Мой бог

                Мой бог

                эссе

Я выросла в семье атеистов. Людей, которые верили в Науку и Разум. Их сейчас удручает возвращение назад – «к истокам», это воспринимается как подобие интеллектуальной деградации человечества. На протяжении почти целого века людям в нашей стране «вбивали в голову» научный атеизм, но с какой легкостью все это с них «слетело», и массы ринулись в церковь. Я объясняю это очень легко: людей с научным сладом ума – абсолютное меньшинство на земле. И в любой стране мира. По природе своей человек на всю жизнь остается ребенком, которому хочется верить в сказки. Ему нужны иллюзии, чтобы скрашивать жизнь. Пусть на земле и нет справедливости, его ждет «вознаграждение» в мире ином, высшем, лучшем… Этот мир мне не нравится, но есть другой мир. Религия – это желание верить в иную реальность.
А есть и такие, еще более наивные, которые думают: «вознаграждение» будет и здесь, на земле. Если я буду делать все так, как сказали мне в церкви. И любое событие своей жизни со знаком «плюс» трактуется как та самая «награда» небес. Категориями «совпадения» или «счастливой случайности», как и «несчастного случая» такие люди не оперируют. Как же, если все, что происходит случайно, то, получается, жизнь – это хаос, в ней нет вообще никакого смысла? Просто одним абсолютно случайно везет, другим абсолютно случайно может и не повезти… Но думать об этом не хочется, ведь в сказках такие «везения» - по заслугам.
То-то и оно… 
Но я думаю, что личность творческая без иллюзий, руководствующаяся в жизни исключительно житейской логикой и здравым смыслом, не создаст ни одного шедевра. Художник (в любой области) ДОЛЖЕН иметь иллюзии. Должен быть в какой-то мере наивным. Обладать младенческой чистотой восприятия мира.
О чем вся мировая литература? О крахе иллюзий. О том, что такое разочарования. В чем бы то ни было. В конкретном человеке, в людях вообще, в той или иной области деятельности, в конце концов, - в мире, и в той же религии... Произведения даже самого реалистичного из авторов ДОЛЖНЫ иметь этот природный «сказочный», детский подтекст, иначе они будут просто мертвы. Волшебство исчезнет. Искусства без волшебства не бывает. Иначе это газетная бытовая хроника.
Есть плеяда творцов, которые увлекались религиозной философией, – в двадцатом веке это назвали «религиозным экзистенциализмом». Не формальное соблюдение обрядов, а путь к Богу через личностные индивидуальные ощущения. «Лучший» мир, мир иной трактовался некоторыми из них как мир Художественной Реальности. То есть мир, созданный творцами. Ингмар Бергман в романе «Благие намерения» говорит о том, что произведения искусства доказывают существования бога.
То есть, Бог говорит с нами на языке искусства. Через своих «посредников» на земле – писателей, художников, композиторов? Такая точка зрения должна быть близка людям творческим. Не случайно же, многим из них кажется, что в момент создания произведения искусства, «артефакта», будто кто-то водит их рукой… возникает ощущение некой управляемости  Свыше.  Или того, что можно назвать «вдохновением».
Расскажу о своих ощущениях. Никогда храмы, иконы, картины религиозного содержания при всей их выразительности и значимости не вызывали у меня особого трепета. Мне казалось, что тематика у художника может быть любая, если он пишет гениально, то не важно, на религиозную или же на бытовую тему… Можно нарисовать воробья, но как! А можно воплотить религиозный сюжет тускло, не интересно. Не по формальному признаку люди становятся более или менее «духовно насыщенными», если можно так выразиться. Не потому, что рисуют Христа, носят крест, причащаются и соблюдают посты. Так же как формальное соблюдение правил социалистического строя (октябрятский значок, пионерский галстук, комсомольский билет, партийный билет) не делало человека искренним и убежденным ленинцем.
Когда у меня возникло горячее желание верить в бога? Я это помню. С раннего детства отдельные страницы книг любимых авторов завораживали, мир, в который я погружалась, притягивал, хотелось верить, как многим людям, что книги отражают жизнь. Мечталось о том, чтобы реальная жизнь напоминала некий роман, написанный кем-то. С главами, логикой от начала и до конца, выразительнейшими сценами, сложной внутренней жизнью героев. Я хотела стать героиней гениального произведения литературы, причем персонажем не главным, а как можно более незаметным, мне было куда комфортнее не красоваться перед всеми, а наблюдать за другими, играть роль некого Зрителя. Подобно герою романа «Упадок и разрушение» Ивлина Во. По своему складу я – наблюдатель, созерцатель, как и Поль Пеннифезер, а не активный участник. Но главные персонажи должны быть невероятно умны, интересны, глубоки… Таких ли людей мы встречаем по большей части?..
Некий Автор должен создать мир, в котором мне захочется жить. Как мне хотелось жить в мире Льва Толстого, Федора Михайловича Достоевского, Генрика Ибсена, Шекспира – удовольствие НАБЛЮДАТЬ за их героями было несравнимо ни с чем. Но это писатели другой эпохи, а мир героев двадцатого столетия куда приземленней. В мире того же Чехова при всех его достоинствах мне жить никогда не хотелось. Отсутствие того самого «полета», некой веры… не обязательно в бога… веры в человека, в ту же Науку, социальную идею… ну хоть во что-то. Писатель, несущий только безверие, уныние и скепсис, человека и так от природы безмерно унылого (вроде меня) угнетает. Вера в науку – это тоже великая вера, она вдохновляла людей на шедевры искусства.
Что есть Вера вообще? В широком понятии. Некий эмоциональный подъем, возникновение сверхчувств. Не зря говорят, что вера в бога и вера в себя творят чудеса, вера – это чувство невероятной энергии. Ощущение, что у тебя выросли крылья.
Люди любят повторять, что бог есть – любовь. Но не всякая влюбленность – путь к Вере. Каждый писатель описывает тот тип любви, который ему близок. Я обратила внимание на то, что большинство персонажей Моэма прошли через «любовное рабство» по отношению к среднеарифметическому человеку, который выделялся только внешними данными (да и то – по большому счету средними). Не знаю, близки ли такие чувства большинству людей? Должен ли сам писатель их испытать, чтобы суметь описать эту «правду жизни»? С одной стороны, можно сказать, что человеку невероятно повезло, если он равнодушен к тем, кто ниже его по интеллекту, развитию, душевным, личностным качествам, и не способен безумно их полюбить только потому, что эти люди симпатичные внешне. Такой человек не пройдет через те муки, о которых хорошо известно мужчинам и женщинам Моэма. Этого рода Испытание Господь (если верить в него и так трактовать его замыслы) мне не послал. Может быть, потому, что такое, весьма унизительное чувство уже было столько раз описано разными авторами,  и ничего нового я сказать не смогла бы…
Не то, чтобы я не могла понять симпатии или влечения к внешности, но признаю я это только в «локальном масштабе», то есть тогда когда сам человек воспринимает это как что-то несерьезное, а не обожествляет «объект» и начинает на него молиться... Это то самое чувство соразмерности, о котором писал сам Моэм.
Хотя… люди часто боготворят Пустоту, потому что их собственное воображение может придумать то внутреннее содержание, какое им хочется. В этом смысле им предоставляется полная свобода.
«Один из моих недостатков состоит в том, что я не способен привыкнуть к некрасивой внешности; обладай мой друг хоть ангельским характером, я и через много лет не примирюсь с тем, что у него плохие зубы или нос немного набок. С другой стороны, я не устаю восхищаться человеческой красотой, и после двадцати лет близкого знакомства меня, как и в первый день, пленяет хорошо вылепленный лоб или тонко очерченный скулы», - это замечание Моэма в романе «Острие бритвы» может пролить свет на любовные драмы большинства его персонажей. Сам он определяет зацикленность на внешности как некий личный «недостаток» и не гордится этим.
Но «поиски оригинальности» - желание найти Исключительную Личность, по масштабу соразмерную с Иваном Карамазовым, Гамлетом, Фаустом, - это тоже может быть тупиковым путем в любви, потому что люди принимают желаемое за действительное. Псевдогениев с неадекватно раздутым самомнением много, особенно в творческой среде, истинных дарований (именно для меня это не суть важно, признанных при жизни или не признанных) всегда было мало. И желание найти что-то уникальное, ни на что не похожее и действительно достойное великих чувств, а не мимолетной симпатии, оборачивается не меньшим количеством разочарований, причем воспринимаются они болезненнее…  Потому что иллюзий насчет внутреннего содержания изначально бывает больше, чем в случае увлечения только внешностью.
Человек весьма наивно предполагает, что в этой среде люди не пустоватые, не поверхностные, не ничтожные, не невежественные… а там таких предостаточно. И в случае глубокого разочарования рушится вся картина придуманного тобой целого мира.
Получается, это тоже некое Испытание. И тяжелейшее. Написать о котором гораздо сложнее.
Людям с невероятно завышенной  планкой трудно найти не книжный, а абсолютно реальный «объект». Бывает так, что они и любят всю жизнь только книжных героев, обычных людей лишь пытаются… полюбить. И у них не выходит. Но понимают ли они сами, что планка их нереальна? Возможно, и нет, до поры до времени…
Но желание обожествлять гения мне все-таки ближе, понятнее. Найти «объект», который будет намного выше тебя в личностном отношении. Такому можно простить все недостатки, настолько невероятны достоинства.
Любовь к человеку лучше тебя – умнее, талантливее, образованнее или добрее, человечнее – на мой взгляд, скорее путь к некоему подобию религиозной Веры, нежели унижающая тебя страсть к тому, кто хуже во всех отношениях. Выбор «объекта любви», превосходящего тебя во многом, – это возможность самосовершенствования, шанс самому человеку стать лучше. И, думаю, любовь именно такого рода – возвышающая, она, образно говоря, «от бога».
Она по своей сути унизительной быть не может. Как и любовь к Богу. Я сравнила бы с этим чувство Николая Ростова к княжне Марье.  (Ни он, ни она по отдельности не были мне так уж интересны, но их соединение в романе заинтересовало.)
Чувство иное по своей природе ожесточит, опустошит, разрушит. И очень немногих оно способно, когда будет побеждено, сделать лучше… Это признает сам Моэм, когда выражает свое несогласие с идеей Достоевского, что страдания очищают. Не всякие страдания…
Сейчас уже, с возрастом, я поняла, в чем заключалось мое основное юношеское заблуждение: если человек (или литературный персонаж) не представлялся мне незаурядным, я ни во что не ставила его добродетели. Слишком пренебрежительно относилась к таким качествам, как честность, порядочность, ответственность, чувство долга, если они не сочетались с исключительным интеллектом или талантом. Только с приобретением горького жизненного опыта я поняла, что человеческая порядочность – это явление отнюдь не обыденное, а чуть ли не более редкое, чем ум, талант, образование или просто подвешенный язык, вместе взятые. Другое дело – можно ли полюбить человека за эти качества… но учишься по-настоящему ценить их только с годами. Хотя опять же «ценить» - это, увы, не значит: любить…
Лев Толстой с таким же пренебрежением отнесся к Соне. Пристли мог бы сказать о ней так, как он написал о Полине в романе «Дженни Вильерс»: «… быть может, ей не хватает какой-то искорки неожиданности, намека на неведомые измерения бытия…» Впрочем, сделать этот литературный персонаж более интересным было во власти Толстого, но он решил, что она не должна обладать такой «искоркой». Но людям, которые вообще не понимают, о чем идет речь, и в чем разница между героинями писателя, этого не объяснишь. А таких – отнюдь не меньшинство.
В юности я стремилась в среду, в которой культивируется интеллектуальное высокомерие: искусствоведение, большая наука. И каждый, кто поступил в «суперэлитный» ВУЗ воспринимается УЖЕ как «избранный». В разные периоды жизни я пыталась понять, пошло ли мне это на пользу или же навредило. Думаю, и то, и другое.  Бывает, трудно провести четкую границу между хорошим или плохим, тем, что идет на пользу или во вред… В жизни все это смешивается.
Во всяком случае, прочитав фразу Джейн Остен в романе «Эмма», трудно не улыбнуться: «Миссис Годдард содержала школу – не гимназию, не институт или иное высокоученое заведение, где, не жалея пустых и вычурных фраз, превозносят обучение, построенное на самоновейших принципах и новомодных системах, в коем гуманитарные познания сочетаются с правилами высокой нравственности и где учениц, за непомерную плату, корежат на все лады, отнимая у них здоровье и награждая взамен тщеславием, - но настоящую, без обмана, старомодную школу-пансион, где за умеренную плату можно приобрести умеренные знания, куда можно отослать с рук долой юную девицу понабраться кой-какого образования, не опасаясь, что она вернется назад кладезем учености».
В советские времена образование было бесплатным, такое оно и по сей день в ряде вузов. Но английский здравый смысл, которым я всегда восхищалась, в данном случае мне подсказывает, что «отнимание здоровья» непомерной для хрупкого человека учебной и психоэмоциональной (что всегда связано с миром искусства) нагрузкой идет не во благо. Нервные заболевания, нервные истощения – это в «ученой» и творческой среде сплошь и рядом. Соседствуя с ощущением своей исключительности.
 Впрочем, люди могучие от природы так не страдают в процессе учебы и не чувствуют себя потом, когда все многолетние испытания остались позади, надорванными, безмерно уставшими и мечтающими теперь уже только об отдыхе и покое. Иной раз, прощаясь с честолюбивыми замыслами вообще, лишь бы их больше не «дергали». К моменту окончания института некоторые из бывших студентов, годами просиживающих в читальном зале, -  просто уже больные люди.
Джейн Остен придавала значение не развитию отдельных навыков, как-то – блестящему знанию языков, великолепной игре на музыкальных инструментах, рисованию… Она считала, что главное – это Общее Развитие. Развитый чтением ум. Формирование личностного стержня. Можно иметь невероятное число развитых навыков, но не быть личностью. Развивать ноги, руки, пальцы, уши, память и т.п. И это бывает в ущерб общему развитию. Ведь человек тренируется целыми днями кого-то копировать, «обезьянничать», но он не читает, не думает…
Развивать ум гораздо сложнее. В наше время об этом практически перестали говорить… Элизабет Беннет, героиня романа «Гордость и предубеждение», отличалась от других героинь именно тем, что была личностью. А не тем, что лучше играла на пианино, пела, рисовала, танцевала, вышивала. Как раз это все она делала довольно посредственно. Ее сестра Мэри усердствовала в учебе гораздо больше, и что?.. Возможно потому, что личностный стержень – это тоже некая природная данность, как, к примеру, талант. 
В советские времена этому придавалось колоссальное значение. Я уже теперь думаю, прав ли оказался один из моих самых любимых писателей – Достоевский? Он считал: отказ от религии приведет к отказу от морали, бога нет – все дозволено. Но так ли было? Советский период истории – это время такой жесточайшей моральной цензуры… Только о морали и говорили – герои книг, фильмов, телепередач. Какие были великолепные «образовательные» просветительские программы!  Страну стали называть «самой читающей в мире».
Безусловно, есть и преступления советской власти, но власть любая, мягко скажем, небезупречна, и в момент захвата власти всегда льется кровь – так было во все периоды истории. Дохристианские. Христианские. И последующие. И когда было больше жертв, злодеяний власти? Это еще вопрос. Уж сколько «именем Христа» пролито крови…
Капиталистическому обществу образца XX-XXI века не нужны личности, ему нужны потребители – и не особо взыскательные. Этот режим не востребует личность. Потребители, не умеющие думать самостоятельно, не представляют угрозу власти. Об этом уже откровенно, ничуть не стесняясь, стали писать в средствах массовой информации. Нам теперь нужно общество управляемых марионеток. Политики или политтехнологи играют роль Бога по-своему, распределяя роли так, как это выгодно им. Их бог – это бог-манипулятор.
Если представить себе образ бога, становится смешной и абсурдной сама мысль о том, что он может руководствоваться соображениями личной выгоды… (Бога языческого, впрочем, наверное, можно вообразить в этой роли, но не христианского бога.)  А ведь есть люди, которые понимают только такие соображения, иной язык (не язык выгоды) для них все равно, что иностранный или инопланетный. Иногда я задаюсь вопросом: может быть, они правы? И только так и следует жить? Если бы это был однозначный путь к счастью, так не же! И люди такого склада бывают безмерно несчастны. И им гораздо скучнее жить, потому что нет ничего более скучного, чем погоня за выгодой. Разумеется, на мой взгляд.
В какой-то мере все мы ищем выгоду, вопрос в том – в какой именно? Если у человека каждая мыслишка и каждый чих просчитаны, как у робота, с целью понравиться, произвести впечатление на «очень важных» и очень нужных ему людей, наивно с его стороны думать, что он сможет заинтересовать их этим кривлянием. Рано или поздно им станет с ним скучно, они «разгадают» замыслы, кажущиеся этому человеку невероятно хитроумными. Люди, считающие себя умнее всех, преувеличивают «глупость» или «наивность» окружающих, переоценивая себя.
Сейчас модно говорить о том, что надо верить в себя, говорить себе: «Я самый лучший». Психологи называли это аутотренингом. Человек теперь ДОЛЖЕН себя рекламировать – максимально хвастаться. Якобы такое поведение располагает к нему окружающих и помогает в жизни. Скромность не в моде.
Возможно, есть люди,  которые именно так воспринимают «веру в себя» и считают сомнения в своей исключительности признаком «закомплексованности». Это самое глупое, что может быть, на мой взгляд. Чем больше человек знает и умеет, тем больше у него появляется сомнений. Тем выше планку он перед собой ставит. Самонадеянность – признак поверхностности. Не случайно люди воистину выдающиеся бывают очень скромны, а мелкие жулики тщеславны, хвастливы. Отличительной чертой преступника многие авторы детективных романов считают тщеславие, это и причина его бед, то, что, в конечном счете, его выдает – желание хвастаться… уверенность, что он умнее полиции, умнее всех на планете.
Любить себя – вовсе не значит считать себя лучшим во всем. Любовь к себе должна быть требовательной, взыскательной… иначе это пустое тщеславие. Думаю, люди воцерковленные с этим спорить не станут…
В жизни многих людей наступает момент, когда они, даже сомневаясь в существовании бога, произносят такие слова: «Чего-чего, а ЭТОГО я ЕМУ никогда не прощу!» Даже зная, что в своей беде во многом виноваты сами, мы обвиняем некого «бога», в которого в глубине души будто бы все же по-детски верим, и говорим, что не можем его простить.
Если бы знать, что в происходящем есть некий высший смысл – к примеру, мы заболеваем, чтобы пережить и описать свое состояние во всех деталях. И, оказывается, что мы в силах помочь Науке, помочь стольким людям, облегчить их страдания, может, найти и метод борьбы с общим недугом, лекарство…  и хотя бы в этом отношении жизнь наша отнюдь не бесценна. Если бы все заболевшие ТАК рассуждали… ведь это могло бы помочь им, я верю. Если бы люди могли постигать СМЫСЛ событий, явлений, всех этих так называемых «испытаний»…
Есть ли смысл? Или нет его? Вот в чем вопрос! Как мог бы сказать один из самых известных героев Шекспира.
Для меня именно в этом суть веры – найду ли я смысл… Это и есть моя драма. Когда угнетает не что-то плохое, а что-то бессмысленное.
В искусстве ДОЛЖЕН быть смысл. Всегда.
Мой любимый литературный жанр – пьеса. Ничто не доставляло мне такого удовольствия, как хорошая классическая драматургия. В «замкнутом пространстве» есть свое очарование – меньше суеты, ничто не отвлекает людей от концентрации на своих мыслях, чувствах. Они раскрываются так, как не могут раскрыться, если им приходится перемещаться в пространстве – с улицы на улицу, из города в город, из страны в страну…  А поскольку мир внутренний всегда интересовал меня больше, чем исследование внешнего, пьесы я предпочитала всем жанрам. Идеальный художественный мир для меня – размеры гостиной, в которой сидят герои и раскрываются в диалогах и монологах так, как только возможно, выворачиваясь на глазах зачарованных зрителей наизнанку. Тогда как «мотающиеся» туда-сюда, поглощенные будничной суетой, персонажи из приключенческого романа или всегда для меня лично «недораскрыты». Конечно, мир внутренний и внешний взаимосвязаны, это даже не стоит упоминания, но вопрос в том, на чем сделан акцент, чтобы заинтересовать именно вас…
Есть пьесы, которые я знаю наизусть, – по репликам, настолько они мне дороги. В пьесе «Опасный поворот» Пристли мне хотелось жить – в буквальном смысле,  стать незаметным, «фоновым» персонажем, и наблюдать за остальными участниками. Я придумывала различные варианты предыстории, продолжения этого произведения. Казалось бы – трудно найти пьесу более безысходную и трагическую по своему глубинному смыслу, но мне дорога была та самая «божья» искра Автора, которая освещала все… Персонажи вовсе не обязательно должны быть счастливы или «вознаграждены» по заслугам, но их чувства или находят отклик у читателей или не находят его. По этому признаку мы выбираем любимых авторов. Хотя и у этих авторов далеко не все нас может «устраивать», бывает, хочется кое-что изменить, выдумать «свою версию», сплести свой эмоциональный узор, создать свою чувственную канву.
Излюбленный телевизионный жанр – телеспектакль, я предпочитала их художественным фильмам. Хотя фильмы-постановки классических и близких мне современных пьес тоже любила. Если выбор актеров, нюансы их исполнения, музыка – все это казалось мне точным и совпадало с моим внутренним ощущением некой Гармонии, тогда и возникало чувство, близкое религиозному экстазу.
Некий «катарсис» - очищение, вера в существовании Высшего Существа, как его ни назови… пускай будет условно – «богом».  И исчезало тягостное ощущение хаоса окружающего мира, он не столько несовершенен или плох, сколько по большому счету бессмыслен. А моя душа «жаждала», если  прибегнуть к высокопарному выражению, осмысленности.
Ощущение Смысла во всем, некой Божественной Воли, Высшего Разума – вот и была моя эмоциональная «награда» за долгие периоды уныния и эмоционального упадка. В течение жизни таких сверхэмоциональных вспышек было несколько. Длились они каждый раз несколько месяцев. Это была эйфория.
А потом – спад, и годы депрессии, возвращение мыслей об абсолютной Бессмысленности всего сущего. Мыслей убийственных.
Я всегда подсознательно опасалась идеи «награды» того или иного литературного персонажа за его качества. Даже если сама ощущала, что он это заслужил, и мне бы хотелось, чтобы Автор сыграл роль Господа Бога и… «вознаградил» его? Нет, что-то во мне противилось этому.
А почему? Не может человек быть хорошим в расчете на награду на земле или на небе (где бы то ни было). Если есть такого рода расчет, это напоминает сделку. Награда – те ощущения, которые он испытывает, когда совершает хорошие поступки, подвиги…  «Награда» за веру? Как мне кажется, по идее, наградой является сама Вера, те чувства, которыми человек переполнен. Истинно верующий должен отказаться от мысли о непременной «награде». Это уж слишком незрело, по-детски.
Хотя есть произведения, в которых иначе нельзя. Я иной раз посмеивалась, когда Джейн Остен старалась «вознаградить» тех героев, которые соблюдали все принципы и вели себя безукоризненно. Сама она, как мы знаем, «вознаграждена» в житейском или человеческом смысле отнюдь не была. Хотя, возможно, жила, подобно ее героям. И что?..
Впрочем, ТАКАЯ посмертная слава – тоже «награда»… А только посмертная и имеет значение.
Но оптимистические светлые произведения тоже должны быть – они действуют на людей как витамин.  Такова, кстати, вся коммерческая культура – поэтому ее с удовольствием поглощают, люди хотят верить в сказки, пусть происходящие и не с ними. Тогда как от тотального пессимизма Бальзака многим жить не захочется… 
Он верит в счастье только на протяжении определенного (чаще всего - короткого отрезка времени), но никогда – на всю жизнь. И уж тем более – в некую справедливость: социальную или моральную. Или – человеческую природу, к которой он относился крайне скептически. Как считала Жорж Санд: основной читатель – это наивный читатель, и такого читателя литература предельно реалистическая убивает открытой декларацией цинизма и пессимизма.
Тем не менее того самого «волшебства», о котором шла речь в начале моего эссе, у Бальзака очень много – его герои обладают таким воображением… (К слову, писатель мог бы и сказки писать – и в начале литературной деятельности он писал «коммерческие истории».)
Наивны в какой-то мере все люди, даже те, кто считает себя очень «прожженным». Только это по-разному может проявляться. Не случайно Моруа писал о Бальзаке: «Деловой человек… в собственном воображении».
Нужно ли создавать ложно оптимистическую, «сказочную» картину мира или готовить человека к реальной действительности? Сама я пыталась делать и то, и другое – первое из «коммерческих» соображений, второе – пытаясь лучше исследовать жизнь. Если Джейн Остен и создавала в какой-то мере «сказки», то высокохудожественные. Мои до нее не дотягивали. Но я и цель такую тогда, в юношеские времена, и не думала ставить…
Четкое понимание того, что мир искусства не отражает мир реальный, возникает, когда начинаешь анализировать жизнь самого писателя и сопоставлять ее с героями книг. Даже если писатель декларирует себя как «реалист». И чем больше несоответствий видишь, тем меньше веришь в то, что в жизни будет «как в книге».
Так что остается?.. Желание Веры. Пусть Бог говорит со мной устами автора, близкого мне по духу, но превосходящего.
Тогда получается, Пристли был «моим богом» больше, чем кто бы то ни было. Но он – не единственный. И точнее было бы назвать эссе «Мои боги».
Что интересно, я не мечтала сама стать Богом на страницах собственного произведения, это не делало меня счастливой, даже если написанное представлялось удачным. Мне хотелось верить, что существует кто-то лучше меня, умнее, талантливее, интереснее, честнее, порядочнее, тоньше…
В том-то и волшебство, что волшебник – не ты.
Все-таки того самого, идеального Автора, который бы сыграл роль Господа Бога для меня на все сто процентов, так, что мне не захотелось бы менять ни одну букву из написанного им, наверное, не было… Может, когда-нибудь?..
И тогда я поверю в чудо.