Сахарный мальчик

САХАРНЫЙ МАЛЬЧИК

Усталый, замордованный суетою сегодняшней жизни, заставляющей в поте лица своего добывать хлеб насущный, я  возвращался домой – в небольшой городок, приютившийся в предгорьях.
Весна уже была на переломе к лету. В старом автобусе душно и липко – от потёртых сидений, от поручней, залапанных потными руками. А тут ещё какая-то расхристанная баба прицепилась к мужику своему – всю дорогу беззастенчиво пилила его и пилила, как только опилки не сыпались из него, деревянного дядьки с красным похмельным лицом, похожим на морёный дуб.
В общем, я несказанно обрадовался, когда покинул душный автобус, уже переполненный руганью косматой свирепой бабы, перед которой даже баба Яга покажется красоткой. И уж совсем обрадовался я, когда услышал в небе над привокзальной площадью гортанный рокот весеннего первого грома.
Ветер порывами загулял по вершинам деревьев – стволы заскрипели.   Крупные капли дождя затрещали дробинами по сухому асфальту, по жестяным карнизам. В воздухе стало свежо и приятно. И мне вдруг захотелось промокнуть до нитки – поднебесною влагой смыть дорожную пыль, освежить утомлённую душу и успокоить суетящуюся мысль.
Белая от ярости, зигзагообразная молния вспорола тучу над крышами – дождь сыпанул, вприпрыжку пробегая по дороге, стеклянно поблескивая. Под ветром закрутился мусор, пыль… 
Дождик был несильный, тёплый, и всё-таки люди поспешили  убежать, укрыться. Кто-то зонтик распахнул над головой, кто-то притаился под высоким, широким деревом, уже оперившимся зелёными клейкими перьями. Городок будто вымер на время дождя – площадь обезлюдила, опустели улочки. Воробьи и голуби, нахохлившись, присмирели под каменными козырьками и в гуще деревьев.
И только шести-семи летний мальчонка – голопузый, штанишки до коленок задраны – беззаботно бегал по чистым лужам, пытался их «растоптать», разбрызгать до сухого донца. После долгой зимы тело мальчика было сахарно-белым, но лицо уже успело забронзоветь. Глаза его  сияли, так отчаянно сияли, как будто не ресницы, а лучи росли на веках. 
Глядя в небеса, мальчонка весело кричал:
-Я не сахарный! Я не растаю! Я не сахарный! Я не растаю!
Остановившись под дождём, я с откровенной завистью смотрел на мальчика и думал:  «О! Счастливчик!»
Покрикивая, посвистывая и приплясывая, мальчик резвился под дождём, пробовал поймать светлые капли – то в раскрытые ладошки, то в раскрытый рот.
Разбухшая тёмно-лиловая туча скоро ушла в предгорья.
Сырое солнце  заиграло весёлыми зайцами – яркие пятна побежали по сопкам. За рекой заблестели деревья. Зеркалами сверкнули умытые голые скалы.  А через минуту-другую в предгорьях полыхнула радуга – первая в этом году, и потому  какая-то особенно яркая, изумительно свежая. 
И вдруг я услышал  громоподобный «зов предков», раздавшийся откуда-то сверху, с балкона:
-Ванька, паразит! Простынешь, так домой не приходи! Прибью!
И мальчик убежал – в подъезде хлопнула дверь.
Улыбаясь, я пошёл по улице, изредка останавливаясь и зачарованно глядя на небеса. И вдруг я увидел уже знакомую «бабу ягу», которая продолжала пилить мужика, спокойно пившего пиво под каменным козырьком гастронома.
«А ведь они молодые ещё! - с грустью подумал я, шагая дальше. - Молодые, а уже состарились! И радуга, наверно, им не по глазам!»
И тут меня пронзила простая мысль о том, что пройдёт, наверно, лет пятнадцать-двадцать,  и этот светло-сахарный, милый мальчуган, который повстречался пять минут назад, он тоже станет как все. Будет бояться дождя, будет под крышу прятаться и пить пивко, выслушивая ругать своей бабы яги. А потом ещё пятнадцать-двадцать лет – он состарится, галоши наденет, фуфайку. Он отпустит бороду, возьмёт клюку для твёрдости походки и напрочь позабудет вот этот первый, весенний дождь, и вот эту радугу, жар-птицей вспорхнувшую над горами и долами.
А может, всё будет иначе. Может, он станет поэтом, этот сахарный мальчик, и никогда не забудет весёлое детство, дающее возможность яркими глазами видеть божий мир.