Родственные души

   

               Часть 1 
               

                1               


  Церковь осуждает инцест?
  Пусть же объяснит тогда,
  Откуда пошел род человеческий,
  Если кроме Адама, Евы и их детей
  На Земле никого не было?




  Сегодня шел сильный ливень. Земля жадно впитывала долгожданную влагу.
  Долго-долго тяжелые капли стучали в стекла, а небо то и дело освещалось блеском молнии. Все точно также, как тогда, в детстве...
  Эдвард глядел в окно. То же самое воспоминание. Точно такой же ливень. Точно такие же потемневшие от дождя зеленые листья вьюнков. Он перенесся на десять лет назад, когда маленьким мальчиком также глядел в окно своего обнищавшего поместья, а мать была тяжело больна.
  Эдвард знал, что она писала его отцу письмо за письмом, умоляя о помощи. Она знала, что ей осталось недолго, а мысль о маленьком сыне, который останется сиротой, без копейки за душой, не давала ей спокойно умереть.
  Отец не отвечал ни на одно из писем, но как-то раз одно письмо все же пришло. Эдвард нашел его клочки в корзине для мусора. Собрав их, он смог прочесть, что отец женился второй раз, счастлив в браке, у него растет талантливый сын от второго брака, а от Эдварда он отказался и все, что касается его судьбы и судьбы его матери — отца ни капли не волнует. В общем, другими словами, это значило: "Живите, как хотите, меня это не касается, мне на вас плевать".
  Маленький мальчик сжал кулаки:
  — Ублюдок!
  Он хотел подбежать к матери и сказать ей, чтобы она не унижалась больше перед этим уродом, но не смог...
     Слеза скатилась с ярко-зеленого листа вьюнка и упала на распустившийся граммофончик.
  Память перенесла Эдварда еще на четыре года назад.
  Он прекрасно помнил отца. Этого деспотично-нелепого самодура, помешанного на искусстве и почему-то решившего, что его сын непременно должен быть великим певцом и музыкантом, хотя сам сын на это не давал ни малейшего согласия.
  С трех лет Эдвард едва ли не каждую минуту разучивал гаммы. У него совершенно не оставалось места для детства и игр. С ним занимались преподаватели. В четыре Эдвард был маленьким пианистом. Отец собирался сделать из него великого певца и строго наказывал, если сын решался прогулять урок.
  Эдварду было уже шесть. У него не было ни одного друга. Игрушки ему заменили пианино и нотная тетрадь. Детство проходило мимо, криво улыбаясь.
  Эдвард ходил в ссадинах и синяках от отцовских побоев.
  У него был поистине спартанский режим — вставал ни свет, ни заря, а ложился едва ли не под утро. Детство проходило за нотной грамотой, побоями и постоянными требованиями отца.
  Эдварду это надоело. Он начал петь не впопад, чтобы показать отцу, что у него нет ни голоса, ни слуха и на роль величайшего певца он явно не годится. Поначалу отец сильно избивал Эдварда, срывая на нем свою злобу, но Эдвард мужественно продолжал петь невпопад и добился своего — отец оставил его в покое. Он уехал, бросив мать, лишив их всяческих средств к существованию, хотя был довольно богат. Он сказал, что видеть их больше не хочет и "такая бездарность", позорящая его, не может быть его сыном.
  Эдвард возненавидел отца. И мечтал о том, что когда-нибудь сможет ему отомстить. Ему не нужен был сын — ему нужен был предмет для удовлетворения своей нелепой страсти к искусству.
  Отец покинул их навсегда... В лужах раздувались пузыри. Тяжелая капля опустилась на соцветие вьюнка. Тот наклонился и зашатался.
  Ему снова десять лет. Он только что похоронил мать. Денег не было совсем. Эдвард помогал булочнику, чтобы были деньги хотя бы на хлеб.
Он ходил в залатанной одежде, из которой уже давно вырос.
  Как-то раз, когда Эдвард получил долгожданный выходной и сидел на дереве, болтая ногами, ему пришла на ум одна из ранее изученных арий. Музыку и пение Эдвард возненавидел. Но слова отца, что он — "позорящая его бездарность", острым ножом ранили детскую душу. Эдвард представил, что его сейчас слушает отец и запел во весь голос одну из арий. А когда закончил, то увидел, что внизу стоял какой-то господин и хлопал ему. Этот господин был одним знаменитым композитором, приехавшим из Италии, которого звали Джузеппе. Случайно услышав арию, исполненную Эдвардом, Джузеппе был очарован его голосом. Он сразу же предложил Эдварду поехать с ним в Неаполь.
  Эдварду терять было нечего и некого. Его ничто, кроме нищеты не ждало. А жалкие копейки булочника были не самой блестящей перспективой.
 Маленький Эдвард отправился в Неаполь. Джузеппе заменил ему отца. А своим талантом, добротой и мудростью заслужил полное уважение Эдварда.
  Эдвард путешествовал по городам, он продолжил обучение музыке и пению, к которым, как оказалось, у него был врожденный талант.
  Джузеппе писал для него арии. Он никогда не настаивал на постоянных уроках — Эдвард занимался, когда сам того хотел. Поэтому работа его была особенно плодотворной, потому что лилась от души в тот самый момент, когда творчество Эдварду было необходимо.
  К двадцати годам Эдвард расцвел. Он получил прекрасное музыкальное образование, мудрого и любящего отца, возможность путешествовать. У него были деньги, эффектная внешность, и вскоре он стал собирать почти полные залы зрителей.
  Эдвард был практически счастлив. Только воспоминание о несчастном детстве, о безвременно ушедшей матери и жестоком отце самодуре одолевали его, когда за окном стучал дождь.
  Эдвард уже и сам забыл, что его когда-то звали Эдвард. Сцена дала ему новое имя — Лабертино. Он даже мог сойти за итальянца, благодаря черным, немного вьющимся волосам. Но кожа его была ослепительно-белой.
  Однако все считали Лабертино родным сыном Джузеппе.
 Шум прервал череду воспоминаний и рассуждений. Это вошел слуга, который принес букет ослепительных роз и записку. Лабертино вздохнул. Он догадывался, от кого это... Один человек, посещающий его концерты, не давал покоя вот уже целый месяц, влюбившись в его голос. Он присылал красивые дорогие подарки, стихи и заваливал его букетами роз, будто Лабертино был женщиной. Эта мысль заставила его улыбнуться. Он небрежно развернул записку:
  "О... Ваш голос сводит меня с ума, заставляя дрожать каждую жилку, в которой закипает кровь, как только я касаюсь его своим слухом... Ваш голос — лучшее, что может быть... Он безбрежный, бескрайний, как океан... Я утопаю в нем... Находя усладу лишь тогда, когда имею счастье его слышать"...
  Лабертино поморщился.
  "Это какой-нибудь сумасшедший фанатик. Такие люди могут быть опасны".
  Он отшвырнул записку в сторону.



 

                2

  Старый и добрый Джузеппе был при смерти.
  Лабертино сидел на коленях у его одра, со слезами прижав руку учителя к своей щеке. Теперь он останется совсем один.
  — Учитель... Вы дали мне все, — проговорил Лабертино, но слезы начали его душить раньше, чем он смог докончить фразу.
  — Полно, мой мальчик, — длинные седые волосы Джузеппе разметались по подушке, делая его похожим на святого. — Продолжай выступать — ты добьешься величайших высот. Все мое состояние теперь твое...
  — Разве деньги и положение смогут заменить мне вас?! — обиженно проговорил Лабертино.
  — Это не все, сынок, — старик вложил в руку пасынка ключи от  сейфа. — Там хранится сотня написанных мною и никем еще не исполненных композиций. Теперь они твои.
  — О... — проговорил Лабертино с еще большим жаром припав к руке Джузеппе. Он заснул, прижавшись к его руке, а когда проснулся — рука была уже холодной.


  Лабертино скорбел. Он отменил все концерты и приемы. Земля опустела для него со смертью Джузеппе — единственного человека, которого он любил. Его душа пела реквием.
  Лабертино не мог понять, кто такая Смерть и почему она имеет право забирать людей с собой. Сначала она забрала мать, теперь Джузеппе. Больше у Лабертино на этом свете никого не осталось. Он впал в депрессию.
  И погода будто скорбела вместе с ним — которую неделю шел дождь!
  Все утратило сенс. Подвергнувшись печали, Лабертино наблюдал за стекающими по стеклам дождевыми каплями. Было мерзко от ощущения, будто какую-то его часть, помимо воли, насильно от него оторвали. Этой частью был его учитель и отец — Джузеппе. Человек, которому он не только был обязан всем, человек с редкими душевными качествами, которыми можно было только восхищаться.


  Лабертино отрывал по одному лепестку бархатной красной розы и выбрасывал в окно. Записки от надоедливого поклонника уже утомили. Этот человек пишет, что любит его? Его голос? Лабертино криво улыбнулся. Этот человек думает, что умеет любить лишь потому, что ему понравился его голос? Этот человек его нисколько не знает, понятия не имеет как терзается его душа!
  Будто прочитав его мысли, слуга принес еще одну записку, в которой в какой-то безумной форме, поклонник передавал свои соболезнования и говорил, что понимает его горе.
  — Да, Земля слухами полнится! — воскликнул Лабертино.
  Понимает его горе! Как же Лабертино хотелось бросить вызов этому наглецу, который кидается такими громкими фразами, говоря о человеке, которого абсолютно не знает!
  Лабертино приказал слуге, чтобы он передал человеку, который приносит ему эти записки, что завтра в шесть будет ждать незнакомца у себя в апартаментах.


  Эта серая тоска подкралась и крепко сжала в цепкие когти. Весь мир начал казаться Лабертино абсурдным и бессмысленным. К чему стараться и вылезать из кожи вон, когда жизнь человека всего лишь вспышка, мгновение, и в любой момент Господь может призвать его душу к себе. К чему стараться, чтобы умереть великим артистом? Ведь когда он умрет, ему будет уже все равно. Или, он с небес будет наблюдать за тем, как люди прославляют его, восхищаются им, и удовлетворять свое тщеславие? Возможно, так удовлетворяли свое тщеславие Бах и Моцарт. А, возможно, они просто умерли и им стало все равно.
  Священники говорят, что есть жизнь после смерти и все мы будем гореть в аду. Но, если это так, тогда лучше, чтобы жизни после смерти и вовсе не было.
  Лабертино не был слишком ревностным христианином. Он, как любой человек, имеющий хоть каплю здравого смысла, сомневался во всем.
  Смерть близких отложила на его ранимую душу неизгладимое впечатление. Лабертино радовался, что в его жизни больше нет людей, которые ему дороги — он больше не почувствует острый нож, вонзившийся в душу и боль утраты.
  Лабертино начал представлять в гробу себя самого и дрожь пробежала по коже.
  Он представил, как люди оплакивают великого артиста. Как его бездыханное тело с лицом, как у восковой маски, несут на площади, а сзади идут скорбящие, среди которых много завистников, желавших ему смерти. Траурная процессия продолжает шествие, чтобы проводить усопшего в последний путь.
  Лабертино расхохотался от этой мысли. Ему захотелось пустить пулю себе в лоб, чтобы бросить вызов смерти, кинуться на нее первым, атаковать, а не ждать, когда она, затаившись, ударит в спину.
  Охладив свой пыл по поводу схватки со смертью, Лабертино взглянул на круглые часы, болтающиеся на цепочке — было немногим более шести. Он совершенно забыл, что пригласил в свои апартаменты господина, не дающего ему покоя своими безумными записками вот уже второй месяц!
  Лабертино думал о том, что больше не хочет петь. Он думал, что остался один на всем земном шаре, что он не нужен никому. Ведь всем интересен лишь его голос! Есть две отдельные личности — Лабертино и Голос Лабертино. Всех интересует лишь последний. Лабертино, его душа и он сам не нужны никому... Никому...
  Лабертино поднял глаза и вздрогнул от неожиданности — в углу стоял человек, замерший, как статуя, и испепеляющий его взглядом.
  — Вы кто?! — воскликнул Лабертино.
  — Тот, кого вы пригласили сюда сегодня, — ответил сеньор.
  Он был хорошо, можно сказать со вкусом, одет. Внешность его была не столько красивой, сколько необычной. А черты будто прорисованы на полотне опытного художника. Этот сеньор был из тех людей, которые не имеют возраста. Он мог казаться одновременно пылким юнцом и умудренным опытом стариком.
  — А... — растерялся Лабертино. — Да, конечно. Не могли бы вы представиться для начала?
  — Моя фамилия все равно вам ничего не скажет, — ответил сеньор, по—прежнему не сводя с него глаз. — Она лишь добавит официальности. Мое имя Карло...
  — Карло... — задумчиво проговорил Лабертино. — Вы не очень-то похожи на итальянца. Впрочем, это не имеет никакого значения. Вы, второй уже месяц пишете мне очень странные записки, я даже начал опасаться за ваш рассудок. Смею вас разочаровать, но я не питаю пристрастия к мужскому полу.
  — Ох, что вы, что вы! Как вы могли себе такое вообразить! — проговорил Карло, хотя Лабертино показалось, что замечание едва ли его смутило. — Моя любовь к вам сугубо платонического характера, я сражен вашим талантом!
  Лабертино вздохнул. Он по-прежнему никому не нужен. Голос снова победил его.
  Лабертино возненавидел свой голос и решил навсегда похоронить его.
  Торжествуя над своим Голосом, он сказал:
  — Да будет вам известно, что после смерти моего отца, я принял решение навсегда порвать со сценой...
  Карло подбежал к нему и припал губами к его руке. Лабертино почувствовал, что он плачет.
  — Не делайте этого, — умоляюще сказал он. — Вы разобьете мою душу!
  Лабертино отстранился.
  — Встаньте! И ведите себя как подобает мужчине! Я, сломленный горем, и то не позволяю себе подобных слабостей. Вы любили мой голос, так забудьте о нем, отныне я его похоронил!
  — О нет! Нет... — стонал Карло, обнимая кресло, уже пустое. Он напоминал умалишенного.
  Будто ничего не соображая, Карло продолжал стонать, повторяя: "Нет, нет"...
  Лабертино позвал слугу:
  — Проводи сеньора на свежий воздух, ему стало нехорошо, — распорядился он и, чтобы не накалять обстановку, вышел.





                3

  Лабертино решил начать новую жизнь, похоронив свой голос. Пусть все воспринимают Его, а не его Голос. Он просто хотел быть самим собой. Эта мысль о новой жизни без Голоса очень его обрадовала. Лабертино показалось, что он начал свободно дышать. Но ключи, врученные Джузеппе, не давали покоя и его мучило будто что-то обещанное и не выполненное. Как долг перед этим святым человеком, которому он обязан всем.
  Лабертино полез в сейф и достал нотные листы. Сто отличнейших композиций! Лабертино просто не имеет права похоронить их, это долг, который он обязан отдать Джузеппе.
     Листая нотные листы, Лабертино решил, что напишет стихи к самым лучшим композициям и даст прощальный концерт. Этот концерт будет данью памяти Джузеппе и... Голосу. По крайней мере, это будет справедливо и он не сможет себя ни в чем упрекнуть.
  После финального концерта Лабертино начнет новую жизнь, без Голоса...
  Он заперся в своей любимой комнате и принялся писать стихи на музыку Джузеппе. Лабертино с головой ушел в творчество, и даже не заметил, как слуга положил перед ним записку от Карло.
  Записка была написана кровью, видимо, самого Карло, и в ней говорилось о том, что поведение Лабертино разбивает его душу и жизнь.
  — Хорошо, что хотя бы не голову! — Лабертино выбросил записку в корзину для мусора, поморщившись от отвращения. Он позвал слугу и приказал отправлять подобные записки обратно, добавив, что сеньор, по всей видимости, психически болен.
  Лабертино закрылся в любимой комнате, полностью предавшись уединению и не впуская даже слугу. Он достал бутылку самого лучшего вина и, медленно распивая его, писал стихи. Он писал о печальной кратковременной жизни человека, подобной вспышке, о несчастных сердцах и душах, разбитых потерею своих любимых, которых украла Смерть.
  Финальную песню Лабертино решил посвятить давно уже наболевшей теме. Тому, что в этом мире никто никому не нужен, тому, что людям важны лишь деньги и положение, что им всем нужен лишь его голос, а на него, как на человека, людям плевать. Потому он хоронит свой Голос, чтобы в нем видели не певца, а обыкновенного человека. Стих чудесно ложился на музыку. Это была поэма грусти и меланхолии с привкусом горечи, но как же она была великолепна! Как тонко подкрадывалась она к душе слушателя, чтобы надолго поселиться в ней!
  Вечерело. Свежий воздух из окна разбавлял мелодичную грусть прохладой. Легкий ветер охлаждал разгоряченное от вина лицо и освежал мысли. Лабертино напевал свои новые творения и от этого ему становилось легко, будто он отпускал все, что наболело, предавал боль бумаге, предавал звонкой песне!
  Лабертино не думал о том, правильно ли споет, вытягивая каждую ноту — теперь Голос будет петь, подчиняясь лишь порывам души.
  Ему было наплевать, будет ли концерт грандиозен или останется непризнанным. Будет петь Душа. Петь, чтобы освободиться от всего, что ее волновало, чтобы возродиться в этом мире с новыми силами.
  Маленькие белоснежные розы обвивали стену, подползая даже к подоконнику.
  С рассветом Лабертино наконец-то заснул, уронив голову на руки.


  Прошел месяц. Все строки были дописаны. Лабертино казалось, что он начинает жить заново. Он споет. Споет в последний раз! И навсегда забудет о том, что у него есть Голос. С этими мыслями он торопливо вышел из примерочной. Портной должен был успеть к сроку сшить прекрасный классический костюм.
  Какой-то человек, который прятался в узком переулке, кинулся к Лабертино.  Лабертино отпрянул в сторону. Перед ним стоял Карло.
  — Не слишком ли жестоко вы поступаете, отправляя мои записки и подарки обратно, разрывая тонкую нить общения с вами! — затараторил он.
  — А мир разве не жесток? — вопросом на вопрос ответил Лабертино, оправившись от шока. — Разве не жестоки люди? Разве не жестока Смерть? К тому же, разве я вам что-нибудь должен? Почему вы решили, что имеете право осыпать меня упреками и обвинять в жестокости?
  Карло помрачнел. Его необычное лицо стало задумчивым.
  — Вы, несомненно, правы! Но я не нахожу себе места, отравленный мыслью, что больше никогда вас не услышу! — Карло снова сделал попытку кинуться к нему, но Лабертино его отстранил.
  — У вас еще будет такая возможность. Правда последняя. Я даю заключительный концерт на будущей неделе... После него меня никто никогда более не услышит...
  Карло будто помешался. Он стал смотреть в одну точку и тихонько напевать новые арии Лабертино, о которых еще не знала ни одна живая душа! Никто!
  — Откуда?!
  Глаза Лабертино широко раскрылись и в них был немой вопрос.
  — Когда вы их сочиняли, я проводил ночи у вашего окна и исчезал только с рассветом, когда вы засыпали, — проговорил Карло.
  Лабертино отстранил его:
  — Вы безумны!
  Он быстрыми шагами пошел прочь. Он всегда знал, что такие люди могут быть опасны и никогда не знаешь, чего от них можно ожидать завтра. Отойдя на приличное расстояние, Лабертино обернулся. Карло  по-прежнему смотрел на него. В его глазах была немая обида и боль.
  "Он странный. Очень странный. Не хочу больше видеть этого человека".
  Лабертино приказал слугам купить несколько собак и на ночь выпускать во двор.
  Меньше всего ему хотелось, чтобы этот человек следил за ним.
  Лабертино присел в кресло, не снимая плаща, задумавшись о своей будущей жизни. Отстрелявшись на концерте, он займется продажей поместья.
  Лучший способ начать новую жизнь — уехать в новое место. Где его никто не знает, где никто не знает о Голосе. Он похоронит Лабертино и снова станет Эдвардом. Обычным человеком. Он еще не придумал, чем будет заниматься. Хотелось какое-то время просто попутешествовать, посмотреть новые города, познакомиться с новыми людьми. Он был богат и мог многое себе позволить.
  Слуга сообщил, что вчера к нему заходила Мария, а позавчера вечером — Кончита.
  Лабертино безучастно пожал плечами и попросил слугу, чтобы, когда эти сеньориты придут снова, тот сказал, что его не бывает дома.
  Он прекрасно осознавал, что эти шлюхи спали с ним всего лишь потому, что он был богат и знаменит, а к тому же еще молод и красив. Как трудно найти в наше время такой лакомый кусочек!
  Они вызывали у него приступ тошноты и отвращения. Он не хотел больше ни секса с ними, ни видеть их, ни слышать о них.
  Лабертино мечтал найти родственную душу, которая любила бы его, не смотря ни на что. Любила бы именно его, а не Голос.
  В то же время он боялся найти такую душу, чтобы Смерть, притаившись, вновь ее не украла, обрекая на терзания и боль. 



   

                4


  — Вы очень красивы! — не сдержался слуга, поправляя костюм на своем господине.
  — Пожалуй, это так, — согласился Лабертино. — Уж не знаю, к счастью это или на беду.
  Он просто обязан быть сегодня красивым. Это его заключительный вечер. Его и Джузеппе, который, возможно, здесь тоже незримо присутствует и радуется своей сбывшейся мечте.
  Лабертино увидел в концертном зале множество знакомых лиц. Здесь были и Мария, и Кончита, посылавшие ему свои льстивые улыбки, которые он по-прежнему игнорировал.
  Здесь был его "лучший" приятель Джакомо. Впрочем, он был лучшим приятелем всем, у кого водились деньги.
     Пару раз Лабертино ездил с ним в публичные дома и участвовал в ночных пьянках, которые вскоре ему наскучили и начали вызывать отвращение. Именно в дорогом публичном доме Лабертино и познакомился с Марией и Кончитой. Они были красивы, они были образованны, они были бездушны. Кроме денег, развлечений и дорогих нарядов их мысли не занимало, наверное, ничто. Потому они вскоре опротивели Лабертино. Он искал именно ту душевную глубину, которую не мог найти нигде.
  Джакомо, как всегда, рассыпался в комплиментах. Как же профессионально у него это получалось! Он выражал "искренние" соболезнования по поводу смерти Джузеппе и ухода Лабертино со сцены.
  Лабертино небрежно кивнул головой и тут же удалился. Он затерялся в толпе, где многие его даже не узнали. Он наблюдал со стороны, как пьяные Мария и Кончита развлекают себя беседой с тоже успевшим захмелеть Джакомо. До Лабертино донеслись обрывки их разговора. Когда он спрятался в толпе и наблюдал, оказавшись невидимым для них, на лице Джакомо, будто он был хорошим актером, появилось выражение ненависти и раздражения.
  — Этот мальчик просто бесится с жиру! — злобно проговорил Джакомо, а Мария и Кончита, которые еще недавно клялись ему в "вечной любви", охотно поддержали Джакомо.
  — У меня был очень сильный голос в ранней юности, — продолжал Джакомо. — Голос, достойный внимания миллионов зрителей, но, после ломки, я лишился его навсегда. Я умолял Бога на коленях вернуть мне мой голос, он же оставался безучастен! В моей голове тысячи идей, но я больше никогда не смогу петь! Никогда! А этот сопляк, которому Всевышний даровал такой сладкий голос, вертит задом и бесится с жиру, не зная, что ему нужно от этой жизни и пренебрегая дарованным талантом! Как несправедливо.
  — Прости, Джакомо, что я не Бог, я бы с радостью отдал тебе свой голос, чтобы ты прекратил возмущаться! — сказал внезапно Лабертино, выйдя из толпы. Джакомо был обескуражен.
  Лабертино нужно было идти на сцену. Идти, чтобы выступить перед десятками завистников и лицемеров, которые скрыто ненавидели его, а вслух восхищались. Он увидел в зале и Карло, который кивнул ему. Вот Карло хотелось видеть меньше всего!   Лабертино вздохнул, почувствовав одиночество и непонимание. Зал затих. Они ждали его. Чтобы получить пищу для новых пересудов, разбавляя ими свою монотонную жизнь.
  Лабертино ленивой походкой прошел на сцену и обвел взглядом зрителей. Не смотря ни на что, Они пришли и они ждут Его одного. Он, с легкой иронией, улыбнулся.
  — Приношу благодарность всем почитателям моего таланта, которые простодушно пришли поддержать меня.
  Лабертино встретился глазами с Джакомо и тот отвел взгляд.
  — Этот свой последний концерт я посвящаю памяти Джузеппе — своего отца, наставника и учителя...
  Лабертино запел. Его красивейший, умело отшлифованный голос лился, будто находясь где-то под куполом зала, он будто окутывал слушателей со всех сторон, будто был воздухом, будто был чем-то живым, одушевленным.
  Он начал петь совсем тихо, но с каждой нотой его голос набирал силу и начало казаться, что стены зала сотрясаются под его мощью. Люди слушали как завороженные.
  Когда Лабертино запел о грусти и  быстротечности человеческой жизни, многие искренне плакали. Он мог это петь Душой. Он выстрадал это.
  В зале была абсолютная тишина, слушатели боялись пошевелиться. Здесь царствовал Голос.
  Песни меняли смысловую окраску. Они были о человеческих душах, которые охватила жажда денег, славы, положения в обществе, о лицемерии и равнодушии. Многие узнали в этих песнях самих себя, на это им указала забитая в угол собственная Совесть.
  Под конец выступления Лабертино спел гимн собственному Голосу, отодвинувшему его самого на задний план. Лицом Лабертино стал его Голос.
  Песня проникала в спящие души, будоражила, заставляя задуматься о чем-то еще кроме накопительства, пьянства и светских сплетен. Хотя, возможно, жизнь — это всего лишь длинный и странный сон.
  Многие даже не заметили, как Лабертино исчез со сцены. Они находились во власти его Голоса и не могли понять, что случилось, куда вдруг подевался этот Голос.
  Лабертино кутался в плаще, чтобы без излишней помпезности, через черный ход, покинуть зал, оставив сплетников перемывать кости без его участия.
  Дорогу ему преградил Карло.
  — Снова вы, оставьте меня! — едва не закричал Лабертино. — Забудьте о моем голосе. Сегодня он отпел реквием по себе, я больше никогда не стану петь! С этой минутой мой голос умер, забудьте обо мне!
  — Мне все равно, есть ли у вас голос. Я люблю в вас личность, — проговорил Карло, слегка обезоружив его.
  Когда Лабертино поднял взгляд, то заметил, что в глазах Карло стояли слезы.
  — Вы даже не знаете меня! — чуть не закричал Лабертино.
  — Мне кажется, что я знаю вас всю свою жизнь... Мы с вами родственные души...
  — Родственные души! Да что вы такое говорите! Прочь! С дороги! Вы не в себе! — Лабертино запрыгнул в карету и приказал гнать лошадей как можно быстрее, он не хотел больше видеть этого человека.
 




                5

  Лабертино чувствовал себя духовно обновленным. Уже через какой-то месяц дела с поместьем будут решены и он сможет уехать туда, где его никто не знает.
  Он постепенно готовился к поездке. Тщательно упаковал нотные листы Джузеппе — это самое дорогое, что у него осталось, самое дорогое наследство, которое будет напоминать ему ту часть собственной жизни, когда он был беззаботен и счастлив. Когда Голос доставлял неописуемое наслаждение, еще не пытаясь вытеснить его самого на задний план.
  Все эти вещи, которые он сейчас упаковывает, оставленные Джузеппе, напоминали ему о том или ином моменте из его жизни, связанном лишь с радостными праздниками. Как повезло ему встретить на своем пути такого человека, как Джузеппе! И снова Смерть забирает все, что у нас есть!
  Вошел слуга. Он сообщил, что наконец-то удалось найти информацию о том человеке, о котором спрашивал Лабертино. Человек этот умер несколько лет назад. Есть несколько версий от чего именно он умер. Лабертино отправил слугу обратно, даже не дослушав до конца. Умер, так тем лучше! Такое ничтожество, как его отец, не заслуживает право на жизнь.
  Лабертино тщательно оградил себя от нежелательных встреч со своими знакомыми. Он устал от сплетен и лицемерия. Его не для кого не было дома.
  Скоро он навсегда покинет эти края, где был когда-то так счастлив! Смерть украла это счастье и покой, но она заставила многое осознать. Если бы Джузеппе был жив, вряд ли Лабертино смог бы отказаться от Голоса. Хотелось уехать немедленно, чтобы поскорее освободиться от давящей на душу атмосферы. Жить по-новому! Видеть новые города! Находиться там, где тебя никто не знает! И пусть никто не знает о нем. Пусть он поедет путешествовать инкогнито. Люди не заслуживают того, чтобы открывать им свою душу. Стоит нарушить это правило, как все истопчут, осквернят, поломают. Может быть из-за собственной зависти, а быть может из-за того, что ничто другое их более не развлекает в этом мире, где все приелось до тошноты.
  Попытка слуги заикнуться о новой серии записок и подарков от Карло не увенчалась успехом. Лабертино ответил, что слышать не хочет об этом человеке.
  Через месяц затворничества, которое ограничивалось лишь прогулками по собственному саду, Лабертино уехал.
  Он решил изменить внешность и одеться в абсолютно несвойственную для него одежду. Белый парик действительно помог серьезно изменить внешность.
  Больше он не будет Лабертино. Лабертино умер, потому что умер Голос. Он снова Эдвард. Обновленный, другой. Он будет просто любознательным путешественником, жаждущим приключений.
  Лабертино раздал слугам щедрое жалование и распрощался с ними, чтобы путешествовать в одиночку.
  Он составил план своего путешествия и записал на бумаге те города Италии, в которых еще не успел побывать и в которые собирался выехать из Неаполя. Далее шли места, расположенные за пределами Италии.
  Ощутив полную свободу, Эдвард двинулся в путь. Его больше нигде ничто не держало, он не был привязан ни к одному из посещаемых городов, и мог с легкостью их покинуть. Голос умер, а Эдвард был просто обычным человеком — путешественником. Он останавливался в случайных гостиницах, знакомился со случайными людьми, которых больше никогда нигде не увидит. Им не будет сенса распускать о нем слухи, потому как они не знают даже его имени. И общих знакомых, кому бы это было интересно, не найдется. В том и было преимущество.
  Эдвард любовался новыми местами и вел заметки в дневнике. Он ощущал себя действительно новым человеком!
  Эдвард не ожидал, что некто очень скоро омрачит его новую реальность. Вскоре, в своем новом соседе по гостиничному номеру, он узнал Карло, который, оказывается, ехал за ним по пятам.
  — Это отвратительно! — вскричал Эдвард, ибо Карло был последним звеном, связывающим его с прошлой жизнью. — Вы следите за мной, это мерзко!
  — Я говорил вам, что даже ваш несравненный голос, которому я готов поклоняться, как божеству, перестал иметь для меня всякое значение, — ответил Карло.
  — Как прекрасно! Я очень рад за вас, но, знаете, я порвал с прошлым и действительно не понимаю, что вам от меня нужно. То, что вы постоянно следуете за мной по пятам, вызывает у меня омерзение!
  Карло ударил ногой по деревянной двери так, что Эдвард даже вздрогнул.
  — Как ужасно чувствовать себя ненужным! — Карло сжал кулаки, и, смотря в небо, в исступлении закричал. Из гостиницы стали выглядывать удивленные люди.
  — Прекратите! — прошептал Эдвард. — Вы больны, вам нужна помощь врача.
  — Да, я болен! Я болен вами! И я все здесь сейчас разгромлю, если вы не выслушаете меня! — продолжал кричать Карло.   
  Чтобы избежать позора, Эдварду пришлось согласиться. Как на эшафот, он последовал в комнату за Карло.
  — Вы знаете, как ужасно чувствовать себя ненужным? А насколько ужасно чувствовать себя ненужным тому, кем    живешь! — срывающимся голосом проговорил Карло. — Сначала я жил вашим голосом, вашим талантом, пока не понял, что это что-то большее... Сплетение душ... Наши души... В них есть что-то похожее...
  — Смею вас разочаровать, но в них нет ничего похожего, — отрезал Эдвард. — Вы просто немного сошли с ума, вы вообразили себе какие-то несуществующие истины и поверили в них. Дайте покой и мне и себе!
  Когда Эдвард повернулся, Карло плакал. Его руки дрожали.
  — Думаю, что для вас самого было бы унизительно, если бы я стал утешать вас, как расплакавшуюся от любви ко мне женщину. Самое лучшее, что вы можете сделать — поскорее отсюда уехать и не портить настроение ни мне, ни себе, — сказал Эдвард.
  — Как же вы жестоки! — возмутился Карло.
  Глаза Эдварда вспыхнули ненавистью. Он хотел что-то сказать, но промолчал и вышел, чтобы не накалять обстановку еще больше.




                6

  Эдвард уехал посреди ночи, чтобы Карло потерял его след. Он оделся как зажиточный горожанин. Теперь никто не сумеет его узнать, узнать, что он на самом деле богат. Возможно, кто-нибудь разглядит в нем человека, а не мешок с золотом и обворожительный голос. Он поехал совершенно в другую сторону, наугад, чтобы сбить со следа сумасшедшего Карло.
  Эдвард остановился у одного молочника, который держал дешевую гостиницу. Он устал от напыщенных залов и роскошных домов. Он мог позволить себе эту скромность и простоту. Да что говорить, ведь в детстве он даже нищенствовал!
  Каждое утро Эдвард наблюдал, как жена молочника со своей дочерью ходят доить коров.
  Их дом находился недалеко от зеленого луга, где пасся скот. Эдвард подолгу ходил на природу, встречал там рассветы и провожал закаты, делая путевые заметки.
  Иногда он чувствовал, что один на всем белом свете, а иногда это даже радовало его. Не за кого было переживать, некого было бояться потерять, никто нигде не ждал — это была настоящая свобода от всего, и от Карло!!
  Один раз к дочке молочницы пришла подружка. Думая, что они одни дома, дочка молочницы начала секретничать. Она рассказала, что влюбилась в одного молодого человека, который поселился у них недавно. И добавила, что это наверняка переодетый принц, так как такие манеры не могут принадлежать простолюдину.
  Эдварда позабавил рассказ и он вышел из своего укрытия.
  Дочка молочницы смутилась, покраснела и отвела в сторону взгляд.
  — Не нужно влюбляться в меня, милые девушки! — воскликнул Эдвард. — Я прямо сейчас вынужден уехать и больше вы никогда не услышите обо мне. Но кое-что я вам все же подарю...
  Эдвард протянул девушке медальон и та взяла его трясущейся рукой. Подруга сразу же вырвала медальон.
  — Лабертино! — воскликнула она, прочитав надпись на медальоне. — Вы видели самого Лабертино?! Возможно, вы были знакомы?!
  Эдварда удивили две вещи — что простолюдинка была обучена грамоте, и что даже в этом захолустье знают о нем как о Лабертино.
  — Да, мы были знакомы, — ответил Эдвард. — И знаете ли, его хваленый голос в действительности отвратителен. Я вам это точно говорю.
  Он вышел, перекинув через плечо сумку.
  Подруги еще долго обсуждали его и Лабертино. Вторая из девушек согласилась, что Эдвард действительно был переодетым принцем.


  Эдвард снова шел, куда глаза глядят.
Он предпочел свободу и душевный покой сверкающим залам, наполненным лицемерами. Такие, как Джакомо, ни за что не поймут его и выставят на смех.
  Голос, который заставлял преклоняться перед ним тысячи людей, который собирал огромные залы, делал ему имя, деньги, популярность — его враг?!
  Но как спокойно стало без этого голоса! Он мог быть самим собой! Просто идти и радоваться ветру, цветущему дереву, плывущим по небу облакам.
  Иногда Эдвард останавливал извозчика, прося его подвезти, иногда шел пешком.
  Вскоре показались башенки нового города. Эдвард достал перо и бумагу и подробно описал, куда и во сколько пришел.
  На подмостках выступала какая-то бродячая труппа. Артист пел знакомую ему с детства арию, причем настолько паршиво, что Эдварда разобрал смех. Он не мог сдержать себя. Голос захотел вырваться наружу. Эдвард встал рядом и исполнил ту же арию просто безукоризненно. Артист едва не сгорел со стыда.
  — Это ученик Лабертино! — закричали ему вслед.
  Эдвард затерялся в толпе. Он ненавидел Лабертино, этого выскочку с удивительным голосом, о котором слагали легенды.
  "Я отказываюсь быть им. Я — больше не он. Я — Эдвард".
  Эдварду было неприятно, что многие говорят о Лабертино, как о ком-то великом певце. Они ведь даже никогда не слышали его голоса! Впрочем, только что услышали...
  Эдвард казнил себя за несдержанность. Какого черта ему вздумалось снова петь, когда с Голосом раз и навсегда было покончено! Просто ему было невыносимо слышать, как коверкают такое действительно великое произведение, одно из его любимых.
  Под видом нищего Эдвард бродил по городу. Ему хотелось заглянуть в каждый уголок здешней жизни, посмотреть, чем дышат люди из разных социальных слоев.
  Наряженный в лохмотья, Эдвард продолжал бродить по городу, на который уже опустилась темная ночь. Было зябко. Он кутался в залатанный плащ.
  Невдалеке горел костер. Место казалось оживлённым. Суетились какие-то люди возле разбитого шатра. Не зная, куда ему еще идти, Эдвард пошел к людям.
  — Нельзя ли погреться у вашего костра? — спросил он.
  — Отчего же нельзя, садись, — ответил человек, который сломал сухую ветку пополам и подбросил ее в костер.
  Эдвард присел.
  — А я узнал тебя, — ответил человек, который оказался стариком с поседевшими волосами.
  — Ты пел сегодня на нашем выступлении. Тебя назвали учеником Лабертино.
  Лицо Эдварда помрачнело.
  — Я, пожалуй, пойду...
  — Да сиди уж, куда идти в такую пору, нынче небезопасно, город кишит разбойниками...
  Эдвард снова сел. в кустах кричала ночная птица.
  Эдвард смотрел, как юноша и девушка жонглировали шарами.
  — Тебя взбесило, что тебя назвали учеником Лабертино? — спросил старик.
  "Какая проницательность", — подумал Эдвард.
  — Знаете, — теряя терпение, ответил он, — я действительно был знаком с Лабертино, хоть и не был его учеником. И могу сказать с уверенностью, что это обыкновенный дилетант, а не великий певец, как рассказывают о нем в умело сложенных байках.
  — Хочешь сказать, что все, что говорят о нем, враки? — едва улыбнувшись, сказал старик.
  — Еще и какие! — вскричал Эдвард. — У этого человека нет ни таланта, ни голоса!
  Старик внимательно посмотрел на него:
  — На нищего ты не похож. Не удивлюсь, если ты и есть сам Лабертино.
  Это была пуля, выпущенная прямо в лоб. Эдвард решительно вскочил со своего места.
  — Присядь, остынь! Я знавал многих таких, как ты, которым опостылела слава. Если ты запутался в самом себе, можешь остаться на какое-то время в нашей труппе.
  Голос старика показался Эдварду очень проницательным, мудрым и добрым. Это был голос Джузеппе, которого Эдварду так не хватало! Эдвард, сам себя не помня, в нахлынувшем на него порыве чувств, обнял старика и начал плакать, как ребенок. В этот момент ничто не имело значения. Старик гладил его по голове, и в этот момент Эдварду казалось, что с ним рядом сидит Джузеппе. Единственный человек, после матери, к которому он был привязан и которого любил всей душою. Все, накопившееся внутри, вырвалось наружу. Старик дал ему настойку на каких-то травах и сказал, что она действует успокаивающе. После выпитой настойки Эдварду захотелось спать. Старик постелил ему возле костра и Эдвард прилег, чувствуя, что рядом есть кто-то, как Джузеппе. Может, этот человек был сейчас заменителем собственного отца, которого ему так не хватало в жизни?
  Эдвард уснул с чувством покоя и защищенности.
  Когда он проснулся, по-прежнему было темно. От угасшего костра шел чад, угли все ещё тлели. Кричала ночная птица. Люди угомонились. Все спали. Увидев, что возле него сидит кто-то и пристально смотрит, Эдвард чуть не закричал.
  — Я не хотел вас напугать...
  Это был голос Карло! Это снова он!
  C гневом и возмущением Эдвард сжал кулаки.
  — Как вы меня доконали-то, кто бы знал! Вы решили стать моей тенью?!
  — Я смотрел всего лишь, как вы спите, этого вы мне запретить не сможете!
  — Вы смеете чего-то от меня требовать?! — взбеленился Эдвард.
  — Непреодолимая, дьявольская сила тянет меня к вам... если вы хотите окончательно избавиться от меня, вам придется меня убить, — сказал Карло. Он схватил руку Эдварда и прижал к своим губам. Эдвард оттолкнул его, вскочив со своего места.
  — Вы мне осточертели! Я не хочу вас видеть, знать, общаться с вами! Вы безумны и навязчивы! Знать вас не желаю!
  Эдвард демонстративно отвернулся в сторону, а когда снова повернулся, Карло уже не было.
  — Слава Богу! — в сердцах воскликнул он, подумав, что кстати сказанные слова в адрес Карло сильно того задели и, возможно, он перестанет его преследовать после этого.
  Эдвард принялся ковыряться в костре палкой, пытаясь выкатить оттуда печеные картофелины, которые уже успели превратиться в обугленные шарики.
  Нет, он не останется здесь! Он может слишком привязаться к этому старику, так напомнившему ему Джузеппе и вызвавшему поток необузданных чувств. Он не хочет больше ни к кому привязываться, делить кого-то со Смертью, страдать.
  С рассветом Эдвард ушел.



 

                7

  Не имея перед собой определенной цели и идя наугад, Эдвард забрел в какое-то горное поселение.
  Здесь люди пасли и выращивали овец.
 Эдвард вспомнил, как совсем маленьким думал о своей старости. Он хотел на старости лет уйти один в горы и поселиться там в хижине. Жить отшельником, выращивать овец и коз.
  В каком-то племени, вспомнил он, стариков сбрасывали со скалы собственные дети, когда приходило время.
  Однако в поселении к Эдварду не были гостеприимны и на ночлег никто пускать его не спешил.
  — Мы сами нищие! — был ему ответ. — Самим есть нечего!
  Когда местные жители узнали, что у Эдварда есть деньги, то стали кидать жребий, чтобы узнать счастливца, к которому Эдвард отправится ночевать. Они чуть не передрались между собой, споря, кто заберет с собой путника, а, вернее, его деньги. Эдвард скривился от отвращения и решил остаться на улице. Это лучше, чем ночевать под одной крышей с такими мерзкими людьми.
  Насобирав хвороста, Эдвард распалил небольшой костер, чтобы испечь на нем немного яблок и поджарить кусочки хлеба.
  — Ночью здесь могут бродить хищники, — послышался голос сзади. Эдвард увидел уже немолодую женщину, одетую в мужской охотничий костюм, тащившую с собой силки и несколько тушек птиц. — Я живу на самом краю этой деревни. Можешь переночевать у меня, я не возьму с тебя денег.
  Эдвард не раздумывал долго — лучше хоть какой-нибудь кров над головой, чем полное его отсутствие. Он поплелся следом за ней.
  — Вы живете сами?
  — Уже пять лет, — ответила женщина. — Я выполняю и женскую и мужскую работу. Я — вдова. А двое моих сыновей-охотников погибли — их разодрали хищники. Больше некому скрашивать мое одиночество!
  Женщина скинула тушки птиц, проворно, как хороший мужик, зажгла коптящую свечу и растопила очаг.
  — Можешь постелить себе на полу, — сказала она бегло, снимая со стены шкуру убитого медведя.
  Сняв с себя зипун, также пошитый из шкуры какого-то животного, женщина начала быстро и умело ощипывать дичь.
  — Как зовут тебя? — спросила она, продолжая заниматься работой.
  — Эдвард, — ответил он, расстелив на полу медвежью шкуру.
  — Я — Эльза, — ответила вдова.
  Она приготовила вкуснейшее мясо птицы, какое только доводилось вкушать Эдварду, с добавлением пряных трав, которые были известны только ей.
  Хижина была нищей, но в ней было чисто и довольно уютно. На стенах висели шкуры убитых зверей. Из дерева была вырезана очень красивая фигурка женщины. Эдвард провел пальцем по гладкому дереву.
  — Мой муж раньше резал по дереву, — сказала Эльза. — А после его смерти я и сама пробовала этим заниматься, — пояснила она и раздвинула занавеску.
  На подоконнике стояли деревянные фигурки зверей, птиц, людей — мужчин и женщин. Какой тонкой и искусной работы они были!
  — Когда не хватает денег, — сказала Эльза, — я еду на рынок и продаю их там, чтобы получить хоть какие-то деньги.
  — Очень красиво, — заметил Эдвард, — проработана каждая деталь. Вы настоящий мастер рукоделий!
  Эльза не ответила. Она делала чай, настоянный на каких-то горных травах, вызывающих чудесное расслабление мышц, чувство легкости и покоя во всем теле.
  Ее длинные светлые волосы, также цветочного оттенка, были заплетены в толстую косу. Глаза в бликах огня были цвета морской волны. Морщины успели коснуться только ее лба — очевидно, в жизни было о чем переживать. Неудивительно: похоронить мужа и сыновей!
  Эдвард начал засыпать, завернувшись в медвежью шкуру. Пахло сушеными травами, которые висели на стенах. Здесь было приятно и спокойно.





                8


  — Ты всегда так долго спишь? — спросила Эльза. — Будто граф!
  Эдвард открыл глаза, в которые беспощадно ударили солнечные лучи. Он достал из кармана старые круглые часы на цепочке, доставшиеся ему от Джузеппе. Полдень!
  Эдвард потянулся. Это все чай, настоянный на травах! Это от него он впал в такой длительный и безмятежный сон, какой бывает разве что в детстве.
  — Нельзя ли у вас... — начал Эдвард. — Где-нибудь помыться?
  — Отчего же нельзя? — сказала Эльза. — Идем! Тут водопад недалеко, освежишься.
  Эдвард поднялся и поплелся за ней. На Эльзе была полотняная мужская рубаха, под которой выделялось округлое очертание груди, штаны, какие носили крестьяне, вправленные в сапожки, сшитые из кожи какого-то зверя.
  Они долго поднимались в гору по самому солнцепеку, причем Эльза не выказывала усталости, а идти и жаловаться, подобно женщине, Эдварду было неудобно. Собрав волю в кулак, он молча шел за Эльзой.
  Местность была очень красивая, живописная. Горы, окруженные лесом, бурно бьющийся о камни водопад.
  — Вот, — Эльза рукой указала на стремительно мчавшуюся воду. Эдвард нерешительно остановился.
  — Делай свое дело, — сказала Эльза.
  — А... не могли бы вы... отвернуться? — жалобно попросил он.
  — Делать мне больше нечего, как наблюдать за мальчишкой, моющим свои прелести, — усмехнулась Эльза. — У меня слишком много дел.
  Она нырнула в кусты и исчезла.
  "Неужели ушла?!" — подумал Эдвард. — "Сам обратно я не смогу добраться"...
  Теплилась мысль, что Эльза ошивается где-то рядом, поджидая его.
  Эдвард скинул грязные лохмотья — тело зудело, требуя чистой воды. Обнажившись, он вступил в воду одной ногой и сразу же вытащил ее обратно — вода была просто ледяной.
  Что же делать! Эдвард устыдился своей слабости.
  Иногда жизнь предоставляет нам слишком маленький выбор.
  Стиснув зубы, Эдвард залез в ледяную воду. Помимо хватающей за кожу ледяной воды, неприятным было ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Неужели Эльза опустится до такой низости, чтобы наблюдать за ним из кустов! Кусты действительно зашевелились. Эдварду стало не по себе. Может это снова Карло? От этой мысли Эдвард усмехнулся. Трудно было представить Карло, который всегда так элегантно одет, лазающим по горам, обросшими лесом! Кроме того, ему нужно было где-то жить. Хотя, от этого обезумевшего человека можно было ожидать чего угодно!
  Но ведь кусты могли покачнуться и  от сорвавшейся с куста птицы.
  Эдвард решил поскорее закончить процедуру омовения. Ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то из кустов разглядывал его обнаженным. Да и холодная вода длительного купания не позволяла. Он вылез из воды, отряхнув мокрые волосы, которые еще больше начали виться. Ощущение того, что за ним наблюдают, не покидало. Это вполне мог быть сумасшедший Карло, ополоумевший от непонятной страсти к его персоне.
  Эдвард еще больше помрачнел, представив, что ему никогда не удастся избавиться от преследований Карло, который всегда будет напоминать ему о его прошлом.
  Надеть больше было нечего, кроме рубашки и брюк, валяющихся в сумке, в которых он когда-то выступал на сцене. Эдвард хотел выбросить эти вещи, но сейчас это было бы некстати — лохмотья совсем износились. Кроме того, это была всего лишь одежда. Как было приятно надеть чистую, не дырявую одежду после ледяной ванны!
  Эдвард огляделся и прислушался — тишина. Лиственные деревья что-то шептали, раскачиваемые ветром
  — Эльза? — тихо позвал Эдвард.
  Никто не отозвался.
  — Эльза? — повторил он громче, думая, что вдова ходит где-то рядом.
  Ушла! Даже не подумав о том, что он, непривычный к подобной местности, может не найти дорогу!
  Делать было нечего и ждать он тоже не собирался. Эдвард пошел вперед, вспоминая, как они сюда пришли. Было подозрительно тихо, даже не пели птицы. Эта тишина вызывала жуть. Красота природы была яркой, таинственной, так и казалось, что где угодно могла притаиться непредвиденная опасность.
  Тропинка вела в тупик, и Эдвард понял, что, кажется, заблудился. Такая перспектива его никак не устраивала, но идти дальше он тоже не хотел, боясь заблудиться в лесу еще больше. Конечно же лучше вернуться назад и попробовать еще раз вспомнить дорогу.

  Эдвард пустился в обратный путь. Какой ужас обуял его, когда из кустов вышел громадный волк. Никогда еще Эдвард не сталкивался с этим зверем лицом к лицу, а тем более будучи безоружным! Желтые глаза волка смотрели на него в упор. Зверь не шевелился. Эдвард не шевелился тоже. Ему казалось, что, если он сделает хоть малейшее движение, волк набросится на него и разорвет. Неожиданно зверь осклабился и начал рычать. Эдвард подумал о том, что волк сейчас нападет. От страха он закричал, что было силы:
  — Эль—заа!!
  Дальше все произошло очень быстро — волк прыгнул, послышался выстрел, зверь перекрутился с визгом в воздухе и рухнул к ногам Эдварда.
  — Я же сказала, что ты на самом деле какой-то граф! — ответила Эльза, будто ничего такого не произошло. — И спишь, как граф, и одежда на тебе графская!
  — Только что я мог лишиться жизни, — заплетающимся от страха языком проговорил Эдвард. — Причем в самой ужасной форме!
  — Такое бывает, — спокойно ответила Эльза, продвигаясь вперед. Эдвард поспешил за ней. Оставаться в лесу одному ему больше совсем не хотелось.
  — Только что... — повторял Эдвард.
     Его бесило холодное спокойствие Эльзы, ее непринужденное поведение, ведь волк едва не растерзал его!
  — Хоть бы спасибо сказал! — отозвалась Эльза, раздвигая ветви руками. — Ты мне теперь жизнью обязан!
  — Так это вы оставили меня одного в лесу, зная, что я могу не найти дорогу домой, а в лесу полно диких зверей! — с возмущением проговорил Эдвард.
  — Надо же, он меня еще и упрекает! — сказала Эльза. — Ты же мужик, или я ошибаюсь? Мужик, вроде, хоть еще и совсем зеленый!
  Эдвард устыдился своего поведения. Он едва не накричал на женщину, которая вдвое, если не более, старше его, и которая все-таки спасла ему жизнь.
  — Простите меня, я был неправ, — проговорил Эдвард.
  — Будешь теперь знать, граф, — сказала Эльза. На ее поясе висел хвост лисицы.
  — Я не граф... я вообще из Италии приехал...
  — Ого! Прям-таки из Италии... Как у вас там говорят... синер...
  — Синьор, — поправил Эдвард.
  — Английский ты знаешь неплохо для итальянца, знаешь всякие такие словечки ученые...
  — Я родом из Англии... Одиннадцать лет назад я переехал в Италию... Я получил образование...
  — Получил образование, а с одним волком справиться не можешь, — сказала Эльза.
  — У меня совсем не было никакого оружия... — начал Эдвард.
  — Мой муж на волка голыми руками ходил...
  Эдвард хотел припомнить ей собственных сыновей, но подумал, что это было бы слишком жестоко.
  Дома Эльза сделала кашу с овощами и мясом, которая еще дымилась в котле. Надо отдать ей должное, готовила она, как настоящая волшебница. А сегодня ещё и достала настойку из лесных ягод, которая казалась вкуснее самого дорогого вина.
  — Держи вот, тебе сегодня надо, трясет еще от страха, — Эльза протянула ему наливку в деревянной кружке, выточенной, видимо, ею же самой.
  Эдварду до сих пор было стыдно за свой страх. Но не каждый день встречаешься один на один с диким волком, не имея при себе никакого оружия!
  От настойки Эдвард захмелел. Ночи в здешних краях были холодные, но тепло медвежьей шкуры, растопленный очаг и хмель бросали в жар.
  Эдвард снял рубашку и укутался в шкуру.
  Эльза погасила свечу и легла спать.
  Сон не шел к Эдварду. В голову лезли воспоминания о волке, о его, выслеживающих добычу, желтых глазах, об агрессивно оскаленной пасти, о прыжке, о выстреле.
  От этих мыслей до сих пор бросало в дрожь. Он ворочался, не находя места, пока не почувствовал тяжесть на своем теле. Это была Эльза. В длинной полотняной рубашке она залезла на него сверху. Ее длиннющие пышные волосы были распущены, а глаза горели как у того самого волка. Эдвард опешил, не зная, что ему делать в столь щекотливой ситуации. Эта женщина была красива и интересна, но она годилась ему в матери.
  Эльза начала смеяться. Очевидно, хмель тоже ударил ей в голову. Потом она наклонилась и припала губами к его губам, Эдварду ничего другого не оставалось, как из приличия ответить на поцелуй. Он не ожидал, что этот поцелуй настолько понравится ему. Ее губы были теплыми и очень нежными, с привкусом ягодной настойки, дикой вишни. Ее волосы пахли лесом. Возможно, ему не хватало простых, непредвзятых отношений? Он вспомнил чопорных Марию и Кончиту, которые жили, не расставаясь со своими масками, и сравнил их с этой простой бедной женщиной. Насколько же с ней было просто и приятно!
 Эльза оторвалась от поцелуя, посмотрела на него, и снова засмеялась. Она стянула с себя рубашку. Эдвард смотрел на ее обнаженное тело с полной грудью. Тело крепкое, но весьма соблазнительное. Он подумал, что женскую грудь придумал, наверное, сам Дьявол, чтобы соблазнять мужчин на грех. Переспать с Эльзой вовсе не входило в планы Эдварда.
  Она прошептала ему на ухо что-то вроде того, что у нее уже несколько лет не было мужчины, и начала целовать его в шею и в мочку уха. Эдвард подумал, что она довольно умело делала это, и уж куда лучше жеманных кукол из публичных домов, дорогих кукол. Эдвард начал возбуждаться. Эльза уже стаскивала с него брюки, и он чувствовал тепло ее разгоряченного тела, возбуждаясь еще больше. Ее грудь касалась его живота. Эдвард очень сильно захотел эту женщину. Она разбудила в нем страсть. Ему сейчас было все равно кто она, откуда, и сколько ей лет. Не имело значения. Он с жадностью обнял ее крепкое тело и впился в губы с ароматом дикой вишни.





                9

  Когда Эдвард проснулся, Эльза напевала какую-то песню. В ее пушистые волосы были вплетены свежие цветы. Она надела самое нарядное платье из своего сундука.
  — Доброе утро! — весело и многозначительно сказала Эльза.
  — Доброго, — ответил Эдвард, устыдившись из-за событий вчерашней ночи и покраснев, что усугубил ещё и тот факт, что он спал нагишом. Прикрываясь, он кое-как дотянулся до собственных брюк. Эльза хохотала.
  — Когда ты превратишься в настоящего мужчину, тебя перестанут смущать подобные вещи.
  Эдвард едва не ляпнул, что обычно подобные вещи его ничуть не смущают. Смущает скорее разница в возрасте и то, что она совершенно спонтанно залезла к нему в кровать.
  Ему был двадцать один год, ей — сорок три.
  Эльза вела себя как обычно, будто между ними ничего не произошло. Это слегка задело Эдварда. Она поступила бы так, кто бы там ни был на его месте? Ей просто давно хотелось мужчину, все равно кого? Он для нее маленький мальчик? Все несерьезно! просто удовлетворение естественных сексуальных потребностей. Все.
  Почему-то эта мысль взбесила Эдварда.
  — Синер, иди-ка ты наколи дров! — сказала Эльза.
  — Синьор, — поправил Эдвард.
  Колоть дрова ему еще не доводилось. Поддерживая полено, он едва не угодил себе по пальцу топором. Эльза звонко рассмеялась, сказав, что от него нет никакого толка. Она потешалась над ним! Он только что мог остаться без пальца! Он мог не остановить кровотечение.
  Эльза выхватила топор и лихо начала разделываться с дровами. Заходящее солнце упало ей на лоб, придав светлым прядям золотистый оттенок. Солнечный луч скользнул по ее губам, которые вчера ночью так сладко целовали его. Неужели это больше не повторится! 


  Жизнь разделена на тысячи мгновений, которые не обязаны повторять себя. С этим стоило смириться.
  Эльза неожиданно показалось Эдварду на фоне гор, леса и заходящего солнца лесной феей, богиней, завораживающей неземной красотой. Почему-то кольнула боль разочарования. Эдвард вошел в хижину. Он сделал заметку в дневнике об Эльзе, о том впечатлении, которое она произвела на него в лучах заходящего солнца.
  — Ты собирался стирать одежду, — сказала Эльза.
  — Мне не во что одеться, — ответил Эдвард.
  Эльза кинула ему крестьянского покроя рубашку и брюки.
  — Это мужа. Великоваты конечно, можешь надеть мое платье, — она снова засмеялась.
  Весь день прошел в домашней суете. Эльза заставила его ощипывать птицу. Он украдкой поглядывал на нее, но она не обращала на него никакого внимания, занятая работой.
  Уснуть сегодня Эдвард и не надеялся. Он трепетно прислушивался к каждому звуку, к каждому шороху — не идет ли к нему Эльза, но все было тихо. Эдвард молил всех богов, чтобы Эльза пришла к нему сегодня ночью, чтобы та ночь повторилась. Но ее не было. Эдвард не мог сомкнуть глаз, надеясь на чудо до самого рассвета. Но чуда не произошло.
  Эльза разбудила его в полдень и все было, как всегда. Почему-то Эдвард чувствовал укол боли и разочарования и не мог найти себе места. Ее равнодушие подтверждало то, что ночь была спровоцирована хмельной настойкой и ничего на самом деле не изменилось.
  Эдвард ждал каждую ночь. Эльза не приходила. Ей было все равно. На рассвете он ушел бродить в горы. Не пугали почему-то даже мысли о  диком волке. Он смотрел, как поднимается солнце и оживает природа. Чистая, прекрасная.
  Эдвард долго наблюдал за полетом орла. Думал о жизни. Об Эльзе. Он совершенно забыл о Голосе! Почему-то это тоже не радовало его — было грустно.
  Он заметил, что сидит в окружении прекрасных цветов, и нарвал целый букет.
  Эльза возилась, занятая домашними делами, вся перепачканная сажей. Эдварду стало неудобно дарить букет в такой неподходящий момент. Он начал помогать Эльзе по хозяйству, а когда спохватился — цветы уже завяли на солнце. Было очень обидно, что он старался понапрасну.
  Ночью Эдварду было так грустно и одиноко, что хотелось кричать и плакать от горечи. Он подумал, что на рассвете обязательно снова сходит в горы и сорвет новый букет. Но у него ничего не получилось, потому что он крепко уснул к утру и проспал.
  Освободившись от домашних дел, Эдвард ушел в горы к вечеру и сорвал огромного размера букет цветов. Странная в этих местах была погода. Дни очень жаркие, а ночи довольно холодные. Вечерняя прохлада неприятно обняла за плечи.
  Эдвард принялся оформлять свой букет. В середину поместил ярко-красные, бордовые и другие жаркие тона, окружая их более холодными, синими и голубоватыми.
  — Это вам, — сказал он, протягивая этот странный, огромный букет.
  — Мне? — Эльза очень удивилась, посмотрев на Эдварда так, будто он сделал что-то нелепое.
  Тем не менее, улыбка все-таки озарила ее сочные прекрасные губы, что было для Эдварда лучшей наградой.
  — Спасибо, синьор.
  Она наконец-то выговорила это слово! Он тоже улыбнулся.
  Ночи казались все невыносимее. Если для того, чтобы она стала такой, как тогда, необходимо напиться настойки, пусть будет так! Где эта чертова настойка! Но спрашивать о настойке Эдвард не решился.
  Ворочаясь на медвежьей шкуре, он вскочил и решил сам пойти к Эльзе. Прямо посреди ночи!
  Он был непреклонен в своем решении.
  Очень удивительно было видеть, что Эльза не спит, она лежала с раскрытыми глазами.
  — Что ты хочешь, Эдвард? — нежным голосом матери спросила Эльза.
  Слова застряли в горле. Эдвард забыл, что собирался сказать. "Ты же мужчина!" — подбодрил он себя.
  — Хочу, чтобы вы были моей женщиной, я влюблен в вас! — выпалил он.
  Эльза залилась звонким хохотом, что взбесило Эдварда.
  — Прекратите смеяться! Я рассказал вам о вещи отнюдь для меня не смешной!
  Эльза прекратила смеяться.
  — Зачем я тебе, Эдвард? Ты молод, богат и образован, у меня же нет ни первого, ни второго, ни третьего. Я коверкаю слова!
  — Все это не имеет значения! — ответил Эдвард. — Почему вы не спите, о чем думаете?
  — Если я скажу, что о букете, который ты мне сегодня подарил, поверишь?
  — Конечно же нет! Вы насмехаетесь надо мной! Для вас я избалованный маленький мальчик. Для вас, умудренной опытом женщины! Ха-ха-ха!
  — Дурак, я тоже влюблена в тебя, — ответила Эльза вполне серьезным тоном.
  Эдвард опешил, не понимая шутка это или правда.
  — Если это шутка, то очень жестокая! — вскричал Эдвард.
  — Мне никто никогда не дарил цветов — ни муж, ни сыновья... — проговорила Эльза. — Это было, как бы ты сказал на моем месте, очень мило.
  — Вы шутите надо мной? Издеваетесь? Знаете, даже, если вы вдвое старше меня, это не дает повод издеваться надо мной!
  — Что толку с тобой разговаривать, если ты мне все равно не веришь! — сказала Эльза и отвернулась к стене.
  "...ты мне все равно не веришь", — прокрутил Эдвард в голове. — "Значит реплика: "я тоже влюблена в тебя" может быть правдой!"
  Его душу озарила надежда. В груди забился трепещущий комочек. Эдвард подумал о том, что если сейчас отсюда уйдет, то непременно что-то с собой сделает. Он набрался смелости и прилег рядом. Эльза спала, или делала вид, что спит.
  Он почувствовал ее обнаженное тело под шкурой. Она спала обнаженной! Но Эдвард не посмел бы притронуться к ней, тем более, к спящей!
  Он зарылся лицом в ее густые, пахнущие цветами, волосы. Какое счастье было лежать на ее мягких длинных волосах!
  "Может так быть, что она тоже влюблена в меня? Почему нет? Или... Злая шутка??"
  Он попытался гнать от себя эти мысли, чтобы не обнадеживать себя и не огорчаться раньше времени. Он просто лежал, зарывшись в ее волосах. До самого рассвета.
  Проснулся Эдвард снова в полдень, немного смутившись, что спал в ее постели.
  Он настраивал себя на серьезный разговор с Эльзой. Нужно расставить все точки над "и", он не позволит с собой играться!
  Но начать такой разговор было трудно. Эдвард никак не мог взять себя в руки.



 

                Часть 2


                "Господи, я так грешен...                Но пусть это мгновение продлится вечно"...


                1

  — Ты спрашиваешь, правду ли я тебе сказала, что влюблена в тебя? — спросила Эльза и снова улыбнулась, но на сей раз ее улыбка получилась какой-то грустной. Или так показалось Эдварду. Он с горящими глазами ждал ее ответа.
  — Да, да, да! Я спрашиваю!
  — А разве ты сам не заметил? — спросила Эльза.
  — Ваше равнодушие я заметил давно.
  — Заметил ли ты, что я надела свое лучшее платье? Которое пылилось в сундуке пять лет! Заметил ли ты цветы в моих волосах? Заметил ли ты, как сияло мое лицо, как блестели глаза? Нет, конечно же, ты ничего этого не заметил! Тебя обучили грамоте, но не научили замечать такие простые вещи! — сказала Эльза и Эдвард уловил в ее словах легкий оттенок грусти.
  — Тогда почему?? Почему вы все это время вели себя так, будто вам все равно?? — не выдержал Эдвард.
  — А зачем? — ее взгляд устремился в окно, туда, где ветер раскачивал травы. — Зачем я тебе? Я не для тебя. Также, как и ты не для меня...
  — Да, мы из разных миров, так что с того! — едва ли не вскричал Эдвард. — Все преграды придумали сами люди для себя же самих! И они не стоят ничего, я давно уже это понял! Что изменилось бы, если бы мне был сорок один год, а не двадцать один? Разве я стал бы от этого меньше или больше любить вас? Что проку в образованных, бездушных куклах, для которых важны лишь деньги и мнение света? Что проку от богатства, когда каждую минуту мы можем умереть, лишившись всего!
  — Слишком молодой, слишком вспыльчивый, — улыбнулась Эльза.
  — Да, я такой! И, если вы и вправду влюблены в меня, я буду молить вас о любви на коленях! — Эдвард кинулся к ее ногам, обутым в сапоги из мягкой кожи, и обнял колени. Эльза начала смеяться. Она сказала, что наверняка о таких сценах пишут в книгах.
  — Ну что же вы молчите! — говорил он.
  — А ты и сам должен был догадаться, ведь уже не маленький. Есть вещи, о которых не говорят. Кроме того, я все-таки женщина, а мужчина вроде бы ты...
  — Тогда я сделаю то, что подобает мужчине, — Эдвард запечатлел на ее губах страстный поцелуй.


  Злые языки соседей начали перешептываться, что Эльза завела молодого любовника из чужаков, который годится ей в сыновья, и у которого водятся деньги.
  Эльза всегда была одиночкой. С местным населением почти не поддерживала контактов.
  На колкости соседки по поводу молодого любовника она отвечала, что ее просто грызет зависть из-за того, что Бог наградил ее старым и немощным мужем, в то время как у самой Эльзы красивый и молодой любовник, полный сил.
  Эти перепалки смешили Эдварда и доводили соседку до белого каления.
  Эдвард даже не думал, что обретет с Эльзой такой покой, гармонию и счастье. Но он также знал, что всю жизнь не сможет прожить в этом месте. Ему нужны книги, музыка, большие города. Он спросил Эльзу как-то раз, не поедет ли она с ним путешествовать. Они могли бы купить дом в городе, который придется по нраву обоим. Но Эльза сказала, что такая жизнь не для нее. Она выросла в окружении горной природы и хотела бы здесь же и умереть. Эдвард не стал переубеждать ее, поняв, что это бесполезно. Он старался больше не доставлять неудобства ни Эльзе, ни себе. Он пытался не думать о том, что уедет из этой милой уютной хижины, в которой чувствовал себя спокойнее и счастливее, чем в императорском дворце.
  Эльза, отдыхая от работы, сидела на лавке, и вырезала из дерева какую-то очередную фигурку. Эдвард сидел у ее ног, положив руки на ее колени. Он сочинял в честь Эльзы стихи:
   
  Мне облик твой
  В лучах заката
  Напомнит о любви,
  Приснившейся когда-то...

  Эльза смеялась, называя его поэтом. Стружка летела в разные стороны и Эдвард зажмуривался, чтобы она не попала ему в глаза.
  Он запел. Он придумал на ходу мелодию на эти стихи, и запел. Голос вырвался наружу, возродившись, как Феникс из пепла. Эльза перестала смеяться. Деревянная фигурка выпала из руки и упала в траву. Женщина удивленно подняла на него свои глаза.             — Это удивительно! — после длительной  паузы проговорила она. — Ты — великий певец!
  — Нет, — он раздраженно встал. — Я — нет, Он — да. Я — не Он...
  Эльза не поняла, что Эдвард имеет ввиду. Он ушел, сел на пригорке, смотря на яркое пятно заката на небесном своде.
  — Эй, мыслитель, проголодаешься, заходи, — ответила Эльза и ушла, скрипнув дверью.
  Удивительная женщина! Он влюблялся в нее каждый день все больше, и это было плохо, ведь придет время расставания, а как же не хотелось в это верить!
  — Люблю тебя! — проговорил Эдвард. Он нашел затерявшуюся в траве деревянную фигурку и бережно вытер ее от капелек росы.
  Эльза уже что-то готовила. Запах томившегося с пряностями мяса раздавался по всей хижине.
  Женщина действительно преобразилась. Она стала выглядеть еще более притягательной в нарядных платьях, с цветами в волосах, с накрашенными губами. Ее облик стал более ярче и Эдварду хотелось влюбляться в нее снова и снова.
  Эдвард вырвал из ее рук здоровый нож и черпак, которым она помешивала мясо, и взял ее руки, пахнущие неведомыми пряностями, в свои.
  — Скажи, скажи, что ты чувствуешь ко мне, мне важно знать это! — воскликнул он.
  — Ты и так знаешь, — отвела в сторону глаза Эльза.
  — Я хочу слышать это от тебя! Скажи мне, хочу слышать! Не отпущу, пока не скажешь!
  Эльза вначале отнекивалась, затем неловко произнесла, что любит его.
  — Спасибо! Большое спасибо! — вскричал он. — Я благодарен Богу!
  Эдвард стал покрывать поцелуями руки Эльзы, немного шершавые  от домашней работы, но пахнущие пряностями.
  — Мне еще никто никогда не писал стихов... — проговорила женщина.
  "Еще бы!" — подумал Эдвард. — "Вряд ли кто в этой деревне вообще обучен грамоте!"


  Эльза не приходила к нему по ночам, но он знал — она ждет его. Она отдавала инициативу ему, как мужчине. Эдвард с нетерпением ждал ночи, которая откроет ему двери в ее постель на медвежьей шкуре. Он жил мыслью о следующей ночи после предыдущей. Как было прекрасно запутаться в этих пахнущих цветами волосах, целовать эти губы с привкусом лесных ягод! Ощущать рядом тепло ее тела.
  На следующий день Эдвард решил попробовать нарисовать портрет своей любимой женщины и попросил Эльзу немного попозировать ему.
  Эдвард никогда толком не пробовал рисовать, но только что открыл в себе талант художника. Портрет Эльзы получился довольно реалистичным. Женщина в лучах заката, как спустившаяся на землю богиня, с растрепавшимися от ветра волосами, с морщинами на лбу... И каждая черточка ее лица была прекрасной, даже самая глубокая морщинка!
  — Как красиво получилась! — воскликнула Эльза.
  — Это ТЫ бесподобна, — ответил Эдвард. — Ты вдохновляешь меня.
  Эдвард подумал, что как женщине, Эльзе было приятно получить какой-нибудь подарок, а особенно от любимого мужчины. Из своей сумки он достал изумрудное ожерелье очень дорогой работы. Для обывателя это были всего лишь зеленые камешки. Эдвард отлично знал, что дорогого подарка Эльза не примет, поэтому он подарит ей это ожерелье, как обычную побрякушку. Кто бы мог знать, что за эту побрякушку можно было купить богатый дом!
  При виде подарка, знака внимания от любимого, глаза Эльзы засияли, как изумруды, висящие на ожерелье. В ответ она наградила его крепким поцелуям.
  Эдвард отметил в своих путевых заметках, что лучшее время его жизни — это годы, проведенные с Джузеппе, и месяцы, проведенные в хижине Эльзы.
  Эдвард не представлял, как будет жить без нее, но знал, что скоро должен уехать. Эта жизнь не для него. Здесь слишком спокойно и однообразно, хотя мило и гармонично. Спокойно? Он усмехнулся, вспомнив о волке.
  Эдвард знал, что он не предназначен для такой жизни, он не сможет всю жизнь прозябать в одном и том же месте, пусть даже таком живописном. До рассвета молодой человек твердо решил покинуть деревню.
  Эльза не знала, что эту ночь она проводит с возлюбленным в последний раз. Эдвард  плакал на ее плече, а когда она спрашивала его, что случилось, он отвечал, что вспомнилось кое-что грустное.
  Он был в эту ночь особенно нежным и страстным. Его поцелуи не давали Эльзе заснуть, а ее волосы были мокрые от его слез. Как только женщина, утомленная его ласками, заснула, Эдвард начал одеваться. На столе он оставил приготовленное заранее письмо для Эльзы, в котором говорилось:
  "Дорогая Эльза! Я слишком влюблен в тебя, но, наверное, поступаю, как последний негодяй и трус, у которого не хватило смелости сказать это тебе в лицо, и который подло бежит...
  В свое оправдание хочу сказать, что ранее предлагал тебе уехать со мной, но ты отказалась. Смею заметить, что я отношусь к тому редкому типу человеческой личности своего сословия, которой по большому счету, плевать на мнение окружающих. Твой возраст и безграмотность не стали бы преградой для нашего чувства. Жить здесь вечно я также не могу, ибо привык к совершенно другой жизни.
  Ожерелье, что я тебе подарил, стоит на самом деле бешеных денег. Если когда-нибудь тебе они срочно понадобятся, можешь поехать в город и заложить его в любом ломбарде. Если же нет — оставь, как память обо мне. Я, повторюсь, слишком влюблен в тебя. Мне больно все это писать, я плачу... Прости, твой Э"...
  И он действительно плакал. Все, что останется ему от Эльзы — это воспоминания и портрет прекрасной женщины, обрамленной лучами заходящего солнца.
  Эдвард баловал себя надеждой, что когда-нибудь вернется сюда и уговорит Эльзу  уехать с ним, хотя, в глубине души чувствовал, что они больше никогда не увидятся.
  Когда Эдвард миновал деревню, ему в голову пришла внезапная мысль: возможно, даже вероятнее всего, что Эльза не умеет читать! Она не прочтет записку и воспримет его уход как подлый побег! Эдвард очень страдал, думая об этом. Как хорошо никого не любить. Как хорошо не быть к кому-то привязанным.





                2


  Боль от утраты Эльзы точила душу. Эдвард старался как можно меньше думать о ней.
  Он добрался до столицы и решил пожить по-человечески.
  Он остановился в самой дорогой гостинице, привел себя в порядок, купил роскошную одежду. Как было приятно без излишней сложности привести себя в порядок! Просто отдохнуть, устроившись в удобном кресле. Просто почитать книгу за бокалом легкого игристого вина. Как давно не видел Эдвард этих удобств, более чем полгода скитаясь отшельником в поисках себя! Он отдыхал, наслаждаясь роскошью, не отказывая себе ни в чем, балуя себя как только возможно.
  Один раз Эдвард услышал, что в городе намечается оперный концерт. Как всегда хотелось Эдварду просто побыть обыкновенным слушателем из зала, ценителем искусства... Что теперь помешает ему, когда Лабертино умер?
  Одевшись, как в самый лучший праздник, Эдвард отправился в Оперу. Радовало то, что все эти напыщенные дамы и кавалеры были ему незнакомы, а они не знали его. Он чувствовал себя никому не известным человеком, сидящим в зале. Это было весьма приятное ощущение.
  Голоса певцов были яркие, броские, каждый был уникален по-своему и Эдвард с удовольствием слушал их.
  Наконец, на сцену вышел конферансье:
  — Дамы и господа! На этом наши сюрпризы не закончились, а вот самый главный из них — в зале сидит сам Лабертино, прибывший из Италии! — человек указал пальцем на Эдварда. Эдвард побагровел от возмущения, когда десятки глаз уставились на него.
  — Вы меня с кем-то путаете, любезный! Я не тот, о ком вы говорите! — вскричал Эдвард.
  — Полно же, господин Лабертино, я прекрасно понимаю, что не имел никакого права рассекречивать вас, прибывшего сюда инкогнито, но все мы большие почитатели вашего таланта. Разве мы можем упустить возможность послушать вас!
  — Да, да, точно! — прокатился шепот по залу. — Мы хотим слышать!
  — Я хочу сделать вам  заявление... Я не умею петь! — сказал Эдвард.
  — Полно-те, друг мой, не скромничайте! — продолжал навязчивый господин. — Я сам лично присутствовал в Неаполе на вашем концерте. У вас непревзойденный голос!
  — Что вы такое говорите! — возмутился Эдвард. — За меня пел дублер!
  — Прекращайте ерничать, мы просим вас на сцену!
  Зал поддержал его речь дружными аплодисментами.
  Эдвард вспомнил тот момент из детства, когда едва ли не из-под палки отец заставлял его петь, а он начал кривляться, изображая, что у него нет ни слуха, ни голоса. Сейчас он решил повторить этот же маневр. С загадочной улыбкой Эдвард прошел на сцену. Он смотрел на десятки глаз, устремленных на него в ожидании неслыханного шедевра. Как жаль их всех разочаровывать! Эдвард "запел", исказив голос настолько, что сам испугался. Так скверно не пел даже тот артист из бродячей труппы. По залу прокатился ропот возмущения.
  — Я предупреждал вас, что у меня нет голоса! — сказал Эдвард. — Да, я Лабертино, но все это время за меня пел дублер, знайте это! Пусть знают все!
  Он спустился со сцены, а зрители в зале молчали, не в силах оправиться от шока.
  Эдвард был собою доволен. Он отомстил Голосу. Пусть ходят слухи, что Лабертино — бездарность, так ему и надо, этому выскочке!
  Еще одно неприятное обстоятельство — на пути встретился Карло. Этот человек, будто зверь, шел по его следу. Что ему было нужно, Эдвард до сих пор не мог взять в толк.
  Этот полоумный пытался схватить Эдвард за руки и поцеловать.
  — Прекратите немедленно! — вскричал Эдвард, пытаясь избежать позора. А чтобы действительно избежать позора, ему придется устроить Карло маленькую аудиенцию.
  — Знаете, я начинаю вас ненавидеть! — сказал Эдвард, когда они скрылись от посторонних глаз.
  — Значит, мои труды не прошли напрасно, — ответил Карло. — Ненависть — очень сильное чувство.
  — Я не знаю, что вам еще такого сказать, чтобы вы перестали преследовать меня! У вас совсем нет гордости! Вы снова бегаете за мной после всех тех гадостей, что я наговорил вам в прошлый раз.
  — Только глупец озабочен подобными вещами, — философски ответил Карло.
  — Ваша нелепая страсть ко мне отвратительна! — раздраженно сказал Эдвард. — Я уже уведомлял вас ранее, что не питаю пристрастия к мужскому полу.
  — Я тоже не питаю к нему пристрастия, — ответил Карло, поправляя манжет на рубашке. Мои чувства к вам сугубо платонического характера.
  "Ах ты ж лживая крыса!" — подумал Эдвард. — "Я выведу тебя на чистую воду!"
  — На что вы согласны за ночь со мной? — неожиданно спросил Эдвард.
  Глаза Карло вспыхнули.
  — На все, — ответил он, не сводя с него глаз.
  — Только что вы говорили, что не питаете пристрастия к мужскому полу! — гневно ударил кулаком по столу Эдвард.
  — Да, не питаю, и не отказываюсь от своих слов. Это...  другое... вы для меня больше, чем мужчина... вы... не поймете...
  — Значит, вы утверждаете, мерзкий развратник, что за ночь со мною согласны на что угодно?
  Эдвард начал презрительно хохотать.
  — Да, утверждаю, — холодно ответил Карло.
  — Ух ты! Неужели ночь со мною так дорого стоит? — продолжал Эдвард. — Интересно, стоит ли ночь со мною вашей никчемной жизни? Как вы считаете? Согласны после проведенной со мной ночи пустить пулю себе в лоб?
  Эдвард издевательски хохотал.
  — Да, согласен, — спокойно ответил Карло, будто бы речь шла о ничего не значащих вещах.
  Эдвард прекратил хохотать и уставился на него.
  — Дело в том, что я вам не верю!
  — Дело ваше, — отвечал Карло. — Мне в этой жизни больше нечего терять, она подходит к концу. Если вы перед моей смертью подарите мне счастье раствориться с вами — это будет наивысшей наградой.
  — Раствориться с вами! — воскликнул Эдвард. — Вы бы слышали себя со стороны! И все равно вы нагло лжете! Вы не пустите пулю себе в лоб, я больше чем уверен. У вас не хватит силы духа, но хватит здравости мозга.
  — Могу написать обязательство в письменном виде и заверить бумагу, — ответил Карло.
  — Перепишите на меня все свое имущество до последней копейки, — требовательно сказал Эдвард. — В случае, если вы откажетесь пустить пулю себе в лоб, все ваше состояние будет принадлежать мне, а вы пойдете по миру.
  Ни один мускул не дрогнул на лице Карло.
  — Я согласен, — еще более спокойно сказал он. — Скоро бумаги будут у вас. Я готов купить двенадцать часов своего счастья, даже, если они будут последними в моей жизни.
  Карло откланялся.
  Эдвард пожалел, что заключил пари. Этот сумасшедший готов на все.
  Оставалось надеяться, что здравый смысл все же возобладает над глупостью и Карло навсегда пропадет из его жизни.





                3

  Через некоторое время Карло разыскал Эдварда в гостинице и принес ему бумаги, заверенные нотариусом, где все было разложено по полочкам и говорилось, что в том случае, если Карло будет жив, все состояние до последней копейки перейдет... имя и фамилия указаны не были по той простой причине, что Карло их не знал.
  — Можете вписать туда свои инициалы, инициалы вашей любовницы, или кого сочтете нужным, — ответил Карло.
  Прочитав бумаги, Эдвард позеленел:
  — Вы блефуете! Бумаги поддельные!
  — Вы можете проверить их у нотариуса, — как можно спокойнее ответил Карло.
  Эдвард  проверил бумаги в нескольких конторах. Подлинность бумаг не вызвала сомнений.
   — Ну? — злорадно усмехнулся Карло. — Я смотрю, что это ВЫ не уверены в своих словах и сомневаетесь в том, что говорите и предлагаете!
   На сей раз он сам издевательски захохотал.
  Сжав кулаки от злости, Эдвард проговорил:
  — Все в силе. Завтра жду вас у себя.
  Ему хотелось убить этого человека. Чтобы не наброситься на него, Эдвард снова сжал кулаки и прикусил губу.
  Время промчалось быстро...


  Эдвард удивил Карло, приняв его в назначенное время в отличном расположении духа и с бокалом вина.
  — Никогда не думал о том, чтобы моим любовником стал мужчина! — с улыбкой сказал Эдвард. — Говорят, что в жизни все стоит попробовать. Раз ночь со мной так дорого покупается, значит я все-таки того стою. Присаживайтесь, отлично, выглядите, кстати. Выпейте со мною вина, вся ночь впереди.
  — Меня удивляет ваша резкая перемена, — проговорил Карло.
  — Какой смысл злиться на то, чего нельзя изменить? — засмеялся Эдвард. — В конце концов, это ВАМ нужно переживать, ведь это ВАША последняя ночь.
  — Я подумаю об этом под утро, — ответил Карло. — Зато, я до конца осознал, что в этом мире можно купить абсолютно все.
     — Главное — знать цену, — ответил Эдвард, будто бы не заметив его сарказма. — Садитесь же, отведайте вина, для вас это пир во время чумы!
  Он налил полный бокал вина и оно вылилось из краев, красное, как кровь.
  — Давайте на брудершафт? — подмигнул Эдвард. — Допьем вино — поцелуй. Страстный поцелуй! Интересно все же узнать, как целуется человек, готовый пожертвовать своею жизнью за одну ночь со мной. А, тем более, если этот человек мужчина. Никогда не целовался с мужчиной, это так волнительно! Интересно, как целуются мужчины?
  — Думаю, точно так же, как и женщины, хотя сам не пробовал. Вы будете первым и последним, — отшутился Карло.
  Они выпили на брудершафт, губы Эдварда, влажные от вина, сами потянулись к губам Карло. Это было что-то невообразимое, неожиданное и непонятное.
  Карло видел что-то очень странное в поведении Эдварда, какое-то нервное возбуждение.
  Оторвавшись от поцелуя, Эдвард подвинулся к Карло поближе, стал гладить ладонью его лицо.
  — Слушайте, мне понравилось, — сказал он. — И вы целуетесь не хуже женщины, я просто не знал, видимо, толк в мужчинах, — он засмеялся. Потом снова стал серьезным и снова принялся гладить лицо Карло ладонью, будто пробуя его на ощупь.
  — Все молчите, — слегка пьяным голосом сказал Эдвард. — Как я хочу познать вашу любовь, всю вашу страсть, быть вашим сегодня... Вы же все еще любите меня? И все молчите!
  Карло также дотронулся до лица Эдварда ладонью:
  — Люблю. Очень люблю. Просто ваша внезапная перемена сбивает меня с толку...
  — Ну, я же не знал! — Эдвард развел руки в стороны. — Не знал, что вы так крепко любите меня, что жизнью готовы пожертвовать. Эдвард снова поцеловал его в губы и обхватил за шею.
  — Хочу вас разглядеть, хочу вас познать! — говорил он. — Для меня это новое увлекательное приключение!
  — Ох! Я не верю своим ушам! — сказал Карло.
  —  Я просто хочу немного вашей любви и ласки, — Эдвард схватил Карло за руку и свалил на постель. — Давайте здесь полежим и вина выпьем... Мы должны привыкнуть друг к другу. В каких местах нужно целовать мужчину? Я не знаю, у меня совершенно нет никакого опыта! — увидев обнажившуюся грудь Карло, Эдвард припал к ней губами. Потом резко остановился.
  — Я не чувствую вашей любви! Не вижу вашей страсти! Вы купили эту ночь и лежите пластом, подобно девственнице, это уныло!
  Он присел на кровати и потянулся к вину. Карло схватил его и уложил рядом с собой. Эдвард лег головой на его плечо и обхватил за плечи руками. Он почувствовал себя маленьким и беззащитным, как в детстве. По щеке скатилась скупая слеза.
  — Я не вижу твоей любви и страсти... — дрогнувшим голосом проговорил Эдвард.
  — Ты хочешь меня, как мужчину? — тихо спросил Карло.
  — Да, я хочу тебя, как мужчину! — закричал Эдвард. — Это все, что мне сейчас нужно.
  Их губы слились в поцелуе, они начали раздевать друг друга.
  — Какой ты красивый... — говорил Карло.
  — Да, да, я — самый лучший, — отвечал Эдвард. Он был занят тем, что помогал Карло снимать с себя одежду. Вскоре они оба остались нагишом.
  — Я не вижу твоей любви! — сказал Эдвард. — Целуй меня, говори, что я самый лучший!
 Карло дал выход страсти. Эдвард даже испугался его порывов. Потом, благодаря вину и своему внутреннему состоянию, он отдался бездумной страсти, волной накатившей на него.
 Сегодня Эдвард готов был быть для Карло и женщиной и мужчиной одновременно. Познать его страсть. Они разыгрались в постели, страсть не ослабевала. Они менялись ролями, продолжая целовать друг друга.
 Эдвард посмотрел на часы.
 — Стоп! — сказал он. — До рассвета остался ровно час! — Эдвард начал хохотать. Его губы, зацелованные чуть ли не до дыр, горели.
  — Ты смеешься тому, что я через час должен умереть? — спросил Карло.
  — Неа, — заговорщицки ответил Эдвард и снова захохотал. — Мне понравилось, — более серьезным тоном сказал Эдвард. — Зря я исключал мужчин из своего меню, они — отличный деликатес!
   Эдвард прилег на грудь Карло и обнял его.
  — Через час мы навсегда расстанемся, — сказал он, — а я так ничего и не знаю о тебе! Расскажи...
  — Мне нечего рассказывать, — ответил Карло. — Моя жизнь не удалась. Пусть хоть окончится красиво!
  — Хорошо сказано! — ответил Эдвард. — Не жалко было отдавать все свое состояние малознакомому человеку? У тебя, наверное, дети есть...
  — О... — простонал Карло. — Сын не оправдал моих ожиданий, вместо того, чтобы учиться пению, он стал пьяницей и повесой! Позор мне!
  Эдвард расхохотался от души.
  — Неужели у тебя больше никого нет на смену твоему пьянице? — снова спросил Эдвард.
  —  А, был один... растяпа и неудачник, абсолютная бездарность! Я оставил его давным-давно, чтобы не разочаровывать собственный слух!
  — И тебе не интересно как он, где он? — спросил Эдвард.
  — Совершенно неинтересно. Я вообще о нем позабыл и вспоминать не хочу.
  Эдвард подошел к окну и посмотрел на едва только начавший заниматься рассвет. Он запел нежную и очень грустную арию, голос лился из глубины самой души.
  — О, ты... Бог... — прослезился Карло. — Пой, только не умолкай...
  Эдвард стоял обнаженный, смотря на рождение рассвета, пел, по его лицу тоже текли слезы.
  Он замолчал. Взял бумагу и перо. Подал Карло.
  — Вписывай мое имя, — сказал он.
  Карло взял перо.
  — Пиши: Эдвард Грин...
  Перо выпало из рук Карло:
  — Что?! Не смей так шутить со мной!
  — Пиши, или ты оглох! — закричал Эдвард. — Мое имя — Эдвард Грин, я — твой сын, твой первенец, "растяпа и неудачник, абсолютная бездарность".
  — Не может быть! — воскликнул побелевший Карло.
  — Может, папа Карл! Как ты спросил у меня один раз, так и я у тебя теперь спрошу: знаешь, как ужасно чувствовать себя ненужным??
  Когда я увидел твою фамилию на бумаге, я едва не упал в обморок. Но я не мог ошибиться! Я понял, почему мне всегда казалось, что я уже где-то видел твое лицо. Это лицо было из моего забытого прошлого! Хотя оно и сильно изменилось с тех пор. Ты отрекся от нас, ты бросил мать умирать без копейки денег, ты обрек меня на нищету, и я всей душой благодарен тому человеку, благодаря которому я стал Лабертино. Это был человек с большой буквы. Ты же — мерзкий ублюдок! Так радуйся же  — ты одержим собственным сыном и только что с ним переспал! — Эдвард хохотал. — Не все в этом мире продается! — он разорвал бумаги на мелкие клочки и выкинул в окно. — Ты не протянул руку помощи, когда она была нужна, а теперь я и сам состоятелен. Ну, тебе есть, что мне сказать, ОТЕЦ? Стреляйся, тварь! — Эдвард протянул ему пистолет.
  Карло дрожащей рукой взял пистолет.
  — Ты вправе меня ненавидеть, — побелевшими губами ответил он.
  — Еще бы! Боишься с жизнью расстаться? Какими противоречивыми качествами обладает твоя мерзкая натура! Ты готов все до копейки отдать первому встречному, но тебе совершенно плевать на собственного сына. Какая жестокость и какая нежность! Да, тебе на меня плевать, не смею навязываться, прощай!
  — Прости, Эдвард, я люблю тебя.
  — Где была твоя любовь десять лет назад?! Ах, да, теперь я оправдал твои ожидания, я пою!
  Карл трясущейся рукой приставил пистолет к виску и нажал на курок. Оставалось  разве что застрелиться. Но выстрела не прозвучало. Эдвард захохотал:
  — Я не настолько кровожаден! Выметайся из моего дома, мерзавец! Знать тебя не хочу! Чтобы и духу твоего здесь не было!
  Карл начал одеваться.




 

                4

  Эдвард находился в состоянии длительного шока. Он заперся в комнате и пил вино сутками, пытаясь переварить, что же произошло.
  Он сознательно переспал со своим отцом, которого ненавидит и презирает, потому что сам хотел этого! Он хотел отомстить Карлу во что бы то ни стало, а для этого все средства были хороши, даже ТАКИЕ радикальные.
  ОН согласился на секс с мужчиной ради того, чтобы отомстить этой мерзкой твари, которой ему так не хватало в детстве!
  Эдвард смеялся над собой. Он подошел к громадному зеркалу и чокнулся со своим отражением.
  — За счастливую семью! — сказал Эдвард, опустошив бокал залпом. Он смотрел на себя в зеркало и ему нравилось то, что он там видел.
  Карл потерпел полное фиаско. Фальшивый итальянец! Как он будет жить с таким позором в душе?! Лучше было бы ему по-настоящему застрелиться. Быть может, он так и сделает.
  Неожиданно Эдвард испугался, что Карл действительно застрелится. Это было бы слишком просто. Эдварду хотелось, чтобы Карл жил мыслью о том, кем является Лабертино на самом деле, мучился своим унижением и злой иронией судьбы.
  Вот же перипетии в жизни действительно могут преподнести парадоксальный сюрприз! Тот, кто и знать Эдварда не хотел, не хотел и слышать о нем, на самом деле жил им, даже сам того не зная!
  Не спроста этот сумасшедший с самого начала отталкивал его. А может отталкивал именно из-за того, что на самом деле Эдварда к нему тянуло, только он сам боялся себе в этом признаться?! Только не это!
  Карл на старости лет влюбился в мальчишку, да еще и в собственного сына! Инцест! Все это грех, и общество осудит, предав их анафеме!
  Эдвард стал хохотать.
  Они, конечно, осудят. Потому что не видят, или не хотят видеть собственных омерзительных пороков. Церковь осудит тоже. Эдвард для нее заблудившийся, сбившийся с пути истинного слепец.
  "Коль я слепой, так кто же здесь зрячий?!" — подумал Эдвард.
  Может быть, жеманное общество сплетников и лицемеров? Или, быть может, ревностные христианские семьи, надоевшие своей фальшивой набожностью напоказ? В душах которых гуляют далеко не праведные мысли. И где в тайне друг от друга супруги предаются измене!
  Или, быть может, сама церковь, занятая скорее собственным обогащением, чем спасением душ, а многие ее служители сами погрязли в пьянстве и разврате, забыв, что дали обет Богу, которому поют псалмы. Кто в этом мире Зрячий?! Где он, этот "истинный путь"? Неужели он состоит в том, чтобы всю жизнь каяться, а потом совершать точно такие же ошибки! Неужели он состоит в том, чтобы всю свою жизнь бубнить заученные наизусть псалмы...
  Эдвард хохотал, как безумный. Он представил моральное состояние Карла и захохотал еще громче. ОН был отмщен! Мерзкий отец повержен в пух и прах, судьба, играя, помогла ему очень забавно отомстить.
  Когда Эдвард узнал, что этот Карло и есть на самом деле Карл Грин — его деспотичный отец, ему почему-то самому уже захотелось свершить самое большое в его жизни безумство. Переспать с собственным отцом. Этого никогда не добился бы Карло, но этого добился Карл Грин.
  Было что-то в этом мерзкое, извращенное, притягательное. В детстве Эдварду так не хватало отца... Этой ночью он насладился им сполна. Ему хотелось трогать его, целовать и более... Это восполняло пустоту его многолетнего отсутствия. Эдвард не мог им насытиться. Он готов был есть Карла по кусочкам, чтобы почувствовать единение с ним.
  Эдвард стал подсчитывать время. Карлу сейчас где-то около пятидесяти пяти... Как не вяжутся с его обликом эти года!
  Всю свою жизнь он мечтал о сыне — величайшем певце, с необыкновенным голосом, которым бы все восхищались. Он увидел его в Лабертино, даже не подозревая, что он — его родной сын, эта "абсолютная бездарность". Лабертино стал предметом его обожания. Карл вспомнил, что у него не было сына-певца, о котором он всегда мечтал, потом эти странные чувства стали нечто большим, а точнее ВСЕМ. Так обожают любимую женщину, своего кумира, того, кем не можешь не восхищаться. Все это сплелось в единый клубок, и Карло попал в сети к  собственному сыну.
  Почему-то Эдвард не сожалел о том, что переспал со своим отцом. Тем  сильнее ему удалось унизить этого человека, раздавить его, наступив на его ахиллесову пяту.
  Эдвард погрузился в полусон-полубред. Ему казалось, что на нем лежат руки Карла. Эдвард бормотал что-то в пьяном бреду. Что-то мерзкое, злобное, ироничное.







                5


  Так жить дальше было нельзя. Эдвард перестал пить. Вино опротивело. Он решил немедленно куда-то уехать. Смена обстановки — вот лучшее лекарство.
  Эдвард решил путешествовать наугад, и был бы не против завести с кем-нибудь новый роман, чтобы отвлечься. После встречи с Карло, Эдвард забыл даже про Эльзу. Теперь он вспоминал о ней все меньше. Голова наполнилась другими мыслями.
  Все бред... Полный бред...
  Как хорошо было просто идти и ни о чем не думать!
  После того, как удалось отомстить Карлу, на душе значительно полегчало.
  Эдвард шел пешком, но иногда его подвозил встречный извозчик. "Буду идти, пока не выбьюсь из сил", — решил он, думая, что изнурительная дорога охладит его пыл к Карлу. А дорога пешком действительно казалась изнурительной. Удалось умыть лицо возле какого-то пруда. Это принесло невероятное облегчение. Пруд был окружен зеленым лугом. На его тонкой водной глади отражались купала стоящей рядом церквушки и огромные пушистые облака, плывущие по небу. Тонкое хрупкое зеркало, в котором отражалась прекрасная картина.
  Эдвард обернулся, услышав людские голоса. Ехала кибитка, позади шли люди, одетые в цирковые костюмы. Очевидно, это была цирковая труппа. Жонглеры на ходу вращали кольца и шары.
  Эдвард заметил того старика, с которым общался у костра ночью. Почему-то ему очень захотелось уйти с этой труппой, замешаться среди них, на какое-то время разделить с ними жизнь. Эдвард погнался за уходящей труппой и нагнал старика.
  — Вы, конечно же, не помните меня, — затараторил он.
  — Отчего же, я прекрасно помню тебя, — непринужденно ответил старик.
  — Вы тогда предлагали мне остаться ненадолго с вами... в общем, это предложение еще в силе?
  — Можешь остаться. У тебя очень сильный голос, — ответил старик.
  — Только не заставляйте меня петь бога ради! — вскричал Эдвард.
  — Да, я помню о твоих внутренних противоречиях. Тебе дан такой чудесный голос, но ты хочешь сокрыть его ото всех. Это твое право.
  — У меня есть деньги, — сказал Эдвард.
  — Мы сами можем заработать себе на существование, — ответил старик. — Мы даем в день по нескольку представлений. Если ты действительно запутался в себе самом и в этой жизни... можешь побыть с нами, если это пойдет тебе на пользу.
  Эдвард подумал о том, как если бы рассказал старику о том, что переспал с собственным негодяем-отцом. Его разобрал смех. Но смеяться ни с того ни с сего при всех было неудобно. Циркачи подумают, что он ненормальный.
  Пройдя ещё несколько миль, они достигли нового города.
  Возле леса, на поляне, циркачи сделали привал. Всем был необходим отдых, а потом предстояла репетиция нового представления.
  Труппа разбила шатер.
  Эдвард сел в стороне и наблюдал за ними. Фокусники продолжали жонглировать. Пьеро делал колесо. Хрупкая, тоненькая, как тростинка, девочка-гимнастка отрабатывала свои трюки. Мимы снимали грим.
  Скоро загорелся костер. Старик принес снятую только что с огня, дымящуюся похлебку.
  — Меня зовут Эрнест, — сказал старик.
  — Эдвард, — в свою очередь ответил он. Девочка-гимнастка заметила его, и с любопытством изучала своими большими светлыми глазами. Увидев, что Эдвард тоже на нее смотрит, она отвела взгляд.
  Эдвард ел похлебку.
  — Скажите, — сказал он старику, — кто из людей зрячий, раз все слепые? Может быть, вы знаете больше меня, вы дольше прожили на этом свете и, получив какой-то опыт, возможно, знаете ответ?
  — Тот, кто взгляды твои на мир не разделяет, тот для тебя слепой, а кто согласен с ними — зрячий, — ответил старик. — По мне, так тот слепой, кто жизнь свою, век свой короткий, на злобу и ненависть тратит, другим существование отравляет, вместо того, чтобы свои ошибки исправлять.
  "Какой мудрый старик", — подумал Эдвард. Почему-то эта похлебка с запахом дыма от костра, стала еще вкуснее. Эдвард смотрел на вечереющее небо, на красноватый закат и громадные кроны деревьев. Вспомнилась хижина Эльзы. Сердце защемило. Но это ощущение быстро прошло.
   — Я сейчас у вас спрошу, только вы не ругайтесь...
  Старик усмехнулся.
  — Ну, спрашивай...
  — Есть ли Бог... Как вы думаете? А, если он есть, то как молиться ему? По- латыни псалмы читать, или на английском?
  Старик посмотрел на него. Эдварду казалось, что он его читает его душу.
  — А ты сам как думаешь?
  — Не сочтите меня еретиком, но... мне кажется, если Бог есть, то он не такой, как пишут о нем в Библии.
  — А он есть? — спросил старик.
  — Не знаю, — ответил Эдвард.
  — А почему ты думаешь, что Я могу это знать? От человека эти истины сокрыты. Каждый чувствует, что есть какая-то сила свыше, а вот какая — не знает...
  — Возможно, после смерти завеса тайны приоткроется.
  — Возможно, — ответил старик.
  Артисты-танцовщики начали пляску с огнем. Фокусники репетировали свое представление. Девочка-гимнастка занималась упражнениями. Она была такая тоненькая, что казалось вот-вот сломается.
  — Как ее зовут? — спросил Эдвард.
  — Аврора. Она совсем юная. Ей пятнадцать. Родителей у нее нет. Наша труппа — ее семья.
  — Аврора... Богиня утренней зари... — проговорил Эдвард, смотря на белоснежные волосы девочки, собранные на затылке. — Спасибо вам... Когда я с вами говорю, на душе становится хорошо и спокойно...
  — Это от того, — ответил старик, — что я не желаю тебе зла, и мне от тебя ничего не надо.
  — Да, наверное... — прошептал Эдвард, у которого уже слипались глаза. Как хорошо, как приятно было засыпать возле этого костра, под шум бубнов и танец жонглеров огнем! На мгновение Эдвард почувствовал себя безмятежно-счастливым и уснул.






                6


  Еще не разлепив глаз, Эдвард услышал, как тоненький голосок сказал:
  — Деда, познакомь!
  А старик отвечал ей, что она еще слишком молода. Но голосок настаивал на своем, требовательно повторяя одну и ту же просьбу.
  До Эдварда дошло, что идет речь о нем. Девочка убежала.
  — Что случилось? — спросил Эдвард, приподнявшись на локтях.
  — Да внучка моя названная, Аврора, в тебя, видно, влюбилась, — сказал старик. — Ты не обидишь, я знаю.
  — Милое дитя... — проговорил Эдвард, смотря на резвящуюся девочку, делающую кувырки через голову.
  Сам факт, что он хоть кому-то мог понравиться, как Эдвард, а не как певец Лабертино, пусть даже ребенку, делал его счастливым.
  Чтобы чем-то занять себя, Эдвард попробовал жонглировать обручами, которые тут же падали, стукаясь один о другой. Он снова собирал их, а потом они снова падали. К вечеру Эдвард, раз через раз, мог жонглировать двумя обручами, которые, в конце концов, все равно падали.
  Интересно, что делает сейчас Карл? Сильно ли он терзается душевно? Уехал ли он? Может быть, умер?
 

  Эдварду нравилось время, когда наступала темнота. Когда горели костры, начинали играть бубны, заводили свою пляску танцовщики. Во всем этом ощущался праздник. Бурный, веселый, захватывающий. Предчувствие того, что должно случиться что-то радостное, волнующее. Хотелось двигаться с ритмами бубнов. Гимнасты делали сальто. Эдвард заметил, как Аврора села невдалеке от него, но делала вид, что смотрит на репетицию гимнастов.
  Подул сильный ветер. Дым от кострища застилал глаза, которые начинали слезиться.
  Эдвард подсел к девочке.
  — Как тебя зовут? — спросил он, делая вид, что не знает имени.
  От неожиданности девочка вздрогнула, и слегка смущенно посмотрела на него.
  — Аврора. А тебя?
  — Эдвард.
  — Ты артист? Ты похож на певца...
  — Нет, нет, нет! Только не певец! Я вообще не умею петь, — запротестовал Эдвард.
  — Не ври, — сказала Аврора. — Я слышала, как ты поешь. Это было в другом городе. Сказали, что ты ученик Лабертино, это правда?
  — А кто такой Лабертино? — спросил Эдвард. — Ты знаешь, кто это?
  — Певец из Италии. У него самый лучший голос, как у тебя.
  — Откуда ты знаешь о нем?
  — О нем все говорят.
  — Лабертино умер, — ответил Эдвард. — Забудь о нем... Ты даже запомнила меня в лицо... Тогда, когда я пел?
  — Да, я вспомнила твое лицо и узнала тебя, — ответила Аврора, несколько смутившись. — Ты разговаривал с дедом возле костра... Ты будешь петь в нашей труппе?
  Святая наивность!
  — Нет, петь я не буду точно!
  — Тогда будь мимом, пьеро, или шутом.
   — Ты представляешь меня в роли шута? — спросил Эдвард.
  — Да, — ответила девочка и хихикнула. — Я бы смеялась, если бы ты стал шутом.
  — Я бы лучше стал жонглером или фокусником. Мне нравятся жонглеры и фокусники.
  — А не хочешь быть гимнастом?
   — Я не умею, — ответил Эдвард. — Так, как ты...
  — Ты можешь научиться.
  — У меня не получится.
  — Откуда ты знаешь? Завтра я буду выступать. Ты будешь смотреть? — спросила девочка.
  — Да, я с удовольствием на тебя погляжу, — ответил Эдвард. — А теперь я пойду спать. И ты тоже иди.
  — Хорошо. А ты будешь думать обо мне?.. Хоть немного?
  — Может быть, — ответил Эдвард.
  Он еще долго сидел у костра, даже, когда все угомонились. Одиночество, непонятная пустота и грусть подкрались исподтишка. Он не придумал еще, чем заполнить эту пустоту.



 

                7

  С рассветом, труппа двинулась в город. Они сегодня будут давать представление.
  Аврора шла впереди, но далеко от Эдварда. Обернувшись, она помахала ему рукой. Молодой человек помахал в ответ.
  Эдвард наблюдал за дрессировщиками собак. Животные прыгали через обруч. Он уже успел заразиться атмосферой цирка. Ему самому захотелось стать циркачом, но чтобы серьезно чему-нибудь научиться, потребуются, наверное, годы, а терпения на это просто не хватит.
  Городской шум заставил Эдварда отвлечься. Конферансье объявил о начале представления и собралась приличная толпа зевак. Темноволосый мальчик заиграл на скрипке грустную, протяжную мелодию. Эдвард увидел Аврору. На ней было нежно-розовое воздушное платье, обтягивающее тонкую талию девочки. Она порхала, легкая, как снежинка. Нежная, изящная. Эдварда заворожило ее выступление. Какое хрупкое тело, какая гибкость! Как может тело человека творить такое, настолько изгибаться!
  Иногда Эдварду казалось, что она вот-вот переломится пополам. Как гармонировал ее танец с музыкой! Танец, исполненный этим миниатюрным телом, в этой воздушной бледно-розовой юбке, порхающим, как бабочка с цветка на цветок.
  Эдвард залюбовался номером, который исполняла девочка. Скрипка смолкла и Аврора исчезла. Ей на смену вышли фокусники с волшебной шляпой, из которой они доставали всякую всячину, неизвестно откуда взявшуюся.
  Поочередно выходили то гимнасты, то клоуны, то дрессировщики. Эдвард устал стоять на одном месте и решил пройтись.
  Аврора подбежала к нему, раскрасневшаяся.
  — Тебе понравился мой номер? — задыхаясь, спросила она.
  — Мне очень понравилось, честно, — ответил Эдвард. — Твой номер был лучшим.
  Удовлетворенно улыбнувшись, девочка убежала.
  Небо затянулось свинцовыми тучами. Наконец-то жара утихла. Казалось, что небо висит совсем низко над головой, и его можно достать рукой. Но дождь не пошел.
  Одиночество начало свой немой диалог. Эдварду захотелось в этот  момент быть хоть кому-то нужным. Он снова вспомнил про Аврору и побрел к тому месту, где разбили шатер циркачи.
  Гимнастки нигде не было. Скрипач сказал, что она отдыхает после выступления. Эдвард решил прилечь где-нибудь на траве. Он вспомнил Джузеппе, Эльзу, Карла. Людей, которые значили для него много, людей, которых, скорее всего, он больше никогда не увидит, Джузеппе так уж точно.
  Эдвард лежал с открытыми глазами. Он устал от безделья. Устал никому не быть нужным. Хотя... Он нужен Авроре. Маленькому гибкому существу, такому по-детски наивному, воздушному.
  Она была настолько хрупкой, что страшно было к ней прикоснуться из боязни сломать. Как помещалась душа в таком хрупком теле, для которого и невесомость покажется тяжестью?
  Эдвард смотрел на маленький лоскуток неба, выглядывающего из-за туч. Он вспомнил танец Авроры. Почему-то от этого стало тепло и приятно на душе.
  — У меня такое чувство, что ты думаешь обо мне, — раздался звонкий голосок Авроры.
     Эдвард вздрогнул.
  — Ты угадала...
  Она рассмеялась звонко, как колокольчик.
  — Я просто помечтала, а ты соврал!
  — Я не соврал, я действительно думал о тебе. О твоем танце.
  — Разве что о танце. Но он стоит того, чтобы о нем думать. Жаль, что ты никогда не полюбишь меня...
  — Почему ты так думаешь? — спросил Эдвард, продолжая смотреть в небо, светлый лоскуток которого спрятала туча.
  — У меня нет таких изысканных манер, как у женщин твоего круга.
  — Почему ты решила, что я принадлежу к другому кругу, отличающегося от твоего?
  — Почему, почему... — пробормотала Аврора и сделала колесо. — Да это написано у тебя на лице. Я — всего лишь безродная бродяжка.
  — Да я и сам не принц, — ответил Эдвард.
  — Ты не сможешь долго жить в этой среде. Тебе захочется чего-то другого...
  — Мне кажется, что я слышу речи взрослой женщины, а не взбалмошной девчонки. И ещё мне кажется, что я начинаю в тебя влюбляться...
  — С тебя поцелуй! — засмеялась Аврора и снова сделала на траве колесо.
  — Ты это серьезно? — спросил Эдвард.
  — Вполне.
  Эдвард подошел к девочке. Как она была хрупка! И на голову ниже его.
  Он осторожно поцеловал ее в губы. Как и предполагал Эдвард, целоваться Аврора не умела, и он не стал настаивать на страстном лобзании. Возможно, он был ее первой любовью.
  — Ты — мой запретный плод, — сказала Аврора.
  — Тебя отругает дедушка.
  — Не нужно указывать мне на возраст, это меня обижает. А следующий поцелуй я тебе позволю, когда научишься жонглировать хотя бы тремя кольцами, — сказала Аврора.
  — Сразу вот так?
  — Так.
  — Теперь мне ещё больше хочется научиться этому искусству.
  Аврора убежала и спряталась в шатре. Удивительное существо, и, должно быть, очень нежное...
  Эдварду хотелось научить ее всему, начав с поцелуя. Конечно же он этого себе не позволит. Хотя о поцелуе можно было и подумать. Он не хотел осквернять эту невинную красоту. Эта девочка — цветок, на который можно смотреть, но нельзя трогать руками.
  Вечером Эрнест подошел к Эдварду и сказал, что Аврора плачет из-за него и попросил ее утешить. Эдварду стало стыдно, хотя он не чувствовал себя ни в чем виноватым.
  Аврора лежала в шатре одна, распластавшись на животе. Плечи ее вздрагивали. Эдвард тихо присел рядом.
  — Из-за чего ты плачешь?
  Она медленно поднялась.
  — Из-за того, что люблю тебя. Люблю еще больше, потому что ты меня поцеловал!
  — Из-за одного поцелуя?
  — Да, — ответила она.
  — Я бы с удовольствием его повторил... Хотя не научился еще жонглировать тремя кольцами.
  Аврора вытерла слезы хрупкой ручонкой.
  — Можешь поцеловать меня, даже, если не научился жонглировать тремя кольцами. Мне стыдно, что я не умею...
  — Это просто... Всего лишь приоткрой рот и я научу тебя, — ответил Эдвард. Аврора приоткрыла свой алый ротик, обнажив ровные белые зубы. Как захотелось коснуться этого алого рта!
  Осторожно наклонившись, Эдвард дотронулся до ее губ своими губами, и медленно просунул к ней в рот язык. Через какое-то время девочка начала отвечать на поцелуй. От этого поцелуя захватывало дух, будто от прекрасного волшебства.
  — Я тебя люблю! — вскричала Аврора.
  — Я и сам тебя люблю, — ответил Эдвард, и поцеловал ее хрупкую белоснежную руку.
  — Ты уйдешь, я знаю, уйдешь! — из глаз Авроры снова брызнули слезы.
  — Да, я уйду, — сказал Эдвард, — поэтому подумай, стоит ли влюбляться в меня. Я не хочу причинить тебе боль.
  — Будто я могу себе приказать!
  — Тогда наслаждайся мгновением и не думай о том, что будет потом. Вся жизнь — всего лишь мгновение!
  Аврора стала тянуть его за руку:
  — Пообещай мне, пообещай! Что перед тем, как уйдешь, ты мне об этом скажешь! Я не стану лить слез при тебе! После ухода, прощания, я выплачусь...
  — Хорошо, — ответил Эдуард. Ему стало не по себе. Он вспомнил, как ушел от Эльзы. Внезапно, даже не предупредив, не сказав последнего "прощай"! И стыд коснулся его щек румянцем.
  Аврора успокоилась и прильнула к нему. Он очень осторожно обнял ее.
  — За что ты любишь меня? — спросил Эдвард.
  — За все... Я еще никогда не видела такого красивого человека... За твой голос...
  — О нет! Никогда не говори мне о голосе, если не хочешь меня разозлить!
  — Я не буду...
  Эдвард заметил в ее детских глазах испуг, сменившийся обожанием, и он крепче обнял девочку.
   — Я хочу... чтобы ты... сделал меня женщиной... своей женщиной...
  — Нет, этого я не сделаю.
  — Я кажусь тебе убогой?!
  — Нет. Я уйду. Ты влюбишься в другого человека, который будет рядом. Пусть это произойдет с ним...
  — Но я хочу, чтобы это был ты! Так, как с тобой, не будет! Поцелуй меня!
  Эдвард встал.
  — Ложись спать!
  — Ты меня не любишь! — вскричала Аврора.
  — Я люблю тебя. Но если тебе будет от этого легче, то можешь считать, что я тебя не люблю. Спокойной ночи!
  — Ты жестокий! Я тебя ненавижу!
  — А только что любила, — он вышел.





               
                8

  Эдвард решил уехать. Он не хотел, чтобы Аврора к нему привыкала. Он не хотел обижать старика, который был добр к нему. Как обидно и больно было уезжать, даже не насладившись новым чувством! Внезапному отъезду способствовал еще и тот факт, что в гостинице, в которой он встретился с Карлом, он забыл нотные листы, которые оставил ему Джузеппе! Святые листы! Он обязан за ними вернуться!
  Эдвард вошел в шатер Авроры.
  — С рассветом я уезжаю...
  Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и молчала.
  — Так скоро... — только и произнесла она.
  — Мне нужно...
  — Значит, этой ночью ты должен сделать меня женщиной...
  — Аврора, я не сделаю этого, — ответил Эдвард. В ее глазах заблестели слезы.
  — Боишься! Трус!
  — Я не имею никакого права делать это...
  — Я хочу, испытать это ощущение только с тобой, — ответила она. — Даже, если потом полюблю кого-нибудь другого. Это мое право!
  — Мы можем никогда не увидеться больше, — сказал Эдвард.
  — Жизнь — всего лишь мгновение, — ответила Аврора его же словами.
  — Я боюсь сделать тебе больно.
  — Я люблю тебя сильнее, чем боюсь боли. Когда я сломала ногу, я даже не кричала! Сделай это, мы можем никогда не увидеться!
  — Я боюсь... — ответил Эдвард. — Прикоснуться к тебе...
  Аврора обняла его тоненькими ручками. Ее белоснежные волосы были мягкими, как шелк. Губы манили вновь. В душе Эдварда вспыхнули чувства. Ему захотелось забыть бы обо всех своих правилах и предаться с этим существом безудержному сексу. Он будет эгоистом, он причинит ей боль. Но сдерживаться Эдвард более не мог. Он взял ее за подбородок.
  — Может это причинит тебе боль, но я тебя люблю, — сказал он.
  — Не уезжай, — умоляюще посмотрела она.
  Эдвард начал целовать эти губы, уже распробовавшие поцелуй. Целовать страстно, ненасытно. Он медленно опустил ее тоненькое тело на ковер.
  — Целуй, не останавливайся, сделай это со мной, умоляю... — шептала она.
  Эдвард поспешно расстегнул на девочке корсаж. Он увидел очень маленькую грудь и припал к ней губами. Затем снял висевший у него на шее кулон и надел его на тонкую белоснежную шею Авроры.
  — Память обо мне... — прошептал он. Аврора сняла с волос голубую ленту и повязала на руку Эдварда. Она с трудом сдерживала слезы.
  Эдвард смотрел на ее худенькое полуобнаженное тело. Он и сам уже был наполовину обнажен.
  Аврора обняла молодого человека за шею и притянула к себе. Эдвард снова начал целовать ее.
  — Не надо, — взмолился он, — останови меня... я причиню твоей душе боль...
  — Причини, — вскрикнула она...


  Аврора прикрылась платьем.
  — Не кори себя. Эта ночь для меня стоила всего. Она навсегда останется в моей памяти самым светлым воспоминанием, от которого, спустя годы, будут идти мурашки по коже.
  — Ты тоже одно из самых моих светлых воспоминаний, — ответил Эдвард.
  — Можно тебя попросить?
  — Все, что хочешь, — ответил он.
  — Спой мне...
  — Проси все, что хочешь, но кроме этого.
  — Ты сказал: "все, что хочешь", неужели я так много прошу у тебя? Я отдала тебе всю себя! Мои глаза неоднократно увлажнялись слезами из-за тебя... Неужели тебе меня не жаль! Кроме того, мы ведь больше не увидимся...
  — А вдруг?
  — Вдруг бывает лишь в сказках, — ответила Аврора.
  Эдвард запел. Тихо. Едва слышно. Авроры дал волю слезам. Она закрыла лицо руками. Эдвард нежно поцеловал ее в голову, окаймленную белыми пушистыми волосами.
  — Я люблю тебя, — прошептал он. — Попрощайся от моего имени с Эрнестом.
  Наспех одевшись, Эдвард покинул шатер. Забрезжил рассвет. Он знал, что Аврора сейчас смотрит ему в спину, но не обернулся. Его душа разрывалась от боли на сотни маленьких кусочков.







                9


  Когда Эдвард вернулся в гостиницу, он нашел в своей комнате странное письмо, адресованное ему. В письме говорилось, что нужно срочно приехать по указанному ниже адресу в монастырь, ибо его ждет важный разговор с одним из монахов. С кем?! Он никого не знает там, по крайней мере, не помнит. Возможно нашелся какой-нибудь родственник Джузеппе? Эдварда разобрал нешуточный интерес и, едва успев отдохнуть, молодой человек отправился в маленькое путешествие — в монастырь.
  Что могло понадобиться прислужнику Господа от него?
  Эдвард показал письмо, и тяжелый дверной засов открылся, впуская его внутрь. Эдвард услышал воронье, сорвавшееся с веток и приветствующее его громким карканьем.
  Как спокойно в обители Господа! Раздавалось тихое и очень красивое монашеское пение.
  Эдварда попросили подождать, пока не закончится вечерняя служба.
Он присел в тихой мрачной келье, прислушиваясь к хору. В голове Не было никаких мыслей. Он обрел здесь душевный покой.
  Сколько прошло времени? Час? Два? Три? Время здесь не имело особого значения.
  Внезапно Эдвард заметил смотрящего на него монаха.
  — Вы мне писали? — спросил Эдвард. — Кто вы?
  — Не узнаешь? — спросил монах.
  Полумрак мог скрыть внешность этого человека, но его голос... это эхо под потолком!
  — Карл??!! — Эдвард был поражен.
  — Как видишь, я принял постриг, — ответил мужчина. — Это принесло мне некоторое моральное облегчение. Я покаялся перед Господом за все, и облегчил душу. Покаялся за свою преступную связь с собственным сыном. Но одна вещь все же не дает мне покоя: я хочу, чтобы ты меня простил... искренне...
  — И зря стараешься, ибо этого не будет! Думаешь, легко забыть все эти годы?!
  Карл опустил голову.
  — Можешь мне не поверить, но я действительно изменился...
  — Ты больше меня не любишь? — ехидно спросил Эдвард. — Когда узнал, что переспал с собственным сыном? — он захохотал.
  Ему гулко вторило эхо.
  — Я очень тебя люблю. Как сына, как певца, как мужчину, как смысл своей жизни...
  — Смысл твоей жизни теперь состоит в служении Богу! — сказал Эдвард.
  — Да, — ответил Карл. — Если ты простишь мне, то и тебе самому легче станет жить!
  — Я хочу, чтобы ты мучился угрызениями совести.
  Эдвард подошел к Карлу и положил руки ему на плечи. Его лицо было слишком близко. Карл попытался отстранить его, шепча, что его искушает сам Сатана.
  Эдвард поцеловал его в губы. Потом сделал это еще раз. Карл не смог сдержаться. Простонав, он впустил его язык в свой рот.
  "Зачем я это делаю?!" — спрашивал сам себя Эдвард. — "Я отомстил ему и не могу унять себя. Боже, да я люблю его! Это единственный мужчина в моей жизни, которому я позволил себя любить. И я люблю эту запретную страсть к нему"...
  Неожиданно ему захотелось переспать с собственным отцом еще раз, прямо в стенах этого монастыря, в этой келье!
  — Я люблю тебя, папа. Я хочу тебя, — прошептал Эдвард.
  — Кощунство, — проговорил Карл. Эдвард уже стаскивал с него монашеское одеяние.
  — Люблю тебя, — повторил Эдвард.
  Карл сам начал целовать его с обожанием.
  — Прости меня, сын! Господи, прости меня! Ты самый лучший сын на свете... даже, если никогда не будешь петь...
  — Я думал, что никогда не услышу от тебя этих слов, — прошептал Эдвард. Его глаза наполнились слезами, но он сдержал порыв. Как было больно! Как было радостно!
  — Люблю тебя... — прошептал Эдвард, опускаясь с этим монахом на пол монастырской кельи, чтобы повторить свое безумство, инцест, грех. Как сладка была эта страсть...
  — Ты простишь меня? — спросил Карл.
  — Со временем... быть может... я смогу простить тебя... Если больше никогда меня не покинешь... своего первенца...
  — Я уже отдан Богу!
  — Теперь тебе придется выбирать между мной и Богом.
  Они ласкали друг друга. Эдвард чувствовал себя грешным до последней волосинки на макушке. Он лежит совершенно нагой в монашеской келье, ласкаясь с обнаженным монахом, который, к тому же, его родной отец!
  — Ты уедешь со мной? — спросил Эдвард. — Ты больше не бросишь своего возлюбленного первенца, эту "абсолютную бездарность"?
  — Как же я тебя люблю... — прошептал Карл. — Мне нужно все обдумать. Дай мне немного времени...
  — Войди в меня, — сказал Эдвард, — сейчас... Прямо здесь... Хочу соединиться с тобой... Ты мой отец...
  — Ты — мой Дьявол, воплощение сумасшествия, греха... — прошептал Карл, но просьбу не исполнил.
  — Я ждал тебя всю жизнь... своего отца... мне тебя так не хватало... — прошептал Эдвард, задыхаясь в его объятиях.
  — Прости мне...
  — Не оставляй хоть теперь...
  — Мой сын... самый лучший, самый красивый, самый нежный...
  — Как я мечтал услышать от тебя эти фразы! Всю жизнь мечтал!
  Эдвард расплакался, как маленький ребенок. Вот откуда взялась эта пустота, это одиночество, эта неполнота, это чувство, что он нигде не может найти себе места! Он нуждался в Нем. В его любви, в его ласке, в его объятиях.
  Самый любимый мужчина на свете. Тот, кто дал жизнь...
  Эдвард сам находился в нем. Карл принадлежал ему. ОН весь Его, до мельчайшей клеточки. Эдвард только одному мужчине позволит войти в себя — родному... долгожданному...
  — Люблю... — шептал он.
  — Я не врал тебе, — шептал Карл. — Я не хочу быть твоим врагом и никогда им не буду. Ты очень талантливый... прости мне... Я не заслуживаю такого сына, как ты. Я — полное ничтожество...
  Эдвард поднес его руку к своим губам.
  — Папа... Любимый... — шептал он.
  — Я такой грешный, нет мне покаяния, — шептал Карл.
  — Как ты мог бросить меня на произвол судьбы, своего первенца, которого должен на руках носить! — Эдвард начал бить в его грудь кулаком. По его щекам струились слезы.
  Карл поднял его на руки. Эдвард посмотрел на распятие, висящее на стене. Улыбнулся. Он был счастлив. Никакая женщина не могла ему дать то, что он ощущал с Карлом. От него бы он никогда не ушел, даже, если бы они всю жизнь прожили в горной хижине. Но если Карл не согласится уйти с ним?! Бежать из монастыря?! Тогда он навсегда забудет о существовании вновь обретенного отца и любовника. Нет... Пусть он не отпускает его никогда...
  "Господи, я так грешен... Но пусть это мгновение продлится вечно"...






                Часть 3

   
                1


  Карл посмотрел на обнаженное тело Эдварда и, словно Адам, устыдившийся наготы в момент грехопадения, начал поспешно одеваться. Эдвард последовал его примеру.
  — Я жду, — сказал он. — Твоего ответа. Ты уедешь со мной? Ты не бросишь меня во второй раз?
  Эдвард смотрел в его глаза. Он боялся ответа, хотя в глубине души знал, что Карл согласится.
  Эдвард продолжал выжидающе смотреть в его глаза. "Я ждал тебя всю жизнь. Ты — тот человек, с которым я готов ее прожить".
  Карл отстранился.
  — Эта пагубная, греховодная страсть к тебе тянет меня в ад. Мне не отмолить этот грех, мне не очиститься!..
  — К черту грех! — вскричал Эдвард. — Чтобы быть с тобой, я готов претерпеть все муки ада!
  — Прости мне, Эдвард, я не уеду с тобой... Я должен молиться... Бог простит... Когда-нибудь... Прости и ты.
  — ?! Не уедешь со мной??? ТЫ посмеешь бросить меня во второй раз?? Ты думаешь, что я — твоя кукла, которой ты можешь играть?!..
  — Прости...
  — Прости?! Это единственное оправдание всех ревностных христиан — каяться в грехах, а потом совершать их снова и снова, снова и снова! Прощение мое?! Ты никогда его не получишь! Хочешь, чтобы я простил тебе и твоя совесть была бы чиста?! Этого не будет! Я прокляну тебя, я не хочу тебя больше знать, не хочу о тебе слышать!
  — Эдвард! — умоляюще протянул руку Карл.
  — Будь ты проклят! — не оборачиваясь, Эдвард вышел из кельи и его охватил совершенный мрак...


 Эдвард шел по улице и кричал, как сумасшедший.
  — Подлый! Подлый! Подлый!
  Быть может, Карл тоже ему отомстил, узнав о его чувствах.
  Наконец-то прояснившаяся картина развалилась на кусочки. Еще не успевший создаться мир, на глазах разрушился. Теперь уже действительно все равно, что делать и куда идти.
  Грех?! Разве чувства — грех?! К черту грех! По всюду празднуют победу предрассудки. Две души нужны друг другу! Это такой же грех, как и переспать с женщиной.
  Эдвард подумал, что в нем бушует буря и он может что-нибудь с собою сделать. Ему хотелось разбить себе голову об стену, чтобы освободиться от этой бури.
  Эдвард зашел в какой-то дешевый кабак, напился вусмерть и предался оргии с тремя проститутками.
  Наутро было слишком плохо и проститутки принесли какое-то дешевое вино, чтобы было чем похмелиться. В дешевом кабаке — дешевое вино. Все логично.
  Так прошло три дня. Эдвард взглянул в окно и увидел кусок бледного неба. Ему захотелось освободиться из-под власти этого дешевого алкоголя — панацеи для крестьян. Он, полупьяный, стал одеваться, расталкивая проституток.
  Он просто шел. Внутри коробило от какого-то неприятного чувства. Будто случилось что-то очень плохое, смертельно отвратительное. Эдвард знал, что это было. Это отказ Карла, единственного человека, с которым он согласился бы прожить остаток жизни. Человека, которого ему так не хватало в детстве! Его отца и любовника в едином лице. ОН мог заменить ему все, всех... А теперь Эдвард за снова безвозвратно потерял его, едва успев обрести.







                2               


  Эдвард купил себе самый красивый, самый дорогой костюм. Он отправился в театр, чтобы чем-то себя занять и не сойти с ума от мыслей о Карле.
  Он должен что-нибудь придумать, чтобы не сойти с ума.
  Спектакль молодой человек смотрел без интереса, даже не понимая, о чем он. Эдвард просто наблюдал за тем, как на подмостках сцены бегают люди, одетые в костюмы, и что-то говорят. Бессмыслица! Его мысли заняты вовсе другим.
     Он смотрел на красивое лицо актрисы, брюнетки. На ее стройный стан, на ее грудь.
  Эдвард поинтересовался у сидящего рядом господина, кто эта актриса.
  — Это Элеонора Бекер, самая известная актриса в Англии, самая красивая, самая недоступная женщина. Ей за тридцать. Если вы ненароком влюбились в нее и решили добиваться ее любви — зря потеряете время, — ответил господин.
  Глаза Эдварда загорелись. Он заключил пари с самим собой, что добьется этой женщины любой ценой. Новый роман будет сейчас бальзамом на душу, он вытеснит мысли о Карле.
  Смотря на сцену и не обращая внимания, что на ней происходит, не понимая, отчего зрители смеются или вздыхают, Эдвард думал о своем. Он ждал окончания спектакля. Его посетила еще более интригующая мысль — пробраться в гримерную прямо сейчас!
  Сколько Эдварду пришлось просидеть, спрятавшись за зеркалом, он не знал и сам.
  Вот, Элеонора уселась перед этим зеркалом, чтобы высвободить волосы, туго заколотые шпильками. Она с наслаждением упивалась своим отражением, своими карими, блестящими глазами, своими чудесными ресницами и белизною лица! На ее столике в вазе стоял букет белых роз.
  Для Эдварда настало время выхода. С испугом, прекрасная Элеонора увидела вдруг вынырнувшего из-за зеркала молодого, очень красивого и элегантно одетого мужчину, который принялся читать стихи:

  На этой пьесе
  Все друг другу безразличны.
  Все чувства проданы,
  Они давно — игра.
  Сорвите маски с душ!
  Вы, кажется, двуличны...
  Окончен бал, в нем
  Безразличие задремлет до утра...


  — Кто вы такой?! — вскричала Элеонора. — Убирайтесь прочь, это моя гримерная!
     Но Эдвард еще громче принялся декламировать:

  Печальный маскарад,
  Где фальшью и обманом
  Нас потчуют как будто
  Опостылевшим вином.
  Душа, как птица встрепенулась —
  Пелена тумана... Спала.
  Как занавес в театре —
  Мне не забыться сном...

   — Немедленно убирайтесь! — закричала Элеонора.
  Но Эдвард продолжал:

  Дурацкий балаган,
  Где каждый лицемерит —
  Он не желает выглядеть
  В глазах других шутом.
  Мы все умрем,
  Но каждому достанется по вере.
  Спектакль окончен,
  Все свободны, выпит ром...

  Элеонора уставилась на него. Надо отдать Эдварду должное, он умел произвести впечатление.
  — Какой наглец! — театрально хлопнула ресницами Элеонора. — Что вам здесь нужно?! Совсем потеряли стыд, что прячетесь в женской гримерной?! Я могла быть обнажена!
  — Счел бы сладчайшим блаженством лицезреть вас обнаженной!
  — Хам!
  — Я пришел, чтобы добиться вашей любви, моя королева. Вы, конечно же, отвергнете меня, но я буду добиваться вас снова и снова!
  — Вы слишком самоуверенны, если думаете, что у вас это получится, — с тенью надменности ответила Элеонора, поправляя черную прядь волос, змейкой струящуюся по плечу.
  — Увы, в этой жизни мне больше нечего терять! — ответил Эдвард и скрылся за дверью, оставив за собой легкий шлейф тайны. Элеонора задумалась об этом странном парне.


  Эдвард начал посещать все приемы, все вечера, которые посещала Элеонора. Она не замечала его, делала вид, что не узнает. На самом же деле это было не так. Эдвард видел, как украдкой она наблюдает за ним, ищет его взглядом. Она даже доставала маленькое зеркальце, чтобы наблюдать за ним, разглядывая отражение. Это забавляло Эдварда. Когда один раз, будто бы случайно, он коснулся ее мраморной руки, Элеонора шепнула ему:
  — Напрасно вы думаете, что я выделяю вас среди остальных и вы чем-то от них для меня отличаетесь. Это вовсе не так.
  На что Эдвард с улыбкой шепотом ответил:
  — Напрасно вы думаете, что я являюсь одним из ваших поклонников и по уши влюблен в вас. Это вовсе не так.
  Элеонору ошеломил этот ответ и задел за живое. Эдвард подумал, что проиграл пари с самим собой. Ему было лень и пальцем пошевелить ради того, чтобы эта высокомерная кукла, пресытившаяся обожанием мужчин, оказалась в его постели. Оно того не стоило.

    
  На этом вечере многие юные поэты читали свои произведения.
  У Эдварда все ныло внутри. Он думал о Карле. Ничто не могло излечить его от этого. Он снова сходил с ума. Ему захотелось рассказать публике то, что было в этот момент у него на душе.
  Эдвард вышел в центр зала, когда последний поэт закончил читать свои стихи.
  — Сегодня я хочу предоставить вам на суд свою душу, — сказал он. — Будьте моими духовниками. Я свершил грех. Я влюбился в собственного отца. Я переспал с ним прямо в монастыре, перед распятием...
  Тишина стояла такая, что было слышно, как жужжит комар.
  — Но... Это грех для ВАС... грех для церкви... Но себя грешным я, увы, не считаю! Что говорить о грехах в наш век пороков и лицемерья, когда души людей отравлены! И кто из вас сам без греха, чтобы упрекнуть в нем своего соседа!

  И что, что я был горд без меры?
  Меня спешите осудить
  За то, что сердце лживой верой
  Вы не смогли поработить.
  Ну что ж, бичуйте, упрекайте
  В несуществующих грехах.
  Мысль смертной мукой отравляйте —
  Святые лишь на небесах!
  Я не святой и не церковник,
  Таким создал меня Творец.
  Не раб, не идолопоклонник —
  За что коришь, святой отец?
  За то, что не упал, не сдался,
  Фальшивым догмам умственных калек?
  За то, что на коленях не валялся?
  Но я не раб, я — Человек!

  Когда Эдвард ушел, в зале по-прежнему стояла гробовая тишина.
  — Браво! — наконец закричала Элеонора.
  — Браво! — закричали все и, к огромнейшему удивлению Эдварда, зал взорвался рукоплесканиями.
  "Что для церкви страшный порок, эти люди приветствуют, как искусство! Странные люди... Что было бы, если бы Элеонора меня освистала??"...
  Элеонора подошла к Эдварду:
  — Вы были великолепны! Останетесь сегодня с нами?...
  — Мое имя Эдвард, — сказал он.
  — Эдвард... — повторила она.
  — К сожалению, я спешу, поэтому вынужден раскланяться, — небрежно бросил он.







                3

  В гостиницу, в которой остановился Эдвард, начали приходить письма —приглашения от Элеоноры.
  Она приглашала его на приемы и вечера, на которые приходили лишь избранные, люди из ее окружения.
  "Странные люди", — засмеялся Эдвард. — "Думаешь, сказал то, что их должно будет навсегда от меня оттолкнуть, а их начинает это притягивать!"
  Он игнорировал приглашения Элеоноры и отказывался приходить на приемы. Но актриса продолжала заваливать его приглашениями.
  Однажды Эдвард все-таки выбрался на один из этих приемов любопытства ради. Он заметил, как просияло красивое лицо Элеоноры, когда она увидела его. Она помахала ему, будто старому доброму другу, но Эдвард ограничился легким кивком головы и затерялся в толпе.
  Через час она разыскала его и увлекла за собой на лоджию. Эдвард видел, как высоко вздымается ее грудь от волнения под корсажем.
  — Вы пришли, — тихо сказала она, поднимая бокал с вином, — значит, я все-таки вам небезразлична...
  — Я не думаю, что вы выделяете меня среди остальных и я чем-то от них для вас отличаюсь, — ответил Эдвард.
  — Я так и знала! — воскликнула Элеонора, взмахивая веером. — Вас задели мои слова! Не берите в голову, иногда у меня весьма своеобразный юмор!
  Она взяла его руку в свою и скользнула ею по своей груди, будто невзначай.
  — Чего же вы ждете, сорвите поцелуй с моих губ! — в своей театральной манере воскликнула Элеонора.
  — Я не люблю вас, прелестная барышня, — ответил Эдвард, — холодная леди.
  Ее глаза испуганно сверкнули.
  — Я вовсе не холодна, я вся горю...
  Она откровенно положила его руку себе на грудь, которая действительно показалась горячей на ощупь. Элеонора начала целовать его в губы и Эдвард нехотя поддался.
  — Вы собираетесь затащить меня к себе в постель? — спросил Эдвард.
  Элеонора с нежной улыбкой закивала. Она стала расстегивать на Эдварде рубашку.
  На небе высыпали звезды. Просто страсть. Без всяких чувств. Чувства забрал Карл. А она? Похожа на влюбленную женщину.
  Они занимались жестким сексом прямо на лоджии. Элеонора была голодна. Она хотела его.
  — Я влюблена в вас... — шептала она.
  Эльза тоже была влюблена. Аврора тоже. Где они сейчас? Что с ними? Страдают по нему? Или проклинают? Или забыли вовсе? Лучше бы забыли...
  — Я не верю, что могу вам не нравиться... — шептала она.
  — Вы слишком самоуверенны! Я не люблю женщин-кукол! Я добивался любви простой деревенской женщины, потому что она была искренней, чистой. Женщины вашего типа меня отталкивают.
  — А сами говорили, что будете снова и снова добиваться моей любви! — напомнила Элеонора. — Вы ведь солгали, зачем вы это сделали?
  — Да, я действительно солгал. Но лишь наполовину! Я хотел добиться вас. Просто так, чтобы увлечь себя в совсем другое русло и не сойти с ума от собственной проблемы, засевшей в мыслях. Ваше поведение меня оттолкнуло...
  — Эдвард, любимый мой! — шептала Элеонора в приступе оргазма. — Ты не знаешь меня настоящую... Дай мне шанс! Ты увидишь, какая я без прикрас, я люблю тебя...
  "Я люблю тебя!" — шептала Эльза.
  "Я люблю тебя!" — плакала Аврора.
  "Я люблю тебя!" — говорил Карло.
  Эдвард печально вздохнул.
  — Пусть будет так, — ответил он. — Кто знает, быть может я найду покой и прибежище в твоих объятиях.
  Элеонора радостно одарила его поцелуями.


  Элеонора перебралась в гостиницу, в которой остановился Эдвард. Она щедро дарила ему свою любовь и хотела даже бросить театр, чтобы посвятить ему всю себя, но молодой человек отговорил ее.
  Элеонора предлагала ему обвенчаться. Этой женщине необходима была семья — муж, дети. Эдвард ответил, что жениться не собирается вовсе, а тем более обременять себя детьми.
  Элеоноре пришлось смириться. Своей преданностью и страстной любовью она начала будить в Эдварде чувство какой-то призрачной влюбленности. В первый раз за три месяца их совместного существования, он назвал ее в постели "любимой".
  — Кажется, я влюблен, — проговорил Эдвард, смотря на роскошную точеную грудь Элеоноры, к которой так и хотелось прильнуть губами. Он видел, какой счастливой она уснула, и сам был немного счастлив от того, что смог подарить кусочек счастья ей.
  Среди ночи раздался стук. Эдвард полуголый приоткрыл дверь: на пороге стоял Карл. Это был удар в самое сердце.
  — Выметайся к черту, ты уже сделал свой выбор! Тебе выпал еще один шанс все исправить, но ты упустил его!
  Эдвард закрыл двери на засов.
  — Сын, впусти меня! — снова начал стучать Карл.
  Эдвард закрыл дверь в спальню, чтобы из-за шума не проснулась Элеонора.
  — Я все бросил, чтобы навсегда вернуться к тебе, я бежал из монастыря, я плюнул Богу в душу, выбрав не Его, а свою грешную любовь!
  Сердце Эдварда бешено заколотилось.
  "Не впущу, не открою!" — твердо сказал он, сев около двери и облокотившись о нее спиной. Он стиснул зубы, чтобы Карл не услышал, как он плачет.
  — Эдвард, открой, я люблю тебя! Эдвард приник щекой к двери, жадно внимая речам Карло. Он гладил дверь, украдкой целуя ее, представляя совсем безумные вещи.
  Так он просидел до самого рассвета. Голос отца давно стих. Карл ушел навсегда. Эдвард снова и снова находит его, а потом теряет. Он с горечью распахнул дверь и увидел, что на ступеньках все еще сидел Карл, смотря на него.
  "Иди ко мне!" — мысленно призывал Эдвард.
  Карл продолжал смотреть на него. Эдвард молчал.
  — Папа... — наконец проговорил он.
  Точь-в-точь был как тот семилетний маленький мальчик, которого Карл заставлял разучивать гаммы.
  — Сын... — Карл кинулся к нему, они горячо обнялись, стали с жадностью целовать друг друга и занялись сексом прямо на столе. Миска с грохотом упала на пол. На шум выбежала Элеонора и учинила скандал.
  — Я буду честен с тобой, — сказал Эдвард. — Нам нужно расстаться. Я далеко не герой идеализированного книжного романа. Тебе нужен человек, стремящийся создать семейный уют и это не я!
  — Ты этой ночью объяснился мне в любви, двуличный негодяй! — продолжала истерику Элеонора.
  — Я сам в себе запутался. Прости, но нам нужно немедленно расстаться...
  Разумеется, эти слова были встречены безудержным плачем. Страстный секс с Карлом был прерван. Не хотелось уже ничего. Эдвард начал одеваться. Сцена с Элеонорой была ему неприятна. Скоро коляска будет подана и она уедет страдать и мучиться подло неразделенной любовью. Это было неприятно для Эдварда, но он не мог ничего сделать. Он ждал, пока она, плача, собирает свои вещи.
  — Ты актриса, за тобой бегают сотни мужчин, знай себе цену! — попытался сыграть на ее самолюбии Эдвард.
  Но она еще больше заплакала, собирая вещи.
  Через час Элеонора уехала, оставив неприятный осадок в душе.
  — Я думал, что ты дождешься меня, — проговорил Карл и в его голосе зазвучали нотки ревности.
  — Ты сам в этом виноват! — ответил Эдвард. — Ты не имел никакого права меня упрекать, ты, два раза бросивший своего первенца!
  Карл с обожанием не сводил с него глаз.
  — Я не упрекаю тебя... и я... все же вернулся... Я сделал очень непростой выбор для себя. Я пришел, чтобы никогда не покидать тебя и приношу в жертву свою душу...
  Эдвард расчувствовался.
  — Как мне хочется тебе верить, но я не хочу снова обмануться!
  — Ты не обманешься!
  Карл с нежностью, по отечески, обнял сына:
     — Давай отпустим прошлое, уедем в другой город, купим дом и начнем новую жизнь.
  Эдвард потерся щекой о его колючую щеку:
  — Да, да, да! Обними, — снова сказал он.
  Карл крепче сжал это бесценное сокровище в своих объятиях.




 

                4

  На следующий же день Эдвард и Карл покинули город, в котором Эдварда мучили угрызения совести из-за Элеоноры.
  Они говорили с Карлом всю дорогу и не могли наговориться. Время от времени Эдвард осыпал его упреками, которые доходили до истерики, но Карл  покорно терпел.
  Эдвард упрекал его, как он мог поступать так со своим первенцем без зазрения совести! Потом буря улеглась, Эдвард обнял Карла, который ждал его объятий, как благословения небес.
  Они, наконец, доехали до какого-то города, далекого от их прошлых страстей, и начали присматривать для себя дом. Пора уже где-то остановиться, привести в порядок свои мысли и чувства.
  — Спой мне колыбельную, в детстве ты был так жесток со мной, я не видел твоей ласки, — говорил Эдвард.
  — Если ты не отпустишь прошлое, ты отравишь себе и мне настоящее, — сказал Карл, гладя его по волосам и что-то напевая...
  — Я хочу узнать тебя, какой ты на самом деле... — проговорил Эдвард.
  Карл поцеловал его в губы.
  — Твой блудный отец, который  тебя любит... живет одним тобой... Один раз ты влюбишься в женщину, заведешь семью, забудешь...
  — Нет! — закричал Эдвард. — Мне не нужна никакая семья! Ты — моя семья! Я докажу тебе свою любовь! Я снова начну петь! Я буду Лабертино для тебя!  Мою душу переполняют такие нечеловеческие эмоции, которые могут меня просто разорвать! Я буду петь!
  — Любимый мой сын, о Лабертино уже забыли, сейчас в моде другой певец, которого называют Пьеро. "Плачущий певец".  Он — теперь Бог.
  — Мне наплевать! — вскричал Эдвард. — Я начну писать арии, музыку! Я обучен нотам, у меня шикарное музыкальное образование!
  Эдвард много раз поцеловал его в губы.
    

  В доме стояло старое фортепиано. Эдвард, как безумный, заперся в комнате и никого к себе не впускал.
Он что-то наигрывал на  этом фортепиано, записывая ноты в нотоносец. Аккуратно выводил в начале строки скрипичный ключ соль. Он отсчитывал удары, постукивая ногой, записывая половинные и четвертные ноты. Ставил над нотой знак ферматы, чтобы увеличить длительность звука вдвое. Он ставил около нот знаки диезов и бемолей. От этого зависело будет ли нота играть на полутон выше или ниже.
  Ля—минор, ре—минор...
  Эдвард обозначал буквами mf (меццо форте) — они будут звучать не слишком громко, потом форте — звук будет громкий, фортиссимо — очень громкий и тихо — пьяно. Как волна нахлынувших чувств, волна захлестнувшей душу музыки, подкрадывалась тихо, чтобы грянуть подобно грому, расколов напополам души зрителей, с упоением внимающим чарующим звукам.
  Когда Карл услышал, как Эдвард поет за дверью, он прослезился. Он оставил в прошлом свои глупые амбиции и ему стало уже все равно, будет ли Эдвард петь или навсегда потеряет голос. Но это был его мальчик, его детище, такое красивое, страстное, талантливое!
  Карла переполняли чувства, он хотел раствориться в нем, в этой музыке, в этом волшебном голосе!
  — Я снова выйду на сцену! — с горящими глазами проговорил Эдвард. — Я заставлю всех о себе вспомнить! Я буду петь для тебя! Петь не из-под палки, а потому, что я так хочу!
  Эдвард ловил его губы, оставляя на них поцелуи.
  — Расскажи мне о своем брате, на кого ты меня променял? — внезапно спросил Эдвард, переполненный ревностью. — Где он, кто он, сколько ему лет, как его имя, какой он?
  Карл смутился.
  — Горький пьяница! Зовут его Исидор. Ему должно быть уже восемнадцать лет. Где он сейчас, я понятия не имею. Забудь его, ты — мой первенец, — обнял его Карл.
  — Когда-то ты решил забыть и обо мне, — отстранился Эдвард.







                5

   Эдвард был на нервах, на повышенных, напряженных эмоциях. Внутри него все кипело. Слова Карла о том, что Лабертино уже все забыли, задели его за живое. Как отчаянно боролся он, чтобы Лабертино забыли, чтобы он исчез, испарился, будто и не пел никогда! С таким же рвением Эдвард сейчас хотел воскресить свое второе "Я", великого певца.
  В поисках самого себя, он искал то, от чего упорно бежал. Пение, как и Карло, неотъемлемая часть его. Без этой части он будет неполноценен. Сколько стараний нужно было приложить, чтобы понять это! Эльза, Аврора, Элеонора, Карл — любили Эдварда без прикрас. Пусть теперь любят его полноценным, таким, каков он в действительности, человеком, который жить не может без пения и музыки.
  Пусть Карл любит, пусть не покидает его никогда. Эдвард будет творить для него, а Лабертино петь. Пусть блудный отец благоговеет и восхищается "абсолютной бездарностью".
  Услышав о том, что на сцене появился опасный противник и конкурент, Эдвард загорелся еще больше. Он докажет отцу свое абсолютное превосходство.
  — Прекрати петь! — взмолился Карл. — Твоя музыка делает меня безумным!
  Эдвард хохотал.
  — Я хочу, чтобы ты стал безумным из-за моей музыки, чтобы ты любил меня еще сильнее, дышал мной каждую минуту... пусть восполнятся те годы, когда тебе на меня было наплевать!
  — Эгоист! Какой же ты злопамятный эгоист! — шутя говорил Карло и целовал его бесконечно. Голос Эдварда будил в нем странную, необъятную страсть, покорял, ослеплял, делал своим рабом.
  Эдвард гладил лицо Карла, освобождая лоб от завитков волос. Лоб, который испещрили морщины. Как молодо он выглядел для своих лет! В пятьдесят пять не больше сорока! Это странное, притягательное лицо... Эти ярко очерченные брови, прорисованный профиль носа, губы, Эдвард гладил морщины на его лбу, будто они должны были исчезнуть и разгладиться от его прикосновений. Какая подтянутая фигура для такого возраста! Карл даже больше походил на старшего брата Эдварда, чем на его отца.
  Эдвард любил петь, сводя с ума Карла, вызывая в нем бешеную страсть.
  — Если ты еще когда-нибудь меня бросишь, я найду тебя и убью, — спокойно сказал Эдвард.
  Больше он не представлял своей жизни без Карла. Жизнь без Карла теперь равнялась самоубийству.
  — Я бы не смог бросить тебя, даже, если бы захотел, — ответил Карл, потому что он больше не представлял своей жизни вне Эдварда, живя лишь восхищением и любовью к нему.
  — Мы едем в Италию! — сказал Эдвард. — Посмотрим, как этого Пьеро забросают гнилыми помидорами, когда на сцену выйдет Лабертино!


  Через какое-то время они прибыли в Неаполь. Прямо в дороге Эдвард разучивал новые арии, но уделял внимание и Карлу, своей любови и страсти. Он был окрылен, полон надежд на возвышенное, на полный самозабвенный восторг. Страсть и обожание Карла питали его, давали сил творить новое.
  Они купили билеты в большой концертный зал, в котором должен был выступать Пьеро, с каждым днем приобретающий бешеную славу. Эдвард сгорал от нетерпения, сидя в первом ряду. Где же этот выскочка, новый неаполитанский бог? С голосом, покорившим всю Италию? Где же он, этот звонкоголосый красавец? Посмотрим, что он будет делать, когда на сцену выйдет воскресший Лабертино, как тогда этот наглец запоет!
  Ожидание Эдварда не оправдались. вместо самоуверенного выскочки на сцене появился немного робкий худощавый парень, немного ниже его ростом. С очень красивым лицом. Неужели бывают на Земле столь красивые люди! Его точно кто-то нарисовал, а потом оживил!
  Локоны белого парика мягко ласкали прекрасное лицо. Когда же Пьеро запел, по его лицу потекли слезы.
  Эдвард, затаив дыхание, слушал. Какой неземной голос... Это будет очень сильный соперник... Пьеро брал даже очень высокие ноты. Легко, не напрягаясь.
  — Ты слышишь это?!
  Эдвард ударил по плечу Карла, но тот ничего не ответил. Не успел Пьеро закончить арию, как Эдвард выбежал на сцену.
  — Вы кто? — с изумленным неудовольствием спросил Пьеро, но от этого его лицо стало казаться еще прекраснее.
  — Лабертино, к вашему сведению, сеньор, не слышали о таком?
  Пьеро насмешливо посмотрел на него, и с иронией в голосе сказал:
  — О, конечно же... Я, наверное, последний из тех, кто еще помнит этого шута Лабертино, за которого пел дублер... До нас уже давно дошел слух, как он опозорился на концерте в Англии.
  Зрители поддержали Пьеро смешками в адрес Лабертино.
  — Какая наглость, сеньор! — вспыхнул Эдвард.
  — Это вы чрезмерно наглы, пытаясь сорвать мой концерт, из-за того лишь, чтобы напомнить зрителям о своей бездарности! — высокомерно и иронично сказал Пьеро.
  — Вон со сцены! — стали выкрикивать зрители. — Шут Лабертино!
  Эдвард закрыл глаза. Он так упорно добивался презрения зрителей... Осталось пожинать плоды... И Карл видит его позор!
  Эдвард запел. Свою очень печальную арию. Его голос вырвался из общего гула, зависнув где-то под куполом, окутывая собою зал. Он становился все громче, все протяжнее. Даже Пьеро, которому лучше всех был слышен голос Лабертино, изменил выражение лица, изумившись.
  Голоса неудовлетворенных зрителей постепенно начали смолкать, давая дорогу Голосу, который, как настоящий эгоист, заставлял замолкнуть все другие шумы. Воцарилась абсолютная тишина. Никто больше не осмелился сказать "нет" Голосу, выкрикнуть гадости.
  Когда Лабертино окончил петь, зал взорвался аплодисментами.
  — Как видите, сеньор, — победоносно сказал Лабертино, — никакого дублера нет и не было никогда, поэтому не стоит потакать мерзким слухам. Быть может, дублер прячется за ширмой? Давайте его поищем! Или, быть может, вы боитесь, что я обнаружу там вашего собственного дублера?
  — Из-за вашей неудачной карьеры певца вы срываете мне концерт! — возмущенно топнул ногой Пьеро.
  — Пусть зрители сами решат, кого они хотят видеть на этой сцене! — сказал Лабертино, играя ва-банк.
  Зрители зашумели.
  — Пьеро! Пьеро! — закричали самые ярые почитатели юнца.
  — Лабертино! — кричали старые поклонники Эдварда.
  В толпе начался переполох. Мнения разделились.
  — Вы сорвали мой концерт! — взбесился Пьеро и залепил Лабертино пощечину.
  — Ах ты, мальчишка! — Лабертино ударил его кулаком в голову. Завязалась драка. Концерт действительно был сорван, а конферансье пытался разнять уже изорвавших одежду певцов и утихомирить разошедшихся в зале.
  С Пьеро слетел парик и Лабертино запутался в его длинных рыжеватых волосах.
  — Сеньоры, как вам не стыдно! — проговорил конферансье. — Вы посвятили себя такому высокому искусству и так низко пали!
  Пьеро и Лабертино уняли пыл, каждый пытался как можно незаметнее покинуть сцену. Зрители продолжали шуметь.
  — Карл! Карл! — кричал Эдвард, ища отца, как единственного человека, который мог поддержать его в такую минуту.
  Карл молчал. На его лице не было эмоций. Он обнял Эдварда, будто был каменной статуей.
  "Я опротивел ему из-за такого, недостойного меня, поведения", — подумал Эдвард. — "Он восхищался мной, а сегодня явно нечем было восхищаться"...
  — Если ты осуждаешь меня за сегодняшнее поведение, я не держу тебя возле себя, не заставляю себя любить... Если тебе теперь стыдно находиться возле меня — можешь навсегда уйти, я не держу...
  Эти слова вернули Карла к жизни. Он пришел в себя.
  — Никогда мне этого не говори, слышишь?! Ты — мой сын и останешься им, что бы ни натворил, что бы ни сделал. Ты останешься им независимо от того, восхищаться я буду тобой или стыдиться твоих поступков... Ты — моя кровь...
  Эдвард очень крепко обнял Карла.
  — Наконец-то я слышу слова настоящего отца! Думаю, что я это заслужил!








                6


  Эдвард возненавидел этого самовлюбленного юнца (так робко вышедшего на сцену изначально) до такой степени, что ему захотелось его задушить. Это надменное, насмешливое выражение на лице  неоперившегося юнца, который еще не вкусил жизни... Эдвард боялся, что в гневе может свершить убийство.
  Карл несколько переменился. Стал более задумчивым. Казалось, что душу его что-то гложет. Он был с Эдвардом и, казалось, находится в это время очень далеко. Эдвард пытался расшевелить отца ласками и поцелуями, но ему это не удалось, и молодой певец гневно сверкнул глазами.
  Эдвард стал разглядывать себя в зеркале. Он трогал свои губы, щеки, нос, лоб. На лбу появилась маленькая морщинка! Все эти проклятые переживания... Наверное, Пьеро смотрится эффектнее, чем он... Наверное, Пьеро красивее, очаровательнее, моложе... Его голос, возможно, тоньше... Но не лучше! Его голос равен голосу Лабертино, как бы ни было тяжело это осознавать...
  Быть может, голос Пьеро для кого-то в зале казался лучшим... Эдвард был весь на эмоциях. Если Карл оставит его, Эдвард больше не захочет петь или убьет его, а может и себя. Он готов сделать что-то ужасное. Эмоции достигали апогея, они переполняли грудь. Эдвард задыхался. Он кинулся к Карлу:
  — Тебе понравился голос Пьеро больше, чем мой, ты влюблен в него и целыми днями думаешь о нем?! Признавайся!
  Карл долго смотрел на него, а потом разразился хохотом. Этот хохот был похож на взрыв эмоций у сумасшедшего.
  — Ты еще смеешь смеяться! — воскликнул Эдвард. — Хорошо, на мое к тебе расположение отныне можешь не рассчитывать!
  Эдвард ушел к себе и хлопнул дверью. Образ Пьеро не давал ему покоя. Эта ненавистная красота, этот голос, это насмешливое лицо! Вдруг Карл и правда влюблен в него? Конечно же, мужчины его не интересуют! Но, если он спит с Эдвардом, что мешает ему также "не интересоваться" Пьеро? Черт бы побрал этого выскочку с отменным голосом! Он нарушил с таким трудом восстановившуюся идиллию между ним и Карлом, забрал его душевный покой.
  Эдвард уже не мог себя контролировать.
  — Если Пьеро прекрасен, я буду еще прекраснее! Если Пьеро хорошо поет, я буду петь еще лучше!
  Карл услышал звуки фортепиано и чарующий до мурашек голос:

  Капли по стеклам стучат.
  Тишина.
  Ночь опустила на землю покров.
  В тучах задремлет устало луна,
  Я тишину понимаю без слов...

  Эдвард выглянул из-за двери:
  — Тебе все равно, ты даже не станешь пытаться завоевать мое внимание?!
  Карл двусмысленно улыбнулся. Эдвард схватил его за руки и потащил в комнату, в порыве эмоций, повалив прямо на фортепиано. Клавиши издали неприятные звуки вразнобой.
  — Скажи, что тебе не нравится Пьеро!
  Эдвард задыхался. Он очень близко наклонился к лицу Карла.
  — Мне не нравятся другие мужчины, я люблю только своего сына, — с какой-то странной улыбкой ответил Карл.
  — Хочу тебя прямо здесь, на этом фортепиано! — он стал стаскивать одежду с себя и с Карла. — Да, я мерзкий, злопамятный, эгоистичный, и я себя за это ненавижу! но у меня есть и другое "Я" — чувственное, любящее, страдающее...
  — Мальчик мой... — сказал Карл, взяв его лицо в свои ладони. В его глазах почувствовалась такая отеческая теплота, что в глазах Эдварда заблестели слезы.
  Он знал о непостоянстве человеческой природы, и с ужасом думал о том, что с ним будет, если в один прекрасный день Карл уйдет от него, если полюбит женщину, если страсть угаснет, как отцветшие лепестки... А если и сам он разлюбит его? Может ли такое быть?! Эта страсть не может иссякнуть... Страсть человека, до безумия любящего своего отца, не просто постороннего человека, а свою родную кровь. Разве это ненормально, любить свою родную душу? Разве не лучше отдать себя ей, чем дарить всего себя совершенно чужому человеку! Он любил отца так, что хотел творить с ним безумства прямо на раскрытом фортепиано. Все, что могло прийти на ум.
  — Сделай мне больно, — проговорил Эдвард, — иначе я могу взорваться от переполняющих меня эмоций, от ревности, из-за появления этого проклятого Пьеро, от которого так взбудоражилась душа! Делай со мной, что хочешь, это охладит меня и пойдет мне на пользу. Обессилев, я тихо усну у тебя на плече, затушив внутри себя свой пожар.



 

                7

  Эдвард стал появляться в салонах и на приемах. Он хотел вновь завоевать статус единственного и неподражаемого певца. Публика не должна забывать о нем ни на минуту! Он не отдаст венец славы Пьеро.
  Разумеется, Пьеро во всех этих салонах был самой популярной личностью. Самым красивым, самым талантливым, самым остроумным. Женщины боялись о нем даже мечтать. Что больше всего неприятно удивило — в окружении Пьеро Эдвард заметил Элеонору. Он встретился с ней взглядом. Взгляд ее глаз был холодный, надменный, насмешливый. Она громко засмеялась. Так ведет себя женщина, уязвленная в чувствах и одержимая местью к обидчику. Эдвард понял, что теперь они смертельные враги. В том же окружении находился его бывший приятель Джакомо, театрально перед ним раскланявшись. Пьеро и Элеонора поддержали его шутовство громким хохотом.
  Эдвард знал, что такой человек, как Джакомо, никогда не станет другом таким талантливым людям, как он и Пьеро. Его черная зависть, из-за потери собственного голоса, не позволит зародиться чувству, хоть отдаленно напоминающему дружбу. Разыгрывая лучшего друга Пьеро, Джакомо в любой момент сможет вонзить нож в его спину из-за пожирающей его душу зависти.
  Элеонора говорила громко, чтобы Эдвард слышал. Она рассказывала ту самую сцену, когда застала Эдварда на рассвете с мужчиной прямо на кухонном столе.
  Ее слова колючими занозами вонзались в душу Эдварда, когда до него доносились обрывки рассказа.
  Окружение Пьеро встретило рассказ Элеоноры взрывом хохота. И, главное, что этот рассказ был правдой. Но разве кто-то из присутствующих сможет понять Эдварда?
  Элеонора стала в шутку пугать Пьеро, что раз Эдвард спит с мужчинами, то, возможно наметил в свои любовники и его. Пьеро наигранно перекрестился, подняв глаза к небу, и бросил реплику о том, что в таком случае, ему придется повеситься. В это время самовлюблённый юнец заметил, что Эдвард смотрит на него и спрятался за Элеонору, наигранно делая вид, будто бы боится. Все дружно захохотали.
  Эдвард отвернулся.
  Здесь он был чужим. Публика нашла нового кумира. Хотя здесь, конечно же, многие, очень многие, скрыто ненавидели и Пьеро. А причина была лишь одна — зависть.
  К Эдварду подошел преклонных лет мужчина. Он сказал, что был большим почитателем голоса Лабертино, посещал все его концерты и очень опечалился, когда певец внезапно пропал. О его внезапном исчезновении уже слагали легенды.
  Эдвард ответил, что путешествовал по Англии и ему нужно было уладить многие дела. Он не стал уточнять, что на самом деле, ему нужно было разобраться с самим собой.
  Мужчина осведомился, планирует ли Лабертино вернуться на сцену, и очень обрадовался, услышав утвердительный ответ.
  Люди начали подходить к Лабертино. Многие еще помнили его незабываемые концерты или были наслышаны о них и мечтали встретиться с легендой.
  Эдвард познакомился с молодой женщиной. Нарочно пройдя мимо Элеоноры и Пьеро, он громко и весело рассказывал компаньонке о том типе женщин, которые вместо того, чтобы растить детей, волочатся за сопливыми мальчиками.
  Удар достиг цели. Элеонора была задета за живое, а Пьеро подвела собственная вспыльчивость. Он кинулся к Лабертино едва ли не с кулаками, сыпля обвинениями, что тот обидел его даму.
  Эдвард недоуменно развел руками.
  — Молодой человек, вы говорите  просто абсурдные вещи! — сказал он, разыгрывая, что ничего не понимает. — Я не называл никаких имен! Я рассказывал своей спутнице о том типе женщин, которые не нравятся мне. Если ваша дама узнала в этом образе себя, то это уже ее дело, а никак не мое!
  Эдвард сделал театральный поклон и ушел под ручку с красивой женщиной, выставив Пьеро полным дураком. Он даже чувствовал на себе его испепеляющий взгляд в спину. Вражда между ними обострялась с каждой минутой. Когда она достигнет апогея, им будет наплевать на правила и этикет — они просто убьют друг друга.


  Карл отказался ходить в салоны и появляться на публике вообще. Он посещал только концертные залы. Эдвард услышал, что сзади выкрикивали имя Лабертино.
  — Не соизволите ли для нас спеть? — спросил Джакомо с ехидной улыбкой. —  Находясь в окружении таких талантов, как вы и Пьеро, и не слыша ваших голосов, мы просто тратим время попусту!
  Пьеро со злой иронией смотрел на Эдварда. Это был вызов.
  Джакомо в душе ненавидел их обоих и Эдвард отлично знал это. А Пьеро уж точно попадет в льстивые сети этого мерзкого человека.
  — Охотно, господа! — сказал Эдвард с таким же вызовом смотря на Пьеро.
  Все смолкли.
  — Дадим же слово ветеранам сцены! — насмешливо сказал Пьеро. Как он был красив! Невозможно было отвести глаз!
  — С удовольствием, — с видимой любезностью ответил Лабертино. — Как писал Петрарка: "Слава — лишь дуновение ветерка".

  Лабертино запел:

  Печален мир, унынья шепот   опустевший.
  Из каждой щели здесь безумием разит.
  Искра в душе, еще не полностью истлевшей,
  То загорается, то гаснет, то чадит...

  Голос Лабертино набирал силу, вздымался ввысь, лаская слушателей — доброжелателей и недругов...
  Эдвард случайно посмотрел на громадное зеркало. В нем отражался он сам, Пьеро и стоящая рядом толпа. Он смог сравнить Пьеро с собою самим. Его отражение было красивым. Отражение Пьеро было таким же прекрасным. Элегантным, очаровательным. К себе он слишком привык... Пьеро действительно был очень красив. Если голос Эдварда поражал своей силой и мощью, то голос Пьеро был легким, воздушным, казалось, что для него не существует преград, он парил в воздухе, набирая  все более высокую ноту:

  Безмолвен лик твой,
  Взор погасший погребен навеки.
  Из подземелья донесли
  Прощальный стон забвенья реки...

  — Ах, как прекрасно! — воскликнула в зале какая-то дама и во всеуслышание пустила слезу. Этой дамой была Элеонора. Она из кожи вон лезла, чтобы хоть как-то уязвить Эдварда, и поэтому пела дифирамбы Пьеро.
  Но, как не прискорбно было Эдварду это осознавать, Пьеро пел действительно восхитительно. Он победоносно посмотрел на Лабертино и губ его коснулась едва заметная ухмылка.
  Эдвард вспомнил ту печальную арию, которую написал для Карла. Она была пропитана таким сильным чувством, такой тоской, такой страстью печали и грусти, что зрители не сдерживали слез. 
  Некоторые дамы плакали просто в салоне. С такой душой мог петь только человек, сам переживший эту внутреннюю муку.
  Голос Лабертино был настолько сильным, что заставил даже врагов преклоняться пред ним помимо их воли. В доказательство тому Эдвард увидел их мины, на которых на мгновение отразилось невольное восхищение. Голос звучал все сильнее. Фортиссимо.
  Какой контраст создал Пьеро, начав песню наоборот, легко, будто соловей, и понесся самыми высокими, до удивления, нотами!
  Эдвард подумал, что, если бы они не были врагами, эти два голоса-антипода можно было бы объединить, исполняя дуэтом арию из какой-нибудь известной оперы.
  Зрители были в восхищении от обоих певцов, никто не взял реванш.
  — В большом концертном зале на будущей неделе концерт, — ядовито прошипел Пьеро. — Увидимся-таки.
  Он был встречен Элеонорой, которая суетилась возле молодого певца, лишь украдкой бросив взгляд на Эдварда. Этот взгляд был полон потаенной грусти, сокрытой в недрах сердца печали.
  Эдвард предположил, что, возможно, она еще любит его... Хотя, вряд ли уже...
  Да, он придет в концертный зал на будущей неделе, чтобы поставить на место этого выскочку... с таким, сказать справедливости ради, прекрасным голосом! Почему Бог не нашлет на него ангину, или что-нибудь еще?! Но у Бога полно дел поважнее, чтобы заниматься подобной чепухой.







                8


  — Папа... папа... — говорил Эдвард, расстегивая ворот рубашки. — Я так устал... я соскучился за твоими поцелуями...
  Карло играл на фортепиано. Как в то время, когда Эдварду было семь лет. Эту красивую, сложную сонату... Воспоминания толпою роились в голове, заполняя собою все.
  — Ты будешь сегодня петь, гадкий мальчишка?!
  Карл ударил его по лицу.
  — У меня не получается по-другому... — утирал слезу маленький мальчик.
  Эдвард рассвирепел, вспомнив о детстве. Ему захотелось ударить Карло, сделать ему больно за то, что он издевался над ним. Но вместо этого он рассмеялся:
  — Ты никогда больше не сможешь бить меня по лицу! и знаешь почему? Потому, что я дам тебе сдачи!
  Карл удивленно посмотрел на него.
  Эдвард хотел чувствовать свое неоспоримое превосходство, свою идеальность, чтобы Карл жалел, что так несправедливо обошелся с сыном — абсолютным талантом. Пьеро мешал ему чувствовать себя этим абсолютным талантом, он был костью в горле.
  — Как в салоне? — спросил Карл.
  — Скоро мы сразимся в концертном зале... с этим мерзким ненавистным юнцом...
  Пальцы Карла перестали бегать по клавишам фортепиано:
  — Забудь о нем. Вас нельзя сравнивать, как нельзя сравнивать несравнимое!
  — Он нравится тебе, я так и думал!
  — О, прекрати... ревнивый сын... ревнивцы глупы...
  — Слишком много чести ревновать тебя... я устал... сегодня я хочу спать один.
  Карл знал, что Эдвард обиделся и настаивать не стал, хотя ужасно хотел его в эту ночь.


  Долгожданный час настал. Как сегодня красив был Пьеро, каким надменным, презрительным взглядом смерил его! Эдвард еще не видел со стороны, насколько красивым был сам! Саркастическая усмешка исказила лицо Элеоноры. Она что-то сказала Джакомо. Осиный рой. Клубок змей. Мерзких, подлых, противных... Как противно было находиться среди них.
  Пьеро вышел на сцену в белом парике. Как шли ему белокурые локоны! Он — рисунок, игрушка, живой человек не может быть настолько прекрасен! Как тошнило Эдварда от его красоты... Почему бы твоему голосу не сесть прямо сейчас!
  Но Пьеро запел. Его голос взмахнул невидимыми крыльями, будто бабочка, взлетая под купол зала. Это была воздушная паутина слов и сердце замирало от каждой минорной ноты.
  Эдвард запел после него. Он больше не был великим, единственным Лабертино. Он был Лабертино, пытающимся после непонятного отсутствия снискать былую славу. Поделом ему! Ведь он так упорно стремился к забвению. Перед ним стоял опасный противник, которому очень не хотелось проиграть. Но Голос не спал, он ждал своего часа и вот, он вырвался наружу. Зрители вздохнули от восхищения.
  — В вашем пении фальшивые ноты! — воскликнул Пьеро, взбесившись, что зрителей заворожил Лабертино. — Вы уже отпели свое и не хотите уступать место молодым талантам!
  Больше всего на свете Эдварда бесила клевета. Ни тени фальши не было в его пении! Руки потянулись к горлу Пьеро. Лабертино начал его душить. Их насилу растащили.
  Пьеро держался за горло.
  — Вы все видели! — кричал он со сцены. — Этот человек, видя, что время его славы прошло, от своего бессилия решил задушить меня прямо во время концерта!
  — Да я сейчас убью этого кастрата! — вскричал Эдвард. — Только кастраты способны брать такие высокие, по—женскому, ноты! Этот кастрат специально провоцирует меня!
  — Быть может, это вы кастрат? — с презрительной ухмылкой спросил Пьеро, продолжая держаться за горло. — Только кастраты спят с мужчинами, подобно женщинам, от собственного полового бессилия!
  — Завтра извольте стреляться... В семь, возле развалин собора девы Марии. Не заставляйте меня из-за своей трусости идти на подлое убийство!
  — О, с радостью! Пристрелить такое существо, как вы, доставит мне неописуемое удовольствие! — ответил Пьеро.








                9
               

  Эдвард поставил Карла в известность, что, возможно, они вместе в последний раз, ибо его могут застрелить на дуэли. На самом деле, это Эдвард собрался пристрелить мерзкого мальчишку за его непозволительные речи в свой адрес.
  Карл всеми силами отговаривал Эдварда от дуэли, что было делом напрасным.
  Эдвард решил окончательно свести счеты с дерзким юношей. Всю эту ночь он решил посвятить любимому отцу, на тот случай, если она станет для него последней. От случайностей не застрахован никто. Эдвард подарил ему самую бурную ночь, на которую только был способен.
    

  Час настал. Пора Эдварду расправиться с заносчивым мальчишкой, который так рьяно пытается внести в его душу разлад. Здесь все решит лишь дуэль.
  Пьеро прибыл вовремя. Надменно, с абсолютной уверенностью в своей победе, и начал заряжать пистолет.
  — Прощайтесь со своей ничтожной жизнью, сеньор! — сказал Пьеро. — В которой вам ничего не осталось, кроме воспоминаний о былой славе!
  Его дерзкая насмешка взбесила Эдварда до такой степени, что он готов был застрелить мальчишку прямо сейчас, но сдержал порыв.
  — Это ТЕБЕ следует попрощаться с жизнью, выскочка, у которого еще молоко на губах не обсохло, с голосом кастрата!
  — Стреляемся, немедленно! — Пьеро с ненавистью сузил глаза.
  Послышался шум, выстрелы, раздался истерический женский крик, все было в пороховом дыму.
  Эдвард почувствовал резкую боль в предплечье, рубашка обагрилась кровью. К нему с криками бросилась какая-то женщина. Это была Элеонора.
  — Не умирай, слышишь, — шептала она, целуя его лицо, будто мать, хоронившая сына, — я люблю тебя, люблю...
  — Оставьте меня, вы мне противны! — проговорил Эдвард.
  Он снова услышал крики. Это кричал Карл. Они с Элеонорой были словно запоздавшие секунданты.
  — Мои дети! — кричал Карл.
  — Какие дети?! — в голове Эдварда зашумело.
  — Вы — мои дети! Оба! — закричал Карл.
  Эдвард подумал, что все это действо ему снится. Он даже приподнялся, заметив Пьеро, схватившегося за бок обеими руками, из которого хлестала кровь. Он силился, чтобы не заплакать от боли, а Элеонора уже суетилась возле него, подавая новый платок.
  Затуманившимися от боли глазами Эдвард посмотрел на Карла:
  — Повтори, что ты сейчас сказал!
  — Ты и Пьеро — мои дети! — закричал Карло.
  — Не лги, подлец! — сказал Эдвард, чувствуя, что с каждой минутой теряет силы.
  Пьеро вглядывался в лицо Карла.
  — Папа, неужели ты?! — цинично проговорил он, но боль исказила красивое лицо.
  — Что это за нелепый фарс?! — спросил Эдвард.
  — Это и есть твой первенец, такой же неудачник, как и ты?! — засмеялся Пьеро, но тут же скрючился от боли.
  — Что за фарс, я вас спрашиваю?! — закричал Эдвард, чтобы заглушить собственную боль. — Ты говорил, что твоего сына зовут Исидор, что он горький пьяница и оставил тебя.
  — Да, его зовут Исидор на самом деле, — обреченно проговорил Карл.
  — Что?! Я — горький пьяница?! — вскричал Пьеро. — Я расскажу, почему я оставил "любимого" отца! Он бил меня, заставлял петь и едва не изнасиловал!
  — Фу, вы все мне отвратительны! Мерзкие, скользкие твари! — Эдвард расплакался от собственной боли. Болела рана как на теле, так и в душе. Потом перед глазами все начало расплываться, а голоса становились все тише.


  Сознание возвращалось к Эдварду отрывками. Постепенно.
  Нагло смеющееся лицо Пьеро. Выстрел. Эпизод с Элеонорой. Карл. Признание Карла. Пьеро — его брат. Злые шутки у судьбы... Так нелепо сводить людей, да еще и родственников!
  — Карл... — проговорил Эдвард.
  — Я здесь, мой хороший, — кто-то сжал его руку и Эдвард увидел знакомое лицо, заросшее бородой, которое он целовал в каждую морщинку.
  — Уйди, мне тошнит от тебя! — сказал Эдвард. — Мерзкий, похотливый брехун! Ты хотел изнасиловать собственного сына, ребенка! Пусть и такого отвратительного, как Пьеро!
  — Эдвард, мы теперь не сможем друг без друга, — прошептал Карл.
  — Это ТЫ не сможешь, а на тебя мне как раз плевать! Брехливый и подлый! Ты даже не рассказал мне правду о Пьеро! Ты не появлялся со мной на людях специально, чтобы он не узнал тебя и не разоблачил! Какой же ты подлый! Из-за тебя два брата стрелялись на дуэли!
  — В том, что вы с Пьеро друг друга возненавидели, нет моей вины, — ответил Карл.
  — Это ты сделал Пьеро таким обозленным, циничным зверьком. Своим извращенным деспотизмом и самодурством! И я стал бы точно таким же, как и он, если бы на моем пути не встретился добрый и мудрый старик, заменивший мне отца.
  — Не нужно всю вину за паршивых овец перекладывать на меня, — ответил Карл, отпустив его руку.
  — Похотливый мерзавец, ты хотел завести себе любовника, молодого мальчика, который услаждал бы твой слух красивым пением, пусть даже это будет твой родной сын!
  — Думай, что хочешь, — ответил Карл. — Тебе бесполезно что-то доказывать. Ты сам воспылал греховной страстью ко мне в тот момент, как я вступил на стезю Господа, или ты не помнишь, что делал, что говорил мне в монастыре? А теперь хочешь агнцем невинным казаться, всю вину переложив на меня?
  Да, я бил его, я заставлял его петь. Я бил тебя, я  заставлял тебя петь. Я хотел видеть вас великими людьми, а не канцелярскими крысами. Да, один раз я домогался его... Я был неправ и вы можете во всех бедах винить меня, если вам от этого станет легче. Почему, когда я все осознал и раскаялся в своих грехах, ты не позволил мне остаться в монастыре, чтобы служить Господу?
  — А кто просил тебя возвращаться, когда ты уже принял решение? В тебе победила твоя грешная похоть! И, чтобы ты не говорил, нет тебе оправдания!
  — В таком случае, мне нет смысла ничего говорить тебе вообще. Прощай! — сказал Карл и просто ушел.
  — Бросил меня в третий раз! Тварь! Подлая тварь! На самом деле я был не нужен ему, раз он с такой легкостью ушел!
  Эдвард встал, чтобы налить себе вина. В предплечье послышалась боль. Он заглушил ее, осушив бокал вина залпом.
  Уход Карла уже не казался таким болезненным. Этот, как уже говорилось ранее, недостойный человек не стоил того, чтобы тосковать о нем.


 

                10


  Эдвард отправился к Пьеро. Он знал, что Пьеро еще тяжко болел (он и сам плохо чувствовал себя) и представился лекарем.
  — Войдите! — сказал Пьеро тихим, вялым, болезненным голосом. Эдвард не знал, какой будет его реакция, когда вместо лекаря он увидит его.
  — Заходите! — громче сказал Пьеро, делая усилие над собой.
  Эдвард подошел к кровати, на которой лежал юноша. Бледный, исхудавший, но все еще очень красивый, с лихорадочным блеском в глазах.
  — Что ты здесь делаешь?! — вскричал Пьеро. — Я позову прислугу!
  — Тише! — Эдвард прикрыл дверь. — Я пришел с добрыми намерениями.
  — С добрыми намерениями?! — вскричал Пьеро, показывая на перебинтованный торс.
  Эдвард, в свою очередь, указал на ноющее предплечье.
  — Я пришел поговорить... раз мы братья...
  — Не дай боже! Брат, презренный враг!.. — воскликнул Пьеро.
  — Я не враг тебе, Исидор, — сказал Эдвард. — Если ты боишься, что я отберу у тебя твою славу, я могу уехать из Неаполя. Теперь это уже не дело принципа для меня...
  — Ты конечно же сейчас попытался меня уязвить! — ответил Пьеро. — Нет, я вовсе не беспокоюсь о славе, она и без того достанется мне, можешь не идти на такие жертвы из-за "родственных" чувств и остаться в Неаполе.
  — Я знаю, каково тебе было в детстве... — проговорил Эдвард. — Карл избивал меня, орал, принуждал петь — я не видел своего детства. Потом он бросил нас с матерью без копейки денег. Мать умерла, я подыхал в нищете... Узнав о твоем рождении, я тебя возненавидел...
  — Не сомневаюсь, — ответил Пьеро. — И не называй меня больше Исидором! Я порвал с прошлым, со своим сумасшедшим отцом, всегда пытающимся унизить меня или ударить...
  — Как мне это знакомо! — сказал Эдвард.
  Пьеро усмехнулся.
  — Именно поэтому ты спал с Карлом и говорил, что любишь его...
  — А ты поменьше бы слушал бабских сплетен! — воскликнул Эдвард. — Да, я спал с ним, мне нравилось спать с ним! Что ты можешь знать! Ты даже не представляешь, как я жил, что происходило вокруг меня, какие страсти кипели в моей душе!
  — Ты не представляешь, как Я жил, с каким трудом я добился сцены, которую ты хочешь у меня отнять!
  Эдвард рискнул сесть на краешек постели:
  — Никто ничего не хочет у тебя отнять. Я хочу обрести брата!
  Пьеро рассмеялся.
  — Быть может, я и хотел бы обрести брата, но только не такого, как ты!
  — И все это из-за того, что мой голос конкурирует с твоим! — вскричал Эдвард. — Кроме того, теперь тебя постоянно настраивает отвергнутая мною женщина, добавляя масла в огонь!
  — Убирайся, ты меня утомил! — сказал Пьеро.
  — Какой же ты злющий! — ответил Эдвард.
  Пьеро то и дело морщился от боли. Его лицо было абсолютно белым.
  — Из-за тебя у меня одни проблемы. Ненавижу тебя!
  — С тобой невыносимо разговаривать, — сказал Эдвард. — Взрослей... брат... — добавил он.
  Пьеро швырнул подсвечник в уже закрывшуюся дверь.



  Он остался совсем один. Все эти арии, посвященные Карлу, вызывали сейчас тошноту. Пьеро никогда не признает его своим братом, да и нужен ли ему такой брат? Они навсегда останутся врагами, конкурентами. Предплечье заныло.
  Эдвард опустился на подушки. Нет Эльзы, которая бы просто любила его, нет Авроры, которая бы подарила ему свою любовь, а Мария и Кончита сейчас просто бы доставили ему удовольствие. Ему захотелось, чтобы кто-нибудь сейчас заменил Карла. Пусть это будет любой мужчина с улицы, от которого будет разить дешевым алкоголем. Но предложить кому-то такое он так и  не решился.
  Эдвард подумал о том, а что, если бы он переспал с Пьеро? С таким мерзким, постоянно пытающимся съязвить, унизить. Как это было смешно!
  Его не покидала мысль об инцесте. Может быть, это были травмы, нанесенные в детстве, а, может быть, протест против гнилого общества, против предрассудков и запретов, сидящих глубоко внутри него.
  Карл разбудил в нем странного ненасытного зверя. Эдвард подумал, что никогда не завел бы с ним отношений, не будь он его отцом.
  Если бы он узнал, что у него есть несколько сестер, то непременно переспал бы с ними всеми, сделал бы их всех своими любовницами.
  Вот, если бы добиться Пьеро! Что само по себе было абсурдно. Сделать этого очень красивого и дерзкого мальчишку не врагом, а своим другом и любовником. Эдвард был даже готов уступить ему сцену. Узнав, что Пьеро его брат и что Карл его эксплуатировал ради своих принципов, жажда устранить конкурента внезапно утихла. Ему даже стало жаль это существо, ведь он сам в детстве испытывал на себе тяжелую руку папы Карла. Кому, как не Эдварду, знать, что такое жить с Карлом под одной крышей! Потом жизнь для Пьеро стала невыносимой, он сбежал из дома и неизвестно еще сколько глотков горечи доверилось ему отхлебнуть из чаши жизни. А Карл всем рассказывал, что сын его шалопут и пьяница. Лучше другого обвинить в чем угодно, чем выставить собственные пороки на обозрение.
  Эдвард не знал, что делать дальше. Он жил внутри таких страстей! Все последнее время он жил Карлом. Как теперь жить без этого? Все утратило смысл, стало серым, скучным. Эдвард не знал, что происходит с ним, что происходит со всеми остальными. Какой-то немыслимый шутовской карнавал жизни...
  Ночью ему приснилась близость с Пьеро. Весь день Эдвард ходил под впечатлением, с чувством чего-то неимоверно приятного, разливающегося по всему телу. Он закрывал глаза и вновь вспоминал свой сон, пытаясь вернуть хоть кусочек пережитых во сне ощущений.   








                Часть 4               


                1

   
  Карл не возвращался. Пропал. Бесследно исчез. Вот и вся его безумная любовь. Пустые слова.
  Вопреки ожиданиям, Эдвард ничего с собой не сделал. Разве что цинично усмехнулся. Его заклятый враг — его брат! Позиция по отношению к Пьеро изменилась. Ненависть уступила место интересу. Этот красивый до безумия, заносчивый, дерзкий мальчишка — его брат. Мысль об инцесте сводила с ума, не покидала его ни на минуту. К черту славу!
  Но шансы Эдварда равнялись нулю. Этот насмешливый мальчишка не подпустит его к себе и на пушечный выстрел. Он слишком ненавидит Эдварда, как ненавидит и Карла.
  А какой чудесный снился сон! Как целовал его Пьеро во сне! Вот бы попробовать на вкус его губы... Вернуть сон, сделать его явью... Эдвард был одержим. Лицо Пьеро, такое циничное, не выходило у него из головы.
  Эдвард знал, что Пьеро его и близко к себе не подпустит, поэтому он пошел на крайние меры — решил влезть в окно.
  Ветка, по которой карабкался Эдвард, едва не обломилась. Он мог упасть и сломать себе ногу.
  У Пьеро кто-то был. Эдвард замер, скрытый тенью ветвей.
  Мальчишка ласкался с Элеонорой. Эта опытная стерва решила не упускать своего и, как могла, настраивала его против брата. Да, она любила Эдварда самозабвенной любовью. Ее не в чем было упрекнуть. Не легче ли было просто вычеркнуть Эдварда из своей жизни, чем, живя местью, настраивать против него собственного брата? Вот и проявилась вся ее гнилая, подлая натура. Эдвард не был виновен в том, что не любит ее. Он жил страстью к собственному отцу.
  Теперь эта ополчившаяся против него женщина из кожи вон лезла, подстраивая Пьеро.
  Вот лобзания закончились и Элеонора ушла. За ней пронесся воздушный шлейф из темно-красного тончайшего шелка. Вот бы стать Элеонорой хоть на мгновение! Коснуться губ Пьеро! Всего одно мгновение, разве это так сложно! Стать Элеонорой, которая из любящей его женщины, превратилась для него в злую ведьму.
  Эдвард вскарабкался по ветке дерева и влез на подоконник. Ветка начала трещать. Услышав шум и увидев мимолетно скользнувшую тень, Пьеро испуганно приподнялся на локтях.
  — Кто здесь?
  Ответом ему был шумевший за окном ветер, гигантские ветви, раскачивающиеся, как щупальца чудовищ.
  Рана, нанесенная пулей Эдварда, очень плохо заживала. Пьеро всхлипывал от боли, которая не давала уснуть.
  Он услышал шаги.
  — Кто здесь?!
  Эдвард, словно призрак, гуляющий ночью, застыл у его кровати.
  — Ты?! — чуть не закричал Пьеро. — Пробрался тайком, чтобы завершить свое гнусное дело и подло меня прикончить, тем самым освободив себе дорогу к славе! Сейчас я позову слуг, чтобы они намяли тебе бока!      Эдвард усмехнулся, играя на его самолюбии.
  — Настолько боишься меня, что будешь трусливо звать на помощь??
  — Буду, если понадобится! — ответил Пьеро, очень исхудавший от болезни и белый, как стена. Его рыжеватые волосы в лунном свете светились, словно нимб.
  Эдвард запер дверь изнутри.
  — Я не стану причинять тебе зла... Ты очень красивый, очень талантливый, у тебя вся жизнь впереди... Меньше всего на свете я хочу, чтобы ты умер...
  — Да, я таков, — гордо сказал Пьеро с грацией короля, несмотря на преследующую его боль. — Приятно слышать такие вещи из уст врага, они услаждают слух! Если ты не хочешь прикончить меня прямо в постели, зачем ты здесь? Только не говори, что из братских чувств! Я ненавижу, презираю тебя...
  — Напрасно, Исидор! Я всего лишь пытаюсь подружиться с тобой!
  Презрительная усмешка исказила лицо юноши:
  — С такими друзьями и врагов не надобно... И прекрати называть меня Исидором!
  Приступ боли снова подкатил к горлу. Пьеро не смог сдержать слез, как бы ни пытался сдержаться. Нет ничего унизительнее, чем показывать свою слабость злейшему врагу. Но боль душила...
  — Я умираю... — со слезами проговорил Пьеро. — Теперь сцена твоя... Ты убил меня...
  — Рана не смертельна... Но я хочу утихомирить твою боль... У меня есть чудодейственный бальзам... Когда я жил в горной хижине, одна женщина научила меня готовить его... он может излечить, он заживляет самые тяжелые раны...
  — Прочь! Не приближайся! — закричал Пьеро. — Я знаю, что там яд!
  Но тут же его скрутил новый приступ боли.
  Эдвард осторожно открыл флакон и вылил каплю жидкости себе на руку:
  — Смотри, там нет яда! Бальзам утихомирит боль, хуже не будет...
  Пьеро лежал с таким страдальческим выражением лица, что, казалось, ему стало уже все равно.
  Эдвард снял одеяло и несмело потянул за бинт, пропитанный кровью — рана открылась. Ему хотелось как можно меньше доставить страданий брату.
  — Мне очень жаль, Исид... — он осекся. — Сейчас будет немного больно, — он рванул бинт.
  Пьеро разразился проклятиями, по его лицу текли слезы.
  — Ненавижу, презираю тебя, Лабертино-неудачник! — шипел Пьеро.
  Эдвард лишь улыбнулся в ответ.
  — Я не неудачник. Я красив, богат, у меня шикарный голос, я молод, здоров. Если бы у меня появился брат, мне больше нечего было бы в жизни желать!
  — Будь ты проклят, я убью, уничтожу тебя! — кричал Пьеро, пока Эдвард отдирал бинты, прилипшие к ране. Обнажилось его стройное, красивое тело, такое желанное, которое он целовал в своем сладком сне! Эдвард печально вздохнул, будто выпустил из своих рук волшебную жар-птицу. Это красивое молодое тело уродовала кровоточащая, зияющая рана, которая оставит шрам. Он испортил своей рукою такое тело! Эдвард аккуратно, заботливо, как хороший отец, наложил на рану мазь.
  — Где твоя мать? — спросил Эдвард. — Она жива?
  — Не твое дело! — ответил Пьеро. Но после того, как бальзам утолил боль, он, уже не с такой ненавистью, сказал: — Умерла. Когда я был ребенком.
  — Моя тоже... — проговорил Эдвард, перебинтовывая рану. Как хотелось прикоснуться к нему, поцеловать, свершить, наконец, инцест! Но это было невозможно, Эдвард предполагал реакцию Пьеро. О почему, почему этот сон не был явью! Не сдержавшись, Эдвард прикоснулся губами к его щеке очень нежно:
  — Брат... выздоравливай...
  Пьеро злобно усмехнулся:
  — Не переигрывай! Хватит уже лицемерить! Ты ненавидишь, презираешь меня также, как и я тебя...
  — Вовсе нет, — ответил Эдвард. — Я люблю тебя... — добавив: — Своего брата...
  Пьеро криво улыбнулся.
  — Что за игру ты затеял, чтобы уничтожить меня?
  "Ты всех судишь по собственной подлой натуре", — подумал Эдвард.
  — Ты во всем видишь зло, так нельзя! Подлость и зло! Я просто хочу иметь брата...
  — Я тебе не верю! — сказал Пьеро.
  — Игры затевает твоя Элеонора, до сих пор влюбленная в меня! — ответил Эдвард.
  — Не городи чепухи!
  — Она не рассказывала тебе, откуда у нее такая неприязнь ко мне, Иси...? Я жил с этой женщиной и она была до безумия в меня влюблена... Я оставил ее ради другого человека... Теперь она живет местью, натравливая на меня собственного брата! Когда ты стрелял в меня, она, думая, что я умираю, кричала мне о любви...
  — Быть не может! Ты блефуешь, — сказал Пьеро.
  — Хочешь, верь этой изворотливой змее, так умело вливающей в уши яд! Я оставлю бальзам. Если захочешь избавиться от боли и поскорее выздороветь, пользуйся им. Я люблю тебя...
  Пьеро с широко раскрывшимися глазами наблюдал за ним, не веря в то, что слышит.
  Эдвард понял, что по треснувшей ветке вряд ли сможет выбраться обратно. Придется прыгать. Высоко... Он обернулся и посмотрел на Пьеро. Гримаса ироничного презрения и ненависти сменилась на лице юноши гримасой изумления.
  Эдвард спрыгнул и, конечно же, подвернул ногу! Он насилу добрел домой, только к рассвету.
 






                2               
 
  Карло до сих пор не появлялся. Эдвард все реже думал о нем. Главная мишень сейчас — Пьеро. Его прихоть, его страсть... Возможно, завоевав его расположение, он сможет добиться чего-то большего, как знать?
  Пока Пьеро валялся в постели, все внимание поклонников оперы уделялось Лабертино. Его приглашали выступать на приемы и вечера. Лабертино еще и превосходно играл на фортепиано. Уроки Карла не прошли даром.
  Он играл триоли и секстоли, считывая нотную грамматику с нотоносца.
  В каждой ноте чувствовалась тоска, одиночество. Хотя многие сказали бы, что он, имея все, бесится с жиру.
  Пьеро... его странная глупая страсть. Его запретный плод. От осознания невозможности добиться брата, Эдвард еще больше сгорал от желания.


     Капли дождя навевают мне сон.
     Тихо нарушив безмолвье ночи...
     Пусть безмятежным покажется он,
     Ветер задует огарок свечи...


  Эдвард поймал на себе томный взгляд Элеоноры, которая тут же надела маску злобного равнодушия. Она все еще любила его. В этом не было никаких сомнений. Пьеро для нее — лишь ширма, прикрытие, средство мести. Хоть в чем-то он победил брата!
  Увидев, что Лабертино вновь набирает популярность, Джакомо засуетился вокруг него, но был встречен холодной улыбкой, расставившей все по своим местам.
   Эдвард все еще прихрамывал. Одиночество заковало его в свои цепи. Рядом не было ни одного человека, который искренне любил бы его! Эх, где же Эльза со своей простотой, как легко и свободно было рядом с ней, можно было быть самим собой! Но страсть к Карлу заменила ему все остальное. А что сталось теперь? Пепелище на месте пожара... Он хотел жить ею вечно, а теперь думает лишь о Пьеро. Как же непостоянен человек! Эдвард думал о том, что всегда будет презираем предметом своей страсти. На его глаза навернулись слезы. Клавиши фортепиано издавали минорные ноты, от которых разрывалась душа.
  "Пьеро никогда не будет твоим..."
  "Он тебя ненавидит..."
  "Он тебя презирает..."
  "Он над тобой смеется..."
  "Твоя любовь станет посмешищем для него..."
  Эдвард с громким криком ударил по клавишам кулаком. На него уставились изумленные зрители. Это был первый нервный срыв.
  Молодой человек мечтал скрыться от всех, затерявшись в толпе. За ним наблюдал пожилой сеньор, тот самый, который был горячим поклонником его таланта. Эдвард кивнул ему головой.
  Сеньор Лоренцо (так звали этого господина), осведомился, что случилось с ним. Эдвард ответил, что устал от собственного одиночества. Глаза сеньора Лоренцо заблестели. Алкоголь развязал ему язык и он со стыдом признался, что уже много лет влюблен в юношу не только как в певца. Он попросил прощения за такое откровение.
  — Почему же вы сразу не признались? — спросил Эдвард. — Почему ждали столько лет?
  — Я не смел даже надеяться на ваше внимание, а тем более, не хотел выставлять себя на посмешище. Я, седовласый старик! Вы очень талантливы, блистаете в обществе, над вами светится ореол славы, популярности, красоты! Мои чувства к вам просто смешны...
  — О, зря вы так думали! — вскричал Эдвард. — Я так одинок, так несчастен! — он приблизил к старику свои губы в ожидании поцелуя.
  — Мой мальчик, вы бы могли быть моим внуком, — ответил сеньор Лоренцо, отвернувшись в сторону. Эдвард чувствовал, как сильно он страдает.
  — Душа не имеет ни пола, ни возраста... Разве есть для нее преграды? — ответил Эдвард. — О, сеньор Лоренцо, умоляю, давайте поедем ко мне, я подарю вам себя, свое одиночество! Вы нравитесь мне, как человек, мне все равно, какого вы возраста, пола...
  Старик с удивлением посмотрел на Эдварда, услышав мудрые не по годам речи, вовсе не свойственные обласканному публикой платиновому голосу. Эдвард посмотрел на него с лаской и нежностью.
  — Я буду счастлив, если смогу подарить вам кусочек счастья и разбавить свое одиночество.
  Сеньор Лоренцо не смог устоять. Он уехал с Эдвардом, чтобы насладиться его красотой, юностью, предаться чувствам и плоти. Чтобы наконец поцеловать эти долгожданные губы, так долго заставлявшие мучиться старика! Красивые губы, губы, творящие чудеса своим пением, стоило им приоткрыться.
  Эдвард позволил ему любить себя и с упоением целовал, забыв о том, что Лоренцо действительно годился ему в деды. Он заметил, как старик тихонько плакал, не веря своему счастью. Эдвард знал, что им руководили настоящие чувства, а не слепая похоть. Каким он был нежным, как любил Эдварда! Если бы ему было хотя бы минус двадцать! В один прекрасный день его любовницей станет могила...
  Он называл Эдварда "своим милым мальчиком". Как приятно чувствовать, что ты любим и кому-то нужен!
  Старик был стройным и подтянутым, и резко контрастировал со многими обрюзгшими пузатыми старикашками своего возраста.
  Очевидно, в молодости Лоренцо был весьма красив и привлекателен. Его красота сейчас была завуалирована избороздившими лицо морщинами и дряблой кожей. Но какими прекрасными, благородными оставались его голубые глаза!
  Эдвард сказал, что в любой момент будет рад видеть Лоренцо у себя дома, намекая на продолжение отношений.
  Старик ответил, что Эдвард сделал его очень счастливым и поцеловал руку певца.



   

                3

  На одном приеме Эдвард увидел очень знакомое лицо и долго не мог понять кто это.
  Аврора! Не может быть! Та Аврора, хрупкая цирковая гимнастка, казалась блеклым пятном в сравнении с этой молодой женщиной, которую он видел сейчас. Хорошо, со вкусом, одетая, с высоко уложенными белыми локонами, ее запястья и шею украшали драгоценности. Она выглядела немного потяжелевшей и уже вовсе не казалась хрупкой невинной девочкой. Сейчас ей где-то шестнадцать... Это же надо так измениться буквально за год!
  Она узнала Эдварда и сделала ему знак выйти на лоджию. Там Аврора обвила его шею белоснежными руками и подарила сладкий поцелуй. Она сказала, что очень любит его, и готова была искать его по всему свету.
  Молодая женщина заметила, что сейчас она не одна и не может надолго отлучаться. Она попросила о свидании завтра днем и Эдвард написал ей свой адрес.
  На следующий день Аврора была уже у него. Она рассказала, что ее заметил один богатый, важный господин, довольно преклонных лет. Он забрал ее с собой. Сделал ее знаменитой танцовщицей в обмен на любовь. Они путешествовали по Италии и Аврора очень мечтала встретить Эдварда. Она сказала, что до сих пор сильно любит его и очень рада, что именно он был ее первым мужчиной, подарив незабываемую ночь, а не мерзкий жирный старикан, который, к тому же, пускает ветры по ночам. Секс с ним вызывал омерзение.
  Они уединились в спальне с Эдвардом и предались безудержному сексу. Аврора говорила о любви, о том, что не может без него жить и несла любовную чепуху.
  "Ты еще не видела Пьеро!" — подумал Эдвард.
  Он говорил ей, чтобы она ушла от старика и обещал сам взять над ней шефство, используя свои связи и немалые деньги.
  — Ты не должна ни от кого зависеть! — сказал Эдвард. — Тем более, от людей, которые вызывают у тебя омерзение. Будь свободна, независима, не продавай свое тело мерзкому старикану! Видишь этот браслет? Он один стоит целого состояния. Возьми его. На первое время тебе хватит вырученных за него денег.
  — Как же я люблю тебя! — проговорила Аврора. Ее волосы были как солнечный дождь, мягкие и шелковистые.
  — Не питай иллюзий в отношении меня, я — ветер, который каждую минуту может умчаться на край земли. Я не создан для семьи, я не смогу принадлежать кому-то одному...
  Вопреки ожиданиям, Аврора не закатила истерик. Она поняла его.
  — Все, что мне нужно, — сказала она, — иметь счастье иногда проводить ночь с тобою.
  — Ты будешь иметь такое счастье, — ответил Эдвард.


  Пьеро наконец-то появился в свете. Он был бледен после болезни и время от времени хватался за бок.
  — Что случилось с вами? — притворно спросил Джакомо.
  — Сеньоры, я стрелялся на дуэли! — ответил Пьеро. — Меня едва не отправили на тот свет!
  Все ахнули, хотя многие завистники искренне сожалели, что Пьеро действительно не отправился на тот свет.
  — Ну, конечно, главное — выиграть время! — говорил Пьеро. — Мое отсутствие на сцене лишь играет на руку этому мерзкому человеку.
  — Сеньоры! — сказал Эдвард, поднимая крышку фортепиано, — после долгой болезни мы можем снова лицезреть одного из самых талантливых певцов Италии, сеньора Пьеро! И я с удовольствием буду ему сегодня аккомпанировать на фортепиано!
  Все принялись аплодировать и кричать, чтобы Пьеро выходил на сцену.
  — Лицемер, вы пытались меня убить! — закричал Пьеро.
  Зрители охнули.
  — Сеньоры, этот человек вне себя! Как я могу желать смерти своему брату! Сеньор Пьеро — мой брат...
  Толпа удивленно зароптала.
  — Он сумасшедший! — закричал Пьеро.
  — Зачем скрывать правду! — продолжал Эдвард. — Мы — братья!..
  Извергая проклятия, Пьеро схватил Эдварда под руку и силком, с исказившемся от злобы, лицом, потащил за собой.
  — Зачем ты делаешь это?! — воскликнул он, кипя злобой. — Хочешь превратить меня в посмешище?!
  — Пусть знают все, что ты являешься моим братом! Ты ведь любишь играть на публику? — спросил Эдвард.
  — Я никогда не признаю тебя своим братом! — сказал Пьеро, смерив его надменным взглядом.
  — Люблю тебя, брат! — Эдвард чмокнул его в щеку. Пьеро вскрикнул, будто его укусила ядовитая змея.
 






                4

  Как бы Пьеро ни пытался избегать ненавистного брата, всеми силами показывая ему свою неприязнь, сцена снова свела их вместе.
  Это было во Флоренции, в большой, великолепной Флоренции, куда были приглашены Пьеро и Лабертино.
  Эдвард решил поставить спесивого мальчишку на место. Если он хотел войны, ту пусть сполна ее получит! На этот раз ему поможет Голос. Однако, Эдварда просто бесила невозможность каких бы то ни было отношений с Пьеро.
  На репетиции, в пустом зале, Эдвард уловил насмешливый взгляд брата, горящий вызовом. Он устал терпеть его ненависть и сам уже начинал его ненавидеть.
  Но случилось непредвиденное. Во время репетиции во Флоренции началось землетрясение. Маэстро и несколько работников в концертном зале убило на месте. Половина купола, упавшего с неимоверным грохотом, превратила их в лепешку. Вход завалило. Стены продолжали трещать по швам. Камни сыпались градом. Пьеро завалило камнями.
  Эдвард не знал, как выбраться отсюда, их едва не замуровало заживо.
  — Давай, добей меня, ты так давно ждал этого момента! — воскликнул Пьеро, впадая в истерику. — У тебя не получилось сделать это на дуэли, так сейчас бери реванш, настал твой триумф!
  Он не имел возможности даже пошевелиться.
  — Глупый мальчишка! — воскликнул Эдвард. — Меньше всего я желаю тебе смерти, ты нужен мне...
  Пьеро очень удивился, видя, что Эдвард действительно не собирается его убивать, хотя сейчас это не составило бы ему ни малейшего труда. Он свалил бы все на землетрясение. Пьеро могло насмерть раздавить обломками обрушившихся стен.
  — Я нужен тебе? — удивился Пьеро, но в голосе его на сей раз было слишком мало сарказма. — Почему? Я — твой враг, твой конкурент, я ненавижу тебя, я тебя унижал...
  Эдвард пожал плечами.
  — Ты мой брат...
  У Пьеро началась истерика, он обреченно говорил о своей надвигающейся гибели, о своей трагической судьбе, что ему преждевременно придется уйти из жизни в расцвете сил, а он был таким великим певцом...
  Эдвард взял его окоченевшую руку.
  — Ты не умрешь! Завтра вход расчистят, тебя вытащат, ты сможешь сделать мне очередную гадость, какую вздумается...
  Пьеро начал рыдать. Боль подкралась и завладела им. Он начал требовать, чтобы Эдвард его добил и избавил от мучений.
  — Я не сделаю этого, ты не хочешь умирать...
  Эдвард продолжал держать его за руку, к которой вернулось тепло. Пьеро причитал о своей трагической судьбе, думая, что вот-вот придет его смерть, оборвав его "несчастную жизнь"... Стеная, он начал рассказывать о своей жизни, думая, что больше нечего терять.
  — Эта тварь, отец, избивал меня, заставлял репетировать арии каждую минуту, один раз он меня изнасиловал. Мне было десять... Я в слезах и ужасе сбежал из дома... Этот нелюдь сломал мою психику, он сделал меня таким, какой я сейчас... Это было лучше, чем терпеть насилие отца. Случайно, мною заинтересовался один пожилой композитор. Он прочил мне славу, взамен, я должен был спать с этим похотливым слюнявым уродом, словно был уличной девкой!
  Пьеро прибавил, что теперь Эдвард сможет использовать эту информацию против него, но его уже не будет на этом свете.
  — Как ты страдал! — проговорил Эдвард. — Как я люблю тебя!
  Он склонился над ним и поцеловал в губы.
  Пьеро продолжал истерику, говоря, что с ним можно делать все, что угодно, ибо скоро его на этом свете не будет.
  — Скоро все будет хорошо, боль уйдет, — шептал Эдвард, ложась рядом и держа его за руку. — Я твой старший брат, я должен заботиться о тебе.
  — Мне передавило ноги, я не смогу ходить! — в ужасе кричал Пьеро. Эдвард гладил его по рыжеватым волосам.
  — Когда все закончится, позволь мне остаться с тобой, ты и вправду нужен мне, — шептал Эдвард.
  Пьеро лишь плакал в ответ от боли и беспомощности. Он смотрел в глаза человека, которого ненавидел и который был всем, кто у него остался.


  На следующий день расчистили вход в полуразрушенный концертный зал. Когда пытались освободить из-под тяжести камней Пьеро, он потерял сознание... Эдвард вынес его из развалин на руках, будто они играли в спектакле "Последние дни Помпеи", такая творилась разруха.
  Ноги Пьеро напоминали раздробленное месиво. О, проклятая Флоренция!
  Они отправились домой, за все это время Пьеро не приходил в сознание, находясь в бреду. Эдвард не отходил от него. Теперь он еще сильнее полюбил брата и привез его к себе домой.
  — Отвези меня в мой дом! — кричал Пьеро, придя в себя.
  — Позволь мне ухаживать за тобой. Твои завистливые слуги лишь позлорадствуют горю, а остальным ты был нужен, когда был здоров. Я искренне желаю тебе выздоровления, разреши мне заботиться о тебе, помочь тебе...
  Ненависть Пьеро улеглась на некоторое время.
  — Ты неприятен мне, — ответил Пьеро.         — Если ты сильно желаешь, я могу отправить тебя на попечительство слуг, но вряд ли они станут искренне желать тебе добра, — ответил Эдвард.
  Пьеро притих. Он знал, что Эдвард прав и удивлялся, почему он, не смотря ни на что, продолжает к нему так хорошо относиться.
  Доктор сделал малоутешительный прогноз: Пьеро никогда не сможет ходить.
  — Теперь я калека! — закричал юноша, плача и причитая. — Радуйся, ты победил, теперь я никогда не выйду на сцену! Я никчемный калека, живой труп, теперь я никому не нужен!
  — Ты нужен мне! — воскликнул Эдвард. — Не теряй надежду. Мы будем делать невозможное и, если ты не сдашься, возможно, начнешь ходить.
  — Возможно, начну ходить! Мне уже сказали, что я никогда не смогу ходить и это понятно даже последнему дураку, я не собираюсь жить самообманом!







                5


  С каждым днем Пьеро становился все более невыносимым. Он кричал, истерил, говорил гадости, обвинял Эдварда во всех смертных грехах и в своем увечье. Эдвард готовил мази, как учила его когда-то Эльза. Он не хотел сдаваться.
  В Пьеро словно черт вселился. Каждое слово его было наполнено ненавистью из-за того, что именно ЕМУ выпала участь стать неполноценным. Он осыпал проклятиями и оскорблениями, как из рога изобилия.
  — Все, хватит! — сказал Эдвард. — За мое добро ты платишь мне отравой и гадостями, хотя я всем, чем могу, пытаюсь помочь тебе и не виноват в твоих увечьях!
  Пьеро притих. Он испугался, что Эдвард отвернется от него и он останется совсем один, не нужный более никому. Переступив через гордость и характер, Пьеро стал просить брата не покидать его. Страх остаться одному был сильнее. Эдвард посмотрел на него и вышел. Пусть подумает над своим поведением в одиночестве.
  Пьеро был теперь таким беспомощным, беззащитным, одиноким. И он осознал, что нуждается в Эдварде.
  — Ты больше меня не любишь? — спросил Пьеро, когда Эдвард пришел, чтобы намазать мазью его больные ноги.
  — А разве тебе не все равно? — равнодушно спросил Эдвард.
  — Ночью по дому бродит Карл! Мне страшно! Я боюсь, что он что-нибудь сделает со мной, — сказал Пьеро.
  — Глупости какие. У тебя галлюцинации!
  Пьеро утверждал, что отчетливо слышал в доме голос Карла.
  — Что ты предлагаешь? — спросил Эдвард. — Нанять тебе телохранителя?
  — Можешь остаться сам... Если тебе несложно. Тебя он побоится, — осторожно сказал Пьеро.
  — Надоедать тебе своим присутствием?
  — Я не заставляю, — ответил Пьеро.
  — Еще бы! — огрызнулся Эдвард, закончив втирать в его ноги мазь.
  Он остался той ночью у Пьеро.
  Они лежали в совершенной темноте молча. Эдвард лишь слышал его дыхание. Почему он так внезапно переменился? Почему попросил остаться? Может это был намек? Эдвард не знал, что у Пьеро на уме и боялся ошибиться, окончательно оттолкнуть его. Как же хотелось обнять, прикоснуться к нему! Он не мог, не смел. Да и гордость не позволяла. Казалось, Пьеро разглядывает его лицо в темноте. Так и было. На него упал лунный свет. Пьеро пошевелился. Приблизился к его губам, начал целовать.
   "Боже мой, я не верю, как долго я ждал этого!" — подумал Эдвард. — "Какой долгожданный поцелуй"...
  Голова кружилась, он сходил с ума. От ощущения языка Пьеро у себя во рту остатки разума разрывались на части.
  — Я не смогу остановиться, — прошептал Эдвард.
  — Не останавливайся, — ответил Пьеро.
  "Неужели он хочет его? Прямо сейчас?!"
  Пьеро пытался снять с Эдварда рубашку. У него был очевидный опыт в этих вещах. Карл изнасиловал его, подумать только! Эдвард возненавидел Карла и хотел убить его.
  Это не мог быть тот Пьеро, который ненавидел его. Это был тот Пьеро, который целовал его сейчас. Но как предаваться любви с калекой?!
  Эдвард был осторожен с ним, как с фарфоровой куклой. Пьеро позволял ему все, что угодно. Они не затихали до самого рассвета.
  — Ты что-нибудь ко мне испытываешь? — спросил Эдвард, когда они утихомирились.
  — Это была плата за все твои труды. Разве не этого ты хотел? Разве не ради этого столько времени ты возился со мной? Ты же хотел инцеста, теперь ты его получил, в нашей семье любят инцест, — Пьеро отвернулся.
  Это был самый острый клинок, какой только Пьеро был способен вонзить в душу Эдварда. Эдварду хотелось рыдать, будто он был женщиной, или разбить в доме все, что только было в нем. Он молча вышел и не входил к Пьеро несколько дней. Лечением брата начал заниматься слуга.
  Эдвард скучал без Пьеро, но не мог допустить, чтобы к нему относились подобным образом.
  Он сидел возле двери, вслушиваясь в тишину. Когда он услышал, как Пьеро произнес его имя, по телу поползли мурашки.
  "Ты хочешь, чтобы я пришел к тебе по первому зову? Этого не будет", — подумал Эдвард.
  Он услышал шум и пришлось открыть дверь. Пьеро лежал на полу. Он пытался встать, звал его, но Эдвард не пришел, теперь он лежит здесь, на полу, с изувеченными ногами!
  — О, прости мне! — закричал Эдвард, пытаясь его поднять.
  — Это ты прости мне... Не покидай больше... Хотя, зачем я нужен тебе... Такой убогий...
  — Что у тебя на уме? Что ты чувствуешь? — спросил Эдвард. — Как я хочу разгадать тебя! Ты по-прежнему меня ненавидишь? Хочешь причинить боль?
   — Нет, — ответил Пьеро. — Я тебя не ненавижу...
  Какой он был красивый! По-женственному красивый! Сердце замирало... Как человек может обладать такой красотой...
  — Не ненавидишь? — спросил Эдвард. — Что тогда?!
  Пьеро обнял его за шею.
  — Исидор хочет быть твоим... но калека лишь отравит тебе жизнь...
  У Эдварда заблестели слезы в глазах. Неужели играет! Какую сильную боль причинит он ему, если будет так играть! Но губы Эдварда сами потянулись к нему, Пьеро лежал у него на руках, такой красивый... уже совсем другой, без иронии, без презрения... таким Эдвард любил его еще больше. Пьеро отвечал на поцелуй, будто в нем и вправду вспыхнули какие-то чувства. Может это была игра?
  По дому действительно кто-то ходил, возможно, что это был Карл.



6

  Эдвард наблюдал за Пьеро, будто ожидал, что брат сделает неверный шаг, чтобы разоблачить его игру. Если это игра, то пусть она продлится как можно дольше. Пусть он лжет, притворяется, только бы был рядом. Пусть это только самообман!
  — Я хочу, чтобы ты ходил, — ответил Эдвард. — Ты будешь ходить, не сдавайся.
  — Эдвард, я никогда не буду ходить, смирись с этим, — он в первый раз назвал его по имени.
  — Из-за чего ты ко мне переменился? — спросил Эдвард. — Играешь? Боишься, что я разлюблю, брошу тебя? Ты переступаешь через себя, чтобы спать со мной?
  — Если я тебе скажу, то ты все равно не поверишь, а значит и нет смысла говорить.
  Глаза Пьеро светились грустью.  Эдвард готов был все отдать, чтобы сделать его счастливым, научить ходить заново, как маленького ребенка!
  — Я не стану показывать тебе свои чувства, ты в них все равно не поверишь! — сказал Пьеро.
  — Чувства?! — сердце Эдварда бешено заколотилось, глаза широко раскрылись. — А они есть?!
  "Соври, пожалуйста, соври", — молил Эдвард.
  — А ты не видишь? — спросил Пьеро. Он дотянулся до его губ, лежа у него на руках.
  — Теперь я тебя еще сильнее люблю! В тысячу, нет, в миллион раз! — вскричал Эдвард.
  — Я уверен, что многим ты говорил то же самое, — сказал Пьеро. — А я не говорил такого никому. И тебе не скажу. Я не говорил, что люблю тебя!
  — Не любишь?
  — Я не говорил и то, что тебя не люблю, — отвечал Пьеро.
  Похоже, он попросту морочил ему голову. Эдвард вспомнил, что действительно признавался в любви нескольким людям. И Карлу делал самые пылкие признания. Неужели его страсть к Пьеро также остынет когда-нибудь?! А вдруг в душе Пьеро тоже зародились чувства, но он боится их, боится доверять людям, тем более, когда теперь он особенно уязвим?
  — Мне нужна твоя любовь, — проговорил Эдвард.
  — Зачем? Я надоем тебе, как Карл, с которым ты спал и которого я ненавижу..
  — Я порвал с ним связь, когда узнал, что он вытворял с тобой! — возразил Эдвард
  — Вот как... Твоя постыдная страсть к своему отцу, насилующему собственных детей, иссякла?


     Полюби меня, папа, немножко,
     Грустно месяц мне светит в окошко,
     Одинок он, как я, без тебя,
     Половинка пропала моя...
     (стихи Татьяны Беловой)

 
  — Прекрати! — закричал Эдвард. — Ты, только ты тот человек, с которым я желаю всей душой остаться! А если он приблизится к тебе, я убью его! Мы можем петь дуэтом, зачем нам делить сцену? Наши голоса будут дополнять друг друга.
  Пьеро грустно усмехнулся:
  — Как я смогу петь, калека?! Разве что в своих безумных мечтах...
  — Ты поправишься...
  — Я никогда не поправлюсь. Участь Исидора предрешена. Останься сегодня. Хочу быть с тем, кто меня любит... и кого я...
  — Кого что?!
  — Ничего, забудь...
  Либо Пьеро хотел сделать ему признание, либо дразнил.


  Эдвард отсылал назад своих любовников, заставляя слуг говорить им, что его нет дома. Он отправил Лоренцо и Аврору, весь занятый чувствами к Пьеро, которые нагромождались в душе и заполняли его всего. Эдвард замечал его слезы. Пьеро оплакивал свою несчастную участь калеки. Все меньше агрессии, сарказма было в его голосе. Он смирялся со своей участью.
  — Я — кукла, — говорил Пьеро, — говорящая кукла, — которая не может самостоятельно ходить и сидит там, где ее усадят.
  Дверь была распахнута настежь. В другой комнате Эдвард играл на фортепиано.
  — Вы — мои дети, я вас породил! — услышал Эдвард такой знакомый до боли голос.
  Как призрак, сзади стоял Карл.
  — Не приближайся! — сказал Эдвард.
  — C каких это пор ты боишься меня? Думаешь, я смогу причинить вред вашей маленькой идиллии? Ты сам стрелял в собственного брата, а думаешь, что это я способен нанести ему вред!
  — Ты насильник, ты сумасшедший, ты опасен! — сказал Эдвард.
  — Сказки! — небрежно ответил Карл. — Эдвард, я люблю тебя. Иди ко мне, мое любимое дитя...
  — Папа... — проговорил Эдвард. Ему по-прежнему не хватало отца.
  — Если он приблизится к тебе, больше не смей ко мне подходить! — сказал Пьеро.
  Эдвард очнулся.
  — Ты насилуешь десятилетних детей, ты мне отвратителен! — сказал, наконец, Эдвард. — Я больше не люблю тебя и вычеркнул тебя из своей жизни. Убирайся!
  — Не верь...
  — Убирайся! — громче повторил Эдвард. — Иначе я буду судить тебя, как вора, забравшегося в дом!
  Карл еще около минуты смотрел на него: не передумает ли?
  — Я люблю тебя, — сказал он.
  — Люби, — ответил Эдвард. — Только поскорее убирайся из моего дома!
  Карл вышел.
  — Этот человек так просто нас в покое не оставит, — прошептал Пьеро, — он способен на все. Он думает, что мы — его собственность. Он может сделать что-нибудь нехорошее, даже убить...
  — Жизнь моя, не бойся, — сказал Эдвард как можно ласковее. — Скажи только, что я нужен тебе и я отдам тебе свою душу...
  — Пусть наши поступки звучат красноречивее наших слов, — ответил Пьеро. — Скольким людям ты объяснялся в любви? Что в том проку?
  — Я не лгал им, — ответил Эдвард. — На тот момент я действительно думал, что любил их.
  Пьеро был циником, он любил поднимать на смех эту жизнь: людей, с их пороками и непостоянством. Вот, снова, усмешка презрения исказила его лицо.
  — Конечно же, на сей момент ты думаешь, что до безумия любишь меня, ибо питаешь страсть к инцесту, — сказал Пьеро. — Потом ты с таким же рвением признаешься в любви кому-то другому, а когда тебя спросят обо мне, ты с искренностью скажешь: "на тот момент я действительно думал, что любил его".
  — Исидор, не надо... — умоляюще проговорил Эдвард.
  — Эдвард, это правда. Не пытайся закрыться от нее! До меня ты жил с Карлом, которого я и "отцом" не смогу назвать... Если бы ты узнал, что у тебя есть еще какой-нибудь брат, дядя, или племянник — ты стал бы жить ими, любить их. Страсть к инцесту у тебя в крови?
  — Как легко тебе судить! Я был бы с Карлом до сих пор, но я узнал, что он способен насиловать десятилетних детей... Мою душу заполнило отвращение... детские обиды... воспоминания... презрение...
  Пьеро усмехнулся. Как же он был красив!
  — Как мне легко судить! Мне, неполноценному калеке, не нужному никому и поставившему крест на сцене концертных залов... Я жил музыкой, Эдвард! Теперь я жалкий, никчемный калека, который со временем надоест и тебе, когда перегорят твои чувства, догорят, как чадящее пламя свечи...
  Эдвард кинулся к его постели, уткнув лицо в кружевную простынь. Он залился слезами, как мальчишка, разбивший коленку. Он стал целовать белую, мраморную руку брата:
  — Скажи, что я тебе нужен... Ты хоть немного любишь меня??
  — Этого ты никогда не узнаешь, — холодно сказал Пьеро. — Быть может, я сплю с тобой, потому что у меня нет другого выбора... Будучи калекой, я никому не нужен... Но мне нужен человек, который бы меня любил и заботился обо мне, потому что я инвалид...
  — Это правда?? — в глазах Эдварда стояла обида, начавшая кровоточить душевная рана. — Да ты жесток! При чем не только ко мне, но и к себе самому!
  Эдвард выбежал, хлопнув дверью. Пьеро обнял подушку. Его красивые печальные глаза смотрели в окно, за которым свою грустную картину рисовал на стеклах дождь. Злой художник рисовал в душе острым лезвием свой рисунок. Из мыслей о загубленной жизни прекрасного, талантливого певца, о циничном мире, о непостоянстве человеческой натуры.







                7

  Эдвард больше не заходил комнату Пьеро после их последнего разговора. Пьеро больно ранил его. Эдвард поверил, что брат спит с ним только из-за того, что считает себя неполноценным калекой, не нужным больше никому. Меньше всего Эдварду хотелось, чтобы это было правдой. Острая стрела, смоченная ядом беспощадных слов, глубоко пронзила душу. Рассчитывая хотя бы на малую толику искренней симпатии брата, Эдвард жестоко разочаровался, предполагая, что Пьеро просто пользуется им.
  Пьеро еще больше начал чахнуть, как болезненный цветок, без любви и внимания брата. Мир ему окончательно опостылел. Он чувствовал себя никому не нужным овощем, который был не в состоянии без посторонней помощи сходить в туалет и все больше задумывался о смерти.
  Слуга выводил его подышать свежим воздухом в сад. Пьеро ощущал себя домашним животным. Сидя в тенистой беседке, увитой плющом и мелкими розами, он думал. Любовь брата воскрешала в нем жизнь, заставляла чувствовать себя кому-то нужным. Пьеро понял, что потерял его, что он не нужен больше никому, а зрители скоро забудут о нем. Осознание собственной никчемности до сих пор повергало его в шок. Жизнь становилась все более невыносимой, все более тяготила его.
  Сидя в беседке, он увидел красивую молодую белокурую даму, посещавшую Эдварда. Видел и солидного пожилого мужчину, часто приезжавшего в этот дом. Еще нескольких людей. Пьеро не сомневался, что все они любовники Эдварда. Из-за этого его невидимая клетка становилась все уже. Скоро она станет тесной настолько, что будет невозможно дышать. Не легче ли покончить разом со всем, чем влачить такое никчемное существование?
  Солнечный луч, падавший на волосы Пьеро, делал их огненными. Он даже не осознавал сейчас, насколько красив!
  Один раз Пьеро интуитивно почувствовал, что сзади кто-то стоит. Но это был не слуга. Элеонора... Она стояла сзади. На ее рубиновых губах играли злобные оттенки загадочной ухмылки.
  — Я думаю о том, что ты, должно быть, считаешь себя никчемным инвалидом, — сказала она.
  — Приветствую, — со злобной иронией уже наверное над самим собой, сказал Пьеро.
  — Я пришла обрадовать тебя, — сказала Элеонора, — в свете про тебя уже слагают легенды, ты стал еще более популярен. Прекрасный принц, в расцвете лет ставший инвалидом, у которого связь с собственным братом, трахавшимся до этого с родным отцом! Идеальные персонажи для сплетен светской толпы! Они осуждают таких, как вы, просто потому, что сами в душе любят тех, кто нарушает правила...
  — Уже известно даже об этом? — усмехнулся Пьеро. — Так расскажи еще историю о том, что я в десять лет тоже трахался с родным отцом. Этого не знает никто и тебя вознаградят, как первооткрывательницу этой сплетни. Кстати, я заметил, что ты изменила позицию: ты уже не влюбленная, волочащаяся за мной, женщина, пытающаяся сделать назло моему брату.
  Элеонора едко улыбнулась.
  — Отчего не поехал на концерт брата? Сегодня он покорит своим голосом весь зал, празднуя собственный триумф, свою незримую коронацию!
  Удар был убийственным. Элеонора ехидно улыбнулась, помахав на прощание.
  Конец света начался в душе Пьеро. Эдвард теперь имеет все, а он всего лишь живой мусор, отживший свой недолгий век.
  Пьеро окликнул слугу, сказав о том, что желает немедленно отправиться в постель. На самом деле он решил поквитаться со своей жизнью, которая стала ему невыносима.
  Пьеро дополз до окна. Не слишком высоко, но, если он ударится об камни головой, для него все будет кончено. Юноша презрительно усмехнулся самому себе. Ты проиграл, дружок! Проиграл свою жизнь. Самое правильное, что ты можешь сделать — это без сожаления распроститься с ней. Твоя игра проиграна.
  Пьеро стал карабкаться на подоконник, как беспомощный, не умеющий ходить, а только лишь ползающий младенец. Раздражение и боль от собственного бессилия, вызвали на глазах слезы.
  Он стер ногти на пальцах в кровь, пытаясь вскарабкаться туда.
  Эдвард заметил брата, который уже почти влез на подоконник. Он понял, что Пьеро собрался прыгать и, не выдавая себя, помчался в дом. Он молил Создателя, чтобы не было поздно.
  Когда Эдвард забежал в комнату, Пьеро уже свесился с подоконника и готов был в любую минуту сорваться с него.
  Эдвард схватил его сзади за одежду.
  — Отпусти меня! — с ненавистью сказал Пьеро. — Я все равно не буду жить! Лучше умереть, чем быть твоим домашним животным, которое разонравилось.
  Ужас охватил Эдварда от таких слов.
  — Ты не разонравился мне, ты мой брат...
  — Ага, — с сарказмом сказал Пьеро. — Как концерт, кстати?
  — Какой концерт? — спросил Эдвард.
  — Твой, какой же еще! Только твой непревзойденный голос будет теперь блистать на сцене без всяких конкурентов!
  — Что за вздор! Я бы не начал петь, зная, какую боль это причинит тебе! — ответил Эдвард, несмотря на сопротивление, стаскивая его с подоконника.
  — Не лги! — истерично закричал Пьеро. — Я знаю все!
  — Если ты пообщался с Элеонорой и она наговорила тебе чепухи, то ты должен понимать, что эта, оскорбленная мною женщина, потерявшая двух любовников, сделает все, чтобы рассорить нас.
  — Это правда, что у тебя не было никаких концертов? — спросил Пьеро. В его глазах светился призрачный огонек надежды. Он был настолько красив, настолько беспомощен, что захватывало дух, мурашки шли по коже. Эдвард держал его на руках.
  — У меня не было никаких концертов, — сказал Эдвард, еле сдерживаясь, чтобы не поцеловать брата, но почему-то он не посмел сделать этого.
  — Я видел твоих любовников и любовниц, — удрученно сказал Пьеро. — Я больше не нужен тебе. Я — твоя надоевшая сломанная кукла, выброшенная в дальний угол...
  — После того, что ты сказал мне... — возразил Эдвард. — Ты причинил мне боль, сказав, что я тебе нужен, потому лишь, что о тебе больше некому заботиться...
  — Здоровые любовники, со всеми действующими членами быстро утешили тебя, — едко заметил Пьеро. — Ты сразу же забыл о своей красивой, но надоевшей вещи.
  — Что ты делаешь со мной, Исидор? Зачем ты делаешь это? — Эдвард опустил его на кровать. — Я боюсь тебя потерять, я не хочу, чтобы ты лишил себя жизни...
  — А ты бы что сделал на моем месте? — он посмотрел на брата. — Не хочешь быть беспомощным растением, вроде меня?
  Эдвард сел на пол, обхватил голову руками.
  — Я чувствую твою боль... Я не знаю, что делать самому, я схожу с ума... неужели ты не испытываешь ко мне ни капли чувств! Ну скажи, ни малейшей капли? Я никто для тебя?! Я не принуждал тебя к отношениям, ты сам захотел этого... Все из-за того, чтобы я не бросил тебя больного, беспомощного? Тебе плевать на меня?
  — Да, — ответил Пьеро, чтобы потешить свое самолюбие. — Ты изначально знал, что я испытываю к тебе неприязнь, мы были врагами, и твое внезапное внимание ко мне было просто нелепым, если честно...
   Эдвард с сожалением посмотрел на брата, будто внутри него что-то разбилось.
  — Исидор, мне самому сегодня хочется умереть...
  Он ушел. Пьеро закусил губу так, что потекла небольшая струйка крови. Он сжал кружевную простынь в кулак.
  — Люблю тебя, — прошептал он.
 

  Хаотичные мысли роились в голове Эдварда. Нужно было придумать самое разумное решение, найти выход из данной ситуации и как-то жить дальше.
  Эдвард обернулся на Пьеро, сидящего в беседке. Брат смотрел на бабочку, порхающую с цветка на цветок. Такой красивый, такой жестокий, такой беспомощный...
  — Исидор, — сказал Эдвард, — я долго думал, чтобы принять наиболее правильное решение. Завтра ты поедешь к себе домой. Если тебе нужна будет материальная помощь, доктора, сиделки — я все оплачу...
  В глазах Пьеро затаилась обида.
  — Теперь ты отказываешься от меня?
  — Не вижу смысла продолжать отношения с человеком, который испытывает ко мне неприязнь, который спит со мной только лишь из-за того, что боится потерять мою поддержку... Я помогу тебе материально, если ты испытываешь трудности и за это тебе не придется спать со мной...
  "Если я не признаюсь ему, я его потеряю", — подумал Пьеро, но не мог переступить через себя и свой характер. Он заметил, что из-за своего нервного состояния мотает ногами туда-сюда. Его глаза округлились.
  — Эдвард... — Пьеро, придерживаясь за лавку, попытался встать, но тут же упал.
  Эдвард поднял его.
  — Ты можешь шевелить ногами!
  — Но я не могу ходить! Я никогда не смогу ходить!
  — Сможешь, сегодня мы увидели, что твои ноги не безжизненные конечности, что они могут двигаться.
  Пьеро схватил его лицо в свои руки, вцепившись в него ногтями.
  — Не бросай меня... У меня чувства к тебе не как к брату...
  — Чувства! Ты морочишь мне голову, мальчишка! — разозлился Эдвард.
  — Я не стану навязываться тебе. Я отправляюсь домой прямо сейчас. Раз ты не желаешь меня знать, то и я знать тебя не желаю. Мы никогда не будем друзьями, между нами всегда будут кипеть страсти. Мы будем либо злейшими врагами, либо страстными любовниками.
  Эдвард посмотрел на него.
  — Зачем ты издеваешься надо мною, Исидор? Тебе нравится терзать меня, мороча мне голову?
  Пьеро дотянулся до его губ, начал целовать. Он искусал Эдварда до крови.
  — Глупый... — прошептал Пьеро. — Наши слова — ничто. Нужно быть умелым наблюдателем, чтобы не обмануться ими. Если бы ты был им, ты сразу бы все почувствовал...







                8               

  Тот факт, что Пьеро смог пошевелить ногами, еще не давал гарантии, что он когда-нибудь сможет ходить. Он по-прежнему не мог стоять без посторонней помощи, и Эдвард уже и сам разуверился в исцелении брата, внезапные порывы которого сводили его с ума. Все жесты Пьеро свидетельствовали о том, что Эдвард ему небезразличен. Но это были лишь намеки. Никаких признаний Эдвард добиться не смог. Быть может, брат ведет с ним жестокую игру, а быть может — нет. Во всяком случае, они наладили отношения и Элеонора просто бесилась.
  Эдвард все свободное время проводил с братом.
  — Послушай, — сказал он один раз, — ты не можешь ходить, но голос твой не умер, зачем же хоронить его? Мы можем сделать тебе концерт... Ты будешь петь сидя... Еще... была у меня одна задумка, на которую ты, быть может, не согласишься... Мы могли бы выступать вместе... Наши голоса отлично бы дополняли друг друга...
  В глазах Пьеро вспыхнул огонь.
  — Почему ты думаешь, что я бы не согласился? Думаешь, что я ничего не вижу, кроме абсолютной собственной славы? Я думал об этом уже давно... Мы бы произвели фурор среди зрителей. Двое заклятых врагов, один из которых калека, двое братьев, да еще и любовников...
  — Последнее знать необязательно, — ответил Эдвард.
  — Мне все равно...
  Эдвард поцеловал брата в губы и Пьеро, как всегда, искусал его. Эдвард почувствовал привкус крови во рту, его язык, его страсть. Было в этом что-то животное, первобытное.
  — Мы сегодня же займемся репетицией, — сказал Эдвард, облизывая губы. — Я люблю тебя.
  Слуга доложил, что его желает видеть господин Лоренцо.
  — Твой любовник приехал! — с ненавистью хмыкнул Пьеро.
  — Мне не нужны другие любовники, кроме тебя, — ответил Эдвард. — Сейчас же пойду и расставлю все точки над "и". Скажу ему, чтобы больше не приезжал!
  Он вышел, громко топая по паркету. На лице Пьеро отразилась самодовольная ухмылка.
  Эдвард видел взгляд Лоренцо. Ему стало жаль старика, который до безумия любил его. Но он хотел быть честен в первую очередь с самим собой. Старик жадно ловил каждый его взгляд, каждый жест.
  — Сеньор Лоренцо, — начал Эдвард. — Я очень хорошо отношусь к вам, как к человеку... очень уважаю вас... Но хочу быть честен... Мы должны прервать нашу связь, я люблю другого человека...
  Лоренцо сглотнул. Он молчал. Эдвард видел, как в его глазах умерла надежда, они потускнели, будто у мертвеца.
  Лоренцо весь согнулся, помрачнел, он стал выглядеть старше своих лет.
  — Я все понимаю, сеньор Лабертино, — проговорил он, едва не задохнувшись, — и больше не потревожу вас...
  Он молча ушел. Эдвард с сожалением смотрел ему вслед.
  Аврора тоже до сих пор сходила по нему с ума, хотя и нашла себе другого любовника. Она освободилась от старика, с которым ей пришлось спать, чтобы выбиться в свет. Она продала украшение, подаренное Лабертино. Деньги давали ей независимость. Эдвард ограничил связь с ней до простого общения.
  Пьеро одержал абсолютную победу над сердцем Эдварда и был безумно этому рад. Они репетировали. Чудесные голоса лились, как чистый, прозрачный ручей.


  Пьеро сидел на сцене с королевской грацией. Он не сможет встать уже, скорее всего, никогда. На его лице, таком красивом, таком дерзком, застыло трагическое выражение. Как он несчастен! Певец-калека... Как это понравится публике?
  Рядом стоял Лабертино. Не менее красивый Пьеро с завистью посмотрел на него: брат был здоров, он мог ходить!
  Эдвард одарил его влюбленным по уши взглядом. Пьеро едва заметно самодовольно улыбнулся своей циничной улыбкой.
  Многие пришли посмотреть на этих бесподобных певцов, которые собрались выступать вместе, на одной сцене. Это было весьма захватывающее зрелище. Для тех особенно, кто видел их публичные драки и взаимные оскорбления.
  Эдвард поймал на себе взгляд старика Лоренцо, полный любовной тоски по нему. Эдварду нравился этот благородный человек и он не был противен ему в постели. Но брат вытеснил из своего сердца всех других любовников.
  Пьеро запел. Сколько печали было в его голосе! Как захватывал этот божественный голос этого молодого, очень красивого певца-калеки... Лабертино затянул свою арию и зал замер, а потом прокатились возгласы восхищения, настолько прекрасны были эти двое бывших врагов, по странному стечению обстоятельств, объединившихся вместе.
  Эдвард глаз не сводил с брата. И тот все же отдал ему долг дразнящей ухмылкой, от которой Эдвард совсем потерял голову. Он слушал пение Пьеро. Его легкий, воздушный голос разрывал все преграды, уносясь в даль. Могло показаться, что этот дерзкий, великолепный голос бросает вызов самому Всевышнему. Так не смог бы спеть даже ангел!
  Зал приветствовал его стоя, аплодируя, вызывая это божество на бис. Все остальное потеряло для Пьеро значение, слезы потекли по лицу. Он встал и, как кукла, двинулся навстречу слушателям. Эдвард открыл рот, не веря своим глазам.
  Пройдя несколько шагов и поклонившись восхищённым зрителям, Пьеро упал под шумные овации.





                9
               

  Эдвард учил Пьеро заново ходить будто маленького ребенка. Пьеро был его сыном, его младшим братом. Эдвард не хотел иметь своих детей. Память о том, как поступил с ним отец, до сих пор жила в душе. Он сам не был уверен в том, что станет хорошим отцом своему ребенку. Возможно, он бы даже вступил со своим ребенком в связь, если бы тот вырос и не был против.
  Еще Эдвард узнал, что после его концерта, Лоренцо повесился. Молодой человек знал, что это он убил старика, внезапно оттолкнув.
  — Отчего у тебя такая траурная гримаса? — спросил Пьеро. — Боишься, что скоро я встану на ноги и ты будешь лишним на сцене?
  — Я очень рад, что скоро ты встанешь на ноги на самом деле, — ответил Эдвард.
  — Что же тогда?
  — Ларенцо свел счеты с жизнью... Подозреваю, что из-за меня...
  Пьеро расхохотался.
  — Бедный старикашка! По нему уже давно плакала могила!
  — Какой ты злой и мерзкий, — ответил Эдвард.
  — Да, я такой, — ответил Пьеро. Они присели на лавочку.
  Видимо, эмоциональный всплеск во время концерта пошел Пьеро на пользу. Он смог встать на ноги! Эдвард глаз не мог отвести от брата, настолько тот был красив. Опередив его, Пьеро ответил:
  — Я знаю, что ты сейчас спросишь... Только не нужно выбивать из меня нелепые признания. Я с тобой в это мгновение. Будь рад этому.
  — Ты — злой. Но я рад. Рад, что скоро ты сможешь встать на ноги и больше не будешь чувствовать себя неполноценным. Но я готов ухаживать за тобой хоть целую вечность...
  — Вечность скучна, — ответил Пьеро, освобождаясь от объятий Эдварда. Он был красив и неприступен. Пьеро украдкой наблюдал за молодым человеком и улыбался. Ему нравилось мучить влюбленного в него брата.
  — Идем в спальню, — сказал наконец Пьеро. Эдвард с готовностью подал ему руку.
  Пьеро нравилось, что Эдвард ждал его призыва, как манны небесной. Эдвард попался на его удочку и пока что Пьеро мог манипулировать им.
  Тело Эдварда было покрыто укусами и царапинами. Таким — диким, варварским, Пьеро еще больше возбуждал его. Он обладал всей этой красотой и готов был на все, что угодно, лишь бы Пьеро однажды признался ему в чувствах.


  Прошло каких-то несколько месяцев прежде чем Пьеро стал самостоятельно передвигаться. Восторг публики, любовь зрителей к высокому искусству смогли сотворить чудо.
  Пьеро сказал, что едет домой, что у него накопилось много неразрешенных дел. Он сказал Эдварду, чтобы тот не искал его, что он объявится, когда сам сочтет нужным.
  Так, Эдвард снова остался один. Он думал о том, что должно быть не нужен здоровому, самостоятельно передвигающемуся брату. Эта мысль угнетала его. Он оттолкнул от себя всех, кому был нужен, а Ларенцо убил собственной рукой. Наградой за это ему стали пустота и одиночество.
  Эдвард смотрел на стекающие по стеклам капли. Слушал печальную мелодию дождя. По ту сторону окна показалась фигура Карла. Исчезла. Полный бред. Он просто сходит с ума от своего одиночества и разочарованности. За его спиной действительно кто-то стоял, смутно отражаясь в стекле, словно призрак.
  — Ты снова остался один, сынок... — проговорил Карл.
  — Ты следишь за мной? — не поворачивая головы, спросил Эдвард.
  — Я же твой отец. Я должен быть рядом, когда моему мальчику нужна поддержка. В чем бы ты ни упрекал меня, ты такой же, как и я. Я наградил тебя страстью к инцесту. И у тебя никогда не будет своих детей, потому что ты боишься увидеть в себе меня...
  Эдвард повернулся к Карлу. Посмотрел в его горящие глаза. Глаза, в которых отражалась демоническая страсть. Он не мог сдерживать себя. Пьеро был далеко, он даже не вспомнил о нем. А его отец стоял в нескольких дюймах. Былая страсть вспыхнула с новой силой. Эдвард обхватил отца за шею, прежде, чем их уста слились в греховном поцелуе.
  — Я люблю брата, — сказал он, будто оправдываясь перед самим собой.
  — Нет, в эту минуту ты любишь, ты хочешь меня. И я готов жить этой минутой, ведь жизнь всего лишь мгновение...
  — Что правда, то правда, — проговорил Эдвард, представляя Карла в своей постели. От ощущения того, что это его отец, мурашки пробегали по телу, так захватывало это ощущение.
  Он посмотрел в глаза отца таким взглядом, чтобы тот не смог отказать и остался. Карл обнял его сзади. Эдвард смотрел в окно, по которому слезами стекала вода, чувствовал тепло его рук. Они стояли в полумраке комнаты, слушая дождь. Карл наклонился и поцеловал его в шею. От этого прикосновения кровь забурлила в жилах. Молодой человек схватил Карла за руку и увлек наверх. Почему-то, когда Эдвард спал с собственным отцом, глаза его всегда смотрели на распятие.
  Это было что-то вроде вызова Господу Богу, брошенного грешником, преступившим черту вседозволенности, погрязшем в разврате и инцесте. На самом деле Эдварду просто хотелось взаимных чувств. Пьеро же всегда был двусмысленным. Теперь Эдвард снова отдался отцу, этому дождю, грозе, нахлынувшим на него странным чувствам и воспоминаниям.
  Эдвард прижался к щеке Карла. Она была небритой, щетина больно кололась. Эдвард провел по ней рукой. Интересно, как они смотрятся в постели с отцом? Вот бы нарисовать портрет!
  — Я хочу нарисовать наш портрет! — сказал Эдвард. — Ты будешь обнимать меня, а я глядеть на наше отражение в зеркале и рисовать.
  Эдвард взял со стола нож и провел лезвием по руке, подставляя пустую  чернильницу, которая вскоре наполнилась кровью.
  Карл промолчал, удивленно уставившись на него. Эдвард принялся рисовать, макая кисть в чернильницу с кровью. На белой бумаге показались алые штрихи.
  У Эдварда был талант к рисованию. В одной из его комнат до сих пор висел портрет Эльзы, написанный им самим.
  Через какой-то час, на бумаге вырисовалась кровавая картина его греховной страсти.
  — Почему кровью? — спросил Карл, поразившись его внезапному порыву.
  — Не знаю, — ответил Эдвард. — Мне так захотелось.
  — Я люблю тебя, — сказал Карл, смотря на алые штрихи собственного изображения. Просто дождь. Просто тишина. Просто картина, намалеванная кровью.







               
                10

  Был рассвет нового дня. Туманный. Комнату охватывал полумрак. Эдвард смотрел на фигуру Карла в сумеречном свете. На его не по возрасту подтянутую фигуру. Эдвард почувствовал легкий запах дыма.
  — Уходи, — сказал он Карлу. — Я всего лишь хотел скрасить свое одиночество. Я ненавижу тебя, я тебя проклинаю.
  — Потому, что видишь во мне себя? — спросила фигура, на которую упал мягкий рассеивающийся свет, льющийся из окна.
  — Забудь меня. Ты не хотел знать меня столько лет, тебе не составит это особого труда. Я живу своим братом.
  Карл улыбнулся.
  — Еще недавно ты жил мной, как же переменчива человеческая натура! Я огорчу тебя, мой мальчик, Исидор — не твой брат. В нем нет моей крови. Когда я женился на Анне, она была беременна, но не от меня. Я воспитывал Исидора, как собственного сына и он сам не знает, что я не отец ему. Вот так я разрушаю твои мечты об инцесте и об отношениях с молодым и красивым братом. Я — твоя единственная родственная душа, живущая на земле. И ты вернешься ко мне, захотев инцеста и грешной страсти...
  — Ты блефуешь! — закричал Эдвард. — Убирайся прочь!
  Он схватил вазу, швырнул ее, и попал прямо в зеркало, которое разлетелось на тысячи осколков.
  Эдвард подумал о том, что, должно быть, так разбиваются наши сердца, когда кто-то причиняет им боль.
  Карла не было. Он исчез. Лишь запах парфюмов остался на подушке.
  — Не хочу тебя больше видеть, — сказал Эдвард. Он обнял колени и задумался. Деревья за окном по-прежнему окутывал туман. Эдвард остался один в этом безжалостном полумраке. Быть может, Карл сказал правду и Пьеро вовсе ему не брат... Но даже из-за этого Эдвард не смог бы отказаться от любви к нему. Он потрогал место рядом с собой. На подушке лежал рыжеватый волос, принадлежавший шикарной шевелюре Пьеро. Сердце защемило. Эдварда охватила тоска. Захотелось сию минуту увидеть брата... Или не брата... Или что-нибудь сделать с собой.
  Эдвард сжал в руках осколок зеркала, пока не потекла кровь. Ветер распахнул окно. Повеяло прохладой. Каркало воронье. Он смотрелся в наполовину разбитое зеркало, безвольно опустив окровавленную руку. Не хватало второй половины зеркала. Не хватало Пьеро...


  Эдвард наблюдал за воздушным танцем Авроры, которая порхала, как бабочка. Эта девочка за короткое время стала настоящей примой. Она собирала целые залы.
  Эдвард наслаждался ее ненавязчивой красотой. Аврора заметила его. Ее взгляд оживился. Глаза заблестели. Теперь она танцевала для него. Ее тонкие руки змеями извивались в танце. Язык танца говорил красноречивее любых слов.
  Какая славная девочка! Как она до сих пор любит его, своего первого мужчину... Одно его слово... Нет, это не то... Она хороша, но не для него. Он не сможет подарить ей счастье. Он другой...
  Эдвард снова вспомнил о Пьеро, он искал его глазами, а в сердце теплился слабый лучик надежды. Нет, он не увидит здесь Пьеро. Как долго не подает брат известий о себе! Вся жизнь  Эдварда казалась нелепым фарсом. Теперь Эдвард не нужен ему, Пьеро здоров! Мысль о том, что Пьеро им лишь пользовался и лгал, окончательно привела молодого человека в уныние.
  Он увидел рядом с собой маленькое беловолосое чудо — Аврору. Она ждала его.
  — Очень красивый танец, — улыбнулся Эдвард, но мысли его были заняты совсем другим... Он знал, что сегодняшнюю ночь проведет с ней, хотя думать будет о Пьеро.
  Какая красота! Какая преданная любовь! Ее танец мог очаровать и свести с ума кого угодно.
  Эдвард улыбался ей в ответ.
  Авроре больше не нужно было прятаться от мерзкого похотливого старикашки. Она была свободна и сама могла выбирать себе любовников. Сегодня она выбрала его. Впрочем, она предпочла бы его завтра, послезавтра и все последующие дни, если бы он только этого захотел.
  Эдвард снова чувствовал душевную пустоту, неопределенность и в некотором роде апатию. Он видел, как Аврора ловила каждый его взгляд, каждый жест, каждую улыбку, каждое слово.
  Эдвард поцеловал руку танцовщицы. Быть может, она одна любит его на этом свете, искренне и без всякой корысти, в отличии от Пьеро, который, быть может, и вправду совсем ему не брат, а уникальность их голосов всего лишь совпадение, каких в жизни полно.
  Мерзкий характер Пьеро притягивал Эдварда. Его колкости, ирония, злые шутки не отталкивали, а производили обратный эффект. Пьеро морочил ему голову, а теперь пропал, ведь больше не нуждается в Эдварде.
  Эдвард заметил, что Аврора уже долгое время ему что-то рассказывает и рассеянно улыбнулся.
  — Ты по-прежнему лучший мужчина из всех, которые у меня были, — говорила танцовщица, звеня браслетами. — Ты непревзойденный любовник, ты замечательный человек...
  Эдвард бегло посмотрел на нее:
   — Ты так повзрослела...
   — В некоторой степени благодаря тебе...
   — Аврора, я никогда ничего не обещал тебе, я не создан для семьи, мне не нужны дети...
   — А я ни на что и не претендую, — грустно улыбнулась она. — Мне нравится быть с тобой, я ценю каждое мгновение...
  Эдвард увлек ее в глубь сада.
  — Поедем ко мне немедленно!
  — Предаться плотским утехам? — на лице Авроры появилась скромная улыбка с легким оттенком похоти.
  — Да! — вскричал Эдвард.
  — Тебе нравится спать со мной?
  — У меня не было ни одной любовницы, с которой бы мне настолько нравилось проводить время...
  Тут он вспомнил о Марии и Кончите, о дешевых портовых шлюхах, о барделях и прикусил язык. Все это казалось сейчас сном из другой жизни. Издалека они с Авророй могли сойти за молодую и очень красивую пару.
  Они приехали домой и открыли бутылку вина. Эдвард начал петь. Появилось веселое настроение и они веселились, будто дети: шутили, рассказывали смешные и нелепые случаи.
  Бутылка вина опустела и в Эдварде закипела страсть. Он накинулся на Аврору с поцелуями.
  — Какой ты красивый! — проговорила девушка. Они замерли.
  — Пьеро красивее... — заметил Эдвард.
  — Мне не нравится Пьеро, я люблю тебя...
   Аврора приблизила его лицо к себе. Насладившись поцелуями, они предались страстному сексу в самых необычных позах.
  Аврора уже не была похожа на хрупкую девочку, а казалась опытной женщиной.
  Она заснула. Эдвард продолжал думать о Пьеро. Почему бы хоть раз в жизни не свершить безумие! Даже десять самых прекрасных танцовщиц не заменят ему одну ночь, проведенную с этим мерзким, капризным, озлобленным мальчишкой.
  Эдвард как был, нагишом, помчался на улицу. Ночь спрячет его под свой покров. Он вспомнил, как один раз ночью пробрался в дом Пьеро через открытое окно. Как трещала ветка, как он выпрыгнул из окна, едва не сломав ногу и потом долго хромал.
  Мысль о том, что скоро он увидит Пьеро, который исчез из его жизни на целый месяц, придавала сил. Эдвард едва ли не бежал бегом. Заговорщицки ему улыбалась луна.
  Он вскарабкался на дерево, чувствуя себя первобытным животным. Если эта надломленная ветка не выдержит, то он будет валяться голый под окном Пьеро и уж точно что-нибудь себе сломает. Но заветное окно было распахнуто и будто ждало его. Позабыв все на свете, Эдвард влез в него. Занавеска из тончайшей нежной ткани мягко обняла обнаженное тело молодого человека.
  Свет луны падал на огромную кровать с отвесным пологом, в которой спал Пьеро. Лунный луч щекотал его щеку, золотил волосы.
  — Бог мой, какой же ты красивый! — прошептал Эдвард, завороженный картиной. Он на цыпочках приблизился к роскошной кровати с десятком подушек, аккуратно убрал локон с лица Пьеро. Нашел его губы.
  — Что такое? Кто здесь? — сонным голосом пробурчал спящий юноша.
  — Это я, Исидор, я скучал по тебе...
  Эдвард снова начал целовать его, что заставило Пьеро окончательно раскрыть глаза.
  — Эдвард, какого черта?! — разозлился Пьеро. Когда он злился, то становился еще красивее.
  — Я соскучился, — повторил Эдвард. Пьеро заметил, что на нем нет никакой одежды.
  — Ты уже успел раздеться, извращенец, пока я спал?!
  — Я так и пришел, — ответил Эдвард.
  — Ты спятил окончательно!
  Пьеро рассматривал его голый торс в блеклом свете луны. Наконец он сам кинулся к Эдварду:
  — Я хочу тебя!
  Пьеро снова начал кусать губы брата до крови, что всегда любил делать, напоминая дикого бешеного зверька.
  — Ты скучал хоть немного по мне? — спросил Эдвард, когда их губы, наконец, оторвались друг от друга.
  — Скучал ли я? Да мне наплевать!
  Он захохотал. Эдвард не понял, шутка это или нет, но Пьеро снова принялся кусать его губы. Они предались жесткому сексу, словно животные. Это длилось едва ли не до рассвета, пока оба не устали и не обессилили.
  — Карл сказал, что мы не братья, — проговорил Эдвард, украдкой смотря на Пьеро. — Он говорил, что ты не его родной сын и твоя мать уже была беременна тобой, когда он женился на ней. Я не знаю, правду ли он говорит...
  — Для тебя это принципиально важно? — спросил Пьеро. — Если я действительно не его сын, то мне остается только радоваться.
  Пьеро вытащил острый кинжал из красивых ножен.
  — Дай сюда свою руку! — строго потребовал он. Пьеро провел лезвием кинжала сначала по руке Эдварда, а потом по своей. Он подставил бокал, в который начала стекать их кровь.
  — Пей! — едва ли не приказал он. — Даже, если мы не кровные братья, в тебе теперь будет моя кровь, а во мне — твоя.
  Эдвард залпом выпил.
  "Может я что-то значу для него?" — подумал он.
  — Зачем Карл приходил к тебе? — спросил Пьеро. — Ты спал с ним?
  — Да, — ответил Эдвард.
  Пьеро залепил ему пощечину. Молодой человек даже опешил от неожиданности.
  — Убирайся!
  — Ты сам сказал, что тебе плевать! — попытался оправдаться Эдвард.
  — Мне не нужны твои оправдания, сам должен понимать, что к чему! Убирайся!
  Пьеро начал сталкивать его с постели.
  — Уже рассвет, я не могу идти по городу голый!
  — Это уже твое дело, — ответил Пьеро. — Проваливай. Я получил хороший секс, теперь мне уж точно плевать, даже, если ты будешь спать с этим выродком.
  Обнаженный Эдвард обернулся, прежде, чем вылезти в окно:
  — Ты никогда меня не любил!
  — А ты только заметил? — усмехнулся Пьеро.
  Невидимая рука больно провела по сердцу, крепко держа острый нож, но Эдвард не подал виду, что его это слишком задело.
  — Как здоровье? — спросил он.
  — Великолепно! Иду на поправку. Особенно без твоих домогательств и одержимости инцестом. Хотя, инцест ли это теперь? Это уже под вопросом. Прощай!
   Эдвард посмотрел вниз: "Даже, если я сверну себе шею, мне будет нечего терять".







                11
                Эдвард уединился дома. Он давал концерты, принимал похвалы поклонников, слушал лесть псевдодрузей и время от времени спал с Авророй.
  С Пьеро пересекался редко. Насколько ему было известно, Пьеро продолжал связь с Элеонорой и имел бешеную популярность у публики. Здоровье его постепенно восстанавливалось, несмотря на то, что он все еще заметно хромал.
  Эдвард устал любить его. А как-то, вернувшись домой, он заметил сидящего в кресле отца. Эдвард узнал его, даже не взглянув на лицо непрошенного гостя. Просто он  чувствовал Карла.
  — Ты всегда так внезапно будешь исчезать и появляться в моей жизни? — спросил Эдвард. — Хочешь казаться таинственным? Или снова захотелось инцеста?
  Эдвард заметил, что на лицо Карла была надета маска.
   — Это еще что за венецианский карнавал? Ты окончательно спятил на старости лет?
  — Я пришел попрощаться, сын, — мрачно ответил Карл. — Скоро меня здесь не будет...
  — А где же ты будешь? — цинично спросил Эдвард.
  — Где-нибудь далеко отсюда...
  Карл снял маску. Мурашки пошли по коже Эдварда, когда он посмотрел на его обезображенное лицо. Теперь он понял, откуда у него самого взялись язвочки, не проходившие длительное время.
  — Сифилис! — вскричал Эдвард. — Ублюдок, ты заразил меня сифилисом!!
  — Я не знал, клянусь тебе...
  — Я убью тебя! — закричал Эдвард.
  — Не утруждай себя, я уже не жилец! — Карл опустил глаза, уронив маску. — Я хочу попрощаться...
  — Как ты смеешь, ты же убил меня...
  — Убить имеет право лишь тот, кто дал жизнь, — ответил Карл.
  — Выметайся, пока я не позвал своих людей, прочь вместе со своей поганой заразой, которую ты распространяешь! Ты проклят! Это расплата за то, что ты проводил все свое время в борделях!
  Карл посмотрел на него глазами, полными глубокой печали и в этот момент Эдвард даже поверил в то, что он не специально заразил его сифилисом.
  — Прощай, Эдвард. Знай, что я по-прежнему очень сильно люблю тебя... своего единственного сына, непревзойденного любовника, уникального, талантливого человека... Я каюсь, что не признавал тебя столько лет, но уже ничего не могу исправить... Прошу прощения за то, что убил тебя... Ты должен был пристрелить меня первым, когда я поставил на карту свою никчемную жизнь... не жалей никого, ведь жизнь тебя не пожалеет...
  Он мрачно вышел. Эдвард еще раз содрогнулся при воспоминании о его изувеченном лице.
  Через некоторое время тело Карло нашли в реке. Он покончил с собой, чтобы избавиться от страданий.
  Теперь Эдвард стал по-настоящему сиротой. Рядом не было ни одной родственной души... Пока не появился Пьеро.
  Он со слезами, в истерике, начал проклинать Эдварда.
  — Это ты, ты заразил меня проклятой болезнью, я знаю точно!
  Эдвард молчал.
  Пьеро едва ли не бился в припадке:
  — Мое тело, мое прекрасное лицо теперь будут гнить заживо! Увянет мой совершенный талант! Эдвард, будь ты проклят!
  — Я уже проклят... — монотонно проговорил Эдвард, ожидая, когда Пьеро окончит истерить. Истерика затянулась на два часа. Пока у Пьеро совсем не осталось сил, чтобы кричать.
  — Это Карл, он заразил... — отрешенно проговорил Эдвард.
  — Будь он проклят! — с ненавистью проговорил Пьеро. — Бог наказал тебя за инцест и кощунство!
  — Бог наказал и тебя, — ответил Эдвард, подумав, что должно быть Бог наказал еще Элеонору и Аврору, которые наверняка тоже заразились. Еще какое-то время Пьеро изрыгал проклятия, пока совсем не обессилел.
  — А ведь я любил тебя, Эдвард, — сказал Пьеро. — На самом деле любил. Ты, пожалуй, единственный человек, которого я любил в этой гнусной жизни. Я даже сейчас тебя люблю.
  На глазах Эдварда выступили слезы. Он погладил Пьеро по волосам.
  — Я тоже люблю тебя до сих пор... и я очень удивлен твоему признанию... Как жаль, что оно не было сделано своевременно! Мне действительно очень жаль...


  Зал был полон народа. Сегодня выступали два величайших певца, от пения которых у людей текли слезы по лицу, а сердце замирало. Эти волшебные голоса, ах, эта чудесная музыка! Голоса, растворяющиеся под громадным куполом, разносящиеся эхом, вечные, не знающие преград, летящие все выше. Пред которыми смолкает все вокруг, которым внимают тысячи людей, подчиняющиеся их власти, таланту и величию. В этом зале уже давно не сидит красавица Элеонора, скошенная болезнью, уже давно не танцует сумасбродная Аврора...
  Оба певца были в масках. Они носили их и на сцене, и в повседневной жизни, хоть все реже появлялись в свете. Неожиданно, ненароком, маска упала с лица прекрасного Пьеро. Зал ахнул от ужаса — его лицо показалось чудовищным. Чтобы поддержать партнера, Лабертино сорвал маску и со своего лица. Зал снова ахнул — давно никто не видал такого безобразия. Губы Эдварда улыбнулись толпе. Он нежно обнял Пьеро:
  — Я люблю тебя...
  Их голоса продолжали доноситься не смотря ни на что — сильные,  звучные, для которых не существует ни времени, ни Смерти...



                2012