Чудны дела Твои, Господи!

(Притча)

Ранняя весна.
Ночи еще длинны и холодны, но солнышко уже припекает все веселее и веселее, однако, еще недостаточно жарко, чтобы растопить снег, плотно слежавшийся за долгую холодную зиму.

Бабка Матрена с кряхтением слезла с остывшей печи, сунула ноги в задубевшие за ночь короткие валенки и, пошаркивая, подошла к ведру с водой, стоящему около двери, ведущей на улицу. Аккуратно разбила корочку льда, образовавшуюся на воде за ночь, наполнила кружку студеной водой и с наслаждением напилась.

В это время через окно проник лучик света, который осветил все нехитрое убранство ее избы: большую русскую печь со следами сажи вокруг топливника, небольшой деревянный стол с лавкой у окна, старинный сундук обитый железом, стоящий в дальнем углу, да еще одну лавку у входной двери, на которой стояло ведро с водой.

Позавтракала бабка Матрена горбушкой хлеба, которую она размачивала и запивала водой.
Погода, по крайней мере с утра, обещала быть хорошей, поэтому Матрена наметила на первую половину дня поход за хворостом в лес.

Надев старый, побитый молью тулуп, повязав на голову не менее старый толстый шерстяной платок и сменив валенки на более новые и высокие, она вышла на улицу.
Да, неохотно сдавала зима свои позиции. Изо рта стали вырываться густые клубы пара, мороз пощипывал щеки, а ресницы, намокшие от слез, которые появились из-за яркого весеннего солнца, слиплись.

Изба бабки Матрены стояла на отшибе, в паре километров от одной небольшой деревушки и в пяти километрах от другой, имеющей на несколько дворов больше. Так уж случилось, что примерно 50 лет назад их дом единственный уцелел во время пожара, спалившего всю деревню. Соседи не решились строиться на том же месте и поставили свои дома ближе к лесному озеру, а родители Матрены были непреклонны в своем упрямстве и, несмотря на уговоры соседей, предлагавших помощь в строительстве новой избы, остались на прежнем месте.

Похрустывая морозным снегом, Матрена неспешным шагом двинулась к лесу, волоча за собой небольшие сани, специально приспособленные для перевозки хвороста. В этот день ей шагалось очень легко, поэтому Матрена решила пройти чуть дальше окраины леса, чтобы полюбоваться на пока еще зимний лес, который она любила не менее, чем летний, за своеобразную чистую красоту, свойственную только невестам и зимнему лесу.

Матрена вошла в лес и сквозь морозное потрескивание стволов деревьев и шорох снега, падающего с веток, услышала хриплое дыхание, бормотание и еще какие-то звуки, которые она не смогла с точностью распознать. Матрена хорошо знала лес, чувствовала себя в нем как дома, поэтому смело пошла навстречу услышанным звукам. Санки она бросила — подберет на обратном пути.

Через 5 минут она вышла на поляну и застыла в изумлении. На поляне она увидела мужика: высокого, худого, с длинной лохматой бородой, одетого в потрепанный кафтан и ермолку. От мужика валил пар, потому что занимался он невиданным делом: он пахал землю! Ледащая лошаденка с трудом переставляла копыта по глубокому снегу и, при этом, умудрялась еще как-то тащить за собой тяжеленный плуг. Может быть от необычности ситуации, а может быть из-за того, что мужик уж очень сильно был заросшим, Матрена не сразу узнала Митьку Ложкина, жившего в дальней деревне со своим стариком отцом, которого он, Митька, уважал и почитал больше всех на свете.

- Митя, ты ли это?

Мужик, вздрогнул, заозирался и через мгновение увидел и узнал бабку Матрену.

- Здравствуй, бабка Матрена! Я это, я, - ответил Митька, утирая лоб ермолкой, которую стащил с головы.
- Митенька, миленький, что же ты такое делаешь? А? Аль беда какая с тобой приключилась?
- Да, бабка Матрена, беда у меня. Отец прошлой весной умер, а ты что не слышала об этом?
- Ой, свят, свят, - закрестилась бабка Матрена, - не слышала Митенька, не слышала... ну пусть земля ему будет пухом. А зачем же ты зимой землю пашешь?
- Когда отец отходил уже, - сказал Митька, тяжело опершись о плуг, - велел он мне трудится не покладая рук, землю пахать. А ты же знаешь, как я отца почитал, вот и не смею ослушаться слова, которое я дал умирающему, вот и пашу.
- Митя, да что же ты, кто же землю зимой пашет, ведь как камень она, да и не вырастет ничего, - запричитала Матрена.
- Да я и сам понимаю, - с тяжелым вздохом ответил Митька, грузно переступая с ноги на ногу, - так ведь слово дадено, такова была воля отца: пахать землю. И не сказал он ничего о том когда пахать: зимой, летом или весной. Вот я и пашу круглый год.
- Митя, а может пойдем, а? Пойдем ко мне, я тебя кипяточком напою, хлебушка тебе испеку, -со слезами на глазах, дрожащим голосом предложила Матрена.
- Нет, - твердо сказал Митя и махнул рукой, - я слово дал, отцу слово дал. Буду работать пока силы есть, - и с этими словами щелкнул кнутом, пытаясь заставить лошаденку сдвинуться с места.

- Господи! - взмолилась Матрена, - вразуми раба твоего Димитрия, ведь от любви себя губит, на грех идет, Господи, наставь его на путь истинный!

Она упала на колени и принялась горячо и проникновенно молиться, пытаясь всеми силами дозваться до Бога. Неожиданно, прямо из самого зенита на землю упал тоненький лучик света. Коснувшись земли, он стал расширяться, пока не достиг толщины примерно в полтора аршина. Снег завихрился под столбом света и исчез, оставив круглый пятачок зеленой травы с желтыми головками одуванчиков. В круге света проявился Федот, отец Митьки. Федот был бос, на нем были простые холщовые штаны и рубашка необычайно белого цвета, белее даже снега. Длинные седые волосы перевязаны широкой лентой.

- Здравствуй, Митенька, - обратился он к сыну.
- Здравствуй, отец, - только и смог из себя выдавить опешивший Митька.
- Господь направил меня на землю, чтобы вразумить тебя. Отрадно ему было в начале смотреть, как ты исполняешь отцовский завет, но затем отрада сменилась грустью, когда увидел он, что губишь ты себя чрезмерным усердием. А ведь нет страшнее греха, чем осознанное доведение себя до погибели. И сжалился Господь, видя чистоту помыслов твоих, и позволил Он мне обратиться к тебе с наказом: живи своим умом. Прислушивайся к мудрости других, но все равно, живи своим умом. Уважай других, но не создавай себе кумира, ибо это помешает тебе жить своим умом. И еще, помни, мера — это мерило мудрости. Живи умом и мудростью! А теперь, прощай!

И с этими словами Федот растаял, а столб света разлетелся хрустальными снежинками, припорошив Матрену и Митьку.