяшно ёрзать и раздуваться в разные стороны, потом раздался маленький взрыв. И на траве появился небольшой круглый торт с разноцветными розочками по кругу и кремовой белой надписью на шоколадной равнине посерёдке: «что-нибудь».

Холэ хохотала. Она даже больше развеселилась, чем удивилась. Янес тоже смеялся.
- Похоже, ты забыла пожелать тарелку, ложку, да и стол со стулом. Сходить в Дом, или так будешь есть?
- Да. Так. Это тоже было моим желанием – поесть тортик вот так: сидя на траве, руками, и даже пожалуй ещё…

Она подсела к тортику, ковырнула пальцем зелёную розочку, слизнула. Потом отковырнула пятернёй приличный кусок торта и запустила его Янесу в глаз. Причём довольно метко. Янес просто рассвирепел. Пока Холэ захлёбывалась от смеха, Он вскочил, схватил Её за чёлку и макнул лицом прямо в «что-нибудь». Холэ чуть не подавилась, потому как никак не могла решить, что ей делать: смеяться или есть.

Когда Она наконец прожевалась, просмеялась и кое-как протёрла глаза. Янеса не было. Холэ взяла в каждую руку по большому куску торта и пошла к Реке.
«Всегда с этим Янесом так! Но всё равно классно!»

Янес сидел на дереве над водой. На этом дереве все любили сидеть и оно уже было отполировано всё сверху. Он был умыт, мокрые волосы блестели, постиранная майка сушилась рядом, хвост кончиком полоскался в воде.

- Слышь, Янес, А ты себе что-нибудь желал?
- Ну я, как ты, сразу  одно волшебное, чтобы исполняло другие желания. Хвост. Сначала я хотел крылья. Но что-то мне стало нравиться на земле…. Может потом попозже…
- … И что он исполняет твои желания?
- Практически все? И такие классные! Я вообще не понимаю, чего ты про еду начала…
- Ну, ты сам дал горшок с кухни! Чего у него желать-то?
- Да хоть велосипед! Что за узость: если горшок – так мёд! Ослик вот в него шарик воздушный клал! Тогда мне хвостом что? Мух отгонять? – Янес кипятился, бурлил и злился.

Холэ сходила пока насобирала земляники. На обратном пути подобрала новый вопрос.
- Слушай, а можно пожелать просто, чтобы… всё было?
- Да не знаю… хотя нет, знаю - тебе надо к Вялаху в гости сходить…
- Зачем?
 - За ответом.

Холэ пока никуда идти не хотелось, тем более в гости. Мир был сильно не доделан и вообще, разбираться было намного интереснее самой. Пока она только запомнила про то что когда-нибудь можно будет сходить в гости и пошла выбирать гамаки себе и Янесу.

Янес в доме спать не любил и потащил полосатый гамак на ближайшее дерево.


 
Алмаз

«Мне нужна подружка» - подумала Холэ. «Хотя бы иногда мы могли бы играть…»
Ярав сшила ей чудесных кукол, но чтобы играть в кукол (если вы, конечно, не знаете) нужны подружки.

Алмаз была красива и умела играть. Чудесная подружка. А ещё она обижалась, уходила, потом приходила, как ни в чём не бывало. Просто идеал.

Как-то, когда их куклы в сотый раз прожили свою полную приключений и волнений жизнь, Холэ сказала:
- Надо бы чего-нибудь новенькое…
- Я могу научить тебя танцевать и еще кричать.
- Может петь?
- Петь я не очень хорошо умею.
- А зачем мне кричать?
- Ну тебя должно быть слышно в твоём мире… Смотри!

Алмаз вскинула руки и собрала свои длинные волнистые волосы в хвост-пальму на макушке и закричала…

Холэ тоже открыла рот, потому как не могла понять с закрытым то, что увидела. Сзади за ушами под волосами, чуть повыше того места, где голова начинает переходить в шею, на выпуклостях черепа у Алмаз было ещё два рта. И она кричала всеми тремя. И крик её летел во все стороны и заполнял всё пространство как красно-оранжевый цвет июльского рассвета.

Этакий стерео крик.
- Ничего себе! – уши пришлось прикрыть.

Любимое слово-крик Алмаз было: А-А-А-а-а-атст-а-а-А-А-а-ань. С помощью этого «атстань» она разгоняла комаров и мух и даже помогла Холэ избавиться от кротов, ворующих землянику и огурцы (хотя может быть это делали зайцы). Она отгоняла от себя всякие неприятности.

Даже репейник и крапива как-то пригибались когда это слышали. Только дождик не слушался. То ли глухой был. То ли очень вредный.

- Главное в мире – красота! – уверенно заявляет Алмаз. Как будто знает, что Холэ собиралась это спросить.
- …  всё должно быть красивым. И ты должна быть красивой. – расчесывает кукле соломенные волосы, изредка прикусывая губу.
- … тогда ты будешь жить вечно… вот. – усаживает куклу в кресло.
- … и счастливо.
-  А ещё, хорошо бы – лошадку. С ней весело!

Пока Алмаз не придумала повод уйти её было жутко приято слушать.


Про путешествия

Как-то утром Холэ ровняла дорожку между домом и банькой и, подняв голову, обнаружила на полянке Ирам.
- Чем занимаешься , Холэ? – Ирам выделывала какие-то хитрые движения. Присмотревшись, Холэ поняла, что она пытается повторить танцем то, как качается от ветра яркий мак.
- Да всё тем же – миром своим.
-А что, не плохой мир получается. Есть пробелы?
- Думаю, должно быть что-то про путешествия…
- Зачем?
- Ну не может же быть мой мир маленький как клякса на карте, даже точка.
- А ты что хочешь, им весь Общий Мир накрыть?
Пришлось поразмыслить.
Холэ притащила из дома глобус и поставила на нём точку. Где-то в районе себя. Потом карандаш задумался. Как же ему быть? Увеличивать эту точку? Может быть спираль? Нет. Всё это похоже на жажду всемирного господства… И вдруг.
В этот момент «и вдруг» раздался крик Алмаз. Ох, если бы Вы слышал, как она кричит… даже много раз, даже издалека… Вы бы поняли, что к этому не возможно привыкнуть. К этому стерео-крику.
Холэ вздрогнула. И карандаш тоже вздрогнул. Вздрогнув, он чиркнул по глобусу, который тоже дрогнул от этого, но не так резко и быстро как Холэ или карандаш. Глобус – это всё-таки целая земля, и он эдак слегка повернулся.
Так или иначе, от всего этого появилась полоска, потому что карандаш, в руке Холэ начертил линию. В начале яркую и сильную, потом слабеющую и исчезающую где-то за много километров от Дома.
Холэ разозлилась на Алмаз с её криками. Да уж! Её точно слышно и в моём мире и в других.
- Вот гадина… - прошипела Холэ.
- Это ты про змею, которую нарисовала?
- Чего? А… это…
Холэ хмуро смотрела на глобус, но пока не видела на нём ничего кроме своего раздражения. Потом оно сползло, и она увидела линию. Линия шла от точки «Дом» и была похожа на хвост кометы. Или нет – на лучик.
- Ага… ага…
Холэ не очень смело, но с любопытством нарисовала ещё один похожий луч, потом ещё пару. И гордо показала Ирам:
- Вот. Я думаю так. Мой, наш… мир – не точка и не клякса, а что-то вроде звёздочки. И путешествия мои и других – это как лучики.
- Да, пожалуй, хорошая идея.



День Рождения

Дивад пришёл, когда солнце уже припекало Дом и полянку рядом и бок холма, так что всё уже начинало подрумяниваться. Холэ была в более выгодном положении: она крутилась и подогревалась равномерно. Дивад же был и так подрумяненный до коричневого и потому не крутился. Сел на траву скрестив ноги и пыхтя немного.
- Жарко.
Спорить не приходилось. Холэ молча согласилась. 
- Слушай Холэ, а когда у тебя день рожденья?
- Да хоть сегодня. Хотя сегодня пожалуй жарковато. А что ты имеешь ввиду?
- Один день в году. Когда-то в этот день, именно как сегодня, в то же самое время Земля повернулась, и показалось Солнце над горизонтом, а потом спряталось в то же время. Так же шуршали первые рыжие и красные листья клёнов, а зелёные не шуршали, болтались, как ни в чём ни бывало. И трава была зелёная, но уже не росла почти.  Также птицы заканчивали летние дела и определялись – кто-куда… Но в этот день случилось ещё что-то. Ты хоть может и не в первый раз, но появилась на свет, чтобы стать тем, кем стала сейчас и ещё станешь. Появилось на Земле твоё маленькое тело с чудесными возможностями, и у этого мира появился шанс стать твоим миром. Это важный день, потому как без него не было бы и десятков тысяч других дней и миллионов минут.
- Красиво…
- …
- Да уж, похоже, и вправду есть, что отпраздновать.
…
- Так когда?
- Я думаю, …раз ты спросил, …но нужно время обдумать, как-то подготовиться… Нет. Ну раз ты спросил сегодня… Значит завтра!
Дивад подскочил так шустро, что свалился обратно.
- Ура!!! У Холэ завтра день рождения! Мы украсим поляну! Зажжём костёр с еловыми ветками и будет фейерверк искр. А Главное – будет много угощения! Да.

Так у Холэ появились дни рождения. Было удивительно, как это Дивад умудрялся делать открытия на пустом месте, объяснять то, что все знают, спросить вас, как вас зовут, а потом познакомить с собственной персоной. И этому не хотелось сопротивляться.

 
ДИВАД

Дивад излучал тепло. Днём это было не заметно. А потом он может быть днём его и не излучал, а наоборот накапливал… А когда холм уже отворачивался от солнца и смотрел на него свысока и когда Холэ любила завернуться в мягкий плед, а то и вовсе убежать в дом к печке… Дивад начинал греть и вполне мог согреть комнату и даже полянку небольшую.
Холэ поняла это не сразу, а только через пару дней. Дивад приходил, сидел, смотрел. Холэ он казался странным и непонятым, и она не знала, что с ним делать. Но когда он уходил, сразу резко становилось холодно. И тогда она поняла. И осторожно спросила:
- Слушай, от тебя тепло?
- Ну да. Это живот. Для себя не могу. Надо за кем-то ухаживать, ну, типа, … заботиться… - оказалось, что когда Дивад смущался, он переставал греть, поэтому Холэ решила больше не приставать к нему с вопросами. Лучше просто погреться.

- Хочешь Пиццу, Холэ?
- Пиццу?! Ты шутишь?
- Не-а.. Горячую, толстую, «4 сыра».. Только условие. Согласна?
- Ага, ищи дурочку! Я на условия в слепую не соглашаюсь!
Однако, пиццу Холэ хотелось, и она стала смотреть на Дивада вопросительно. Он понял и ответил:
- Мне половину.
- А! Ну, это конечно!
Дивад радостно улыбнулся, как будто это его чем-то угощают. Потом приподнял свою просторную светло-зелёную футболку и пару раз погладил свой немаленький живот. Потом этим самым животом он стал исполнять какие-то замысловатые движения вроде танца. Он то трясся как желе, то шёл волнами, то втягивался, то отвисал. Потом замер. В руках у Дивада была пицца, явно горячая. Кое-где с краёв подтекал ароматный сыр.
- Давай тарелку, что ли? - сказал Дивад застывшей Холэ.
Когда они ели, Холэ всё ещё не могла сформулировать вопрос. Но Он ответил:
- Сам не знаю. Что-то вроде микроволновки может быть. Только для себя у меня не получается.
- Круто. И очень кстати. А то у меня как раз горшочек разбился. Ты побудешь у меня?
- Ага. Если будем кушать что-нибудь.

Гамак Диваду оказалось подобрать не просто. А Холэ не очень-то любила делать непростые вещи. Потому она постелила у самой ровной стены яркий ковёр,  забросала его подушками и на самую большую положила зелёно-синий плед. Дивад очень душевно повалился на все подушки сразу. И Холэ показалось, что она через гамак чувствует тепло, как будто в печке прибавили огня.
- Слушай, Дивад, а ты как думаешь, что главное для мира?
- Не знаю. – вопрос потерялся где-то в дебрях дивадовской задумчивости. А через пару минут Он принялся похрапывать.
Зато утром, когда они дружно наворачивали свежие лепёшки с яблочным вареньем, Он созрел.
- Я думаю, для мира главное – нежность, доброта, может любовь. -  Он улыбался гордо, но смущенно, как будто только что объяснил круглость и вращение Земли.

 
Гел

Этим летом на Холме появился Гел. Он увидел Холэ и побежал к ней. Гел здорово бегал. Прямо таки стремительно. Маленький и шустрый, пухленький, волосы торчком, на щеках размазанная земляника.
Руки он поднял вверх, словно боялся, что они зацепятся за траву. А ноги быстро-быстро стучали по земле. Он всё разгонялся и скоро стало ясно, что ноги перестают успевать и сейчас голова нежелающая останавливаться должна стукнуться лбом об землю. Вот он споткнулся о серый камень, чуть подскочил… и помчался дальше. Ноги его стали круглыми как два толстых смешных колеса, синих как его штаны. Они крутились изо всех сил, и он мчался, подпрыгивая и пружиня. Это было прикольно и явно нравилось ему самому. Поэтому он свернул с прямой дороги и покатился широкой спиралью вниз с холма. Холэ побежала было наперерез, чтобы видеть, но он уже скрылся  с другой стороны Дома, а когда снова появился, ей пришлось немного потереть глаза, чтобы стереть сомнение в том, что они видели. Гел весь уже стал круглым как пёстрый разноцветный клубок или мяч. Он скакал, подпрыгивал, нёсся и вне всякого сомнения ещё и пел. Холэ пошла по тропинке к реке, зная, что он точно прикатиться туда. Она улыбалась, пожимала плечами, махала руками, словно сама себе рассказывала об удивительном событии и слушала, веря с трудом.
Когда Холэ дошла до речки, Гел уже купался. Одежда была раскидана по осоке, а сам он плескался как малёк в мелкой луже. Холэ только глянула: перестал ли он уже быть мячиком? Она увидела, как он крутиться в воде, из которой вместе с кучами брызг вылетают то рука, то нога, пятки, попка, плечо, ухо. Вот он встал на ноги и стал трясти головой, стряхивая речку со слипшихся сосульками волос и откашливаясь. И Холэ поняла, что он совсем маленький!
Она неожиданно для себя подумала как-то очень нежно и серьёзно: «наверное проголодается потом». И тихо пошла к Дому. Там она приготовила маленькую постель в самом весёлом светло-зелёном гамаке, взбила её как сливочную пену, немного подумав, положила на подушку плюшевого пса. И ещё она быстро состряпала яблочный пирожок, налила молока… Похоже хотела кого-то приручить…
Вышла на крыльцо – вовремя. Он брёл к дому от реки, еле-еле переставляя ноги, прутиком в левой руке трогая травинки по сторонам. Холэ присела у крыльца, ей не хотелось быть выше его.
- Привет, меня Холэ зовут.
Он отвечал ей внимательно-весёлым взглядом.
- Есть хочешь? Поживёшь у меня?
- Я буду твоим внуком.
Холэ, как Вы понимаете, немного не поверила своим ушам:
- Чееего?!
- Ну, когда захочешь.
- Но зачем?
- Ну не знаю. –Гел немного (4или 5 раз) покувыркался в траве. – А что ты будешь делать, когда совсем создашь свой мир и исполнишь желания?
- Ну не знаю.- Холэ засмеялась, поняв, что нечаянно скопировала Малыша. – Радоваться, жить. Ещё хотелось бы, чтобы ещё кто-то радовался и … жил.
- Вот! Это я как раз могу. Я буду радоваться и радовать тебя. А иногда ты будешь исполнять мои желания, как будто они твои.
- Супер! А ничего, что я не старая и не большая?
- Ну это как посмотреть! Во-первых, ты старше этого мира. Во-вторых, ты очень странная, так что можно сказать «большая».
Всё это Холэ надо было обдумать и потому пирог и молоко, и постель в гамаке оказались весьма кстати.


Потом.
- Какая штука главная в жизни?
- Главная штука – настроение. Ничегошеньки в жизни не сделаешь, если оно плохое или потерялось вообще. А когда хорошее – горы свернёшь. И всё в конце-концов им заканчивается, так что можно сказать: всё для него. Вот день прошёл, вспоминаешь его и у тебя хорошее настроение – значит + тебе . И завтра много чего для мира сделаешь.
А если плохое настроение – минус день из жизни. Да и завтрашний может быть.
И любовь – не любовь, если грустная или ещё с какой фигней.
- Я – Гел- Мастер Настроения. – Когда он говорил «мастер», то показал руками над головой с какой большой буквы «М» он «Мастер».
Рот Холэ растёкся к ушам, и она тут же поняла – работа Мастера.
- Даа, пожалуй ты прав. А в ученики возьмёшь, Мастер?
- Ага. Но придётся учить много песенок и трюков.

Всё было как нельзя лучше, то есть очень классно. Но вдруг она вспомнила про хартсов. Она никак не хотела, не могла просто допустить их к нему. И она откуда-то знала, что именно для Гела хартсы особенно опасны. А он для них очень привлекателен. Что же делать?
Кажется, я ещё не рассказала вам про хартсов? Ой, простите, сейчас исправлюсь.
 Хартс

- Слушай, - сказала Холэ утром. – Я вчера вечером лежала и думала…
- Не плохое занятие – вставила Ярав.
Но Холэ занята была вопросом и не обратила внимание.
- Я думала: а что-нибудь плохое должно быть в моём мире?
- Пожалуйста, поподробнее.  – Ярав сидела прямо на ближайшей кочке, держала на коленях свою любимую синюю швейную машинку и что-то сочиняла из кленовых листьев, подсохших цветков вереска и блестящих дорожек от улиток.
- Ну, все миры всегда… Там борьба идёт хороших с плохими. Ну там… Бог и Дьявол, Царевна и Баба Яга, Лев Аслан и Снежная Королева, Гарри и всякие там… Ну, короче без плохих не обходятся.
- Ой, Холэ, как же ты разговариваешь! Я как-нибудь сошью тебе колпак из твоих «ну»! Увидишь, какой будет дурацкий.
- Ладно, - Холэ улыбалась. Но вопрос висел. – Так что про плохих?
Ярав задумалась. Она склонила голову на бок вправо и стала пропускать время мимо.
Холэ хорошенько потянулась 7 раз, потом сходила на ручей умылась, потом сорвала яблоко и стала жевать, стараясь не хрустеть громко.
Когда ей показалось, что времени, которое прошло уже мимо Ярав, много, намного больше, чем ждало ещё перед ней, она спросила:
- Ну что? – опять «ну». – То есть, что?
Ярав поставила голову вертикально, и время перестало проходить мимо. Как будто закрыли дверь или клапан.
- Прости. Я задумалась. Вспоминала разные миры, сказочные и не очень. Почти все они и вправду устроены, как ты сказала.
- И что же мне делать? Получается, что без плохих, вроде как, скучно.
- А ты скучно не хочешь?
-Не-е-е-ет…
- А если не скучно, то как?
- Весело… интересно. Хотя весело, конечно, не от плохих. А вот интересно…
- Так значит, чтобы было интересно, нужны плохие. А если они победят хороших? Это, кстати, кто? Ты? Я? Ты да я ,да мы с тобой? Ну ладно, если победят, захватят, съедят – тоже интересно будет?
- Нет… Побеждаем мы, конечно… Хотя так тоже не интересно, не интересно, если знаешь наперёд. Прям и не знаю…
- Погоди, погоди… Кажется, я знаю, что тебе нужно… То есть без чего тебе не обойтись…Будут тебе…
Ярав снова начала шить  казалось, что она вшивает свои фразы в цветные лоскуты, отчего их концы пропадают.
  А Холэ занервничала. Всё-таки одно дело сказки, а другое вот так, вот раз, и в твоём мире появился какой-нибудь Воландеморт или дракон, с которым надо справляться! Она вдруг поняла, что не знает, куда девать руки и что платье её стало в самом прямом смысле серо-буро-малиновым-в-крапинку, и крапинку в основном чёрную. И она как-то даже не дышит. И с большим трудом выдохнула:
- Подожди.
После этого выдоха Холэ начала опять дышать и заговорила быстро-быстро, как колотилось её сердце.
- Подожди, Ярав. Я может быть так просто спросила. Ты хоть скажи как они, по-твоему, будут выглядеть. И много не надо! И очень сильных тоже! И вообще…
Ярав улыбалась, почти смеялась. Это несколько успокоило и дыхание, и платье, и речь Холэ.
- Нет, ну правда! – Холэ уже тоже улыбалась. – Что это будет, по-твоему?
-  Вот именно, «будет по-твоему». Они будут по-твоему. Каких ты придумаешь. А остальные их, может, вообще видеть не будут.
- Ну, тогда они никому и навредить не смогут? – Холэ почти успокоилась.
Ярав в ответ пожала плечами задумчиво и немного загадочно.

** *
1-й Хартс завёлся в болоте за ручьём. Там где низкий берег плавно уходил в кусты и дальше  в лес, сплошь состоящий из  орешника, увитого  плющом, вперемешку с чахлыми тонкими осинками. Там, где трава пробивалась редкими случайными пучками среди черноты вечно гниющих листьев и лишь по берегу-краю густо и шумно зеленела острая осока… Там, где почти стёрты, слиты были времена года…
Там, куда ходить не хотелось, лишь изредка заглядывать с краю, старательно оставаясь на свету…может от этих случайных заглядываний… Он и пробудился от векового сна…А может долго зрел в болотной топкой жиже и созрел…
Так или иначе – жизнь его началась. Родившись в темноте, гниении и полумраке, Он невзлюбил солнце, свет, ветер.
Вечером, сразу после того, как тот бок земли, где был ручей и всё другое рядом, отворачивалось от солнца, Хартс приподнимался из своего дома в полосках тумана. Он собирал и взбивал вокруг себя эти полоски в не очень аккуратные, но густые лохмотья и полз в них по верхушкам осоки, кустов, травы, вверх по склону, огибая деревья. Он старался подобраться как можно выше и ближе к Дому, окнам и глазам Холэ, будь они закрыты или открыты.
Он кормился дрожью.
Его побуждали двигаться две вещи: голод и любопытство (хотя м.б. и ещё что-то). В этом он был не оригинален. Ведь почти всеми это и движет: птицами и зверями, может, даже растениями. Он хотел увидеть, узнать побольше и насытиться. А без тумана боялся фонарей, лунного света, шумов, отрывающих от него болезненные куски. И он хотел восстанавливать силы, расти и для этого есть.
Кормился он от Холэ, её редких гостей, иногда не брезговал подобраться к спящей собаке или белке.
Вот Холэ, обпившись чая со смородиновыми листьями, выскакивает на крыльцо. Она пышет весёлой жизнью, жаром, светом. В такой момент не подберёшься.
Но вот Она остывает в ночном воздухе, сходит с крыльца, оставляя на нём свою весёлость. Нет, она, эта весёлость, зацепилась за ручку двери в виде ящерицы и разматывается с Холэ как вязанная шаль. И вот Холэ уже около кустов крыжовника и ёжится от прохладной сырости. Туман с крыльца казался мягким и интересным, хотелось в него занырнуть. А теперь Она вглядывается, пытаясь увидеть яблоню, скворечник, пригорок, но ничего не видит… Нет, Она видит Его, слышит, прислушиваясь, шёпот-шуршание. (Во! Прям скороговорка получилась!). Холэ чувствует Его, потому как хартс тянется к ней. И по всему телу от макушки до стоп пробегает рябь дрожи.
Вот! Это его момент. Хартс должен заскочить ей за спину и слизнуть эту дрожь. М-м-м…
Холэ торопливо оглядывается туда-сюда. И бежит к Дому, к теплой шали света и веселья.
Но на спине и ногах остался холодный липкий и скользкий след языка.
Ну как страшно? А ей каково? Как Вы думаете?
Сытый Хартс ложился прямо тут у дома. И переваривал. Иногда заглядывал в нижние окна, надеясь на добавку.
И рано утром, когда пригорок поворачивался к солнцу нехотя сползал с него в остатках тумана оседающего росой. Не пытаясь удержаться, уходил спать в болото.

Из-за него Холэ иногда жалела, что банька стояла не вплотную к Дому. А ведь Ей нравилась поляна между ними с веснушками цветов, дорожка из камушков, каждый из которых Она знала почти по имени. Ей нравился этот миг, пролетающий ей навстречу, когда она перебегала из Дома в баньку с полотенцем, пучком трав и любимой кружкой. И главное нравилось то, что теперь стал воровать у неё Хартс.
Когда она выходила, прям выплывала обратно, с кожей тонкой, мягкой, раскрытой как губка-водоросль в воде (это она сама так придумала!). Она шла эти обычно 11 шагов, не торопясь и чувствуя, как облако жара расходится от Неё, растворяясь в Её воздухе, траве, даже камушках дорожки. Но теперь…
Если этот момент, попадал на время, когда солнца уже не было видно, а туман успел собраться в густое земное облако, Хартс мог догнать Её на 8-м или 9-м шаге и лизнуть, а то и куснуть, обнаглев, в тёплую пахнущую спину.
От его первого касания рождалась дрожь и он гнал её языком к пяткам, слизывая и смакуя. И тогда Холэ иногда резко разворачивалась и кидалась обратно в баню и там поливала, тёрла спину, восстанавливаясь и согреваясь.
А иногда Она не в силах повернуться кидалась в него последними шагами, вылетавшими из под Её ступней, вбегала в Дом, укутывалась в халат, одеяло, диван, тепло печки и старалась стереть со спины и из памяти его след….

«Как мне справиться с ним, если я его толком ни разу не видела? И не знаю, как он выглядит?» - думала Холэ, когда немного успокаивалась.
Однажды, Холэ решилась и пошла к нему. Хартс долго прятался. Убегал вперёд в глубь болота, скользя под гниющими листьями и временами неаккуратно потрескивая гнилыми ветками. Холэ специально шумела и вслух уговаривала его показаться и договориться. Но он так и не решился. А когда Холэ зашла слишком далеко, почти к середине болота, стал хватать за ноги и пугать. Потом навалил кругом веток и намесил жижи, так что она запуталась и перестала соображать. Да ещё эти паутины… Он отпустил её только к вечеру, всю обглоданную, наевшись её липкого пота и налив на память полный сапог мерзко пахнущей грязи…

Потом появились ещё хартсы. Может быть Дети того первого. Один жил в кладовке с продуктами. Мог ли он всё съесть и оставить её без запасов?
Один не очень большой, но вредный - в аптечке. И зачем она только завела её, эту аптечку?
Группка самых разных мелких и средних хартсов часто сбивалась в кучку. Они устраивали свалку, поднимали шум и пыль.
Постепенно Холэ начала их видеть. Они не были существами в привычном для нас виде. Скорее они были пятнами или даже дырками. Там, где сидел Хартс, кусочка мира просто не было, а было размытое пятно размером от белки до тигра (чаще белки). Двигались они очень быстро и потому рассмотреть их и понять есть ли что-то вроде лап, ртов, глаз … было не возможно.
Поскольку Холэ совершенно не представляла как с ними бороться, она пробовала самые разные способы. Самым простым был свет. Он помогал почти всегда. При свете хартсов не было или не было видно, чего было Холэ вполне достаточно. Ещё шум, его они тоже не переносили, только вот Холэ долго шуметь не любила.
Ещё Холэ их заедала. Стоило начать есть, и Хартсы пропадали на время. Может им не нравилось чавканье и хруст у Холэ за ушами…
В общем, всё бы ничего и Холэ уже стала подумывать, не оставить ли всё это без борьбы… Когда появился Гел.
С Гелом было очень классно. Но когда она вспомнила про хартсов…  Она никак не хотела, не могла подпустить их к нему.
И как назло, именно когда появился Гел,  хартсы и полезли из всех щелей.

- Холэ, ты чего? – малыш Гел поставил перед ней вопрос как зеркало.
Холэ глянула в него, села на крыльцо и заплакала.
- Я боюсь за тебя. Их так много, они повсюду. Я не справлюсь.
Гел даже не спросил, про кого она говорила. И хорошо, ведь объяснить было не возможно…
- Я справлюсь. Только ты должна мне доверять. Сядь вот так. Обхвати руками коленки и глаза прижми к рукам. Можешь подглядывать, но потихоньку. Только сощурься так, чтобы видеть меня большим. И не вмешивайся, что бы я не делал.
Холэ выполнила все инструкции. Гел залез на край колодца и уселся, болтая ногами. Холэ сжала руки до боли, а глаза сощурила до самой, что ни на есть, малюсенькой щёлочки. Хартсы окружили Гела, а он болтал ногами, раскидывая их и похоже не замечая. Потом он полез на дерево, потом занялся костром, потом…
Холэ продержалась долго. Может быть час или больше. Руки и спина болели, горло опухло от невыкрикнутых криков, но она была горда, что сдержалась и теперь знала: эти хартсы – её, Гелу они нипочём. А она-то уж как-нибудь с ними без него разберётся!.
И ещё один раз она запомнила как Гел пытался, лазая по дереву, дойти до конца не очень толстой ветки… И там где-то на полпути его поджидал Хартс. Там, где он «сидел», ветка словно прерывалась, размытая и размазанная. Гел не сумел пройти по этому месту, немого посидел перед ним и вернулся. А Холэ поймала себя на том, что первый раз подумала о пользе хартсов…


Что с миром, когда я сплю?

-Я понимаю, вопрос дурацкий… Но я не могу от него отделаться…
- Да, тогда его точно - надо отдать кому-то. Вопросы часто бывают такие, как щенки. Привяжется и цепляется, и ты с ним играешься и отделаться не можешь. Потом этот твой вопрос надоест тебе, а он всё бежит за тобой или ждёт с утра под дверью. Надо кому-то отдать.
Ярав немного помолчала оставаясь при этом в разговоре.
- А что этот твой вопрос, совсем дурацкий? А то может быть, я бы взяла?
- ну, не знаю…
Холэ прошлась туда сюда, как-будто проверяя, бегает ли за ней вопрос-щенок.
Улыбнулась ему и решила отдать.
- В общем, это про мир.
- Ага. - Ярав понимающе кивнула. От этого, как будто его погладили, вопрос-щенок тут же побежал к ней, стал кружить и подпрыгивать....
- Я думаю, Ярав, когда я сплю, что с ним происходит? Если это Мой мир, я его придумываю, создаю… Когда я сплю, что с ним, в нём? Он исчезает? А если нет, то кто создаёт ночной мир? Как ночью растёт трава, идёт дождь, поют ночные птицы? А если это всё само-по-себе, то значит и днём может всё придумки, что это я…
- Тише-тише, - успокоила Ярав. – мир тоже спит. Ночной сон не похож на дневной, потому что это сон о мире.
- Но я не помню. Не знаю, как всё живёт, когда я сплю…
- А разве ты помнишь и понимаешь все свои сны? А ведь ты видишь их каждый день! А днём? Ты думаешь, успеваешь заметить каждую свою мысль, настроение, движение? Дудки! 79 из 80-ти твоих мыслей, движений, фантазий ты не успеваешь заметить и отследить, но они есть.
И мир также…
Холэ сидела озадачено и пыталась замечать все свои мысли и движения. От этого ветер утих и она выпала из разговора почти совсем.
Ярав продолжила, будто сама себе и почему-то перейдя на шёпот:
- Ты, понимаешь ли, путаешь создание в смысле творчества и контроль. Творишь ты многое, что не успеваешь обдумать и заметить. Например, сегодня ты, когда бегала к реке, по дороге опылила платьем 6 цветков и принесла одну новую колючку к дому – в следующем году – увидишь. А пока умывалась потревожила пару земляных червей… Это мелочи, или кажется, что мелочи. Но есть ещё всякие Вещи, Цепочки Событий. – она дала понять своим видом и выражениями, что перешла на язык знатоков и выпускников Волшебных академий.
- Ого-го… Надо быть осторожнее, - Холэ показала всем своим видом как боится шевелиться. И её застывшая поза и побелевшее совсем платье её саму насмешили.
- Ладно, до этого вроде получалось…
- Надо, - Ярав тоже вернулась с лекторской кафедры на землю, - быть не осторожнее, а веселее, внимательнее и здоровее. Остальное приложится…  Я думаю – весело – это главное для мира. Даже когда спишь.

Подчёркнутыми жестами Ярав сняла серого жучка со своей правой туфли и бережно посадила на тщательно выбранный стебель. Это было как картинка в конце главы.
 
Вялах

Бывали Деньки, когда Холэ никак не сиделось на Холме и ни выкладывание каменистых дорожек, ни рассаживание усатой земляники, ни даже куклы с Алмаз не могли её завлечь. Тогда Холэ отправлялась бродить, разматывая свой мир по спирали путанными петлями.
Утро одного такого дня оказалось с сюрпризом. Холэ обнаружила соседа!!! За четвёртой опушкой (и почему она раньше туда не заходила?) стоял дом. Про него вернее было бы сказать «сидел» - толстый, приземистый как хороший боровик и, в общем, смешной. И кругом ещё сидели как на грибнице всякие постройки и пристройки, кладовочки и сарайчики. И на крыльцо выходил Хозяин с улыбкой «наконец-то, я только тебя и ждал».
Холэ растерялась.  А Хозяин не растерялся, всё было при нём, и улыбка продолжала сиять, как июльское солнце не собирающееся прятаться.
Холэ решила убежать. Покидая опушку и скрываясь за рядом осинок, она обнаружила, что уходит не просто так, а с «приходи-когда-хочешь» кинутым, как репейник, ей в спину.
С этим «ПКХ» она пробежала первый пролесок. Притормозила. Ей показалось странным тащить его домой, и куда там класть?
Было ощущение, что случайный встреченный человек сунул ей что-то, что было не её и куда девать было не понятно. Очень скажу Вам странное чувство. Немного постояв, Холэ приняла решение, единственное ожидавшее её. «Пойду- верну».
Толстяк ждал её в одном из двух кресел у круглого стола под весёлым зонтиком и сразу показал улыбкой на второе кресло. Пока Холэ в него плюхалась, хозяин нагнулся и принялся доставать из корзины, стоящей рядом, напитки и угощение. Холэ почувствовала лёгкую тошноту. Она хотела вернуть что-то, о чём не просила, а теперь на неё ещё навалили этот стол и зонтик, и кресло, и еду и сладкое. Казалось бы – ничего странного: приглашают, угощают, но что-то было не так, и Холэ решила сосредоточиться, чтоб понять. Хозяин тем временем заполнил весь стол, слегка откинулся в кресле и достал из одного из многочисленных кармашков своей жилетки (что бы Вы думали?) визитку. На последний кусочек красного стола, оставшийся около Холэ он положил золотистый прямоугольник с аккуратными буквами: «г-н Вялах. Всё что угодно».
«Опять волшебник» - ворвалось к Холэ.
Она вспомнила, что про Вялаха что-то говорил Янес, и взялась его рассматривать. Большая голова и на ней много всего. Толстые щёки, а над ними большие голубые глаза и лоб, волосы беспорядочными кудрями. На шее платок неимоверной раскраски, сзади на шнурке болтается шляпа вроде ковбойской. Огромная грудь в шёлковой рубашке и кармашистой жилетке, живот, как большой воздушный шар и пухлые беспокойные руки.
- Не волшебник. Просто у меня есть всё.
- И Вы это раздаёте?
- Ага. И раздаю, и двадаю, и тридаю, и стодаю…
Холэ вспомнила сказку про золотую антилопу, и ей стало немного не по себе.

На Холэ будто что-то навалилось. Серое и унылое. Захотелось глубоко вздохнуть, и она вздрогнула, услышав этот вздох (как будто свой) где-то рядом. Вздох был очень сильным. На вдохе раздавалось что-то вроде печального завывания ветра в трубе, потом пауза, потом выдох со стоном опрокидывающейся тачки с мокрым песком. Стон этот тянулся и тянулся, как будто песок всё сыпался и сыпался…
- Кто это? – шёпотом спросила Холэ.
Вялах неохотно прервался и ответил с раздражением.
- Кто?... А это… Это Кукс.
- ..?? – Холэ приподняла брови, чтобы лучше было видно вопросы в глазах.
- Не знаю кто это. Приперлась давно уже… прогнать не возможно… прижилась… наглая… противная… но в общем я привык. Может, возьмёшь тоже?
Кукс напугала Холэ. И тем не менее это было единственное что привлекало настоящее внимание у Валяха. Холэ осторожно подобралась к ней, села рядом, тихо стала гладить темно-серую свалявшуюся шерсть.
Холэ никак не могла решить, нужна ли ей кукс в доме. Кроме того, она ведь была Вялаха. Но иногда, может быть, было бы приятно. Кукс была Никакая, на ней отдыхали глаза и руки. И всё же, нет…   
Вялах надавал глиняных копилок (а вдруг найдёшь деньги), всякие приборы (мерить давление и влажность, наклон деревьев и силу ветра), пластмассовые фрукты, ящик для хранения снега (вдруг летом ты по нему соскучишься), пару десятков «просто красивых штук» и ещё…
- Не переживай, ты тоже когда-нибудь мне что-нибудь дашь, - зачем-то попытался убедить он Холэ.
- Слушайте, г-н Вялах, а вам не кажется всё это лишним?
- Что всё?
- Да почти всё это. Может мне ничего этого не нужно.
Ого! Оказывается, Вялах до этого был ещё сдутым. А теперь надулся и стал ещё толще.
- Знаешь, дорогуша…
«бррр». Холэ передёрнуло.
-…тебе тогда не ко мне надо, а к этому… Тексе.
- А кто это?
-А я знаешь ли, даю всё кроме справок!
- Теперь знаю, г-н Валях. – даже своё ехидство он ей дал!
Поверьте, Холэ очень старалась улыбнуться. Просто не вышло.

Больше Холэ к Вялаху не ходила. Это было как-то странно и даже удивительно. Она даже и не знала, может он съехал оттуда. Изредка у неё возникала потребность в чём-то и даже иногда мысль, а не попросить ли у него. Но такая мысль жила всегда очень не долго. Не дольше облачка пара выпущенного изо рта в зимний день.
А вот Кукс у неё завелась сама. Может родственница той, валяховой. Дело в том, что вовсе не каждый день что-нибудь происходило у Холэ в Доме или в Мире. Иногда была погода, которую принято называть плохой. То есть проливной дождь или наоборот невыносимо жарко и душно, так что даже купаться не хотелось, иногда очень сыро или очень холодно… Иногда погода была вполне ничего, но на Холэ всё-равно что-то ничего не находило, и она не находила ничего, чем заняться. Кукс в такие дни была просто не заменима. Она ложилась у ног Холэ, Холэ погружала в неё руки и какие-то несчастные одинокие мысли и часами распутывала клочки серой мутной шерсти. Куксу нельзя было любить, но в том, что она была, явно было что-то полезное и может даже важное.


Текса

Оказывается у Холэ полно соседей. А как собственно ещё могло быть. Конечно, рядом с её миром – другие.
С лёгкой подачи Вялаха Холэ скоро встретила Тексу.
Текса был занудой. И ещё каким. Это было сразу видно. Тощий, плоский, серый весь. Улыбка тоже серая.
Дома у него не было. Под деревом была натянута старая выцветшая палатка-навес.
- У меня ничего нет – слегка улыбнувшись, сказал Текса вместо приветствия.
- Это заметно,- сказала Холэ вместо ответного приветствия. – Но это можно исправить.
И тут Текса неожиданно оживился и произнёс на пустом месте, которого вокруг было полно, целую речь.
- Ну уж нет! Я не собираюсь быть рабом вещей!! Для того чтобы созерцать и предаваться раздумьям разные вещи только мешают, занимают время и внимание… Постепенно человек может отказаться от всего!
Видимо он рассчитывал, что Холэ будет спорить, но у неё что-то не получалось.
- От всего, понимаешь? – Текса вздохнул.
- Даже есть? даже дышать? – придумала пару вопросов Холэ.
- Даже дышать. – И Текса ненадолго демонстративно предался раздумьям и созерцаниям.
…
- А зачем?
- Вот этот вопрос мне нравится. За-чем? Что за чем… Улавливаешь? То есть ты спрашиваешь за чем следует то, о чём ты спросила…
…
- А от вопросов тоже можно отказаться?
- Можно. Тогда это уже просветление.
Холэ не знала, нужно ли ей просветление, но она решила пока отказаться от вопросов.
Она ушла от Тексы. Ведь было довольно понятно, что раз ему ничего не нужно, то она тоже ему не нужна. Но кое-какие раздумья она забрала с собой.
- А правда, зачем? - Спросила Холэ у встретившегося малинника. Скоро она вышла к Холму и приветливо поджидавшему Дому и всему знакомому вокруг. 
Получалось, что если это всё за чем-то (а Холэ не собиралась в этом сомневаться), то значит что-то есть впереди этого всего, причём это ТО, что впереди неизвестное и интересное. Это порадовало Холэ. «Значит всё за-чем-то. И значит всегда стоит поторопиться, чтобы подглядеть, что там впереди, за чем это всё.»


СТАТУС

Окина не было долго. Можно было бы сказать недели двадцать четыре, если было бы такое измерение. Можно было бы сказать, что луна успела вырасти от тонкой дынной корки до целой дыни, а потом была обглодана обратно, и так шесть раз, если бы за этим кто-то следил...
Вернувшись, он долго молчал, прислушивался. Загадочно не улыбался.
- ну что? – спросила Холэ. А что было ещё делать?
- Что что?
- Слушай! У тебя сзади во всю спину и спереди вот так (Холэ показала от земли под ногами Окина до его хитрых смеющихся глаз) написано большими буквами: «спроси меня!». И чего ты «что-что»?
Окину тут стало совсем уже невозможно сдерживаться. Но он всё равно сначала выпустил важность, напустил, как говорят, её на себя и вокруг, полюбовался и потом начал выдавать информацию.
- Я там построил кое-что.
Холэ, конечно, понимала эту игру, в которой она должна выспрашивать, а он как бы нехотя рассказывать. Но играть в неё не хотела. Расстроить Окина тоже не хотела. Решение было простым и неожиданным:
- Пошли посмотрим. – «вот именно», подумала она про себя, «чего слушать про то, на что можно посмотреть.» Холэ осталась собой довольна. Платье засветилось доброжелательным любопытством и приняло форму весьма подходящую для похода.
Окин растерялся немного, он ведь рассказывать собирался. Но предложение Холэ было безупречным. То есть её нельзя было упрекнуть в невнимании или ещё в чём… Хотя…
- Я бы пожевал что-нибудь.
Холэ метнулась в дом и снова появилась у двери с большим куском сырного пирога и другим по-меньше для себя. Приглядевшись, Окин увидел подмышкой у Холэ бутылку с морсом. Уши его, не выдержав, удовлетворённо и плавно качнулись.
- Пошли…

Идти оказалось не очень далеко. На соседнем пригорке стояла «Башня». Так Холэ назвала это то, что увидела) сначала в уме. Высокая странная штука. Внизу пошире, вверху – поуже. Прямая и одинокая.
- Это башня. – Сказал Окин, как бы подписывая открывшуюся глазам картинку, - я назвал её «Статус».
- Страус?! – они посмеялись, - а что, похоже!..
- Нет, она не бегает и не прячет голову. – ещё посмеялись – статус.
- Что это за название?
- Не знаю. Просто пока строил, пришло в голову это слово. Где-то я его слышал и оно подошло к башне… и осталось на ней.
- А-г-а. Статус… А зачем этот Статус?
- Ну… откуда я знаю. Сначала строить. Потом карабкаться, залезать, потом смотреть сверху…
- Понятно.
Единственное, что поняла Холэ, что выспрашивать больше нечего и решительно побежала к башне, чтобы проверить её в перечисленных предназначениях.
Внизу башня была неясной формы. Видимо она могла бы быть круглой. Но поскольку основание составляли обрубки брёвен и досок, без углов не обошлось. Прямо перед Холэ оказалось что-то похожее на вход из стоящих буквой «Л» двух досок. Снаружи внизу башня была покрыта чем попало: где-то кусок плёнки или картона, где-то пучки травы или густой слой еловых веток. Видно Окин пробовал разные материалы. Зато чуть повыше роста Холэ начинались ровные ряды сплетённого сухого камыша, плавно перекрывающие друг друга. Они делали башню похожей на шею покрытую мелкими перьями. Это навело Холэ на мысль: «скорее цапля, чем страус», но болтать не хотелось. Она только сказала: «красиво.». И пошла внутрь.
Башня была заполнена ступенями. Много-много ступенек самой разной формы и размеров. Может Вы поняли или нет… Там не было лестница, ну такие как обычно бывают. Хотя было понятно, что раз есть ступеньки, то по ним надо подниматься и спускаться, причём в башне Окина эти направления иногда путались и сбивались.
 Холэ только обошла башню внутри, и как-то незаметно для себя оказалось, что она уже поднялась на несколько ступенек. «Интересно, - подумала Холэ, - вверх, а как будто затягивает».
Дальше всё шло не так гладко. Кое-где и вправду приходилось карабкаться, где-то ступени обрывались и приходилось возвращаться как в лабиринте. Пару раз Холэ просто упала. Окин был рядом, но не мог помочь, потому как был занят собственным восхождением. Потирая ушибленную ногу, Холэ злилась. Однако башня тянулась вверх и тянула её как пылесос. Некоторые ступеньки были удобными, кое-какие даже обиты мягким поролоном и яркими тканями. Холэ понравились те, что были как качели – удержаться трудно, зато чувствуешь собственную ловкость и подвижность. Потом попался кусок, по которому пришлось ползти. Причём в какой-то момент Холэ оказалась кверх-ногами и чуть совсем не потеряла ориентацию. Окон же не было совсем. Солнце проникало в башню через щели в камыше, через них же можно было увидеть кусочки земли и неба, однако внимание было занято ступенями.
И вот когда Холэ, приноровившись наконец, вошла во вкус ступеньки кончились небольшой площадкой с ровным фанерным полом и низкими стенками. Всё было выкрашено в странный красный цвет. Через некоторое время на площадке оказался и Окин.
- Ну как?
-…
Холэ увидела несколько отверстий окон. Четыре, нет точнее, пять - по бокам, два - вниз, одно – сверху, открытое в небо.
- Теперь чего?
- Можно смотреть.
Холэ посмотрела вниз. Какое-то время ей было интересно вспоминать, как она залезала, потом надоело. Может быть интересно смотреть как лезут другие, хотя… И тогда она стала смотреть наружу. Дом отсюда было не видно, только цвет его проглядывал сквозь деревья. Она увидел Янеса, пытающегося повесить гамак. Он никак не мог подобрать подходящие деревья. Холэ увидела два дерева нужной толщины на нужном расстоянии.
- Эй, Янес!
Янес стал крутить головой, что подтвердило то, что он её услышал. Но он её не увидел.
- Янес! Вон… хорошие деревья для гамака! Вон! Вон!
Холэ махала руками, кричала, злилась, потом вспомнила про карманный фонарик, но и он не помог, потому как было светло. Янес пытался бестолково реагировать, но в итоге ничего не вышло.
С тем же результатом Холэ пыталась исправить кривизну грядки, которую решила наковырять Алмаз.
Забегая вперед, следует сказать, что также ей не удалось потом найти те два подосиновика, что так хорошо были видны сверху.
Отчаявшись навести порядок в мире с помощью башни, Холэ решила смотреть вверх.
- Да, - сказала она себе и Окину – лучше всего ни к кому не лезть и смотреть на небо. Она растянулась на фанеру и стала смотреть как в круглом верхнем окне проплывают куски облаков. Куски. О Боже! Снизу без всякой башни небо видно целиком и ничуть не хуже.
- Окин, отсюда можно спрыгнуть?
- Наверное можно, только шея боюсь свернётся.
И Холэ пришлось ещё и спускаться.
- Знаешь, Окин, ты прости. Но по-моему, башня дурацкая.
- Не извиняйся, мне и самому так кажется.
- Но один раз залезть интересно… И пожалуй даже кое-что понимаешь…
- Вот именно, я думаю это для разового залезания… и кое-что-понимания.


Меняться с Янесом

Янес свесился с ветки прямо над тем местом, где Холэ нашла большущее семейство опят и сосредоточенно их собирала.
- Слушай, Холэ, классный у тебя мир получился, столько всего: и Дом, и банька, и сад, и всякие растения, и дорожки… Теперь чего будешь делать?
- Жить. А что, есть предложения?
- Ну, можно меняться…
- У меня уже есть платье, которое меняется всё время. – сказала Холэ, огладив подол, ставший сразу нежно и радостно зелёным.
- Ну платье… - это платье… - Янесу видимо трудно было говорить про платья, хотя конкретно это ему похоже нравилось. – Платья можно менять, переодеваться в разные.
Платье Холэ похоже обиделось на эти слова. И Янес торопливо добавил:
- Хотя твоё хорошее, конечно… А вот самому!.. Так, чтобы посмотреть в зеркало и удивиться, а?
- Ага. А если меня свои не узнают?
Тут Холэ отвлеклась, потому как увидел Хартса мелькнувшего в Доме. Она бросила Янеса, ворвалась в Дом… Похоже Хартс был здесь. Небольшой, новый какой-то, юркнул за зеркало и притаился.
Хоть Холэ и не любила их, но решила, что этого надо покормить, налила молока. Потом крикнула Янеса:
- Эй, давай тут поговорим. – слишком рискованно было оставлять дома нового Хартса, одного без присмотра.
Янес прислонился к столбу-колонне и, кажется, даже хвостом её обвил.
- Чего ты спросила?
- Я спросила: что если меня узнавать не будут?
Янес быстро обогнул колонну и выглянул с другой стороны, изобразив ужас на лице:
- Кто это? Что за чудище? Оно съело нашу Холэ!... Или так…  Он стал перепрыгивать с ноги на ногу, с отвращением глядя на что-то на полу, видимое только ему.  Ой, я на что-то наступил, что-то липкое, гадость какая! А куда подевалась Холэ? Не видели?
- Прекрати!!
Мгновение, и Янес уже сидел на подоконнике.
- Ну ты посмотри, Холэ. Вон нарцисс – неделю назад был пучком листьев, позавчера был зелёным бутоном, сегодня стал бело-жёлтой звездой с вазой посередине. И что, ты его ни с кем не спутала? Узнала? Да ты и сама-то вроде меняешься: то расчешешься утром, то нет. Зубы то чистые, а то – не очень. Эй, девушка, тут вчера Холэ жила, ты её не видела?
- Ну хватит! Я думала ты не про такие перемены, а по-настоящему!
- Например?
- Ну, летать, например.
- Да, это серьёзнее. Вот гусеницу, пожалуй, точно никто не узнаёт, когда она полетит…
- Да, - теперь и Холэ подхватила шутливый тон, - и вряд ли она этого захочет.
Холэ стала раздумывать о том, как меняется жизнь гусениц-бабочек. Всё другое – то где живёшь, что ешь, как двигаешься, что видишь. А друзья? Узнают ли гусеницы /бабочки друг-друга после перемен? Могла бы она так?
Да ведь Она в общем уже так сделала. И это, пожалуй, было здорово.
Единственная тень в ярко освещённой верхним окном комнате – хартс, вылакавший своё молоко, - скользнул к двери и тихо ушёл.



Испытания для будущего принца

Весна пришла вовремя. (Вот чепуху сказала. Откуда пришла? Кто и какое время ей назначал? Лучше просто.)
Весна.
Холэ было грустно.
- Ирам, мне грустно чего-то.
- Ага. А чего танцуешь?
- Не знаю. И танцевать нравится, и грустно. Не понятно.
- Понятно. Нужен принц.
- Принцип?
- Он тоже. Нужен Принц в принципе.
Холэ пришлось остановиться.
- Я правильно услышала? Ты сказала - принц???
- Что-то имеешь против?
Холэ ничего не имела, даже настроения толком. 
Повисла пауза. Ирам думала. Холэ не думала. Поэтому Ирам похоже думала за двоих.
- Знаешь, пожалуй, я одна не справлюсь, надо бы собрать всех.
- Ты его колдовать собираешься?
- Ну нет, такой чепухой я не занимаюсь. Чего его колдовать? Их же немерено, как травы!
Снова повисла пауза. Холэ глядела на пустой холм. Снег уже сошёл, но травы не было совсем. Ирам ответила:
- … только подождать немного и полезут из всех щелей. … Надо придумывать испытания.
- Чтоб я узнала, какой мой?
- Вот именно. Думаю, будем собирать Совет, советы.

***
В эту ночь хартсов собралось в Дом полным-полно. То ли на улице было холодно, то ли луна яркая, то ли праздник у них какой был. Но главное - они устроили невероятную возню и шум и совершенно не дали Холэ ни поспать, ни подумать. И даже утром они, обнаглев, продолжали копошиться везде где могли за спиной у Холэ. И следующей ночью снова. И так несколько дней. Холэ стала уставать и злиться.
И тут случился Совет.

***
- Нужно придумать испытания для принцев. – сказала Ирам.
И все как-то сразу поняли, о чём речь. «Как будто картошку собрались чистить» - подумала Холэ. И взялись очень вдумчиво и по делу и по очереди. Удивительно.
- Думаю – не три. – Ярав шила что-то вроде ковровой дорожки довольно серьёзного цвета.
Дивад:
-А каким ты хочешь, чтобы он был?
- Смелым,  - Холэ невольно вспомнила про надоедливых хартсов, - да, смелым и сильным.
- Тут ты права: сила она после смелости и рядом. Давай пока со смелостью разберёмся. Ты можешь придумать кучу всяких испытаний. Но самый смелый – тот, кто сумеет сказать, что боится. Может он и сильный тоже.
Об этом пришлось думать. Но спорить не хотелось. Было ощущение, что Дивад знает про принцев больше и лучше.

Потом выступил Янес:
- Же-ла-ни-я!! Лучше всего спросить его желания!
- И что?
- Да, ничего – сразу сама всё поймёшь. Только спроси лучше шесть. Первые три почти любой скажет напоказ, заботясь о том, что о нём подумают. А если шесть – то начиная с четвёртого проговориться о своих настоящих.

Теперь Окин:
- А я думаю – попроси его построить что-нибудь…
- Ага, дворец хрустальный за ночь !:)
Окин заулыбался:
- Да нет, домик из спичек или глины, или песка, или хоть норку выкопать. Для мышат, например.
- Так. Прикольно. И что это нам даст?
- Посмотришь, чего он наделает, чему больше внимания уделит. Двух домов одинаковых не бывает. Один больше внешностью увлечён, другой надёжностью. Посмотришь – какие комнаты и для кого, для чего придумает. А можешь и сама по-тихоньку свой в это время сделать или хоть нарисовать, и посмотреть, насколько похоже у вас получилось.
Холэ задумалась:
- Для меня наверное важно, чтобы окна большие вокруг смотрели и дверь такая приветливая…
- Во-во… ты меня поняла.

Гел едва дождался паузы и выкрикнул:
- Надо ему детей показать! Непослушных, хулиганящих. И послушать. А то будешь потом мучиться…
- О!!! Гел, ну ты куда глядишь!
Гел засмущался, но был явно собой доволен.
- А что скажете, это не важно?
- Ещё как важно! А что, думаешь мои дети будут непослушными?
- Думаю, хотя бы изредка – да.

Все смотрели ещё на Гела, но говорить стала Ярав:
- А последнее испытание, как всегда – самое трудное. Показать ему старость.
- А чего тут такого? И как ?
Ярав протянула Холэ почти простую рамочку для фотографий размером в половину обычной книжки, украшенную ракушками, цветными камушками и сушеными ягодами. Внутри рамки фотографию заменял маленький ЖК-экран. На нём весёлая старушенция месила на столе тесто, рядом растекалось тёмное пятно…
- Это чего, я?!
Ярав не ответила.
- Прикольно. А это чего за пятно? Не видно ничего? – но в это время, старушенция чего-то захандрила, взялась за сердце и осела на стул. Ярав плавным, но быстрым движением убрала картинку в один из тысячи карманов своего платья. И Холэ уже знала – искать и просить бесполезно.
Она надулась:
- Ну… Я хотела посмотреть…
- Вот. Важно, чтобы он тоже захотел. Тогда и он вместо того пятна появится. А потом обязательно нужно посидеть тихо и понять, готовы ли в смотреть друг другу в глаза.
- И что, прям там будущее наше будет?
- Один из вариантов. Может и не самый лучший, а может…  Но если вы хоть к одному готовы, то любой проживёте.

Алмаз вдруг заговорила неожиданно тихо, так что уши затыкать не пришлось:
- А Я предлагаю взобраться с ним на гору!
- Ого! Ничего себе!
-Да, - гордо продолжала Алмаз. – Пойти к высокой горе и полезть на верх. Во-первых, по дороге вы о многом сможете поговорить, а потом вы заберётесь до середины…
- И чего? Столкнуть его?
Посмеялись.
- На середине ты скажешь, что ты устала и хочешь идти обратно.
- А он?
- Это мы и узнаем. Ну он может сказать что-то типа : «как хочешь дорогая, и согласиться»
- Ну, это как-то не очень… Бесхребетник прям какой-то…
- Может сказать: «Ну нет, у нас был план до вершины, пошли, или жди здесь, я один пойду»…
- Да, это больше по-мужски, но мне почему-то тоже не очень нравится. А как же правильно?
- Ну, может он тебя понесёт или предложит отдохнуть немного и ещё попробовать…
- Да варианты есть.
…
Похоже, высказались все. И было о чём подумать, всё пространство было заполнено этими вариантами. Но Ирам взялась говорить.
- Знаешь, Холэ, мне кажется, что ты должна давать такие испытания, чтобы они не очень-то поняли, что не справились, если не справятся.
- А чего тут такого? Не справился – иди гуляй. Так во всех сказках.
- Вот именно, и кем становятся не справившиеся?
- Кем?
- злыми героями, обиженными, униженными. Тебе нужны такие соседи?
- Да. мысль неплохая. Но, в общем, в тех испытаниях, что мы придумали это не трудно, я имею ввиду – не понять.
Просто пусть уходят, погостив.

А потом, сидя на крыльце Холэ очень осторожно и тихо подумала: «а ещё, я покажу ему хартса, своего хартса. одного или нескольких».



Герои   (рассказы Ирам)

Холэ заболела, надышавшись распустившимися весной цветами какого-то растения.

- Знаешь, Ирам, я пожалуй пока не хочу чтобы они приходили.
- Принцы?
- Ну да. Я что-то не созрела ещё. Мир не готов, в нём такой ещё беспорядок…
- Ну, это легко прибрать..
- Не получиться, пока тут эти… - Холэ промолчала про хартсов. Она всё-таки думала, что ей надо хоть половину прогнать самой.
- Ладно.
- Тем более я болею.
Ирам понимающе кивнула несколько раз.
- В болезни есть свои прелести.
- Например?
- Ну, ты можешь лежать в своём гамаке сразу под тремя цветными пледами, а я буду чуть покачивать тебя и рассказывать Истории.
- Звучит заманчиво.
- Можно попробовать.
Холэ стала устраиваться поудобнее.
- Знаешь, Ирам…
- Думаю, да.
Холэ ворочалась, устраиваясь, и может потому пропустила мимо ушей.
-… я тут всё думаю: принц – он должен быть героем или нет?
- Ну, это уж как хочешь.
- А ты?
-Что?
- Ты как хочешь?
- … ну тут надо по понятиям разобраться. Принц – это ведь кто? Будущий король. Тот, кто готов взять на себя управление миром.
- Звучит классно. А то мне надоело одной. Да я ведь, если честно, и не управляю.
Холэ закашлялась. Ирам пока устроилась в розовом гамаке.
- А герой?
- Герой, - Ирам уставилась на балки крыши, словно они были облеплены фотографиями героев.- Герой – тот, кто время от времени совершает Поступки. Да такие, что другим не под силу. Рискует жизнью, кого-то спасает, исправляет чужие глупости…
- Ты их много знаешь?
- …
То ли вопрос был глупый, то ли Ирам считать взялась. Но разговор порвался.
- Ну, ладно, давай мне расскажи про нескольких каких-нибудь Героев. Обещала ведь развлекать.
 Ирам поправила разъезжающиеся пледы и начала одновременно покачивать и рассказывать…


Ирт

- Ирт был героем, который не разрешал на себя смотреть. Он обычно ходил в капюшоне. Все его одежды: и зимние куртки, и плащи, и боевые доспехи, и рубашки, и майки были с капюшонами.
Заходя в какую-нибудь кафешку у дороги, чтобы подкрепиться пред подвигом, он иногда откидывал свой капюшон. Голова у Ирта была большая, покрытая ровным золотистым ёжиком густых волос, высокий и широкий лоб, брови, сросшиеся мохнатой чайкой, огромные синие глаза, нос тоже конкретный – вот что открывалось. Губы под проступившей уже мужественной складкой… Представили? Примерно так. Всё очень симпатичное и большое.
Когда приходила девушка официантка, она обычно забывала записывать его неуверенный сбивчивый заказ и смотрела. Да и другие девушки, женщины, девчонки, что называется, впивались в него глазами. Да, говорят так: «впивались». Но Он так и реагировал – вдруг неожиданно зверел, как будто на него накинулись осы или пиявки, и рычал: «чего смотришь! Отвернись, я сказал!».
Ирт был очень большой. Примерно в 1,5 раза больше любого среднего человека и в 2 раза больше не очень большого. И голова соответственно у него была огромная. И этим тоже, а не только красотой Ирт привлекал внимание. Люди, конечно, обижались на эту его злую реакцию, но дело в том, что, когда на него смотрели, Ирт уменьшался.
Только представьте. Девушка пристально смотрит на Него, и Он от этого потихоньку сжимается, тает, словно снежный ком на солнце. Она, конечно, не может сразу уловить, что происходит, но оторвать глаза не возможно. И она смотрит, а Он уменьшается, и рычит всё тише и от этого злее, пока не гавкнет так, что обидится и отойдёт любая.
Хорошо, что у Него был запас величины. И всё-таки после каждой такой вот встречи-смотрин Ему приходилось прятаться в лесу и восстанавливаться.
Вообще-то, Ирт не любил путешествовать и менять места, но что поделать, если он был героем, а подвиги редко приносят на-дом...Так что приходилось.
В этот раз идти пришлось не очень-то далеко. Наметил-то Он себе идти за три моря. Но уже на берегу первого Его кое-что поджидало. Это кое-что было Чудищем с большим гибким телом и неприятной зеленовато-бурой головой. Размером и формой оно напоминало взрослую сосну, но гниющую и дурно пахнущую.
Чудище своим мерзким запахом и видом испортило весь берег, оставив без прибрежного курорта всё королевство.
«Может и не самый приятный будет подвиг,-  подумал Ирт. – Но ведь даже Геракл не гнушался грязных дел вроде чистки конюшен.»
И Ирт пошёл, разобрался.
Он не умел творить чудеса, не мог превратить дракона в камень или котёнка. Зато Он в одиночку выкопал у прибрежного леса огромную яму и похоронил результаты своего подвига. Так что каждый потом мог придумать свою версию того, что стало с чудищем, и как происходило сражение.
- Я не поняла: он его убил? – Холэ высунулась из под пледов.
- Кто кого? – Ирам, конечно, поняла вопрос, просто передразнила. А потом вдруг серьёзно  добавила: - вот именно, кто кого?
Помолчали, Холэ вопросительно, Ирам задумчиво. Потом рассказ двинулся дальше.
- Всё дело было в любопытных. Но не в тех любопытных, которые бывают полезны, потому что ищут и находят всё новое. А в тех противных, которые обожают быть в курсе всего уже случившегося.
Пока Ирт ещё засыпал большую яму, не торопясь и хорошенько трамбуя землю, Они уже неслись в ближайший город королевства, чтобы наперебой растрезвонить и раздуть новость.  И от них пошла-покатилась волна. И где-то внутри этой волны родилась идея Встречи.
Ирт закончил работу. Немного посидел под деревом и пошёл к ручью умываться. Он откинул капюшон, долго мыл гудящие руки и фыркая плескал воду в лицо. А когда поднялся наконец, то обнаружил, что окружён народом.
Ирт помрачнел и хотел накинуть капюшон на голову, но в это время две пары крепких рук схватили его под локти. Он хотел рвануться. Но другие руки уже подняли его ноги, оторвав от земли, лишив опоры. Ещё и ещё чужие руки подхватили его руки, плечи, спину и понесли в город. Ирт рычал, свирепел, пытался вырваться. Но толпа гудела и тащила его и главное смотрела и смотрела.
Его несли к подготовленной сцене и ещё по дороге те, что несли плечи, вдруг стали наступать на пятки тем, что несли ноги, а нести становилось всё легче.
А потом Он стал настолько мал, что просто выпал у них из рук и исчез….
…..
…
…
- Ну и конец! И что потом? Он стал принцем лилипутов? Его расколдовала добрая девушка? Вырос обратно?
- Откуда мне знать. – Ирам явно считала, что это конец истории.
- Немного грустно… и странно...


Авд

- Другого героя звали Авд. Занимался Он тем же – то есть подвигами.
Авд не был великаном. Среднего роста. Зато был широк в плечах, да и в остальном тоже в общем широк. Крепкие ноги носили его по свету, путешествовать верхом он не умел, и не любил. Бродил Авд много.
Авд был симпатично загорелым, почти до черноты. Карие глаза блестели под прямыми густыми бровями, а за высоким лбом чуть кудрявились волосы собранные сзади в небольшую косу.
Руки у Авда были длинные и крепкие, потемневшие на солнце, кое-где покрытые шрамами. Эти руки одинаково ловко владели мечом и ножом. А когда надо было брались за топор, ножовку и молоток, чтобы починить мост или крестьянский дом. Честно говоря, такую работу Авд любил больше. Во-первых, она была спокойная и без риска (разве что занозу подхватишь или палец пристукнешь). А во-вторых…. Во-вторых, были видны результаты, причём всем.
Вы можете подумать о Нём плохо, что-нибудь типа «воображала», «показушник». Так можно подумать про человека, которому очень хочется, чтобы все видели его подвиги. Но дело в том, что для Авда это была особая тема. Большинство его подвигов были невидимы.
Вот на днях, например. Авд вышел рано утром из Лемсы и пошёл поведать друзей в Укму. Через три часа пути, когда роса уже почти высохла, а цветы расправили лепестки и тычинки, Авд вышел на край очередного леса. Перед ним открылся большой луг и село за ним.
Авд порадовался, что возможность выпить молока и съесть кусок свежего сыра появилась как раз вовремя. И двинулся по едва видной тропинке через поле. На полдороги к селу паслось небольшое стадо. Авд прибавил шагу и  даже взялся было что-то насвистывать…
И тут увидел гигантского зверя.  Огромный серо-коричневый волк размером больше быка, вида мерзкого и свирепого бежал к стаду.
Собака гавкнула пару раз и заскулила испуганно и беспомощно. Коровы впали в ступор. А пастух, ничего не понимая, в страхе оглядывался.
Авд сорвался с места. Через шесть прыжков он преградил путь волку и, не дав ни затормозить, ни отдышаться ни себе ни ему, одним движением выхватил меч и рубанул.
Удар был точный и сильный, но для полной победы понадобилось ещё два. После этого настала долгая тишина. Кажется, даже пчёлы перестали жужжать.
Авд слышал только своё шумное дыхание, да ещё гул в мышцах рук и шеи, с которым уходило сильное и резкое напряжение.
Потом Он отошёл немного. Сел на траву и стал вытирать об неё меч.
Пастух вышел из ступора, схватил плащ и кнут и погнал стадо прочь, к селу, и не подумав подойти к Авду с чем-нибудь вроде благодарности. Вскоре и Авд двинулся за ним.

Почти в центре села был дощатый навес, покрытый сухим камышом – место сборищ и пересудов. Здесь Пастух и славил его подвиг.
- Сначала тишина мёртвая, зловещая такая. Собака заскулила. Страшно было, но ничего не видно такого. Потом как будто ветер стал приближаться…А потом этот… Выскочил  откуда-то… и давай махать…
Вот это было особенно противно: когда его крепкие оттренированые удары называли такими словами.
- На тебя что ли напал? – рассмеялся один из слушателей.
- да, нет он спиной ко мне был. Искромсал воздух вокруг и отдыхать сел. Ну а я убрался по добру по здорову. Может псих какой…
- а может он с демонами воюет?
- Ну не знаю…
- А вон Он идёт… - головы повернулись к Авду.
Разглядывать было особенно нечего. Меч был убран в ножны под плащом. Черные пыльные ботинки, широкие штаны, темная рубаха, легкая кольчуга без украшений, да выцветший плащ. Он шел спокойно, почти улыбаясь, и в общем зная, что его ждет.
Авд поздоровался и спросил, у кого можно купить еды.
Пастух с опаской и любопытством протянул ему флягу. А один из крестьян крикнул  в ближайший двор жене, чтобы принесла сыра и хлеба.
Приятная передышка. Авд сел на скрипучую лавку. Молчали не долго.
- Ты кто?
- Меня зовут Авд. – он любил обходиться без лишних слов и движений.
- Откуда?
Дальнейший набор вопросов он знал как дорожную пыль и ответил сразу.
- Сейчас из Лемсы, а вобще – бродяга. Родом из Тики. Но уже не помню, кода ушёл оттуда. Иду туда, куда зовёт работа или гонит ветер. – Много раз говорил он это. Слова стали гладкими, как отполированная рукоять его меча.
Тогда самый смелый спросил:
- С кем ты дрался на поле?
- Волк.
Все повернулись к Пастуху. Все кроме Авда. Тот поднял плечи и развёл руки в немом танце. Женщина принесла еду.
- Надо пойти посмотреть сказал всё тот же смельчак.
Многие ещё раз повернулись к Авду, но он явно ничего не хотел добавлять.
Ломал и жевал хлеб, прихлёбывал молоко.
Человек 5 или 6 нехотя двинулись. Пора было собираться. Он знал, что будет дальше.

Ирам поднялась, вставая, допила чай.
Холэ не сразу поняла, что она тоже собралась уходить
- эй-эй!? Подожди. А я-то не знаю, что будет дальше. Прям как те крестьяне. – Холэ пыталась улыбнуться, но нервничала и раздражалась.
- Но это не их история, а Авда. Ему пора уходить.
Холэ опустила брови как можно ниже к щекам.
- Чепуха какая-то. Потом хоть дорасскажешь?
- Не знаю…


Нидо

На следующий день было жарко и ветрено, Ирам пришла поздно. Она начала говорить ещё на крыльце. Так что Холэ сначала пришлось быстро прислушиваться и уж никак было не до вопросов.
Его звали Нидо. Стройный. Высокий, немного тощий. Он любил брить голову налысо, лишь в походах позволяя отрастать серому колючему ёжику жёстких волос. И снизу такой же серебристо- серой бороде. У Нидо была очень привлекательная улыбка. И всё благодаря чудесным белым зубам и прищуру стальных глаз с длинными ресницами.
Он любил украшения. Носил серьгу в ухе и тонкой прямой брови. А ещё всякие браслеты, кольца, амулеты на шее. Но всё это было без излишеств, гармонично, как цветы на хорошем здоровом дереве. Нидо имел сильное гибкое тело и к нему, что не менее приятно также сильный и гибкий ум.
Конечно, у Нидо был меч. Короткий и узкий, служивший лишь иногда, но без него он бы не мог быть Героем. Но у него единственного был Рюкзак.
Давным-давно он взял обычный грубый и плотный мешок для муки, укоротил его на треть и приладил лямки и застёжку из подпруг отслужившего седла. От этого же седла он взял кожу и укрепил дно и заднюю стенку. С тех пор рюкзак был с ним всегда и был его любимым занятием. Мешковины теперь уже не было видно и в помине. Нидо вечно носил с собой большую кривоватую иглу и моток ниток.
Куски кожи, пряжки, красивые плотные ткани – всё шло на рюкзак. Он обрастал карманами, внутренними отделениями, лямками, патронташами и ещё бог знает чем. Один раз на привале  Нидо ничего не смог найти подходящего и отрезал для очередного кармана кусок штанины.
Конечно, Нидо таскал рюкзак не ради шитья. Он был заполнен и довольно тяжел. Я не собираюсь перечислять, чего там было – терпения не хватит. Думаю, Нидо и сам не смог бы назвать всех вещей и вещиц, которые наполняли карманы и отделения. Главное всё это было полезно очень полезно для его любимых подвигов.
Он был готов и сражался с чудищами или Жестокими… Но это больше по традиции или по необходимости. А так он любил придумывать и строить.
Нидо строил башни, мосты, лабиринты. Копал туннели и даже водопроводы, когда о них ещё никто не слышал. Каждая его постройка от ярмарочных качелей в Тиси, до висячего на скале замка лорда Нау была подвигом. Ибо делал он их решительно и неистово, делал то, что не по силам было другим.
Из его рук и фантазии выходили удивительные вещи. А если и не выходили- оставались удивительными).
…
Вы спросите (должны спросить в этом месте): почему он тогда не стал знаменитым как Артур строитель Камелота, Великий Роланд или Леонардо? Спрашивайте.
…
У Нидо была сестра. Сестра Илсе. Она была старше Нидо на год. Так что вернее было бы сказать, что  у Илсе был брат Нидо. Илсе была красива, умна и общительна. Она любила балы, праздники и карнавалы и устраивала их мастерски. Когда Илсе устраивала какой-нибудь праздник, все, кто мог со всей страны и округи, старались попасть на него. А те, кто не мог, старались узнать как можно больше от участников, потому что каждый праздник обсуждали и вспоминали до следующего. И так уж выходило, что Илсе вечно устраивала что-нибудь именно тогда, когда Нидо совершал свой очередной подвиг. И Балы Илсе затмевали Подвиги Нидо. На каждое его сооружение словно тень ложилась, яркая золотая искрящаяся занавесь. И хотя балы, сменяя друг друга забывались, на Подвигах Нидо оставались их нестираемые тени.
Каждое его чудо становилось: «то самое, которое построили в тот год, когда был большой бал, Вы помните?..» И так каждый раз.
…
-О! Ирам, только не заканчивай больше так!
- Как?
- Ну давай же! Должен быть конец, какое-то событие, решение, что-то должно произойти! Ну они могут в конце-концов хоть договориться!?
Холэ так кричала, что Ирам засмеялась.
- Ладно. Её украл Дракон, и Нидо построил чудесный мост и спас сестру.  И после этого она устраивала балы только по договорённости с ним. А потом они поженились…То есть, фу! Нашли себе мужа и жену и ура-ура. Так?
Холэ всё ещё злилась:
- А Рюкзак при чём?
-Рюкзак был любимым делом Нидо, и без него он не мог строить и фантазировать. И в общем так. Если тебе важно запихнуть каждую историю в банку и прикрыть крышкой поплотнее –занимайся этим сама. Так даже жуки дохнут – не могут жить. Я этим не занимаюсь. К тому же ты явно здорова. Так что пока.
Дверь осталась открытой как история, хоть и болталась, пытаясь закрыться по привычке.
Холэ пробурчала подушке:
- Правда, когда дракон пытался их догнать, Илсе оступилась на мосту (как раз там, где разрушились перила) и стала падать и Нидо пожертвовал свой рюкзак для её спасения. И Илсе устроила бал в честь Нидо, а он построил ей замок… Вот…
Вот…

***
Ирам перестала приходить. Может, обиделась на то, что Холэ взялась доделывать историю. Может потому, что Холэ выздоравливала. Пока Холэ выздоравливала, она подумывала об этих странных вызывающих раздражение историях. Может Принцы отличаются от героев тем что согласны на то, что их истории продолжаются и даже закачиваются ?.. Для кого и почему это важно?
Потом мысли переходили на то, есть ли у неё история и что они хотят друг от друга… А потом она уставала от этих мыслей и история прерывалась. «прям как у Ирам…»




КЛЮЧИ

Холэ маленьким ножиком вырезала на дощечке, кажется обрезке от скамейки или ступеньки лестницы.
 кот на туман тот на мутанток   
Ещё много странных фраз (хоть и не таких странных как эта) были нацарапаны в разных размерах на песке и земле под ногами Холэ.
лес осел   
я ловил или воля
мода на дом

- Не так уж бессмысленно, как может на первый взгляд показаться. – задумчиво сказала Ярав.
- Не знаю откуда они берутся… Бред какой-то. Но почему-то думаю, что какая-та может быть ключом в мой мир.
- Вполне! Жаль длинная несколько мрачновата и запутана… Но идея чудесная. «Мода на дом» - очень по-моему.  Твой дом весьма модный и может быть кому-то примером...

- А можно я тоже попридумываю?  - Алмаз возникла совершенно непонятно откуда. – как вы это делаете?
Через некоторое время пыхтения и сопения на исчирканной песочной куче появилось:
А лис  как сила
Пока Холэ и Ярав бурно выражали восторги смущенно-гордой Алмаз. Над фразой возник и завис Янес.
Немного поворчав разные вопросы типа: что это, как это, зачем это и, видимо ответив на всё сам, он задумался. Пожевал кончик хвоста… и радостно подскочил. А потом, слегка извиняясь глянул на Алмаз и предложил:
- а ещё можно так…
И написал рядом
А  мех с лис как сил схема 
- Вот это точно на ключ похоже.

Ведь лоб и нос - сон и боль дев – Окин был серьёзен! Он написал свою фразу на бумаге аккуратно  ровно, только сзади просвечивал исписанный черновик.
- Ну и бред!
Он обиделся.
 – Я всего лишь соблюдал ваше правило!
- В смысле, что должна быть полная бессмыслица?
- Ну и пожалуйста! – он резко смял написанное и пошёл, продолжая бубнить про нос и лоб дев, унося подмышками свою гордость и неудачу, и сердито прижимая уши.

Дивада тоже постигла неудача с признанием. Он пошёл вокруг да около три или четыре круга, свернул на радиус и приблизившись спросил:
-  А так:  атлет летал.
Холе произнесла пару раз и написала на песке за Дивада.
- нет, это не так…
- Тело потело , но не полетело, - с ближайшего дерева стал задираться к Диваду Янес.
- Я не понял! – обиженно заявил Дивад, что и так всем было очевидно, рванулся уйти, но его перехватила Ярав и усадив на траву принялась решительно и терпеливо объяснять.
И пока остальные отчитывали Янеса и успокаивались, они сотворили и продемонстрировали  лаконичную вышивку на листе подсолнуха:
т е н и н е т

-А я! А я?!
Ого! никто и не заметил, что Гел пристроился тут же. Он повернул к удивлённому народу берёзовое поленце, на котором угольком было почти аккуратно выведено:
Комод в домоК
Гел как всегда вызвал всеобщий восторг и веселье.
- Ну это вообще – ключик! – заливисто и немного завистливо смеясь, с трудом проговорила Холэ, – ключик от форточки! … Ты победил!
- Кого победил? – честно не понял Гел?
- Да всех победил! – продолжала хохотать Холэ. – Пожалуй, даже Хартсов.
И тут она притихла. Так говорят: прикусила язык. Она его на самом деле не прикусила, а надо было бы. И она свернула его бутербродом вдвое за сжатыми зубами.
Тишина переливалась молочно-голубым и смешно-розовым, и каждый находил в ней своё место. А Гел по-прежнему был главной фигурой.
- Тогда, - невозмутимо заявил Он, - я беру себе новое имя: Хемс! Хемс – победитель Хартсов!
- Круто…
- А мне – это Ирам – Гел нравится больше.
- Тогда, это будет фамилия: Гел Хемс.
- Очень круто.
Алмаз тщательно по многу раз ещё проверила все варианты фраз. Они были хороши, но «комод в домок» – неподражаем. Его Холэ подхватила вместе с поленцем и понесла к Дому искать достойное место. Достойное место обнаружилось на стене, вдоль которой были ступеньки крыльца.
- Здесь его заметит каждый входящий, прочтёт и улыбнётся.
 - Да, -  сказал Гел, - и выходящий тоже.
И все опять засмеялись.
- Хорошая идея была, Холэ.
Холэ порадовалась. Она знала, что Окин тоже потом оттает. А если захочет пусть напишет свою фразу чуть пониже… Сейчас её больше волновали Хартсы. «Неужели Гел знает о них. Зачем она сказала! А может он и вправду справится с ними?... А может и она с его помощью?...»

Нельзя сказать, что Хартсы пропали после этого. Честно говоря Холэ даже немного расстроено переживала перед сном в тот день. Вроде и неплохо бы от них избавиться, но ведь эти какие-то дырки в её мире тоже его часть. Она даже придумала стишок: «Мир как сыр, плох без дыр». Видно она привыкла к ним. Пусть бы были, если уж тем более Гел Хемс-  победитель хартсов ; будет с ней всё время. И она разрешила им остаться. Кто знает зря или нет…


 

КОНЕЦ

У этой сказки нет конца. Но для тех, кто никак не может смириться с тем, что майские жуки улетают и невозможно знать куда…

Ярав говорила, что если человек перестаёт творить, то начинает разрушать.
И Холэ, пожалуй, может решит стать деревом в своём мире. Может осинкой или рябиной. Пожить, попользоваться немного. Творить листочки и веточки, ягоды и тень, и совсем тихий шум…
И она остановит по очереди все 8 своих сердец, закроет все глаза и уйдёт на время.

А ещё поговаривают, что где-то в окрестностях появился новый мир, в котором музыку (тихую и мелодичную) задаёт бабушка по прозвищу «Старуха Ирах, полностью лишённая злости».

Может быть так или эдак. А в общем, как хотите


2008-09
Милое